После рыцарского и религиозного одушевления XII века следующий век представляет картину более зрелого человечества, ведущего горячую борьбу за свое гражданское устройство и уже пользующегося благами жизни, облагороженной посредством труда, знания и искусств. XIII век — высший пункт Средних веков, когда церковь является в наибольшем блеске своей власти, между тем как старинная германская история сходит вместе с Гогенштауфенами с исторической сцены, оставляя свободное место самостоятельным национальным государствам. Империя при Фридрихе II сделала еще последнее гигантское усилие в борьбе за свое правовое существование с двумя течениями того времени, перед соединенным и силами которых она должна была пасть. Она вела борьбу с миродержавной властью папства, и последнее, как и во второй половине XII столетия, вступило в союз с итальянскими демократиями, разрушившими через посредство латинского городского населения германскую феодальную систему как чуждое учреждение. XIII век есть время великой борьбы за свободу против устарелой легитимности: буржуазной революции против феодального дворянства, демократии против императорской монархии, церкви против империи, еретичества против папства. Республиканская свода Италии придает ему больший блеск, чем какое-либо другое явление. Эта метрополия европейской образованности возвысилась с первого еще несовершенного сознания своей национальности в стенах укрепленных, одинаково управляемых городов, в которых было собрано удивительное количество духовных сил, богатства и труда. Такова была средневековая эпоха городов. Человек снова сделался по преимуществу гражданином города, как было в древности. Город с его родовыми делениями и родственными группами, с его установленными цехами во второй раз осуществил в истории понятие государства. Возвращение Италии, настоящей страны городов, к политическому культу общины тотчас по выделении ее из хрупких рамок империи могло бы казаться регрессом, если не обратить внимания на то, что выражал собою этот необыкновенный муниципальный дух. Это была победа над феодализмом, завоевание жизненных благ посредством знания и труда, создание собственной национальной культуры. Все это было совершено населением городов. Такими и были вольные города, лучшее произведение Средневековья, в которых происходила непрерывная выработка новой культуры. Италия еще раз самостоятельно расцвела в своих демократиях и снова впала в самое бедственное состояние, как только окончилось процветание этих вольных городов. Однако же ограничение государства пределами города и нации пределами коммунального гражданства — несовершенная форма общества, в которой не могут быть выражены высшие общественные требования. Как и в древности, образовались союзы городов, но соединение их в один скрепленный общим договором итальянский союз оказалось невозможным. Этому препятствовали империя, занимавшая еще выдающееся положение, и папство, связанное с одним из государств.

Церковь, признавшая неосуществимость гвельфской идеи о папской теократии над всей Италией, скоро расстроила всякое объединение основанием французской монархии на юге. Будучи совершенно неспособны создать политически единую нацию, города впали в состояние замкнутой обособленности. Энергичное стремление к партийности, поддерживаемое их государственной жизнью и бывшее выражением потребности найти символ общего политического культа, воспользовалось противоположностью церкви и империи для создания всемирно-исторических партий гвельфов и гибеллинов. Задержанное национальное объединение заставило жизненные соки, не отводимые колонизацией, как было в Древней Италии и Элладе, стекаться в узкие каналы, и после окончания мировой борьбы между церковью и империей города принуждены были направить скопившиеся в них силы на опустошительные межклассовые междоусобные войны, которые неизбежно привели к владычеству сначала толпы, потом городских тиранов и, наконец, мелких владетельных князей.

В городе Риме муниципальное направление проявилось в том же духе. Всякая практическая связь с империей была им последовательно устранена в то же время когда города в союзе со ставшим национальным папством принудили феодальную империю удалиться из Италии. Делом пап было устранить эту связь, уничтожить античное представление о Respublica Romana как об источнике государственной власти, отнять у Рима всякую зависимость от империи и поставить его исключительно под защиту церкви. Со своей стороны город постоянно боролся против пап, предъявлявших притязания на императорские права; и он не только получил свою гражданскую автономию, но в некоторые блестящие моменты достигал даже полной республиканской независимости. Не будучи способным возвыситься до признания себя за Urbs orbis или сделаться главой союза всех итальянских городов, он ограничил свое честолюбие владычеством в пределах римского герцогства вокруг Капитолия. В XIII веке он ограничивается исключительно практической муниципальной жизнью и только в следующем веке снова возвышается до фантастического идеала. Поразительно видеть, как римский народ ревностно занимается домашними делами своей республики, не заботясь о мировых делах. В то время как империя истощилась до того, что от нее осталась только тень, а церковь достигла своей великой цели сделаться всемирным правительством, римляне держали свои взор неизменно направленным на серые стены Капитолия, закрывали свои ворота папам так. же, как и императору, и думали только о лучшем устройстве своей общины. Муниципальная история Рима в XIII веке заключает в себе несколько славных страниц, заставляющих уважать римский народ, который временами отстаивал свою независимость в самых трудных условиях, так что папство, бывшее в XIII веке на вершине своего мирового могущества, было в то же время совершенно бессильно в Рима.

В начале и в конце этого великого века, историю которого мы излагаем в настоящем томе, стоят Иннокентий III и Бонифаций VIII, как пограничные столпы самого важного периода средневековой истории культуры, которые вместе с тем обозначают высший подъем и падение папства вообще.

8 января 1198 г. в портике Септизониум был единогласно избран папой кардинал Лотарь, принявший имя Иннокентия III. Он был сыном графа Трасмунда Сеньи из старинного дворянского рода в Лациуме, владевшего там имениями в Ананьи и Ферентино. Его дом принадлежал к фамилии, занимавшей в Кампаньи в X веке должности графов, подобно фамилии Кресцентиев в Сабине. Но только после Иннокентия III графский титул сделался постоянным фамильным именем de Comitibus или dei Conti. Предки Лотаря были германского происхождения и переселились в Лациум. Это доказывается постоянно повторяющимися в роду Конти именами: Лотарь, Рихард, Трасмунд и Аденульф. В истории Рима они ничем не заявили себя; но Клариция, мать Иннокентия III, была римлянка из рода Romanus de Scotta. Молодой, богатый Лотарь получил образование в Париже и Болонье, где приобрел обширные схоластические познания и большие юридические сведения; затем при преемниках Александра III он с отличием служил в качестве клирика, после чего Климент III возвел его в сан кардинала-диакона при церкви Сергия и Вакха в Капитолии. Тридцати семи лет он достиг Святого престола. Он имел красивую наружность, хотя был небольшого роста, обладал большим красноречием и все преодолевающей силой воли.

Только что Иннокентии был выбран, как римский народ приступил к нему с громкими криками, требуя денег. Его присяга на верность всегда покупалась, и, кроме того, городская община требовала от каждого вновь избранного папы уплаты дани в 5000 фунтов. Трон Иннокентия III подвергался опасности быть опрокинутым раньше, чем он действительно взошел на него. Уступая буйному требованию римлян, он решил извлечь из злоупотребления прочную выгоду. Он не поскупился, как, к своему несчастью, сделал Люций III, но раздавал деньги щедро и приобрел благосклонность народных масс, хотя раздача папских денег в таком большом количестве была постыдна и могла быть названа торговлей властью.

22 февраля 1198 г. Лотарь был посвящен в соборе Св. Петра, откуда он совершил торжественное шествие в Латеран в сопровождении городского префекта и сенатора, дворянства, земельных баронов, консулов и ректоров городов, явившихся на торжество принесения присяги.

Его коронационное шествие дает нам возможность в нескольких чертах обрисовать эти замечательные средневековые зрелища. С не меньшей пышностью, чем коронационное шествие императора, только без чуждой им военной помпы и без боя в Леонине, эти римские торжественные зрелища выставляли на вид блеск папства. Уже в XI веке вошло в обычай, чтобы папа, получивший посвящение у св. Петра, в торжественном шествии возвращался в свою резиденцию Латеран, а со времени Николая I принято было, чтобы эта процессия в виде триумфального коронационного поезда двигалась через центр Рима по дороге, которая стала обычно называться Via Sаcra или Via Рарае. Она направлялась к базилике Св. Константина, которую папа с необыкновенными церемониями принимал в свое владение; вместе с тем он отмечал свое вступление в управление также и в качестве светского властителя Рима и Церковной области. Тотчас после посвящения его епископами Остии, Альбано и Порто он садился в кресло на платформе лестницы церкви Св. Петра. Архидиакон снимал с его головы епископскую митру и при приветственных кликах народа надевал ему царственную Regnum. Это была круглая заостренная тиара, та самая легендарная корона, которую будто бы Константин принес в дар папе Сильвестру. Сначала она была сделана из белых павлиньих перьев, потом ее украсили драгоценными камнями и золотым обручем, а позднее она была окружена тремя диадемами, на вершине же украшена карбункулом. Коронуя папу, архидиакон произносил: «Прими эту тиару и знай, что отныне ты отец князей и королей, правитель мира, наместник на земле Спасителя нашего Иисуса Христа, Ему же честь и слава во веки веков». Христос и Его босыми ногами странствовавшие апостолы были бы чрезвычайно удивлены при виде их преемника, облаченного в великолепные, блестящие золотом и драгоценными каменьями одежды, который, вставши с трона с короной на голове, как папа-король, садился на коня, покрытого алым чепраком. Если при этом присутствовали император или короли, то они держали ему стремя и несколько времени шли, держась за повод; если же их не было, то эту обязанность исполняли римские сенаторы и аристократы. Все участники процессии садились на своих лошадей, потому что шествие было конное. Оно двигалось в следующем порядке: прежде всего богато убранная лошадь папы без всадника; затем крестоносец (crucifer) на коне; двенадцать конных знаменосцев с красными знаменами в руках; два других всадника, несущие на копьях золотых херувимов; двое морских префектов; скриниарии, адвокаты, судьи в длинных черных рясах, присвоенных их должности; певческая капелла; диаконы и поддиаконы; знатнейшие аббаты; епископы, архиепископы, аббаты двадцати римских аббатств; патриархи и кардиналы-епископы; кардиналы-пресвитеры; кардиналы-диаконы, все на конях, на которых иные старики едва могли держаться. За ними следовал папа верхом на белом иноходце, которого справа и слева вели за узду сенаторы и аристократы. Возле него ехали поддиаконы и городской префект в сопровождении судейских коллегий. За ними следовали городские корпорации, милиции, рыцари и римская знать, в блестящих латах, с их фамильными гербами и цветами. Продолжавшееся несколько часов шествие этих духовных и светских владык, торжественное пение, звон всех колоколов, клики народа, цехи чины и власти, разнообразие одежд, смещение церковного со светским — все это представляло удивительное зрелище, выражавшее в одной картине всю сущность папства.

Город был украшен венками; по пути папского шествия возвышались воздвигнутые мирянами триумфальные ворота; за это при проходе под ними раздавались деньги. Пройдя через триумфальную арку императоров Грациана, Феодосия и Валентиниана, процессия направлялась в квартал Парионе, где папа подъезжал к башне Стефана Петри для выслушивания приветствия еврейской общины. Здесь стояла депутация детей Израиля, непоколебимых исповедников чистого, неподдельного монотеизма, полная страха и робкой надежды, с раввином синагоги во главе, державшим на плече завернутый в покрывало свиток Пятикнижия. Римские евреи должны были приветствовать каждого нового папу в качестве главы государства, который милостиво давал им убежище в Риме, подобно тому как их предки ранее выражали свое верноподданство при вступлении на престол древних императоров. В суровом или благосклонном взгляде нового папы они читали свою будущую судьбу, в то время как раввин в знак верности подносил наместнику Христа книгу закона Моисея. Папа бросал на него лишь беглый взгляд, возвращал свиток назад раввину и говорил со снисходительной строгостью: «Мы признаем закон, но мы осуждаем мнения иудеев, ибо закон уже исполнен Христом, тогда как слепой народ иудин все еще ждет Мессии». Евреи удалялись, сопровождаемые насмешливыми криками римской черни, а процессия продолжала двигаться через Марсово поле, причем в разных местах клир приветствовал папу каждением и пением гимнов, а народ, предаваясь карнавальному веселью, оглашал воздух радостными песнями. Чтобы умерить натиск толпы, а может воспоминание древних консульских обычаев, камерарии в пяти определенных местах разбрасывали деньги.

Пройдя по форуму через триумфальные арки Септимия Севера и Тита, мимо Колизея и церкви Св. Климента, процессия достигала Латеранской площади. Здесь встречал папу Латеранский клир с торжественным пением. Его провожали к портику, где он садился на древнее мраморное кресло, sella stercoraria. Символическая церемония глубочайшего унижения верховного главы христианства, сидевшего на стуле с таким названием, есть, может быть, самый странный из средневековых обычаев, о котором теперь нельзя слышать без улыбки. Однако подходившие кардиналы поднимали святого отца с унизительного седалища, произнося утешительные слова Писания: «Он воздвигает бессильного из праха и бедного из грязи». Продолжая стоять, папа брал у одного из камерариев три пригоршни золота, серебра и меди и бросал в народ, говоря при этом: «Золото и серебро не для меня; но что имею, то даю тебе». Затем он молился в Латеране, принимал, сидя на троне за алтарем, выражение преданности от капитула базилики, проходил через дворец, который он принимал в свое владение, присаживался и переходил с места на место, затем опускался в лежачем положении на древнее порфировое ложе против капеллы Св. Сильвестра, где настоятель Латерана вручал ему пастырский жезл и ключи от церкви и от дворца: последние как символ его правительственной власти, а первые как символ власти, связывающей и разрешающей. Потом папа садился на другое порфировое кресло и возвращал настоятелю эти знаки власти; его опоясывали красным шелковым поясом, на котором привешен был кошелек, заключавший в себе мускус и двенадцать печатей из драгоценных камней, бывших символами апостольской власти и христианской добродетели. В это время все дворцовые служащие допускались к целованию ноги папы. Он три раза бросал в народ серебряные денары, говоря: «Он рассыпал и давал бедным; правосудие Его пребывает вовеки». Далее он молился в папской домовой капелле Sancta Sanctorum перед мощами святых, снова отдыхал на троне в церкви Св. Сильвестра, держа в руках открытую митру, в которую он складывал обычные денежные приношения, или Presbyterium, в то время как целый ряд кардиналов и прелатов преклонял перед ним колена.

Затем следовало принесение присяги римским сенатом в Латеране и, наконец, банкет в столовой зале. Папа сидел один за столом, уставленным драгоценной посудой, тогда как прелаты и знать, сенаторы и префект с судьями занимали места за другими столами. Самые благородные сановники служили ему. Присутствовавшие на пиру короли подносили первые блюда и затем скромно занимали свои места за столом кардиналов.

Таковы основные черты больших папских коронационных процессий. Они продолжались, сохраняя свой средневековый вид, до Льва X; затем старинные символические обычаи вышли из употребления, и церемония превратилась в сообразную с требованиями времени форму ввода во владение или торжественного занятия Латерана.

2. Иннокентий III делает на городского префекта папского чиновника. — Положение городской префектуры. — Префекты из дома Вико. — Положение, занимаемое сенатом. — Скоттус Папароне, сенатор. — Иннокентий III получает право избрания сената. — Формула присяги сенатора. — Городская община Рима сохраняет свою самостоятельность. — Первые римские подесты в иностранных городах

С высоты своего трона Иннокентий III бросил взгляд на то, чем он обладал, и увидел одни развалины; на то, что ему следовало предпринять, и увидел, что мир находится в таком состоянии, что он готов подчиниться владычеству смелого ума. Светская власть св. Петра была совершенно разрушена при слабых предшественниках Иннокентия: более отдаленные провинции древней Церковной области находились во владении немецких графов, генералов Генриха VI, которым они были даны в награду; местности около Рима были во власти дворянства или сената. Поэтому первой задачей для Иннокентия было восстановление папского господства в ближайших местностях. Если эта задача и другие, более важные, удались ему неожиданно скоро, то этим он был обязан тому смущению, в которое повергла императорскую партию смерть Генриха VI и внезапное сиротство империи. Папство на могиле своего притеснителя вдруг возвысилось из глубокой слабости до положения национальной власти в Италии.

Так как республика потеряла свою связь с Капитолием, то Иннокентию первым же смелым усилием удалось снова восстановить в городе папское управление. На этом пути препятствием к господству Святого престола были еще два должностных лица: префект как представитель прав Римской империи и сенатор как представитель прав римского народа. Городская префектура была Генрихом VI снова превращена в императорское наместничество, а городской префект Петрус был его ставленником. Теперь он увидел себя беспомощным и, добиваясь признания в своей должности папою, подчинился ему. 22 февраля 1198 г. Петрус принес вассальную присягу Иннокентию III и получил от него, как знак ленного пожалования, пурпурную мантию префекта. В дошедшей до нас клятвенной формуле лишь неясно упоминается о правах его должности. Префект приносит присягу церкви как папский вассал, которому поручено временное управление страной; поэтому он клянется поддерживать неуклонно права церкви, охранять безопасность дорог, отправлять правосудие, заботливо сохранять для папы укрепленные места и не строить произвольно новых; не присваивать лично себе никаких вассалов в церковных владениях тотчас сложить с себя свою должность, если этого потребует папа; но не указано, какая именно страна передана в управление префекта. В Древнем Риме его юрисдикция простиралась на расстояние ста милевых столбов, из чего римляне еще в Средние века насаждали свое право, чтобы весь городской округ управлялся общинными судьями. Еще в XV столетии городской секретарь представил Мартину V записку, в которой он высказывал следующие положения: «Когда верховная власть перешла к монарху, то город Рим был превращен в префектуру и у него всегда были свои префекты, а так как их власть простирается до сотого милевого столба, то и городская область занимает такое же пространство; все, что заключено в этих пределах, подчинено юрисдикции Рима; в них город обладает правами республики: merum и mixtum imperium; таковы права на регалии, реки, дороги, гавани, пошлины, монеты и т. п.». Римская община предъявляла претензию на управление всем городским округом, от Радикофани до Чепрано, от Сабинских гор до моря, однако о подсудности этих мест префекту ничего не говорилось. Власть этого, когда-то страшного, уголовного судьи была уничтожена демократией в Капитолии; сенатор, т. е. глава городской общины, вытеснил префекта, т. е. императорского наместника, из занимаемого им положения. Какого рода было это положение в начале XIII века, когда уже не существовало никаких императорских фискальных прав, совершенно неясно. Ему принадлежал еще полицейский суд как в городе, так и вне его. Но его влияние основано было уже не на его должности, а на его земельных владениях. Именно городской префект был владетелем больших имении в Тусции, где он присвоил себе многие из капитанств Матильды. Уже в конце XII столетия местом его честолюбивых стремлений является земельный округ около Витербо, и сама префектура в XIII веке становится наследственной вроде баронов из Вико; так называлось исчезнувшее ныне население в этой провинции, имя которого носит до сих пор маленькое озеро. Они, вероятно, уже давно получали доходы с тусцийских имений в качестве формального лена префектуры; но это ленное владение, соединенное с должностью, превратилось потом, вместе с префектурой, в земельную собственность владельцев Вико, которую они много раз увеличивали посредством покупки или насильственного захвата. Иннокентий III тщетно старался устранить эту наследственность, предоставивши префекту Петрусу, принадлежавшему к этому же роду, только временное владение.

В 1198 г. уничтожены были последние еще видимые остатки императорской власти в Риме, которая была представлена при Каролингах в лице посла (missus), а потом префекта. Эта власть вообще уменьшилась до такой степени, что папа в сущности сам не знал, что ему делать с пережившей свое время фигурой префекта. В качестве папского missus Иннокентий III дал ему уже в 1199 г. власть мирового судьи в городах Тусции, Умбрии, а также в Сполето; это и была та местность, в которой владетели Вико приобрели впоследствии большую силу. Главной причиной этого было то, что городской префект занял потом очень выдающееся положение наследственного владетеля в качестве правителя Тусцийского капитанства. Впрочем, его судейские права распространялись и на Рим и городской округ. На него следует смотреть как на градоначальника. Он постоянно назначал судей и нотариусов; ему принадлежала полицейская власть; он заботился о безопасности улиц и имел надзор за рыночными ценами на зерновой хлеб. Папа, уважавший в нем древнейшего представителя римской магистратуры, очевидно, желал отодвинуть через него в тень сенатора. Он дал префекту представительство, полное блеска и пышности: при всех коронационных процессиях praefectus urbus находился в непосредственной близости к папе. В четвертое воскресенье четыредесятницы ему аккуратно дарилась золотая роза, которую он должен был везти по городу в торжественном шествии, сидя верхом на лошади.

Так же счастливо в то же время удалось Иннокентию III достичь верховного господства над римской городской общиной. Республике в Капитолии, снова сделавшейся аристократической, были все еще чужды основы порядка, опирающегося на силу народа. Ее исполнительная власть колебалась между формой олигархии и монархии, между многими правителями и одним подестой. Так, в 1197 г. были выбраны 56 сенаторов, но во время посвящения Иннокентия III был всего один сенатор. Муниципальный глава Рима неустанно оспаривал притязания св. Петра. Бенедикт Карусгомо и его преемники сделались независимыми от Святого престола; они назначали ректоров в римские провинциальные города и даже посылали коммунальных судей в округи Sabina и Maritime, так как эти провинции, по мнению римлян, были по праву доминиальными владениями города. Городская община требовала для себя юрисдикции над всем городским округом, под которым она разумела пространство прежнего Римского герцогства. Как другие итальянские города присоединили к себе древние комитаты, так и Рим хотел быть владетелем своего герцогства. При вступлении на престол Иннокентия III сенатором был Скоттус Папароне, благородный римлянин из древнего дома, даже, кажется, родственного папе по его матери. Иннокентий постарался заставить его отказаться от должности. Подкупленный денежными подарками, народ отрекся даже от важного права на свободное избрание сенаторов, которое Иннокентий признавал папской привилегией. Тогда он назначил выборщика (Medianus), а последний уже назначил нового сенатора, причем назначавшиеся до тех пор от Капитолия судебные власти были всюду в городском округе заменены папскими судьями. Таким образом, в 1198 г. сенат перешел под власть папы. До нас дошла формула присяги, приносившейся тогда сенатором; «Я, сенатор города, отныне и всегда буду верен тебе, господину моему, папе Иннокентию. Ни делом, ни помышлением я не буду способствовать тому, чтобы ты потерял жизнь или здоровье или коварным образом был захвачен в плен. Все, что ты мне лично доверишь, я никому не открою к твоему вреду. Я буду предотвращать твой ущерб, если о нем узнаю, если же не буду иметь к тому возможности, то уведомлю тебя лично, или письмом, или через верных посланных. По мере сил и разумения я буду тебе помогать в охранении римского папства и прав св. Петра, которыми ты обладаешь, и в возврате тех, которых ты не имеешь, и возвращенное буду защищать против всего света: св. Петра, город Рим, Леонину, Транстевере, Остров, замок Кресценция, св. Марию Ротонда, сенат, монеты, почет и достоинства города, гавань Остию, Тускудумские имения и вообще все права и преимущества как в городе, так и вне его. Кардиналам и состоящим при твоем и при их дворе, когда они будут приходить в церковь, оставаться там и возвращаться назад, я ручаюсь за полную их безопасность. Клянусь добросовестно и верно исполнять все сказанное; так да поможет мне Бог и Его святые Евангелия». Из этой формулы вытекает то, что уже в то время город Рим (Urbs Romana), состоявший из двенадцати частей, был отделен не только от папской Леонины, но и от Трастевере и от Острова. Трастеверинцы считались вообще как бы иностранцами, так что никто из Трастевере не мог быть избран в сенаторы.

Было бы ошибочно думать, что после этого папа получил непосредственную королевскую власть над Римом. Монархический образ правления в нашем смысле был настолько чужд Средним векам, что Иннокентию III никогда и в голову не приходило усомниться в самостоятельности римской общины. Все папы той эпохи признавали город Рим не только за гражданскую, но и за политическую, автономную власть. Они старались влиять на нее; они в принципе обеспечивали свое верховенство, назначали или утверждали сенаторов, но не распоряжались ни против воли, ни через силу народа. Их владычество было лишь титулом, выражавшим их авторитет и ничего более. Римляне продолжали, как свободный парламент, заседать в Капитолии; они имели свои собственные финансы и собственное войско и постановляли решения о мире и войне, не спрашиваясь у папы. Они даже воевали с городами Церковной области или заключали с ними договоры на праве независимого государства, потому что и эти города были большей частью свободными общинами, тогда как другие местности римского округа платили по договору ленную подать в капитолийскую камеру и получали своих подест от сенатора. То обстоятельство, что в первой половине XIII веке очень многие римляне были подестами чужих городов, доказывает, какой силой обладало тогдашнее римское дворянство и каким уважением оно пользовалось. Эти города, находившиеся большей частью в оборонительном союзе с Римом, нередко посылали торжественные посольства к римскому народу, чтобы выпросить себе у него в правители благородного римлянина. Ряд таких подест, которые во всех актах называют себя Consules romanorum, открывает собой уже в 1191 г. Стефан Карцулло, за ним следует в 1199 г. Иоанн Капоччи — оба в Перуджии — и Петр Паренциус в 1199 г. в качестве подесты в Орвието, где он был убит еретиками гибеллинской партии, и в честь его в красивом тамошнем соборе существует доныне особый алтарь.

3. Распадение ленных владений Генриха VI после его смерти. — Филипп Швабский, герцог Тосканский. — Марквальд, герцог Равеннский. — Конрад, герцог Сполетский. — Тусцинский союз городов. — Восстановление наследия церкви. — Возвышение в Риме народной партии. — Иоанн Капоччи и Иоанн Пьерлеоне Райнерий. — Борьба Рима с Витербо из-за Виторклано. — Пандульф Сабурский, сенатор. — Витербо подчиняется Капитолию

Рим, ленные владельцы в Кампаньи, Маритиме, Сабине и Тусции признали в феврале Иннокентия III своим верховным властителем, поэтому папа снова сделался верховным повелителем в пределах римского герцогства. Но он желал также приобрести и все другие провинции, которые когда-то, при Каролингах, были включены в церковную область. Италия вследствие сицилийского наследства Генриха VI была вовлечена в ретроградное движение. Венецианский и Константой договоры оставались занозой в сердце государей Штауфенского дома, не хотевших признавать ни добытой городами свободы, ни представленной папам светской власти. Генрих VI снова выставил принцип империи и сделал Сицилию основой своих монархических стремлений. Он раздробил итальянскую национальность, возросшую в городских обществах под защитой Александра III, тем, что он снова восстановил германский феодализм и от моря до моря основал немецкие государства, образовав их отчасти из имений Матильды, отчасти из церковного наследия, которое он желал уничтожить как наиболее упорное препятствие верховенству империи. Его младший брат Филипп был сделан им герцогом Тусции; его умный сенешаль Марквальд получил экзархат в качестве маркграфа Анконского и герцога Равеннского; а Конрад фон Веслинген еще раньше был герцогом в Сполето. Таким образом, Италия была разделена на части имперскими ленами, держалась в узде, и ей угрожало уничтожение ее городских демократий. Но планомерное здание Генриха VI разрушилось с его смертью, и едва ли найдется другое более очевидное доказательство непрочности всякого чуждого господства, как быстрое падение учреждений этого императора. Они были опрокинуты не столько силой оружия, сколько силой национального стремления, возникшего в первую ломбардскую войну за независимость. Междуцарствие и немецкая борьба за трон сломили штауфенскую партию в Италии и сделали нетрудным для городов достичь независимости от империи. Умный Иннокентий тотчас же выступил как освободитель Италии от господства немцев. Уже в 1198 г. он говорил, что эта страна, местопребывание двух властей, Божиим промыслом предназначена быть главой земли, и эти его слова нашли себе отзвук даже и там, где их склонны были понимать не в смысле всемирного владычества пап, основанием которого должна была служить Италия.

Смерть Генриха VI стала той брешью, через которую Иннокентий, более счастливый, чем Григорий VII, проник в империю, в которой он занял положение третейского судьи, направляя в то же время гвельфскую часть итальянского народа на штурм воздвигнутых Генрихом укрепленных замков. Следствием иноземного феодального господства при императоре был жестокий гнет и жгучая ненависть во многих недовольных городах и местностях. Прежде всего это испытал Филипп, герцог Швабский, еще по приказу Генриха VI прибывший в Италию, чтобы отвести из Фолино в Германию для коронования его сына Фридриха, наследника Сицилии, уже избранного римским королем. У Монте Фиасконе в октябре 1197 г. его уведомили о смерти императора. Пораженный, он повернул назад и едва ушел от яростного восстания итальянцев. В Тусции, в Романьи, в Марках Иннокентий развернул знамя независимости кроме папы, мог бы тогда быть представителем итальянской нации? Но его одушевлял не патриотизм, а сознание того, что временное в тот момент ослабление силы империи давало папству самый удобный случай прочно основать церковное государство. Иннокентии начал свое правление вызванной им революцией, целью которой была отмена исторических прав империи в Италии. Сама церковь своими нападениями вызывала удаление имперской власти. Многие города бросились в объятия папства из ненависти к чужестранцам, другие принуждены были следовать за общим потоком, так как немецкие феодальные владетели всюду должны были быть изгнаны. Из этих верных слуг Генриха самым могущественным был Марквальд; эти был мужественный и закаленный воин. Когда Иннокентий потребовал от него подчинения церкви, он сначала с хитрым искусством вел переговоры, затем храбро оборонялся против восставших городов и папских войск, пока наконец принужден был отказаться от своего прекрасного лена — Равенны. В этой начинавшейся тогда решительной борьбе церкви со Штауфенской империей гвельфский дух одной части Италии был заранее союзником папы.

Впрочем, Равенну и другие местности экзархата Иннокентий III не мог присвоить себе. Архиепископ этого города противился его притязаниям; напротив, он без труда захватил марку Сполето. Конрад фон Верслинген, бывший там герцогом и графом в Ассизи, напрасно предлагал дань, участие в папских войсках и сдачу всех крепостей. Папа хотел выказать себя итальянским патриотом и не принял этих условий. Герцог должен был безусловно подчиниться в Нарни, освободить своих вассалов от присяги на верность и даже удалиться из Италии. Таким образом, швабом Конрадом окончился длинный ряд германских герцогов в Сполето, начавшийся в 569 г. лангобардом Фароальдом. С чувством высокого удовлетворения Иннокентий проехал в 1198 г. по освобожденным от иностранного господства местностям и принял присягу от населения Сполето, Ассизи, Риети, Фолиньо, Норции, Губбио, Тоди, Чита ди Кастелло и других мест, в которых он назначил управителем кардинала церкви S. Maria in Aquiro. Даже Перуджия, бывшая уже могущественной главой Умбрии, в первый раз присягнула папе; он предоставил этой общине право городского суда и свободного выбора консулов, уже ранее дарованное ей Генрихом VI. Он особенно старался привлечь на свою сторону города, подогревая в них стремления к общинной свободе, которые он благоразумно допускал, не давая, однако, им слишком большого простора.

Таким образом, Иннокентий, превознесенный неслыханным счастьем, явился вождем итальянской независимости, которая покрывала собою и независимость Церковной области. И если бы гвельфская идея о конфедерации Италии под верховным руководством папы могла быть когда-нибудь проведена в жизнь, то никто не стоял ближе к ее осуществлению, чем Иннокентий. Блестящие триумфы его первых лет указывают на то, какую непреодолимую силу приобретала церковь всякий раз, как она находила возможным вступать в союз со стремлениями народа.

Тоскана, лен Филиппа Швабского, тоже пыталась отторгнуться от империи, на чем папа и основал надежду подчинить эту благородную страну церкви. Флоренция, Сиена, Лукка, Вольтера, Ареццо, Прато и некоторые другие города уже 11 ноября 1197 г. заключили скрепленное присягой тусцийское товарищество по образцу ломбардского союза. В этом договоре они приняли на себя обязательство защищать церковь и ее владения и никогда не признавать в своих областях без согласия папы ни императора, ни герцога или наместника. Этот-то союз, к которому отказалась присоединиться благодарная Гогенштауфенам Пиза, и пытался подчинить себе Иннокентий. После долгих переговоров он возобновил в октябре 1198 г. тусцийский договор на основах 1197 г., однако ему не удалось получить в свое владение те матильдинские имущества, которыми завладели эти города. Общины не признали за церковью никаких политических прав в старинном герцогстве Тусции. Их сопротивление желаниям Иннокентия III охранило Флорентийскую, Луккскую и Сиенскую республики от потери их самостоятельности. Напротив, приняли подданство церкви все те местности из числа бывших матильдинских владении, которые принадлежали церкви в тусцийской области, но были отняты у нее Генрихом VI или Филиппом. Иннокентий реформировал эту церковную область наравне с другими церковными провинциями: он поставил в ней ректоров, назначил новых управителей в городах и усилил укрепления. От Мархий до Лациума, чтобы держать в повиновении эти местности, был восстановлен или построен вновь ряд грозных крепостей, которые признавались патримониальным владением церкви.

Таким образом, первые шаги нового папы указывали в нем человека, рожденного быть монархом. После двухлетнего пребывания на папском престоле он уже явился восстановителем церковного государства в объеме пипиновского дарения; в то же время он был третейским судьей империи, в которой Филипп Швабский и Вельф Оттон спорили за трон, ленным властителем Апулии и Сицилии и вместе с тем покровителем могущественным городских союзов — истинным протектором Италии. Однако и этот папа не достиг спокойного пользования своей светской властью. Его блестящее правление указывает скорее на трудную и лишь с виду победоносную борьбу сильной воли против стихийных стремлений духа времени, которые он не мог подчинить себе, и против враждебного противодействия мирских элементов, которых он не успел примирить с собой. Напротив, он даже еще усилил резкость этих противоположностей, которые вскоре после того проявились в страшных войнах.

Город Рим немедленно показал, что народное возбуждение представляет такую силу, которую папы еще не могли преодолеть, хотя они иногда и господствовали над ней. Он даже принудил Иннокентия в виде беглеца удалиться в изгнание. Демократы, люди конституции 1188 г., товарищи Бенедикта Карусгомо, не могли перенести того, что папа завладел сенатом и отнял у Капитолия его юрисдикцию в пределах города. Вожаками этой партии были два демагога из первых римских фамилий: Иоанн Капоччи и Иоанн Пиерлеоне Райнерий, оба незадолго до Иннокентия ставшие в сенате преемниками энергичного Бенедикта. Капоччи, живший в Субуре, где находился его башенный дворец, был смелый и красноречивый человек, пользовавшийся большой популярностью в тогдашнем Риме. Перуджия двукратно почтила его избранием в подесты; он находился в родстве со знатнейшими городскими семьями и сам был главой семьи, которая в течение всего XIII века пользовались большим уважением как церкви, так и республики. Оба бывших сенатора будоражили общину, представляя ей, что папа похищает всю ее власть над городом и «ощипывает ее, как ястреб курицу». Неудовольствие римлян искало лишь случая для своего проявления; такой случай давал им Витербо, равно как Тиволи и Тускулум; но папа сумел благополучно избежать опасности, взявши в свои руки дело римлян.

Витербо, богатый торговый город, бывший свободной общиной под верховным главенством папы, уже давно находился в войне с Римом, судебную власть которого он не хотел признавать. В 1199 г. он осадил Виторкланум, вследствие чего этот укрепленный замок отдался под покровительство римлян. Получив требование удалиться, жители Витербо не послушались и дождались наконец от римского парламента объявления войны. Граждане Витербо, предусмотрительно согласившиеся на принятие их в тусцийский союз, обратились к его ректорам за помощью против Рима, и она была им немедленно обещана. Таким образом, когда два папских города объявили войну друг другу, тусцийский союз, не обращая внимания на свой клятвенный договор с церковью, принял участие в этой войне и даже угрожал Риму, резиденции папы. Такие факты уясняют характер папской власти в Средние века и доказывают, что папа и город Рим были две совершенно отдельные друг от друга власти. Вмешательство союза городов принудило римских народных вождей искать помощи у того же папы, которого они надеялись запутать в затруднительных противоречиях тотчас согласился на их просьбу. После напрасного, обращенного к Витербо, требования подчиниться его решению папа наложил на этот город отлучение, тем более что он незадолго перед тем оказал помощь бунтовавшему Нарни. Увещания папы побудили и тусцийскую конфедерацию отозвать свои войска, после чего римляне освободили от осады Виторкиано.

Война возобновилась в конце того же 1199 г., когда сенатором был сильный человек Пандульф из Субура. Если бы Иннокентий отказал городской общине в дальнейшей поддержке, то последовало бы народное восстание, а этого он должен был старательно избегать. Денежных средств у него не было; войска пополнялись плохо. Сенатор медлил, выжидая и расположившись в палатках на Нероновом поле. Тогда брат папы Рихард дал денег для вербовки войска. Римляне выступили в поход в большом числе, и пока они находились на поле битвы, умный Иннокентий публично молился в церкви Св. Петра о победе своих римских братьев: так мало считалась война между двумя соседними папскими городами междоусобной войной и так далеки были общины одной и той же области от понятия об общем государственном союзе. Покинутые тусцийским союзом витербцы заключили договор с графом Ильдебрандино ди Санта Фиора, избрав его своим подестой, а также нашли себе и других союзников. Тем не менее 6 января 1200 г. они потерпели сокрушительное поражение. Римское войско возвратилось с триумфом и военной добычей, и благодарный парламент передал папе ведение мирных переговоров. Иннокентий освободил некоторых благородных пленников из тюрем Каннапарии, чтобы держать их в качестве заложников в Ватикане. Когда же после этого Витербо угрожал прервать переговоры, то он спас от народной ярости наиболее важного из них, Наполеона, вице-графа Кампилии, поместив его в укрепленный замок Ларианум. Но неблагодарный Наполеон убежал, а римляне стали кричать, что папа изменил им для Витербо.

Мир был заключен в конце 1200 г. или в следующем году при посредстве папы. Согласно статьям договора, которые он предоставил в Латеране на утверждение римлян, Витербо подчинялся римскому сенату и народу, признавал свои вассальные обязанности, обещал платить дань, отказывался от Виторкланума, обязывался срыть часть своих городских стен и должен был без сомнения получать от Рима утверждение своего подесты. Побежденный город должен был возвратить двери Св. Петра и другие предметы, вывезенные им из Рима в 1167 г. в качестве военной добычи, тогда как римляне повесили общинный колокол Витербо в Капитолии, а цепь и ключи от ворот в качестве трофеев — на арке Галлиена у С.-Вито. То обстоятельство, что папа диктовал условия мира, на основании которых значительный город Церковной области признавал над собой власть не его, а римской общины, также доказывает, что он признавал римский народ за отдельную от него верховную власть, и в силу этого принципа война между Римом и Витербо особенно заслуживает нашего внимания.

4. Орсини. — Их наследственная распря с родственниками Иннокентия I Рихард Конти и дом Поли. — Имения Поли переходят к Рихарду. — Война в городе. — Бегство Иннокентия III в Ананьи в 1203 г. — Борьба партий из-за сената. — Иннокентии возвращается в 1204 г. — Григорий Пьерлеоне Райнерий, сенатор. — Ожесточенная правительственная борьба. — Характер таких гражданских воин. — Иннокентии еще раз добивается признания прав папы на сенатские выборы в 1205 г.

Иннокентий надеялся, что Рим будет теперь спокоен, но недовольство папским господством, борьба за власть и распри в среде дворянства держали город в постоянном возбуждении. В XIII веке некоторые дома из родовой знати выдвинулись вперед и стали новой силой, тогда как господствовавшие до тех пор фамилии Пьерлеоне и Франджипани отошли на второй план. Сами папы были основателя родственных им домов, которые стремились к городской тирании. К таковым не принадлежал древний род Колот а, а также дом Анибальди, но Конти, Савелли и Орсини были обязаны папам своим значением.

Целестин III наделил своих племянников из рода Бобо церковным имуществом и был настоящим основателем благополучия этой ветви, принадлежавшей к роду Орсини. Прославившийся род Orso знаменит в средневековой римской истории многими папами и целым рядом кардиналов, государственных деятелей и военачальников. Из всех римских фамилий только Орсини стояли на одной высоте с гибеллинскими Колонна и считались им равными. Происхождение их темно. Лишенные критики семейные истории, находящиеся в римских архивах, выводят их из Сполето, но рассказывают лишь басни. Иные ищут их колыбель даже на Рейне; однако имя Ursus или Ursinus есть древнеримское, и во всяком случае нет никаких доказательств того, чтобы пришедшие при Оттонах саксы основали этот могущественный римский дом. Какой-то счастливый человек, вероятно, воин, обладавший грубой силой называвшийся Ursus, т. е. медведь, был родоначальником рода, превосходящего царские династии своей численностью и долговечностью. Время и личность этого родоначальника покрыты мраком; достоверно лишь то, что имя Ursus упоминается уже в эпоху Оттонов.

В начале XIII века «сыны Урсуса» были уже многочисленны и могущественны и жили в римских дворцах, башни которых были построены на античных монументах в квартале Парионе. Они находились в наследственной вражде с поколением Романа де Скотта и Иоанна Окдолины, родственников Конти. Они выгнали эти роды из их жилищ в то время, когда Иннокентий осенью 1202 г. был в Веллетри. Возвратившийся папа приказал им помириться, и сенатор Пандульф изгнал враждующие партии одну к Св. Петру, другую к Св. Павлу. Но скоро город был взволнован убийством из родовой мести. Теобальд, один из Орсини, был убит на дороге к Св. Павлу, вследствие чего весь род Ursus'ов ворвался в город, с криками мести носил по улицам труп убитого и разрушил дома врагов. Жестокая ненависть к родственникам папы была перенесена и на него самого. Его небезосновательно обвиняли в непотизме, потому что Иннокентий старался учредить для своего честолюбивого брата Рихарда герцогское земельное владение в Лациуме, что ему и удалось вполне.

Рихард, живший постоянно в Риме, где он выстроил на средства папы гигантскую башню Конти, освободил задолжавшего графа Одо из дома Поли от его кредиторов, но по договору с ним получил его имущество, бывшее в старину церковными ленами. Одо обещал женить своего сына на дочери Рихарда, но потом отказался и потребовал обратно свои имения. А так как на это он не имел никаких основательных прав, то он стал восстанавливать народ против Конти. Члены семейства Поли, дворяне, чей род пришел в упадок вследствие неразумного хозяйствования в течение долгих лет, бродили по городу прося защиты, полураздетые и с крестами на плечах. В праздник Пасхи они с криком ворвались даже в храм Св. Петра. Они нарушили папскую процессию и наконец преподнесли в Капитолии римскому народу их заложенные у Рихарда имения. Прекрасные владения дома Поли заключали в себе девять замков на границе Сабины и Лациума. Римляне тотчас же решили прибрать их к рукам; папа поспешил изложить перед сенатом свои права на эти церковные лены; он отдал спорное имущество своему брату в качестве залога, а скоро затем лен Поли и совсем перешел к Конти. Преданный папе сенатор Пандульф противодействовал домогательствам Поли вследствие их незаконности, поэтому народная ненависть обратилась и на него. Капитолий подвергся штурму; башня Пандульфа на Квиринале была подожжена.

Лишь с трудом спасся живший в ней сенатор, а также и брат папы, замок которого был народом взят приступом и объявлен городской собственностью. Сам Иннокентий в начале мая 1203 г. убежал в Палестрину. В те самые дни, когда латинские крестоносцы завоевали Византию, великий папа оказался угнетенным мелкими распрями римских баронов; ему угрожало неистовство народа, и он принужден был бежать. Противоречие между сознанием его папского могущества и его действительным стесненным положением в Риме глубоко печалило его. Осенью, когда поражающее известие о падение Константинополя уже дошло до него, он заболел в Ананьи так тяжело, что ожидали его смерти. Между тем приближался ноябрь, когда должны были произойти новые сенатские выборы. Недовольный народ хотел чтобы выбраны были 56 сенаторов, и папа, с которым сносились через послов, приказал заменявшим его кардиналам назначить 12 избирателей, на что он имел право. Народ запер их, как во время конклава, в башню, принадлежавшую одному из его вождей, Иоанну де Стацио, который построил себе дом на развалинах цирка Фламиния. С них взяли клятву, что они выберут по крайней мере двоих, принадлежащих к партии противников папы. Между тем уходящий сенатор Пандульф передал Капитолий приверженцам папы, а вновь избранный сенат распался по поводу дела Рихарда на две враждебные половины. Народная партия признавала имения Поли городской собственностью, другая отрицала это. Дикая война раздирала Рим, пока вконец измученный аристократами народ стал усиленно просить папу возвратиться Он сначала отказывался, но затем в марте 1204 г. приехал в Рим, мужественно решившись твердо противостоять беспорядкам и устроить по своей воле сенат, новое избрание которого предстояло по истечении шести месяцев. Иннокентий, принятый в Риме со всеми почестями, тотчас успокоил это восстание благоразумными мерами. Он назначил выборщиком человека, уважаемого всеми партиями, Иоанна Пьерлеоне, прежнего своего противника, в это время, может быть, уже бывшего его другом. Пьерлеоне выбрал в сенаторы Григория Петри Леонис Райнерия, своего близкого родственника, человека благородного происхождения, отличавшегося не силой, а справедливостью. Но противоборствующая демократическая партия не хотела и слышать о мире и вообще о предоставлении папе права выбора, она собралась в цирке Фламиния, объявила договор 1198 г. отмененным и выбрала свои сенат, назвав его «добрые люди общины».

Таким образом, Рим распался на две враждебные партии, папскую и демократическую. Пандульф де Субура, Рихард Конти, Петрус Анибальди из рода Алессиус и Джилидо Карбонис предводительствовали первой; Иоанн Капоччи, Барончелло, Иаков Фраяпане, Григорий и скоро опять перешедший на сторону народа Иоанн Райнерий были вождями второй. Эта ожесточенная городская война была политической борьбой, имевшей в основании своем очень серьезный принцип. Сторонники старинного общинного устройства противились передаче папе сенатских выборов, опасаясь, что за этим правом последуют мало-помалу и другие. Сверх того в спор введен был и процесс Поли, так как возрастающая сила родственного папе дома Конти давала справедливый повод к неудовольствию. Во главе народа стал опять самый сильный враг папы Иоанн Капоччи, тогда как экс-сенатор Пандульф командовал папскими сторонниками, а Рихард давал денежные средства. Сражались на всем пространстве от Колизея до Латерана и до Квиринала, в окрестностях которых находились башни, принадлежащие трем военачальникам: Рихарду, Пандульфу и Капоччи.

Средства и способ этой уличной войны в высшей степени характерны для того энергичного и грубого времени. Когда возникали враждебные политические партии, то они с бешеным рвением строили друг против друга башни из кирпича или дерева, чтобы оттуда с дикой яростью оставшихся в живых лапитов бросать друг в друга камнями. Эти укрепления вырастали в одну ночь; они клались или рубились с криком, сегодня опрокидывались, а завтра опять восстанавливались. Их строили на развалинах храмов, бань и водопроводов и снабжали метательными орудиями, а в то же время заграждали цепями узкие улицы и устраивали окопы вокруг церквей. Пандульф, атакованный Капоччи в термах Эмилия Павла, где теперь проходит улица Магнанаполи, а тогда стоял его дворец, выстроил над древним памятником деревянную башню, из которой с такой же яростью нападал на бывший вблизи замок своего врага. Алессии построили колоссальную башню на Квиринале; Джилидо Карбонис выстроил даже три башни, а Петрус Анибальди возвел одну вблизи Колизея. Этот амфитеатр принадлежал Франджипани, которые хотя все еще оставались обладателями звания Латеранских пфальцграфов, но уже не имели в городе такой большой силы, как тогда, когда они владели многими ленами в Кампаньи. Правда, Иннокентий III в начале 1204 г. оказал услугу пятерым сыновьям Оддо Франджипане — Якову, Оддо, Мануэлю, Ценциусу и Адеодатусу, — принудив общину Террачину уступить им замок Траверса, но зато самую Террачину он взял под свою защиту от притязаний на нее этих баронов которые за это на него озлобились. Как только они увидали, что Анибальди, родственник папы, хочет проникнуть в круг их укреплений, так они напали на него и градом метательных снарядов, бросаемых с вершины Колизея, старались помешать постройке его башни. Враждебные партии приводили с собой своих сородичей, вассалов, и наемные толпы народа и день и ночь яростно сражались метательными снарядами, мечом и огнем. В Риме раздавался звон оружия и грохот бросаемых камней, а папа оставался заключенным в Латеране, в квартале которого жили дружественные ему Анибальди, и мог слышать во внутренних своих покоях шум битв, происходивших между партиями. Храбрый Капоччи 10 августа взял штурмом укрепление Пандульфа и проник уже до Латерана, где он разрушил укрепленные остатки нероновского водопровода. Но деньги папы действовали еще сильнее против этих демократов, и утомленный народ требовал мира. Иннокентии согласился на следующее условие: четверо третейских судей должны в течение шести месяцев решить спор между антисенатом, избранным противоборствующей партией, и Рихардом Конти, а также сделать постановление и относительно сенатских выборов. Их решению папа согласился подчиниться на один год.

Такая формула мира нравилась народной партии, которая предвидела свое поражение. Капитолийский колокол созывал парламент, и когда он собрался, то Иоанн Капоччи встал и сказал: «Город Рим не привык уступать в борьбе с церковью; он привык побеждать своей силой, а не юридическими решениями. Но теперь я вижу, что он хочет покориться. Он отдает церкви государственные имущества вопреки решению народа и вопреки присяге сенаторов и отдает сенат во власть папы. Если мы, несмотря на наше многолюдство и силу, преклоняемся перед ним, то кто же потом осмелится ему противостоять? Никогда я еще не слыхивал о мире, столь позорном для города, и я всеми способами откажусь дать свое согласие на него». Противоречие этого демагога побудило и Иоанна Пьерлеоне Райнерия объявить также свое veto. Парламент разошелся в беспорядке, и противники снова взялись за оружие. Однако скоро все принуждены были принять предложенную формулу мира. Папа победил: четверо третейских судей присудили ему право избрания сената, и вместе с этим решением римская община потеряла значительную часть своего политического могущества. Иннокентий с большим благоразумием проводил свои цели и столь же благоразумно, с умеренностью воспользовался своей победой. Не найдя ни одного человека, который в качестве сенатора был бы приятен обеим партиям, он согласился на избрание 56 сенаторов, хотя заранее предсказывал неудачный результат таких выборов. Это множественное правление уже через шесть месяцев было отменено навсегда, после чего новый сенатор, вероятно, тот же энергичный Пандульф субурский, возвратил спокойствие городу. Благодаря твердости и настойчивости папа добился большого успеха. После пятилетних горячих усилий он подчинил себе Капитолий. Таким образом, римский народ отказывался поочередно от своих великих прав: выбора папы, выбора императора и выбора сената.

Окончательно мир между городом Римом и Иннокентием был заключен в 1205 г. Папа изменил форму городского управления в том смысле, что с этого времени исполнительная власть была сосредоточена в руках одного-единственного сенатора или подесты, которого посредством прямого или непрямого выбора назначал сам папа. С этой конституцией начинается в Риме для пап эпоха более спокойная хотя часто прерываемая внутренней борьбой.

Глава II

1. Положение дел в Сицилии. — Иннокентий III делается опекуном Фридриха. — Марквальд. — Вальтер Бриеннский. — Германские владетельные бароны в Лациуме. — Общины в Лациуме. — Рихард Конти становится графом Сорским. — Возвращение папы из Лациума в Рим

Ведя борьбу с римской общиной, Иннокентий в то же время был глубоко погружен в ход событий политического мира, которые сделали его третейским судьей Европы. Эти события изображаются во всеобщей истории; история же города Рима только соприкасается с немецкой борьбой за корону и с ходом дел в королевстве Сицилия, которое с этих пор приобретает очень большое значение для империи, для папства и для Италии.

Вдова Генриха VI оказалась беззащитной против бурных волнений, разразившихся над Сицилией после смерти императора. 17 мая 1197 г. она короновала в Палермо своего трехлетнего сына, но наследник ненавистного завоевателя имел мало шансов на то, чтобы когда-нибудь действительно владеть королевством. Сицилийцы в справедливой национальной ненависти восстали против немцев, которые должны были им казаться лишь угнетателями их отечества, достигшего при действии норманнских законов цветущего состояния в богатстве, промышленности и искусствах. Умеренных южан возмущала невоздержанность ландскнехтов и необузданная алчность грубых баронов и рыцарей, которые смотрели на богатый остров как на рай для счастливых авантюристов. Классически образованный норманн, глубоко серьезный историк с поэтическим вдохновением выразил в страстных излияниях национальное чувство Силиции при падении норманнской династии. Патриоты подняли крик: вон от нас чужеземцев! Грозила сицилийская вечерня; Констанца уступила народному требованию и изгнала всех немцев. Беспомощная среди партий, споривших за власть, и удрученная заботой о своем сыне благочестивая вдова Генриха VI обратилась к защите папы, имя которого гремело по всей Италии. Муж ее никогда бы не признал ленных прав святого престола; но она по необходимости должна была сделать это: Иннокентий обещал ей утверждение сицилийской короны за ее сыном, но с неслыханным условием отказа от старинной церковной свободы норманнских королей. После долгого сопротивления Констанца согласились, тогда в Сицилию отправился кардинал с ленной грамотой. Но императрица умерла до прибытия его в Палермо 28 ноября 1198 г., назначив папу опекуном Фридриха. Констанца заключила собой ряд норманнских королей Сицилии и была родоначальницей сицилийских Гогенштауфенов. Она явилась зловещим образом Пандоры в германской империи.

Дело Генриха VI разрушилось в Сицилии, так как Иннокентий не только восстановил там ленное право церкви, но и сделался правящим опекуном наследника престола. Покровительство папы сохранило юному Фридриху корону Рожера; но никакому государю подобное покровительство не доставалось столь дорого.

Иннокентий взял на себя управление королевством с искренним желанием укрепить трон за сыном Генриха, освободить его от немецких и сицилийских притеснителей и навсегда сделать из него благодарного вассала церкви. Ему стоило долгих усилий добиться признания ее верховенства и подчинить себе немецких ленных графов Генриха, так как выгнать этих феодальных властителей из их владений в Апулии было не так легко, как в Средней Италии. Некоторые из них имели владения в пограничной местности на Лирисе, где Дипольд фон Фобург, граф Ачерро, был капитаном замка Арче, а Конрад фон Марлей владел Сорой с замком Сорелла на крутой скалистой вершине. Они притесняли, как раньше пришлые норманнские бароны, сопротивлявшееся им население, наводили страх на Кампанью и Апулию и делали опустошительные набеги на папский Лациум. Они тотчас соединились с Марквальдом, когда этот изгнанный из Анконы сенешаль прибыл в свое графство Молизе и после смерти Констанцы объявил себя протектором Фридриха, основываясь на доверии к нему императора Генриха, который, умирая, передал ему свое завещание и поручил его исполнение. Во власть его попал С.-Джермано; он продолжал переговоры с кардиналами и обманул их летом 1199 г. в Вероли. Его союзники Дипольд и Конрад остались в Апулии, а сам Марквальд перебрался в Сицилию, чтобы там поддержать свое опекунство. Иннокентий набрал войска из церковной области и из Тусцийского союза; только римляне, которые как раз в это время воевали с Витербо, не дали ему помощи в деле, далеком от их целей. Вообще папа не мог пользоваться милициями Рима, кроме того случая, когда город сам этого желал, и он платил им, как наемным войскам. Новое папское войско повел в Сицилию двоюродный брат Иннокентия храбрый маршал Якоб, имея цель разбить Марквальда. В это же время поступил на службу к папе опытный в военном деле авантюрист из Франции Вальтер, граф де Бриенн, недавно женившийся на дочери последнего норманнского короля Танкреда. На этом основании он заявил притязания на Тарент и Лечче, которые Генрих IV признал в 1194 г. ленными владениями несчастного сына Танкреда Вильгельма, но не передал ему. В сущности, Вальтер являлся новым претендентом на Сицилию и предполагаемым мстителем за норманнский королевский дом. Повторялись времена Роберта Гюискара, так как мир кишел странствующими военными героями. Бродячие рыцари из Германии и Франции сражались за господство в Сицилии, а храбрые крестоносцы, могущественные родственники Вальтера, с беспримерной смелостью завоевали великий Константинополь, чтобы основать там Латинскую империю со множеством княжеств. В 1200 г. Вальтер прибыл в Рим со своей женой Альберией, ее матерью, вдовой Танкреда, и знатной свитой. Он потребовал себе от папы, как верховного владетеля Сицилии в ленное владение Лечче и Тарент. Это смутило Иннокентия; после долгих рассуждений он признал основательность претензии Альберии и действительно присудил отдать ее мужу эти лены; но клятва Вальтера ни в чем не вредить Фридриху как королю Сицилии, а напротив, быть его верным вассалом не оградила папу от протестов со стороны советников юного короля, и сам Фридрих впоследствии делал упреки церкви за то, что она уже в то время, когда он был под опекой, выставила против него претендента. Между тем Иннокентий был рад приобрести на свою службу, а также, как он думал, и на службу Фридриха, одного из лучших полководцев того времени. Таким образом, он был первым папой, показавшим французам дорогу в королевство Сицилию.

Когда Вальтер с воинственной толпой французских рыцарей явился в 1201 г. в Апулию, то все там повернулось против немцев. Мы не будем останавливаться в событиях войны в обеих Сицилиях, в которой выдающуюся роль играли Вальтер, Дипольд и Марквальд, авантюристы того времени, полные мужества хитрости и силы, которым только недоставало счастья норманнов или Симона де Монфора. Марквальд неожиданно умер в 1202 г. в Сицилии, которую он в качестве регента мужественно защищал против врагов. Его смерть избавила Фридриха от тиранического протектора, а папу — от самого опасного врага, приверженца Генриха VI Вальтер, сначала одержавший победу над Дипольдом при Каннах, в июне 1205 г. был смертельно ранен, попал в руки своего противника и умер в замке Сарно смертью рыцаря, после чего Дипольд, ставший могущественным, примирился на некоторое время с церковью.

В измученной голодом и войной Южной Италии постепенно восстанавливалось спокойствие. Ленные графы Генриха VI были покорены; последний из этих насильников, имевший владения на Лирисе, Конрад фон Марлей, был побежден в начале 1208 г. Сора сдалась 5 января аббату Роффриду из Монте-Касино и Рихарду Конти; замки Сорелла и Арче капитулировали в то же время, и таким образом, эта пограничная местность была освобождена после семнадцатилетнего владычества чужеземцев.

Достигнув такого счастливого результата, Иннокентий выехал 15 мая 1208 г. из Рима в С.-Джермано и Сору, чтобы на собрании баронов установить порядок дел неаполитанского материка, так как, несмотря на наступившее уже совершеннолетие Фридриха, папа продолжал считать себя правителем этого королевства. Незадолго перед этим, осенью 1207 г., он созвал в Витербо епископов, графов и консулов церковных владений Тусции, Сполето и марки Анконы и издал устав, которым определялись и подтверждались права церкви, предписывался земский мир и устанавливался в качестве высшей апелляционной инстанции суд папских ректоров. Этот парламент установил основания папской правительственной власти в вышеназванных вновь приобретенных провинциях Церковной области. В Лациуме бароны то же встречали папу на его пути, как послушные вассалы, и с торжеством провожали его от места до места. Колонна, Франджипани, Конти, Анибальди, Орсини, Савелли, графы Чеккано и другие менее важные владетели делили между собою владение Кампаньей и Маритимоном. Бароны этой местности, описанной еще Вергилием, сидели в мрачных замках еще в качестве наследников завоевателей, пришедших во время германского переселения, которые когда-то отняли эту страну у латинян и передали по наследству своим потомкам. Происхождение многих из них относилось еще к тому времени, когда лангобарды наполнили Лациум феодальными родами; другие были саксы и франки, пришедшие с императорами и получившие лены от них и от пап. В Вольских горах выдавался род графов Чеккано, как древнейшая землевладельческая династия, пользовавшаяся и у церкви большим почетом за свое богатство и знатность. Эти владетели были могущественны еще в то время, когда Колонна не выступали на сцену, так как еще при Генрихе IV один из их предков, Григорий, был там отмечен как граф. Их германское происхождение доказывается постоянно повторяющимися в их роду именами Гвидо, Ландульф, Готфрид, Беральд и Рейнальд. Они жили во многих местах нынешней делегации Фрозиноне, владея ими как леном, полученным от церкви. Тот самый Иоанн Чеккано, который встречал Иннокентия со свитой из 50 рыцарей, его вассалов, в Ананьи, был им в 1201 г. утвержден в правах ленного владетеля.

В то время как эти графы владычествовали в Лациуме, другие вассалы церкви образовали рыцарские дома, существовавшие более или менее долгое время; таковы бароны Скульгола в Вольских горах, происходившие от немецкого рода Гальвана и Конрада. Таковы бароны Супино, Гвидо ди Норма, бароны Колледимеццо с именами Ландо и Беральд и другие владельцы ленов лангобардского происхождения. Кроме того, палестринские Колонна проникали все далее внутрь Кампаньи, где они уже владели Дженаццано и Олевано и частями Палиано и Серроне, тогда как астурские франджипани заняли лучшие места в Маритиме до Террачины. Земледельческий Лациум, не имевший, как и в настоящее время, ни торговли, ни промышленности, был по преимуществу местопребыванием крупных и мелких земельных баронов, так как значительных городов там не было. Большую часть тамошних населенных мест представляли клочки земли, обнесенные стеной (Castra) с укреплением на скале Rocca или Arx), преимущественно еще сатурнинской постройки, образованной из древнейших кругов циклопических камней, в котором жил барон, или его наместник, или папский кастеллан, тогда как прикрепленное к земле рабочее население жило у подошвы скалы, скученное на чужой земле. Еще и в настоящее время в латинских горных местностях существуют такие старинные селения, называемые Rocca, как живые памятники еще не исчезнувшего Средневековья. Распоряжавшийся там господин был маленьким династом в своем округе, владельцем земли и владыкой над жизнью и смертью людей, поселенных на этой земле. От него исходила всякая судебная власть, ибо ему принадлежали merum ex mixtum imperium, — высшая уголовная и гражданская юстиция. Папы были слишком слабы для того, чтобы отнять у земельного дворянства столь большие привилегии, как это сделал впоследствии в своем королевстве Фридрих И, когда он ради укрепления монархии и блага народа сломил сопротивление феодалов. В папских областях бароны постоянно обладали высшей судебной властью, и часто сами папы передавали им эту власть, как то доказывают многие грамоты XIII века. Сверх того, баронская юрисдикция принадлежала также церквям и монастырям, которые посредством получения в дар и покупки присвоили себе несравненно большую часть земельных имений в Кампаньи. Хотя castra были еще общиной свободных людей (communitas или populus) под управлением консулов, но уже и их муниципальные права были сильно ограничены вторжением судебной власти духовных или светских владык. Господством грубого, привыкшего к насилию земельного дворянства, не обуздываемого ни верховной монархической властью, ни духом гражданственности, и которое в своих диких, уединенных жилищах не было затронуто прогрессом времени, объясняется тот факт, что Лациум до настоящего времени остался позади всех остальных церковных провинций. Общины, сбросившие с себя в остальной Италии феодальное варварство и начавшие новую национальную культуру, не развились в этой редко населенной и мало обработанной стране овечьих пастухов и землепашцев, где на обширных пустых пространствах продолжали господствовать бароны и монахи.

Только некоторые более значительные поселения, бывшие издревле епископствами, признавались здесь за civitates, или городские общины, находившиеся под покровительством их епископов и папы; они имели во главе своего управления консулов или подест и разделялись на враждебные друг другу классы свободных граждан (populus) и рыцарства (milites). Ананьи, Вероли, Валлетри, Алатри, Фрозиноне и Ферентино никогда не были под исключительной властью династов; они, напротив, имели свое общинное устройство, сами избирали своих ректоров и имели право заключать всякого рода договоры. Но так как, несмотря на это, повсюду были присосавшиеся, как пиявки, бароны с разнообразными привилегиями, то на папском ректоре лежала нелегкая задача примирять запутанные противоречия различных прав или споры между общинами, баронами и рыцарскими людьми. Вся Кампанья и Маритима между Вольскими горами и морем, где единственным значительным городом с настоящим общинным управлением была Террачина, по временам управлялась папским легатом, носившим титул Rector Campaniae et Martimae. Эту должность прежних графов Кампаньи (Comitatus Campaniae) занимали или знатные римляне из светского сословия с одной светской властью, или прелаты и кардиналы с обоими видами власти: светской и духовной.

Путешествие Иннокентия III по Лациуму имело целью утвердить тамошних вассалов и города в верности церкви и дать на собрании в С.-Джермано прочную организацию подвластным королю Фридриху провинциям Южной Италии. Но вместе с тем папа имел еще и другие намерения: он создал для своего брата Рихарда княжество на Лирисе. Юный Фридрих, уступивший его Рихарду, уплатил таким образом свой долг папе. В то время как последний находился в монастыре Фосса-Нова у Чеккано, сицилийский протонотории при звуках труб провозглашал Рихарда Конти графом Сорским. Кроме этого старинного города, лен его заключал в себе значительную область, бывшую родиной Цицерона и Мария: Арпино, Арче, Изола и другие населенные места. Фридрих еще раз утвердил за ним это владение в J215 г., причем даже выделил эти города из связи со своим королевством и формально признал их церковными ленами. Таким образом, Иннокентий возвел как бы в виде оборонительной линии по ту сторону Лириса родственное себе владение и увеличил Церковную область за счет Фридриха. Теперь о Рихарде можно было сказать, что он обладал мастью государя. Он уже владел ленами дома Поли, в том же 1208 г. он получил от папы Вальмонтоне и таким образом стал родоначальником графского рода Конти, который делился на две ветви — Вальмонтоне (а впоследствии также и Сеньи) и Полк, так как из его трех сыновей Павел был основателем первой, а Иоанн — втором линии. 6 октября 1208 г. Рихард принес папе вассальную присягу за все полученные им земли. Можно ли было упрекать римлян, когда они обвиняли Иннокентия в непотизме. Он щедро наделял своих родных, раздавая им имения и высшие почетные звания, но он должен был вознаграждать их за многие оказанные ими услуги, и, по-видимому, все они отличались выдающимися качествами.

12 ноября 1208 г. папа из своего путешествия возвратился в Латеран, где римляне встретили его с большими почестями. В это время город был совершенно спокоен. Хотя община и пыталась по временам назначить свободно выбранного сенатора, однако порядок управления, установленный в 1205 г., сохранялся в течение всей жизни Иннокентия III.

2. Отношение Иннокентия III к спору за немецкую корону. — Оттон из Вельфского дома и Филипп Швабский. — Нейсская капитуляция. — Признанное империей церковное государство и его пределы. — Протесты партии Филиппа против вмешательства папы в избрание короля. — Коронация Петра Арагонского в Риме

С бо льшими затруднениями, чем в Церковной области и в Сицилии, встретился Иннокентий в Германской империи. Двухпартийные выборы короля после смерти Генриха VI и обращение обеих партий к папе сделали последнего протектором империи. Большинство немецких князей-избирателей было против Вельфской партии, враждебный наследственной Штауфенской монархии и союзницы Англии, в которой королем был Ричард, униженный Генрихом VI. Молодой Оттон, сын Генриха Льва и английской принцессы Матильды, бывший под покровительством своего дяди Ричарда, состоявший его вассалом и возведенный им в звание герцога Аквитанского и графа Пуату, поднял на английские средства и через подкупленных нижнерейнских епископов свой дом из того упадка, в который он был повергнут Гогенштауфенами 12 июля 1198 г. Адольф Кельнский короновал его в Аахене на королевство; но большинство князей и самые важные из них выбрали еще в марте молодого Филиппа Швабского, который 8 сентября и был коронован в Майнце; он был братом Генриха VI и мужем Ирины, дочери византийского императора, вдовы сицилийского короля Рожера III.

Когда Филипп ради сохранения короны за Штауфенским домом превратился из опекуна Фридриха в похитителя его прав и князья отложили в сторону присягу, которую они только что, в 1196 г., принесли маленькому сыну Генриха, они могли оправдываться обстоятельствами. И если Иннокентий III не охранял прав опекаемого им Фридриха, то он с полным основанием мог сказать, что принял на себя обязанность защищать его только в его сицилийском наследстве, тогда как в Германии Филипп был опекуном, назначенным Генрихом VI. Подобно Григорию VII, Иннокентий тоже воспользовался борьбой за имперскую корону, чтобы возвысить папство за счет империи; первое было сильно своим единством, вторая — ослаблена расколом. Акты великого имперского процесса показывают, с каким искусством государственного человека Иннокентий сумел получить из него наибольшую выгоду. В деле земной власти было бы совершенно нелепо требовать от папы, чтобы он выгоды своей церкви принес в жертву идеальной справедливости. Иннокентий, конечно, должен был склониться на сторону сына Генриха Льва, дом которого считался защитником церкви. Можно ли его порицать за желание навсегда свергнуть с престола Гогенштауфенов и на их место посадить Вельфов? «Я не могу, — говорил он с полной откровенностью, — стать на сторону Филиппа, который только что захватил владения церкви, назвался герцогом Тусции и Кампаньи и утверждал, что его власть простирается до ворот Рима или даже до Трастевере». Должен ли он был содействовать возвышению Фридриха? Сын Генриха VI опять соединил бы Сицилию с империей. Папы противодействовали замыслам Штауфенов восстановить могущество империи посредством подчинения Италии и уничтожения церковного государства и положить основание наследственной монархии, что было излюбленным планом Генриха VI. Они не могли допустить возникновения наследственной монархии не в силу того идеального соображения, что империя не должна зависеть от наследственных прав династии, а императорами, как и папами, должны быть лишь благочестивейшие и мудрейшие», но из боязни того, что сильная Германия будет притеснять все другие страны, а также и церковь. Папы были естественными врагами монархистского единства как в Германии, так и в Италии. Легко поэтому понять, какой взгляд проводил Иннокентий III, доказывая князьям-избирателям, что власть в Германской империи не должна передаваться по наследству. В знаменитом письме, посланном им в Германию в качестве разъяснения его взглядов на спорный вопрос об империи, он развил с мастерским искусством все основания за и против обоих претендентов. Впрочем, его речь была такова же, как Григория VII и Александра III, смелые воззрения которых на значение папской власти он еще усилил. Тогда как папы каролингского времени, только что снявшие скромную одежду епископов, смотрели на империю как на теократическое мироустройство, в котором образ видимой церкви определялся гражданскими законами. Они, начиная с Григория VII, низвели империю на степень чисто материальной силы и не желали видеть в императоре никого иного, как первого вассала церкви, назначением которого было защищать ее своим грубым земным мечом, а в качестве светского судьи поражать еретиков. В то время как церковь Божия, т. е. папство, была солнцем, освещающим вселенную, империя, по взгляду священства, кружилась лишь как тусклый месяц в туманной сфере земной ночи, и эта ловкая игра монашеской фантазии вошла, как астрономическая истина, в представление о мире. Церковь возвышалась как высокая духовная сила, как всемирный идеал, а империя падала и в представлении, и в действительности. Тонкая философия пап, войдя в рассмотрение происхождения власти государей, пришла к взглядам, которые мы теперь назвали бы демократическими. Но всякий император, исполненный чувства собственного достоинства, должен был восставать против воззрений, повторявших основные положения Гильдебранда, что королевская власть стояла гораздо ниже священнической; что папа в качестве наместника Христова, «через которого властвовали короли и управляли князья», был господином всего земного круга; что только священническое звание происходило от Бога, светские же правители вели свое начало от тирании Нимврода, возложенной на евреев как наказание; что папа был судьей и распорядителем империи, потому что последняя была перенесена церковью из Византии в страну франков, а император получал свою корону только от папы; что по своему принципу и своей цели имперская власть принадлежала Святому престолу; короче, папа владел обоими мечами — и светским, и духовным, — положение, против которого впоследствии Данте так энергично высказал свое требование о разделении двух властей.

В то время как избиратели Оттона, не заботясь о последствиях, подчиняли империю папскому трибуналу, князья, бывшие на стороне Филиппа, с негодованием восставали против вмешательства папы в избрание императора. Они вводили его в границы и даже угрожали с военной силой привести своего короля на коронацию. Папа отвечал на их протесты, что он не оспаривает выборного права князей, но что они сами признали, что право утверждения избранного и возведения его в сан императора принадлежит папе, который его помазывает, освящает и коронует. Таким образом, исторические отношения между папой и императором с течением времени получили характер, совершенно противоположный прежнему.

Три года Иннокентий не объявлял своего решения, а в это время в Германии свирепствовала междоусобная война; наконец, 1 марта 1201 г. он высказался за сына Генриха Льва. Римляне вспомнили о своих старинных притязаниях на выбор императора, но лишь для того, чтобы подтвердить решение папы; Вельф был провозглашен в Капитолии римским королем.

Ценой признания Оттона был отказ с его стороны от старинной власти императора в большей части Италии и подтверждение самостоятельности нового церковного государства. Он подчинился 8 июня в Нейссе предъявленному ему требованию подписать заявление. В нем в первый раз были установлены границы Церковной области почти такие же, какими они оставались до последнего переворота. Они обнимали собой страну от Радикафани до Чепрано, Экзархат, Пентаполис, марку Анкону, герцогство Сполето, Матильдинские имения и графство Бриттеноро «вместе с другими окружающими землями, указанными во многих привилегиях императоров, начиная с Людвига». Оттон дал клятву сохранить Сицилию за церковью, не упоминая при этом о правах Фридриха, относительно же двух союзов итальянских городов и относительно Рима руководиться волей папы. Последнее обязательство важно потому, что папа желал устранить всякое императорское влияние на ломбардский союз. Покорный Вельф обошел молчанием права империи. Немецкие ленные княжества в Романьи и Марках; не подвергавшиеся до сих пор сомнению права империи на Сполето и Анкону; все учреждения Генриха VI, клонившиеся к установлению имперской власти в Италии и Риме, — все это было устранено этим актом. Он дал закономерное подтверждение всему перевороту, совершенному Иннокентием. Поэтому знаменитая Нейсская капитуляция стала первым подлинным основанием для практического осуществления папского владычества в Церковной области. Все последующие императоры признавали ее, и таким образом, прежние бездоказательные дарения, совершенные со времен Пипина, превратились в документ неоспоримо достоверный. Можно ли ввиду столь важного документа сомневаться еще в том, что из всех причин, заставивших Иннокентия высказаться за Оттона, наиболее сильной было убеждение, что Филипп никогда не согласится сделать ему такие уступки, какие готов был сделать более слабый Оттон? Решение папы раздражило патриотов Германии. Приверженцы Филиппа протестовали против легата Гвидо де Пренесте, оскорбившего их в их выборном праве. «Где вы слыхали, папы и кардиналы, — кричали они, — чтобы ваши предшественники или их послы вмешивались в избрание римских королей?»

Они припоминали о бывшем ранее праве императоров на избрание папы, потому что прежде были императоры, которые назначали пап, а теперь папы назначают императоров. Римская империя стала тенью. Патриотическая гордость и любовь к отечеству были оскорблены унижением империи, подвергшейся произволу папских нунциев, которые вносили смуту в Германию, производили раскол в епископствах и государствах объявляли Филиппа подвергнутым отлучению и призывали всех к отпадению от него. Междоусобная война продолжала свирепствовать. Победа была теперь единственным средством для Филиппа убедить также и папу в своей правоте. Он не отчаивался в возможности этого; однако большие обещания, данные им Иннокентию в 1203 г., были выслушаны с очень малым вниманием. Он вошел в соглашение с прежней партией Генриха VI в Италии: в 1204 г. он послал в Марки Лупольда, майнцкого епископа, получившего от него инвенституру, но отвергнутого папой, для вооружения сторонников Марквальда. Епископу удалось привлечь на его сторону многие города и продержаться до 1205 г. против папских войск. Кроме того, Филипп вошел в соглашение с врагами папы в Нижней Италии. Даже в Риме он нашел возможность вредить Иннокентию через посредство народной партии.

В то время как в империи высказывались протесты против присвоения себе папой звания третейского судьи, последний показал миру, что действительно есть такие короли, которые по своей воле признают наместника Христова подателем королевской власти. Молодой Петр Арагонский, рыцарь религиозного фанатизма в войне с маврами и беспощадный истребитель еретиков, прибыл в ноябре 1204 г. в Рим, чтобы быть коронованным папой. Папа сам приглашал его, потому что он хотел заодно совершить бракосочетание Фридриха с Констанцией, сестрой Петра. До сих пор арагонские короли не требовали для себя церемонии коронования; их потомок пожелал ее из тщеславия и за этот мишурный блеск заплатил бесконечно дорогой ценой. Когда 8 ноября он пристал к острову близ Остии, папа послал ему навстречу почетный конвой, в составе которого был также и городской сенатор.

Гостю отведено было помещение во дворце Св. Петра, но коронация его (11 ноября 1204 г.) происходила не в соборе, а в базилике Св. Панкратия у ворот. Помазывал кардинал-епископ Порто, а короновал папа. Петр дал клятву быть послушным римской церкви и искоренять ереси. Возвратясь в собор Св. Петра, он сложил свою корону на гроб апостола, принес в дар по всей форме свое королевство верховному апостолу, имя которого он носил, и обязался платить Святому престолу ежегодную подать. Фанатизм этого государя, без всякой нужды сделавшегося вассалом папы, характерен для Испании того времени. Арагонские государственные чины упрекали его по возвращении за измену свободе отечества, и его фантастический поступок дал папе право восемьдесят лет спустя отнять Арагонию у потомков

Петра и передать ее, как лен, французскому принцу. Но что значила вассальная присяга арагонского короля по сравнению с безмерным блеском, которым озарил себя тот же папа немного лет спустя, когда наследник того Вильгельма Завоевателя, который когда-то с такой иронией отверг требование Григория VII о признании верховенства Святого престола, в качестве также английского короля принял свою корону от папского легата как данник и вассал!

3. Переворот в Германии в пользу Филиппа. — Его переговоры с папой. — Убийство короля Филиппа. — Признание Оттона королем в Германии. — Путешествие Оттона в Рим и его императорская коронация. — Битва в Леонине

Военное счастье и общественное мнение изменились менаду тем в Германии пользу Филиппа, Право, благоразумие и выгода одержали победу над узкой антинациональной политикой. Многие имперские князья, бывшие до тех пор самыми упорными противниками Гогенштауфенов, покорились или отпали от Вельфо-английской партии.

6 января 1205 г. Филипп, вновь избранный к признанный также и нижнерейнскими князьями, был коронован в Аахене архиепископом Адольфом Кельнским на том же месте, где этот прелат ранее короновал Оттона. Несогласие паны было теперь единственным препятствием для всеобщего признания прав Гогенштауфена на трон. Иннокентий не отказывался более вступить в переговоры с Филиппом ради мира в империи, и король отвечал ему обстоятельным письмом. Это замечательное письмо, содержащее в себе оправдание в сей деятельности Филиппа, носит на себе отпечаток искреннего миролюбия и неподдельной правдивости. Заявление Филиппа, что все то, в чем его обвиняла церковь, он согласен предоставить решению кардиналов и князей, то же, что империя ставила в вину папе, он из религиозного почтения согласен оставить без последствий, произвело самое благоприятное впечатление. За католическое направление Гогенштауфенов ручались в самом Риме патриарх. Аквилеи и другие посланники, доставившие пане новые предложения. Иннокентий видел, что то, чего он добивался в споре за империю, — превратить свое судейское вмешательство в признаваемое всеми партиями право паны, было уже достигнуто, так как и Филипп по необходимости преклонялся перед ним та же, как это делал Оттон. Переворот, совершившийся в Германии, заставил Иннокентия изменить направление политики и в качестве государственного человека действовать сообразно с обстоятельствами. Его отношения к Филиппу тотчас навлекли на него упрек в двусмысленности его поведения, как это ранее было и с Григорием VII при подобных же обстоятельствах. Еще в начале 1206 г. он порицал Иоанна Английского и британских лордов за недостаточную поддержку, оказываемую ими Оттону. Последнего он увещевал быть терпеливым и настойчивым, а немецких князей убеждал оказывать ему содействие. Но с середины 1206 г. и с падения Кельна в августе переговоры с Филиппом стали живее. Победоносный Гогенштауфен заявил, что он готов согласиться на перемирие со своим противником, чего Иннокентий больше всего и желал. Летом 1207 г. кардиналы-легаты Уголино и Лео прибыли в Германию для посредничества между двумя претендентами, которое, впрочем, не удалось. Но когда Филипп, отличавшийся больше добротой, чем сильным характером настоящего властителя, подчинился условиям, поставленным ему в церковных делах, то с него, к большому смущению Оттона, теми же легатами было снято отлучение. Для итальянских дел было важно то, что тамошние владетели даже раньше прощения Филиппа получили от него лепные грамоты. Уже весной 1208 г. он выступил в качестве римского короля, потребовал от тосканских городов, к которым он послал легатом Вольфгера Аквилейского, выполнения имперских повинностей, которые они в течение междуцарствия присвоили себе, и был там повсеместно признан. Его победа над Оттоном была решительна и у папы; оставалось еще разобраться в правах императора и утвердить за церковью ее приобретения в Италии, что составляло труднейшую задачу для послов обеих сторон. Филипп, владевший в качестве герцога имениями Матильды и Тосканой, должен был противиться такой постыдной уступке имперских прав, какая была сделана Оттоном. Неизвестно с достоверностью, действительно ли он повторил в это время предложение выдать замуж свою королевскую дочь за племянника паны, сына временщика Рихарда, и дать за ней в приданое старые земли: Тоскану, Сполето и Анкону. В 1205 г. такое обещание было дано, но честолюбию первого папы, учредившего герцогство для своей родни, было легче ставить такие требования, чем королю идти им навстречу. Действительное содержание его предложении остается сомнительным.

Едва ли они были невелики, так как требования папы не могли быть меньше неисской капитуляции. Растерзанная Германия снесла то, что ее собственные внутренние дела передавались на суд Рима, но все же голос оскорбленного национального чувства доходит до нас из тех времен в стихах поэта-патриота. Можно было уже предвидеть, что сам Иннокентий согласится на правомерное смещение Оттона, если последний не пойдет на добровольную сделку, когда грубый удар меча разрушил результат великих усилий и надежды Германии. Король Филипп пал от руки убийцы Оттона фон Вительсбах в Бамберге 21 июня 1208 г. Смерть молодого государя после столь многотрудного жизненного пути, накануне успеха, есть одно из наиболее трагических событий в немецкой истории. Род Штауфенов прекратился с его смертью в Германии. Из славного дома Барбароссы оставался лишь один наследник, и тот находился под опекой Иннокентия III. Это был Фридрих, с детства ставший чуждым немецкой нации и остававшийся среди бурь и несчастий в далекой Сицилии. Один миг изменил мировые отношения, снова связал одной цепью судьбы Италии и Германии и ввергнул оба народа, а также империю и папство в неисходную борьбу, для замирения которой было недостаточно целого столетия.

Иннокентий был глубоко встревожен и возмущен событием, которое неожиданно изменяло все его планы. Но в то время он еще не сознавал всего громадного значения этого рокового момента. Как политику ему это событие представлялось такой случайностью которая делала его снова господином положения и освобождала от противоречия; как священник он видел в нем проявление в споре об империи суда Божия.

Не оставалось никакого выбора: Вельфа Оттона, от которого было отреклись, следовало скорее признать. Иннокентий тотчас написал ему, уверял его снова в своей любви, указывал ему на его предстоящее восшествие на императорский трон, но в то же время указывал и на будущего его врага, племянника убитого Филиппа. В совершеннолетнем уже короле Сицилии, наследнике прав Гогенштауфенов, Оттон имел опасного соперника, которого церковь могла вооружить против него, как только она признает для себя полезным. Сильное впечатление производит юношеский образ Фридриха, грозно стоящий вдали, откуда он был скоро вызван самим папой, и одинаково гибельный и для церкви, и для империи. Иннокентий искренне желал разрешения долгого спора об имперском престоле и связанного с ним правомерного признания его церковного государства. Он не сомневался в том, что получит это признание от Оттона, так как он считал его еще связанным Нейсским договором. Жаждавшая мира Германия подчинилась власти Вельфа. Горе, любовь к отечеству и нужда привели к торжественному примирению, которым, по-видимому, разрешилась давнишняя борьба двух домов; Оттон был всеми имперскими сословиями провозглашен королем во Франкфурте 11 ноября 1208 г. и скоро после этого был помолвлен с осиротевшей дочерью своего наследственного врага Филиппа.

Было объявлено, что Оттон отправится в Рим. Но раньше того 22 марта 1209 г., он возобновил в Шпейере Нейсскую капитуляцию. Церковное государство было признано в полном его объеме; были сделаны большие уступки касающиеся свободы церкви от государственной власти, вследствие которых конкордат Каликста II потерял свою силу. Из имперских прав в уступленных церкви землях Оттон не сохранил ничего, кроме жалкой поставки провианта во время путешествия в Рим, что, как бы в насмешку, было включено в этот договор. В первый раз со времени существования империи римский король называл себя «Милостию Божиею и папы». Оттон должен был признать, что только последнему он был обязан своим возвышением. Король давал клятву в том, чего не мог выполнить император.

В январе явились в Аугсбург для принесения присяги итальянские посланники ключами от их городов, в том числе от Милана; и этот большой город с радостью приветствовал восшествие на престол Вельфа. Оттон назначил патриарха Вальфгера своим легатом в Италии для охраны имперских прав в Ломбардии, Тоскане Сполете, в Романьи и в Марках, так как и после Констанцского мира и договоров с папой за императором все же оставалась тень верховной власти в итальянских городах и даже некоторые фискальные права в Романье и в Марках. Папы не отрицали этого. Сам Иннокентий увещевал города Ломбардии и Тосканы повиноваться королевскому уполномоченному, напоминая, однако, им, что по договору он мог облагать имения Матильды только в пользу церкви.

Когда в августе 1209 г. Оттон с большим войском спустился из Аугсбурга через Тироль в долину По, никто не препятствовал его походу в Рим. Несчастьем для Италии было то, что ее города не могли образовать постоянного долговременного союза. Если бы это случилось, то после смерти Генриха VI ни один немецкий король не мог бы переступить за границу многолюдной Ломбардии. Славная борьба ломбардцев за независимость не уничтожила ни традиций Римской империи, одушевлявших итальянцев таким фанатизмом и в позднейшее время, и не принесла нации в общем никакой прочей выгоды. И после победы при Леньяно итальянские республики так же мало сумели образовать из себя государственную нацию, как греческие города во время Марафона и Платей. В то время как общины были объяты пожаром политической борьбы и междоусобных воин, на сцене появились фигуры тех городских тиранов, которые дали истории Италии замечательный характерный отпечаток. Эццелино ди Онара и Аццо, маркграф Эсте. смертельные враги, обвинявшие один другого перед Оттоном, были в это время главами двух партий, которые в течение двух веков раздирали страну. Рядом с ними появился гибеллин Саллингверра Феррарский, обладавший не меньшим властолюбием и храбростью.

От первого императора из дома Вельфов, проходившего по Ломбардии, все враги дома Гогенштауфенов могли ожидать выдающихся милостей. Однако они ошиблись, потому что друзья императорской власти не были уже врагами Оттона, который сам был императором. Аццо увидел, что его противники пользуй большим почетом в лагере Оттона; гвельфской Флоренции угрожал штраф в тысячу марок, а гибеллинская Пиза скоро была одарена льготными грамотами и могла заключить договор.

Иннокентий встретил Оттона в сентябре в Витербо. При этой первой встрече римский король должен был сказать сам себе, что если бы не случилось убийство, то этот же папа, несомненно, возложил бы римскую корону на его врага. Нельзя чувствовать расположения к человеку, благодеяния которого проистекают из эгоистического расчета и покупаются слишком дорогой ценой. Политика папы должна была возбудить в душе Оттона горькое мстительное чувство, и, может быть, его признаки выступали уже в Витербо из-под маски благодарного почтения, под которой король скрывал свой гнев. После тяжелых переговоров Иннокентий принужден был отказаться от требования, чтобы Оттон перед коронованием еще раз обязался присягой возвратить церкви все то, что было ранее 1197 г. предметом спора между ней и империей. Папа поспешил раньше его в Рим. Так как вооруженная толпа под начальством канцлера Конрада Шпейерского и имперского стольника Гунцелина занимала Леонину, то Оттон расположился лагерем 2 октября на Монте-Марио где как курии, так и римскому народу, согласно со старинным обычаем, была клятвенно обеспечена безопасность.

Коронование произошло 4 октября 1209 г. в храме Св. Петра, причем большая часть войска оставалась в палатках, а другая (миланцы) занимала мост на Тибре, чтобы не допустить нападения враждебных римлян, питатель этой истории, вероятно не удержится от иронической улыбки, заметив, как правильно неприязненное настроение римлян повторялось при императорских коронациях. Когда немцы приблизились к их городу, жители загородили его ворота; император и его свита только из Ватикана бросали любопытные взоры на великий Рим, чудо мира, который был для них закрыт. Замечателен тот факт, что лишь очень немногие императоры вступали в город; Оттон тоже не видал его. Римляне, провозгласившие его королем в 1201 г., и теперь охотно бы его признали, если бы он согласился заплатить за их голос. Когда восемнадцать лет тому назад Генрих VI прибыл в Рим для коронования, он должен был приобрести посредством договора избирательный голос города, в то время свободного и могущественного; но Оттон IV не счел этого нужным. Это ожесточило народ. Сенат и даже некоторые кардиналы высказались против коронования; граждане с оружием в руках заседали в Капитолии.

По совершении коронации процессия лишь с трудом прошла до моста Св. Ангела сквозь плотные ряды войск; здесь папа простился с императором и возвратился в Латеран. Он потребовал, чтобы Оттон на следующий день покинул пределы Рима, что было явным унижением для императорского величия. Ненависть римлян между тем разгорелась по поводу ничтожного столкновения. Обычный старинный коронационный бой произошел в Леонине, и после тяжелых потерь с обеих сторон Оттон расположил свой лагерь на Монте-Марио. Здесь, окопавшись, он оставался еще несколько дней, в течение которых требовал от папы и от римлян возмещения убытков или вознаграждения.

4. Разрыв Отгона IV с папой. — Разочарование Иннокентия III. — Полное превращение вельфского императора в гибеллина. — Вторжение Оттона в Апулию. — Папское проклятие. — Немцы призывают на трон Фридриха Сицилийского. — Оттон возвращается в Германию

Едва достигнув обладания императорской короной, Оттон IV очутился в резком противоречии с теми обязанностями относительно империи, которые он клятвенно обещался выполнять; и прежде всего серьезным предметом раздора между ним и церковью были владения Матильды. Он выступил из своего лагеря возле Рима в Изола Фарнезе и оттуда написал папе письмо, в котором просил о свидании хотя бы в Риме, куда он хотел прибыть даже с опасностью для жизни. Но предусмотрительный Иннокентий отклонил это предложение и желал вести сношения через посланцев. Он отправил к нему своего камерария Стефана. Тогда Оттон пошел дальше в Тосканскую область. Он шел через Лукку и Пизу во Флоренцию.

В своем лагере он был окружен жадными до ленов епископами и знатью вроде Салингверры, Аццо, Эццелина и тусцийского пфальцграфа Ильдебрандино; часто являлся туда и Диппольд из Ачерры. Надев императорскую корону, Оттон скоро превратился в гибеллина. Он возобновил деятельность своего предшественника, прекратившуюся вследствие его смерти. Он хотел снова передать империи все владения, которые Иннокентий присоединил к владениям церкви. Он возобновил привилегии Генриха, привлекал к себе его сторонников, раздавал на штауфенский манер итальянские земли и пытался снова восстановить уничтоженные папой немецкие ленные княжества. В 1210 г. он назначил Аццо д'Эсте в Марку Анкону со всеми правами, которыми обладал там Марквальд. В то же время он пожаловал Диппольду д’Ачерра герцогство Сполето, которым когда-то владел Конрад, и это тем более было поводом к неудовольствию папы, что Диппольд был решительным врагом молодого Фридриха Сицилийского. Салингверра Оттон дал из Матильдины владений Медичину и Аргелати; Лионарда де Трикарино он назначил графом Романьи. В апреле резиденцией его был Милан.

Для противодействия явным нападениям Оттона на Среднюю Италию Иннокентий снова искал защиты у тусцийских и умбрийских городов; Перуджия обещала 28 февраля 1210 г. защищать отчину св. Петра.

Папа постыдно и жестоко обманулся. Долгие старания его посадить на императорский престол Вельфа были осмеяны его же креатурой. Он жаловался, что ему наносит обиду тот человек, которого он возвысил против почти всеобщего желания, и что он терпит теперь нарекания от тех, кто находит, что он достоин своей участи, так как он ранил себя им же самим выкованным мечом. Нельзя отрицать, что отчаянное положение папы было заслуженным наказанием, так как в споре за империю он занял положение главы партии.

История Оттона IV доказывает неопровержимую истину, которая в то же время есть и самое блестящее оправдание Гогенштауфенов и всех тех императоров, которые с такой жгучей ненавистью были заклеймлены как враги церкви. Если первый и единственный император, которого папы могли возвести на трон из рода Вельфов, превратился мгновенно из их послушной креатуры во врага, то, конечно, такое превращение произошло в силу непреодолимых условий. Оттон IV, как впоследствии Фридрих II, вел борьбу указами и мечом с еретиками и никогда не вмешивался в догматическую область церкви; но как только он сделался императором так восстал против основателя нового церковного государства, папы, который требовал Италию для самого себя и прямо заявлял о своей верховной власти также и в Империи. Если бы защитникам папских притязаний удалось доказать, что император был обязан подчиниться папе, как Арагон и Англия, и признать, что римскому епископу подвластны все монархи и даже все земные творения, тогда они заставили бы умолкнуть всякое противоречие. Но всякий благоразумный судья скажет, что сообразные с разумом границы между церковью и империей было со времени Григория VII нарушены папством в силу его преувеличенного идеала и что постоянно возвращающаяся их распря была только необходимой борьбой за восстановление равновесия между двумя властями. Папы вначале стремились к господству над Европой из морального принципа; но так как мораль глубоко проникала во все практические общественные отношения, то гражданское право вообще оказалось в опасности быть поглощенным церковным правом, и священнический трибунал грозил сделаться и политическим судом. Императоры восставали против римской иерархии во имя независимости государства и его законов. Они постоянно все снова проникались идеей секуляризации церкви, так как этого, по-видимому, требовала прочность государства; и они постоянно продолжали нападать на верховенство церкви в наиболее уязвимом ее месте, в ее светском владычестве. Они были консерваторами, потому что боролись за сохранение государственной власти, и папы казались им новаторами и революционерами. Можно жалеть об их слепоте, что они не могли отказаться от Италии и от Папской области, но эта роковая ошибка вытекала из идеи империи, которая была настолько прочна, что она пережила самую империю и притом постоянно поддерживалась вмешательством папства в имперскую власть и в права короны.

Клятвопреступление Оттона IV должно быть осуждено со всякой точки зрения; но каждый судья объяснит его вину трагическим конфликтом, в котором он оказался вследствие священного обета, данного им империи, и его конкордата с церковью. «Я дал клятву, — говорил впоследствии этот несчастный государь, — охранять величие империи и возвратить ей все права, которые были ею утеряны; я не заслужил отлучения; я не касаюсь духовной власти, скорее я хочу ее защитить; но как император я желаю быть судьей во всех мирских делах в целой империи». Правда, что это говорил император, который не был уже ни Генрихом III, ни Барбароссой, ни Генрихом VI, но который признал папский третейский суд в вопросе об империи, чтобы приобрести голос Латерана, и документально уступил папе те права, которые последний противозаконно присвоил себе. В этом заключалась его слабость, его осуждение и причина его неминуемого падения. Иннокентий, который с римским искусством окружил вельфского императора сетью договоров, оказывается правым по крайней мере по отношению к Оттону IV Может быть, последний не прогрессировал бы так быстро на своем новом пути, если бы его не ослепили яркие выражения преданности ломбардских городов и не подстрекали крики знати. Во время междуцарствия князья и города захватили кто старинные имперские права, кто церковные имения, кто владения Матильды. Получилась безграничная путаница, разобраться в которой часто было совершенно невозможно. Гибеллины ободряли Оттона быть смелым: они желали раздробления нового церковного государства и уничтожения папского господства в Сицилии. Дипольд и Петро Челино увещевали вельфского императора восстановить там права империи и предлагали ему свое оружие против сына Генриха VI. Если Оттон хотел упрочить будущность собственного дома, то он должен был сделать безвредным законного наследника Штауфенского дома. Прежде всего он направился в августе в Тусцию и занял там все земли, принадлежавшие к Матильдиному наследству. Некоторые города, как Радикофани и Аквапенденте, а также Монте-Фиасконе были взяты приступом, область Витербо была разорена, равно как и области Перуджии и Орвието. Здесь принес ему присягу тот самый префект Вико, который сделался ленником папы. Наконец, Оттон решился вторгнуться в Апулию, королевство молодого Фридриха; он выступил в ноябре из Риети, прошел в Mapсийскую область через Сору, графство Рихарда и далее в Кампанью. В Капуе он остановился на зимние квартиры.

Так как Оттон, очевидно, смотрел на Сицилию, важнейший лен церкви, как на имперскую область и решил снова присоединить ее к империи, то папа отлучил его от церкви 18 ноября 1210 г., всего через год после его коронования. Пылая гневом, он разбил свое собственное творение, как неудачно изваянного идола. Корону, одетую им на Вельфа, он хотел во что бы то ни стало снова сорвать с его головы. Эти события были так богаты политическими и личными противоречиями, хитросплетениями и уловками, что они вообще принадлежат к самым замечательным в истории.

Ни сомнения, ни продолжавшиеся переговоры с папой не могли удержать Оттона от завоевания Италии. В следующем году ему сдались почти все города, даже Неаполь. Он дошел до Тарента. Сарацины в Сицилии ожидали его и пизанские корабли стояли наготове, чтобы перевозить его войска на остров. Оттон поддерживал сношения с Римом, который он так тесно окружил, что туда не могли попасть ни послы, ни богомольцы. Городской префект Петрус передался ему; недовольная партия скова охотно примкнула к императору. Иннокентия обвиняли в том, что он был зачинщиком всего раскола в Империи; его называли вероломным и упрекали в противоречии, так как он сначала был на стороне Оттона, а теперь его преследовал.

Когда однажды он обратился к римлянам с назидательном проповедью, то старый народный вождь Иоанн Капоччи встал и воскликнул: «Уста твои, как уста Божьи, но дела твои, как дела дьявола».

Между тем по ту сторону Альп владычество Оттона уже колебалось. Фанатические монахи ходили по Германии, как эмиссары панской мести, а легаты папы подкапывали императорский трон. Как только отлучение его стало там известно, так против императора составилась сильная партия. Тем же немецким князьям перед которыми Иннокентии так настоятельно действовал в пользу возведения на трон Оттона, а так же злорадствовавшему французскому королю он писал жалобные письма, в которых признавал свою ошибку и отрекался от своего творения. Это было тяжким и заслуженным унижением для властолюбивого священника. Теперь он сам призвал на трон молодого Фридриха, которого до той поры он с такой холодно рассчитанной политикой совершенно устранял. Удовлетворением его мщения могло служить но крайней мере то, что у него был готовый претендент для свержения Оттона. В Нюренберге часть немецких князей объявила императора низложенным и признала на престол Фридриха сицилийского. Это заставило Оттона в ноябре 1211 г. покинуть Апулию и направиться в Северную Италию, где уже многие города более не признавали его, и маркграф д'Эстэ стал во главе направленной против него лиги. Весной 1212 г. он возвратился в Германию.

Глава III

1. Фридрих решается отправиться в Германию. — Приезд его в Рим. — Он коронуется в Аахене в 1115 г. — Он дает обет идти в крестовый поход. — Латеранский собор. — Смерть Иннокентия III. Его характер. — Миродержавное величие папства

Молодой наследственный враг дома Оттона, которого он считал уже уничтоженным, вдруг восстал против него, вызнанный папой, как Давид против Саула. Странная судьба заставила Фридриха, первого и имевшего наиболее прав из всех трех избранником, выступить последним в великой борьбе за имперскую корону, восстановить Штауфеновский дом и дать ему новое величие. В руках Иннокентия III все эти избранники были как бы фигурами шахматной игры, которые он двигал одну против другой и одну после другой. Все они чувствовали унижение быть слугами чужой воли. Сын Генриха VI питал глубокую ненависть к эгоистической политике священников, и она свила господствующим мотивом его жизни. Он не забыл ни того, что он должен был купить защиту церкви, став к ней в ленные отношения с потерей драгоценных прав короны, ни того, что он был устранен от имперского трона, когда папа призвал на него Оттона IV.

Фридрих вырос в среде придворных интриг, подобно Генриху IV, и, подобно последнему, он в совершенстве приобрел искусство побеждать людей хитростью. Лукавству, с которым он впоследствии действовал против церкви, он научился, находясь в трудных обстоятельствах, в которые он был поставлен в детстве своими отношениями к римской курии и ее предприятиям в империи и в Сицилии. Ее политическое искусство было для него настоящей школой.

Противники Оттона вызвали Фридриха в Германию. Один из этих послов, Ансельм фон Юстинген, прибыл в Рим, где он нашел, что папа и римляне готовы признать притязания Фридриха на римскую корону, ибо Иннокентий тоже вдруг открыл, что он вообще имеет на нее права. Политика, враждебная всякому идеальному величию так же, как и религиозной и философской добродетели, заставила даже такого человека, как Иннокентий, снизойти до обыденных непрямых способов действия и отрицать свои собственные воззрения, потому что согласно с ними последний Гогенштауфен должен был навсегда быть удален в Сицилию в качестве вассала церкви и оставаться вдали от дел империи. Считал ли папа возможным предотвратить пугавшее его соединение Сицилии с Германией? Кажется, он предавался этой иллюзии. Тот момент, когда он предложил сицилийскому королю захватить римскую корону, был одним из самых роковых в истории папства. Следствием его была борьба, разрушительная и для церкви, и для империи, затем господство Анжуйского дома, Сицилийская вечерня и Авиньонский плен. Иннокентий выковал второй, более острый меч, который должен был поранить церковь.

Повторное самообольщение этого папы, к ногам которого короли слагали свои короны, как вассалы, может служить смиряющим гордость доказательством слепого непонимания даже самыми выдающимися умами законов, управляющих ходом мировой истории.

Когда швабские послы прибыли осенью 1211 г. в Палермо с предложением Фридриху немецкой короны, то королева и парламент восстали против этого опасного предприятия. Сицилийцы слишком много страдали от Генриха VI, чтобы не относиться с ненавистью ко всякой связи с Германией. Сам Фридрих тоже колебался, но затем решился смело броситься в волны безграничной будущности. Ему в это время было еще всего восемнадцать лет, и он уже с августа 1209 г. был женат на Констанце, дочери короля Альфонса Арагонского, бездетной вдове Эмериха Венгерского. Он короновал незадолго перед тем родившегося у него сына Генриха королем Сицилии, сел на корабль в Мессине и прибыл в Рим, где в апреле 1212 г. папа приветствовал его как избранного римского короля. Иннокентий в первый раз увидел беспомощного юношу, бывшего под его опекой, и потом уже не видал его больше. Внук героя Барбароссы явился перед ним, как избранный по праву император. Он был его креатурой в более благородном смысле, чем Оттон IV; он был «исполнением» его долга, его приемным сыном, который в течение многих лет находился под его заботливой охраной. Если полученные им сведения изображали этого юношу, как глупца, кутившего с толпой придворных трубадуров, то его проницательный взор скоро увидел в сыне Генриха VI прирожденную силу гения и рано искусившийся ум. Были определены условия, выполнение которых церковь связывала с возвышением Фридриха, и прежде всего установлено было отделение Сицилии от империи. Новый кандидат на императорский престол занял это положение при условиях, к несчастью для империи, сходных с теми, в которых находился Оттон IV; так как те же оковы, которые последним были разорваны лишь через клятвопреступление, связывали и Фридриха. Однако невозможно сомневаться в том, что в то время он был чистосердечен, будучи одушевлен надеждами на великую будущность.

Папа простился с Фридрихом вполне довольный им и даже снабдил его деньгами. Молодой сицилиец, «дитя Апулии», достиг Германии, и счастье не покидало его. Слава его предков открыла для него родину, несмотря на то что он был совершенно чужд ей и вовсе или почти вовсе не понимал по-немецки. Щедрость, с которой он раздавал наследственные имущества своего дома и имперские лены, привлекла к нему жадную знать, а образ сурового Вельфского императора служил контрастом для юноши, которого иноземные грации наградили на классическом острове своими прекраснейшими дарами.

5 декабря 1212 г. Фридрих был во Франкфурте избран королем а 12 июля 1215 г., признанный уже почти всей Германией, он принес присягу в Эгере, причем должен был возобновить с согласия имперских князей уступки, сделанные папе Оттоном IV. Свобода церкви в духовных делах была признана; иннокентиевское церковное государство утверждено; за империей сохранено во всех странах только foderum при коронационной процессии; папское владычество над Апулией и Сицилией еще раз было торжественно подтверждено.

После победоносных действий против несчастного противника, слава которого сверх того померкла 27 июля 1214 г. на поле битвы при Бувине, Фридрих II был коронован 25 июля 1215 г. в Аахене папским легатом Зигфридом, архиепископом Майнцким. «Поповский король», как называл своего соперника Оттон IV, из преданности церкви, а может быть, и из подъема рыцарского чувства дал после коронования обет совершить крестовый поход в Святую Землю. Этот обет, ставший для него впоследствии источником больших несчастий, был дан вполне искренне, но возможно, что он уже не служил обеспечением того, что Сицилия будет в качестве церковного лена отделена от его собственной короны и передана по совершении коронования его императорской короной сыну его Генриху.

Спор за германский престол был окончательно решен на Великом соборе, созванном Иннокентием в ноябре 1215 г. в Латеране. Адвокаты Оттона и представители Фридриха выслушали решение, которым первый был отвергнут, а последний признан. Более 1500 прелатов из всех христианских стран вместе с князьями и посланниками королей и республик преклонили колена перед могущественнейшим из пап, который сидел на Всемирном престоле как повелитель всей Европы. Этот блестящий собор, последний торжественный акт Иннокентия III, был выражением новой силы, которую он придал церкви, и того единства, которого она при нем достигла. Конец жизни этого необыкновенного человека имел также свое величие. Отправившись в Тоскану, чтобы примирить Пизу и Геную и получить содействие этих морских держав для крестового похода, бывшего главным предметом вышесказанного собора, он умер в Перуджии 16 июня 1216 г., не пережив своей славы.

Иннокентий III, бывший настоящим Августом папства, не имел творческого гения Григория I или Григория VII, но он тем не менее был одним из самых значительных людей Средневековья. Это был ум серьезный, основательный, вдумчивый, настоящий властитель, государственный человек с проницательным пониманием, первосвященник, полный истинной горячей веры и в то же время безграничного честолюбия и устрашающей силы воли; смелый идеалист на папском престоле и вместе с тем вполне практический правитель и холодный юрист. Роль человека, который в спокойном величии действительно хотя бы в течение одного момента правит миром по своей воле, возвышенна и чудесна. Умно пользуясь историческими условиями, искусно применяя канонические законы и вымыслы и руководя религиозным чувством масс, он дал папству такую великую силу, что в своем властном течении оно неудержимо увлекало с собой государства, церкви и гражданское общество. Его завоевания, имевшие своей побудительной причиной исключительно силу церковной идеи, были, как и завоевания Гальдебранда, достойны удивления, принимая в соображение кратковременность его правления: Рим, Церковная область, Сицилия; Италия была у него в подданстве или признавала его своим протектором; Империя была отодвинута за Альпы и подчинялась решениям папского суда. Германия, Франция и Англия, Норвегия, Арагон, Леон, Венгрия, далекая Армения, королевства Востока и Запада признавали юрисдикцию папского трибунала. Процесс отвергнутой датчанки Ингеборги дал Иннокентию повод подчинить церковному закону могущественного короля Филиппа-Августа, а спор об инвеституре сделал его ленным властителем Англии, Его мастерские действия против английского короля, насильственно лишенного королевских прав, его притязание передать свободную Англию чужеземному государю Филиппу-Августу, безнаказанная игра, которую он позволял себе даже по отношению к этому монарху, его удачи и победы — такие дела поистине граничат с чудесным. Несчастный Иоанн в рабском страхе публично сложил с себя корону и получил ее, как податной вассал Святого престола, из рук Пандульфа, простого легата, но обладавшего истинно античной римской гордостью и римским мужеством. Знаменитая сцена в Дувре совершенно напоминает времена Древнего Рима, когда цари отдаленных стран по приказу проконсула слагали или снова брали свою диадему. Она блещет в истории папства, подобно сцене в Каноссе, как ее повторение. Она глубоко унизила Англию; но ни один народ не поднимался из унижения так быстро и так славно, как эта мужественная нация, вынудившая своего трусливого тирана подписать великую хартию, послужившую основой для всей политической и гражданской свободы в Европе.

Счастье Иннокентия III было безгранично. Все мировые условия данного момента складывались в пользу этого папы и становились причиной его могущества. Он видел осуществление самых смелых мечтаний Гильдебранда о подчинении греческой церкви законам Рима, когда после завоевания Константинополя латинскими крестоносцами в греческой церкви были введены римские обряды. Ни один из пап не имел столь высокого и вместе с тем столь реального сознания своего могущества, как Иннокентий III, создававший и уничтожавший императоров и королей. Ни один папа не подошел настолько близко к смелой цели Григория VII сделать Европу римским леном, а церковь — мировым правительством. Длинный ряд его вассалов открывается королями, за которыми следовали князья, графы, епископы, города и владетели, которые только от этого папы получили ленные грамоты. Он терроризировал церковь: страх, который распространяли во всем человечестве повеления абсолютной власти Рима во времена Нерона или Траяна, был не больше рабского благоговения мира перед кроткими увещаниями или грозными перунами римлянина Иннокентия III, величественного священника, который мог говорить дрожащим королям языком Ветхого Завета: «Как в божественном ковчеге Завета лежал бич рядом со скрижалями закона, так и в груди папы покоится страшная сила разрушения и сладостная милость благоволения». Он сделал Святой престол троном догматической и церковно-правовой власти, политическим трибуналом народов Европы. В его эпоху Запад и Восток признавали, что центр тяжести всего нравственного и политического порядка находится в церкви, составляющей моральный мир, и в управляющем ею папе. В это время церковь занимала самое благоприятное положение, чем когда-либо в истории. Папство в лице Иннокентия III достигло головокружительной высоты, на которой оно не могло удержаться.

2. Движение еретиков. — Учение о христианской бедности. — Учреждение нищенствующих орденов. — Св. Франциск и св. Доминик. — Первые монастыри их орденов в Риме. — Сущность и влияние нищенствующего монашества. — Секта спиритуалов

XIII век был постоянной великой революцией: гражданский дух отвоевывал свою свободу у феодализма, империи и церкви, и рядом с ним росла евангельская мысль — добиться свободы веры. Эта последняя революция не была так победоносна, как первая: ее высоко поднявшееся пламя было погашено церковью, но искра ее не могла быть потушена окончательно. Глубокое, полное энтузиазма движение еретических учений выступило против догматической формы власти, в которую Иннокентий III намеревался заковать человечество. Взору этого папы время представлялось идущим как бы в виде триумфального шествия в честь его; но он замечал также дух непокорности, наводивший на него страх. Первое нападение еретических основных положений на церковно-политическую догму произошло как раз во время второго основания церковного государства и папской всемирной монархии. В то время когда иерархичекая церковь достигла высшей степени прочности, единству ее учения угрожала опасность больше чем когда-нибудь раньше. С римской решительностью Иннокентий предпринял борьбу с ересью, которую он приказал истреблять огнем и мечом. Его суровость дала церковной нетерпимости пример и направление на многие столетия. Истребление альбигойцев, бывшее первой настоящей войной против еретиков и сопровождавшееся возмутительными злодействами, было совершено по властному приказанию Иннокентия III. Оно оставило глубокий след в памяти человечества. Скорбь об уничтожении прекрасной страны, полной воспоминаний античной культуры, рыцарски-романтические симпатии, несколько преувеличенное восхищение провансальской песенной поэзией и усиленное чувство человечности и свободы покрыли гибель альбигойцев неувядаемой славой, а Иннокентия наказали вечным осуждением, Если в жизни народов приходится приносить жертвы исторической необходимости, то жребий исполнителей при этом незавиден. Нетрудно, конечно, ответить на вопрос, какой характер приняла бы наша культура, если бы в XIII веке дана была полная свобода ересям и всем их манихейским разновидностям. Принцип свободы совести, драгоценнейшее сокровище человеческого общества, не был предназначен для тех незрелых веков; однако же он победоносно вышел из костров людей, умерщвленных инквизицией, этой ужасной хранительницы единства церкви, страшной властью, возникшей во время высшего развития папства при Иннокентии III.

Мечтательный принцип, непримиримо враждебный всякой практической общественной деятельности и всякой культуре, от которого люди с ужасом отрекались, выдвинут был, однако, во второй раз в качестве мирового религиозного идеала и внес одушевление в самые благочестивые сердца. Учение о совершенной бедности как об истинном последовании Христу составляло догматическое ядро еретических сект того времени, из которых лионские бедные или вальдены были особенно опасны для церкви, потому что их аскетическое учение производило впечатление апостольской истины и давало врагам папской монархии острое оружие. Ввиду его пышности, богатства и неапостольского могущества возникало горячее стремление к идеалам христианства, чистую первобытную картину которого еретики противопоставляли уродливой действительности. Папство поняло, что оно окажется в величайшей опасности в борьбе с охватившим его сознанием необходимости церковных реформ, если оно не найдет вновь в самом себе требования христианского самоотречения и не выставит его в качестве настоящей католической идеи. В надлежащий момент из среды церкви появились два замечательных человека, апостолы той же бедности, внесшие новую силу в церковь. Рядом с Иннокентием III стали Франциск и Доминик, знаменитые характеры того времени. Отношение их к церкви изображено в легенде о сновидении папы, который видел, что падающий Латеран был поддержан двумя незаметными людьми, в которых он, проснувшись, узнал вышеназванных двух святых. Внезапное появление обоих этих людей, их легендарное существование, их деятельность среди практической борьбы в мире, их совершенно изумительное влияние суть настоящие феномены в истории религии. Наиболее сердечный из этих двух святых, Франциск, был сын богатого купца в Ассизи, где он родился в 1182 г. Мечтательное умиление охватило его посреди роскошной жизни в юношеском возрасте, он отказался от красивых одежд, золота, имения, и презрев мир, оделся лохмотья. Над ним смеялись, его называли безумным. Однако через некоторое время уже значительные толпы прислушивались к его чудесному красноречию и юноши, опьяненные его речами, следовали его примеру; в то же время сам он основал общественный дом в капелле Портиункула, возле Ассизи Призыв Христа, исходящий из уст нищенствующего апостола: «Отрекись от всего, что имеешь, и следуй за мной», снова раздавался на улицах между энтузиастами бедности, спешившими буквально выполнить эту заповедь.

Загадочное стремление к мистическому братскому союзу, основным положением которого было отсутствие собственности, средством для жизни — милостыня и украшением — нищенская одежда, есть одно из самых необыкновенных явлений Средних веков, которое могло направить серьезную мысль того времени на размышление о важнейших общественных вопросах. Умбрийских идеалистов воспламенял не протест против неравного распределения имуществ на земле; они были циниками и коммунистами, исходившими не из философского умозрения, а из религиозного стремления, болезненно волновавшего тогдашнее человечество. Если бы серафический визионер занял, как обыкновенный ум, резкую границу между тьмой и светом, то он бы устранился от мира в качестве отшельника; но Франциск, подобно Будде, был проникнут любовью, вдохновенной натурой; поэтому он обладал способностью привлекать к себе людей. У этого пророка был гениальный взгляд на божество, который в другую эпоху сделал бы из него основателя новой религии. В свое время он мог быть лишь одним из святых церкви, бывшим уже при жизни в легендах образцом подражания Христу, язвы которого, как казалось его ученикам, были и на нем. Его последователи не бросались в бездну поэтического чувства, земные экстазы которого были им непонятны; они придали грубый внешний вид царству мечтательных наслаждений по ту сторону мира; они потребовали возведения энтузиастического состояния свободной души в организованное монашеское государство, в котором бедность, как мистическая королева, царила бы на золотом троне под гимны поющих нищенствующих братьев. Но эти ученики не могли, однако, реформировать человеческое общество, потому что хотя нужда изобретательна и революционна, но бедность без нужды не есть реформаторский принцип. Они побуждали своих святых быть законодателями, тогда как все они были теоретиками, а наивными Божьими детьми. Церковь запрещала учреждение новых монастырских уставов, потому что монашеских орденов было уже слишком много и все они обмирщились и притупились; поэтому Франциску или его ученикам было нелегко пробиться. Однако он нашел в Риме сильных друзей, благородного Якоба де Септемсолиис из рода Франджипани, богатого кардинала Иоанна Колонна, кардинала Уголино, его ревностнейшего защитника, бывшего потом папой Григорием IX, затем высокоуважаемого Маттеуса Рубеуса Орсини. Иннокентий, обладавший большим практическим смыслом, не понял, однако, значения возникавшего нищенствующего ордена. Может быть, он предчувствовал опасность провозглашения принципа, решительно враждебного светской власти церкви? Нет двух больших контрастов, как образы сидящего на троне в миродержавном величии Иннокентия III и смиренного нищего Франциска, который, как средневековый Диоген перед Александром, стоял перед папой, будучи выше его в своем ничтожестве, как пророк и проповедник, представлявший собой зеркало, в котором Бог как бы показывал этому папе ничтожность всякого земного величия. В самом деле, Иннокентий и святой Франциск суть два чудесных образа на оборотных сторонах отпечатка их времени. Однако великий папа не ставил святому никаких затруднений на его дороге; но только его преемник, Гонорий III, признал в 1223 г. орден Fratres minores (минориты, или меньшие братья) и дал ему на основании бенедиктинского устава право проповеди и исповеди.

Прежде всего францисканцы водворились в Риме в 1229 г. в госпитале С.-Блазио (в настоящее время это С.-Франческо в Трастевере); потом Иннокентий IV передал им в 1250 г. монастырь Св. Марии в Арачели, из которого были удалены бенедиктинцы. На древний Капитолий взошли торжествующие нищие братья в коричневых рясах, с белым веревочным поясом, и с вершины тарпейского замка, из легендарного дворца Октавиана, стал распоряжаться босоногий генерал нищенствующих монахов, приказаний которого слушались в подвластных «провинциях», которые, как в римские времена, простирались от крайних пределов Британии до азиатских морей

Странствуя по Умбрии со своими вдохновенными нищими, как Христос в Генисаретской долине с бедными рыбаками и ремесленниками, ассизский святой не предчувствовал, что на берегах Гаронны другой апостол достиг подобного же влияния. Кастилианец Доминик де Калагорра, образованный ученик епископа Диего де Ацеведо, вознамерился в 1205 г. во время путешествия по Южной Франции посвятить свою жизнь обращению тех смелых еретиков, которые восставали против церкви во имя евангельских идеалов. Франциск и Доминик были два Диоскура, но в самой глубине их характеров они были различны. Любвеобильный умбрийский энтузиаст проповедовал между нищими, вел разговоры с деревьями и птицами и посвящал гимны солнцу, тогда как Доминик, пылая страстным чувством, подобно Франциску, но оставаясь вполне в пределах действительности и полный энергии, совещался о практических способах истребления ереси с мрачными героями Альбигойской войны, епископом Фулько Тулузским, аббатом Арнольдом из Сито, легатом Пьером де Кастельно и страшным Симоном Монфором. Он был свидетелем гибели благородного народа; он видел дымящиеся развалины Безье, где по знаку фанатика Арнольда убито было 20 000 человек. Он в восторженном настроении молился в церкви в Мореле, в то время как Симон со своими крестоносными всадниками рассеял войско Петра Арагонского и графов Тулузских. Находясь в центре этих ужасов, от которых содрогнулся бы Франциск, фанатический испанец не чувствовал ничего, кроме горячей любви к церкви и молитвенного смирения. У него не было другого чувства, кроме стремления охранить людей от мнении, которые он считал нечестивыми. Начатки его ордена находились в женском монастыре Notre Dame de Pruglia, у подножия Пиренеев и в общинах Монпелье и Тулузы.

Он прибыл в Рим в 1215 г. и находился в нем во время великого собора, на котором тулузские графы принуждены были уступить свои земли завладевшему ими Симону. Иннокентий яснее понял практические взгляды пламенного проповедника против ереси, чем таинственный смысл мистических мечтаний Франциска. После некоторого размышления он склонился к признанию нового ордена с августинским уставом, и только смерть помешала ему в этом. Скоро после этого, 22 декабря 1216 г., Гонорий III утвердил орден в то время, когда Доминик был снова в Риме Он дал братьям-проповедникам (Fratres praedicatores) право духовного пастырства и проповеди во всех странах. Главной заповедью этого ордена была бедность, а проповедь и учение были его задачей, и очень скоро он сделался грозным тем, что захватил в свои руки инквизицию, сначала вместе с францисканцами, а потом один. Первыми местами жительства доминиканцев в Риме были начиная с 1217 г. монастырь Св. Сикста на Via Appia, а с 1222 г. старинная красивая церковь на Авентине, где и теперь еще монахи показывают место, где будто бы жил их учредитель. Доминик умер 6 августа 1221 г. в Болонье. Он был погребен здесь в церкви имени его святого, в великолепной урне, которую возрождающаяся итальянская скульптура украсила первыми шедеврами своего гения.

Оба патриарха нищенствующего монашества, два светоча, блистающих на горе, как их называет церковь, были около Иннокентия III такими же апостолами церковного миродержавства, каким был монах Бенедикт возле папы Григория. Прежние учредители орденов основывали пустыни или аббатства, где монахи вели созерцательную жизнь, а собиравшие богатства аббаты в качестве имперских или ленных князей управляли вассалами; но Франциск и Доминик отвергли систему, через которую римский институт излучал светский характер. Их реформа состояла в возвращении к идеалу самоотречения и бедности, но также и в отказе от исключительно отшельнического образа жизни. Новое монашество поместилось в городской среде, в народной сутолоке; оно принимало в себя даже мирян в форме так называемых терциариев. Это деятельное, практическое отношение нищенствующих орденов ко всем жизненным направлениям давало им неизмеримую силу. Старинные ордена сделались аристократическими и феодальными; Франциск и Доминик демократизировали монашество, и в этом заключалась сила их популярности. Учения еретиков, демократический дух в городах, выступления низших слоев и всякие вульгарные элементы даже в языке подготовили почву для появления обоих святых. Их учения принимались как популярные откровения, на них смотрели как на церковные реформы, которые могли заставить замолчать справедливые упреки еретиков. Задавленный нуждой народ видел, как презираемая бедность возведена была на алтарь и поставлена в сиянии небесной славы. Поэтому приток к новым орденам был очень велик. Уже в 1219 г. Франциск мог насчитать на общем собрании в Ассизи 5000 братьев, следовавших за его орденским знаменем. Основание монастырей нищенствующих орденов скоро сделалось в городах таким важным обстоятельством, каким в наше время могло бы быть разве применение какого-нибудь открытия, изменяющего условия жизни. Богатые и бедные вступали в эти ордена, и умиравшие всех сословий желали быть одетыми в рясу святого Франциска, чтобы вернее попасть в рай.

Нищенствующие монахи имели влияние во всех слоях общества. Они оттеснили белое духовенство от исповеди и проповеди; они заняли кафедры в университетах. Величайшие учителя схоластики: Фома Аквинский, Бонавентура, Альберт Великий, Бэкон были нищенствующими монахами. Они заседали в коллегии кардиналов и, делаясь папами, достигали святого престола. Их голос проникал в самые тихие семейные жилища, в собрания горожан и к блестящему двору, где доходил до ушей короля, которого они были исповедниками и советниками; он раздавался в залах Латерана и в бурных парламентах республик. Они все видели и все слышали. Они странствовали по стране, как первые ученики Христа, «без посоха, без сумы, без хлеба, без денег» и босиком; но эти толпы нищих были в то же время организованы в сотни монастырей, распределенных по провинциям, и управлялись одной властью — генералом, по приказанию которого каждый из братьев готов был сделаться миссионером и мучеником, проповедником крестового или карательного похода, мировым судьей, вербовщиком войск для папы, судьей еретиков и инквизитором, тайным посланником и шпионом и самым строгим сборщиком и взыскателем разрешительных поборов и десятин для Латеранской кассы.

Римская церковь умно воспользовалась демократическим направлением этих орденов, содействовавших сближению ее с народом и в силу своих привилегий совершенно освободившихся от надзора светского духовенства и епископов. Папы постоянно образовывали из них готовые к бою войска, содержание которых им ничего не стоило. Убеждение в божественной власти пап тысячами путей вносилось этими нищенствующими монахами в сознание человечества, которое под влиянием угрызений совести, мечтательности, благожелательности, преданности и самопожертвования склонялось в терпеливом послушании перед велениями непогрешимого папы. Однако демократическая природа францисканцев трудно поддавалась управлению; их мистицизм грозил выродиться в ересь, и апостольский принцип бедности не раз ставил церковь перед опасностью. Орден раскололся уже вскоре после смерти его основателя, так как одна партия, более умеренная, руководителем которой был фра Элиа, наиболее уважаемый из учеников святого, требовала допущения, при известных условиях, дохода от имущества. Заповедь нищенской бедности превзошла законы человеческой природы, которая практически может выражать свою жизненную и волевую силу только в имущественных отношениях. Правда, Джотто рукой художника изобразил брак святого с просветленной бедностью в восхитительной картине на его могиле в Ассизи, но великий основатель нищенствующего ордена уже покоился в соборе, блещущем золотом и мрамором. Его нищие дети скоро устроили себе приятную жизнь в снабженных имуществом монастырях по всему свету, а бедность оставалась за воротами этих монастырей.

Однако же из пепла благочестивого святого возникла более строгая партия, отличавшаяся восторженной горячностью. Она утверждала принцип абсолютного отсутствия имущества не только своих, более склонных к удобствам жизни братьев, но и самой миродержавной церкви. Евангелием этой секты Святого Духа, или спиритуалов, были пророчества калабрийского аббата Иоакима де Флоре, который считал существовавшую до того времени церковь только преддверием к царству Святого Духа. Эти мужественные монахи имели смелость думать, что Франциск должен занять место апостолов, а их монашеское царство — место папское, чтобы начать предвозвещенный век Святого Духа, с которым не будет связано никакой формы, никакого управления, ничего твоего и моего.

Истории церкви и истории культуры известно о влиянии францисканцев и доминиканцев на человеческое общество. Мы не можем здесь рассказать ни о славной первоначальной их деятельности, ни о глубоком последующем упадке их идеала и о тех цепях тупоумного рабства, которые они наложили потом на свободу мысли и науки; мы не будем говорить о тех последствиях, какие имел для имущественных отношений и рабочей силы в гражданском обществе торжественно признанный принцип нищенства.

3. Гонории III, папа. — Дом Савелли. — Коронование в Риме Петра де Куртена византийским императором, 1217 г. — Фридрих откладывает крестовый поход. — Смерть Оттона IV, 1218 г. — Избрание Генриха Сицилийского преемником Фридриха в Германии. — Беспорядки в Риме при сенаторе Паренции. — Путешествие в Рим и коронование Фридриха II, 1220 г. — Императорские конституции

Старый кардинал церкви Свв. Иоанна и Павла Ченчиус Савелли сделался преемником Иннокентия III. Отцовский род его, в котором снова появляется первобытное латинское племенное имя, до сих пор не встречался в истории города, и его происхождение вообще неизвестно. Так как уже в VIII веке известно было населенное место Sabellum возле Альбано, в котором находились старинная церковь Св. Феодора и Domuscelta Salpitana, то возможно, что Савелли от него получили свое имя, подобно тому как Колонна — от замка Колонна. Родственный папам дом Савелли, бывший отчасти германским (так как в ряду их есть имена Гаймерихи Пандольф), был основан только папой Гонорием и только со времен его правления приобрел силу. Ченчиус бывший очень образованным человеком, при Иннокентии III был сделан вице-канцлером и камерарием. В качестве такового он составил известный свод церковных доходов. Он вступил на папский престол в Перуджии 24 июля 1216 г., но только 4 сентября занял Латеран.

Римляне были довольны выбором в папы их согражданина. Он уже давно был любим за свой добрый характер и безупречную жизнь. Кроме того, он унаследовал от своего предшественника спокойное правление в городе, вольностей которого он не коснулся. Со времени конституции 1205 г. римской республикой управлял в течение шести месяцев один сенатор, без сопротивления приносивший присягу папе.

Кроткий Гонорий не возвысился до смелых идей его предшественника, гений которого заслонил собой небольшие таланты Гонория. Единственное страстное желание наполняло его душу — это осуществление объявленного Иннокентием III крестового похода, во главе которого он надеялся видеть Фридриха.

Но прежде чем он пригласил последнего в Рим для коронования, 9 апреля 1217 г. он короновал Петра де Куртенэ в византийские императоры, что придало новый блеск церкви, которая с этого времени надеялась иметь в своем ленном владении обе короны Востока и Запада. Французский граф призывался латинскими баронам и на константинопольский трон в качестве супруга Иоланты, сестры второго франкского императора Византии, Генриха, в лице которого 11 июня 1216 г. угасла мужская линия фландрских графов. Направляясь на восток, Петр прибыл в Рим со своей женой, четырьмя дочерьми и большой свитой. Он убедительно просил папу торжественно короновать его в сан императора. Гонорий сначала колебался, гак как это действие могло быть истолковано в том смысле, что греческий император имеет права на Рим и, кроме того, это коронование должно было совершаться константинопольским патриархом. Однако потом он согласился, и в первый и последний раз византийский император получил в Риме корону из рук папы. Но бессильный узурпатор трона Константина не был коронован в его римской базилике, а был низведен на степень арагонского короля, так как папа венчал его в церкви С.-Лоренцо за стенами. Гонорий отпустил его 18 апреля в сопровождении кардинала С.-Прасседе Иоанна Колонна. Императорское путешествие Петра от Бриндизи в великий город Востока окончилось уже в тюрьмах деспота Феодора Ангела в Албании, на которого Петр обязался перед венецианцами сделать нападение прежде всего; там он скоро и умер. Между тем Фридрих медлил с исполнением своего обета, возлагавшего на него обязанность предпринять крестовый поход. В настойчивых письмах Гонорий уже грозил ему отлучением, если он к точно определенному сроку не выступит на помощь к ушедшим вперед крестоносцам, осаждавшим в это время Дамиетту. Сын Генриха VI не чувствовал религиозного рвения Готфрида Бульонского; прежние рыцарские чувства вообще уже потеряли в Европе практическое значение. Мир, видевший, как крестовый поход франкских князей набросился на христианскую Византию, вскоре после того со смехом смотрел на удивительный крестовый поход нескольких тысяч детей, указывавший не столько на неизменность стремления на Восток, сколько на его болезненное вырождение. Религиозные стремления превратились у правителей в политические задачи, так как их предприятия были уже направлены не на обладание Святым Гробом, а на Египет, ключ Востока, и на его торговые пути в Индию. Можно ли было серьезно упрекать Фридриха за то, что он откладывал исполнение своего обета, которое лишило бы его возможности исполнять свои обязанности правителя и увлекло бы в Сирию, где его дед нашел себе бесполезную смерть и где столетние усилия к достижению призрачной цели находили верную гибель? Его ближайшей целью было устройство своих сицилийских владений, достижение императорской короны и укрепление престолонаследия в Империи.

Дорогу к этому открыла для него смерть Оттона IV Несчастный вельфский император умер в замке Гарцбург 19 мая 1218 г. в унылом одиночестве, как кающийся грешник. Теперь уже Фридрих повсюду был признан римским королем Старания его о том, чтобы его сын Генрих, уже коронованный в качестве короля Сицилии, был выбран имперскими князьями и в его в наследники в Германии, а также некоторые случаи, казавшиеся нарушением прав церковного государства, уже весной 1219 г. возбудили неудовольствие папы. Король успокаивал его декретами, предписывавшими подчинение Святому престолу таких мятежных городов, как Сполето и Нарни. Он возобновил Эгерскую капитуляцию; обещал все чего желал папа, чтобы только получить императорскую корону. За надежду на то что Фридрих сядет на корабли и поедет на Восток, старый папа терпеливо перенес даже обман, подготовленный ему относительно Сицилии. Данное Иннокентию III обещание не присоединять эту страну к землям немецкой короны Фридрих повторил также в 1220 г. и Гонорию III, который этого потребовал. Молодой Генрих должен был управлять Сицилией на правах папского ленника, как только он достигнет совершеннолетия. Но Фридрих широкой раздачей льготных грамот привлек германских духовных князей к содействию его плану, состоявшему в том, чтобы этого же Генриха выбрать в римские короли, что должно было укрепить спокойствие в империи, но нарушить его в церкви. Выбор состоялся в апреле 1220 г. во Франкфурте, не обращая внимания на папу, и таким образом, оказался в противоречии с вышесказанным обязательством. Неудовольствие Гонория, перед которым Фридрих оказался недобросовестным, последний старался успокоить дипломатической перепиской. Обещая никогда не соединять Сицилию с Германией, он требовал утверждения за собой пожизненного владения ею, и папа поневоле согласился на это на случай смерти Генриха без наследников. С этого времени личная уния Сицилии с домом Гогенштауфенов уже не прерывалась.

Гонорий, слишком слабый, чтобы вести продолжительный спор, должен был предвидеть будущее соединение обеих корон и возрастающую от этого опасность для церковного государства; так как Фридрих скоро стал смотреть на Сицилию как на практический опыт выполнения выработанного его отцом плана итальянской монархии и как на основу новой империи, которой он надеялся управлять из той страны, в которой только он и был действительным монархом.

Гонорий еще в июне 1219 г. удалился из становившегося беспокойным Рима в Риети и Витербо; оттуда он скоро воротился, чтобы еще раз искать убежища в Витербо. Демократическая партия снова зашевелилась. Не чувствуя на себе сильной руки Иннокентия III, городская община стала домогаться возвращения утерянных прав. В этих затруднениях Фридрих нашел возможным оказать услугу папе. Он послал к римлянам фульдского аббата с письмами, которые были прочтены в Капитолии; он уведомлял их о скором своем прибытии в Рим и убеждал их повиноваться папе. Сенатор Паренций в своем ответном письме приносил королю благодарность римского народа, приглашал его на коронацию и удостоверял, что город готов жить в мире с церковью. Гонорий помирился с римлянами и мог в октябре возвратиться в Рим.

Сам Фридрих прибыл в сентябре 1220 г. в Ломбардию, где он нашел, что спорившие между собой города не относились к нему ни дружественно, ни явно враждебно. После долгих переговоров с папским легатом о коронационном конкордате и о будущем положении Сицилии он направился к Риму. Он прибыл сюда вместе со своей женой, многими имперскими князьями и небольшим войском. Из своего лагеря на Монте-Марио он выпустил еще заявление о том, что империя не имеет никаких прав на Сицилию и что этот папский лен должен навсегда оставаться отделенным от империи. Гонорий короновал его и Констанцу 22 ноября 1720 г. в храме Св. Петра при полном, никогда еще неслыханном до сих пор спокойствии в городе и при «безграничном» ликовании народа. Римляне, которые в первый раз после долгого времени принимали торжественное участие в императорском короновании, гостеприимно открыли свои двери не для того, чтобы немцы и латины охлаждали свою национальную вражду потоками крови. Присутствие многих князей и посланников от городов придавало торжеству блеск и важность: сицилийские бароны также явились для принесения присяги на верность чему папа не препятствовал. Этот торжественный день должен был заключить собою длинный ряд императорских коронаций старой системы, так как немецкая империя, ее величие и всемирно-историческое значение окончились со смертью внука Барбароссы, и Рим с этого времени в течение почти ста лет не видал более императорского коронования, до Генриха VII, который, однако, получил корону не у св. Петра и притом во время сражения и штурма.

Гонорий согласился на коронование сына Генриха VI ценой дорогих уступок. Конституции, данные в пользу церкви, были, согласно договору, провозглашены в соборе как законы, которые должны были действовать во всей империи. Церкви давалась ими полная свобода, все изданные князьями или городами статуты против духовенства и его имущества объявлены были еретическими; отлученные церковью за нарушение ее прав должны были через год находиться и под имперской опалой; свобода духовенства от податей была признана; еретики были поставлены вне закона; доносить на них и истреблять их вменялось в обязанность всем властям. Паломникам обещана безопасность, потерпевшим кораблекрушение — охрана их имущества, крестьянину — мирный труд. Но такие человеколюбивые законы были только присоединены в виде незаметных статей к тем конституциям, тьму которых они освещали легким сиянием лучшей будущности. В эпоху Каролингов императоры издавали гражданские распоряжения, регулировавшие правоотношения римлян или закон о папских выборах и охранявшие авторитет императора. Во времена же Иннокентия III они провозглашали только свободу духовенства от государственной власти и издавали указы о преследовании еретиков посредством инквизиции. Императорская власть в городе была и бессильна, и бесправна. Мечтательный мальчик Оттон III был в Риме более сильным человеком, чем Барбаросса или Фридрих II. Последний представитель дома Гогенштауфенов, которого церковь лишь против своего желания посадила на императорский трон, подтвердил все те уступки, которые когда-либо мог сделать Вельф Оттон. Победа церкви была полная. Долгий спор об инвеституре разрешился признанием ее независимости от государства. Когда Фридрих II в день коронования еще раз взял крест из рук кардинала Гуголино и дал обещание в следующем августе сесть на корабли для отправления в Сирию, то Гонорий III был действительно удовлетворен. Важное обстоятельство, касающееся Сицилии, он оставил в прежнем положении; он продолжал давать императору титул «короля Сицилии», после того как последний успокоил его ручательством, что личная уния этой страны с империей никогда не сделается реальной.

4. Возвращение Фридриха II в Сицилию. — Мирное владение Гонорием III Церковной областью. — Романья управляется императорским графом. — Столкновения в Сполето. — Рим и Витербо. — Демократические движения в Перуджии. — Бегство папы из Рима. — Паренций, сенатор. — Переговоры о много раз откладываемом крестовом походе. — Анджело де Бенинказа, сенатор. — Враждебное настроение ломбардцев относительно императора. — Натянутые отношения между императором и папой. — Разрыв между Фридрихом и Жаном де Бриенн. — Смерть Гонория III, 1227 г.

Император оставался еще три дня в своем лагере на Монте-Марио. Затем он отправился через Сутри и Нарни в Тиволи, где уже был 5 декабря. Папа указал места в римской Тусции, которые должны были доставлять провиант для императорского войска, но он не признавал права взимать его с Маритимы и Кампаньи, так как коронационный поход не касался их. Если прежние императоры, замечал он, неправильно требовали продовольствие из этих местностей, то это происходило лишь тогда, когда они спешили вторгнуться в королевство Сицилию. Он предписал, однако, управителю Кампаньи доставлять продовольствие — это последний пережиток императорских прав.

Фридрих шел дальше через Лациум в свое наследственное сицилийское королевство, и этот его поход омрачал радость курии, желавшей, чтобы он был занят на Востоке. В Капуе он созвал баронов Апулии и тотчас приступил к задаче устройства королевства на основании новых законов. Он еще раз утвердил за папой владение церковной областью и матильдинскими имениями. Он не повторил приема Оттона IV, но сознательно принял на себя взятые обязательства. И Гонорий в начале февраля 1221 г. мог убедиться, что он при содействии императора спокойно владеет Сполето, значительной частью матильдинских имений, а также и всей Церковной областью от моста на Лирисе до Радикофани. В то же время непокорная марка Анкона была отдана в ленное владение Аццо д'Эсте, который действительно подчинил ее себе от имени церкви.

Далекий от честолюбия своих предшественников Гонорий III заботился только о сохранении мира между церковью и империей и об исполнении своего благочестивого желания освободить Иерусалим. Спокойное обладание Церковной областью должно было радовать его более, чем других пап. Однако никакой династии владычество над большими монархиями не стоило такой тяжелой борьбы, сколько причиняла ее римским епископам маленькая область, в которой они хотели быть королями. Гений ста пап, сила и могущество церкви, бесчисленные войны и отлучения, клятвы и конкордаты — все было употреблено для создания и сохранения церковного государства; и почти каждый папа должен был начинать работу сызнова и снова собирать вместе обломки, в которые меч князей снова разбивал земное тело церкви. В течение всех Средних веков папы катили камень Сизифа.

Когда Фридрих торжественными договорами подтвердил существование иннокентиевского церковного государства, то сначала он действительно предполагал оставить его неприкосновенным. На это указывают акты, изданные в Капуе. Но глубокое недоверие курии сопровождало каждое действие сына Генриха VI, а он, со своей стороны, в намерениях курии видел только эгоизм и коварные планы. Это недоверие было более вредно, чем открытые враждебные действия. Идея всемирного владычества Римской империи находилась в постоянном противоречии с идеей всемирного владычества церкви, и Италия являлась естественным объектом вечного конфликта. Желание снова покорить эту страну, заключавшую в себе корни империи, владело Фридрихом II, как и Оттоном IV Распри враждебных партий, разделявшие города, в которых пылала междоусобная война, заставили императора также вмешаться в партийные отношения, чтобы извлечь из этого свою выгоду. Постоянная, присущая церковному государству наклонность к распадению побудила его снова протянуть руку к имперским правам, от которых он уже отказался, тог — да как церковь снова доказывала законность старинных прав, которые время, а также и переход из рук в руки таких имуществ, как матильдинские имения, сделали почти не признаваемыми.

Гонорий очень недолго оставался довольным. Уже в июне 1221 г. император назначил Готфрида фон Бландрат графом Романьи, которая со времен Оттонов считалась имперской провинцией, в этой местности юрисдикция императорских вице-графов продолжалась беспрепятственно до 1250 г. и даже позже. В Сполето, которое, подобно Перуджии и Ассизи, только теперь окончательно перешло к церкви и управлялось кардиналом Райнером Капоччи, Бертольд, сын бывшего герцога Конрада, стал добиваться возвращения ему уничтоженного герцогства его отца. Он соединился с сенешалем Гунцелином, и оба они, и здесь и в Марке, выступили враждебно против кардинала, призывали к отделению города, выгоняли папских чиновников и сажали на их место своих собственных. Таким образом, и здесь имперское право стало в противоречие с новым папским правом. И хотя Фридрих остановил действия этих лиц, но в Риме были им недовольны и считали, что он поступал недобросовестно.

Между тем у римлян снова началась война с Витербо, потому что споры о владении укрепленными замками давали постоянные поводы к проявлению неугасимой ненависти. Город Витербо даже приобрел покупкой в сентябре 1220 г. Чивита-Веккию. В то время Витербо был большой город, имевший богатую торговлю. Во всей Маритиме с ним мог соперничать лишь один Корнето. Он мог выставить 18 000 вооруженных воинов. Как и во всех других общинах, дворянство и горожане спорили и здесь о власти, и возвышались фамилии, которые ее себе присваивали. Враждовавшие дома Гатти и Тиньози втянули в свою распрю римлян, которые снова потеряли права, приобретенные по мирному договору 1201 г. Так началась в 1221 г. война, продолжавшаяся долгое время. Даже Гонорий был в нее вовлечен, и его посредствующее положение или участие его к жителям Витербо, которых он хотел защитить от ярости римлян, имело своим последствием восстание.

Кроме того, происшествия в Перуджии возбуждали в римлянах недоверие, Этот цветущий город сначала принес присягу на верность Иннокентию III и получил от него признание своего муниципального устава. Папа безуспешно старался в качестве протектора Перуджии утишить разгоревшуюся борьбу между дворянством и народом (Raspanti). Народная партия даже пыталась снова освободиться из-под власти церкви, и только с трудом удалось папскому ректору удержать за собой Перуджию в 1220 г. Когда в Риме еще ничто не показывало, что цехи, или Artes, были уже могущественными корпорациями, в Перуджии они уже образовали вооруженные союзы под начальством ректоров и консулов, домогавшиеся введения демократического управления. Народная партия издала постановления против свободы духовенства, которое она обложила налогами, и воевала с дворянством и рыцарством, будучи раздражена несправедливым распределением повинностей. Иоанн Колонна, кардинал С.-Прасседе, посланный папой в Перуджию с чрезвычайными полномочиями, вмешался в борьбу между партиями и наконец собственной властью закрыл цеховые союзы в их политической форме, что Гонорий и утвердил в 1223 г. Из этого случая не следует, однако, делать вывода, что папы вообще притесняли общества и союзы. Они были слишком слабы для этого; напротив, они вступали скорее в союз с демократическими элементами, чтобы найти в них защиту против Фридриха. Они могли бы сказать, что сравнительно с ним папское иго легко и снисходительно, так как этот император, имевший строго монархические убеждения и желавший подчинить своему закону всякую политическую индивидуальность, был решительным врагом всякой настоящей демократии; в своем королевстве Сицилии он под страхом смертной казни запретил в городах выбор подест и консулов.

Несомненно, что вместе с войной с Витербо все эти события имели дурное влияние на настроение в Риме, так как Перуджия формально признала власть Римского сената. В течение почти всего XIII века должность подест занимали здесь благородные римляне. Древнейшая римская колония Перуджия благоговейно почитала папский Рим как свою славную метрополию и повелительницу, потому что вековые изменения не могли заглушить священной традиции. В государственно-правовых актах, а также и в древнейших уставах общины Перуджии с 1279 г. встречается формула почтительного признания, рядом с верховными правами папы также верховные права римского народа и после воззвания «во славу» святых и папы воззвание во славу Almae matris Romae.

Власть города Рима признавались далеко за пределами его округа, в Умбрии и в герцогстве Сполето, где в тамошних городских поселениях, в особенности в Орвието, место подесты очень часто было занято римлянами. Когда еще позже, в 1286 г., Перуджия, Тоди, Нарни и Сполето заключили союз на 40 лет, то в договоре они прямо употребили формулу: «во славу нашей матери, великого города». Формула «во славу великого города Рима» находится также в союзном договоре 1313 г. между Орвието и Перуджией.

В возникших скоро после этого римских беспорядках заметную роль играет тот же Рихард Конти, который и раньше принимал большое участие в городских распрях. Этому могущественному графу Фридрих снова отдал Сору. Он явился в Рим, не нашел никакой поддержки у папы и начал со своими приверженцами борьбу со сторонниками Савелли и другими друзьями Гонория. Папа в мае 1225 г. ушел в Тиволи и далее в Риети. Тогда Паренций снова сделался сенатором. Этот римлянин хотя и считал в числе своих родственников одного мученика, был, однако, решительным врагом духовенства. Уже будучи подестой в Лукке, он облагал податью или изгонял духовных, за что и был подвергнут отлучению, которое, однако, было с него снято. Гонорий хотел, чтобы сенат отказал ему в утверждении, и его насильственное назначение народом было одной из главнейших причин восстания.

Папа в это время уже находился в очень натянутых отношениях с императором, который не соглашался прервать свои реформы в Сицилии для того, чтобы идти в крестовый поход, которым его неотступно мучили, в то время как он хитростью старался избегнуть исполнения своих обязательств. Падение Дамиеты (8 сентября 1221 г.) навело страх на весь Запад. Император и папа в апреле 1222 г. прибыли четырнадцать дней вместе в Вероли, где между ними состоялось соглашение о созыве конгресса в Вероне, который, однако, не состоялся. На новом собрании в Ферентино (весной 1223 г.), на котором присутствовали также Жан де Бриенн, король Иерусалимский, патриарх и три гроссмейстера, это предприятие его отложено до лета 1225 г. Чтобы еще более обязать Фридриха, папа склонил его вступить в брак с Иолантой, единственной дочерью вышеупомянутого де Бриенна, носившего титул Иерусалимского короля, ибо первая супруга Фридриха Констанца умерла 23 июня 1222 г. 1225 год настал, но не принес исполнения страстного желания папы, так как западноевропейские короли отказали в своем содействии. Посланники Фридриха, требовавшие вторичной отсрочки, в числе их и сам Бриенн, нашли уехавшего из Рима папу в Риети. Он поневоле согласился на их предложения, и император на этом основании 25 июля в С.-Джермано дал клятву перед папским легатом, что в августе 1227 г. он выступит в крестовый поход под страхом отлучения от церкви в случае неисполнения обещания.

Гонорий провел зиму в Риети; о его возвращении велись переговоры; и в этом случае император, достигший своих желаний, выступил посредником. Осенью между церковью и городом Римом заключен был мир: Паренций вышел из сената, и его место занял Анджело де Бенинказа. Поэтому папа мог в феврале 1226 г. возвратиться в Рим. Он прожил здесь еще год в таком мучительном волнении, что его дурные отношения к императору были близки к разрыву. В течение этих лет Фридрих устранил все, что мешало ему в Апулии и Сицилии, подчинил мятежных баронов, покорил живших на острове сарацин и переселил их в Луцеру, на материк, основал в Неаполе университет и лучшим управлением увеличил силы прекрасной страны. Но многие обстоятельства соединились для того, чтобы заставить его выйти из положения мира с церковью и Италией и вступить в жесточайшую борьбу, которая тянулась в течение всей его жизни.

Ломбардские города отказались признавать права, которые, по Констанцскому миру, оставались за империей; этот остаток старинного верховенства империи, границы которого были неопределимы, давал им возможность выполнять меньше, чем они были обязаны, а императору требовать больше, чем ему следовало. Вскоре выяснилось его намерение установить на По императорскую власть и снова потребовать себе всю Италию как «свое наследие». Ставшие могущественными города, преисполненные национальным чувством, восстали, как во времена Барбароссы, на защиту свободы и независимости. Их геройское сопротивление заслуживало бы лучшей награды, но их разрозненность была причиной того, что они не могли добиться прочного успеха.

Как только ломбарды услышали о близком возвращении Фридриха из Апулии, они возобновили старый союз на 25 лет, заключив договор в Мозио, в Мантуанских пределах, 2 марта 1226 г. Папа с радостью одобрил это. Их угрожающее положение, которое воспрепятствовало королю Генриху пройти через альпийские проходы к созванному в Кремоне рейхстагу, имело последствием императорскую опалу. Компромисс, устроенный при посредстве папы, к которому обратились обе стороны, меньше всего мог удовлетворить Фридриха, так как Гонорий партийно высказался в пользу ломбардов, что было с его стороны вполне естественно.

Натянутые отношения между папой и императором еще усилились вследствие споров о епископских инвеститурах в Сицилии, которые церковь присваивала себе, а Фридрих это оспаривал. Он не считал себя господином в своей наследственной земле, пока не достиг ее полной независимости от папы. Курия с возрастающей подозрительностью смотрела на мудрые реформы императора, превращавшие это королевство в самостоятельную монархию, ибо в нем Фридрих создавал основание своего могущества и отсюда он, по-видимому, намерен был стремиться к достижению своей цели: путем уничтожения итальянских союзов, городской свободы и церковного государства создать монархическую Италию. Этого уже тогда опасались при папском дворе.

Сюда явился с жалобой также Иоанн де Бриенн. Так как, едва вступив в брак с Иолантой, наследницей Иерусалима по матери своей Марии, император принял титул короля Иерусалимского, то обманувшийся во всех своих надеждах тесть его принес на это жалобу папскому престолу. Гонорий воспользовался талантами рыцарственного экс-короля, брата того Вальтера, помощью которого когда-то пользовался Иннокентий III; он передал ему светскую власть наместника в большей части церковной области. Жалкий результат страстных стараний папы устроить крестовый поход выразился таким образом, лишь в том, что наследник Готфрида Бульонского поступил на службу церкви, чтобы проводить свою жизнь в должности управителя наследия св. Петра. Гонорий III умер 18 марта 1227 г. в Латеране.

Глава IV

1. Гуголин Конти делается папой под именем Григория IX. — Он требует от императора крестового похода. — Отправление, обратная высадка и отлучение императора. — Манифесты императора и папы. — Императорская партия нагоняет Григория IX из Рима. — Крестовый поход императора. — Вторжение папы в Апулию в 1229 г. — Возвращение императора и бегство сторонников папы

Одному из миролюбивейших пап наследовал человек сильного характера и железной воли. Гуголин, кардинал-епископ остийский, избранный уже 19 марта 1227 г. в церкви Св. Григория у Септизониума и провозглашенный папой под именем Григория IX, принадлежал к роду Конти из Ананьи и был родственником Иннокентия III. Он пережил правление многих пап и в молодости был участником великих событий, происходивших при Александре III. Бить может, его младший родственник, Иннокентий, назначил его епископом Остии, портового города, приходившего в упадок, который он укрепил, обнеся его новыми стенами. В течение долгих лет он заведовал церковными делами в Италии и в Германии, где в качестве делегата вел трудные переговоры во время спора за имперскую корону. Мы видели, что он был первым покровителем ордена миноритов. В его душе горело пламя того же огня, как у Франциска и Доминика; оно закаляло природную твердость его характера и делало его непреклонным и вызывающим, вплоть до проявления самого крайнего упорства, когда ему противоречили. Это был красноречивый человек, известный чистотой своей жизни, хороший знаток церковного и гражданского права, исполненный глубокой и горячей веры и по внешнему виду представлявший собой образ древнего патриарха. Твердость его неослабевшей памяти делала не столь заметной его старость.

Когда Гуголин, с неудовольствием смотревший на уступчивую слабость Гонория, занял Святой престол, то все были уверены, что он не будет подражать терпению своего предшественника, и именно за это кардиналы его и выбрали. 21 марта он был посвящен в соборе Св. Петра. Римский народ с приветственными возгласами провожал его в Латеран, и в торжественный процессии замечено было участие сенатора и городского префекта. На третий день после своего посвящения Григория IX уведомил о нем Фридриха, с которым он давно уже состоял в дружественном знакомстве, и вместе с тем потребовал от него выступления в крестовый поход, крайний срок которого в августе был уже недалек. Григорий был именно то лицо, от которого император получил крест во время своего коронования. В ответ на это Фридрих уведомил, что он уже готов к выступлению, и многие крестоносцы, преимущественно немцы, уже собрались в Бриндизи, где ожидали в это неспокойное время года распоряжения садиться на корабли. В этих толпах народа появилась эпидемия вроде чумы, которая унесла тысячи людей. Наконец император прибыл из Мессины, и, конечно, ни один крестоносец не всходил так неохотно на борт корабля, как внук того Барбароссы, который умер в Святой Земле. Когда он 8 сентября действительно отплыл из Бриндизи, во всех церквях раздался Те Deum, и молитвы папы сопровождали его на море. Однако через несколько дней прошел странный слух, что император возвратился, снова высадился на сушу и отложил крестовый поход. Это оказалось правдой. Фридрих, в самом деле или притворно заболевший на море, приказал своей галере вернуться и снова высадился в Отранто, где вскоре после того умер от лихорадки ландграф Тюрингенский, муж святой Елисаветы. Когда папа получил письма, подтверждавшие и извинявшие неожиданное происшествие, то его обуял неистовый гнев. Он не хотел слышать никаких объяснений и обещаний. 29 сентября он взошел в полном облачении на кафедру собора в Ананьи и объявил на основании С.-Джерманского договора об отлучении императора, а выстроенные в ряды по сторонам главного алтаря священники бросали на землю бывшие в их руках зажженные свечи. После бессильных угроз Гонория грянул действительно удар грома.

В стремительной смелости Григория IX иные видят величие, другие только необдуманный порыв страсти, извиняемый потерей терпения, но неблагоразумный. Этот старик, один из тех характеров, которые не терпят ничего половинчатого, он вызвал на бой человека, в котором видел лишь коварного и лукавого врага церкви, пользовавшегося слабостью Гонория. Он разорвал неясные и потому невыносимые отношения и предпочел явную войну непрочному миру. Маски спали. Оба главы христианства поведали миру в своих манифестах, что согласие между старинными непримиримыми врагами невозможно. Было ли действительным преступлением Фридриха в глазах церкви повторное откладывание крестового похода? Конечно нет; оно заключалось в его могуществе, которое становилось слишком страшным, в соединении Сицилии с империей, в его господстве над гибеллинскими городами Северной и Средней Италии, угрожавшем ломбардскому союзу. Ни один император не положил столь многочисленных и твердых оснований для практического владычества в Италии, как Фридрих II, неограниченный король Сицилии. Искоренить могущество Гогенштауфенов стало с этого времени политикой папского государственного искусства, проводимой с удивительным постоянством.

В своем послании ко всем епископам Григорий изобразил самыми черными краями неблагодарность Фридриха и беспощадно заклеймил его перед светом; такое стремительное нападение глубоко возмутило императора и побудило его к столь же беспощадному ответу. Прежде всего он представил очень хорошие оправдания своего возврата из крестового похода, затем он издал манифест к королям. В этом знаменитом акте впервые был изложен протест светской власти против иннокентиевского папства. Император возвысился в нем до ясного сознания того, что он, как представитель светской власти, должен защищать эту самую власть против угрожающего абсолютизма Рима. Он показывал правителям и народам на примере несчастного графа Тулузского и английского короля, что их ожидает, и рисовал беспощадную картину обмирщения курии и властолюбия пап. Представитель высшей государственной власти выставлял пороки церкви на обсуждение всего света, и христианский император как будто подтверждал мнения еретиков о противоапостольском образе действий церкви. Роффред Беневентский, прославленный юрист, доставил императорский манифест в Рим, где он при сочувственных криках был публично прочитан в Капитолии. Тотчас образовалась императорская партия, так как для римлян борьба между церковью и империей являлась очень желательной с точки зрения их собственного положения. Григорий IX начал в городе со строгостей: он велел сломать возле Латерана некоторые башни, принадлежавшие римской знати. Городская община была раздражена также войной с Витербо, который он взял под свою защиту. К политическим партиям присоединились еретики, которые, несмотря на костры, повсюду, даже в самом Риме, все смелее поднимали головы. Один пример может показать, в каком анархическом состоянии продолжало находиться управление этим городом. Когда летом папа был задержан в Лациуме, дворяне, горожане и даже монахи и духовенство осмелились посадить в Ватикане в качестве папского заместителя обманщика, который должен был за деньги освободить проходивших через Рим в Бриндизи крестоносцев от их обетов. Эта дерзкая игра продолжалась в течение шести недель в портике собора Св. Петра, пока ей не был положен конец сенатором.

Благородные римляне брали золото от Фридриха; даже сына Рихарда Конти Иоанна де Поли видали в его лагере. Император, пригласивший этих магнатов к себе в Кампанью, уговорил Франджипани продать ему их имущество, в том числе укрепления в городе, которые они получили в качестве ленов от пап, и потом вновь получить их от него, признав себя таким образом, императорскими вассалами. Для Фридриха было важно создать себе партию в самом Риме, возбудить в нем врагов против папы и иметь Колизей в своей власти. Результатом его мероприятий было восстание. В великий четверг 1228 г. Григории еще раз провозгласил отлучение императора. Когда он после этого, в понедельник на Пасху, служил обедню в соборе Св. Петра и обратился к народу с жестокой декламацией против Фридриха, то гибеллины прервали его яростными криками; они осыпали папу оскорблениями в алтаре и выгнали из святого места. Город восстал с оружием в руках в то время, как убежавший папа в сопровождении толпы верных ему гвельфов спешил достигнуть дружественного Витербо. Римляне преследовали его с войском, заставили уйти дальше в Риети и Перуджию, выместили свою злобу на Витербо варварским опустошением полей и захватили спорный замок Рицпампано. Григорий IX провозгласил из своего изгнания отлучение своих преследователей и затем с томительным чувством стал ожидать времени своего возвращения.

Тем временем император собрался действительно предпринять крестовый поход. Сделав это, он не только ослаблял утверждение папы о том, что он никогда об этом серьезно не думал, но и ставил его самого в затруднительное положение. Крестовый поход Фридриха при тогдашних обстоятельствах был тем более мастерским дипломатическим ходом, что папа, к смущению многих верующих душ, ставил ему теперь величайшие препятствия. Западный император выступил в поход для самого святого дела церкви, оставаясь под отлучением. Когда 28 июня 1228 г. он из Бриндизи вышел в море, церковь сопровождала его гневными словами, что он отправляется в Иерусалим как пират, а не как крестоносец. Вместо благословения за ним следовало ее проклятие, которое встретило его даже у Гроба Спасителя. Тот же папа называл Фридриха преступником за то, что он не начинал крестового похода, и за то, что он его начал. Если бы Григорий IX освободил от отлучения своего врага, когда он действительно отправился в Иерусалим, то он одержал бы победу и над собой и над ним и явился бы миру в блестящем величии. Такое резкое противоречие ослабляло веру в искренность рвения пап к освобождению Иерусалима и уничтожало мечту двух столетий. По крайней мере Германию с этого времени нельзя уже было подвинуть на крестовый поход.

Рейнальд, сын бывшего герцога Конрада, оставшийся в отсутствии императора его наместником, тотчас же раздражил папу нападением на Сполето, а Григорий IX с не меньшей горячностью воспользовался удалением Фридриха, чтобы подчинить Апулию власти церкви. Еще раньше отъезда императора он набрал войско; теперь он обратился с воззванием к Ломбардии, Испании, Франции, Англии, ко всей Европе, требуя присылки церковной десятины или вспомогательных войск. Народы услышали проповедь крестового похода против императора, который сам под знаменем креста отправился воевать с неверными; они увидели войска, занимавшие от имени папы земли отсутствующего Фридриха, имущество которого, как крестоносца, и по международному, и по церковному праву должно было почитаться неприкосновенным. Папским крестоносным войском, на знаменах которого были изображены ключи св. Петра, начальствовали Иоанн де Бриенн, тесть императора, кардинал Иоанн Колонна и папский капеллан Пандульф из Ананьи. В то время как одна часть этих войск направилась в Марки, на которые напал Рейнальд с апулийцами и сарацинами, Пандульф, перейдя 18 января 1229 г. Лирис, вторгся в Кампанию Здесь Иоанн де Поли удачно оборонял Фунди, но многие города сдались папским войскам. Римляне не пострадали от этой войны: папа, имевший в виду только Апулию, ни разу не сделал попытки посредством своих крестоносцев принудить Рим к повиновению. Он спешил завоевать королевство, города которого, обремененные налогами, он соблазнял к отпадению, давая им льготные грамоты. Сдалась ему и Гаэта, и Григорий IX надеялся теперь прочно удержать за собой этот город, на который церковь уже давно предъявляла претензию.

Вызванный этими событиями император внезапно возвратился с Востока. 18 марта 1229 г. он собственноручно надел в Иерусалиме на себя корону; посредством договора он возвратил христианам святой город и, несмотря на все препятствия, воздвигнутые ему фанатизмом, совершил славное дело. Римская курия гневно осуждала его как отступника от христианской веры; она не обращала внимания ни на действительные заслуги, оказанные им на Востоке, ни на практические мотивы, в силу которых, ввиду обширных торговых сношений Сицилии с Левантом, для него были обязательны дружественные отношения с восточными султанами. Это было естественно, так как император впервые превратил крестовые походы в дело светской политики, вытеснил папу с Востока и ввел последний мирным путем в экономические отношения империи.

Неожиданно прибыв 10 июня в Бриндизи, он выразил желание примириться с папой и отправил к нему послов с мирными предложениями. Но так как они не имели успеха, то он почти без борьбы выгнал папские войска из своих владений. Знамя креста шло в этом случае против знамени ключей; к общему удивлению, сарацины Фридриха под Христовым знаменем сражались против папских войск, которые в отчаянном бегстве снова ушли за Лирис. Григорий опять направил свои перуны отлучения на императора и его сторонников, в том числе и находившихся в Риме. Он уже израсходовал большие суммы на безрассудную войну и теперь снова обращался ко всему миру с требованием о доставлении ему новых средств. В Аквино императора приветствовали посланные от римского сената. В октябре он подошел к границе церковной области, и только после того, как он уничтожил Сору огнем и мечом, папа отнесся со вниманием к его мирным предложениям.

2. Наводнение Тибра в 1230 г. — Римляне зовут к себе Григория IX. — Мир в С.-Джермано, 1230 г. — Первый массовый суд над еретиками в Риме. — Сенатор Анибал издает эдикт против еретиков. — Преследование еретиков и инквизиция вообще

Григорий IX пробыл еще зиму в Перуджии, не выказывая желания вернуться в Рим, и, лишь уступая необходимости, ввиду примирения с императором, решился отправиться туда.

Но еще раньше, чем состоялось примирение, стихийные силы неожиданно привели его снова в Латеран. Хляби небесные разверзлись и излились на «безбожный» город: 1 февраля 1230 г. Тибр вышел из берегов. Леонина и Марсово поле были покрыты водой. Сенаторский мост (Ponte Rotto) был снесен, и наводнение вызвало голод и повальные болезни. Летописцы изображают его как одно из самых страшных наводнений, пережитых Римом. Римляне, которые во время долгого изгнания папы забыли о нем, теперь под влиянием суеверного страха вспомнили что святой отец есть властитель их области. В Перуджино спешно отправились посланные: Петр Франджипане, городской канцлер, и старый доблестный экс-сенатор Пандульф Субурский. Они упали к ногам папы и просили его простить введенный в заблуждение народ и возвратиться в осиротелый город. После этого 24 февраля Григорий, встреченный радостными кликами римлян, был введен в Латеран и мог с презрением взглянуть на народ, в течение более ста лет привыкший изгонять своих пап и снова со славословиями возвращать их. Возвращаясь из своего изгнания в «город крови», эти папы только ценой золота покупали временное спокойствие. Биограф Григория IX добросовестно перечисляет многие тысячи фунтов, которые именно этот папа роздал римлянам, как только они согласились на его возвращение.

Григорий нашел Рим в состоянии глубокой нищеты, совершенного одичания и наполненным еретическими «плевелами», к которым склонялась даже часть духовенства. Поэтому он решил учредить строгий уголовный суд, как только заключит мир с императором. Мир был заключен в С.-Джермано 23 июля 1230 г. после долгих переговоров с Германом, великим гермейстером Тевтонского ордена, и на условиях, столь выгодных для папы, что ясно было, насколько Фридрих ценил мощную силу своего противника. Церковное государство было восстановлено, и даже некоторые города Кампаньи, в том числе и Гаэта, остались еще на год в виде залога у папы; свобода выборов и изъятие духовенства от налогов на будущее время не должны были нарушаться в Сицилийском королевстве.

После состоявшегося 28 августа в капелле Св. Юста, возле Чепрано, снятия отлучения с императора кардиналы проводили его к папе в Ананьи. Оба врага приветствовали там один другого (1 сентября) со всевозможной учтивостью, скрыв свою ненависть; они сидели за общей трапезой, разговаривали в течение первых трех дней сентября в фамильном дворце Конти и расстались, несмотря на их дружественные заявления, с убеждением, что два человека такого характера не могут жить рядом в Италии.

Возвратясь в ноябре в Рим, Григорий IX старался привлечь к себе римлян благодеяниями. Он велел восстановить сенаторский мост, очистить клоаки, подвозить хлеб, раздавать народу деньги, построить богадельню в Латеране. Это привлекло к нему массы и облегчило ему главный его удар, направленный на еретиков, от которых он хотел радикально очистить город. Истребительные войны Иннокентия III против еретиков и изданные им повеления об искоренении их во всех городах, казалось, лишь увеличили их число. Тысячи людей опоясывались поясом св. Франциска, но и из них многие отпадали от веры. В Церковной области, в Витербо, в Перуджии, в Орвието еретики были многочисленны. Ломбардия была переполнена ими; в гвельфском Милане была их главная церковь. Бесполезно горели костры: в самом Риме еретики собирались во время изгнания папы. Политические воззрения соединялись в этом случае с религиозными, и в числе римских еретиков гибеллинская секта арнольдистов была несомненно многочисленнее, чем секта лионских бедняков. Вообще догматическая ересь не отделялась от политической, так как церковь прямо считала ересью всякие действия, противные свободе духовенства и его имущества, как например, указы городовых магистратов, направленные к обложению духовенства налогами или к привлечению его к светскому суду. В первый раз еще в Риме был массовый суд над еретиками и публично запылали костры. Инквизиторы поместили свой трибунал перед дверями церкви Св. Марии Маджиоре. Кардиналы, сенатор и судьи занимали места на трибунах, а зевающий народ окружал этот страшный театр, произносивший приговоры несчастным всякого состояния и пола. Многие уличенные в ереси духовные были лишены их священнических одежд и присуждены к ссылке на покаяние в дальние монастыри, если они исповедовали свое раскаяние. Других еретиков сжигали на дровяных кострах, иногда на площади возле самой церкви. Так как эти мрачные трагедии, бывшие отражением Альбигойских войн, следовали за разливом Тибра и эпидемией, то они вызывали в Риме большую тревогу. Если справедлив рассказ одной хроники XIV века, то римляне видели даже небывалую страшную картину казни сенатора за ересь, но это басня. По возвращении своем Григорий нашел нового сенатора; это был Анибальдо Анибальди, римлянин из сенаторской фамилии, которая, впрочем, только в это время пришла в цветущее состояние и образовала могущественный род, владевший большими имениями в Лациуме. Знаменитое имя Аннибала снова появилось в средневековой дворянской фамилии, из которой в течение нескольких столетий выходили сенаторы, военачальники и кардиналы, но не было ни одного папы. Анибальди были в родственных отношениях с Конти и с домом Чеккано и, подобно им, были германского происхождения; они владели имениями в Кампаньи и в Латинских горах, где и теперь Аннибалово поле над Rocca di Papa напоминает об этом роде, имевшем когда-то столь большое влияние. Несомненно, что указ против еретиков, изданный сенатором Анибалом в 1231 г. и дошедший до нас, был в числе условий, поставленных папой для своего возвращения. Им было установлено, что всякий сенатор при вступлении в должность принимал на себя обязанность объявлять в опале находящихся в городе еретиков и их приверженцев, арестовывать всех еретиков, на которых укажет инквизиция, и после надлежащего разбирательства в течение восьми дней казнить их. Имущество еретиков должно было делиться между доносителем и сенатором и идти на покрытие расходов по улучшению городских стен. Пристанища еретиков должны были быть разрушены. За укрывательство еретиков была назначена денежная пеня или телесное наказание и потеря всех гражданских прав. Каждый сенатор должен был подтвердить клятвой этот указ, и пока он этого не сделал, он не считался вступившим в должность. Если же он стал бы поступать против данной им клятвы, то присуждался к уплате 200 марок и признавался не имеющим права занимать общественные должности. Этот штраф налагался на него судебной коллегией, назначаемой церковью Св. Мартина в Капитолии. Этот указ увеличивал усердие доносчиков расчетом на получение имущества; и можно было судить, насколько деятельно жадность и личная ненависть способствовали выслеживанию еретиков. Папа привлекал городскую общину к интересам инквизиции и обязывал сенатора предоставить ей свою светскую власть. Сенатор становился законным исполнителем судебных приговоров над еретиками, каким, впрочем, был и всякий подеста в других городах. Если это перенесение на сенатора права смертной казни, принадлежавшего раньше префекту, увеличивало его светскую власть, то, с другой стороны, оно унижало его, делая слугой духовного трибунала. Торжественное клятвенное обещание наказывать еретиков связывало его самого, и над его собственной головой висел страшный приговор инквизиции, которым он мог быть признан виновным в нарушении своей обязанности и, следовательно, в ереси. Таким образом, самым важным атрибутом сенаторской власти было то, что ею приводилась в исполнение казнь еретиков, и — что характерно для того времени — обязанность их преследования ставилась первым основным пунктом вообще в уставах как Рима, так и других городов Церковной области. Впрочем, сенаторский указ только применял императорское коронационное распоряжение также и к Риму, где до сих пор противились его введению, так как инквизиция являлась новым средством в руках папы для подчинения народа. Впоследствии были в Риме инквизиторы, которые вначале назначались из францисканского ордена. Когда инквизитор осуждал еретика, то он всходил на ступени Капитолия и прочитывал приговор в присутствии сенатора, его судей и многих депутатов или свидетелей из городского духовенства. Затем выполнение наказания он передавал сенатору с угрозой отлучения в случае отказа или нерадивого исполнения.

Это было ужасное время, выражением которого были эдикты Григория IX, в силу которых выслеживание еретиков становилось высшей обязанностью гражданина; время, когда каждый публичный или частный разговор о каком-нибудь догмате наказывался отлучением, как за преступление. В это суровое время новых мучительств и нового фанатизма, когда благочестивые чувства нашли себе в преследовании еретиков вознаграждение за потерю Иерусалима и за угасавшую ревность к крестовым походам и когда со времени Иннокентия III религиозная нетерпимость христианства низвела его на степень фанатичного иудейского закона, вслед за духовенством стали проявлять свое усердие также и князья, и правители республик. Обремененные долгами короли почти уже не дарили имений церкви; они находили более удобным для спасения своей души сжигать еретиков и конфисковывать их имущество. Некоторым королям пламя костров служило для прославления их благочестия, другие из страха или из расчета старались доказать свое правоверие самыми жестокими преследованиями еретиков. Даже Фридрих II, который по своему образованию и свободомыслию настолько возвышался над своим веком, что позднее его называли предшественником Лютера, издал в 1220 и 1232 гг. самые жестокие законы, ничем не отличавшиеся от папских эдиктов. «Еретики, — говорит он в них, — хотят разорвать неделимую одежду Господа нашего; мы повелеваем, чтобы они были в виду народа предаваемы живыми огненной смерти». Он издавал такие законы тогда, когда заключал мир с папой или нуждался в нем, и эти политические мотивы преследования еретиков были для него еще постыднее, чем если бы эти гонения происходили под влиянием слепого, но искреннего религиозно го фанатизма. Его законы против еретиков находятся в самом резком противоречии с мудрым, опередившим свой век законодательством, данным им в августе того 1231 г. королевству Сицилии.

3. Новые беспорядки в Риме. — Иоанн Поли, сенатор. 1232 г. — Римляне хотят отнять у папы владение Кампаньей. — Император посредничествует при заключении мира Рима с папой. — Vitorchiano Fedele. — Новое восстание римлян. — Их политическая программа. — В 1234 г. они делают серьезную попытку сделаться свободными

Впрочем, великий суд над еретиками так мало воздействовал на римлян, что уже 1 июня 1231 г. они принудили Григория IX снова удалиться в Риети, где он и оставался до лета 1232 г. В городе вспыхнули беспорядки, вызванные во с Витербо. Витербо в Средние века был для римлян тем же, что Веи в древности. Они ненавидели его с яростью, доходившей до безумия, и хотели окончательно завоевать его и сделать римским государственным имуществом. С согласия папы жители Витербо отдались под покровительство императора, который прислал им в помощь Рейнальда де Аквавива. Римский народ тотчас отомстил за это, обложив налогом церкви, и с прежней яростью продолжал свои военные действия против Витербо в 1232 г., когда сенатором был Иоанн Поли. Этот сын Рихарда Конти, хотя и был родственником Григория IX, однако стоял на стороне Фридриха, и его избрание произошло едва ли с согласия папы. Он назывался тогда графом Альбанским, так как получил от Фридриха во владение эту марсийскую провинцию.

Больше внимания заслуживает попытка римлян подчинить Капитолию Лациум.

Римский народ проникся новым духом; как в древности, во времена Камилла и Кориолана он выступил на завоевание Тусции и Лациума. Снова появились на поле брани римские знамена с древними инициалами S. P. Q. R. на красном с золотом поле, и римское национальное войско, составленное из римских граждан и союзников от вассальных городов, под начальством сенаторов. Летом 1232 г. римляне дошли до Мантефортино в земле вольсков; они угрожали самому папе под стенами его родного города Ананьи, где он находился с августа месяца. Он послал в их лагерь трех кардиналов с большими суммами денег, но они не перестали своими враждебными действиями мешать его предприятиям в Кампанье, так как Григорий IX столь же деятельно, как Иннокентий III, увеличивал владения церкви. Он брал общины в свое подданство и требовал от их подест присягу на верность. Он уплачивал долги свободных общин, но делал их за это вассалами церкви и получал право пристраивать укрепления к окружающим их стенам. Он освобождал от уплаты долгов баронов и таким образом вступал во владение их имениями, которые они охотно получали обратно от церкви в качестве ленов, чтобы избежать власти города Рима. То же происходило и в Лациуме, где он выкупил два укрепления, Серроне и Паллиано, принадлежавшие отчасти Колонна, чтобы потом сделать из них папские укрепленные замки. Римская городская община, предъявлявшая претензию на юрисдикцию в Кампанье, запретила это папе и угрожала даже разрушить Ананьи, однако Григорий даже в середине зимы продолжал постройку этих крепостей и причислил Серроне, Палиано и Фумоне к Укрепленным местам, принадлежащим церкви.

Наконец римляне возвратились в свой город, а Григорий оставался в Ананьи. Он искал посредничества императора, чтобы заключить мир с Витербо и самому примириться с римлянами. Фридрих не мог оказать ему деятельной помощи, потому что восстание Мессины призывало его в Сицилию. Однако римляне уступили его требованиям, и в марте 1233 г. сенатор Иоанн Поли прибыл в Ананьи просить папу возвратиться. Трусливые кардиналы не советовали ему подвергать себя опасности «в городе ревущих зверей», но Григорий отправился и 21 марта был принят с почетом. Народ помирился с ним за деньги. Он заключил без ведома императора, имевшего интерес в делах Витербо и Рима, мир с городом Римом, на что император впоследствии жаловался как на вероломство. С Витербо также в апреле был заключен договор, по которому город Рим получал признание своей верховной власти и сохранял за собой владение замком Виторкиано. Этот замок с того времени стал государственным имуществом Рима, получил почетный титул «верного» и право замещать должность капитолийских надзирателей, которые впредь стали называться «Fedeli». Один демон, так говорит биограф Григория XI, был благополучно изгнан из Рима, но зато семь других вошли в него. Римляне уже в 1234 г. начали отчаянную борьбу против светской власти папы. Они, может быть, были бы счастливее, но едва ли более достойны уважения, если бы отказались от своих несомненных прав. Но в ту эпоху, когда каждый город был государством, отношения Рима к папе не были так ясно определены, как в позднейшие века. Римляне все еще боролись за свою свободу от епископской власти, чего другие города давно уже достигли. Они видели, как процветали эти города, соединенные в два больших союза, и как они властвовали над прежними графствами. Если Витербо гордился множеством замков, плативших его ратуше налоги и получавших от нее законы, то понятно, что Рим не мог переносить своего гражданского бесправия. Вечная война с этим самым Витербо была только символом стремления римлян подчинить себе Тусцию. Их отношение к империи в это время совершенно изменилось. Когда императорские права в Риме переданы были папам и пожалование римской короны перешло к ним же, то потерял значение и спорный вопрос о том, принадлежит ли еще римской республике право избрания императоров. Эта привилегия, которую римляне еще во времена Барбароссы требовали для себя с оружием в руках, была погребена в потоке новой папской власти Римляне боролись уже только с папством как с высшей правительственной властью; главная цель их заключалась в создании в границах бывшего герцогства могущественного вольного государства, подобного тем, какими были Милан, Флоренция или Пиза, пример которых и ободрял, и пристыжал их. В императорских капитуляциях, которыми утверждалось существование церковного государства Иннокентия, это герцогство, во-первых, является как единица, определяемая формулой: «Вся страна от Радикофани до Чепрано», с которой начинается, как со старинного основания нового церковного государства, поименное перечисление папских провинций. Владение этой страной, в которой церковь издревле имела свои вотчины, она могла основывать не на франкских дипломах, а только на событии, начало которого терялось во мраке истории. Церковное управление обнимало здесь три провинции: наследие св. Петра (по-римски Тусцию), Сабину и Кампанью с Маритимой, хотя церковь и не была действительной владетельницей всех находившихся там городов. Только некоторые из них признавали над собой непосредственную доминиальную власть папы и получали от него своих должностных лиц — те, которые передали ему «полное Dominium»; остальные признавали только его протекторальную власть.

Город Рим объявил теперь, что все эти папские провинции составляют его городскую область. Он постоянно заявлял свои претензии, когда во главе городского управления стояли сильные люди при слабых папах. Тогда он посылал в провинциальные города своих судей, налагал на них земельную подать, устанавливал соляную монополию и принуждал их к поставке вспомогательных войск и к участию через своих депутатов в общественных играх. Но требования Капитолия направлены были не только против папы, но и против вольных городов, таких как Витербо и Корнето в Тусции, Тиволи, Веллетри, Террачина и Ананьи в Кампанье, а также и против наследственных дворян-землевладельцев, которые не хуже папы умели покупать dominium над городами. Бароны приобретали его или от самих городских общин, или становясь воинами папы или церковных корпораций, иногда за очень небольшую годовую плату. Поэтому в данный период вся страна от Ридикфани до Чепрано была раздроблена на многие мелкие и часто враждебные друг другу единицы, так что, путешествуя по ней, можно было в самое короткое время проехать по местностям, находившимся под властью то папской курии, то города Рима, волной республики, барона или римского монастыря, а во многих местах все эти владельцы вместе обладали верховной властью.

Город Рим в неудачно выбранное время сделал в 1234 г. попытку сбросить с себя папское господство и образовать в пределах вышеназванного области свободное государство. Если бы это ему удалось, то он достиг бы приблизительно таких размеров, какие имел Рим незадолго до пунических войн. Замечательно, что во время этого восстания, имевшего очень серьезный характер, римляне припомнили древние обычаи, поставив пограничные камни (termini) и снабдив их надписями S. P. Q. R., которые должны были обозначать юрисдикцию города Рима.

Они требовали от папы свободного избрания сената, права чеканки монеты, передачи им получения разных податей и обычной дани в 5000 фунтов. Они отменили судебную власть и освобождение от повинностей духовенства, что сделали тогда и многие другие, даже мелкие республики. Они выдвинули также требование, чтобы папа никогда не налагал отлучения на римских граждан, так как великий город, по их словам, пользовался привилегией быть свободным от церковных наказаний. Эти римляне не видели никакого соблазна в отлучении их императора, но их гражданская гордость признавала папскую цензуру по отношению к ним самим столь же неприменимой, как в древности неприменимо было бичевание к римскому гражданину.

4. Лука Савелли, сенатор, 1234 г. — Римляне объявляют отчину св. Петра городской собственностью. — Папа взывает против них ко всему христианству. — Император оказывает им помощь. — Поражение римлян при Витербо. — Анджело Малабранко, сенатор, 1235 г. — Рим по договору подчиняется папскому управлению

Лука Савелли, очень могущественный человек, родственник Гонория III и родоначальник знаменитого рода, сделался сенатором только в 1234 г., когда он объявил в указе, что Тусция и Кампанья составляют собственность римского народа. Он послал в обе эти области сенаторских судей, чтобы они, добровольно или насильственно, приняли от городов присягу на подданство. Римские милиции заняли Монтальто в Маритиме, где, как символ господства Рима, было выстроено большое укрепление. Даже Корнето должен был присягнуть сенату. В конце мая папа снова убежал в Риети вместе со всей и кардиналами. Какая судьба постигла бы папство, если бы городу Риму удалось сделаться политической силой, как Милан или Пиза? Противодействовать этому стало задачей церкви, и обуздание Капитолия было не меньшей заботой пап. Бегство Григория, отлучение, направленное им на сенатора и на общинный совет, привели римлян в такую ярость, что они разграбили Латеранский дворец и дома кардиналов. Они собрали войска и, пылая жаждой мести, выступили в поход против Витербо. Однако и папа не остался без союзников.

Многие бароны и города Лациума, как, например, Ананьи, Сеньи и в особенности Веллетри, присоединились к нему и оказали сопротивление римлянам в видах защиты собственной свободы. В Тусции он укрепил Радикофани и Монтефиасконе, а решительное настроение Витербо было там его самой крепкой опорой. Папы постоянно призывали чужую помощь для усмирения их непокорной страны, и христианский мир никогда не отказывал им в денежной или военной поддержке. Григорий IX заклинал католический мир доставить ему оружие против строптивого Рима: написал к вассальным королям португальскому и арагонскому, графу руссильонскому, герцогу австрийскому, епископам Германии, Испании и Франции. Даже император готов был оказать помощь папе. Восстание его сына Генриха в Германии и его изменнический союз с ломбардами могли бы быть для него гибельны, если бы Григорий стал на их сторону. Поэтому он поспешил, даже без просьбы, послать папе в Риети со своим вторым сыном Конрадом войска против римского народа. Слабейший был принесен в жертву ради более сильного; Григорий и Фридрих нуждались один в другом; сделало их союзниками, несмотря на взаимную ненависть, и заставило римлян одновременно вести войну и с папой, и с императором. Папскими войсками командовал в качестве кардинала-легата Райнер Капоччи из Витербо, отличавшийся неутомимой деятельностью и военным талантом, и папа назначил его ректором Тусцийской области. Он открывает собой довольно длинный ряд кардиналов, прославившихся в качестве полководцев церкви. Соединившись с войсками Фридриха, он пошел к Витербо, чтобы укрепить этот город и выгнать римлян из замка Риспампано. Замок этот храбро защищался римлянами, а нетерпеливые священники обвиняли императора, говоря, что он вместо того, чтобы направить своих военных орлов на серьезную войну с римлянами, охотился со своими соколами в этой Тусцийской глуши; они стали кричать об измене, когда он уже в сентябре вернулся в свое королевство. Но он оставил кардиналу войска бывшие у Витербо под командой Конрада фон Гогенлоэ, графа Романиолы. Многие немецкие рыцари остались на службе папы; крестоносцы предоставили церкви свой меч и свои таланты против Рима; даже англичане и французы, верующие и авантюристы, становились под знамена кардинала. Раймунд Тулузский надеялся, что он сможет заменить исполнение данного им обета идти в крестовый поход войной против восставших римлян, а богатый епископ Петр Винтонский, удаленный от английского двора, тоже предложил свои услуги, которые были хорошо приняты.

После отъезда императора римляне мужественно пошли на штурм Витербо Редко были они одушевлены таким воинственным духом и были вооружены в таком большом числе. Но вылазка, сделанная немцами и гражданами Витербо, перешла в кровопролитное сражение, проигранное римлянами. Много людей благородного происхождения и немало немцев легли на месте. Со времени несчастного дня Монте-Порцио римляне не испытывали таких больших потерь в открытом сражении; они спаслись, как и тогда, бегством за свои стены. Победители преследовали их, и результатом сражения было то, что Сабина и Тусция снова перешли во власть папы. Неблагодарные священники должны были теперь признать, что такая решительная победа могла быть одержана лишь благодаря помощи Фридриха.

Хотя римляне еще продолжали войну, наложили опалу на кардинала Райнера, объявили папу навсегда изгнанным из Рима, если он не вознаградит их за понесенный ущерб, и даже достигли некоторых успехов на поле битвы, но их силы были истощены, и их финансы, несмотря на принудительно полученные с церкви налоги, истрачены. Когда весной 1235 г. Лука Савелли вышел в отставку и сенатором сделался Ангелус Малабранка, то трем кардиналам-легатам удалось подвинуть Рим к заключению мира. Город не достиг цели своей мужественной борьбы и в середине мая 1235 г. еще раз признал над собой верховную власть папы.

Мирный договор, который очень интересно трактует форму и характер свободной римской республики, в сущности своей гласит следующее:

«Мы, Ангелус Малабранка, милостию Божию правящий сенатор высокого города, обещаем, по уполномочию высокого сената и по поручению и с общего согласия славного римского народа, созванного звоном колоколов и звуками труб на собрание в Капитолии, а также и по предложению достопочтенных кардиналов Романуса, епископа Порто и С.-Руфины, Иоанна Колонна из С.-Прасседе и Стефана от С.-Марии в Транстевере, по поводу спора между святой римской церковью, святым отцом и сенатом и народом римским, от имени сената и народа: мы согласны удовлетворить требования папы относительно башни и заложников в Монтальто, относительно вытребованной при сенаторе Луке Савелли присяги на верность и поставленных в церковных землях пограничных знаков; также о судьях, требовавших этой присяги в Сабине и Тусции и занимавших церковные владения, и об объявлении в опале кардинала Райнера из С. — Марии в Космедине и нотариуса Бартоломея, о разграблении Латеранского дворца и домов некоторых кардиналов, о вознаграждении за убытки, возложенном на епископства Остию, Тускулум, Пренесте и другие церковные имущества, о постановлении, что папа не должен возвращаться в Рим до тех пор, пока он не выплатит римлянам договоренный в Рокка ди Папа заем в 5000 фунтов и все убытки. Эти объявления об опале и другие распоряжения мы по уполномочению сената и народа отменяем как ничтожные.

Для уничтожения всякой причины несогласия между нами, церковью и папой, почитаемым нами, как благочестивыми сынами из благоговения перед Христом, которого он наместник на земле, и перед верховным апостолом, которого он преемник, а также и потому, что все это содействует исполнению желания этого высокого и славного города, мы приказываем следующее: все духовные лица, находящиеся в Риме и вне Рима, и члены семей папы и кардиналов не должны привлекаться к светскому суду, или быть принуждаемы к этому через разрытие жилищ или каким-нибудь другим способом, или быть тревожимы по какому-либо случаю. Но то, что здесь сказано о семьях папы и кардиналов, не должно применяться к римским гражданам светского состояния, имеющим дома или людей в городе, хотя бы они были или назывались Familiaren. Никто из духовенства, братьев монашеских орденов или мирян, если он идет к апостольскому престолу и к св. Петру или там остается, или оттуда возвращается, не должен привлекаться к суду светского судьи, но, напротив, он должен находиться под защитой сенатора и сената. Никакой налог не должен взиматься ни в городе, ни вне его с церквей, духовенства и орденов монашествующих. Мы установляем вечный мир с императором и его людьми; с народом Ананьи, Сеньи, Валетри, Витербо, с народом Кампаньи, Маритимы и Савины, с графом Вильгельмом (Тусцийским), со всеми прочими жителями отчины св. Петра и со всеми друзьями церкви. Мы приказываем и подтверждаем настоящим декретом, чтобы вперед никакой сенатор, будет ли он один, или их много, не поступал против этой нашей льготной грамоты. Буде же кто-либо поступит против нее, тот должен подвергнуться сильнейшему гневу и ненависти сената и сверх того обязан будет уплатить пеню в сто фунтов золота на восстановление городских стен; но и после уплаты этой пени настоящая привилегия тем не менее сохраняет свою силу».

Таким образом, этим мирным договором окончена была одна из самых жестоких воин, когда-либо веденных римской республикой против папской власти.

Республика не потеряла вследствие этого своей автономии, но она была снова введена в границы, установленные для нее Иннокентием III. Подчинение клира гражданскому закону и подчинение римского городского округа юрисдикции Капитолия не было достигнуто. Светская власть церкви была восстановлена с помощью императора, и несчастный Рим остался, как и раньше, жертвой величия папства.

Глава V

1. Фридрих II в Германии и Италии. — Он решает начать войну с Ломбардским союзом. — Городские общины и папа. — Умбро-тосканский союз городов. — Мнение папы о своем праве на Италию и на владычество над миром. — Титул проконсула римлян. — Петр Франджипане, Иоанн Поли и Иоанн Цинтин, сенаторы. — Возвращение папы, 1237 г. — Битва при Кортенуова. — Миланская каррочио в Риме. — Иоанн де Юдиче, сенатор

Уже целый год Григорий IX пребывал в изгнании в Тусции и потом еще два года, несмотря на мир, оставался вне Рима, так как в нем он ни на минуту не мог бы найти спокойствия. Причин для ненависти и раздора было достаточно, а Фридрих еще увеличивал их число, чтобы обессилить папу в его отношениях к ломбардскому союзу. Восстание короля Генриха вызвало императора в 1235 г. в Германию, где его увлеченный в измену сын сдался ему в плен; сам он 15 июля в Вормсе вступил в третий брак с Елисаветой Английской и через это вошел в союз с той державой, которая поддерживала гвельфов. После того как, пробыв в Германии больше года, он счастливо устроил тамошние дела, Фридрих в июне 1236 г. собрал свое войско на Лехском поле близ Аугсбурга и оттуда повел его снова через Тироль в Италию для наказания ломбардов. Он был на вершине своего могущества. «Италия, — писал он в это время папе, — есть моя наследственная земля, и это хорошо известно всему свету». Это гордое императорское слово было программой, свидетельствовав шей о разрыве с принципами, высказанными в Констанце и Эгере. Фридрих хотел весь полуостров превратить в свою монархию.

Терпение его истощилось. Продолжительные переговоры, во время которых папа всегда пристрастно принимал сторону ломбардцев, только увеличивали упорство городов. Храбрые горожане затрудняли сообщения Германии с Италией ставили препятствия для сношений имперского сейма с верхнеитальянскими городами и не пропускали больше никаких немецких войск через альпийские проходы. Этого было слишком много для гордости великого императора. Сев в сентябре на коня, чтобы идти на Мантую и тем начать войну с союзниками, он схватил императорское знамя и воскликнул: «Странники свободно ходят по всему свету, неужели же я не могу свободно двигаться в границах собственного государства?» С уверенностью в своем праве начал Фридрих II войну против того ломбардского союза, которым был побежден его дед. Легитимный принцип, трагическое заблуждение погубили его славный род. Не сияет ли ярче мудрая умеренность Барбароссы при сопоставлении с заблуждением его гениального внука, который устремился против течения века и нашел в нем свою гибель? В общинах была уже заложена будущность мира; в них уже, а не в империи заключался принцип культуры; их победа соответствовала требованиям времени, а через них и победа папства, так как церковь и теперь, как в XII веке, выступила защитницей городского класса и его свободы и из этого современного источника могущества почерпала для себя молодящие силы. В великой борьбе принципов, которая теперь снова должна была начаться, ближайшим и практическим объектом были отношения инвеституры между городами и империей, а высшим и последним — независимость итальянской нации, которая уже не признавала притязаний германского императора на Италию как на свое наследственное владение. Рядом с городскими общинами стояло сделавшееся народным папство, боровшееся за земную основу своего могущества — итальянское церковное государство, на которое оно именно смотрело как на символ своего миродержавства. Оно боролось за свободу от государственной власти и стремилось через унижение империи перед трибуналом Святого престола достичь осуществления своих притязаний на это миродержавство. Городские республики служили для пап предлогом и средством для защиты своего собственного дела, которое в принципе не имело ничего общего со стремлениями итальянских городов, но через идею национальности тесно переплеталось с ними.

Вся Италия была вовлечена в новую борьбу государства с церковью; обе власти стремились к господству над Италией, одна в силу гибеллинского принципа монархического единства, другая в силу иерархического идеала, опирающегося на гвельфские стремления к национальной независимости. Снова центр тяжести истории находился в Италии — родине тех противоречий, которые постоянно волновали человечество. Войны, потрясавшие прекрасную страну, составляли величие ее средневековой жизни; ее славнейшие времена, ее прекраснейшие проявления любви к отечеству относятся к эпохе швабского дома.

Сильный гражданский дух итальянских городских союзов — этот быстро и ярко прошедший культурный феномен — не пережил времен Гогенштауфенов. Великие идеи гвельфов и гибеллинов вскоре после того потонули в мелочных, местных, партийных раздорах между дворянством и горожанами, и славные республики сделались наконец добычей наследственных тиранов, не думавших ни о нации, ни

Если бы Фридрих II подчинил себе ломбардцев, то он соединил бы Италию под своим скипетром. Поэтому папы были естественными сторонниками союза, в котором со времени потери норманнской поддержки в Сицилии они видели единственную ограду для церкви. Они нашли себе также защиту в тусцийском и умбрийском городском союзе, где гвельфская Флоренция, постоянная противница итальянского объединения, а также Витербо, Орвието, Ассизи и Перуджия, служившие постоянным убежищем для пап, оказывали им неоценимые услуги. С большой осторожностью и без явного нарушения права папа приступил к делу; с такой же осторожностью действовал и император. Каждый из них еще боялся могущества другого. Но ничто не могло помешать возникновению новой открытой войны между противниками, из которых один намеревался восстановить старинное могущество империи, а другой продолжал утверждать, что всемирная власть и по церковному и по государственному праву принадлежит Святому престолу.

«Головы королей и князей, — писал Григорий Фридриху, — склоняются к ногам священников, и христианские императоры должны подчинять свои действия не только одному римскому папе, но и другим представителям духовенства. Господь предоставил лишь себе суд над Святым престолом, суду которого во всем тайном и явном он подчинил весь мир. Всему миру известно, что миродержавный монарх Константин с согласия сената и народа города Рима и всего римского государства признал как право, что наместник верховного апостола есть повелитель во всем свете над духовенством и над всеми душами, а также имеет господство над всеми земными вещами и телами. И так как он признавал, что тот, кому Бог передал небесную власть над землей, должен быть правящим судьей и в мирских делах, то он передал римскому папе знаки императорского достоинства и императорский скипетр, город Рим со всем его округом, который ты хочешь отвратить от нас, соблазнив своим золотом, и империю на вечные времена. И считая нечестием, чтобы земной император пользовался властью там, где глава всей христианской религии поставлен правителем от небесного царя, он предоставил Италию в управление папе, а сам нашел себе местопребывание в Греции. Отсюда Святой престол передал империю немцам в лице Карла (который со смирением взял на себя это слишком тяжелое для римской церкви бремя), но, передав через коронование и помазание твоим предшественникам и тебе судебную и военную власть в империи, папа этим не отказался от своих верховных прав; ты же нарушаешь эти права папы и не меньше того нарушаешь и свою честь, и верность, не признавая твоего собственного творца». Можно ли в виду столь безумных положений, не оскорбляя справедливости, приписать всю вину этого великого раздора только императорам? Когда Григорий IX объявил, что папе принадлежит верховная власть над всем миром и что владение церковным государством есть только символический знак этой власти, то можно ли еще удивляться тому, что Фридрих решился уничтожить этот символ? Посланники всех городов были вызваны императором летом 1236 г. в Пиаченцу; римляне, еще сердившиеся на Фридриха и имевшие на то законное основание, не явились, за что Фридрих обозвал их выродками и колол им глаза тем, что Милан, упрямый враг империи, стал теперь выше Рима.

Всякий раз, как императоры нуждались в Риме, они льстили ему, вспоминая о его древнем высоком положении, как будто величие империи и теперь еще было сосредоточено в нем. Фридрих ссылался даже на Lex Regia, выводя из него всеобщую судебную власть, которая была ему передана римским народом, тогда как папа выводил свое владетельное право на Рим, Италию и Западную Европу из баснословного великодушия Константина, а свою верховную власть судьи над императором и королями основывал на полноте власти Христа. Как раз в это время римская знать прибавила к своим титулам еще один — античный. Благородные римляне, не смеясь над собой, стали называться «проконсулами римлян», когда они занимали высокую должность в городе или в провинции и заседали в качестве подест в городском совете какой-нибудь республики или в качестве ректоров управляли каким-нибудь округом папских владений. Слишком малое для честолюбия аристократии поле действия увеличилось, особенно со времени Иннокентия III, тем что папы посылали иногда благородных римлян в провинции в качестве легатов со светской властью, а еще более тем, что их выбирали подестами в среднеитальянские города Хотя старинный титул Consul Romanorum, который аристократы носили тогда когда они составляли политическую корпорацию, противополагавшуюся общине оставался еще в это время в употреблении, но он потерял свое важное значение с тех пор, как исчезли городские правящие консулы и консулами стали называться старшины цехов; значение это перешло теперь исключительно к присвоенному высшей аристократии титулу проконсула. Возможно, что, кроме того, наиболее выдающиеся представители аристократии начали употреблять этот титул для обозначения действительного отличия их в сенате, где они образовали нечто вроде палаты пэров. Это новое титулование было официально признано в первой трети XIII века как папами, так и императором.

Императорская партия нашла тогда себе главу в лице Петра Франджипане, сына Мануила и внука Оддо. Фридриха упрекали в том, что он подкупил этого проконсула и других аристократов, чтобы возбудить беспорядки, которые снова приняли характер городской войны. Но папская партия имела сильную опору в сенаторе; замок Петра у арки Тита, Turrus Cartularia, был взят приступом и разрушен, так что Петр искал спасения в бегстве. Едва восстановилось в марте 1237 г. спокойствие, как происшедшее в мае переизбрание Иоанна Поли в сенаторы послужило поводом к новым возмущениям, потому что народная партия противопоставила ему Иоанна Цинтия, сторонника императора. Партии сражались в городе до тех пор, пока Поли, осажденный в башне Конти, согласился на то, чтобы его соперник остался сенатором. Иоанн Цинтий силой оружия сдерживал противную партию, поставил стражу к городским воротам и старался помешать возвращению папы, чего настойчиво требовала часть утомившихся римлян. Нападение на Капитолий заставило его пойти на уступки, после чего Иаков Капоччи, сын знаменитого Иоанна и брат кардинала Петра, был послан в Витербо, чтобы пригласить Григория IX возвратиться в Рим. Папа прибыл в октябре 1237 г. Народ встретил его с шумной радостью, и сам сенатор торжественно вышел ему навстречу.

Корабли привезли голодному городу хлеб и вино, распределение которых по кварталам производилось через священников. Более 10 000 фунтов золота наличными деньгами стоило папе его возвращение и примирение с Римом, Нищета в городе росла; уже Иннокентий III должен был снова ввести в Марках раздачу денег и хлеба, как это делалось в старину, и его биограф насчитывал во время одного голодного года 8000 известных нищих. В Риме существовала многочисленная задолжавшая и обедневшая чернь дворянского происхождения, составлявшая главный элемент городских революций: и вообще народ был так беден, что не мог долго переносить отсутствия папской курии с ее богатствами. Может быть, снова осчастливленные Григорием IX римляне и в самом деле издали эдикт, согласно которому впредь никакой папа не мог оставлять города.

Тем временем Фридрих II вел победоносную войну с ломбардцами. 1 ноября 1236 г. он взял приступом Виченцу и посадил там синьором самого смелого главу гибеллинов Эццелина, сына Эпцелина Монаха. Австрийские дела заставили его в ту же зиму вернуться в Германию, где его второй сын Конрад был избран в Вене римским королем на место свергнутого Генриха. В августе 1237 г. император собрал близ Аугсбурга свое войско для похода в Италию. Он известил сенат, консулов и римский народ о своем возвращении. Сам он прибыл в сентябре, после того как Эццелин уже в феврале занял сильную Падую. Мантуя сдалась 1 октября, и великая победа при Картенуово 27 ноября отомстила за несчастную битву при Леньяно. Императорские войска разбили там храбрые войска Милана и его союзников при боевом крике: «Miles Roma! Miles imperator!» Империя восторжествовала еще раз.

Казалось, что на кровавом поле Картенуово все было потеряно для итальянского гражданства, — Констанцский мир и все достигнутое в течение столетия. Император вступил в Кремону вместе с захваченной миланской знаменосной колесницей, которую вез белый слон, а взятый в плен миланский подеста Пиетро Тьеполо, сын венецианского дожа, был выставлен напоказ, прикованный цепями к мачте этой колесницы. Римские послы были свидетелям и триумфа императора; они известили его о возвращении папы, а он поручил им действовать в его, императора, интересах.

Полный сознания значения своей победы, он послал римскому народу остатки миланской колесницы и много захваченных знамен для хранения их в Капитолии. Колесница (Carrocium) признавалась в особенности палладиумом городов. Богато украшенная колесница, которую везли волы и на которой возвышалось знамя с золотым крестом и колоколом, вывозилась на поле битвы как священный символ республики и охранялась избранным отрядом воинов, решившихся на смерть. На ее потерю смотрели как на величайшее несчастье или величайший позор для чести города. Фридрих послал этот необыкновенный подарок в сопровождении письма к римлянам, где он говорил тоном древнего триумфатора напыщенными стихам и сочиненными каким-нибудь придворным поэтом в его лагере. Папа с неудовольствием смотрел на ввоз этих трофеев, но он не мог помешать их торжественной встрече императорской партией. Добыча, взятая у Милана, была выставлена в Капитолии на поспешно воздвигнутых античных колоннах. На них была сделана надпись, которую еще и теперь можно видеть на лестнице консерваторского дворца, где она вделана в стену. Так еще украшали римляне свой покрытый мхом Капитолий знаками победы; но эти трофеи, городской колокол, цепь или замок от городских ворот Тускулума, Тиноли и Витербо и, наконец, колеса знаменитой колесницы вызвали бы громкий смех древних завоевателей вселенной. Императорской партии одно время удалось взять верх, когда папа в июле 1238 г. опять отправился в Ананьи. С этих пор в Риме иногда бывало по два сенатора, из чего следует заключить, что одного из них назначала гибеллинская партия; впоследствии это сделалось правилом. Между тем гвельфы так хорошо оборонялись, что Григорий IX мог вернуться в октябре 1238 г. и принудить своих противников к покорности. Бывшие до сих пор сенаторами Иоанн Поли и Оддо Петр и Грегории ушли, и Иоанн де Юдиче был назначен папской партией единственным сенатором.

Он энергично выступил против гибеллинов и сломал их башни, а с ними вместе и многие прекрасные памятники древности, причем уничтожил, по-видимому, и часть дворца цезарей.

2. Неумеренность императора относительно ломбардцев. — Папа отлучает его от церкви, 1239 г. — Фридрих пишет к римлянам. — Его манифест к королям. — Контрманифест папы. — Трудное положение Фридриха II по отношению к тому времени. — Противоречия в нем самом Впечатление, произведенное на мир его письмами. — Ненависть к за ее денежные поборы. — Группировка партий. — Фридрих переносит войну в церковную область

Победа при Картенуово не имела ожидаемых последствии. Хотя упавшие духом миланцы и другие горожане обещали полное признание власти империи — вассальное подданство, отказ от Констанцского договора и расторжение союза но совершенно ослепленный император требовал безусловного подчинения; тогда благородные граждане приняли геройское решение до последнего человека защищать свою свободу. Стойкое сопротивление городов еще раз спасло папство и скоро император, казавшийся итальянцам лишь безграничным деспотом, увидел что счастье от него отворачивается. Даже присоединение к нему короля Конрада в июне 1238 г. не принудило Брешию к сдаче; горожане не только выдержали убийственную осаду, но и заставили императора отступить от города, что уменьшило его престиж. Стараниями папы был заключен также союз двух великих морских городов, Генуи и Венеции, тогда как в Риме гвельфская партия снова приобрела господство.

Все это побудило Григория вторично начать борьбу со своим могущественным противником и открыто стать на сторону ломбардцев, хотя он и не имел никакого права вмешиваться в борьбу императора с мятежниками против империи. В казавшийся благоприятным момент он сам вызвал самую ожесточенную из войн, бывших между государством и церковью, и заставил Фридриха, как зачинщика, защищаться. Он еще раз 20 марта отлучил его от церкви без фактических основании, и на этот раз римляне не мешали ему. Манифестом он объявил всему христианскому миру об отлучении императора и освободил от присяги его подданных. В старательно составленном перечне грехов Фридриха он прежде всего выставляет то, что император подстрекал город Рим к восстанию против церкви, тогда как в действительности он в 1234 г. спас господство Святого престола.

Когда император в Падуе получил известие об этом объявлении воины, он созвал сейм и через своего канцлера Петра изложил в блестящей речи доказательства своей правоты и неправоты Григория; затем он выпустил в свет свой манифест. Римлян он упрекал в том, что они не помешали опрометчивому поступку папы: «Нам больно, — писал он им, — что римский священник позволил себе в самом Риме нагло клеветать на римского императора, строителя города, благодетеля народа, и граждане при этом не оказали ему никакого противодействия; нам больно, что во всем роде Ромула, между всеми благородными и квиритами, в числе стольких тысяч, не нашлось ни одного человека, который бы возвысил недовольный голос против сделанной нам несправедливости, а мы еще только что присоединили к бывшей в городе военной добыче от древних триумфов новые трофеи наших побед». Он призывал римский народ единодушно восстать в отмщение общей обиды и защитить императора под страхом в противном случае его немилости.

В тот же день послал он ко всем христианским правителям письма, написанные Петром де Винеис, в которых он оправдывался против обвинений, возводимых на него папой, рассказывал о несправедливостях, которым он подвергался от церкви со времени смерти своего отца, изображал Григория IX как честолюбивого и алчного священника, ложного пророка, недостойного папского сана. Он взывал к правителям, чтобы они соединенными силами противостали его чрезмерным притязаниям, и апеллировал к созываемому для разбора его жалоб собору. «Из моря вышел зверь, исполненный имен богохульных, который опустошает все своими лапами, как у медведя, и своею пастью, как пасть льва; телом же он подобен барсу. Зев его отверзается, чтобы извергать хулу на Бога, и не устает произносить такую же хулу на его скинию и на живущих на небе». Такими апокалиптическими аллегориями начинает Григорий свой контрманифест от 21 июня. Эта знаменитая энциклика, в которой жгучая ненависть облечена в торжественность ветхозаветных форм речи, есть один из самых замечательных памятников великой борьбы между империей и папством, римского высокомерия и опьяненной ненавистью страсти священства, его, подобной грому труб, прорицающей речи и его могучей энергии. Григорий старался опровергнуть все обвинения Фридриха, но только здесь в первый раз он обвинял его также в посягательстве на духовную власть и публично клеймил его как богоотступника.

Новое положение, достигнутое папством через иннокентьевское церковное государство, с одной стороны, и новое положение, приобретенное в Италии Штауфенским домом через сицилийское наследство, — с другой, сделались вместе с Ломбардией практическими причинами страшного раздора: церковное государство явилось выражением не только гвельфско-национального направления папства, но и его светской власти вообще; Сицилия была реальной основой для гибеллинской, имперской, идеи. Папы требовали себе верховного ленного права на это королевство, а император сделал его независимым от ленной связи с церковью; папы шли наперекор его намерениям; соединившись с гвельфской национальной партией, они старались помешать осуществлению Гогенштауфенского плана объединения Италии. Исходя из этих причин, борьба новой, созданной Иннокентием III папской монархии с новой императорской монархией разгорелась сильнее прежнего, и исконный разлад тиары и короны возрос в еще более страшном виде как противоречие вообще между политическими стремлениями и духом церкви. Этот доведенный до крайности контраст мог разрешиться только борьбой. Для Фридриха II дело шло о том, чтобы на будущее время отделить светскую власть от духовной, лишить папу всякого политического влияния и отнять у церкви светское владение. Разделение двух властей, этот великий гибеллинский принцип, на котором держится всякая гражданская и политическая свобода, равно как и свобода совести отдельных лиц, вообще все дальнейшее развитие человеческой культуры, было провозглашено с большой решительностью; это и была та реформа, к которой он призывал Европу. Он не мог достичь победы, потому что граждане и дух народа вообще были на стороне папства, а монархический дух в Европе тогда еще не созрел. Если бы великий представитель светских прав, призывавший к себе на помощь королей, нашел себе поддержку в городских сословиях, то папская власть уже тогда была бы разрушена; если бы идеи евангельских еретиков проникли в сознание современников, то разрозненные элементы ереси уже в то время соединились бы в великое течение Реформации. Но Фридрих был врагом демократии и в то же время жег еретиков на кострах. В нем не было никакого реформационного духа в позднейших столетиях; человечество не могло быть охвачено таким духом в то время, когда господствовали верование в папство, инквизиция и энтузиазм Франциска и Доминика; когда тщеславный монах-проповедник вроде Петра Амиенского или Фулько из Нельи мог торжествовать триумфы красноречия; когда его слово в одни час приводило к примирению многие тысячи враждующих граждан, трогало даже такого человека, как Эццелин, и признавалось могущественными городами за равное закону изречение оракула; в то время, когда сам Фридрих, даже в разгар сильнейшей борьбы его с папой, без всякой критики, спокойно признавал за истину притчу о двух небесных светилах, большем и меньшем, т. е. священстве и императорской власти. Естественными свойствами его эпохи больше, чем его собственными, объясняются странные противоречия в характере великого императора, который, будучи отлучен от церкви, предпринимал крестовый поход, сажал за один стол сарацин и епископов, сжигал миноритов и доминиканцев как друзей папы и еретиков как его врагов, был торжественно принят в общество цистерцианцев в Казамари и собственноручно возложил венец на мощи святой Елизаветы в Марбурге; который, подобно Арнольду Брешианскому, считал богатства церкви противными христианскому учению, а между тем его регесты наполнены жалованными дипломами церквям и монастырям и льготными грамотами о епископской юрисдикции.

Один английский хроникер описал впечатление, произведенное манифестами Фридриха в Германии, Англии и Франции. Британская нация была глубоко оскорблена своей неестественной ленной зависимостью от Святого престола, обвинительным приговором папы против великой хартии, наконец, бессовестным высасыванием ее имущества через назначение пенсий римскому духовенству, церковной десятины и налогов в пользу крестовых походов. Фридрих, говорили англичане, своей победой над Оттоном IV оказал большую услугу папе, чем сколько сам был ему обязан. Он не выказал себя еретиком, он писал папе вполне в тоне католического смирения; он восставал против его личности, а не против его сана; английская церковь ежедневно высасывается римлянами; но император никогда не присылал к нам ростовщиков и грабителей наших доходов. Однако тот же писатель признавал, что влияние папской энциклики было очень велико, а влияние императорского манифеста настолько ослабело, что весь христианский мир поднялся бы на Фридриха как на врага церкви, если бы алчность курии не уменьшила благоговения к ней народов. Мнение мира разделилось; но короли с удовольствием смотрели на ослабление империи, и, несмотря на со противление терявших свои доходы епископов, деньги из всех христианских источников продолжали по-прежнему притекать в кассу Латерана. Фридрих безуспешно жаловался на своего шурина Генриха III за то, что он разрешал в Англии добровольные сборы, с помощью которых папа покрывал расходы на войну с ним.

Хотя булла об отлучении Фридриха была беспрепятственно обнародована во Франции и даже в Англии, однако Григорий не нашел ни одного владетельного князя, который бы согласился служить ему в качестве антикороля против великого монарха, слава которого распространяла свой блеск на весь мир. Но и Фридриху не приходило на ум выставить антипапу. В церкви, объединенной и укрепленной Иннокентием III, раскол был невозможен. Исход борьбы зависел теперь главным образом от ломбардского союза. Милан и Болонья были еще твердыми опорами папства в Северной Италии. За него были союзные Генуя и Венеция, Аццо д'Эсте, граф С.-Бонифацио, Павел Траверсари в Равенне и Альберих ди Романо, отпавший от императора брат Эццелина; все это были вожди гвельфов. Из умбрийских и тусцийских городов большая часть была на стороне папы. За Фридриха выступили Эццелин с Падуей, Виченцей и Вероной; другие города, как Феррара, Мантуя Модена, Реджио и Парма; старый герой Салингверра, который скоро сошел со сцены; маркграфы Палавичини и Ланчиа; а также Энцио, молодой побочный сын Фридриха, король Торре и Галлуры в Сардинии, которого Фридрих 25 июля 1239 г. назначил имперским правителем Италии и который начал в это время свой короткий и блестящий жизненный путь.

Когда посредничество немецких епископов не удалось, в особенности вследствие того, что гермейстер Тевтонского ордена Конрад в июле 1240 г. умер в Риме, тогда оба противника начали войну. Фридрих решил смотреть на церковь только на враждебную ему политическую силу и задумал совершенно разрушить ее организацию внутри государства. Беспощадное преследование было карой за сопротивление епископов и низшего духовенства в сицилийском королевстве, а происки признанных вне закона нищенствующих монахов наказывались смертью, заточением или изгнанием; церковные же имущества всюду конфисковывались или облагались налогами. Эта участь постигла, между прочим, богатое аббатство Монте-Касино, которое было вполне секуляризованно. Предоставив своему сыну Энцио покорение Марки Анконы, император решил сам перенести войну в Церковную область и подобно Генриху IV или V уничтожить своего врага в Риме. Город Рим через это приобретал исключительную важность. Император говорили при дворе Григория IX, поклялся сделать папу нищим, бросить святыню псам и обратить в конюшню честнейший храм Св. Петра — пророческие угрозы, которые Фридрих не осуществил, если он даже когда-нибудь и высказывал их, но которые в гораздо позднейшее время при императоре Карле V были буквально выполнены на деле.

3. Города Церковной области переходят на сторону Фридриха. — Он основывает свою резиденцию в Витербо. — Отчаянное положение папы. — Почему Рим остался гвельфский. — Великая процессия Григория IX. — Отступление Фридриха II. — Перемирие. — Нарушение его папой. — Отпадение кардинала Иоанна Колонна. — Григорий созывает собор. — Взятие в плен прелатов у Монте-Кристо, 1241 г. — Татары. — Безуспешные переговоры. — Анибальди и Одо Колонна — сенаторы. — Матеус Рубеус Орсини — единственный сенатор. — Фридрих блокирует Рим. — Смерть Григория IX, 1241 г.

В феврале 1240 г. император вступил в Церковную область, заявив открыто о своем намерении включить ее снова в состав империи. Многие города Умбрии, Сабины и Тусции отворили ему свои ворота, и даже Витербо, до сих пор бывший вернейшим союзником папы, восстановившего его стены, отпал от церкви, не столько из расположения к императору, сколько из ненависти к Риму, остававшемуся на стороне папы. В нем Фридрих и установил свое местопребывание. Корнето также подчинился ему, а в Кампаньи с ним в союзе была гибеллинская партия в Тиволи, Он написал всем своим верным сторонникам, что настроенная в пользу империи палата Витербо с радостью приняла его, что все города в области Рима и Маритимы приняли подданство, а сын его Энцио в то же время овладел Маркой Анконой, «После этого мне ничего не остается, — говорил он, — как с триумфом вступить в город, где весь римский народ ожидает меня, восстановить снова древнюю власть империи и увенчать лаврами моих победоносных орлов». В напыщенных выражениях писал он к римлянам, как писали и до него многие другие императоры, обещал им возобновление их древней славы и приглашал их немедленно прислать к его двору своих проконсулов Наполеона, Иоанна Поли, Оттона Франджипане и Анджело Малабранка, чтобы он мог дать им отличия: имперские звания или наместничества. Император был близок к своей цели: только два дневных перехода отделяли его от Рима, где судьба Григория IX, как некогда Григория VII, всецело зависела от образа действий римлян. Франджипани (которым император еще в 1239 г. позволил восстановить их башню у арки Тита, а Оттона и Мануила одарил имениями в Неаполитанской области) предводительствовали там гибеллинами; но папская партия имела перевес, потому что Конти, Орсини и Колонна все еще стояли единодушно на стороне Григория. Благодаря этому папа в ноябре 1239 г. мог спокойно возвратиться в город и снова изрек проклятие на Фридриха.

Мужество старика, которому нечего было ждать от жизни, который не оставлял после себя наследников и сам был воплощенным принципом своей церкви не представляет ничего удивительного, но поведение римлян могло бы удивлять, если не принять во внимание, что у них были серьезные причины, заставлявшие их держать сторону скорее папы, чем императора. Если бы Фридрих II овладел Римом, то он тотчас же уничтожил бы устав Капитолия и превратил сенатора в своего управителя. Господство папы в Риме было мягко и слабо, господство же императора отъявленного врага всякой городской автономии, который при Витербо сражался с самой римской республикой и во всякий момент мог передать ее снова папе, не было таким. Этим объясняется, почему римляне не воспользовались случаем восстать против владычества Святого престола, которое они, против воли, принуждены были признать в 1235 г. Патриоты стали на сторону Григория IX, и таким образом в силу этих обстоятельств папа еще раз сделался настоящим представителем и защитником национальной самостоятельности Рима.

Правда, гибеллины поднялись смелее, как только императорские войска подошли к воротам города. Множество голосов кричали: «Император! Император! Мы сдадим ему город», и Григорий IX мог ожидать окончательного отпадения непостоянного народа, который уже много раз изгонял его. В такой крайности он устроил 22 февраля торжественную процессию, при которой реликвии Святого Креста и головы апостолов были перенесены из Латерана в храм Св. Петра. Положив их на главный алтарь, папа снял с головы тиару, положил ее на них и воскликнул: «Вы, святые, защитите Рим, который римляне хотят предать». Это произвело ожидаемое действие на толпу, которая легко трогается мистериями и театральными сценами. Многие римляне из собственных рук папы взяли крест, чтобы идти с ним против императора как язычника и сарацина. Фридрих, бывший вблизи, в Витербо, смеялся над числом и положением этих крестоносцев, которые должны были испытать его самый тяжелый гнев, попадая в его власть, но Григорий был убежден, что внезапное обращение римского народа было действием небесного чуда. Император, войско которого было слишком слабо, чтобы успешно атаковать Рим, увидел, что его надежды не сбылись. 16 марта он из Витербо ушел в Апулию и только в письмах выражал свое недовольство римлянами. Летом он двинулся в Марки, не трогая римской Кампаньи. Он согласился даже на перемирие с папой, но отказался включить в него ломбардцев. Склонные к миру кардиналы, среди которых умеренные составляли сильную оппозицию, требовали созвания общего собора, который решил бы спор. Тем временем полученные папой большие денежные средства неожиданно дали ему возможность еще в течение года покрывать военные издержки, вследствие чего он объявил о прекращении перемирия, которого он ранее сам добивался. Кардинал церкви Санта-Прасседе Иоанн Колонна, бывший посредником при заключении перемирия, счел свою честь оскорбленной и с этого времени открыто перешел на сторону императора. С него начался решительный поворот его знаменитого дома в сторону гибеллинов. Иоанн был второй кардинал из рода Колонна; он был любимцем Гонория III, а при Григории IX несколько раз был легатом и еще в 1239 г. был послан в Марку Анкону, чтобы вести борьбу с Энцио. В коллегии кардиналов этот гордый и богатый магнат был самым влиятельным лицом. Его отпадение не могло быть приписано алчности или злобе, но было протестом против властолюбия Григория, страстность которого увлекала церковь на гибельный путь. «Такие признаки, — восклицал английский летописец, — ясно показывают, что римская церковь навлекла на себя гнев Божий; ибо ее правители заботятся не о душевном спасении народа, но о наполнении собственных кошельков; они стараются приобрести не души для Бога, а ренты для себя; они притесняют священников и посредством наложения церковных штрафов, ростовщичества, симонии и множества других ухищрений нагло захватывают себе чужое добро».

За возмущением кардинала последовал еще более жестокий удар для папы.

9 августа 1240 г. из аббатства Гротта Феррата он созвал в Рим собор на ближайшую Пасху. Мысль о соборе исходила от императора, но теперь уже Фридрих не мог допустить судебного решения трибунала, заранее неприязненно к нему настроенного тогда как его победоносное оружие сделало его господином большей части Северной и Средней Италии и когда его враг находился в самом стесненном положении а сам он был полон надежды продиктовать условия мира в Риме. Поэтому он послал духовенству письменные извещения, в которых запрещал ему ехать на собор, настойчиво отговаривал его от этого и отказывал ему в охране безопасности. Замечательное письмо одного независимого клирика рисует нелестную для Рима картину опасностей, ожидавших епископов в самом городе. «Как можете вы, — говорит он, — быть в безопасности в Риме, где все, граждане и духовенство, ежедневно сражаются за и против обоих противников. Жара там невыносимая, вода гнилая, пища грубая и сырая; воздух там можно ощупать руками, и он кишит москитами; всюду множество скорпионов; народ грязен и отвратителен, полон злобы и бешенства. Под всем Римом выкопаны пещеры, и из катакомб, наполненных змеями, подымается ядовитый и смертоносный туман».

Многие прелаты Испании, Франции и Верхней Италии, несмотря ни на какие опасности, не отказались от путешествия в Рим. Легат Григорий из Романьи, кардиналы Иаков Пекорарио из Пренесте и Оттон (церковь Св. Николая) собрались в Генуе. Путешествие со слепой самоуверенностью было предпринято на генуэзских кораблях и продолжалось до тех пор, пока на высоте мыса Мелориа они увидели паруса Пизанской республики и сицилийского флота, которые с боевыми намерениями шли к ним навстречу. Знаменитое морское сражение 2 мая 1241 г. возле островов Монте-Кристо и Джиглио было одним из самых удивительных зрелищ, когда-либо виданных на море. Более ста прелатов, кардиналов, епископов и аббатов были трепещущими зрителями смертоносного боя и вместе с тем являлись его целью и наградой победы. После того как генуэзские галеры были рассеяны и вместе с войсками и прелатами отчасти были потоплены, отчасти взяты в плен, императорский адмирал со своей добычей, торжествуя, направился в Неаполитанский залив. Несчастные священники в течение трех страшных недель плыли по морю, в оковах, страдая от жары, голода, жажды и насмешек грубых матросов, пока не достигли темниц Неаполя или Сицилии. Здесь они повесили, как жаловался вместе с ними папа, арфы свои на плакучих ивах Евфрата и стали ждать приговора фараона. Захват духовных лиц обратил на себя общее внимание и наделал много шума; церковь никогда не простила императору этого «безбожного посягательства». Он получил в Имоле известие об этом смелом нападении, освободившем его от собора. Счастье покровительствовало его знаменам: Генуя была унижена, Милан побежден верными павийцами, Беневент завоеван, геройская Фаэнца после долгой осады пала 14 апреля. Поэтому Фридрих решил, вместо того чтобы осаждать Болонью, снова идти на Рим; Фано и Сполето покорились ему в июне, и, двигаясь через Риети и Терни, он подошел к Риму, к чему его побуждал кардинал Колонна. Так война между папой и императором разгорелась новым пламенем, и насколько она была бедственна для Европы, видно было из того, что как раз в это время к стыду ее, пришло известие о нападении с Востока диких варваров. Татарские орды Октая опустошили Россию, Польшу и дунайские страны и возобновили на латинском западе тот страх, который некогда предшествовал гуннам. Христианский мир умолял императора и папу о спасении, но, к своему глубокому стыду, слышал от папы проповедь крестового похода против императора, а от императора — что он лишь тогда может пойти против татар, когда принудит к миру папу. В июне 1241 г он написал римскому сенату, что им получено уведомление о наступлении татар на границы империи; он идет форсированным маршем, чтобы заключить мир с папой; город должен восстать и помочь ему, чтобы он после окончания итальянских смут мог отвратить от империи безграничное бедствие.

Он отправил послов к папе; даже его родственник Ричард Корнваллийский, возвратившийся в июле с Востока, был в Риме в качестве посланника, но не наше доступа к Григорию. Этот непреклонный старик хотел, подобно Григорию VII скорее умереть, чем уступить. Несмотря на отпадение кардинала Колонна и его дома, у него еще были друзья в Риме. Правда, в начале 1241 г. Анибале дельи Анибальди и Оддо Колонна, племянник кардинала, занимали должности сенаторов; следовательно, императорская партия с этого времени стояла рядом с папской, но так как эти сенаторы в марте снова утвердили мирный договор 1235 г., то из этого следует, что Григорий все-таки оставался господином в городе. Ему даже удалось в мае 1241 г, перенести новый выбор сената на Орсини, противников Анибальди и Колонна и вождей гвельфов: Матеус Рубеус сделался единственным сенатором. Этот знаменитый человек, бывший когда-то покровителем св. Франциска, был сын Иоанна Гаэтани Орсини и Стефании Рубеа, внук Урсуса, родоначальника их дома. Он сам был родоначальником могущественного рода, который разделился на много ветвей. Его сыновья и внуки наполняют римские летописи своими именами и делами на папском троне в звании кардиналов и в сенаторском кресле в Капитолии.

Если Рим остался верен папе, то он был обязан этим исключительно неутомимому рвению главы гвельфов. Опасность была велика, так как гибеллины восстали при известии о победах Фридриха. Кардинал Колонна, призывавший их к восстанию, и бывший сенатор Оддо укрепили свои дворцы в термах Константина и гробницу густа, которая под простонародным названием Л я г у с т а снова в это время появляется после долгого забвения. Она еще в старину была ядром принадлежавших Колонна укреплений на Марсовом поле, к числу которых принадлежало также близлежащее Monte Citorio (Mous Acceptorii). Матеус Рубеус повел свои дружины на штурм этого мавзолея, где, может быть, находился сам Оддо, тогда как кардинал был в Палестрине, оттуда он занял для императора Монтичелли, Тиволи и Луканский мост на Анио. Фридрих удивлялся, найдя в кардинале такой воинственный дух и такую сильную себе поддержку; следуя его призыву, он пошел в Тиволи, который добровольно отворил ему ворота. Войска его опустошили всю страну от Монте Альбано и Фарфы до Латинских гор. Он велел разрушить Монтефортино, укрепленный племянниками Григория IX, Конти, и из ненависти к папе приказал заковать пленных. Только одна разрушенная башня осталась здесь как памятник его мести. Отсюда в сопровождении кардинала он отправился в замок Колонна и в конце августа был в Гротта Феррата. С этой возвышенности, на которой раньше стояли лагерем Генрих IV, Генрих V и Барбаросса, он хотел взять город силой или голодом. Рим лежал вблизи перед ним, окутанный лихорадочно-влажными летними туманами, а его враг томился в палящей неподвижной атмосфере августа месяца.

В это время в его лагерь прибыли гонцы с вестью: папа умер! Если верно, что Григорий IX достиг почти ста лет, то он был готов к смерти в любой час каждого времени года; но заключение в Риме в августе месяце может справедливо считаться непосредственной причиной его смерти. Церковь назвала его жертвой императора. Уходя из мира, этот непреклонный старец был похож на генерала, умирающего в своих окопах на виду у врага. На своем смертном одре он видел этого врага, победоносно стоящего вместе с вероломным кардиналом у ворот Рима, и его прощальный взгляд падал вблизи на развалины церковного государства, а вдали — на разрушение христианских стран, обращенных татарами в дымящиеся пустыни. Григорий IX умер 21 августа 1241 г. в Латеране.

4. Фридрих возвращается в свое королевство. — Избрание и скорая смерть Целестина IV. — Кардиналы рассеиваются. — Церковь остается без главы. — Союз Рима, Перуджии и Нарни, 1242 г. — Римляне идут на Тиволи. — Фридрих опять идет против Рима. — Основание Флагелл. — Фридрих снова в Латинских горах. — Альбано. — Ариция. — Via Appia. — Неми. — Чивита Лавиния. — Генцано. — Дом Пандульфи. — Местности на Тускуланской стороне гор. — Гротта Феррата. — Тамошние бронзовые статуи

Чтобы показать миру, что он вел войну только с Григорием IX, а не с церковью, император тотчас прекратил военные действия против Рима. В сентябре он вернулся в Апулию. Между тем десять кардиналов находились в городе в беспомощном и небезопасном положении; сенатор, как глава республики, запер их всех в Септицонии, чтобы принудить их к скорому выбору. После долгих раздоров между григорианцами и членами умеренной оппозиции, которые советовали покориться императору, после мучений заточения, сходного с тюремным и даже стоившего жизни одному кардиналу, избранным 1 ноября 1241 г. оказался миланец Готфрид, епископ Сабины, под именем Целестина IV Но этот болезненный старик уже через семнадцать дней умер; вероятно, кардиналы выбрали его в качестве переходного папы.

Престол св. Петра оставался пустым, как после смерти Григория VII; римляне шумели; сенатор грозил новым заточением. Был ли это угадок духа, или рассчитанный план обратить народное мнение против Фридриха как виновника такой безграничной смуты, только несогласные кардиналы покинули церковь в самом бедственном состоянии. Они заперлись кто в Ананьи, кто в своих замках. Следствием этого было то, что папский престол оставался незанятым в течение неслыханно долгого времени, так что церковь почти два года была без главы. Сенатор Матеус Рубеус остался на бреши, покинутой трусливыми кардиналами. Под его знамена собрались все друзья папства. Они повели удачную войну против гибеллинов, главное укрепление которых, мавзолей на Марсовом поле, уже в августе было взято и разрушено. Народ разрушил дворцы Колонна, схватил и заключил в тюрьму кардинала, так как этот самый могущественный сторонник императора прибыл в Рим на выборы папы и остался там после избрания Целестина IV Матеус Рубеус приобрел союзников также и вне Рима; он заключил с Перуджией, Нарни и другими гвельфскими городами союзный договор, согласно которому эти общины обязались стоять заодно против императора и не заключать с ним мира до тех пор, пока будет продолжаться война между ним и церковью. Этот союзный договор был заключен 12 марта 1242 г. у церкви Св. Марии в Капитолии. Между тем Фридрих II не делал никакой серьезной попытки овладеть Римом. Еще полстолетием раньше каждый император, находясь в его положении, взял бы город силой, возвел бы в папы кого-нибудь из полновластной патрицианской аристократии и продиктовал бы ему мирные условия; но Фридрих не мог этого сделать. С его стороны было, по-видимому, ошибкой не освободить всех захваченных во время морского сражения прелатов, в числе которых находились еще два кардинала Иаков и Оттон. Такой великодушный поступок принес бы ему больше пользы, чем могла дать отсрочка избрания папы, которого он наконец должен был сам желать чтобы заключить с новым папой мир, в котором Фридрих край не нуждался.

В феврале 1242 г. он отправил послов к кардиналам, собравшимся в Ананьи, чтобы уговорить их приступить к избранию папы; тогда же он велел перевезти обоих пленников из их тюрьмы в Капуе в Тиволи. Сам он не вступил бы так скоро в римские пределы, если бы к этому не побудили его сами римляне, так как они в июне 1242 г. выступили с войском против Тиволи, в котором император оставил гарнизон под начальством Фомы де Монтенигро. Ввиду этого Фридрих пошел в Марсийскую область и расположился лагерем возле озера Челано на тех полях, где всего через 26 лет его славный род в лице его внука нашел свою гибель. Он так же мало это предчувствовал, как и сопровождавший его в Авеццано молодой граф Рудольф Габсбургский мог предвидеть, что он сам наденет императорскую корону после падения Гогенштауфенов.

В июле Фридрих снова двинулся на Рим, опять раскинул свой лагерь в Альбанских горах и наказал римлян опустошением Кампаньи, как за их неприязненные действия против Тиволи, так и за насилия, учиненные ими над кардиналом Колонна и другими духовными лицами, сторонниками империи. Однако и теперь его предприятия не имели серьезного характера, так как уже в августе он возвратился за Лирис, на берегу которого, против Чепрано, он год тому назад заложил новый город Флагеллэ.

Христианский мир видел церковь без папы; великая духовная монархия, казалось, превратилась в олигархию, так как курия из немногих пребывавших в Ананьи кардиналов осуществляла церковную власть. Слышны были многие голоса, обвинявшие их в измене из корыстолюбия и властолюбия, тогда как сами они сваливали всю вину на императора. К нему и к курии отправлялись умоляющие и угрожающие посольства, и сам Фридрих настоятельно требовал от кардиналов, чтобы они наконец избрали главу церкви. Он еще раз пришел с большим войском в мае 1243 г., вступил около Чепрано в Латинские горы и опустошил имения кардиналов; его сарацины даже разрушили до основания город Альбано.

Печальная гибель этого епископского города дает нам повод бросить взгляд на тогдашнее состояние этой горной страны, где когда-то на берегу вулканического озера находилась Альба-Лонга, баснословная метрополия Рима. В то время, когда на этих высотах стоял лагерь Фридриха II, уже существовали почти все замки, которые там находятся в настоящее время. Альбано возник еще во времена упадка Римской империи из развалин известной виллы Помпея, перешедшей потом к Цезарю (Albanum Caesaris). Мы видели раньше, что этот город был резиденцией Латеранского епископа, потом мы неоднократно встречались с ним во время готских войн. Ни римским баронам, ни городу Риму не удалось взять его в свое владение, хотя в XII веке римляне несколько раз нападали на Альбано, а один раз даже сожгли его. Во времена Пасхалия II это поселение составляло собственность папы, и Гонорий III в 1217 г. подарил его тамошнему кардиналу-епископу. В это время род Савелли, покровителем которого был Гонорий III, владел там, кроме замка Сабеллум, также многими другими имениями, а в конце XIII века получил баронство в Альбано.

Маленькая Ариция была еще в первобытные времена известна как один из древнейших городов латинского союза. Она была родиной Августа или его матери Аттии и славилась своим святилищем Дианы Арицины. Варвары разрушили старинное поселение, но оно вновь возникло в 990 г. в виде замка, в котором Гвидо из Тускуланского дома был герцогом. Пасхалий II в начале XII века отдал Арицию во владение этому графскому роду, от которого она перешла к Малабранкам. Гонорий III снова возвратил ее церкви, чтобы дать ее в удел родственникам своего дома. Положение обоих этих поселений на Via Appia не давало еще им большого значения; так как эта знаменитая дорога сделалась непроходимой для войска, то сообщение между Неаполем и Римом давно уже производилось по Via Latina от Капуи на С.-Джермано и Чепрано или через Марсийскую область по Валерии от Альбы на Карсоли и Тиволи. Аппиева дорога, разрушенная и заболоченная, никогда не обратилась из военной дороги, какой она была еще в готские времена, в дорогу для крестоносцев. Когда пилигримы с Востока высаживались в Бриндизи, то они от Капуи шли по другим дорогам. Многочисленные почтовые станции, тщательно отмеченные между Капуей и Римом в путеводителе Антонина и в иерусалимском расписании для путешественников, давно уже были заброшены и разорены.

Фридрих мог еще видеть на берегах Альбанского озера более многочисленные остатки гробниц, храмов и вилл, чем сколько их там находится теперь. Знаменитый союзный храм Юпитера Latiaris еще стоял на вершине Альбанской горы в виде больших развалин, но древний Mous Albanus получил уже название Monte Cavo. Тогда еще показывали остатки храма Арицинской Дианы или знаменитого Немуса — рощи, посвященной этой богине, в кратере, где находится красивое озеро, окаймленное фиалками, на берегу которого расположен теперь городок Неми. Это святилище Дианы после падения Римской империи стало церковным владением (Massa Nemus), а позже Тускуланские графы построили там укрепленный замок.

Вблизи Альбано еще существовал Ланувиум, родина Антонина Пия, или в виде развалин, или же на развалинах древнего города возник новый Чивита Лавиния. Генцано возник, кажется, из древнего Fundus Gentiani, где впоследствии род Гандульфи построил башню. Эти владетели с герланским именем Гандольф были, кроме графов Тускуланских, единственными баронами, основавшими свое владение в этой местности Латинских гор. Они водворились рядом с Альбано на развалинах императорской виллы и построили там замок, который еще и теперь носит их имя. В начале XIII века это был многочисленный владетельный род, который, однако, исчез уже к концу этого века, и тогда Кастель-Гандольфо перешел во владение Савелли. Старинная Tunis Gandolphorum только со времени Урбана VIII превратилась в известную папскую виллу, единственную загородную дачу, принадлежащую теперь папе в Латинских горах.

Таким образом, Савелли приобрели со времен Гонория III много имений вокруг озер Альбанского и Неми. Против них, на другой стороне тех же гор, Колонна, наследники Тускуланских графов, уже издавна владели имениями и замками. Кроме их родового замка Колонна, им принадлежал также Монте-Порцио. Некоторые известные и старинные замки в долине, прорезывающей Латинские горы, когда-то принадлежавшие Тускуланским графам, еще существовали, как, например, Альгид, на знаменитой, посвященной Диане, горе того же имени, представляющий в настоящее время груду развалин, или Молара, древняя Роборария, которая в XIII веке перешла к Анибальди и название которой сохранилось теперь только в форме Массарии. Тускулум во время Фридриха II уже 50 лет лежал в развалинах, него бывшие жители населили другие более старинные города, как, например, Рокка ди Папа, упоминавшийся уже во времена Люция III, Рокко Приора (Arx Perjurae), Монте Компатри или Фраскати и Марино.

В то время как Колонна, Анибальди и Орсини владели Тускуланской стороной гор, там продолжал процветать греческий монастырь Св. Нила, Гротта-Феррата, — одно из наиболее значительных аббатств римской области. Владение базилианских монахов простиралось на большую часть гор и на Понтийские болота до Неттуно. Они охотились за дичью для своего стола, ловили щук, стерлядей и миног в озере Фолиано, в озере Турнус возле Ардеи, в Остийском бассейне и в Тибре до Мармораты. На цветущих склонах этих гор Фридрих II неоднократно разбивал свой лагерь. Его пытливый взгляд заметил у монастырской церкви две бронзовые статуи, изображавшие человека и корову и служившие для укращения монастырского колодца. Он велел отправить обе древности, остатки античной виллы, в качестве военной добычи, чтобы украсить ими свою сарацинскую колонию Лучерию.

Глава VI

1. Избрание Синибальдо Фиески папой под именем Иннокентия IV, 1243 г. — Мирные переговоры. — Папа прибыл в Рим. — Отпадение Витербо от императора, приступы которого к этому городу отбиты. — Анибальди и Наполеон Орсини, сенаторы. — Прелиминарный мир в Риме. — Император отступает от Рима. — Бегство папы в Геную, 1244 г.

В течение нескольких недель император держал Рим в осаде, пока кардиналы стали его просить приостановить опустошения, так как они скоро собираются приступить к выбору папы. Еще в августе предыдущего года он освободил кардинала Оттона, теперь же. в мае, отпустил также и Иакова Пренестского и многих других захваченных им прелатов и в половине нюня возвратился в свое королевство и выжидал там результата выборов. Впрочем, относительно последнего, надо думать, между ним и кардиналами состоялось соглашение. Наконец, 25 июня 1243 г. они провозгласили в Ананьи папой церкви кардинала С.-Лоренцо в Лоцине. Синибальдо Фиески принадлежал к генуэзскому дому графов Лаванья, которые, получив от императора ленные права, считались имперскими магнатами. Он считался одним из лучших ученых юристов своего времени, но в политических делах церкви ничем особенным не выделялся. Воспоминание о несчастной морской битве 3 мая было первоначальной причиной избрания Фиески папой Иннокентием IV. Генуя была вознаграждена этим избранием, а новый папа приобрел сильную поддержку в морском могуществе своего родного города. Будучи кардиналом, он находился в дружественных отношениях с Фридрихом, который уважал его как прелата, склонного к примирению, почему и не имел прямой причины относиться с недоверием к его выбору. Во всяком случае это был мастерский ход, делавший честь благоразумию кардиналов. Если верно, что император, получив известие о выборе Синибальдо, сказал: «Я потерял доброго друга между кардиналами, потому что никакой папа не может быть гибеллином», то, значит, он правильно предусматривал будущее; если же эти слова и не были сказаны, то они превосходно выражали историческое положение вещей.

Изнемогая под тяжестью столь долгих военных походов, Фридрих желал примириться с церковью, тем более что твердость образа действий относительно Рима не привела его к желанной цели. Он поспешил поздравить нового папу и высказал надежду, что через посредство Иннокентия IV, бывшего его добрым другом, а теперь ставшего папой, прекратится долгая распря. Он послал адмирала Ансальдо да Маре и своих верховных судей Петра и Таддеуса в Ананьи и в то же время встретил в Мельфи мирных посланников папы.

После своего посвящения 28 июня Иннокентий IV оставался еще в Ананьи, потому что тут он был близко от императора, с которым велись оживленные переговоры. Только в конце жаркого времени года, 16 октября 1243 г., он отправился в Рим, где Матеус Рубеус все еще был сенатором. Римляне смотрели на нового папу с любопытством и корыстолюбивым ожиданием, а он не доверял им, потому что долгий промежуток времени, в течение которого Матеус управлял республикой как владетельный князь, должен был приучить их к независимости. Как только папа был в Латеран, так спокойствие его было нарушено навязчивостью кредиторов, требовавших обратно ссуду в 40 000 марок, данную одному из его предшественников Толпы римских купцов целыми днями наполняли своим криком залы папского жилища. Это было удивительное зрелище: папа, уже водворившийся в Риме, не может спастись от кредиторов и должен скрываться в своих покоях, пока не удовлетворит крикунов.

В Рим Иннокентий IV был вызван преимущественно происшествием, которое грозило внести расстройство в мирные переговоры. С 1240 г. император был владетелем Витербо; граждане этого города, отдавшиеся ему из ненависти к римлянам, служили добровольцами в его войне во время двукратной осады Рима, как из той же ненависти они служили когда-то и под знаменами Барбароссы. В июле 1242 г. они подошли совсем близко к городу и там разрушили замок Лангеццу; в июне 1243 г. они еще раз удовлетворили свою жажду мести на Кампании. Выбор папы объединил теперь обессиленных гвельфов вокруг нового главы и возвратил им мужество также и в Витербо. Фридрих построил здесь укрепленный императорский дворец, и это угрожало гражданам постоянным порабощением. Его военачальник Симон, граф Киети, жестоко подавил энергичное сопротивление противной партии и наполнил замок арестованными. Поэтому жители Витербо требовали его отозвания, а в то же время предводитель гвельфов Райнер, из дома Гатти, втайне собирал вокруг себя заговорщиков. Он вел переговоры с кардиналом Райнером Капоччи, который был легатом в Тусции, где Фридрих присоединил все папские владения к империи и назначил их правителем графа Рихарда Казертского. Витербо, утомившись владычеством императора, поднял в августе 1243 г. гвельфский клич: «Церковь! Церковь!» Заговорщики призвали из Сутри кардинала Райнера и тусцийского пфальцграфа Вильгельма и сентября отворили им городские ворота, после чего граф Симон был заперт и осажден в замке С.-Лоренцо. Райнер, тот самый энергичный кардинал, который за немного лет перед тем в союзе с императором защищал Витербо против римлян, принял присягу на верность церкви и заключил союз с римской республикой. Заключенные в замке настойчиво звали на помощь Рихарда Казертского и самого Фридриха; император немедленно явился и с 8 октября начал осаду этого важного города, в котором граф Симон находился в самом стесненном положении.

Иннокентий IV после некоторого колебания одобрил переворот, происшедший в Витербо; он послал своему предприимчивому кардиналу денег, увещевал римлян идти на помощь жителям Витербо, ободрял последних держаться твердо и собирал войска. Таким образом, папа уже во время мирных переговоров находился в войне с императором. Правда, теперь дело шло о том, чтобы вновь овладеть городом, находившимся в пределах признанного по договору церковного государства и имевшим неоспоримое право снова присоединиться к церкви. Римляне, когда-то бывшие злейшими врагами, а теперь ставшие союзниками Витербо, охотно выступили, чтобы овладеть добычей, в то время как император, подкрепленный 6000 человек, которых ему привел из Тосканы Пандольф де Фазанелла, энергично повел осаду восставшего города. Осада Витербо является достопамятным эпизодом в истории римского Средневековья. Маленькая тусцийская община, защищаемая одетым в броню кардиналом, покрыла себя военной славой, подобно Брешии. Все приступы были отбиты, а искусная вылазка, сделанная в ноябре, во время которой были с сожжены осадные машины, подвергла опасности самого Фридриха и заставила его отойти от Витербо. Великий император в пылу негодования затворился в своей палатке. Он согласился на предложения, сделанные ему от имени папы прибывшим в лагерь кардиналом Оттоном, который раньше был его пленником и в плену был лично оценен им. Он снял осаду. Согласно условиям договора, граф Симон получил 13 ноября свободный пропуск, однако уходившие были вероломно изрублены; обещанная бывшим в Витербо гибеллинам амнистия не была соблюдена; а также и римляне, занимавшие двусмысленное положение около Сутри, напали после отступления императора на Ронсильоне, взяли замок Вико, захватили графа Пандольфа и как пленника отправили за что в Рим. Император жаловался на нарушение договора, не будучи в состоянии за это наказать. Счастье отвернулось от него под стенами Витербо. Его бесславный уход в конце года в Пизанскую область ослабил его значение и возбудил и в других городах желание поднять гвельфское знамя.

Случай с Витербо и унижение Фридриха, которое, по его собственному признанию, «болезненно затронуло его сердечный нерв», не помешало, однако, продолжению переговоров; напротив, император и ушел от Витербо именно в расчете на мир. Папа относился к нему теперь как к человеку, потерпевшему поражение. Условия, которые он ставил Фридриху, были унизительны, так как налагали на него унижающее его достоинство покаяние, и тяжелы, так как он должен был, как побежденный, сложить оружие по отношению к ломбардцам раньше, чем сам он получит признание своих прав и снятие отлучения. Фридрих смотрел на занятую им Церковную область, отданную в управление наместнику, как на страну, доставшуюся ему по праву завоевания вследствие войны, вызванной Григорием IX. Империя снова отобрала себе земли, когда-то подаренные ею церкви, так как папы отплатили за этот добровольный подарок только неблагодарностью. Несмотря на это, император хотел возвратить их церкви с тем, чтобы получить их от нее в лен за уплату подати. Когда же Иннокентий IV не согласился на предложение передать императору в ленное владение Церковную область, то Фридрих отказался от него и хотел удержать за собой лишь некоторые коронные права. В марте 1244 г., когда он находился в Аквапенденте, переговоры пришли к концу в Риме, где о заключении мира очень старался бывший там в это время византийский император Балдуин, приехавший просить о защите. Императорские уполномоченные подчинились крайне невыгодным статьям мирного договора: они обещали сполна возвратить Церковную область, признать духовную власть папы над всеми государями, помиловать всех приверженцев папы и все это раньше, чем будет установлен срок снятия отлучения. Именно этого-то Фридрих и желал больше всего, а упрямый папа связывал снятие отлучения с выполнением вышесказанных условий. 31 марта 1244 г. полномочные послы Раймунд, граф Тулузский, Петр де Винеис и Таддеус Суесскии клятвенно подтвердили в Латеране от имени их государя предварительные условия мира в присутствии императора Балдуина, сенаторов Анибала дельи Анибальди и Наполеона Орсини и римского народа. Этого так мало ожидали, что папа велел тотчас переписать договор и публично продавать в Латеране в виде летучих листков по шести денаров, что очень рассердило императора.

Мнение церкви и даже голос англичанина Матиаса Париса, летописца, не сочувствовавшего направлению тогдашнего папства, было таково, что император тотчас же нарушил этот договор. Но эти обвинения неосновательны. Со стороны Фридриха было большой ошибкой подчиниться условиям, которых он не мог выполнить не отказавшись от императорского достоинства. Когда он увидел, что папа лукаво старается уклониться от полного определения неясных статей, которые должны были служить только основанием для формулы, вполне установляющей все частности тогда он приостановил исполнение договора, удерживая Церковную область в виде залога. Папа не интересовался серьезно заключением мира. У него была только одна мысль — преодолеть своего соперника с помощью собора, но собор нельзя было созвать в Италии. Главным препятствием для примирения продолжало быть отношение империи к Ломбардии, о которой в договоре неопределенно говорилось, что она подлежит амнистии. Фридрих не соглашался подчиниться условиям прелиминарного мира как окончательным, так как это значило бы безусловно сдаться на волю папы и ломбардцев. Он не хотел освободить ломбардских пленных прежде, чем города не присягнут ему в верности и не откажутся от Констанцского договора. Он требовал снятия с него отлучения, а папа не соглашался на это до тех пор, пока ему не будет возвращена до последней крепости вся Церковная область и пока ломбардский городской союз не будет включен в мирный договор.

Сам Рим давал ему повод к подозрению. Хотя император и заявил, что он предоставляет папе самому решить спор с римлянами, однако было известно, что он имел сношения с римскими гибеллинами, и ему ставили в вину тайное подстрекательство их. Он хотел стать твердой ногой в Риме и завладеть там франджипанским укреплением в Колизее. В апреле 1244 г., будучи в Аквапенденте, он убедил Латеранского пфальцграфа Генриха Франджипани и его сына Иакова уступить ему посредством обмена половину амфитеатра с построенным в нем дворцом. Но папа сейчас же признал этот договор ничтожным, потому что Франджипани получили их права на Колизей, заложенные ими римлянину Анибальдо, в ленное владение от церкви. В то же время он заставил префекта признать папскую инвеституру, так как император склонил и этого чиновника к получению назначения от него и таким образом, пытался снова обратить городскую префектуру в имперский лен, нарушая приобретенное для церкви Иннокентием III право назначения префектов. Папа требовал от Фридриха во всем полного отречения от имперских прав и возвращения к основал, установленным в Нейссе и Эгере. Как Иннокентий IV не доверял своему противнику, так и император относился к нему с такой же подозрительностью. Однако он сделал ему новые предложения и пригласил его на свидание в Нарни. Папа, по-видимому, соглашался; давно уже занятый своим хитрым планом, он назначил мая 10 новых кардиналов, чтобы усилить священную коллегию, и 7 июня уехал в укрепленную Чивита-Кастеллана. Отсюда он продолжал вести переговоры, назначив 9 июня своим уполномоченным портоского кардинала Оттона. Но тайно он посылал гонцов с настоятельными письмами к Филиппо Вичедомини, генуэзскому подесте. Девятнадцать дней пробыл он в Чивита-Кастеллана. Пока он обменивался здесь посланцами с императором, приплыл генуэзский флот в сопровождении трех

Фиески, родственников папы, и 27 июня бросил якорь у Чивита-Веккии. В Сутри, куда Иннокентий уехал в тот же день, он одновременно услыхал и о прибытии кораблей, и о приближении 300 всадников, посланных для того, чтобы его захватить. Последний слух был неоснователен и распространялся намеренно. Ночью 28 июня решено было бежать. Иннокентий IV опять превратился в графа Синибальдо, вооружился, сел на коня и в сопровождении нескольких верных людей, среди которых находился его биограф Николо де Курбио, и многих племянников, в том числе кардинала Вильгельма Фиески, поскакал, как рыцарь, по бездорожным полям и к утру достиг Чивита-Веккии и генуэзского флота. На другой день в порт прибыли еще пять кардиналов, которые не успели достаточно быстро поспеть за своим бойким повелителем. Другие семеро бежали переодетые по берегу в Геную. Трех других Иннокентий отпустил назад. Из них кардинала Стефана из С.-Мария в Трастевере он назначил своим викарием в Риме, Райнера — легатом в Тусции, Сполето и Марках, а Рихарда из С.-Анджело — ректором Кампаньи и Маритимы.

В день праздника верховного апостола, 29 июня, они вышли из Чивита-Веккии в море. В тот же день уполномоченные Фридриха, император Балдуин, граф Тулузский и верховные судьи Петр и Таддеус приняли в Чивита Кастеллана предложения курии и там же узнали о бегстве папы. Путешествие беглеца нарушалось бурями и страхом встречи с императорским адмиралом Ансальдо да Маре, который крейсировал в этих частях моря; сцена 3 мая могла бы повториться еще внушительнее, если бы случай привел его на встречу генуэзского флота. Пришлось искать защиты у острова Капрайи, возле Корсики; 4 июля по необходимости высадились в Порто-Венере, чтобы дать отдохнуть измученному папе, после чего украшенные флагами и пурпурными коврами корабли республики прибыли благополучно 7 июля в Генуэзскую гавань. Генуэзский народ под звон колоколов и пение торжественных хоров встретил своего соотечественника Фиески — папу, избежавшего сетей великого врага, а опьяненные радостью кардиналы, вступив на землю, возглашали стих псалмопевца: «Душа наша спаслась, как птица из сети птицелова; силок разорван, и мы свободны!»

2. Иннокентий созывает собор в Лионе, 1245 г. — Низложение императора. — Последствия этого приговора. — Воззвание Фридриха к государям Европы. — Контрманифест папы. — Настроение в Европе. — Чего хотел император. — Иннокентий IV решается на войну на жизнь или смерть против дома Гогенштауфенов

Бегство папы было мастерским ходом, благодаря которому действие великой драмы повернулось в его пользу. Оно выставило Фридриха гонителем, а Иннокентия мучеником, причем последний благодаря своему увенчанному счастьем мужеству явился и энергичным человеком. Оно произвело во всем мире глубокое впечатление и больше повредило престиж у Фридриха, чем это могло бы сделать большое проигранное сражение. Смущенный император послал графа Тулузского в Геную просить беглеца о возвращении и примирении. В длинном манифесте он изложил всему миру ход событий и описал переговоры, которые он вел с папой до момента его бегства: он видел себя вовлеченным в новую войну с церковью и в худшем положении, чем он был раньше. На месте Григория IX стал Иннокентий IV, т. е. на место горячего и страстного, но открытого и честного врага — недобросовестный и хитрый противник.

Папа пробыл три месяца в монастыре Св. Андрея близ Генуи, затем отправился во Францию, чтобы, подобно своим предшественникам, найти там себе приют. После многих затруднений он только 2 декабря достиг Лиона. Этот цветущий город, хотя и считавшийся подвластным империи, в действительности был независимой общиной и мог предоставить ему достаточную безопасность. Счастье дать у себя пристанище римской курии было, впрочем, сомнительно и дорого стоило. Иннокентий желал бы быть принятым в государстве какого-нибудь могущественного короля; но Англия и Арагон и даже Франция вежливо просили его избавить их от этой чести; поэтому он остался в Лионе. 3 января 1245 г. он созвал собор, на суд которого он не вызвал в законной форме императора.

Только 140 прелатов, большей частью из Франции и из померкнувшей уже Испании, которая даже выставила обвинителей против Фридриха, почти никого из Германии — таков был состав собора, созванного в июне в Лионе. Трудно было бы назвать этот романский собор вселенским. Он открылся 26 июня. Известный юрист Таддеус Суесский с достоинством и красноречиво защищал своего государя. Он просил отсрочки суда; она была дана, но срок был определен очень короткий. Император, бывший в Вероне, отправил новых послов, прибытия которых не дождались— 17 июля над ним снова было произнесено отлучение и великий император был объявлен низложенным. Приговор этот был торопливо прочитан папой пораженному неожиданностью собранию, и вообще процессу недоставало закономерной формы вызова к суду, основательных свидетельских показаний и надлежащей защиты. Адвокат императора, который уже апеллировал к будущему папе и к Вселенскому собору королей, князей и прелатов, в отчаянии ударил себя в грудь, услышав этот гибельный приговор; он заявил свой протест и уехал.

Решение Лионского собора было одним из самых роковых событий во всемирной истории; его убийственное действие низвергло древнюю германскую империю; но и церковь была очень глубоко поражена собственной молнией. Низложение императора имело теперь своим последствием противопоставление ему другого, тогда как Фридрих II не мог и думать о том, чтобы, подобно Генриху IV и его преемникам, бороться с папством оружием раскола. Теперь речь шла уже не о том, чтобы вытеснить церковного папу посредством императорского папы, а скорее о том, чтобы смирить духовную власть вообще, в лице папы поднявшуюся над уровнем властителей, и освободить светскую власть от ее деспотизма.

Фридрих обратился за помощью ко всем государям Европы. Его достопамятный манифест говорил им следующее: «Счастливыми называли в древности тех, кому чужое несчастье служило предостережением. Предшественник подготавливает судьбу преемника, и, как печать на воске, так пример отпечатывается на нравственной жизни. Если бы другие обиженные государи дали бы мне такой предостерегающий пример, какой я даю вам, христианские короли! Называющие себя сегодня пастырями притесняют сыновей тех отцов, милостыней которых они питались; они сами, сыновья наших подданных, забывают, кто их отцы, и, достигнув апостольского звания, не почитают ни императора, ни королей. Об этом свидетельствует дерзость Иннокентия. Созвав Вселенский, как он его называет, собор, он осмелился без вызова на суд и без доказательства вины присудить меня к низложению и тем нанес всем королям безмерное оскорбление. Чего только каждый из вас, королей, не может ожидать от дерзновения этого духовного властителя, когда он, не имея в светских делах надо мной никакой судебной власти, осмеливается низложить меня, того, который посредством торжественного избрания владетельными князьями и с согласия всей, тогда еще справедливой, церкви, волей Божией коронован был императорской диадемой. Но я не первый и не буду последним из тех, кого, злоупотребляя духовной властью, пытаются свергнуть с престола. Часть этой вины лежит на вас, потому что вы повинуетесь лицемерным святошам, властолюбие которых не утолило бы все воды Иордана. Если бы ваше легковерное простодушие не было введено в соблазн лицемерием этих книжников и фарисеев, то вы бы узнали отвратительные, невыразимые для стыдливости пороки этой курии и стали бы гнушаться ее. Они вымогают, как вам хорошо известно, большие доходы из многих королевств; это есть источник их безумного высокомерия. У вас, христиан, они просят милостыни, чтобы на эти средства у них пировали еретики; вы разоряете дома своих друзей, чтоб строить города врагам. Но не думайте, чтобы приговор папы мог сломить мою гордость. Моя совесть чиста — со мною Бог. Его призываю я во свидетели; моим всегдашним намерением было возвратить всех духовных лиц всякого ранга, особенно самых высокопоставленных, к апостольской жизни, к смирению Спасителя и к устройству чистой первобытной церкви. Тогда бы духовенство старалось обращать взоры свои вверх, на ангелов, блистать чудесами, исцелять больных, воскрешать мертвых и покорять князей и королей святостью жизни, а не силой оружия. Но эти служащие миру, опьяненные сластолюбием священники презирают Бога, потому что их религия потонула в потоке богатства. У таких отнять эти вредные имения, эту тяжесть их проклятия будет воистину делом любви; и к этому мы и все государи вместе с нами должны ревностно приложить свою руку, чтобы духовенство было лишено всего излишнего и, довольствуясь умеренным достатком, снова посвятило бы себя служению Богу».

На веские обвинения императора папа ответил чрезвычайным изобилием теоретических доказательств его права судить императора и королей; основным пунктом папского плана было: возвести в непоколебимый навеки закон то доказанное уже на практике предыдущими событиями положение церкви, что папа получил от Христа судебную власть над королями. Поэтому Иннокентий IV утверждал, что папа есть наместник Христа, который передал ему полную судебную власть на земле; что Константин передал церкви незаконную тиранию империи и только потом получил ее, как законную власть, в ленное владение от церкви; что оба меча принадлежат церкви, которая передает при короновании светский меч императору для своей защиты. Он говорил, что император по старинному обычаю должен приносить присягу на подданство папе, своему верховному феодальному господину, от которого он получает титул и корону. «Император упрекает церковь, пишет папа, за то, что она не так часто блещет чудесной силой, как то было в первобытные ее времена, что, согласно с пророчеством Давида, семя его сделалось могущественно на земле, и духовные пастыри блещут почестями и богатствами. Мы сами предпочитаем нищету духом, которая лишь с трудом может быть сохранена при избытке богатства; но мы утверждаем, что грешно не пользование богатством, а злоупотребление им». Это письмо есть важнейший документ относительно средневекового воззрения духовенства на значение папского сана. Иннокентий IV открыто опроверг им равновесие духовной и светской власти и прямо требовал для Святого престола соединения обеих властей. Европейским монархам не пришлось бы в течение веков бороться с этими безмерными, убийственными для всякой свободы принципами, если бы они тогда признали дело Фридриха своим делом.

Духовная жизнь Западной Европы делилась тогда между монашеством и рыцарством, между феодальным произволом и холопством, верующим фанатизмом и свободомыслящим еретичеством, между домашним, житейским трудом и тихой работой мысли, на бесчисленные направления, права, привилегии, государства в государстве, обособленные или кастообразно разграниченные; объединяющая, создающая национальное государство королевская власть еще только зарождалась. В запутанной ткани противоположных партийных целей, национальных стремлений интересов городских индивидуальностей и феодального владения одна лишь церковь являлась в виде твердой и хотя многочленной, но бесконечно простой системы, с ее иерархией, равномерно объемлющей все народы, с ее догмой и каноническим правом, с ее центром в Риме и бесспорным главой — папой. Церковь — духовная империя — становилась на место светской империи. Короли и страны сделались данниками папы; его судебные и податные учреждения были во всех провинциях, и все епископы признавали его верховенство. Тех же государей, к которым Фридрих II апеллировал против посягательства духовенства на светскую власть, папа призывал встать под знамя церкви, которая защищает свободу королей и народов от тиранических замыслов Гогенштауфенов, и мир примирялся с злоупотреблениями папской власти при мысли, что в ней он все-таки имел трибунал, привлекавший к ответственности и судивший и императора, и королей. Он признавал за папой эту судебную власть и только присоединялся к жалобам Фридриха на алчность клира, которая истощала его благосостояние. Эти жалобы были не новы. Свидетельства современников: епископов, государей, историков, поэтов — полны ими. Римская курия нуждалась в деньгах для своих возросших потребностей, а папа — для покрытия расходов на войну; поэтому христианские страны были обложены контрибуцией в виде церковной десятины. Англичане готовы были бы восстать против папы, если бы нашли поддержку в своем слабом короле. Еще более сильный отголосок нашел призыв Фридриха во Франции, где многие бароны заключили союз для защиты от посягательства клира на светские права. Первейшие магнаты, в числе которых были герцог Бургундский и граф Бретанский, заявили в статьях союзного договора, что королевство Франция было приобретено не на основании писаного права и не через овладение им духовенства, а посредством военной силы; что они аристократия страны, должны снова взять в свои руки отнятую у них судебную власть, а разбогатевшее вследствие своей алчности духовенство должно быть возвращено к бедности первобытной церкви.

Таким образом, голос Фридриха нашел себе отзвук в Европе; дух независимости в светском обществе возмутился против чрезмерной власти отклонившегося от Евангелия духовенства, но такие возмущения имели единичный характер. Отрешение папы от звания верховного судьи над властью государей и возвращение церкви к первоначальному, неполитическому положению через секуляризацию ее владений — такова была реформа, которую великий император хотел провести, но мог только высказать в виде предположения. Он не шел дальше тех положений, которые уже в эпоху Арнольда Брешианского или во время спора об инвеституре были глубже рассмотрены и убедительнее доказаны, чем в его время. Фридрих до своей смерти боролся с папством, обновленным его покровителем Иннокентием III, но все его нападки основывались на захвате папством политической власти, и ни одна из них не касалась его духовного авторитета.

Ни один каролингский, саксонский или франкский император не предоставил бы папе таких широких прав, как это принужден был сделать Фридрих II, после того как принципы Григория VII были одобрены миром и после того как сам Фридрих отказался от конкордата Каликста об инвеституре, признал низложение папой Оттона IV и воспользовался им как ступенью для достижения трона им самим, Факты говорили против него и отнимали силу у его утверждения, что папы не имеют судебной власти над королями. В его борьбе с папством он оставался одиноким и слабым, потому что он вел эту борьбу во имя отвлеченного и потому не имевшего практического значения понятия — империи или светской власти вообще, а не действительного государства и пострадавшей в своем праве нации. Королей никакая выгода не связывала с империей; они преследовали свои особые интересы и, кроме того, как и епископы, боялись отлучения и низложения. Напрасно проницательный император взывал к ним, говоря, что его дело есть также и их дело. То обстоятельство, что французский престол был занят в то время благочестивым, хотя и твердым по отношению к церкви человеком, а английский — слабодушным государем, дало папе неисчислимые преимущества. Генрих III, вероломно нарушивший великую хартию, нуждался в помощи папы против своих баронов; он не мог поддерживать своего родственника против той самой римской иерархии, которая обратила в церковный лен его собственное королевство; Людовик Французский, которого Фридрих просил быть третейским судьей, ограничился ничтожными переговорами, боясь впутать свою расцветающую и превращавшуюся в монархию Францию в дела империи. Германия, утомленная итальянскими войнами, в которых она уже перестала видеть войны за империю, вначале оказала римским проискам мужественное сопротивление, но затем она распалась на партии, выставила контркоролей и стала покидать великою императора, пока он путался в итальянском лабиринте и растрачивал свои духовные силы в стране, которая была слишком мала для его гения. За него высказался только не имевший в то время значения голос евангельских еретиков. Когда Церковь после Лионского приговора перешла из положения страждущей в решительное наступление, то всякое примирение сделалось невозможным. Папа определенно высказал, что он никогда не заключит мира с Фридрихом и не потерпит, чтобы он или его сыновья, «порождения ехидны», были на троне. Того, чего желал еще Иннокентий III, Иннокентий IV решил достигнуть во что бы то ни стало, именно низложения Гогенштауфенов па печные времена и возведения на императорский трои такого человека, который в качестве папской креатуры отказался бы от Церковной области и Италии.

Он вел войну всеми самыми недостойными средствами, к которым мог прибегать эгоизм светских властителен, каковы были: фанатическое преследование сторонников Фридриха во всех странах, докуда простиралась власть церкви, подстрекательство к отпадению, подкуп в целях всеобщей измены, коварные происки легатов и агентов, которые в поисках за новым императором возбуждали князей и епископов к восстанию и пытались даже соблазнить Конрада, сына императора. Толпы нищенствующих монахов наполняли сердца фанатизмом, и народы спокойно смотрели на то, как их имущество утекало в римские кассы и отпущение грехов за святой крестовый поход раздавалось тем, кто поднимал оружие против своего повелителя. Обет идти в крестовый поход превратился в обязанность воевать против императора. Уже Григорий IX публично заклеймил Фридриха как еретика; обвинение его в том, что он был врагом христианской веры, было могущественным оружием в руках духовенства. Его сарацинская свита, его свободомыслящий светлый ум давали ненависти поводы к ядовитым обвинением. Против императора, как язычника, во всех странах проповедовался крестовый поход, и немецкий владетельный князь, тюрингенский ландграф Генрих Распе, который весной 1246 г. принял на себя знание контримператора, не стыдился призывать миланцев на воину против Фридриха, «врага распятого». Император очень хорошо понимал, что при продолжении войны против папства его судьба будет такая же. как и императоров, его предшественников; он желал примириться с церковью, хотя бы даже па унизительных условиях; он доставил в руки некоторых епископов свое католическое исповедание веры. Они передали его в подлиннике папе, который его отверг. Иннокентии IV хотел гибели Фридриха и его рада; он сам принудил императора продолжать войну.

3. Заговор сицилийских баронов против императора и его подавление. — Военные успехи Фридриха. — Витербо и Флоренция подчиняются его власти. — Положение дел в Риме. — Письмо сенатора к папе с напоминанием о возвращении. — Папа жалует роду Франджипани в ленное владение Тарент. — Император хочет идти па Лион. — Отпадение Пармы: неудача императора. — Энцо взят в плен болонцами. Падение Петра де Винеис. — Смерть Фридриха II, 1250 г. — Его личность в истории

Италии продолжала оставаться главной ареной этой истребительной войны: только с итальянскими силами император мог продолжать в ней ведение войны. Во главе гибеллинов стояли: страшный, выродившийся в неистового тирана. Эццелин, Манфред, маркграф Ланчиа, Оберт Палавичини, тогда как король Энцио, заместитель императора, и другой его побочный сын, Фридрих Антиохийский, были наместниками в Тусции и Маритиме. Призывающие к восстанию, обращенные к народам Италии письма папы действовали также и в Сицилии, и даже при дворе императора. Иннокентий надеялся посредством устройства заговора продажных баронов отнять у императора основу его могущества в Италии и завладеть наследственной землей Гогенштауфенов, куда он послал в качестве легатов кардиналов церквей Св. Марии в Транстевере и в Космедине. В Сицилии было достаточно недовольных. Подчиненное законам государства, жестоко преследуемое духовенство, лишенное привилегий верховного суда феодальное дворянство, истощенное фиском городское сословие давали материал для восстания, к которому ревностно возбуждали странствующие агенты папы, нищенствующие монахи. Но основанная Фридрихом в его королевстве монархическая власть оказалась достаточно прочной; народ и города, вознагражденные за потерю своих свобод многими мудрыми законами, особенно направленными против баронов, не поднялись на своего государя. Заговор ограничился кругом аристократии, давшей себя подкупить имениями и почестями, так как был решен настоящий имущественный переворот; имущества сторонников императора отбирались у них и отдавались приверженцам папы. Теобальд Франческо, бывший до сих пор подестой в Парме, Пандольф Фазанелла, императорский военачальник в Тусции, владетели Сансеверино, Морры и Чикалы составили с папским легатом план заговора, в который входило покушение на жизнь императора. Фридрих открыл их умысел, когда он в марте 1246 г. стоял лагерем у Гроссето. Пандольф и другие бежавшие заговорщики нашли себе временное убежище в Риме, по поводу чего разгневанный Фридрих написал письмо сенаторам и римскому народу. Сам папа, который, соблазняя сицилийцев возвращением потерянных привилегий, возбуждал их языком демагога восстать против «второго Нерона», разбить цепи рабства и снова приобрести счастье свободы и мира, ревностно помогал заговору. Мы и теперь еще читаем его бессовестные письма к изменникам, которых он называет «славными сынами церкви, над которыми сияет лик Божий».

Император проследовал по пятам бежавших в Апулию мятежников; он истребил их в июле 1246 г. в их замках Скала и Капоччио; затем он снова вернулся на север, чтобы, согласно своему намерению, идти искать врага в самом Лионе. Счастье было на его стороне. Его полководцы одерживали победы в Тусции и в Умбрии; Маринус Эболи победил кардинала Райнера Капоччи и гвельфскую лигу граждан Перуджии и Ассизи, Камерино возвратился под власть императора, а Пиза и Сиена сражались за Фридриха против гвельфских городов. В римской области не только Корнето был в 1245 г. приведен к покорности пленом и казнью многих граждан, но и Витербо голодом был принужден отпасть от папы и сдаться Фридриху Антиохийскому (в 1247 г.). Этот же сын императора вступил также и во Флоренцию, откуда гвельфы были изгнаны, и синьория передала ему город. Это делало Фридриха II господином над всей Тосканой. Город Рим был предоставлен самому себе. Хроникеры молчат о состоянии его во время отсутствия папы, и сами имена правивших тогда сенаторов неизвестны. Что гвельфская партия все еще была здесь господствующей, доказывается письмом одного сенатора, который так же настойчиво уговаривал папу вернуться из Лиона, как это делали римляне столетием позже, когда их папы жили в Авиньоне. Уже в этом письме Рим, глава вселенной, называется безглавым, не имеющим своего пастыря и изображается в виде скорбной вдовы, а папе напоминается легенда о бегущем апостоле Петре, который, встречая Спасителя, спрашивает его: «Domine, quo vadis?» — и слышит в ответ: «Я иду в Рим, чтобы вторично быть распятым», после чего пристыженный апостол тоже возвращается назад. Долгое отсутствие Иннокентия IV стало тревожить римлян, подозревавших, что их папа может, оставаясь во Франции, утвердить там свой престол и что Рим, «зеница вселенной, трибунал правосудия, местопребывание святости, престол славы», будет лишен своей чести или единственного источника своего благосостояния. Письмо неизвестного сенатора было предчувствием Авиньона, но Иннокентий IV не мог последовать призыву римлян, так как его возвращение расстроило бы план и результаты его бегства. Вместо этого он старался усилить свою партию в Риме, переманивая на свою сторону приверженцев императора. Франджипани, стоявших до сих пор во главе гибеллинов, он привлек признанием их прав на Тарентское княжество, которое императрица Констанца обещала Оттону Франджипани, а Фридрих II отдал его своему сыну Манфреду. Иннокентий пожаловал его пфальцграфу Генриху Франджипани и в то же время предоставил ему доходы с судебного округа Арбореа в Сардинии. Так отпал от Гогенштауфенов этот римский род, сделавшийся враждебным наследникам Фридриха II. Впрочем, император не притеснял больше Рим, так как предмет его ненависти уже не находился там; он старался показать римлянам, что ведет войну с папой, а не с ними.

Достигнув снова господства над Италией, он хотел идти через Савойю на Лион, чтобы, став лицом к лицу со своим врагом, убедить весь мир в своем праве. Если бы он в самом деле во главе победоносных войск проник туда и снова собрал бы под свои знамена Германию, где побежденный Конрадом король Генрих Распе умер от ран 12 февраля 1247 г., то его борьба приняла бы новую, более широкую форму. Это смелое предприятие, которое могло бы иметь мировое значение, не было исполнено, потому что император, к своему несчастью, принужден был возвратиться от подножия Савойских Альп вследствие отпадения одного, до сих пор бывшего верным, города и оставаться вдали от Германии, бывшей естественной почвой для укрепления его власти. Сопротивление городов было неодолимо; каждый из них был крепостью, обнесенной стенами, и каждый был самостоятельным государством с мужественными гражданами. Опасный характер войны с городами сокрушил силу императора. Лишь только одни города были побеждены, как восставали другие, и даже верность дружественно настроенных общин была ненадежна, ибо каждую ночь враждебная партия могла подняться, как бурный ветер, и водрузить свои знамена у городских ворот. Поэтому война императора с этими непостоянными, упорными и героическими общинами была мучительной работой Сизифа — страшной в своем однообразии бесконечных походов, осад, опустошений полей и всякого рода ужасных дел. Мы, нынешние люди, едва можем понять, как могли выносить такое постоянное положение вещей и терпение гениального повелителя, и имущественные средства трудолюбивых народов. 16 июня 1247 г. Парма в итоге неожиданного захвата попала во власть изгнанных оттуда папских родственников Росси. Император тотчас повернул из Турина на Парму, осаду которой он начал 2 июля. Война сосредоточилась возле этого города, куда устремился со множеством граждан гвельфских городов и князей Григорий Монтелонго, родственник Иннокентия III, папский легат, одинаково искусный как в военном деле, так и в дипломатии. Ясный ум императора затмился, когда он решился на осаду одного города, через что терялись и время, и сила, и возможность широкого действия. Хотя, конечно, завоевание Пармы, где собрались главные силы его врагов под предводительством самых выдающихся начальников, было бы большой победой в Италии.

В продолжение всей осени и зимы Фридрих вел осаду Пармы из построенного им в полной надежде на победу лагерного города Виттории. Крайняя нужда довела наконец осажденных до отчаяния, так что они во время отсутствия императора, уехавшего на охоту, сделали вылазку. 18 февраля 1248 г. Виттория сделалась жертвой пламени; тысячи легли на поле сражения; был убит также и Таддеус Суесский, храбрый воин и великий государственный человек, бывший ранее красноречивейшим защитником своего государя в Лионе и которого эта славная смерть воина заставляет признать более счастливым, чем Петра Винео. Тысячи попали в плен к гражданам Пармы; добыча, взятая в лагере, была велика; даже императорская корона попала в руки врагов: человек из толпы, похожий на домового, снес ее в город при радостных криках народа. Такова судьба всякого величия на земле, что под конец и дурак облекается в его пурпур. День Пармской битвы был для гвельфских городов вторым Леньяно. Его прославляли в песнях. Счастливая звезда Фридриха закатилась.

Как беглец явился он в Кремону, собрал свое войско и, пылая жаждой мести, снова пошел в пармские пределы, но гвельфские города оказали ему сопротивление. Одно несчастье следовало за другим. Энцо, краса рыцарства, любимый сын Фридриха, 26 мая 1249 г. взят был в плен при Фоссальта гражданами Болоньи; ликующие победители отвели неоценимую добычу в свой город и на просьбы и угрозы императора отвечали с упорством горожан, гордый нрав которых служит самым живым доказательством высокого духа тогдашних республиканцев. Энцо похоронил свою царственную молодость в долгом двадцатидвухлетнем плену, в котором он нашел и свою смерть.

Лучший из сыновей императора был в плену, вернейший из его советников убит, а своего гениального министра и друга он потерял или вследствие его действительной вины, или вследствие собственной подозрительности, ставший печальной спутницей исчезающего счастья и колеблющегося могущества. Гибель Петра де Винеис, знаменитого капуанского гражданина, который благодаря своему гению поднялся из низов до положения первого государственного человека своего времени, легла тенью на жизнь великого императора, подобно тому как смерть Боэция омрачила собой жизнь Теодориха Великого. Оба германских короля сходны друг с Другом в окончании их жизненного пути, а также и в быстром и трагическом конце их рода. История не разъяснила ни вины, ни рода смерти, ни точного времени падения Петра де Винеис, которому Данте полстолетием позже принес бессмертную искупительную жертву.

В мае 1249 г. император из Тосканы возвратился в Апулию и уже больше не покидал Южной Италии. Обстоятельства, которые он не мог преодолеть, удерживали его, к его несчастью, в стране, где окончательное решение его великой борьбы было уже невозможно. Хотя следует признать, что Фридрих II не был низложен, хотя он до конца сохранил твердо свою власть не только в своем королевстве, но и в большей части Италии, однако надо сознаться, что он потерял влияние на ход мировых событий и остался снова уединенным в Италии. Правда, папа в Лионе боялся переворота в пользу Фридриха, так как последний через обратное покорение Равенны приобрел снова господство в Марках, в то время как стесненные Эццелином и Палавичини ломбардские города дошли до совершенного истощения. Но император мог окончательно победить римскую церковь лишь при условии введения в борьбу немецкой нации и если бы мог заключить союз со всеми враждебными папству течениями в Англии и Франции. Еще не достигнув цели своей деятельной жизни, не будучи побежденным, Фридрих II умер после непродолжительной болезни

19 декабря 1250 г. в своем замке Фиорентино возле Лючерии. Если правда то, что рассказывают старинные хроникеры, то великий враг пап умер с философским взглядом на ничтожество всякой земной власти, с христианской надеждой на вечную жизнь, завернутый в мантию цистерцианского монаха и освобожденный от отлучения своим верным другом палермским архиепископом Берардом. Мы склонны верить этому, потому что это свойственно людям. Вокруг смертного одра Оттона IV стояли монахи, которые по его неотступной просьбе бичевали его до крови, а у постели умирающего Наполеона находился простой священник, который причастил его. Герой своего века, гений которого поразил мир, умер после долгой борьбы за освобождение от единовластия церкви, умер, подобно большинству великих людей, непонятый современниками, покинутый, в трагическом одиночестве. Наследник его короны находился далеко в Германии, где он воевал с узурпатором Вильгельмом Голландским; у смертного одра императора находились его побочный сын Манфред, на руках которого он и скончался, и верный архиепископ Берард. Замок его охраняли сарацины, составлявшие его гвардию. Мертвого императора перенесли на носилках в Тарент, а оттуда по морю сначала в Мессину, потом в Палермо. Там, в соборе, покоится он в своей порфировой гробнице.

Страсти, возбужденные великой борьбой Фридриха II с папством, еще в наши дни чувствуются в суждениях света. До сих пор еще существуют гвельфский и гибеллинский взгляды, так как обе партии продолжают жить в новых формах и будут жить до тех пор, пока будут существовать принципиальные основания их противоположности. Самое низкое мнение о личности Фридриха II принадлежит современной ему церковной партии. Понятно, что Иннокентий IV видел в своем великом противнике только антихриста, фараона и Нерона, потому что евангельское представление о церкви было давно уже подменено, и когда священники говорили о ней, то под ней надо было разуметь только иерархию или папство. Но очень странно то, что приговор прошедших дней, бывший выражением ненависти духовенства, нашел себе отголосок и в современной историографии. Суждение мыслителя смягчается спокойным взглядом на мировой порядок, противоположности которого — какие бы партийные названия они в то время ни носили — складывались в сфере идей, в служебные силы высшего, проникающего в мир разума. Длинный ряд, отчасти великих, пап, которые, будучи верой людей облечены религиозной властью, мужественно отстаивали свободу церкви от политического закона, является зрелищем столь же достойным удивления, как и ряд славных, оказавших человечеству великие услуги императоров, которые, будучи той же верой облечены в величие светской власти, защищали всемирную свободу духа против выродившейся церкви. Иннокентий IV соединил в себе ряд первых и результаты их стремлений, а Фридрих II — ряд вторых и их результаты. Средневековый мир по своим идеалам был космической системой, стройность и единство которой и даже гений ее философской мысли заставляют удивляться наших современников, потому что человечество не могло еще заменить эту отжившую систему другой, столь же гармоничной. Как законченная в себе сфера, этот средневековый мир имел два полюса — императора и папу. Воплощение руководящих принципов тогдашнего человечества в этих двух мировых фигурах навсегда останется достойным удивления, неповторяющимся историческим явлением. Оба они, как два демиурга, два духа света и силы, были поставлены в мире, чтобы управлять каждый в своей сфере. Они были творениями сохранившейся, хотя в пределах земной необходимости и померкнувшей, культурной мысли всемирной Римской империи и всемирной христианской религии. Одна представляла гражданский, другая — духовный порядок, одна имела в виду землю, другая — небо; таким образом, возникла эта способствовавшая развитию человечества средневековая борьба титанов, наполнявшая и объединявшая целые века и бывшая величественным зрелищем всех времен. Фридрих II был последним героем. Со всеми своими ошибками и добродетелями он был самым совершенным и гениальным человеком своего века и представителем его культуры.

Однако Фридриха II слишком далеко отодвинули от его времени, когда приписывали ему план уничтожить существующее устройство церкви и соединить в себе королевскую и духовную власть папы-императора. Церковь без папы была совершенно чужда государственному пониманию того времени. Представление о двух мировых светилах оставалось признанным символом, и ни императору не могла прийти мысль уничтожить папство, ни папе — уничтожить империю. Они признавали один в другом высшую духовную и светскую власть, но они боролись за расширение своего могущества. Религиозное сознание Фридриха, самого страшного врага папства, было так же правоверно, как убеждение гибеллина Данте. Он не оспаривал апостольской власти у папы, но он взывал к князьям: «Мужественно помогите нам против злодеев-священников, чтобы мы сломили их высокомерие и дали нашей матери-церкви более достойных представителей, ибо это входит в обязанность нашего императорского звания, и это наше искреннее желание реформировать их во славу Божию». Здесь в устах Фридриха II является слово «реформация», но он под ним понимал только освобождение права короны от церковного права, отделение духовной власти от светской, ограничение священства апостольской деятельностью, секуляризацию церкви на основании признаваемых гибеллинами идей Арнольда Брешианского и восстановление королевского права инвеституры, как это было выполнено в Сицилии. Далекий путь отделял еще человечество от аугсбурского и вормского исповеданий; долгий духовный процесс через схоластическую и классическую науку должен был пройти еще, прежде чем Германия этого достигла. Отделение Германии от римской церкви совершилось через Реформацию, но последняя не явилась неожиданно; напротив, ее развитие в виде цепи причин восходит к Евангелию, а длинный ряд императоров, которые вели борьбу за инвеституру и за империю против единовластия Рима, ведет, как историческое преддверие, прямо к немецкой Реформации. Поэтому в борьбе Фридриха II против вышедшего из границ папства были посеяны многие новые зародыши европейской Реформации.

Фридрих II, самый консервативный представитель древнего принципа империи и в то же время новатор, выступает здесь впереди своего времени и отрицает его.

Можно ли удивляться тому, что он еще верил в идеал Римской империи, когда через сто лет после него этот идеал представлялся благороднейшим умам Италии как продолжение законной Римской империи, как непрерывный мировой порядок и как понятие, соединяющее в себе всю человеческую культуру. Однако таково было гениальное заблуждение Данте и Петрарки. Возвышенная традиция, передававшаяся через века, теократическое воззрение на устройство мира и на единство человеческого рода; причем у германцев, растворивших в себе Римскую империю, это воззрение получило отпечаток стремления рядом с единством религии создать закономерную форму человеческой жизни; высокий культурный идеал и космополитическое понятие, никогда вполне не осуществившееся на деле, — все эти идеи в течение всех Средних веков господствовали с твердостью догмата. И они продолжали существовать еще и тогда, когда романские и германские нации, которые разделили между собой два мировых образа, папу и императора, долгим процессом развития приобрели свои собственные государственные формы, законы, национальность и национальный язык. Латинская раса в эпоху Фридриха II впитала в себя свои германские составные части и явилась по ту сторону Альп в виде новой, своеобразной итальянской нации. Она освободилась от старого излишка германского феодализма, найдя себя снова в общинном устройстве и в римском праве. Поэтому демократический национальный дух, с которым вступила в союз церковь, выступил с протестом как против восстановления в Италии германского феодального принципа Генрихом VI, так и против монархического принципа Фридриха II, и программа гибеллинов, политических легитимистов того времени, состоявшая в том, чтобы дать Италии ценой ее национальной независимости и городской свободы сомнительное счастье монархического единства через посредство чуждого ей императора, имела не более основания, как и дикое стремление свободы гвельфов, которые только по нужде и из-за выгоды искали поддержки у пап — естественных противников монархического принципа в Италии.

Фридрих II заключил собой эпоху той старогерманской империи, которая уже отжила и по ту и по эту сторону Альп, и оставил церковь и гвельфскую партию обладателями победы и будущности; однако он заключил ее в новом виде, как первый настоящий монарх, основатель государственного принципа единодержавного правления, первый государь, который дал своему народу систематизированный свод законов, начал борьбу королевской власти с феодализмом и призвал в парламент третье сословие. В своем наследственном государстве Сицилии он мог на практике провести до конца свои принципы, согласно которым в монархии должны были быть устранены все неравенства, как феодальные, так и демократические. Со временем на почве этих монархических тенденций медленно развилось новейшее государство. На этом новом пути, по которому пошла старая борьба с папской иерархией, произошло то, что через пятьдесят лет после Фридриха II французская монархия, пользуясь силой государственного права, принципом национальной независимости и волей соединенных сословий страны, могла в самом деле преодолеть и иннокентьевское папство, и вообще средневековую папскую власть.

4. Сыновья Фридриха II. — Конрад IV. — Возвращение папы в Италию. — Тамошние дела. — Положение Манфреда как наместника Конрада. — Конрад IV является в Италию и вступает во владение Сицилийским королевством. — Иннокентии IV предлагает инвеституру его сначала Карлу Анжуйскому, потом английскому принцу. — Сенатор Бранкалеоне принуждает его снова избрать Рим своим местопребыванием, 1253 г. — Принц Эдмунд получает от папы в ленное владение Сицилию. Роковая смерть Конрада IV, 1254 г.

Когда великий император, в течение сорока лет державший в напряжении Европу, лежал в гробу, то казалось, что борьба империи с церковью решена в пользу последней и перед папами открылась новая эра неограниченного господства над миром.

Радость Иннокентия IV была поэтому понятна, но она была так неприлична для духовного лица и так безгранична, что он выразил ее в форме грубого ликования. Счастье, по-видимому, давало ему владычество папского престола над Италией, и если эта старинная проблема вообще была разрешима в том смысле, как понимали папы, то теперь это должно было выказаться больше, чем когда-либо. Из сыновей Фридриха, рожденных от Констанцы Арагонской, Иоланты Иерусалимской и Елисаветы Английской, в живых оставались 22-летний король Конрад, сын Иоланты, и 12-летний Генрих, сын Елисаветы. Из его трех побочных сыновей Энцо томился в плену в Болонье, изгнанный из Флоренции Фридрих Антиохийский находился в Средней Италии, а Манфред — в Апулии. На основании завещания Конрад IV, еще в 1238 г. выбранный королем в Германии, должен был наследовать все отцовские короны, а Манфред, князь Тарентский, — управлять в качестве его наместника итальянскими землями и Сицилией.

Иннокентий IV поспешил отнять у наследников Фридриха II Апулию и Сицилию, на которые он смотрел как на выморочные церковные лены. Он обратился к сицилийцам с увещанием возвратиться под власть церкви, которая предоставляла им вольности и льготы; к немцам — чтобы они стояли за короля Вильгельма, которому он обещал императорскую корону, тогда как против ни в чем не повинного Конрада он велел всюду проповедовать крестовый поход. Гвельфские города призывали папу в Италию; 19 апреля 1251 г. он выехал из Лиона, где соперник Конрада король Вильгельм праздновал вместе с ним Пасху. Богатый торговый город распался с папской курией после ее шестилетнего в нем пребывания, не предвидя, что через 50 лет папа снова появится здесь же для своего коронования и чтобы приготовить папам на 70 лет пребывание на тех же ронских берегах.

Иннокентий ехал через Марсель и Ривьеру в Геную. Беглец 1244 г. снова появился в своем отечестве, окруженный пышным блеском, как победитель императорской власти. Граждане гвельфских городов стремились к нему навстречу во время его долгого путешествия по Ломбардии, и пятнадцать тысяч монахов и священников торжественно встретили его перед Миланом, тогда как бесчисленные толпы народа, стоявшие шпалерами вдоль пути за 10 миль от города, образовали почетный кортеж торжественному шествию папы. Гвельфские республики принесли Иннокентию IV как папе клятву на верность, но они требовали большого вознаграждения за военные издержки, медлили с возвращением бывших церковных имуществ и показывали, что они не согласны променять императорское иго на владычество церкви. Они воспользовались ее борьбой с империей, чтобы при помощи своего великого союзника сделаться независимыми от императора, и теперь церковь находила, что они сделались независимыми и от папы. Со своей стороны гибеллинские города и владетели только временно были удручены переменой в курсе дел; император умер, но его принцип оставался жив, и могущественные вожди Паллавичини и Эццелин еще победоносно поддерживали его. Дух свободы, возбужденный Штауфенскими императорами во время их борьбы, оставался сам в себе неизменным. Папа, возвратясь, увидел иную Италию, чем была та, которую он покинул, и должен был признать вообще, что великая цель Гильдебранда и Иннокентия III привести весь итальянский полуостров под пастырский жезл св. Петра была недостижима.

Летом он поехал через Брешию, Мантую и Феррару в Болонью, где несчастный Энцо слышал из своей тюрьмы радостные крики, сопровождавшие въезд ненавистного врага его великого отца. В начале ноября он отправился дальше в Перуджию, но не решился вступить в Рим. Хотя один сенатор когда-то настойчиво призывал его, но он боялся буйного упорства римлян, которые после смерти императора имели мало оснований держаться гвельфского направления. Папе дали понять, что они обратятся к нему с безмерными требованиями, как только он осмелится появиться в Латеране. Он решил основать свое местопребывание в Перуджии.

Между тем молодой тарентский князь чувствовал, что на него возложено бремя, для которого он являлся слишком слабым. Манфред Ланчиа, родившийся в 1232 г. был сын Фридриха от Бланки Ланчиа, прекрасной и благородной женщины из пьемонтского рода. Современники называют его незаконным сыном, чем он и был, так как имеются лишь слабые основания для поддержания мнения, что Фридрих узаконил свой союз с матерью Манфреда. Он женил его в 1248 г. на Беатрисе, вдовствующей маркграфине Салюццкой, дочери Амадея, графа Савойского, и завещание императора, в котором он не упоминает о своих других побочных сыновьях, Энцо и Фридрихе Антиохийском, доказывает, что он признавал за сыном Бланки право на наследство после своих законных сыновей. Природа одарила Манфреда умом и красотой, а самое заботливое воспитание дало ему знания и хорошие манеры. Все современники описывают его как превосходного человека, великодушного, щедрого, веселого, певца и трубадура и как прирожденного короля. И он скоро прославил свое имя в мире. Если папа надеялся, что после смерти Фридриха города Апулии и Сицилии тотчас же водрузят знамя св. Петра, то он ошибался. Волшебная сила имени и могущества великого императора не умерла в них вместе с ним. Только некоторые бароны и города, в том числе, конечно, Капуя и награжденный от папы обширными льготами Неаполь, объявили себя на стороне церкви.

В затруднительном положении, в котором Манфред оказался вначале, он обратился к Иннокентию с мирными предложениями, но наместник Конрада IV должен был отклонить требование безусловной покорности, за которую папа давал ему Тарент в качестве церковного лена. Искусными и быстрыми передвижениями он усмирил мятежников в Апулии, собрал вокруг себя немецкие наемные войска рыцарскими военными подвигами приобрел уважение своему имени и скоро с угрожающим видом явился перед Неаполем.

После смерти императора Манфред пригласил своего брата Конрада перейти через Альпы, чтобы вступить во владение своей наследственной землей Сицилией. Молодой римский король последовал политическим идеям своих предков и зову Манфреда: он собрал войско, созвал парламент в Аугсбурге, назначил своим наместником баварского герцога Оттона, на дочери которого, Елисавете, он был женат, и в октябре 1252 г. явился в Ломбардию, где Эццелин и другие гибеллины встретили его с почетом в Вероне. Он произвел здесь и в Джотто смотр гибеллинским силам, которые были еще довольно значительны; затем решил идти в Апулию, чтобы сначала укрепить за собой наследственные земли, а затем оттуда вернуться в Северную Италию. Союз романьольских, умбрийских и тусцийских городов преградил ему дорогу сухим путем, а Рим, по-видимому, не был расположен признавать или поддерживать сына Фридриха II.

Конрад сел на суда в Поле, где маркграф Бертольд Гогенбургский ожидал его с сицилийскими галерами. Он высадился в Сипонто 8 января 1252 г., и его появление тотчас же подействовало на баронов и города. Ревнивое чувство, овладевшее Конрадом, было обезоружено благоразумным поведением Манфреда, который передал в руки брата управление королевством и даже свои лены, после того как он проложил ему путь к Неаполю. Поход Конрада IV в Апулии был короток и блестящ. После безуспешного предложения им папе самых выгодных условии мира взамен его признания или передачи ему в ленное владение Сицилии он мужественно доказал свои права оружием. Он прошел через Апулию и Кампанью. Бароны принесли ему присягу на верность. Капуя открыла ему ворота в конце 1252 г., а весной следующего года его признали все города вплоть до Неаполя, который он, однако, настойчиво продолжал держать в осаде.

Успехи сыновей Фридриха заставили Иннокентия взяться снова за план, задуманный еще в Лионе. Убедившись, что церковь не в силах собственными средствами отнять Сицилию у Гогенштауфенов, он решил передать это прекрасное королевство в качестве лена иностранному принцу; этот шаг был унизительным для папства и в высшей степени гибелен для Италии. Бросив взгляд на те страны, где он надеялся найти согласного претендента и довольно денег, он предложил сицилийскую корону брату французского короля Карлу Анжуйскому, но вельможи и королева-мать Бланка, управлявшая в то время страной за отсутствием бывшего в Сирии Людовика, отклонили это предложение. Тогда он обратился к Англии и после отказа безмерно богатого Ричарда Корнваллийского он прельстил его брата, короля Генриха, предложением сицилийской короны для его второго сына Эдмунда Ланкастерского, восьмилетнего ребенка. Генриха III лишь мимолетно потревожила мысль о том, что он таким образом отнимал Сицилию у собственного своего племянника, юного Генриха, сына Фридриха II и Изабеллы, бывшего там королевским наместником.

Иннокентий IV должен был действительно спешить выставить против Конрада могущественного противника, так как 10 октября 1253 г. король вступил в завоеванный Неаполь. Папа узнал о падении этого города уже в Риме, куда он в начале октября переехал из Ассизи. У же много раз роптавшие римляне призывали его возвратиться. Сначала они предложили городской общине Перуджии, состоявшей с ними в одном оборонительном союзе, не держать дальше у себя папы, а потом пригрозили гражданам Ассизи явиться с войском, чтобы вывести его из их города. Он должен, дерзко кричали они, прийти или теперь, или никогда. «Мы очень удивляемся, — говорили папе их послы, — что ты, как бродяга, переезжаешь с одного места на другое, покидаешь Рим, местопребывание апостолов, бросаешь на съедение волкам твое стадо, за которое ты когда-нибудь должен будешь дать ответ Богу, и не думаешь ни о чем, кроме денежной прибыли. Папе следует быть не в Ананьи или в Лионе, не в Перуджии или в Ассизи, а в Риме». Эти речи внушил римлянам мужественный человек Бранкалеоне дельи Андало, тогдашний римский сенатор. Иннокентий прибыл со страхом и унынием; римляне встретили его холодно, выражая радость по предписанию сената. Бранкалеоне встретил и приветствовал его перед городом и сопровождал в Латеран, но о такой, имевшей вид триумфа встрече, какая была в Милане и других городах, не было и помина. Таким образом, курия возвратилась в Рим после более чем девятилетнего отсутствия и после десяти лет общего пребывания Иннокентия IV в сане папы, во время которого римляне видели папу в своем городе менее года. Как только они увидели его в своих стенах, то стали его так неотступно и нагло преследовать требованиями денег и всякого рода вознаграждений, что он вынужден был обратиться к защите могущественного сенатора, Бранкалеоне усмирил бурю, чтобы не портить своих отношений с папой, перед которым он, вероятно, ходатайствовал в пользу Конрада, так как он находился в дружественных сношениях с королем; он посылал к нему послов от сената и римского народа и публично принимал в Капитолии королевских посланников. Конрад тотчас же воспользовался пребыванием папы в Риме для вторичной попытки заключить мир. Но его уполномоченные, граф Монфор и граф Савойский, ничего не добились; Иннокентий поклялся погубить род Фридриха II и преследовал свою цель с таким неумолимым упорством, которое может быть свойственно только личной ненависти оскорбленного священника. Известия из Англии, уведомлявшие его о том, что Генрих III склонен принять сицилийскую корону для своего сына, придали ему бодрость. В великий четверг 1254 г. он произнес отлучение против Конрада и Эццелина и вскоре после того покинул ненадежный Рим и уехал в Умбрию. В Ассизи он утвердил ленную грамоту на Сицилию, которую его легат Альберт передал молодому Эдмунду. Сомнения английского короля были устранены, так как его племянник, юный Генрих, бывший до сих пор вице-королем Сицилии, внезапно умер в конце 1253 г. в Мельфи, куда он был вызван Конрадом, а два маленьких сына старшего сына Фридриха, несчастного Генриха, умерли еще раньше. Злобная клевета приписала Конраду убийство, и коварное благоразумие воспользовалось этим, чтобы склонить Англию к принятию предложения о сицилийском лене. Слабоумный Генрих III с детской радостью пошел в ловушку; он послал папе столько денег, сколько мог где-нибудь достать, а также дал ему неограниченную доверенность на учет векселей в итальянских банках. Это было все, чего желал Иннокентий; Англия должна была принести в жертву свое богатство за воображаемое королевство, а завоеванию Сицилии по повелению папы придан был характер крестового похода. Папа надеялся, что Конрад скоро будет побежден соединенными силами церкви и Англии; но молодой король неожиданно скончался от лихорадки, и это заставило Иннокентия скоро раскаяться в заключенном им с Англией договоре и забыть о нем.

Конрад IV вступил во владение Сицилией и Неаполем как своим наследием, вновь приобретенным мужественной войной, и уже готовился продолжать борьбу своего отца с папством. «Я, — уведомлял он гибеллинов, — скоро приду на север с двадцатитысячным войском, чтобы наказать мятежников и восстановить власть империи». Так писал он в апреле 1254 г., а 21 мая 1254 г. уже умер. Чрезмерное напряжение сил в жарком климате Южной Италии погубило сына Фридриха II; он умер в Лавелло в расцвете юношеских сил на 26-м году жизни в горьких жалобах на свою судьбу и на несчастье империи, разрушение которой он предвидел. Подобно его отцу и деду и всему сицилийскому роду Гогенштауфенов, он был погребен в роковой земле Италии.

Внезапное падение Гогенштауфенов принадлежит к числу тех трагических тайн, для раскрытия которых суеверное ханжество имеет всегда ключ под рукой; фактическая же история не дает его. Однако необходимость его может быть раскрыта разумом, проникающим в ее законы. Как некогда после смерти Генриха VI из дома Барбароссы остался лишь единственный наследник, ребенок, сам Фридрих II, так и теперь из многочисленного потомства этого императора оставался в живых лишь единственный законный отпрыск, сын Конрада, Конрадин, двухлетний ребенок, находившийся в Баварии. Из недоверия к Манфреду умирающий Конрад назначил опекуном этого ребенка самого папу, а наместником или управителем в королевстве маркграфа Бертольда фон Гогенбурга.

У гроба Конрада стоял Манфред, как незадолго перед тем он стоял у гроба Фридриха II. Результаты четырехлетних усилий лежали разрушенными перед ним. Будущее было снова темно и неизвестно. Кто мог не сознавать, что Италия хоронила с Конрадом IV великий период своей истории!

Глава VII

1. Бранкалеоне, римский сенатор, 1252 г. — Сведения относительно должности сенатора и устройства римской республики того времени. Сопротивление римских баронов и энергичное выступление нового сенатор

Во время возвращения в Рим Иннокентия IV один гражданин Болоньи своим великим умом и энергией вдруг возвел звание римского сенатора на высокую степень почета и дал самому городу временный блеск. Его управление и вообще положение римской республики в его время заслуживают внимательного рассмотрения.

Начиная с XIII века итальянские вольные города имели обыкновение избирать своих подест из аристократии других дружественных общин. Приглашенный на шесть месяцев для управления чужестранец представлял больше ручательства за его беспартийное управление и меньше вероятности укрепиться в качестве тирана, чем местный магнат. Такой обмен талантов и сил между демократиями, которые доставляли друг другу в качестве правителей своих известнейших граждан, являлся прекрасным свидетельством республиканского братства и общей национальной связи. Итальянцы приобрели этим очень большую славу. Так как на должность подесты приглашали обыкновенно только выдающихся людей, то этот призыв сам по себе служил лучшим доказательством высокой талантливости. Кто хочет познакомиться с настоящим цветом аристократии в великом республиканском веке Италии и узнать ее благороднейших рыцарей, полководцев, законодателей и судей, тот должен прочитать списки подест в отдельных демократиях; они в то же время дадут и перечень наиболее уважаемых фамилий, стоявших в XIII и XIV веках во главе исторической жизни общин. В то время как остальная Европа не выставила никаких достойных упоминания великих граждан, общины поражают таким обилием государственных людей и военачальников, какое было в Элладе и в Риме в их лучшие республиканские времена. В эту эпоху города поставили своей целью полное освобождение: их политического духа из-под власти церкви и развернули блестящую картину национального гражданства, существовавшую до тех пор, пока она не была после короткого процветания разрушена демонами партийности и необузданным управлением низших классов.

Римляне привыкли к тому, что торжественные посольства из многих городов, даже из Пизы и Флоренции, являлись в Капитолий, чтобы звать к себе в подесты кого-нибудь из римских аристократов; но сами они никогда не получали своего сенатора из чужого города. Если они поступили так в 1252 г., в то время, когда Иннокентий IV жил в Перуджии, то к этому их должно было принудить расстройство в делах их общины. И наверное, не завистливое дворянство, а угнетаемый им народ путем революции провел решение передать до сих пор разделенную власть сената одному справедливому и мудрому человеку, который бы соединил в себе должность сенатора и военачальника, и искать его вне Рима.

Римляне обратились в Болонью. Этот город блистал тогда своим училищем правоведения, пользовавшимся европейской славой; богатства Болоньи были велики, сила ее оружия после Фоссальты внушала страх; в ее стенах находился в плену король. Болонский совет рекомендовал римлянам Бранкалеоне дельи Андало, графа Казалеккио, человека древнего рода, богатого и пользовавшегося уважением, строго республиканского образа мыслей и основательного знатока права. По природе своей он принадлежал к таким сильным характерам эпохи Гогенштауфенов, как Салингверра, Палавичини, Бозо да Доара, Джакопо да Каррара, Аццо д'Эсте, Эццелин. Он обладал силой этих людей, но без присущего им коварства и без их страшного эгоизма. Он знал этих вождей, так как участвовал в ломбардской войне, будучи на стороне Фридриха даже и после его отлучения. Если болонцы предложили римлянам в сенаторы гибеллина, то из этого видно, что или партийная окраска для обоих городов сделалась безразличной, или римский народ снова склонился на сторону гибеллинов. Что это произошло после смерти Фридриха II, было понятно, так как римлянам надо было бояться уже не императора, а папы. Избрание Бранкалеоне, друга Палавичини и Эццелина, было действительным протестом против возвратившейся из Лиона светской власти папы. Едва ли Иннокентий IV утвердил тогда этот выбор; скорее он только поневоле признал его и должен был на время отказаться от достигнутого его преемниками права избрания сенаторов.

Бранкалеоне заявил свое согласие управлять Римом; но так как ему были достаточно известны страсти республиканцев, а также и неукротимая дикость римской знати, то он постарался оградить себя от этих опасностей. Он потребовал себе управления на целых три года с неограниченной властью; а для обеспечения своей личной безопасности — сыновей знатных римлян в качестве заложников. Римский народ должен был быть доведен тиранией аристократических партий до глубоко бедственного состояния, чтобы согласиться на такие неслыханные требования и передать трехлетнюю диктатуру в руки чужестранца. До сих пор общинный закон ограничивал продолжительность исполнения должности сенатора шестью месяцами; до сих пор сенатор выбирался из среды городской аристократии, и примененный в Риме в первый раз к Бранкалеоне принцип назначения сенатором чужестранца (forensis) был установлен лишь столетием позже.

Точный до мелочности закон определял все обязанности и права, которые пришлый сенатор должен был исполнять или которые он мог требовать. Содержание его равнялось в среднем 1500 золотым флоринам или дукатам за шесть месяцев, уплачиваемым из городской кассы. Третью часть из них он получал при своем вступлении в управление; вторую треть в начале третьего месяца; последняя треть вносилась в городскую кассу и выдавалась ему на руки только после сдачи им безупречного отчета о своем управлении. То время отличалось еще грубой простотой и было очень далеко от роскоши позднейших веков. Честь еще считалась за нечто такое, чего искали ради нее самое. Ежемесячной суммы в 750 талеров было вполне достаточно для покрытия потребностей римского сенатора, особенно если принять в расчет, что тогдашняя ценность денег была по крайней мере в семь раз выше теперешней. Из этой суммы сенатор должен был оплачивать и содержание своего придворного штата. Каждый подеста вольного города приводил с собой свою курию; коммуны гордились тем, что их подеста являлся к ним в блестящей обстановке, но они с недоверчивой расчетливостью предписывали ему, сколько он должен иметь при себе свиты, служителей, стражи и чиновников. В состав служащих при римском сенаторе входили пять нотариусов и шесть судей, из которых по крайней мере один должен был быть ученым юристом, чтобы заседать рядом с сенатором в качестве его collateralis, или ассистента. Они составляли его кабинет, а во всех важных случаях он должен был созывать пленарный совет капитолийских судей, или Assectamentum. Он содержал стражу из 20 человек пеших и 20 конных, несколько рыцарей в качестве придворной свиты и двух «маршалов» в качестве полицейских исполнителей. От этих служащих, которые назывались «фамилией» сенатора, должны быть совершенно отделены городские официалы или назначаемые народом должностные лица. Их число было очень велико, и их служба была обставлена церемониальной торжественностью, так как город ревниво заботился о том, чтобы рядом с папским двором и он был представлен множеством должностных коллегий Городской канцлер, нотариусы, скриниарии и управляющие финансовой палатой, секретарь (Scriba Senatus), сенешаль, юстициарии и даже вестарарии, или хранители драгоценностей и одежд, — все они, образуя многочисленные корпорации и занимая различные степени, составляли значительную массу городских чиновников. Когда чужестранный сенатор прибыл в призвавший его город, то он был встречен с почестями, подобающими владетельному князю. Через украшенные венками улицы, сопровождаемый приветственными криками народа, он был приведен в Капитолий, где на лестнице здания сената его встретили воинские начальники городских частей со своими знаменами и другие должностные лица. Его шествие для принятия во владение общинного дворца оживило Рим, как третье величественное официальное представление наряду с коронационными шествиями императора и папы. Перед вступлением в должность он принес клятву перед выборными от парламента исполнять уставы города, поддерживать указы против еретиков, мирно и по закону управлять городом Римом, его гражданами и принадлежащим ему округом, давать защиту богоугодным заведениям и местам благочестивого паломничества, вдовам и сиротам, охранять все права и обычаи римлян. В его руки была передана исполнительная власть во всех областях городского самоуправления. Он был политическим главой общины в мире и войне, верховный судья и военачальник. Он постановлял решения о жизни и смерти. Он принимал присягу от городских вассалов; назначал подест в местности, признававшие над собой юрисдикцию Капитолия; он посылал посланников (ambasciatores) к чужим государствам; заключал договоры с монархами и республиками. Он обнародовал новые законы, касающиеся финансов и юстиции, через провозглашение их герольдами, или praecones. Наконец, он чеканил на римских золотых и серебряных монетах свое имя, свой герб и свое изображение, на котором он был представлен коленопреклоненным перед св. Петром, передающим ему знамя инвеституры. Таким образом, папы потеряли в VIII веке право чеканить монету, предоставив его римскому народу.

В обшитой мехом ярко-красной одежде, с шапочкой на голове, похожей на ту, которую носили венецианские дожи, сенатор, окруженный своим двором, во всем блеске торжественных выходов являлся представителем величия римского народа во время народных игр, при вступлении на престол пап или при каких-нибудь политических актах. Его сходная с диктатурой власть умерялась, однако, и контролировалась советами и выборными от народа и наконец ограничивалась конституционным правом народного собрания избирать подесту и давать свое согласие на избрание. Страх перед тиранами является в республиках недремлющим стражем, наблюдающим за носителем власти, и высший закон в них есть ответственность правителей перед народом. Краткосрочная должность сенатора находилась под угрозой многих опасностей вследствие партийной борьбы и народных восстаний и часто являлась не более как блестящей пыткой. Каждый его шаг подвергался наблюдению и учитывался. Он был прикреплен к Капитолию и не мог оставлять город свыше чем на известное узаконенное время и расстояние. Всякое доверчивое сношение с гражданами было ему запрещено; так, например, он никогда не мог обедать во дворце какого-нибудь магната. Пока он управлял городом, он был осужден на вдовство, так как его жена не имела права его сопровождать; не мог быть при нем и никакой близкий родственник. Пока он находился на должности (и это равно относилось ко всякому другому подесте), установлен был синдикат, особое присутственное место, которое должно было контролировать отправление должностных обязанностей им и его официалами. За два дня до окончания срока его управления бандитор публично объявлял со ступеней Капитолия о том, что светлейший римский сенатор будет подвергнут суду, и в течение десяти дней синдик выслушивал всех обвинителей. Если сенатор был уличен в дурном управлении, то он по меньшей мере присуждался к потере третьей части его содержания, а если эта сумма оказывалась недостаточной, то его держали под арестом до тех пор, пока он не давал полного удовлетворения. Если же он заслужил честь и одобрение, то город отпускал его в ту республику, откуда он пришел, и сверх того мог его наградить правом гражданства и позволить ему внести в свой герб римский герб S. P. Q. R. Кроме всех этих ограничений, действия сенатора подлежали еще утверждению народного собрания. Во всех важных обстоятельствах его герольды созывали народ в парламент при звоне капитолийского колокола. Когда парламент был в полном составе (plenum et publicum), то он заседал перед зданием сената, причем граждане размещались на капитолийской площади и на прилегающем к ней склоне до теперешней piazza di Araceli. Сенатор представлял этому народному собранию проекты, касающиеся внутренних и внешних дел, и «высокий римский народ» решал затем подачей голосов, или поднятием рук, или аккламацией, следует ли вести войну с Витербо или заключить союз с другими республиками, признать ли императора или требовать возвращения изгнанного папы. Здесь выслушивались письма монархов и городов, а иногда и голос посланников, являвшихся для того, чтобы изложить в ламенту свои желания. Когда созывались только народные выборные от каждой из 13 городских частей, большой и малый совет (consilium generale et speciale), то они находили себе достаточное помещение в базилике Арачели. Эта уважаемая церковь была построена на месте храма Конкордии, где много раз собирались народные собрания древних римлян. Patres conscripti средневековой республики, Колонна, Капоччи, Франджипани, Савелли и Орсини, аристократы или демагоги, гвельфы или гибеллины, проявляли в окруженном колоннами притворе этой францисканской церкви свое дикое, безыскусное красноречие и высказывали свои нападки на императора или папу. До XVI века она была ареной парламентских дебатов и трибуналом Рима. Они имели место только в большом и малом совете, и только там выступали ораторы, чтобы поддерживать или оспаривать предложения, которые потом передавались на утверждение народного собрания, после чего сенатор обнародовал их как законы.

Наблюдатель, бросивший взгляд на эти шумные парламенты, на трибуналы и суды Капитолия и на разнообразные проявления жизни демократии с ее присяжными товариществами, коллегиями, магистратами и их удивительной избирательной системой, проникся бы удивлением, а часто и уважением. Но эта средневековая республика исчезла из Капитолия; в городском архиве о ней не напоминает ни один пергамент. Из боковых башен перестроенного здания сената, как и из галерей дворов, исчезли также надписи и гербы всех тех республиканцев, которые в эпоху гвельфов и гибеллинов были правителями almae Romae.

После своего избрания в августе 1252 г. Бранкалеоне прибыл, вероятно, в начале ноября, чтобы вступить в отправление своей должности. Его сопровождала блестящая свита судей, нотариусов и рыцарей, поступивших к нему на службу в Болонье, Имоле и других городах. Это был момент, когда в первый раз высшая магистратура города состояла исключительно из чужестранцев, а начальники из Романьи управляли римской республикой. Жена его, Галеана, кажется, тоже сопутствовала сенатору. В Риме Бранкалеоне нашел такое положение вещей, упорядочение которого могло быть достигнуто только сильной волей монарха. Бедствие города состояло не в беспокойном характере демократии, а в отсутствии всякого признания закона со стороны феодальных владетелей. Их сила была слишком велика для того, чтобы она могла быть побеждена народом. Их замки и имения раскидывались по всей римской области; даже город они поделили между собой, так как они сидели в укрепленных монументах, как бы временно занимая их, находясь ежедневно в войне друг с другом из кровной мести или из честолюбия и насмехаясь над Капитолием, почетные звания которого они присваивали себе, а законов не уважали. В других республиках аристократия подчинилась городской общине и должна была перенести свое местопребывание в город; только в Риме она постоянно сохраняла свое преобладание. Мы не имеем никаких свидетельств о том, чтобы римские бароны Кампаньи подчинялись городской общине, как это так часто делало дворянство, жившее в окрестностях Модены, Болоньи, Падуи или Флоренции. Римские магнаты владели укрепленными местами в городе, которые в случае нужды они снова покидали и искали безопасного пребывания в своих деревенских замках под защитою своих вооруженных вассалов. Источником их могущества была сама папская власть. Папы происходили из римских родов; они покровительствовали старым и новым родственным фамилиям или выводили их в знать и пользовались ими против городской общины. Римские синьоры заседали в значительном числе в коллегии кардиналов или между прелатами. Поэтому богатства церкви снова направлялись в недра благородных родов, и высшие должности продолжали оставаться принадлежностью ряда первенствующих фамилий. Колонна, Орсини, Савелли, Конти, Анибальди, Франджипани, Капоччи были самыми выдающимися schiatte или благородными родами, которые поочередно господствовали над Римом в XIII веке и раздробляли его на партии, так как они и сами делились на гвельфов и гибеллинов. Бранкалеоне стоило многих трудов бороться с этой гидрой, однако вначале это было успешно достигнуто им. Рим и Кампанья почувствовали его сильную руку; дороги стали безопасны, и многие из сопротивлявшихся аристократов были повешены на зубцах своих башен.

Новый сенатор немедленно заявил также претензию на верховную власть над Лациумом. Он потребовал от Террачины подданства, в числе знаков которого было то, что каждый город должен был посылать депутатов для присутствия на публичных играх. Когда он пригрозил заставить силой повиноваться, то Террачина обратилась к Иннокентию, который находился еще в Ассизи. Папа написал сенатору письмо, увещевая его отказаться от действий против Террачины, заклинал все города и всех вассалов Кампаньи оказать сопротивление римлянам в случае их вооруженного выступления и приказал ректору Кампаньи и Маритимы иподиакону Иордану собирать войска. Сенатор отказался от Террачины. Напротив, Тиволи еще в 1252 г. был занят войсками, а вскоре после того и действительно подчинен верховной власти Капитолия, чему папа не мог помешать в силу серьезных соображений.

2. Иннокентий IV пребывает в Ананьи. — Тиволи подчиняется Капитолию. — Папа готовится к тому, чтобы взять в свое владение королевство Сицилию, — Манфред становится его вассалом, — Въезд Иннокентия IV в Неаполь, — Бегство Манфреда. — Его победа при Фоджии. — Иннокентий умирает в 1254 г. — Александр IV возвращается в Рим

Мы видели, что Бранкалеоне заставил Иннокентия IV возвратиться, а затем последний вскоре поселился в Умбрии. Смерть Конрада, с которым сенатор находился в дружеских отношениях, побудила Иннокентия поспешить приблизиться к Сицилийскому королевству, которое беспримерным счастьем еще раз давалось в его владение. Он только проехал через Рим; говорил у церкви Св. Петра к народу, высказал ему много хороших слов и просил римлян поддержать его план относительно Сицилии. Отсюда он направился в Молару, замок кардинала Анибальди, и быстро уехал потом в Ананьи.

Римская милиция стояла в это время перед Тиволи. Граждане этого укрепленного города отчаянно защищались против приступов Бранкалеоне, пока наконец согласились на посредничество папы, отправили в Капитолий посланников в виде покорной процессии и принесли клятву на верность, как вассалы. Тиволи был всегда свободной республикой и никогда не находился во владении баронов; иногда он давал у себя убежище преследуемым папам, а во время правления Фридриха II перешел на сторону гибеллинов. Церковь всегда защищала его от притязаний римлян. Припомним, что война Рима против Тибура повлекла за собой изгнание Оттона III, а другая — восстановление сената. В течение трех столетий римляне притесняли военной силой этот маленький городок, посвященный музам и сивиллам, бывший любимым местопребыванием их предков, пока он наконец попал в их власть. Тиволи сделался феодальным владением города Рима. Если Иннокентий IV предоставил римлянам такой важный город, то это доказывает, как незначительна была его светская власть в Риме и как сильно он нуждался в со действии сенатора. Его биограф утверждает, что он принял посредничество для заключения этого мира по просьбам очень обессиленных римлян, хотя папа и имел основание быть недовольным Бранкалеоне, потому что дружественно настроенный относительно Манфреда сенатор не только не исполнил просьбы папы о помощи, но, напротив, запретил давать ему взаймы, подвозить припасы в Ананьи или поставлять войска; одним словом, он ставил препятствия на пути папского предприятия относительно Сицилии. Подчинение этого королевства Святому престолу не было выгодно для римлян. Но Иннокентий, предоставив им в жертву Тиволи (в конце лета 1254 г.), купил себе этим обещание сенатора не предпринимать ничего враждебного у него в тылу в то время, когда он готовился к захвату в свое владение Апулии.

Ананьи, где он находился, родина враждебного Гогенштауфенам дома Конти, часто бывший в это время местом избрания пап, снова сделался центром всех церковных предприятий. Отсюда должны были налаживаться дела королевства Регентство в нем за малолетнего своего сына умирающий Конрад IV поручил не Манфреду, а маркграфу Бертольду фон Гогенбургу, родственнику его жены Елисаветы. Бертольд был генералом немецких войск, находившихся в Апулии; он был могуществен и влиятелен, пока жив был Конрад, но ненавидим, как иностранец, и не стоял на высоте своей задачи. Он попытался заключить мир с папой. Его посланники, в числе которых был сам Манфред, прибыли в Ананьи, чтобы ходатайствовать о признании Конрадина, который по завещанию своего отца поставлен был под защиту церкви. Но Иннокентий требовал безусловной сдачи Сицилии. Когда назначенный им срок истек, он 8 сентября отлучил от церкви Манфреда, Фридриха Антиохийского, Бертольда фон Гогенбургу и его брата, а также и других гибеллинов. Своего племянника, кардинала Вильгельма Фиески, он назначил легатом в Сицилию и поручил ему собрать войска у Чепрано. Он дал ему полномочие брать деньги в римских банках и для этого закладывать все церковное имущество как в городе, так и в Кампаньи; брать деньги со всех вакантных и невакантных епископских кафедр, добровольно или силой; достать деньги посредством обложения налогом Сицилии и конфискации имуществ всех гибеллинов, которые не покорятся церкви.

Бертольд, потерявший бодрость после отлучения, передал регентство Манфреду, который принял его после некоторого сопротивления по настоятельной просьбе сицилийских магнатов. Однако положение его было довольно опасно; многие владетели и города открыто объявили себя на стороне папы. Не имея средств для ведения войны, молодой правитель не видел в данный момент другого пути к спасению, как покориться церкви. Он заявил в Ананьи о своей покорности Иннокентию IV через своего дядю графа Гальвана Ланчиа, и папа с радостью распорядился 27 сентября заключить договор; Манфред поступил на службу Святого престола в качестве наместника большей части неаполитанских владений на материке и получил, кроме Тарента и других имений, данных ему Фридрихом II, также графство Андриа как наследственный церковный лен. Так двусмысленно поступал папа, который был обязан торжественными договорами с Англией и писал королю Генриху III, что он и после смерти Конрада IV считает свой договор с Эдмундом сохранившим силу и желает, чтобы завоевание Сицилии английскими войсками приведено было в исполнение. Об этих английских переговорах не было сказано ни слова, но в своем окружном послании Иннокентий заявлял, что он желает сохранить за Конрадином иерусалимскую корону и герцогство Швабию и что сицилийцы в формулу своей присяги на подданство церкви должны включить слова: «не в ущерб правам сына Конрада».

Манфред понял намерение папы сначала сделать его безвредным, чтобы потом отделаться от него. Нужда заставила его в качестве вассала церкви явиться на границу Лациума, как только Иннокентий IV, окруженный толпой жаждущих мести сицилийских изгнанников, выехал из Ананьи для принятия в свое владение Сицилийского королевства. Сын Фридриха, держа за узду папского коня, провел смертельного врага своего рода через мост на Лирисе в наследственную землю своих предков. Правда, апулийцы встретили папу недоверчиво, но им надоело уже правление немцев и сарацин. Города надеялись получить общинную свободу, которой Конрад IV, как и Фридрих II, не терпел, а прежде всего освобождение от новых налогов, установленных Фридрихом, и от невыносимых единовременных поборов; поэтому они подчинились церкви, под защитой которой многие общины именно в самой Сицилии установили у себя республиканское правление. Бароны со своей стороны рассчитывали на возвращение им права верховного суда и других привилегий; они принесли присягу папе в Капуе. То же сделали и братья Гогенбурги; они предоставили своего товарища Манфреда его участи, чтобы получить за это лены от церкви.

Въезд Иннокентия IV в Неаполь совершился 27 октября. Упорный враг Гогенштауфенов, южноитальянский Милан, встретил папу с искренним почтением и добровольно признал его власть. Видя, как норманнское королевство без борьбы возвращается под церковное управление, Иннокентий надеялся прочно удержать его во власти церкви. Но пылкий дух Манфреда внезапно разорвал неестественное и унизительное положение. Его окружало подозрение и измена и оскорбляло неуважение возвратившихся с Иннокентием изгнанных баронов и новых фаворитов. Надменное выступление кардинала-легата, потребовавшего от него присяги на верность в то время, как о правах Конрадина больше не было и речи, разъяснило ему ожидающую его будущность, а случайное убийство его людьми одного враждебного ему магната заставило его подумать о скорейшем своем спасении. Бегство Манфреда из Ачерры, его ночной переезд верхом через Апулийские горы, внезапное появление в Лучере среди его защитников-мусульман, его мужественное выступление в поход, первые победы, переход на его сторону апулийских городов, полная неспособность папских военачальников — все это представляет привлекательное зрелище смелости, счастья и перемены обстоятельств. 2 декабря Манфред разбил неприятельское войско при Фоджиа. Легат убежал из Трои; войско его рассеялось; сам он поспешил в Неаполь, чтобы уведомить папу об этом несчастье.

Иннокентий, больной, жил там во дворце, принадлежавшем ранее знаменитому Петру де Винеис. Здесь он и умер 7 декабря 1254 г. Его предсмертное настроение, колебавшееся, как рассказывают, между гневом и раскаянием, или приписываемые ему слова прощания с жизнью выражают мнение о нем современников.

Плачущие родственники с гримасами окружали его смертное ложе, и он, обратясь к ним, воскликнул: «Чего вы плачете, жалкие люди? Разве я не довольно обогатил вас?». Английский хроникер рассказывает о видении, бывшем после смерти папы: один злой кардинал видел Христа, стоящего между Девой Марией и некоторой благородной женщиной, державшей в руках изображение церкви, между тем как коленопреклоненный Иннокентий молил о прощении своих грехов. Почтенная матрона предъявила ему три главных обвинения: он превратил церковь в рабыню, сделал из храма Божия меняльную лавку и поколебал основы церкви: веру, справедливость и истину. Спаситель сказал грешнику: иди и получи возмездие за твои дела; и так его увели прочь. Иннокентий IV, последний выдающийся средневековый папа из школы Иннокентия III, прославился своей победой над империей Гогенштауфенов. Бессовестный священник, лукаво игравший договорами, решительный партийный глава современного гвельфского направления, ни перед чем не отступавший, что было лично для него выгодно, он наполнил мир мятежами и междоусобными войнами и глубоко погрузил церковь в мирские дела, на которые он налагал печать святости. Всякий беспристрастный человек может лишь с отвращением смотреть на тогдашнее состояние церкви, которую Иннокентий превратил частью в постоянный военный лагерь, частью в дипломатический кабинет или в банкирскую контору; и это суждение лишь с трудом может быть смягчено ссылкой на характер того времени. Этот папа явился наследником страстных стремлений Григория IX и его предшественников к власти и получил от них задачу защищать выродившуюся церковь от сильного и не менее бессовестного противника. Когда он был кардиналом, то пользовался уважением Фридриха II за свой ясный ум и ученость; в качестве папы он, по природе вещей, сделался самым непримиримым его врагом. «Я никогда не встречал в летописях человечества, — говорит величайший историк того времени, — такой непримиримой ненависти, какая была между Иннокентием IV и Фридрихом II. Эта унаследованная партийная страсть горела с не меньшей силой в душе папы, чем в сердце императора или такого воина, как Эццелин Если она придает личностям того века, полного увлекающегося честолюбия, страстного стремления к свободе и благородной гражданской гордости, полным и священнического высокомерия, и наслаждения тиранией, а также и действиям тогдашних республик и правителей характер самой воинственной мужественности и самого пожирающего коварства, то она в то же время, конечно, и смягчает их преступления и безнравственность».

Смерть папы, победа Манфреда при Фоджии, распадение войска, остатки которого кардинал Фиески привел в Неаполь, — все это поразило кардиналов. Говорили, что сарацины уже приближаются, чтобы захватить священную коллегию. Только Фиески и прибывший вместе с ним в Неаполь Бертольд помешали постыдному бегству и заставили кардиналов вскоре произвести новые выборы.

В истории пап часто встречаются рядом стоящие противоположности характеров. За Иннокентием III следовал кроткий Гонорий III, за Иннокентием IV Александр IV, не желавший вовсе вести войн, толстый, здоровый человек, добродушный, справедливый и богобоязненный, но жадный до денег и слабохарактерный, Реджинальд, епископ Остии и Веллетри, был избран папой 12 декабря 1254 г. в Неаполе и 27 декабря посвящен под именем Александра IV В его лице занял папский престол член того дома Конти, который в лице уже двух великих пап боролся с Гогенштауфенами. Он был племянник Григория IX, родом из Дженны, баронского замка в приходе Ананьи, стоящего на берету бурного потока Анио, берущего там свое начало.

Не одаренный большими талантами, новый папа пытался идти дальше по тому опасному пути, который был ему предуказан Иннокентием IV и обстоятельствами. Он приобрел себе друзей дарениями, подтвердил ленные пожалования своего предшественника братьям Бертольду, Оттону и Людвигу фон Гогенбургам и прибавил к этим ленам, чтобы окончательно отвратить Гогенбургов от дела Манфреда, еще герцогство Амальфи. Он вел переговоры, хотя и безуспешно, и с самим Манфредом, скорое появление которого в Неаполе ожидалось со страхом. Он даже посылал в Германию письма, в которых удостоверял свое благоволение к маленькому Конрадину, но вскоре после этого 9 апреля 1255 г. отправил буллу в Англию, в которой он окончательно утвердил ленное право Эдмунда и передал ему инвеституру на Сицилию, наследие Конрадина. Так Александр IV продолжал идти дальше по лабиринту политики своего предшественника. Подобно последнему, он бессовестно обратил данный Генрихом III обет крестового похода в обязанность завоевать Сицилию и даже требовал от норвежского короля, чтобы он вместо Святого Гроба шел в Неаполь для оказания своим оружием помощи английскому королю. И после этого папы постоянно заявляли, что войны, которые велись из-за их фамильной политики, имели значение благочестивых крестовых походов!

Нужды изнуренной церкви в деньгах были велики, Генрих III обещал все, но не исполнял ничего. Когда папа потерял надежду отнять Сицилийское королевство у Манфреда, который был в нем признан Конрадином или его опекунами регентом, то он оставил Неаполь и в июле отправился в Ананьи, а в конце ноября 1255 г. прибыл в Рим. Здесь между тем произошел очень важный переворот,

3. Правление Бранкалеоне в Риме. — Стремление цехов к усилению. — Их положение в Риме. — Организация купеческого цеха. — Учреждение демократического союза цехов. — Populus. — Бранкалеоне — первый военачальник (капитан) римского народа. — Его падение и заточение в 1255 г., — Болонья подвергнута отлучению. — Эммануэль де Мадио, сенатор. — Освобождение Бранкалеоне и его возвращение в Болонью

Уже три года Бранкалеоне с большой энергией управлял городом Римом. Надменная аристократия и в особенности Анибальди и Колонна, склонились перед его беспощадным правосудием. Силой оружия он восстановил юрисдикцию Капитолия в окрестной области и в замках баронов, перевел многие церковные имущества в городское финансовое управление, обложил сборами духовенство и подчинил его гражданскому суду. Рим, совершенно независимый от папы и от императора, сделался уважаемым вольным городом под управлением великодушного республиканца, придавшего званию сенатора действительное политическое значение. Народ любил Бранкалеоне как своего защитника; на сочувствии народа основывал он и свою силу.

Если бы до нас дошли достоверные известия о его управлении, то мы бы отмерли, что римская демократия сделалась через него более могущественной, а цехи Достигли более прочного развития. Мы видели, что в Перуджии они образовали вооруженные оборонительные союзы, которые вели борьбу с аристократией с целью установления народного правления, за что они и были распущены папами. Ремесленники образовали там уже в 1223 г. политические общества под главенством консулов, ректоров или приоров. В Милане профессиональные рабочие уже в 1198 г. образовали общину-креденцу св. Амвросия, а цехи во Флоренции в это время были уже прочно организованы. В Болонье ремесленники восстали в 1228 г., учредили союз и заставили дать себе место в общинной ратуше. Четвертое рабочее сословие, до сих пор устраненное от политической жизни в городских общинах, всюду стремилось вперед, стараясь приобрести участие в управлении и влияние на дела рядом с крупной буржуазией и дворянством, наполнявшими общинный совет. Усилившаяся роскошь содействовала увеличению числа ремесленников и их благосостояния. И общее стремление к власти снизу доверху охватило их ряды, погруженные до тех пор в темноту. Замечательная деятельность этих мирно работавших классов, которые начали захватывать в республиках государственную власть и в начале XIV века изменили или разрушили старинное коммунальное устройство, уничтожили или низвели с почетного положения дворянство и создали беспокойное господство низших классов, нигде не рисуется нам так ясно, как во Флоренции, и нигде эта картина не была столь печальна, как в Риме.

С древнейших времен в нем существовали ремесленные гильдии как корпорации, нравственно объединенные, хотя в том периоде, о котором мы говорим, присутствие их не замечается в документах. Древнее обозначающее их название Schola было уже заменено в общем употреблении латинским словом ars (arte — искусство, цех), но оно встречается еще и в это время. В эпоху Бранкалеоне у них были старшины, называвшиеся консулами, или capita artium, но никакой источник не упоминает об их отношениях к капитолийской общине. Однако немного позже в 1267 г., представители цехов наряду с купеческими консулами принимали участие в политических актах парламента. Сколько признавалось цехов в Риме в эпоху Бранкалеоне — нам неизвестно. В 1317 г. здесь было тринадцать признанных государством профессиональных обществ, из которых товарищества купцов и земледельцев (ars bobacteriorum) считались, как и в древности, наиболее почетными.

Купцы в Риме, как и в других богатых итальянских городах, составляли самое могущественное товарищество. Уже в 1165 г. они вместе с корабельщиками (marinarii) образовали цех, пользовавшийся влиянием, так как их консулы в качестве уполномоченных от города Рима заключили в то время торговый договор с Генуей Мы встречаемся с ними как с денежной аристократией, у которой брали взаймы Фридрих II и папы, и это доказывает, что Рим, где уже были флорентийские и сиенские банки, благодаря своим сношениям с Сицилией, Византией и Востоком был немаловажным торговым пунктом. Купеческая гильдия объединилась в новой форме в 1255 г., третьем году правления Бранкалеоне, из чего мы заключаем, что римские цеховые учреждения усилились именно через него. До этого времени гильдия имела четверых ежегодно избираемых консулов, двенадцать консилиариев, нотариусов и других чиновников. Она собиралась в своей цеховой церкви С.-Сальватора in Pensilis (называвшейся также in Soraca), около Фламиниева цирка, где на выходящей из него улице ad apothecas, бывшей в Средние века преимущественно торговой местностью, находились купеческие товарные склады, и гильдейским судьям предоставлено было судить всех принадлежавших к цехам на всем пространстве от «рыночной башни» до Капитолия. Купеческая гильдия, подобно другим цеховым корпорациям, избирала распорядителей, или старшин (statutarii), которые должны были обсуждать действующие ее законы и издавать новые. Последние, равно как и вся гильдейская книга, в которую они вносились, представлялись в Капитолии на утверждение каждого сенатора. Дошедшие до нас статуты римской купеческой гильдии были собраны в 1317 г. и записаны на латинском языке; но в этом сборнике есть много и более старинных обычаев. Статуты касаются только внутренней цеховой администрации и не говорят ни о каких политических отношениях или об участии в государственном управлении, за исключением наблюдения за монетой в целях предупреждения чеканки дурной монеты.

Ни купцы, ни другие промышленники не достигли особенного влияния в общественном управлении Рима, потому что их угнетало могущество духовенства, дворянства и владельцев недвижимой собственности. Старинные консулярские роды и сенаторские фамилии крупной буржуазии из первой общины удерживали за собой власть в Капитолии, и договор 1242 г. с Перуджией и Нарни доказывал преобладание аристократии в римском сенате. Однако во время внутренних распрей, бывших при Иннокентии III и Григории IX, и после того, во время долгого отсутствия папы, низший класс народа и в Риме старался подняться кверху и пытался изменить общинное устройство. Официальный титул «капитана римского народа», который Бранкалеоне впервые присоединил к титулу сенатора и стал употреблять в актах в 1254 г., указывает по своему смыслу на народную общину, образованную из буржуазного класса (populus). События, подобные демократическим революциям в Болонье, Милане, Флоренции и Перуджии, вероятно, имели место и в Риме. Уже разделение сената, бывшее при Иннокентии III, когда демократическая партия выдвинула доверенных людей (boni homines), могло дать первый повод для создания впоследствии populus'a, т. е. союза всех цехов. Что это было в духе времени, доказывает важный переворот, совершившийся во Флоренции, Здесь граждане восстали в октябре 1250 г. против гибеллинской аристократии, образовали новую народную общину (popolo) и назначили Уберто Луккского предводителем народа (capitano de popolo). Без сомнения, нечто подобное произошло и в Риме. Должность народного капитана, сходная с должностью народного трибуна, была введена с 1250 г. всюду в итальянских городах, так что подеста оставался политическим представителем городской общины, тогда как капитан был облечен военной и отчасти судебной властью. В Риме, впрочем, народный капитан является лишь временно, уже потому, что здесь, как общее правило, было два сенатора; и только Бранкалеоне, соединивший в 1252 г. в своем лице разделенную сенатскую власть, стал называться «Сенатор высокого города и капитан римского народа».

Падение великого болонца подготавливалось стараниями аристократии и духовенства, в особенности обиженного дома Колонна. Когда трехлетний срок его управления истек в начале ноября и народ хотел избрать его вновь, то противная партия обвинила его перед синдиком; она шумно жаловалась, что хотят увековечить тиранию иноземца, и наконец пошла на штурм Капитолия. Бранкалеоне, принужденный сложить оружие, сдался народу и под охраной его находился сначала в Септизонии, но скоро был выдан аристократам и посажен в башню Пассерано. Благородный человек, смерти которого требовали бароны и кардиналы, несомненно погиб бы, если бы его не спасли римские заложники, которых Болонья до сих пор удерживала у себя. Его мужественная жена Галеана убежала из Рима и вместе с родственниками ее мужа умоляла болонский городской совет не выдавать заложников, а настаивать на освобождении их согражданина. Болонская республика послала почетных граждан в Рим, но папа, который после падения сенатора решился приехать в Рим, отказал в их просьбе и потребовал безусловного освобождения заложников. Болонья решительно отказалась их выдать. Бароны и многие кардиналы настойчиво потребовали тогда от папы, чтобы он наложил запрещение на этот гвельфский город, издавна бывший защитником церкви. Но даже и интердикт не сломил великодушного мужества болонцев; эти вольные граждане показали, что отлучение как устрашающее средство потеряло свою силу: римские заложники охранялись теперь еще строже.

Между тем победившая партия собиралась приступить к выбору нового сенатора. Выбор ее пал на миланца Мартина делла Торре, который, однако, отказался; затем сенатором был выбран Эммануэль де Мадио и вместе с ним другое лицо в капитаны. Эммануэль был гражданином Брешии; раньше он был подестой в Пиаченце и убежал от Эццелина в Рим. Избрание этого чужестранца, даже после падения Бранкалеоне, доказывает, что аристократия еще не решалась не обращать внимания на требования народа. Умоляющие письма римских заложников из Болоньи, твердость болонских граждан, которые сверх того послали папе двух его родственников, захваченных в Романьи, — все это привело наконец к освобождению Бранкалеоне, а может быть, оно вынуждено было и угрожающим поведением народа. Его заставили перед синдиком нового сенатора отказаться от своих прав, что он сделал с объяснением, что к этому он был принужден силой. Когда он в августе или сентябре 1256 г. выехал из Рима, то римские бароны послали вместе с ним во Флоренцию синдика Андрея Мардоне и заявили флорентийскому городскому совету просьбу не выпускать опасного экс-сенатора из города, прежде чем он не повторит клятвенный отказ, данный им уже в Риме. Бранкалеоне дал его с той же оговоркой о своих правах относительно римской общины и частных лиц, так как от этих прав, как он пояснил, он никогда не откажется; без сомнения, в числе их было и требование части его содержания, удержанной в городском казначействе. Затем он возвратился, покрытый славой, в свой родней город, который после выдачи заложников был освобожден от запрещения.

4. Падение Эммануэля де Мадво, 1257 г. — Демагог Матеус де Беальвере. — Второе сенаторство Бранкалеоне. — Наказание аристократов. — Разрушение их башен в Риме. — Смерть Бранкалеоне, 1238 г. — Почитание его памяти. — Его монеты. — Кастелламо дельи Андало сенатор. — Его падение и заточение. — Наполеон Орсини и Рихард Анибальди, сенаторы. — Падение дома Романе. — Флагелланты

Правление Эммануэля де Мадио было бурно и несчастливо. Креатура гвельфской аристократии, он служил только партийным целям и ожесточил своей слабостью или своим дурным обращением народ, привыкший к заботливому отношение к нему Бранкалеоне. Анибальди, Колонна, Поли, Малабранка и другие магнаты захватили власть в свои руки: старая смута началась опять, и ненавистная дворянская реакция вызвала гражданскую войну. Народ, желавший возвратиться к твердому правлению Бранкалеоне, начал восстание; сражались вокруг Капитолии и на улицах города. Весной 1257 г. восстание сделалось всеобщим. Цехи соединились и избрали своим главой булочного мастера, родом англичанина, Матвея де Бельвере. Эммануэль был убит во время гражданской войны, часта аристократов изгнана, сам папа принужден был уехать в Витербо, где он и находился в конце мая.

Римский народ тотчас снова призвал Бранкалеоне; он явился не без опасения, так как церковь подстерегала ею. Римляне с ликованием встретили благородного человека, который в течение трех лет твердо управлял городом и защищал его граждан от заносчивости аристократии. Без сомнения, сенаторская должность была ему вручена еще на три года.

Бранкалеоне начал свое второе правление строгостью, которая, может быть, была усилена чувством мести, но была необходима ввиду состояния города. Все угнетатели народа были им изгнаны, или закованы в цепи, или казнены. Он велел повесить двоих Анибальди, родственников кардинала Рихарда. С Манфредом, который был теперь полним господином Сицилийского королевства как на материке, так и на острове и уже думал возложить на себя корону, он заключил союз в целях уничтожения гвельфской партии. То противоречие, что Бранкалеоне, республиканец по характеру и по убеждениям, иступил в союз с национальными врагами итальянской городской свободы, вытекало из положения города Рима по отношению к папе. В то время как в других местах папа являлся естественным главой гвельфов и покровителем муниципальной независимости, в Риме он действовал как гибеллин, именно как защитник феодальных баронов, при содействии которых он только и мог обуздывать демократию. Александр IV отлучил Бранкалеоне и его советников.

На его бессильную месть ответили насмешкой. Сенатор заявил, что папа не имел права отлучать от церкви римских должностных лиц. Затем в публичном воззвании он оповестил о карательном походе против Ананьи; эта родина папы, как она была названа, должна была покориться сенату или быть стертой с лица земли. Родственники Александра, посланные в Витербо смущенными гражданами Ананьи, бросились с мольбой к ногам папы, так что он принужден был снизойти до просьбы о пощаде перед грозным сенатором. Вероятно, он снял с него отлучение. Гражданская власть папы в Риме совершенно уже не признавалась.

Теперь Бранкалеоне хотел решительным ударом сломить упорное сопротивление магнатов. Он приказал разрушить дворянские замки, бывшие средством применения народа, темницами должников, вертепами постыдного насилия. По этому проскрипционному списку в 1257 г. должны были быть уничтожены более ста сорока укрепленных башен, на которые народ набросился с бешенством. Количество разрушенных замков может дать понятие об их общем числе. Если даже этот справедливый закон распространялся на большую часть башен, то едва ли Бранкалеоне велел все их разрушить, и, конечно, многие из башен, принадлежавших гибеллинам или дружественным магнатам, были пощажены. Если мы по поверхностному расчету выразим число дворянских башен в городе цифрой 300, если примем такое же число башен на городских стенах и столько же на церквях, то окажется, что тогдашний Рим представлял воинственную картину города, воздымающего к небу 900 башен. Так как многие из этих башен, составлявшие значительную часть баронских дворцов, были воздвигнуты на древних постройках, то это систематическое истребление их послужило причиной гибели многих памятников древности. Поэтому Бранкалеоне считается одним из худших врагов римских монументов, и с него начинается новая эпоха разрушения античного города. В XIV веке сложилась даже легенда о том, что он разрушил храм Квирина. Предназначенные к уничтожению дворцы были в то же время отданы на разграбление, и при этом погибли также многие фамильные архивы вместе с хранившимися в них документами.

Вид, который имел город после этого акта правосудия, должен был быть ужасен, но Рим, как и другие города, был привычен к таким разрушениям. Граждане того времени никогда не наслаждались ощущением безопасного и благоустроенного отечества. Они постоянно ходили среди развалин и почти каждый день видели, что к ним прибавляются новые развалины. Варварское разрушение домов было столь же обыкновенным делом, как любое полицейское распоряжение в наши дни. Средневековые города находились в состоянии постоянной революции, и улицы, стены и жилища отражали в своем быстром изменении характер партийной свирепости и беспокойство вечно изменчивого управления. Как только народ где-нибудь поднимал восстание, так он разрушал дома врагов; когда один род воевал с другим, то разрушались дворцы побежденной стороны; когда государственная власть изгоняла виновных, то их жилища подвергались разорению; когда инквизиция находила в каком-нибудь доме еретика, то этот дом по распоряжению государственной власти сравнивался с землей; если войско овладевало неприятельским городом, то разрушало стены, если только не обращало в развалины и сам город. После знаменитой битвы при Монтаперто озлобленные гибеллины только благодаря великодушному негодованию великого гражданина были удержаны от разрушения Флоренции; и еще в конце XIII века гнев папы ровнял с землей целый город. Бонифаций VIII велел посыпать солью развалины Палестрины, как когда-то Барбаросса сделал то же с Миланом.

Одновременно с гибелью своих башен погибли и владевшие ими дворянские роды, так как многие магнаты искупили свою вину изгнанием, конфискацией имений и смертью от руки палача. Зато спокойствие и безопасность царили теперь в городе и в Кампаньи, где разбойничий сброд был истреблен. Бранкалеоне управлял, внушая страх и любовь, но недолго. Он заболел лихорадкой во время осады Корнето, города, имевшего важное значение как хлебный рынок и отказавшего ему в присяге на подданство; он велел перевезти себя в Рим и умер в Капитолии в расцвете жизненных сил в 1258 г. Единогласное суждение современников прославило Бранкалеоне д'Андало как непреклонного мстителя всякой несправедливости, строгого друга закона и защитника народа — лучшая похвала правителю того времени. В этом великом гражданине Болоньи, практическом питомце тамошней школы правоведения, снова возродился античный дух и блестяще проявилась республиканская сила этой эпохи. Для его славы в потомстве достаточно уже того, что он был в состоянии в течение многих лет водворять порядок в расстроенном городе и дать ему свободу, основанную на законе. Если бы он правил дольше, то он внес бы большие изменения в отношения города к папе, и даже продолжительная тирания подобного человека могла бы быть только благодетельна для римлян.

Народ необыкновенным образом почтил память своего лучшего сенатора: его голова в виде реликвии была положена в драгоценную вазу и для увековечения его памяти выставлена на мраморной колонне. Это был странный апофеоз, но все же такой трофей более украсил Капитолий, чем миланский Каррочиум. Теперь воспоминание о Бранкалеоне исчезло в Риме, где о нем не говорит никакой памятник ни какая надпись. Сохранились только его монеты. На одной стороне их находится изображение идущего льва и имя Бранкалеоне, на другой — Roma на троне с ша ром и пальмовой ветвью в руках и надпись «Рим — глава мира». Таким образом имя сенатора было в первый раз поставлено на римских монетах, и они были отмечены только светскими символами, без употреблявшегося до сих пор изображения св. Петра или его имени.

Избавившись в своем владении от самого могущественного своего врага, папа надеялся снова восстановить в Риме господство Святого престола. Он отправил в город послов и запретил выбирать нового сенатора без своего согласия. Но римляне только смеялись над его приказанием. Умирая, Бранкалеоне советовал им выбрать ему в преемники его собственного дядю; таким образом, сенатором был назначен Кастеллано дельи Андало, бывший до сих пор претором в Фермо. Напрасно папа требовал осуществления своего избирательного права; напрасно он говорил, что даже как простой римский гражданин он имеет голос при выборе сенатора. Александр IV находился в это время в Ананьи; он не возвращался уже больше в Рим. По примеру своего племянника Кастеллано тоже обезопасил себя заложниками, но его положение было труднее, и падение его было неизбежно. Изгнанная аристократия так же, как и папа, подкапывались под его власть, так что он только при постоянной борьбе мог продержаться до весны 1259 г. Подкупленная чернь восстала против дяди Бранкалеоне; изгнанный из Капитолия Кастеллано бросился в одно из римских укреплений и мужественно сопротивлялся здесь нападающим. Теперь под влиянием папы опять были выбраны два местных сенатора: Наполеон, сын знаменитого Матеуса Рубеуса из дома Орсини, и Рихард, сын Петра Анибальди. Хотя с этой реставрации старинной системы гвельфская партия снова вошла в силу, однако и эти сенаторы продолжали охранять независимость Капитолия. Они возобновили заключенный еще Бранкалеоне и Эмануэлем де Мадио мир с Тиволи в таком окончательном виде, что этот город навсегда отдавался в вассальную зависимость римскому народу. После этого он не только платил ежегодную дань в тысячу фунтов, но и получал назначенного римским общинным советом подесту с титулом графа. Он сохранил, однако, право жить по своим статутам и назначать себе седиалиса, или городского судью, Capitaneus Militiae, или народного трибуна, и других городских должностных лиц.

Кастеллано, сложивший оружие, томился в тюрьме и так же, как раньше его племянник, был огражден от смерти только римскими заложниками, которых он держал под охраной своих друзей в Болонье. Так как римляне опасались за судьбу этих мальчиков, то они обратились к папе с просьбой защитить их. Поэтому Александр потребовал от болонской общины, чтобы она взяла этих заложников под свою собственную охрану, но она отказалась, вследствие чего папа наложил через витербского епископа интердикт на Болонью. Кастеллано спасло наконец замечательное движение в итальянских городах, последовавшее за падением Эццелина и его дома. Этот вошедший в пословицу средневековый городской тиран мало-помалу приобретал господство над самыми значительными общинами Ломбардии. Никакие обольщения со стороны пап не могли заставить зятя Фридриха изменить своим принципам и перейти на службу церкви, которая за эту цену простила бы ему всякое преступление. После геройского сопротивления 27 сентября 1259 г. он попал во власть соединившихся его врагов. Историки описывают последнюю борьбу этого необыкновенного человека, в котором условия того времени превратили стремления к высокой добродетели в дьявольские преступления, так что он сделался бессмертным, как Нерон своего времени. Они изображают ликование людей, стекавшихся, чтобы насладиться видом пленного тирана, и сравнивают этого страшного человека с сидящим в молчании филином, вокруг которого шумит рой обыкновенных птиц. Эццелин умер, отягощенный тройным проклятием, полный молчаливого презрения к миру, к папству и к собственной судьбе, предсказанной ему астрологами; он умер 7 октября 1259 г. в замке Сончино, где и был похоронен с честью. Ужасна была судьба его вновь отпавшего от церкви брата Альбериха, который после отчаянного сопротивления в башне Св. Зенона сдался со своими семью сыновьями, двумя дочерями и женой. Вся его семья была задушена у него на глазах, а сам он привязан был к лошадям, которые волочили его до смерти.

Страшная гибель дома Романе присоединилась к другим ужасам, заставив уже переполненные чувства людей выступить через край. Беспрерывные войны и бедствия посещали города. «Душа моя ужасается, — пишет один хроникер того времени, — рассказывать о страданиях моего времени и его гибели, так как вот уже двадцать лет прошло, как из-за раздора между церковью и империей итальянская кровь льется рекой». Электрический удар вдруг прошел по человечеству и направил его к покаянию; бесчисленные толпы с жалобными криками появились в городах; сотни, тысячи, даже десятки тысяч шли процессиями, бичуя себя до крови, и следовали дальше. Один город за другим захватывались этим потоком отчаяния, и скоро горы и долины огласились горестным воплем: «Мир! Мир! Господи, помилуй нас!» Многие историки того времени с удивлением говорят об этом поразительном явлении; все согласны в том, что эта моральная буря прежде всего началась в Перуджии и потом перешла в Рим. Она захватывала людей всех возрастов и все общественные классы. Даже пятилетние дети бичевали себя. Монахи и священники брали крест и проповедовали покаяние; древние отшельники выходили из своих гробниц в пустыне, впервые появлялись на улицах и проповедовали покаяние. Люди сбрасывали с себя платье до пояса, покрывали голову монашеским куколем и брались за бичи. Они шли сомкнутыми рядами один за другим или попарно, ночью со свечами, босые в зимний мороз; с наводящими ужас песнями они обходили кругом церквей; с чем падали ниц перед алтарями; бичевали себя под пение гимнов о страстях Господних с неистовством, похожим на безумие. Иногда они бросались на землю, иногда поднимали свои голые руки к небу. Тот, кто их видел, должен был быть каменным, чтобы не делать того же, что и они. Раздоры прекращались; ростовщики и разбойники предавали себя в руки правосудия; грешники признавались в грехах; тюрьмы отворялись; убийцы шли к своим жертвам, давали им в руки обнаженный меч и умоляли убить их, но эти с отвращением отбрасывали от себя оружие и со слезами падали к ногам своих обидчиков. Когда эти страшные бродячие толпы направлялись в другой город, то они обрушивались на него, как грозовая буря, и таким образом, болезнь бичующихся братьев передавалась, как зараза, все дальше из одного города в другой. В Рим они пришли поздней осенью 1260 г. из Перуджии, и даже суровые римляне впали в экстаз. Их тюрьмы отворились, и таким образом, Кастелано д'Андало ушел из Рима в свой родной город Болонью.

Появление бичующихся есть один из самых потрясающих феноменов Средневековья. В благочестивом неистовстве крестовых походов высказалось вызванное подобным же продолжительным беспорядком, вследствие борьбы империи с церковью, страстное стремление человечества к своему спасению; в бурном явлении бичующихся 1260 г. повторилось то же стремление. Страдающее человечество соединило в глубине своей души впечатления поражавших его событий: ереси, инквизиция и костры, фанатизм нищенствующих монахов, татары, свирепая борьба двух мировых властей, неистовства партий, опустошительная междоусобная война во всех городах, такая тирания, как тирания Эццелина, голод, чума, проказа — таковы были бедствия, бичевавшие тогдашний мир. Демоническое шествие флагеллантов было народным выражением общего бедствия, отчаянным протестом и наложением на себя покаяния, по собственному почину, тогдашним обществом, которое так же сильно было охвачено эпидемическим массовым чувством, как и поколение крестовых походов. В столь мрачном покаянном виде человечество прощалось с эпохой мировой борьбы между церковью и империей. В конце этой эпохи явился гений, бывший ее плодом. Это был Данте, воздвигший средневековому миру единственный в своем роде памятник. Его бессмертное творение подобно чудному собору с готическими башнями, на зубцах которого видны выдающиеся образы того времени, императоры и папы, еретики и святые, тираны, старые и новые, ученые и творцы, рабы и свободные, стоящие в рядах вокруг кающегося человечества, дух которого ищет свободы.

Книга десятая. История Рима с 1260 по 1305 г

Глава I

1. Германская империя. — Манфред, король Сицилии. — Его отношение к папе и к Италии. — Великая победа гибеллинов при Монтаперто. — Флоренция и другие города присягают на верность Манфреду. — Гвельфы обращаются в Германию к Конрадину. — Смерть Александра IV, 1261 г. — Урбан IV избран папой

Изнуренная итальянскими войнами Германия впала в состояние внутреннего разложения и бессилия, из которого старая империя уже не поднялась никогда. Немецкая корона после гибели Вильгельма Голландского в войне с фризами (28 января 1256 г.), пренебрегаемая разъединенными князьями, продавалась тому, кто дороже давал. Ослабевшее национальное чувство перенесло возведение на престол великих императоров двух чужеземных государей — Ричарда Корнваллийского и Альфонса Кастильского, но общее истощение было так велико, что двойное избрание, делавшее пап снова третейскими судьями в Германии, не вызвало уже никакой борьбы. Эти иноземные короли без сопротивления признали судебную власть пап над империей и являлись на ее развалинах лишь образами, отражающими ее глубокий упадок.

Счастливее был Манфред в Сицилии, на земле которой уже не было ни одного папского наемника. Он стремился к короне и получил ее. На основании распространенного, по всей вероятности с намерением, и искусно использованного слуха о смерти Конрадина он короновался как король 10 августа 1258 г. в Палермо. Хотя это действие было явным присвоением прав настоящего наследника, однако оно отвечало требованиям страны, и обстоятельства вынуждали и оправдывали его: оно находило себе оправдание и в примере Филиппа Швабского, который таким же образом из опекуна своего племянника сделался похитителем его короны. Протестовавшим посланникам Конрадина Манфред вполне основательно заявил, что владычество над Сицилией живущего в отдаленной Германии ребенка было невозможно, что Сицилия может повиноваться только туземному государю, что сам он по рождению и воспитанию итальянец и желает владеть, как законный монарх, королевством, которое он отвоевал своим мечом у двух пап, что после его смерти Конрадин может быть его наследником. Коронование Манфреда было таким актом, который сделал его врагом легитимных притязаний Гогенштауфенов на Сицилию и заставил его не допускать последних к итальянским границам и охранять национальный принцип Италии. Политическая связь ее с Германией таким образом, уничтожалась, и создавался тот порядок вещей, к которому стремились гвельфы. Когда Манфред из наместника Конрадина сделался его врагом и из представителя Германии — национальным итальянским государем, то благоразумие, может быть, требовало от Александра IV признать его при благоприятных условиях королем — ленником церкви, как раньше один из пап сделал это по отношению к норманну Рожеру, когда он стал королем Сицилии. Но Манфред хотел быть не ленным правителем, а самостоятельным монархом, и последствием его коронования было признание папой недействительным этот акт, новое отлучение и наложение интердикта на всех епископов и города, которые его признают. Ненависть папской курии к роду Фридриха оставалась непримиримой; она основательно подозревала, что Манфред навсегда останется врагом папских притязаний и до тех пор не успокоится, пока не достигнет королевской власти над Италией и не возложит на себя императорскую корону.

Несколько раз возобновлявшиеся попытки примирения разбились также о требование папы удалить из Италии сарацин. Постоянное пребывание этой магометанской колонии в Апулии напоминает историю того времени, когда арабы из своих разбойнических замков на Гарильяно наводили страх на Италию. Фридрих II поселил в Лучерии их сицилийских соплеменников в качестве постоянно готового к бою лагеря отличных стрелков из лука. Монахи-проповедники, которых к ним несколько раз посылал Григорий IX, не обратили их. Имя Аллаха после этого, как и раньше, продолжали произносить с высоты башен, и ученые книжники продолжали в мечетях изъяснять Коран. Фридрих составил свою гвардию из сарацин и безо всякого предубеждения возвел многих мусульман на высокие должности. Эти магометане жили благодаря терпимости Гогенштауфенов и оставались им верными. Если показание английского хроникера, что их было 60 000 человек, способных к бою, и преувеличено, то все же они были достаточно многочисленны, чтобы их присутствие могло беспокоить папу. В войнах Гогенштауфенов против церкви они были единственным постоянным войском, самыми энергичными бойцами и самыми беспощадными истребителями их врагов. Будучи недоступны действию церковного отлучения, они убивали священников и нищенствующих монахов, сжигали без угрызения совести церкви и монастыри и уничтожали взятые ими города, как, например, Альбано и Сору при Фридрихе II, как Арриано при Манфреде. Их колония в Южной Италии была для пап занозой в сердце. Александр IV требовал их удаления, но Манфред был обязан своим спасением исключительно их верности и своими первыми успехами — их лукам и стрелам. Он взял их под свою защиту и, подобно своему отцу, постоянно вызывал новые отряды арабов, приходившие с берегов Африки, чтобы наниматься на службу в его войска. Папы называли его султаном и союзником язычников, и их проповедь крестовых походов была всегда направлена одновременно против Манфреда и против сарацинов Лучерии.

После своего коронования он вступил в новую эпоху своей жизни. Он скоро приобрел влияние в Средней и Северной Италии; его могущество принимало широкие размеры. Его занимала мысль соединить Италию под своим скипетром, как национального короля, хотя выполнение ее встречало бесконечные затруднения. Разрыв с Конрадином и Германией сблизил его с гвельфами: он вступил в союз, возникший в результате падения Эццелина, и заключил договоры с Генуей и Венецией. Одна ко скоро оказалось, что гвельфская партия уже не была настоящей национальной партией, потому что она находилась в союзе с тем самым папством, которое продавало Италию иноземным правителям. Измена пап стране подняла национальное чувство всех патриотически настроенных итальянцев, и в течение некоторого времени Манфред был самым желанным человеком в Италии. Он мог стремиться даже к императорской короне, бывшей для него высшей целью. Так как он предвидел, что примирение с папой будет невозможно, то он вернулся к традициям своего дома и повел вместе с гибеллинами борьбу против церковного государства. Он назначил Уберто Паллавичини, главу гибеллинов в Северной Италии, своим капитаном в Ломбардии, генуэзца Парсиваля Дориа своим наместником в Сполето и в Марках и Иордана д'Англано, графа С.-Северино, своего кровного родственника, наместником в Тоскане. Эта страна, в которой центральным гибеллинским пунктом была Сиена, присягнула Манфреду как верховному владетелю и протектору со дня знаменитой битвы при Монтаперто. Граждане Сиены, соединившись с изгнанными флорентийскими гибеллинами, бывшими под начальством их главы великого Фарината дельи Уберти, и поддержанные немцами под начальством Иордана д'Англано, уничтожили здесь на берегах Арбии 4 сентября 1250 г. союзных гвельфов. Могущественная Флоренция отворила ворота гибеллинам и присягнула представителю Манфреда, графу Иордану: событие, имевшее тяжелые последствия. Оно уменьшило власть пап; оно рассеяло гвельфскую партию и сделало ее непримиримым врагом Манфреда; оно привязало его вполне к гибеллинам, в объятия которых он теперь бросился. Оно уничтожило для него возможность примирения с церковью, которая в своем бедствии призвала на помощь иноземного деспота, но оно тотчас же создало для Манфреда новое прочное положение в Средней Италии, откуда он мог угрожать папе и держать в тревоге все церковное государство вплоть до ворот Рима.

Гвельфы Флоренции и других городов в своей беспомощности бросились в Лукку, их последнее убежище. Они обратились даже (так странно изменились партии) к Германии и призывали Конрадина прийти, отнять корону у похитителя и снова восстановить право империи. Последний, внук Фридриха II, восьмилетний ребенок, отвечал им через своего дядю Людвига Баварского; он принял Флоренцию и гвельфский союз под свою бессильную защиту, объявил Манфреда и гибеллинов своими врагами и обещал скоро лично прибыть в Италию или прислать туда своего легата, если это допустят немецкие князья. Между тем Александр IV, глубоко пораженный падением Флоренции, наложил отлучение на Сиену и гибеллинов, вызвал их к себе на суд и заклинал Пизу отказаться от союза с Манфредом. Но Флоренция, ставшая теперь гибеллинской, Пиза, Сиена и многие другие города заключили 28 марта 1261 г. наступательный и оборонительный союз под главенством Манфреда против всех гвельфов и их сторонников. Таким образом, старинный тусцийский союз очутился во власти Манфреда. Только умбрийский союз, во главе которого находилась гвельфская Перуджия, сдерживал еще его успехи и оставался верен церкви.

Вскоре после этого, 25 мая 1261 г., удрученный горем, слабый Александр IV умер в Витербо, куда он незадолго перед тем переселился после долговременного пребывания в Ананьи и непродолжительного в беспокойном Риме.

Восемь кардиналов (лишь столько было их в то время в священной коллегии) прибыли в Витербо для новых выборов. Несколько месяцев колебались они подать свои голоса, пока наконец 29 августа был избран папой случайно присутствовавший иерусалимский патриарх. Иаков Панталеон, сын сапожника из Труа, был прелат, возвысившийся в церкви своими талантами и счастьем. Тот факт, что француз достиг Святого Престола, указывал на новые политические условия, которые заставили папство, к его несчастью, покинуть национальный путь и отдаться в руки французской монархии. Цель пап, заключавшаяся в низвержении последних Гогенштауфенов в Италии, послужила основанием для их тесного сближения с Францией; и эта цель была достигнута неизмеримо дорогой ценой.

Панталеон, коронованный в Витербо 4 сентября 1261 г., воспринял унаследованную им от его предшественников ненависть к «змеиному отродью» Фридриха II со всей страстностью личного врага. Он не поехал в Рим и никогда не вступал в Латеран.

2. Борьба в Риме из-за выбора сенатора. — Иоанн Савелли и Анибальдо Анибальди — сенаторы, 1261 г. — Гвельфы выставляют на должность сенатора Ричарда Корн валлийского, гибеллины — Манфреда. — Король Анжуйский— кандидат на должность сенатора. — Урбан IV предлагает ему Сицилию. — Переговоры относительно принятия им сенаторского звания. — Госелен и Кантельми — первые просенаторы, заместители Карла. — Война гвельфов и гибеллинов в римской Тусции. — Петр де Вико. — Умыслы Манфреда против Рима расстраиваются. — Нападение Петра де Вико на Рим отбито. — Смерть Урбана IV в 1264 г.

Теперь начался спор о выборе сенатора. За Наполеоном Орсини и Рихардом Анибальди следовали в должности сенаторов Иоанн Савелли и Анибальдо Анибальди, племянник Александра IV; когда же они ушли в Пасху 1261 г. то по поводу выборов дело дошло до горячей распри, заставившей папу уехать в Витербо. Тогда город так решительно разделился между гвельфами и гибеллинами что эти партийные отношения установились в нем надолго. Вскоре после смерти Александра гвельфы выбрали в пожизненные сенаторы Ричарда Корнваллийского, коронованного римского короля, после того как их голоса были куплены английским кардиналом Иоанном ди С.-Лоренцо. Другая партия провозгласила, напротив, сенатором Манфреда. Это было в первый раз, когда римляне передавали чуждому королю так ревниво охраняемую ими сенаторскую власть, и это доказывает падение у них демократического духа. Дух свободы исчез из Рима вместе с Бранкалеоне, и этот благородный человек был последним истинным республиканцем в Капитолии. Чувство независимости и величие всех вытекающих из него гражданских добродетелей понизились в это время и в других городских общинах; героическая сила, вложенная в них борьбой за свободу против Гогенштауфенов, исчезла вместе с внешней опасностью. Истощенные общины колебались между правлением черни и тиранией и явно приближались к монархическому принципу.

Будучи слишком слабыми, чтобы держаться против папы, римляне избирали своими сенаторами государей в том расчете, что король-сенатор будет защищать их собственную свободу против притязаний Святого престола с большей силой, чем это мог бы сделать какой-нибудь другой подеста. Манфред подавал им надежду на это, так как он оспаривал судебную власть папы над империей, тогда как оба других претендента на корону уступали эту власть папе.

Талантливый король находился наверху своего счастья, непостоянною благосклонностью которого он наслаждался среди своего блестящего и веселого, украшенного музами двора в Сицилии и Апулии. Его влияние простиралось даже на Пьемонт. Могущественные короли дружили с ним. После смерти своей жены Беатрисы он в 1259 г. вступил в брак с Еленой, дочерью эпирского деспота, а свою дочь Констанцу в 1262 г. выдал замуж за Петра Арагонского, сына короля Иакова, несмотря на возражение папы, который как будто предчувствовал Немезиду, которая должна была восстать со временем из этого брака для отмщения за гибель Гогенштауфенов. Выбор в сенаторы должен был иметь для Манфреда очень большое значение. Что могло для него быть желательнее того, чтобы вместе с городами Тосканы и Рим тоже находился в его власти? Там гвельфы и гибеллины спорили лишь о выборе Ричарда или Манфреда, тогда как папа старался устранить обоих претендентов, и действительно, Урбану IV удалось прекратить партийную борьбу. Спокойствие, по-видимому, восстановилось в городе, так как народ передал правление в руки доверенных людей, дав им полномочия окончательно решить вопрос о выборе сенатора. Этот выборный комитет консерваторов республики стоял больше года во главе городского управления. Когда же народ захотел положить конец такому временному порядку и передать сенаторскую власть которому-нибудь из двоих, Ричарду или Манфреду, то партии снова начали междоусобную войну. Умеренная партия сделала предложение избрать Петра Арагонского, зятя Манфреда, а гвельфы покинули далекого Ричарда и соединили свои и голоса на близком Карле Анжуйском. Избрание этого французского принца получило важное историческое значение, так как Урбан IV тотчас же вошел с ним в переговоры о передаче ему сицилийской короны. Это королевство или, скорее, сицилийский народ, которому папы так много говорили о свободе и независимости, уже много лет предлагался ими, как безвольное стадо, тому, кто меньше требовал от них. Генрих III Английский принял это предложение для своего сына, так что норманны после падения их династии далеким круговым путем через Англию снова возвратились бы сюда. Но непрерывные войны с английскими баронами, конституцию которых он пытался уничтожить, сопротивление английской церкви против дальнейшего обложения ее налогами, отдаленность и неверность предприятия не позволили Генриху выполнить свое обещание. Молодой Эдмунд оставался в Британии бумажным королем, нисколько не нарушившим спокойствия Манфреда. Поэтому Урбан IV решился выставить другого претендента, прославившегося на войне принца из строго католической Франции. Это был Карл, меньший брат Людовика IX, граф Анжуйский и Мэнский, владетель Прованса и Форкалькье. Эти владения он получил после смерти последнего графа Прованского Раймунда Беренгара IV как приданое за его дочерью Беатрисой. Уже Иннокентий IV предлагал ему Сицилию, но эта сделка не состоялась вследствие несогласия Франции. Француз Урбан IV возобновил это предложение, когда вследствие битвы при Арбии могущество Манфреда очень возросло. В 1262 г. он отправил во Францию поверенного для переговоров, и Карл охотно схватился за предлагаемою ему корону. К этому побудило его и собственное желание, и честолюбие его жены. Беатриса не могла переносить того, что она по своему рангу стояла ниже трех своих сестер, которые все были королевами: Маргарита была женой Людовика IX, Элеонора — Генриха III, Санция — Ричарда Корнваллийского. К чести святого Людовика следует заметить, что он не хотел дать своего согласия на завоевание Сицилии его братом, так как им были бы нарушены чужие права; однако его сомнения были устранены папой, указавшим на то, что обладание Сицилией проложит дорогу на Восток.

Урбан IV объявил 28 июля 1263 г. о прекращении договора с Эдмундом, хотя Генрих III не соглашался отказаться от своих претензий на Сицилию, ради которых Англия бесполезно жертвовала своим имуществом; но король, а также и Ричард Корнваллийский были в это время в плену у графа Лейчестерского Симона Монфора. Наконец король согласился отказаться от договора. Урбан вел с Карлом переговоры об условиях ленного договора, а граф в это время без ведома папы хлопотал о выборе его в сенаторы в Риме. Избрание это произошло в начале августа 1263 г. Итальянцы обвиняли Урбана IV в том, что он призвал в Италию иностранную династию, но эта вина может быть еще с большим основанием возложена на всю гвельфскую партию их страны, которая отклонилась от национального принципа. Гвельфы и папы, в узком сознании которых не осталось ничего от великого духа Александра III и Иннокентия III, снова открыли Италию для иноземного властителя. Он явился, полный алчности, и с его победой исчезла национальная мысль, а также пало и величие прежнего папства.

Римляне, впрочем, так мало уважали права своих постоянно живших в изгнании пап, что они или вовсе не уведомили Урбана об избрании ими нового сенатора, или уведомили только тогда, когда он уже давно, по слухам, знал об этом. Он жил в Орвието, будучи в разладе с Римом. Тамошние банки имели еще большие суммы за бывшей у них в долгу церковью, которые не могли быть уплачены; если бы Урбан появился в Латеране, то его сразу стали бы преследовать и толпы кредиторов, и разъяренные гибеллины. Фактически он уже не обладал в Риме никакой гражданской властью, и со времени Бранкалеоне Святой престол потерял и право на инвеституру сенаторов. Неожиданное избрание Карла в сенаторы поразило Урбана, так как оно пришлось как раз во время переговоров об отдаче Сицилии в ленное владение. Соединение сенаторской власти с короной Сицилии в лице честолюбивого принца грозило независимости папы серьезной опасностью. Он боялся попасть из Сциллы в Харибду — из-под ига швабов в тиранию провансальцев; короче говоря, на карту ставилась верховная власть над Римом.

В числе первых условий, поставленных графу Анжуйскому по поводу Сицилии была статья о том, что он не должен принимать звания сенатора или подесты ни в Риме, ни где бы то ни было в Церковной области; однако Урбан был принужден отменить этот пункт и даже настоятельно советовал Карлу принять звание сенатора. Если бы он уклонился от этого, то выбор, по всей вероятности, пал бы на зятя Манфреда, и это задержало бы завоевание королевства, тогда как приобретение власти в Риме было для Карла первым верным шагом к нему. Поэтому после долгих совещаний с кардиналами Урбан поручил своему легату представить это соображение графу, но не соглашаться на принятие им пожизненного сенаторского звания. Он велел ему употребить в дело такие дипломатические хитрости, которые указывают на него как на человека, игравшего клятвами. Если Карл дал римлянам клятву быть сенатором на всю жизнь, то легат должен был освободить его от этой клятвы, а вместо этого втайне возложить на него другую, по которой он должен был занимать сенаторскую должность лишь временно, по усмотрению папы. Ограничение времени сенаторства казалось ему столь важным, что само ленное владение Сицилией он ставил в зависимость от этого условия. Он послал во Францию одного из самых опытных кардиналов, Симона ди Цецилия, дал ему две различные редакции договора и велел стараться внушить Карлу наименее опасную. По первой редакции граф должен был принять сенаторскую должность на пять лет; если ж в течение этого времени он овладеет Сицилией, то он должен тотчас же отказаться от сенаторства под страхом отлучения и потери своих прав на королевство. По другой формуле, он должен был обещать дать римлянам свое согласие на принятие сенаторской должности лишь на такой срок, который он сам пожелает, и дать папе клятву, что останется сенатором не более как на пять лет или насколько будет установлено договором. Если же римляне настаивали бы на пожизненном сенаторстве, то он должен обещать после завоевания Сицилии или когда оно признано будет невозможным передать сенаторство в руки папы, как только последний этого пожелает во всяком случае он должен заботиться о том, чтобы господство над Римом снова перешло к Святому престолу. Папским предписанием приказывалось легату в случае отказа Карла от торжественного признания и охраны прав церкви как обязанности сенатора прервать переговоры и уехать.

Урбан находился в большом затруднении. Сицилия, имевшая равно гибельное влияние на пап, и на императоров, была для церкви уже со времен Льва IX причиной частого унижения и мучительных забот. Верховное владение этой страной, в котором папы видели основание своей светской независимости, сделалось источником жестоких войн с империей, и они сами принуждены были сознаться, что стремились к политическому господству, не имея силы удержать его за собой даже в течении года. Из глубины души было восклицание Урбана: «Иеремия говорит, что всякое зло приходит с севера, но я признаю, что для нас оно приходит из Сицилии». Между тем он ловко соединил вопрос о сенаторстве с ленной передачей этого королевства; это заставило Карла отказаться от пожизненного сенаторства и по сонету французского короля подчиниться условиям, поставленным палов.

Из писем папы видно, что римляне и Карл оставляли его в неведении насчет их действительных переговоров. Римские шельфы в самом деле назначили графа починенным правителем и сеньором города. Отдача своей свободы неизвестному и ничем не заслужившему перед «ими властителю возбудила презрение даже сторонников гвельфского направления, так как она свидетельствовала о том, что Рим был уже недостоен оставаться свободным.

Когда граф Анжуйский принял предложения кардинала Симона и обещал к Михайлову дню 12.64 г. быть в Риме, то он послал туда в качестве своего заместителя в сенаторской должности Иакова Госелена с провансальским и рыцарями. Госелен в начале мая 1264 г. принял в свое владение от имени Карла капитолийский замок; но он вскоре умер, и за ним следовал в должности просенатора Жак Кантельми. Таким образом, французский принц сначала выступил претендентом против Манфреда в Капитолии, чтобы потом свергнуть его с сицилийского трона.

Манфред много раз пытался вступить в переговоры с Урбаном и теперь с беспокойством видел, как чуждый, вызванный папой противник приобретал прочное положение в Риме. Гибеллины были оттуда изгнаны еще раньше, чем появился заместитель Карла. Они собрались в Тусции вокруг проконсула Петра де Вико, сильного владетеля в префектуре, ревностного приверженца Манфреда и его заместителя в должности сенатора. Гвельфы со своей стороны стали под знамя Пандульфа, графа Ангвилляры, на Бракчианском озере. Обе партии ежедневно сражались возле тусцийских замков. Петру де Вико, которому Иордан д'Англано прислал войска, удалось даже овладеть городом Сутри, откуда, однако, наместник Карла Кантельми снова его выгнал. В конце мая этот просенатор осадил его в замке Вико; но раздоры в его лагере и боязнь, что к Петру Вико на выручку придет Манфред, остановили его; римская милиция уже в начале июня 1264 г. возвратилась домой, и таким образом, Петр был освобожден. Когда Манфред убедился, что Карл Анжуйский скоро появится на сцене, то он решил идти на Рим и в то же время, соединившись с гибеллинами, попытаться нанести удар папе в Орвието. Предполагалось предпринять большой поход на Церковную область из Марок, из Тосканы и из Кампаньи, где он сам стоял лагерем на Лирисе. Но с некоторого времени злая судьба ослабила силу Манфреда. Прежде всего его деятельность парализовала надежда еще сговориться с папой; и несмотря на благоприятные условия в Тоскане, где Лукка тоже, отворила свои ворота гибеллинам, во всех его действиях проявлялся недостаток единства и силы. Вместо того чтобы смели пробить себе дорогу в Рим, он остановил свой поход, когда римская Кампанья отказала ему в пропуске. Лациум в это время держался гвельфского направления. Папа дал приказание всем тамошним баронам и епископам заградить дорогу в их страну; не позволялось отдавать замки туземным жителям, и даже не дозволялись браки между жителями Кампаньи и подданными короля. Летом Манфред возвратился в Апулию; он, впрочем, послал на выручку Вико и против Рима своего полководца Парсиваля Дориа с войсками, которые проложили себе дорогу через Абруццы в римскую область, но этот генерал не мог ни овладеть Тиволи, который в это время находился в подчинении у Рима, ни выполнить предполагавшуюся попытку нападения на Рим. По несчастной случайности он утонул в Нере, возле Риети, чем папа был избавлен от угрожающей ему опасности.

Тем временем положение Урбана становилось ежедневно все затруднительнее. Городской союз Нарни, Перуджии, Тоди, Ассизи и Сполето отказал ему в помощи; его кассы были пусты; он требовал от христианских церквей десятину и с трудом собирал войска; 200 наемных солдат он послал в Капитолийский замок, выставил маленькое войско под командой маршала Бонифация ди Каносса в окрестности Сполето и распорядился проповедовать во всех странах крестовый поход против Манфреда и его сарацин. Он заклинал Карла поторопиться своим прибытием и предостерегал его против будто бы подосланных Манфредом убийц.

Обстоятельство, что Рим находился в это время во власти гвельфов, имело решающее значение для всего будущего. Величайшим несчастьем для Манфреда было то, что он не мог предупредить здесь своего противника. Город был теперь местом собрания всех его врагов, особенно изгнанных из Апулии, которые надеялись на возвращение и месть. Следовало сделать попытку отнять Рим у гвельфов раньше прибытия Карла, и для этого был выработан план. Правда, Тиволи не хотел принять к себе гибеллинов, но зато Остия, где можно было задержать высадку Карла, попала во власть Рихарда из дома Анибальди. Этот могущественный род принадлежал к гибеллинам, за исключением одноименного кардинала, который ревностнее всех старался об избрании Карла в сенаторы. Победа Петра Вико, который, соединившись с полководцем Манфреда Франциском Тревизо, взял в плен при Ветралле графа Ангвилляра, оживила мужество изгнанников, так что они возымели надежду ворваться в Рим посредством ночного нападения. Петр выступил из Черветри, древнего Цере, принадлежавшего ему замка, не дождавшись других гибеллинов, как было уговорено. В одну ночь он дошел до Рима; его друзья отворили ему ворота св. Панкратия, но он не мог твердо удержаться в них. Когда он хотел овладеть островом Тибра, стража подняла тревогу: Кантельми поспешил из Капитолия со своими провансальцами, римские гвельфы явились из города под начальством Иоанна Савелли, и Петр после упорного сопротивления был вытеснен в транстеверинский квартал Писцинулу, а потом выгнан совсем из города. Его сын утонул в Тибре, а сам он только с тремя союзниками убежал в Черветри. Таким образом, Рим остался во власти гвельфов, и гибеллины не решились на новую попытку.

Тем временем 2 октября 1264 г. умер Урбан IV в Перуджии, куда он ушел из возмутившегося Орвието после почти двухлетнего пребывания в нем. Во все время своего понтификата он ни разу не был в Риме; его правление лишено было величия, и политика его не имела действительного успеха; своей главной цели — гибели Манфреда и вступления Карла Анжуйского на сицилийский трон — он не достиг.

3. Климент IV делается папой в 1265 г. — Он заботится об ускорении поход Карла для завоевания Сицилии. — Противоположные приготовления Манфреда. — Трудное положение гвельфов в Риме. — Отплытие и благополучная высадка Карла. — Его вступление в Рим. — Он удален из Латеранского дворца. — Карл принимает сенаторскую должность. — Папские легаты передают в его владение Сицилию

После смерти Урбана кардиналы с трудом пришли к соглашению. Патриотически настроенная партия между ними желала еще примириться с Манфредом и предотвратить провансальское нашествие на Италию — драгоценный момент, так как их решение заключало в себе не поддававшиеся расчету будущие судьбы как Италии, так и папства. Гений мог бы вывести церковь из этого лабиринта, но гения не нашлось. Гвельфско-французская партия взяла верх: выбор пал на провансальца, подданного Карла Анжуйского. Таким образом, направление, которому следовал Урбан IV, было подтверждено и продолжалось. Гвидо Ле-Гро Фулькоди де С-т Жиль в Лангедоке был сначала светским человеком, отцом многих детей от законного брака; по профессии он был адвокат и занимал место тайного советника в кабинете Людовика Французского; затем, после смерти жены, он отрекся от мира, сделался картезианским монахом, благочестивым епископом в Пюи, затем архиепископом в Нарбонне; в 1261 г. он был возведен Урбаном VI в кардиналы и теперь, в начале 1265 г., избран папой. В это время на него была возложена миссия в Англию; но он еще находился во Франции, когда получил известие о своем избрании, которое из страха перед гибеллинами пока держалось в тайне. Не имея честолюбия, которое было в нем заглушено житейским опытом и выведенной из него философией, строгий старик не сразу решился принять тиару; однако он отправился в Перуджию, где неотступные просьбы кардиналов заставили его согласиться, и 22 февраля 1265 г. он был посвящен в соборе этого города под именем Климента IV

Новому папе не оставалось другого выбора, как продолжать дело своего предшественника и поскорее довести его до конца. Он подтвердил призыв Карла, приказал легату Симону ускорить заключение договора, побуждал короля Людовика оказать поддержку предприятию своего брата и изменил обет идти в крестовый поход на обязанность сражаться против Манфреда. Главным двигателем предприятия были деньги, а их-то труднее всего было достать. Хотя христианские епископства были уже истощены Римом, однако французская церковь должна была доставить средства для похода в обычной форме десятин на крестовые походы, которую уже Урбан IV требовал за три года; и даже от ропщущих епископов Англии и Шотландии настойчиво требовалась уплата такой же подати. Климент IV, подобно своим предшественникам, обложил сборами всю Европу, чтобы доставить Святому престолу верховную ленную власть над Сицилией, но к нему по крайней мере не может быть обращен упрек в самолюбии и непотизме, к которым он остался непричастен.

Жена Карла заложила свои драгоценности, выпросила денег у французских баронов и занимала под залоги. Искатели приключений возлагали на себя крест, а жадные до земель французские рыцари готовы были участвовать в походе, который им сулил приобретение городов и графств в прекраснейшей в мире стране. Когда таким образом поход подготавливался во Франции, Манфред в Италии готовился к его встрече. Войску, вторгшемуся сухим путем, он надеялся если не загородить альпийские проходы, то приготовить верную гибель в Ломбардии, где Паллавичини, Бозо де Доара, маркграфы Ланчиа, Иордан д'Англано и дружественные ему города собирали свои дружины. Морской путь должен был заградить флот из сицилийских и пизанских галер, курсировавший между Марселью и римским берегом. Тоскана находилась еще во власти Манфреда; его тамошний наместник пфальцграф Гвидо Новелло управлял за него союзом могущественных гибеллинских городов, в который летом 1264 г. вступила также Лукка, а старания папы устроить через посредничество ревностного епископа Вильгельма Ареццкого союз изгнанных гвельфов не подавали надежды на успех. Римскую Этрурию защищали Петр Вико и Анибальди; на тамошних берегах были выставлены сторожевые посты, а само устье Тибра сделано было Манфредом непроходимым. Он обратился ко всем жителям своего королевства, нанял сарацин из Африки, вербовал солдат и в Германии, укрепил замки и крепости Кампаньи и подвинулся к границам Лациума, чтобы угрожать оттуда Риму, вблизи которого его войска и римские гибеллины под начальством Иакова Наполеона Орсини заняли укрепление Виковаро — ключ Валерийской дороги, тогда как другие гибеллины из своих замков ожидали случая, чтобы вторгнуться в Рим и отомстить своим врагам.

Гвельфы в городе выражали нетерпение. Их сенатор Карл клятвенно обязался быть в Риме к празднику Пасхи, но в его появлении сомневались. Его наместник Кантельми был настолько лишен всяких средств, что к нему стали относиться с презрением. «Римский народ, — писал Климент к Карлу, — обладающий славным именем и гордым сознанием, призвал тебя к управлению городом и жаждет видеть твое лицо; он хочет, чтобы с ним обращались очень осторожно; потому что римляне (так иронизирует он) некогда требовали от своих правителей, чтобы они выступали с величественным видом, говорили высокопарные фразы и делали страшные дела, так как они полагали, что им принадлежит владычество над миром. Я бы хотел похвалить в этом случае твоего наместника Кантельми и его товарищей; но малолюдство и бедность его свиты уменьшают уважение и к нему, и к тебе». Однажды Кантельми взломал Латеранскую сокровищницу и взял то, что в ней нашел; Климент, находившийся в Перуджии в очень стесненных обстоятельствах, предъявил протест, объясняя, что он не обязан содержать Рим за свой счет для графа Карла, однако заключил заем в банках тосканских и умбрийских городов, так как провансальцы и римляне ежедневно приставали к нему с требованием денег. Ладить с городом становилось все труднее: изгнанные гибеллины тайно возвращались и возбуждали беспорядки; безопасность исчезла; происходили грабежи и убийства; на улицах строились укрепления. Гвельфские бароны писали папе убедительные письма, прося его ускорить прибытие Карла, потому что, если оно замедлится, то, не имея средств и будучи истощены дневной и ночной стражей, они не в состоянии будут дальше удерживать за собой Рим. Измученный папа увещевал их быть терпеливыми; уверял, что у него нет ни денег, ни оружия; что он рассчитывает на субсидию французской церкви и уверен в скором прибытии графа. Он заклинал последнего спешить, так как Рим находился в опасности перейти к врагам, и Карл наконец уведомил о своем скором прибытии. Раньше его прибыл в Рим его рыцарь Феррериус с отрядом провансальцев. Этот гасконский военачальник тотчас же с безумной храбростью напал на гибеллинов при Виковаро, но был взят в плен и отправлен в лагерь Манфреда. Таким образом, первое военное действие французов было неудачно, и этот хороший знак поднял дух сицилийского войска. В нем смеялись над бедным графом Карлотто, идущим прямо в свою открытую могилу, если даже когда-нибудь он и дойдет до Рима.

Поход Карла Анжуйского в Сицилию принадлежит к ряду отважных, увенчанных счастьем предприятий крестоносных рыцарей той эпохи, которые выходили преимущественно из Франции. Из Нормандии вышли первые завоеватели Сицилии, оттуда же герцог Вильгельм, прототип Карла, произвел нападение на Англию; из Франции вышли первые и последние крестовые походы; французские рыцари завоевали Византию. Карл, уже отличившийся на Востоке в рядах крестоносцев, где он вместе с братом был взят в плен при Мансуре, искал короны ради своего честолюбия и ради бедности и долгов. Никакое соображение не удерживало этого принца от войны с королем, который ничем его не обидел. В глазах его самого и его воинственных провансальцев этот поход имел самый рыцарский характер и был продолжением крестовых походов. Сам папа сравнивал Карла с другим Карлом, сыном Пипина, который когда-то пришел из той же Франции для освобождения церкви. Отдаленное сходство отношений напоминало о тех временах, когда папы призвали в Италию короля франков, чтобы он освободил их от ига лангобардов, но во времена Карла Великого завоевательный поход под названием священного крестового похода против христианского короля показался бы безбожным. Мрачный

Карл Анжуйский выступил на арену древних битв между романскими и германскими народами, подобно Нарзесу, а Манфред принял на себя трагический образ Тотилы. История в своем движении описала круг, ибо хотя отношения сил и были другие, однако положение и сущности было то же самое: папа призвал в Италию иноземных завоевателей, чтобы освободить се от господства германцев. Швабская династия пала также, как когда-то пала готская. Поразительная гибель обоих владычеств и их героев украсила историю двойной трагедией на одной и той же классической арене, причем последняя трагедия казалась лишь точным воспроизведением первой.

Граф Анжуйский оставил в Провансе большую часть своего войска, которое должно были пробить себе дорогу через Северную Италию, а сам сел в Марселе на суда в апреле 1265 г. Слепое счастье сопровождало его безумно смелую поездку. Та же буря, которая бросила его только с тремя судами на берег у Порто-Пизано, отнесла прочь от этого места флот Манфреда; а когда Гвидо Новелло, распоряжавшийся за Манфреда в Пизе, явился с немецкой конницей, чтобы захватить Карла (что неизбежно и произошло бы, если бы Гвидо прибыл вовремя), то последний уже снова был в море. Будто чудом прошел он вблизи от неприятельского флота и благополучно проплыл мимо мыса Аргентаро и Корнето.

Наконец при блеске молнии и ударах грома показался римский берег около Остии. Море было бурно, высадка была затруднительна; берег был не исследован; не знали, что делать. Но Карл смело вскочил в челнок, счастливо перебрался через прибой и вышел на сушу. Стража в Остии не препятствовала ему: никакой неприятель не показывался. Услышав, что граф Анжуйский высадился, представители знатнейших родов гвельфского Рима тотчас отправились в Остию ему навстречу. С радостными кликами они провели его к собору Св. Павла. Это было в четверг перед Троицей, 21 мая 1265 г. Он остановился в тамошнем монастыре, чтобы потом совершить свое вступление в Рим. Его галеры скоро гоже достигли устья Тибра: заграждения русла были устранены, и весь провансальский флот поднялся вверх по реке до Св. Павла перед Римом.

Римляне толпами направлялись туда, чтобы увидеть будущего сицилийского короля, ими избранного сенатора. Это был человек сорока шести лет, сильного сложения и с королевскими манерами. Его оливкового цвета лицо было сурово и строго; взгляд — мрачен и возбуждал страх. Неутомимый дух жил в этой грубой природе; он жаловался, что сон сокращает время человеческой деятельности. Он почти никогда не смеялся. Всеми свойствами, кроме гения, которые делали честолюбивого воина способным быть завоевателем и тираном, Карл обладал в столь высокой степени, что для папских целей он являлся самым подходящим орудием. В субботу перед Троицыным днем, 23 мая, он вступил в Рим черев ворота Св. Павла. Его сопровождали только 1000 рыцарей без лошадей; процессии духовенства и граждан, дворянства и рыцарей на конях торжественно встретили его. Римские гвельфы выказали необыкновенную пышность при чествовании своего сенатора; был устроен турнир копейщиков и танцы с оружием; пелись хвалебные песни, прославлявшие новое величие Карла. На памяти людской, утверждали современники, римляне не проявляли такого блеска ни для кого из своих властителей. Новый сенатор, окруженный своими провансальцами, проехал по торжественно разукрашенному городу, но бедный народ не мог подобрать на его пути ни одного денара, потому что никакой камерарий не разбрасывал денег. Граф Анжуйский прибыл в Рим с пустыми руками, и вместо того, чтобы он делал подарки народу, гвельфы должны были делать подарки ему самому.

После того как, по обычаю царственных особ, Карл сначала остановился во дворце Св. Петра, недолго думая он занял помещение в Латеране. Климент был удивлен дерзкой невежливостью своего гостя, который без всякого спроса распоряжался папским дворцом. Он написал ему замечательное письмо: «Ты самовольно позволил себе то, чего никогда не позволял себе ни один христианский король. Вопреки всякой благопристойности, твоя свита по твоему приказанию заняла Латеранский дворец. Ты должен знать, что мне совсем неприятно, когда городской сенатор, как бы высока и почтенна ни была его личность, поселяется в папском дворце. Я желаю предупредить возможные в будущем злоупотребления. Первоверховность церкви не должна нарушаться никем, а всего меньше тобой, кого мы призвали для ее возвышения. Ты не должен этого толковать в дурную сторону. Приищи себе помещение где-нибудь в другом месте города; в нем есть довольно обширных дворцов. Впрочем, не говори, что мы тебя неприличным образом выгнали из своих дворцов, напротив, мы заботились о твоем собственном приличии».

Граф ушел из Латерана и признал, что он лишь креатура папской милости. Он занял помещение не в сенаторском доме в Капитолии, где продолжал жить его наместник, а во дворце четырех королей на Целии.

21 июня в монастыре Арачели на Карла были возложены знаки сенаторского достоинства. Принятие им муниципальной власти он увековечил в монетах, которые велел чеканить со своим именем. Согласно римскому уставу он привез с собой своих судей; он сохранил и своего наместника в сенате, так как ему предстояли более важные дела, чем заботы о городском управлении или о процессах римских граждан. Конечно, обладание сенаторским званием было для него неоценимой выгодой, и вскоре он даже сделал вид, что, подобно Бранкалеоне, он понимает свою должность как суверенное главенство над римской республикой. Но папа тотчас заметил, что граф, по-видимому, хочет перейти за границы своих полномочий; на его замечание, что он предъявляет притязания только на права бывших до него сенаторов, папа возразил, что он не для того его призвал, чтобы он подражал неправде своих предшественников и присваивал себе права, принадлежащие церкви.

28 июня произошло пожалование Карлу в ленное владение Сицилии. Четыре уполномоченных кардинала — Анибальдо от двенадцати апостолов, Рихард от С.-Анджело, Иоанн от С.-Николо и Иаков от Св. Марии в Космедине — совершили этот акт в Латеранской базилике. Граф в их лице принес свою вассальную присягу и получил знамя св. Петра как символ инвеституры. Климент сначала пытался навязать ему королевство на таких стеснительных условиях, что граф должен был играть роль временного управителя на срок договора. Однако после тяжелых переговоров Карл получил возможность провести в договоре более благоприятные для себя статьи: он получил при условии полного изъятия духовенства от уплаты податей, кроме Беневента, все нераздельное Сицилийское королевство в качестве церковного лена, наследственного в его роде, за что должен был платить ежегодную дань в 8000 унций золота и возвратить данные ему взаймы деньги. При этом он еще раз дал клятву передать свою власть в Риме в руки папы тотчас после того, как им будет завоевана Апулия.

С этого времени Карл стал смотреть на себя как на короля Сицилии, хотя медлительный папа только 4 ноября утвердил инвеституру. Уже с июля Карл стал издавать королевские приказы, а 14 октября 1265 г. для увековечения памяти своего сенаторства в Риме, к которому он был призван Божиим промыслом, и для блага великого города он повелел основать университет. Однако ему предстояло сделать важный шаг: завоевать в действительности королевство, приобретенное на пергаменте, а это казалось невозможным вследствие тысячи препятствий.

Глава II

1. Письмо Манфреда к римлянам. — Его походы в римскую область. — Первое враждебное столкновение. — Бедственное положение Карла в Риме. — Провансальская армия, пройдя через Италию, вступает в Рим. — Карл коронуется у Св. Петра королем Сицилии

Когда Карл вступил в Рим, Манфред находился в Фоджии. Оттуда он послал 24 мая длинный манифест к римлянам. В нем он говорил, что как потомок славных императоров, владевших миром, он имел бы право домогаться даже императорской короны, но себялюбивая церковь начала с ним войну в его собственной земле; когда же она там была им побеждена, то призвала на императорский трон графа Ричарда и короля Кастилии. Защищая свои права, он снова подчинил себе Тоскану и Марки; по могуществу и богатству он превосходит всех других государей, так как он владычествует почти над всей Италией, над морем до Туниса и Сардинии и над наибольшей частью Романьи. Несмотря на это папа призвал против него графа Прованского. Чтобы наказать такое высокомерие, он послал свои войска в Церковную область, где начальство над ними принял Петр Вико. Алчная церковь старается помешать ему восстановить империю, хотя она и отрицает это, подобно вдове, которая явно оплакивает смерть своего мужа, а втайне радуется тому, что получила его наследство. Далее Манфред говорил римлянам, что церковь стремится к тому, чтобы ей самой завладеть империей, и преследует потомство Фридриха, чтобы окончательно получить господство над всеми королями и землями, право на которое она выводит из несуществующего дарения Константина. Он упрекал римлян в том, что они сами своим малодушием делают возможными такие притязания, так как им принадлежит избрание и коронование императора. Сам он хотел бы получить от них императорство, хотя бы мог сделать это даже и против воли сената, подобно Юлию Цезарю или своему прадеду Фридриху. В заключение он приглашал римлян удалить от себя наместника графа Анжуйского; он сам придет с военной силой, чтобы принять от Сената и римского народа императорскую диадему.

Этот замечательный манифест обозначает собою высший пункт сознания Манфредом своего могущества. Он представляет собой подведенный им итог своей жизни. Положение, достигнутое им в Италии, равно как сила и процветание его государства, узаконили его быть настоящим наследником Фридриха и в то же время давали ему основание начать борьбу с папством. Он открыто высказал, что его цель — восстановление империи и что он хочет получить корону в Риме от Римского народа.

Когда вскоре после этого Манфред узнал, что Карл находится в Риме, то он должен был попытаться раздавить его прежде, чем придет шедшее по сухому пути его войско. Такое предприятие было трудно, а с апулийцами и сарацинами почти невыполнимо. Отпадение многих гибеллинов скоро показало ему, что он не может положиться и на эту партию, так как Остия и Чивита-Веккия были сданы Карлу, и даже Петр Вико, бывший до сих пор самым деятельным главой гибеллинов в римской Тусции, перешел в лагерь неприятеля. Манфред решил идти в римскую область. Рассчитывая выманить Карла из Рима и затем уничтожить его, он намеревался двигаться из Абруццких гор на Тиволи. В июле он дошел до Целле, теперешнего Карсоли, заранее приказав своему генеральному наместнику в Тусции графу Гвидо Новелло идти со всем войском тоже на Рим. Войска обоих противников впервые вступили в бой в горах возле Тиволи, но попытка проникнуть в город окончилась неудачей, и все дело ограничилось незначительными стычками.

Манфред, как некогда Фридрих II, расположился лагерем на полях Тальякоццо, где лишь два года спустя последний из его рода, у которого он отнял корону Сицилии, должен был погибнуть от того же Карла Анжуйского. Не взяв Тиволи, он хотел пойти на восток в Сполетскую область, но известия из Апулии заставили его вернуться в королевство. Он поспешил сделать это, предварительно усилив гарнизон Виковаро.

Нетерпение Карла помериться со своим противником задерживалось разными обстоятельствами. Известие о том, что он уже в сентябре лично вышел из Рима дошел до Лириса и затем воротился назад, недостоверно.

Измена начала свое темное дело в Сицилийском королевстве; многие барон тайно вступили в переговоры с Карлом. Шли слухи, что 60 000 провансальцев проложили себе дорогу через Ломбардию и что крестовый поход против Манфреда с успехом проповедовался во всех странах. Народы, привыкшие слышать проповедь против одного и того же немецкого рода, против отцов, сыновей и внуков без размышления внимали и призыву Климента IV, внушавшего им, что церковь в лице графа Прованского выставила борца против «напитанного ядом исчадия дракона из ядовитого рода» и призывает верующих, как крестоносцев, стать под знамя Карла а главное — давать деньги, за что им будет прощено всякое прегрешение. Как во времена Фридриха II, по Италии и Апулии рассеялись толпы нищенствующих монахов, проповедовавших ненависть против существующего правительства, побуждавших к измене и наполнявших душу народа суеверным страхом.

Манфред, который очень хорошо знал, какую нужду в деньгах терпели Карл в Риме, а Климент в Перуджии, не сомневался, что это обстоятельство приведет к крушению их плана. Редко большое предприятие велось с такими жалкими средствами. Расходы на завоевание Сицилии были в буквальном смысле слова выпрошены, как милостыня, или заняты у ростовщиков. Обеднение обремененного долгами Карла было так велико, что он не мог покрывать своих ежедневных издержек (1200 туронских фунтов). Он осаждал папу, а папа — французского короля и епископов жалобными просьбами о деньгах; мы и теперь еще можем прочитать многие письма папы, печальные памятники предприятия, которое никогда не могло послужить к чести церкви. «Моя казна совершенно пуста: почему — это покажет тебе взгляд на мировую смуту. Англия противится, Германия не хочет слушаться, Франция вздыхает и ворчит, Испании много своего дела, Италия не платит, а сама поглощает деньги. Как может папа, не прибегая к безбожным средствам, достать для себя или для других деньги или войско? Ни при каком предприятии не находился в таком беспомощном положении». Так писал Климент к Карлу. Церковная десятина первого года была израсходована на снаряжение войск; Франция не хотела давать больше денег, и папа считал предприятие погибшим Карл пытался сделать заем у римских купцов, но они потребовали в залог римские церковные имущества, и Климент скрепя сердце согласился на выдачу такого залогового обязательства, так как он сознавал, что если заем не состоится, то графу останется умереть с голоду или бежать. С трудом под этот залог достали 30 000 фунтов; говорили, что Манфред удерживал своим золотом римские банки от больших уплат. Ростовщики Южной Франции, Италии и Рима воспользовались «Сицилийским гешефтом», чтобы обобрать и папу и графа. «Спроси, — писал папа кардиналу Симону, — у самого графа, как плачевна его жизнь; в поте лица выпрашивает он для себя и для своих людей одежду и пропитание и постоянно смотрит на руки своих заимодавцев, которые высасывают из него кровь. То, что не стоит двух пфенингов, они оценивают в солид, да и это он может получить лишь с трудом посредством лести и унизительных просьб». Климент никогда не переживал более страшных дней, чем тогда, когда политические предприятия церкви принуждали его нисходить до мелких забот, которые должны бы были остаться навсегда чуждыми христианскому пастырю.

С возрастающим нетерпением ждал папа прибытия войска. «Если твои войска не придут — писал он Карлу, — то я не знаю, как ты будешь в состоянии ожидать их и поддерживать свою жизнь; как ты сможешь удержать за собой город или ускорить прибытие войск; если же они в самом деле прибудут, как мы надеемся, то я еще меньше знаю, чем мы прокормим такое множество народа». И действительно, все зависело от того, удастся или нет провансальскому войску достигнуть Рима. Если бы североитальянские гибеллины не пропустили его, то Карл погиб бы, а Манфред восторжествовал. Кардинал-легат, бывший во Франции кое-как снарядил собранные в Провансе войска и в июне отправил их. В этом войске были бароны с блестящими именами, храбрые рыцари, в которых еще тлела искра фанатизма альбигойских войн. Все они жаждали славы, золота и имений; таковы были; Бокар, граф Вандомский, и его брат Иоанн, Жан де Неель, граф Суассонский, коннетабль Жилль де Брён, Пьер де Немур, великий канцлер Франции, маршал Мирпуа, Гильом л'Этендар, граф Куртенэ, воинственные епископы: Бертран Нарбоннский и Гюи де Больё Оксерский; Робер де Бетюнь, молодой сын Гюи Дампиерра, графа Фландрского, весь дом Бомонов, многие благородные роды из Прованса, наконец, Филипп и Гвидо из высоко знаменитого дома Монфоров. Это войско хищных авантюристов, которое сам папа благословил крестом Спасителя на завоевание среди потоков крови чужой христианской страны, в количестве около 30 000 человек, перешло в июне Савойские Альпы. Договоры Карла с графами этой страны и некоторыми городами открыли ему путь через Пьемонт; маркграф Монферратский присоединился к ним в Асти, а маркграф Эсти вместе с другими гвельфами во всеоружии в Мантуе.

Напрасно Паллавичини, Иордан д'Англано и Буозо де Доара надеялись удержать за собой реку Оллио; их усилия оказались тщетными. Паллавичини наконец Ушел в Кремону, и французы, производя страшные опустошения, продолжали свой поход к Болонье. Четыреста гвельфов, изгнанных из Флоренции, присоединились к ним уже в Мантуе и обещали еще большие подкрепления. Таким образом, итальянцы того времени, как гвельфы, так и гибеллины, из-за взаимной партийной ненависти впустили в свою страну чужеземного завоевателя и тем проложили путь Французам в последующие столетия. Дух свободы и любви к отечеству уже ослабел в истощенных городах; никакая связь не скрепляла старинные союзы; никакая великая национальная идея не возвышалась над мелкими партийными целями и домашними раздорами. Неистовство партий раздирало Милан, Брешию, Верону, Кремону, Павию и Болонью или подчиняло их тиранам, в то время как морские державы Генуя, Венеция и даже Пиза преследовали только свои торговые выгоды, Тосканские гибеллины не преградили пути врагам, когда они, минуя эту страну, через Марки и герцогство Сполето продолжали идти вперед к Риму. Реканати, Фолиньо, Римини и другие города подняли гвельфское знамя. Манфред увидел себя глубоко обманутым в своих ожиданиях: его власть над столькими городами вплоть до реки По оказалась только блестящим призраком, а вскоре выяснилось, что и владычество его над Апулией стоило не более того. В октябре он предпринял безрезультатную экспедицию в Марки и наконец вызвал Иордано д'Англано из Ломбардии, решившись ограничиться одной обороной.

Карл, требовавший своего коронования королем Сицилии, чтобы через это приобрести себе формальное право, просил папу, чтобы он сам короновал его в Риме.

Гордость римлян, говорил он, будет оскорблена, если коронование совершится в Перуджии или вообще где-нибудь вне Рима. Папа с раздражением отвечал, что римлянам нечего заботиться об этом акте. Многие неприятные отношения, вытекавшие из положения папы, властное выступление Карла в качестве сенатора, его денежные затруднения, ужасы, совершавшиеся на пути провансальской армией, — все это создало между ними очень натянутые отношения. Не сразу, но лишь 4 ноября, решился Климент IV утвердить инвеституру; с такой же медлительностью назначил он буллой от 29 декабря день коронования, но совершение его он поручил пяти кардиналам, замещавшим его.

6 января 1266 г. Карл Анжуйский и его супруга Беатриса были коронованы как король и королева Сицилийские в храм— Св. Петра. В первый раз отступили от правила, по которому в святом апостольском соборе, на том месте, где Карл Великий принял корону империи, короновались только императоры и папы. Военные игры и народные празднества служили к прославлению этого гибельного акта.

Был момент, когда Манфред мог еще надеяться привлечь папу на свою сторону; теперь эта надежда исчезла навсегда. Узнав о короновании Карла, он послал к папе послов. Он предъявил протест и от имени короля требовал от Климента, чтобы он удержал вооруженного им разбойника от нападения на его королевство. Нельзя без волнения читать грозный пророческий ответ папы. «Манфред должен знать, — говорил Климент, — что время пощады миновало. На все есть свое время, но не все возможно во всякое время. Сильный в оружии уже выходит из дверей; секира лежит уже у корня дерева».

Вскоре после коронования Карла провансальцы вступили в Рим. После, тяжелого семимесячного перехода через Центральную Италию они пришли в ожидаемый ими город истомленные, оборванные и без денег. Они надеялись найти здесь изобилие всего и увидели своего короля и господина, обремененного долгами, в состоянии полной беспомощности. Он ничего не мог им дать, кроме надежды на скорый поход, в котором надо было преодолевать бурные потоки и непроходимые дороги, брать штурмом сильные укрепления и пробиваться сквозь привычные к войне поиска.

2. Выступление Карла из Рима. — Он победоносно переходит через защитную линию Лириса. — Бита при Беневенте. — Славная смерть Манфреда. — Причины его быстрого падения. — Судьба его жены Елены и его детей. — Карл Анжуйский вступает в Неаполь

Невыносимая нужда заставила Карла со всевозможной скоростью вести против неприятеля свое оставшееся без жалованья войско, чтобы дать ему возможность насытиться в богатой вражеской стране. Выступление из Рима произошло уже 20 января 1266 г. Многие итальянские гвельфы, апулийские изгнанники и римляне среди которых особенно выделялся своим рвением изменник Петр Вико, присоединились к походу; кардиналы раздавали войскам индульгенции и сопровождали Карла до водопроводов у Порта Маджиоре; кардинал Рихард Анибальди провожал его до замка Молария, на склонах Латинских гор, а кардинал Октавиан в качестве папского легата сопутствовал до самой границы.

Из трех дорог, ведущих, из Рима в королевство, — Валериевой, Латинской и Аппиевой — Карл, подобно почти всем средневековым полководцам, выбрал вторую. Она идет между Апеннинами и Вольскими горами, мимо Ананьи, Ферентино и Фрозиноне и достигает границы на мосту через Лирис у Чепрано. Затем она проходит возле Рокка Секка, Аквино и С.-Джермано, пересекает горный кряж Червара и оканчивается в Капуе. Главная квартира Манфреда находилась в этом городе, который был его отцом заново укреплен и снабжен башнями на мосту через Вольтурно. Отсюда он бросался то к Чепрано, то к С.-Джермано и Беневенту, чтобы привести там все в порядок, так как выступление Карла, очевидно, застало его врасплох. Как ни казалось цветущим его королевство, но это было лишь призраком; его войска, кроме немцев и сарацин, очень скоро расстроились под влиянием страха и измены. Завоевательное шествие Карла Анжуйского представляет поэтому лишь сцены отпадения, несчастья и быстрой гибели. Буйство и свирепость французов, набросившихся на Кампанью и бравших приступом речные переправы и башни на скалах, отличает этот поход от проявления неудержимой при первом натиске энергии, которая и до сих пор осталась принадлежностью этой рыцарской нации, и только геройская смерть Манфреда дает этой знаменитой трагедии примиряющее заключение.

Преждевременная весна высушила дороги и облегчила Карлу путь через долину Сакко; его войска прорвались по ту сторону Лириса через проход Чепрано, который попал в руки неприятеля, даже не вследствие небрежности, а вследствие измены; сам мост не был разрушен и не был защищен. Французы напали прежде всего на стоящий на крутизне циклопический замок Арче, считавшийся неприступной крепостью. Оробевший начальник его сдался. Это устрашило всю Кампанью: Аквино и другие города сдались. Неудержимого удара не вынесли даже валы С.-Джермано; этот город, защищенный высокими горами и болотами реки Рапидо, был уже 10 февраля взят приступом. Вся окрестная страна вздрогнула при таком неожиданном событии: 32 укрепленных места сдались Карлу; Линия Лириса была в его власти. Теперь надо было овладеть сильнейшими позициями на Вольтурно, за которым стоял Манфред в Капуе с главными своими силами. Неутомимый враг перешел эту реку севернее, у Тиливерно, и поднялся на горы у Алифе, Пиедимонте и Тилезии, чтобы обойти позицию противника посредством флангового марша. Жажда крови и добычи влекла воинов вперед; они сгорали от нетерпения, оставаясь безвредно в середине Кампаньи, и хотя утомление и лишения истощили и их самих, и их лошадей, но надежда на победу превозмогала всякие препятствия. Изменники со своими знаменами присоединялись на походе к Карлу; посланцы приносили ключи от переходящих к нему городов, и воодушевленное войско через реки и крутые горы шло вперед.

В четверг, 25 февраля, они сделали привал в лесу в 15 милях перед Беневентом, в пятницу — на высотах Капрарии. Здесь Карл показал своим воинам большой город, который со своими изломанными стенами заключен был между двумя реками.

Это был Беневент, главный город Самниума, когда-то приобретший известность во время войн римлян с Аннибалом, после того бывший цветущим местом пребывания лангобардских властителей Апулии, затем принадлежавший папам и, наконец, включенный Фридрихом II в состав королевства. С высот видна была красивая равнина, по которой протекали реки Калоре и Саббато, а на равнине длинными рядами расположены были в боевом порядке пехота, тяжелая панцирная немецкая кавалерия и лучерийские сарацины. Когда неприятель хотел обойти позицию Манфреда при Капуе, последний быстро передвинулся к Беневенту, чтобы загородить Карлу дорогу в Неаполь и дать ему сражение, желать которого оба полководца имели сильные поводы. Невыносимый недостаток средств существования подстрекал войска Карла; находясь посреди неприятельской страны, они могли выбирать только между победой и смертью. Манфред видел перед собой врага, ослабленного походом, изголодавшегося, с плохой кавалерией; а вокруг себя лица изменников и позади уже готовую к отпадению Апулию. Многие графы тайно покинули его ряды, другие отказывались от исполнения обязанностей вассалов, говоря, что они должны защищать свои замки; иные ожидали момента сражения, чтобы покинуть своего короля. Он должен был или быстро победить, или погибнуть.

В ночь на четверг к Манфреду присоединились 800 немецких всадников; это укрепило его мужество. Он собрал генералов на военный совет. При нем находились графы из рода Ланчиа, занимавшего при его дворе высшие почетные места, братья или родственники его матери Бланки, Гальван и Иордан, Фридрих и Бартоломей, Манфред Малекта; затем гибеллинские предводители из Флоренции и великодушный римлянин Теобальд Анибальди. Некоторые советовали отсрочить сражение до тех пор, пока не подойдут подкрепления, так как Конрад Антиохийский, племянник Манфреда, находился еще в Абруццких горах, а другие войска должны были прийти с юга. Если бы этот совет мог быть исполнен, то войско Карла погибло бы от недостатка продовольствия; но время, а может быть, и рыцарская честь заставляли сражаться, да кроме того, и изменникам нельзя было доверять ни одного дня. Поэтому Манфред решил дать сражение — и такое решение было действием отчаяния со стороны как его, так и Карла. Его астролог признал час благоприятным, но в действительности звезда Манфреда уже склонялась к закату.

Он разделил свое войско на три боевых отряда: первым, состоявшим из 1200 человек немецкой конницы, предводительствовал граф Иордан д'Англано; вторым, состоявшим из тосканцев, ломбардцев и немцев, силой в 1000 человек конницы, командовали графы Гальван и Бартоломей; третий, состоявший из апулийских вассалов и сарацин, силой около 1400 конных и большого числа лучников и пехоты, находился под начальством самого Манфреда. В этом порядке его войско перешло через реку Калоре и выстроилось к северо-востоку от города, у церкви Св. Марка на поле Гранделла, или на «Поле роз», ожидая наступающего сверху врага.

В лагере Карла многие голоса тоже высказывались за отсрочку битвы, так как войска были истощены, но всех их заставил замолчать коннетабль Жилль де Брён. Здесь также были образованы три боевых отряда. Провансальцы, французы, пикардийцы, брабантцы, итальянские и римские войска, апулийские изгнанники стали в боевой порядок под предводительством Филиппа де Монфора, Гвидо Мирепуа, короля Карла, графа Роберта Фландрского, графа Вандома, коннетабля и других испытанных военачальников. Флорентийские гвельфы, страстно желавшие отомстить за Монтаперто, образовали четвертый боевой отряд под начальством графа Гвидо Гверра. Когда они в числе 400 всадников выступили в великолепном вооружении, на превосходных лошадях и с блестящими знаменами, Манфред спросил у своей свиты, откуда взялось это прекрасное войско, те ему отвечали, что это флорентинские гвельфы; тогда он, вздохнув, воскликнул: «Где же мои гибеллины, которым я оказал такие большие услуги и на которых возлагал такие большие надежды?» Епископ Оксеррский и доминиканские монахи ходили по рядам воинов Карла, которые, становясь на колени, получали отпущение грехов, а сам Карл ударами меча раздавал то тому, то другому рыцарское звание.

Битва началась бешеной атакой сарацин: с громким военным криком бросились они на немногочисленную французскую пехоту, так называемую Ribaldi, и перебили ее, стреляя из луков. Тотчас выступила французская конница и переколола толпы сарацин. Могучий удар немецкого рыцарства под предводительством графа Иордана, прискакавшего с воинским криком: «Швабы, рыцари!» — разнес французские эскадроны; но против него выступил сильнейший легион Карла с боевым криком «Монжуа!». Этой битвой двух отрядов рыцарской конницы и была решена участь дня. В знаменитом сражении при Беневенте участвовало не более 25 000 человек с каждой стороны. Долгая и страшная воина между церковью и империей, между романскими и германскими народами решилась на тесном поле битвы в несколько часов при участии небольшого войска, может быть, вследствие случайности. Французы сражались короткими мечами, немцы, по их исконному обычаю, длинными копьями. Романский режущий и колющий удар одержал победу над германской боевой техникой, как то было и раньше в XI веке при Чивита. Пешие солдаты были посажены позади кавалеристов Карла; когда немецкие рыцари падали с заколотых лошадей, то эти пехотинцы соскакивали и убивали их ударами палицы. Легион храброго Иордана пал. Гальван и Бартоломей возобновили было битву на некоторое время, но все было напрасно. Храбрые немцы сражались и погибали с тройским духом, подобно древним готам, как обреченные на смерть представители германской империи, которая скончалась вместе с Фридрихом II.

Когда король Манфред увидел, как его боевые отряды колебались и падали, он повел в бой третью часть своего войска, ленных вассалов Апулии и Сицилии. Непонятно, почему он вместо них не сохранил к концу сражения немецкого резерва, потому что итальянцы тотчас обратились в бегство. Даже его родственник Фома ди Ачерра поспешил изменнически убежать с поля битвы, после чего и другие бароны последовали этому примеру: одни кинулись в Беневент, а другие бежали в Абруццы. Когда король увидал, что судьба его решена, то он решился умереть как герой. Те, кто еще оставались с ним, советовали ему спасаться внутри страны или бежать в Эпир, чтобы там при дворе своего тестя дождаться лучших времен. Он презрел этот совет и крикнул своему оруженосцу подать ему шлем. Когда он надевал его на голову, с него упал серебряный орел. «Ессе, signum Domini!» — сказал он и без королевского отличия кинулся на врагов, ища себе смерти, сопровождаемый своим благородным союзником Теобальдом Анибальди, который решился умереть вместе с ним.

Когда ночь сошла на Беневентское поле, мрачный победитель сидел в своем шатре и диктовал следующее письмо папе: «После горячей схватки с обеих сторон мы с помощью Божией опрокинули два первых боевых ряда неприятеля, после чего все остальные искали спасения в бегстве. Резня на поле битвы была так велика, что трупы убитых покрыли собой землю. Не все бежавшие ушли; многих настиг меч преследовавших; много пленных отправлено в наши тюрьмы; между ними Иордан и Бартоломей, которые до сих пор ложно называли себя графами; взят также в плен Пиер Азино (дельи Уберти), нечестивый глава флорентийских гибеллинов. Кто из неприятелей был раньше убит, мы не можем сказать с достоверностью, отчасти вследствие спешности этого сообщения; но многие говорят, что бывшие графы Гальван и Герричеккус убиты. О Манфреде до сих пор ничего не слышно; пал ли он в сражении, или взят в плен, или ушел. Но бывший под ним боевой конь, который теперь находится у нас, доказывает как будто его смерть. Извещаю Ваше Святейшество об этой великой победе, чтобы Вы возблагодарили Всемогущего, даровавшего нам ее и укрепившего моей рукой дело церкви. Если я истреблю в Сицилии корень зла, то будьте уверены, что я возвращу это королевство к его древним обычным вассальным обязанностям относительно церкви, в честь и славу Божию, ради прославления его имени, мира церкви и благоденствия этого королевства. Дано в Беневенте, 26 февраля 9 Индик., в первый год нашего королевства». Через три дня он пишет: «Вновь уведомляю Ваше Святейшество о триумфе, который Бог даровал мне над общественным врагом при Беневенте. Чтобы убедиться в достоверности рассказа, становившегося все более определенным, о том, что Манфред убит в сражении, я велел произвести поиски на поле между убитыми, тем более что не было никакого слуха о том, чтобы он куда-нибудь спасся бегством. В воскресенье 28 февраля нашли его обнаженный труп между убитыми.

Чтобы избежать в таком важном деле всякой ошибки, я велел показать мертвеца моему верному графу Рихарду Казертскому, бывшим графам Иордану и Бартоломею и их братьям, а также и другим лицам, которые близко стояли к Манфреду при его жизни: они узнали его и признали, что это несомненно был труп Манфреда. Движимый естественным чувством, я после этого велел похоронить его с честью, хотя и без церковных обрядов. Дано в лагере у Беневента 1 марта в первом году нашего королевства».

Когда пленные графы, приведенные в цепях на поле битвы, нашли голый труп короля, то на вопрос, это ли Манфред, все они боязливо ответили: «Да!» Только благородный Иордан д'Англано в глубокой горести воскликнул: «О мой король!» — закрыл лицо руками и горько заплакал. Рядом с Манфредом лежал убитый Теобальд Анибальди, его брат по оружию, один из воинов, достойных имени римлянина, украсивший прекрасной славой свой собственный гибеллинский род. По приказанию победителя Манфред был зарыт в землю возле моста через Калоре около Беневента; французские воины, отдавая честь его геройскому мужеству, принесли на его могилу каждый по камню и таким образом сложили курган. Но вскоре после того низкий Пиньятелли, епископ Казенцкий, заклятый враг Манфреда, велел по распоряжению папы вырыть мертвеца из его могилы и, как проклятого церковью, выбросить на берег реки Верде, т. е. Лириса, на границе Лациума.

Манфреду было 34 года, когда он умер. В жизни и в смерти он был также прекрасен, как Тотила. Подобно этому готскому герою, который, победоносно еще в юности, восстановил империю Теодориха, Манфред также поднял из развалин империю Фридриха в Италии и в течение нескольких лет поддерживал ее в блестящем состоянии; затем и он погиб, побежденный счастьем вторгшегося из чужой страны, вооруженного папой завоевателя. Гвельфы из партийной ненависти клеймили его именами отцеубийцы и братоубийцы и взвалили на него самые ужасные прегрешения; папы проклинали его, как ядовитого змея и безбожного язычника; но его тень явилась благороднейшему уму Средневековья, жившему уже, когда умер Манфред, не между осужденными в аду, как бы следовало по мнению духовенства, а в приветливом образе в чистилище, где он с улыбкой сказал ему, что проклятие священников не имеет никакой власти над примиряющей любовью. Лучшие его современники, даже некоторые из гвельфской партии, ценят в нем цвет прекрасного мужества; они прославляют его щедрое великодушие, кроткое благородство его нрава, его светскую образованность и душевную доброту, которая лишь редко нарушалось хитрыми или гневными поступками.

Карл Анжуйский над трупом своего благородного противника представляет собой одно из тех бывших в мире противоречий, когда зло, по-видимому, торжествует над добром. Однако гибель Манфреда имела такой высокотрагический смысл, что в ней нельзя не видеть силы исторического рока, который вместе с пережившим мировым строем уничтожает и его наследников. Практические причины его падения указывает нам, кроме того, история Южной Италии, страны без национального сознания, без верности и постоянства, в которой ни одна династия не могла удержаться надолго и где даже до нашего времени удавалось всякое вторжение и завоевание. Мудрые законы Фридриха II могли в ней создать монархическое правление, но не могли из нее сделать национального государства; трон Манфреда держался ненадежно на вассальных обязательствах аристократии, которая, по выражению гвельфа Саба Маласпина, сначала поделила с ним сицилийскую добычу, а затем вероломно изменила ему. Немецкие наемники и сарацины были единственными верными опорами его владычества. Когда эти опоры были сломлены при С.-Джермано и Беневенте, оно уже не могло удержаться долее. Духовенство, величайшая сила в этой суеверной стране, было враждебно Манфред, а истощенные податями города тоже не были его друзьями. Они следовали общему стремлению к муниципальному самоуправлению, с которым Гогенштауфены не хотели считаться. При вступлении Карла в королевство, говорит гвельфский историк, настроение народа стало колебаться; оно направилось против Манфреда и было очень радостно, так как все думали, что желаемое спокойствие будет снова восстановлено и что с прибытием короля Карла всюду снова возвратится свобода.

Как эти ожидания осуществились, какое счастье получили Неаполь и Сицилия в разбойничьих руках графов Анжуйских, об этом известно из истории этих стран. Мы бросим только беглый взгляд на страшное кровопролитие в Беневенте, собственном городе папы, который Карл принужден был отдать в качестве награды в добычу своим войскам. Эти «ратники Божий» кинулись с поля битвы на дружественный им город, не обращая внимания на умилостивительные просьбы вышедшего им навстречу процессией духовенства, и в течение восьми дней убивали без различия невинных жителей с такой же фанатической яростью, как их предки во время альбигойских войн. Они совершили такие ужасы, что у Климента IV вырвался крик отчаяния и он возмутился, увидев, какой образ стал теперь принимать Карл, богатырь и Маккавей церкви.

Победитель не имел в себе человеческого чувства; это был холодный, молчаливый тиран. Елена, молодая, прекрасная жена Манфреда, тотчас после первого известия о его гибели, полученного ею в Лучерии, полумертвая сама, убежала, захватив с собой детей. Покинутая в несчастии баронами, она в сопровождении нескольких великодушных людей прибежала в тот самый Трани, где она в 1259 г. была встречена, как королевская невеста, блестящими торжествами. Она хотела здесь сесть на корабль, чтобы ехать в Эпир, но бурное море помешало ее бегству. Нищенствующие монахи, бродившие по стране в качестве шпионов, узнали о ее пребывании в замке Трани, напугали кастеллана изображениями вечных мук и заставили его выдать эту жертву рейтарам Карла (6 марта). Елена умерла через пять лет в заключении в Ночере в феврале или марте 1271 г., не достигнув 29 лет; ее дочь Беатриса в течение восемнадцати лет томилась в крепости Кастель-дель-Ово в Неаполе; малолетние сыновья Гейнрих, Фридрих и Энциус росли и погибали в тридцатитрехлетней муке тюремного заключения, более жестокого, чем заключение их дяди в Болонье. Ни Анжуйская, ни Арагонская династии, когда они владели островом Сицилией, не сочли себя обязанными освободить из тюрьмы законных наследников Манфреда. Гибель его невинного рода трогает у всех благородное чувство; но за сценой в Трани есть другая (почти единственное явление в истории), которой она была роковым отражением; это — сцена в замке Кальтабелотта в Сицилии. Сюда убежала от завоевателя королева, такая же вдова и такая же несчастная, как Елена, и также с четырьмя детьми: Сибилла, жена последнего норманнского короля Танкреда. Она и ее дети были жестоко закованы в цепи; вероломный враг, истребивший норманнский дом Сицилии при таких ужасах, с которыми сравнялись только деяния Карла Анжуйского, был император Генрих VI, дед Манфреда, и время, когда была схвачена Сибилла и когда благороднейшие люди Палермо были варварски передушены, были как раз те Святки, когда императрица Констанца родила отца Манфреда.

Карл Анжуйский совершил свой въезд в Неаполь в великолепном вооружении, верхом на коне, бывшем с ним при Беневенте, в сопровождении блестящих французских рыцарей и победоносных воинов своей армии, при ликующих криках подкупленного народа, осыпавшего его цветами, и смиренно приветствуемый подкупленными баронами Апулии и торжествующим духовенством. Гордая королева Беатриса, достигшая вершины своих честолюбивых желаний, ехала в открытой карете, обитой голубым бархатом. Таким образом, французская тирания вступила в Неаполь, и неспособный к свободе народ подпал под власть чуждого, приготовленного ему папой деспота.

Цель, к которой столько лет стремились папы, была достигнута; на троне Сицилии сидел новый правитель, их орудие и вассал; господство немцев в Италии и их вековое влияние на эту страну и на папство было уничтожено; романская народность победила германцев. Немецкая империя не существовала более: ее геройский род Гогенштауфенов был истреблен; Генрих VI, Фридрих II, Конрад IV, Манфред и другие члены этого рода лежали в могилах в этой же стране: в Палермо, в Мессине, в Козенце, под каменным курганом Беневента; Энциус был в цепях в Болонье; дети Манфреда тоже в цепях; только Конрадин, последний из Гогенштауфенов, был еще жив и свободен, но он был беден, находился в пренебрежении и вдали от Италии. Климент IV с восторгом получил известие о победе Карла; все колокола Перуджии звонили и благодарственные молебствия возносились к небу, потому что не стало более всадников и колесниц фараоновых. Но если бы взор папы получил дар пророчества, то он смутился бы, увидев страшные явления, вызванные его действиями: 37 лет спустя он увидел бы папу, своего преемника, оскорбляемого в своем, взятом приступом дворце министром французского короля; Святой престол, перенесенный в провинциальный город Прованса и в течение семидесяти лет занятый французами, креатурами и слугами их короля, в то время как покинутый Рим превращался в развалины!

3. Карл слагает с себя сенаторскую власть. — Конрад Бертрами Мональдески и Лука Савелли, сенаторы 1266 г. — Демократическое правление в Риме при Анджело Капоччи. — Дон Арриго Кастильский, сенатор, 1267 г. — Гибеллины собираются в Тоскане. — Посланники отправляются в Германию звать Конрадина в Рим. — Он решается на это предприятие

Падение Манфреда было также и поражением гибеллинов во всей Италии, большинство городов которой признали теперь Карла своим протектором. Церковное государство тотчас восстало из своего долгого угнетения; папа, желавший снова быть единственным господином в Риме, потребовал теперь, чтобы Карл согласно договору сложил бы с себя власть сенатора. Король медлил, хотел еще на некоторое время сохранить свою должность и наконец с плохо скрываемым неудовольствием объявил римлянам, что он слагает свой сан, чтобы не обидеть церковь, которая признает себя имеющей право на сенаторство. Это было им сделано в конце мая 1266 г., и папа вскоре должен был в этом раскаяться.

Климент IV надеялся теперь без затруднения восстановить все свои верховные права в Риме, так как Карл обязался по договорам оказывать ему в этом содействие. Между тем город вовсе не показывал вида, что он хочет передать папе сенаторскую власть или даже вообще пригласить его вернуться. Еще в апреле папа переехал из Перуджии в Орвието, а оттуда, в полной надежде поселиться в Латеране, отправился в Витербо, где и остался жить. Рим в это время находился не в более близких отношениях к нему, чем республики Флоренция или Лукка; римляне считали права папы прекратившимися, а Карл не заботился их защищать. Когда надо было вновь заместить сенаторскую должность, то римский народ выбрал снова по старой системе двух сенаторов: Конрада Бертрами Мональдески из Орвието и Луку Савелли из Рима. Они тотчас же потребовали уплаты сумм, данных римским купечеством под залог церковных имуществ, и папа назвал их ворами и разбойниками внутри и вне Рима.

Амнистия возвратила в Рим многих гибеллинов, которые вместе с гвельфами заседали снова в парламенте. Многие приверженцы Манфреда, как, например, Иаков Наполеон из рода Орсини, покорились папе, но только для виду. Как только побежденная партия оправилась от смущения, так она со свойственной итальянцам ловкостью организовалась повсюду — в Ниме и в Тоскане, в Неаполе и в Ломбардии — в тайные союзы. Невыносимое высокомерие гвельфской аристократии так ожесточило римский народ, что уже в первой половине 1267 г. римляне восстали, установили демократическое правление из 26 доверенных лиц и назначили народным военачальником Анджело Капоччи из партии гибеллинов. Климент принужден был признать этот переворот; народный военачальник даже апеллировал к нему, когда аристократы, подстрекаемые, как говорили в Риме, из Витербо, начали борьбу с новым правительством, и тогда папа, чтобы особенно отметить свою невиновность, послал двух епископов для установления мира.

Между тем Капоччи, которому римский народ поручил назначение сенатора, обратил свое внимание на испанского инфанта дона Энрико, сына Фердинанда III кастильского и младшего брата Альфонса Мудрого, носившего титул римского короля, талантливого авантюриста с великокняжеским честолюбием. Изгнанный из отечества как мятежник, он пребывал в английских владениях в Южной Франции и уже в 1257 г. хотел, состоя на службе у Генриха III, принять участие в походе против Манфреда, но поход этот не состоялся. В 1259 г. он на английском корабле отправился в Африку в сопровождении своего брата Федериго и других испанских изгнанников и с тех пор служил правителю Туниса на войне против мавров. Переворот в Италии побудил его искать новой арены для своего честолюбия. Весной 1267 г. он с двумя сотнями кастильцев прибыл ко двору своего родственника Карла, который принял его с почетом, но неохотно, так как был ему должен большую сумму, которую медлил возвратить, и потому старался учтивым образом отделаться от докучливого кредитора. Инфант выступил рядом с Иаковом арагонским в качестве претендента на корону острова Сардинии, которую церковь считала своей собственностью и оспаривала у Пизанской республики. Он отправился к папскому двору в Витербо, где своим тунисским золотом привлек на вою сторону кардиналов, но Климент IV был более расположен удовлетворить его посредством арагонского брака, чем уступить ему Сардинию, на которую заявлял претензию также и Карл. Он обманывал и своего родственника, тайно ставя препятствия исполнению его желании.

Инфант явился счастливым кандидатом в Риме, где его дублоны открыли ему доступ в Капитолий. Народный военачальник Капоччи остановил на нем свой выбор, и римляне охотно взяли себе в сенаторы кастильского принца, отличавшегося военной славой и богатством, от которого они ожидали могущественной защиты против заносчивости аристократии и притязаний папы. Дворяне, большая часть кардиналов и даже сам папа противились этому выбору, но безуспешно. Настроение в Риме снова повернулось в сторону гибеллинов, как только Карл Анжуйский вступил на сицилийский престол. Инфант прибыл из Витербо в июне 1267 г., чтобы вступить в управление городом; таким образом, по странной случайности двое братьев-испанцев в одно и то же время были один избранным королем, другой сенатором римлян.

Городское управление Дона Арриго скоро приобрело не меньшее значение, чем управление его предшественника Карла Анжуйского. Как только инфант принял его на себя, так начались его несогласия с папой; он хотел подчинить Капитолию всю Кампанью, отнять судебную власть у духовенства, сломить гордость аристократии. Папа протестовал, но сенатор не обратил на это внимания. Народ уважал принца, который сначала был одинаково справедлив к гвельфам и к гибеллинам; но его пылкая ненависть к Карлу и неожиданные события скоро побудили его открыто объявить себя врагом церковной партии.

Сторонники Манфреда и Швабского дома собрались в Тоскане. В этой стране взошло новое драконово семя тех двух старинных партий, неумолимая вражда которых придала итальянской истории героический характер дикой и великой страсти и под формами и девизами которых итальянцы продолжали вести борьбу даже и тогда, когда уже окончилась великая распря между церковью и империей. Фантазия того времени представляла себе эту неистовую партийную войну как темное дело двух демонов Гвельфа и Гибеллина, и в самом деле они были фуриями Средних веков. Они появились в первый раз не в эпоху Манфреда; их происхождение относится к более раннему времени, но их дикое развитие начало преимущественно со времени падения господства Гогенштауфенов принимать тот страшный характер партийной борьбы, который разорвал провинции и города Италии на две враждующие половины. Только Пиза и Сиена, Поджибонци и Сан-Миниато аль Тедеско остались после гибели Манфреда единственными сторонниками Штауфенов, или гибеллинами. Граф Гвидо Новелло, оставивший Флоренцию в момент упадка духа, собрал немецких наемников и своих друзей вокруг швабского знамени в Прато и других замках. Из военачальников Манфреда некоторые спаслись с Беневентского поля битвы или из апулийских темниц, таковы братья Гальван и Фридрих Ланчиа, Конрад Антиохийский, внук императора Фридриха и зять Гальвана, Конрад и Маринус Капече, благородные неаполитанцы, и Конрад Тринчиа из Фолиньо. Королевство Сицилийское стонало под игом своего нового владетеля; попираемое ногами французских сборщиков податей, судей и управителей, лишенное деспотическим правлением Карла всяких прав и свобод, оно находилось в таком состоянии, сравнительно с которым правление Манфреда являлось золотым веком. Народ, изменивший ему, вспоминал теперь о его кротости и напрасно призывал его назад. Даже современные гвельфы с ужасом описывали правление первого Анжуйского короля, и Климент IV в знаменитом письме под видом отеческого увещевания и благожелательных советов мастерски изображает его в образе ненавистного тирана.

Апулийские изгнанники бежали в Тоскану и рассказывали там, что Сицилийское королевство готово к восстанию. Приверженцы Манфреда видели, что его дети томятся в цепях и не способны защитить свои наследственные права; поэтому они обратили свои надежды на Конрадина, последнего законного наследника Сицилии, которого когда-то гвельфы звали в Италию против узурпатора Манфреда.

Сын Конрада IV, родившийся 25 марта 1252 г. в замке Вольфштейн, близ Ландсгута, имел от роду 14 лет, когда пал его дядя и чуждый завоеватель занял престол, бывший по праву наследства его неоспоримой собственностью. Он находился под покровительством своего сурового дяди Людвига Баварского и своей матери Елисаветы, сестры этого герцога, которая в 1259 г. вышла во второй раз замуж за графа Мейнгарда фон Герц. Одно мгновение императорская корона носилась над головой Конрадина, но папа, который не решил спора о короне между Альфонсом и Ричардом, чтобы ослабить Германию партийной борьбой и оставить

Италию без императора, запретил избрание последнего отпрыска из рода Гогенштауфенов. У Конрадина остался только бессодержательный титул короля Иерусалимского и его очень уменьшившееся Швабское герцогство. Он рос в Баварии, где дух его питался песнями туземных певцов и возбуждающими картинами геройского величия и падения его дома.

В политической истории немного таких трогательных случаев, как судьба этого юноши, которого сила унаследованных обстоятельств привела из отечества в Италию, чтобы, как последнего в его геройском роде, принести в жертву на могилах его предков. Послы гибеллинов из Пизы, Вероны, Павии и Сиены, Лучерии и Палермо уже в 1266 г. являлись в Констанц, Аугсбург или Ландсгут; в следующем году прибыли братья Ланчиа и Капечи, чтобы возбудить к полету «едва оперившегося орла». По красивому сравнению гвельфа Маласпины, они были похожи на тех волхвов, которые принесли грядущему Царю золото, ладан и смирну. Они обещали ему поддержку Италии, если он снова развернет на Альпах знамя империи и придет освободить страну своих славных отцов от ненавистной тирании.

Когда внук великого Фридриха увидел у своих ног итальянских послов, выражавших ему свою преданность, когда он услышал их чудесные речи и принял их богатые дары, как залог их обещаний, то его охватил мечтательный восторг. Голоса сирен призывали его в прекрасную и роковую страну, исторический рай германских стремлений, куда и его славные предки как будто звали его из своих неотомщенных могил. Его мать противилась, но дяди и друзья соглашались. Слух пошел за Альпы, что юный сын Конрада IV снаряжает войско, чтобы идти в Италию, свергнуть с престола тирана Карла и снова восстановить швабское владычество.

Глава III

1. Гибеллины подготавливают поход Конрадина. — Карл в качестве главы гвельфской лиги отправляется во Флоренцию. — Восстание в Сицилии и Апулии. — Дон Арриго становится на сторону гибеллинов. — Гвидо де Монтефельтре, просенатор. — Конрадин идет в Италию. — Гальван Ланчиа в Риме. — Сенатор арестовывает вождей гвельфов. — Союз между Римом, Пизой, Сиеной и гибеллинами в Тусции

Конрадин послал в Италию, а также и в Рим письма и манифесты, в которых он объявлял, что придет для восстановления прав своих предков, и называл себя короли Сицилии. Поэтому папа в Витербо начал против него процесс: он обнародовал эти документы и вместе с тем буллу, в которой запрещал курфюрстам Германии когда-либо избирать Конрадина в римские короли и угрожал отлучением всем его приверженцам.

«Я не придаю большого значения, — писал Климент IV в октябре 1266 г., — послам, которых гибеллины отправляют к своему идолу, мальчику Конрадину; я очень хорошо знаю его положение; оно настолько бедственно, что он не может помочь ни самому себе, ни своим сторонникам». Однако весной 1267 г. слухи сделались более определенными, и гибеллины в Тоскане стали держать себя более угрожающим образом. 10 апреля папа писал к флорентинцам: «От корня дракона восстал ядовитый василиск, уже наполняющий Тоскану своим зачумленным дыханием; он посылает змеиное отродье, людей погибели, изменников нам, вакантной империи и славному королю Карлу, сообщников своих планов к городам и дворянам; хитрый и искусный во лжи, он кичится своим мишурным блеском и старается совратить с пути истины кого просьбами, кого золотом. Этот безрассудный юноша — Конрадин, внук Фридриха, покойного римского императора, отвергнутого справедливым приговором Бога и его наместника. Орудия его суть нечестивцы Гвидо Новелло, Конрад Тринчиа и Конрад Капече, вместе со многими другими, которые хотят воздвигнуть в Тусции этого позорного идола и тайно и явно вербуют немецких наемников, чтобы заключать союзы и устраивать заговоры». 14 апреля папа послал Конрадину второй вызов с требованием явиться к нему на суд.

Гибеллины действительно развили большую активность. Возвратившийся из Швабии Капече тотчас занял в Пизе положение наместника Конрадина от имени которого он издавал грамоты. Пиза и Сиена были готовы помогать смелому предприятию; участники заговора в Апулии и Сицилии стояли наготове, и римляне по-видимому, были настроены благожелательно. Когда опасность приняла серьезный характер, папа и Карл вступили в соглашение для противодействия ей. Апулийские войска немедленно пошли в Тоскану под предводительством Гвидо Монфора и заняли Флоренцию, куда их звали гвельфы. Сам Карл в конце апреля прибыл в Витербо, где он имел с папой продолжительные совещания и затем последовал за своими войсками во Флоренцию. Флоренция, Пистоя, Прато и Лукка немедленно передали ему власть синьора на шесть лет. Такое значительное возрастание власти Карла было очень неприятно папе, но он принужден был делать вид, что доволен. Чтобы скрасить каким-нибудь титулом беззаконный поход в Тоскану, бывшую императорским владением, он даже назначил туда короля в качестве пациариуса — восстановителя мира, — как бы имея на это право во время междуцарствия в империи.

Возраставшее восстание в Сицилии и Апулии подняло дух гибеллинов, державшихся в Поджибонци и других замках против военных сил Карла. Капече спешно отправился на пизанском корабле в Тунис и уговорил остававшегося там брата сенатора дон Энрико Федериго Кастильского, старинного приверженца Манфреда, попытаться вторгнуться в Сицилию. Эти смелые люди с несколькими сотнями сотоварищей в начале сентября 1267 г. высадились возле Счиакка. При их появлении большая часть острова восстала и провозгласила королем Конрадина. Восстание передалось и в Апулию; сарацины Лучерии, которые еще 2 февраля 1267 г. подняли швабское знамя, с нетерпением ожидали внука Фридриха. Таким образом, превосходно проведенный план гибеллинов помешал Карлу двинуться в Ломбардию, чтобы там задержать движение Конрадина.

Карл с беспокойством видел, что Рим, в котором он так недавно был сенатором, находился теперь во власти враждебного ему родственника дона Энрико, который уже открыто заявил о своем присоединении к партии гибеллинов. Капитолий мог также хорошо послужить приближавшемуся Конрадину опорой для предприятия против Сицилии, как он послужил ему самому против Манфреда. Он советовал папе свергнуть кастильского инфанта, искусственно возбудивши беспорядки; но Климент не встретил в Риме сочувствия этому плану, а напротив, убедился, что могущественный сенатор был страшен всем партиям, «как молния». Дон Энрико властвовал там с силой и ловкостью, поддерживаемый своим наместником, которого он по примеру Карла назначил в Капитолии; это был Гвидо де Мантефельтре, владетель Урбино, ревностный гибеллин, как и его предки, человек, скоро прославившийся во всей Италии и признанный величайшим полководцем своего времени. Конрадин в августе в Аугсбурге обещал ему богатые лены в Сицилийском королевстве. Многие замки в окрестностях Рима были заняты городской милицией; в августе дон Энрико овладел важной крепостью на границе королевства. Он старался приобрести влияние в Корнето и в сентябре взял Сутри в Тусции, откуда он мог подать руку тосканским гибеллинам. Папа напрасно старался устроить примирение между сенатором и Карлом, и столь же безуспешны были его увещевания, направленные к баронам Церковной области, оставаться верными церкви.

В начале октября до Рима дошел слух, что Конрадин вступил в Италию. Так было и в действительности. Юный государь превратил свои родовые имения в деньги, с трудом организовал войско и выступил в поход через Тироль. Его смелое предприятие было совершенной противоположностью тому, которое предпринял его дед в начале своего славного поприща. Тогда молодой Фридрих шел из Сицилии отвоевывать корону своих предков у гвельфского императора; теперь его внук шел из Германии в Сицилию отнимать у узурпатора итальянскую корону Фридриха. Фридрих вырвался из объятий отговаривавшей его жены, а Конрадин из объятий матери, предсказывавшей ему несчастье; одного поддерживала церковь, другому папские буллы запрещали вход в Италию и предъявление своих прав на наследство его деда. Конрадин выступил из Баварии в сентябре 1267 г.; его сопровождали: его дядя герцог Людвиг, его отчим Мейнгард Тирольский, Рудольф Габсбургский, кравчий Конрад фон Лимпург, Конрад Фрундсберг, Альберт фон Нейффен, Крофф фон Флюглинген, многие другие благородные люди из Германии и Тироля и, наконец, Фридрих, сын Германна Баденского, последний бабенбергский претендент на австрийское герцогство, которого одинаковое сиротство в юности, одинаковое несчастье и восторженная дружба сделали братом Конрадина по оружию. 21 октября внук Фридриха II с 3000 рыцарей и другим войском вступил в гибеллинскую Верону, где за 14 лет перед тем его отца, Конрада IV, встречали еще Эццелин и Уберт Палавичини.

Двумя днями раньше дядя Манфреда Гальван Ланчиа вступил в Рим со знаменами Швабского дома. Он явился в качестве уполномоченного Конрадина, чтобы заключить союз с городом. Гибеллины встретили этого представителя Гогенштауфенской империи с большим ликованием; сенатор приветствовал его, воздавая ему публичный почет, отвел ему помещение в Латеране и в торжественном заседании в Капитолии принял от него послание Конрадина. Когда папа услышал об этих событиях, он пришел в сильный гнев: «Я узнал, — писал он к римскому Духовенству 21 октября, — то, что наполнило меня удивлением и ужасом, а именно, что Гальван Ланчиа, сын погибели и один из самых жестоких гонителей церкви, в праздник св. Луки вступил в Рим, что он осмелился в посмеяние папы развернуть знамена Конрадина из ядовитого рода Фридриха и с дерзкой торжественностью вошел в Латеран, куда входить едва достойны даже и праведные мужи». Поэтому он велел послать Гальвану вызов к суду церкви. Между тем уполномоченного Конрадина чествовали всякими способами; его торжественно пригласили на публичные игры, происходившие на Монте-Тестаччио, которым была придана необычайная пышность.

Чтобы заставить умолкнуть всякое противоречие, сенатор решил одним ударом избавиться от всех гвельфских вождей. Такими считались Наполеон, Матеус и Райнальд Орсини, братья Пандольф и Иоанн Савелли, Рихард Петри, Анибальди, Анджело Малабранка, Петр Стефани, бывшие или братьями, или родственниками кардиналов. Он пригласил этих магнатов в половине ноября на совещание в Капитолий; едва только они явились, как тотчас были арестованы. Наполеон и Матеус были заключены в построенном на скале замке Сарачинеско; Иоанн Савелли, раньше бывший сенатором, справедливый и благородный человек, дал в заложники своего сына Луку и был освобожден; только Райнальд Орсини не явился в Капитолий, а убежал. Ужас охватил гвельфов: многие убежали в свои замки; но Рим оставался спокойным и послушным сенатору. Папа протестовал, поставил заключенных, их родственников-кардиналов и их имения под защиту церкви и потребовал, впрочем осторожно и умеренно, удовлетворения от сенатора.

Дон Энрико изгнал также и семьи этих магнатов, от части велел разрушить их дома и укрепил Ватикан, в котором он поместил немецкое войско. В Капитолии был публично провозглашен союз города с Конрадином. Сам сенатор пригласил его в Рим. Храбрый воин и вместе с тем трубадур, дон Энрико обратился к Конрадину со стихами, полными силы, и, может быть, именно в эти дни, под шум оружия гибеллинов, он написал канцону, которая сохранилась до сих пор. В ней он говорил о своей ненависти к Карлу, похитителю его владении, и о своей надежде увидеть гибель французской лилии; он ободрял Конрадина и побуждал его овладеть прекрасным садом Сицилии и смелым, достойным римлянина деянием взять корону империи.

Послы из Пизы и Сиены и от гибеллинского союза Тосканы прибыли в Рим для заключения формального союза с городом. 18 ноября собрались большой и малый советы, купеческие консулы и старшины цехов в церкви Арачели под председательством просенатора Гвидо де Монтефельтре. Иоакова, городского канцлера, выбрали синдиком римлян и дали ему полномочие заключить договор с тосканскими поверенными. В тот же день папа объявил отлучение от церкви Конрадина, Пизы, Сиены и гибеллинов Тосканы и послал этот приговор для сведения римскому духовенству. Но он не осмелился ни наложить интердикт на Рим, ни подвергнуть отлучению сенатора. «Я избегаю, — писал он 23 ноября, — как только могу, войны с римлянами, но я боюсь, что и мне, и сицилийскому королю ничего больше не останется делать».

1 декабря во дворце четырех венценосцев, в котором в это время жил сенатор, был заключен союзный договор, наступательный и оборонительный, между Римом, Пизой, Сиеной и гибеллинской партией Тосканы. Этот договор, в котором оговорены были права Конрадина, имел своей главной целью уничтожение Карла и его власти в Тоскане. Так как он тамошними гвельфскими городами назначен был сеньором на шесть лет, а папой возведен в сан князя-миротворца, то гибеллины противопоставили ему дона Энрико, назначив его генерал-капитаном своей конфедерации. Они обязались платить жалованье его свите, состоявшей из двухсот конных испанцев, а сенатор обещал поставить на службу союза 2000 человек.

Между тем вожди римских гвельфов находились или в тюрьмах, или в изгнании: только Райнальд Орсини убежал в Марино, в Латинские горы. Сенатор окружил его там войском, а когда эта осада оказалась безуспешной, то выместил свое неудовольствие на всех казавшихся ему подозрительными светских и духовных лицах. Он нуждался в деньгах для снаряжения Конрадина и взял вклады из римских монастырей, в которые по очень древнему обычаю не только римляне, но и иногородние отдавали на сохранение свои драгоценности. Он взломал сокровищницы многих церквей и похитил их ризы и сосуды. Таким образом награблено было много ценностей. Когда прошел слух, что дон Энрико хочет с вооруженной силой напасть на Апулию, папа потребовал немедленного возвращения Карла, а сам думал из Витербо перебраться в Умбрию. Теперь он по собственному побуждению высказал желание, чтобы Карл мог снова сделаться римским сенатором, и на этот случай хотел освободить его от данной им ранее присяги. Он написал дону Энрико, жаловался на прием Гальвана, союз с тосканскими гибеллинами и насилие против римских магнатов и грозил самыми строгими церковными карами.

2. Бедственное положение Конрадина в Северной Италии. — Он доходит до Павии. — Карл отправляется к папе в Витербо. — Булла об отлучении. — Прием Конрадина в Пизе. — Неудачная попытка Карла против Рима. — Первая победа Конрадина. — Его поход к Риму. — Великолепный прием его. — Вожди гибеллинов. — Выступление из Рима. — Битва при Тальякоццо. — Победа и поражение Конрадина

Тем временем Конрадин в Вероне изыскивал средства для прокормления своего войска, старался заключить союзы с городами и сделать возможным поход в Тоскану. Недостаток средств у него был не меньше, чем когда-то у Карла. Часть его войска, не получавшего жалованья, покинула его; его дядя Людвиг и отчим Мейнгард, которым он был должен большие суммы денег и принужден был отдать в залог свои наследственные имения, возвратились в январе 1268 г. в Германию, куда их, кроме того, призывали и тамошние дела Штауфенской партии. Твердость, с которой Конрадин преодолел столь большие затруднения, показывает, что он был достоин своих предков. Против всякого ожидания ему удалось совершить свой поход через вражескую страну точно также, как раньше сухопутному войску Карла удалось пройти через всю Италию. Все предприятие вообще казалось повторением предприятия Карла, который принужден был теперь стать в положение Манфреда. Конрадин достиг Павии 20 января 1268 г. и оставался здесь, столь же беспомощный, как и раньше, до 22 марта.

Карл горел нетерпением идти против него; после долгой осады он принудил к сдаче Поджибонци, сильнейший замок гибеллинов, и даже заставил Пизу заключить с ним мир. Если бы он успел заставить и Конрадина сразиться с ним раньше, чем последний дойдет до Рима, то он мог бы, пожалуй, окончить войну уже на берегах По. Но папа, которого мучило опасение потерять Сицилию, где явное восстание охватило Калабрию, Апулию и Абруццы, усиленно просил его возвратиться в свое королевство, потому что, если он его потеряет, то уже не должен надеяться на то, что церковь еще раз предпримет для него сизифову работу; скорее она предоставит ему, как изгнанному, оставаться со стыдом в Провансе. Карл видел позади себя свое королевство в пламени и пошел назад, оставив маршала Иоанна де Брайсельве с частью войска в Тоскане. 4 апреля прибыл он к папе в Витербо.

Здесь папа повторил отлучение Конрадина и Людовика Баварского, графа Тирольского и всех вождей гибеллинов; он распространил его даже на все страны и города, которые приняли к себе врага или должны были принять. Пиза, Сиена, Верона и Павия подверглись интердикту; дон Энрико, Гвидо де Монтефельтре, должностные лица в Капитолии, все римляне, принимавшие послов Конрадина, подверглись отлучению. Риму грозил интердикт, а римляне были освобождены от присяги, данной ими своему сенатору, и Карл получил полномочие, в случае если сенатор не покорится в месячный срок, снова взять на себя управление городом на 10 лет.

В то время как эти отлучения объявлялись в Витербо, Пиза оглашалась ликующими криками многих тысяч голосов: молодой внук Фридриха II благополучно прибыл в городскую гавань на кораблях республики с пятьюстами рыцарями. Конрадин прошел из Павии через владения маркграфа Каретто, женатого на побочной дочери Фридриха, дошел до приморского Вадо, близ Савоны, и там 29 марта сел на суда. Свое войско он поручил Фридриху Баденскому, который благополучно провел его через горы Понтремоли и через Луниджиану в Пизу, куда прибыл в начале мая. В этой республике молодой претендент нашел себе в первый раз торжественное признание и прекрасно снаряженный флот, на котором он мог отправиться или в Рим, или к берегам Южной Италии. Карл, находясь в неведении о ближайшем плане Конрадина, решился теперь возвратиться в королевство, чтобы привести к покорности тамошних мятежников, в особенности сарацинов в Лучерии, и ожидать нападения врага в своей собственной земле, как это сделал некогда Манфред. Он попытался еще из Витербо неожиданно напасть на Рим; часть его войск с изгнанными гвельфами, в числе которых были граф Ангвильяра и Матеус Рубеус Орсини, даже ворвалась в город, но сенатор выгнал их оттуда, и это заставило Карла отступить от Рима. 30 октября он покинул Витербо, получив от папы назначение быть имперским наместником в Тусции. Это звание и возобновление сенаторства были приобретениями, которые впоследствии принесли ему большую пользу.

Конрадин нашел теперь в Пизе и Сиене сильную поддержку. Послы из Капитолия призывали его в Рим, где его ждал Гальван и где источники помощи, имевшиеся у сенатора, обещали ему верное увеличение его сил. В Церковной области происходило брожение. Фермо и Марки находились в состоянии восстания; еще один решительный успех, и большая часть Италии объявила бы себя за Конрадина На глазах молодого принца в Пизе был снаряжен флот, который с Фридрихом Ланчиа, Рихардом Филанжиери, Марино Капече и другими храбрыми людьми должен был идти против Неаполя и Калабрии; это было исполнено и на деле, так как эти гибеллины в августе напали на остров Искию. Сам Конрадин 15 июня отправился из Пизы в Сиену, где он пробыл до половины июля, с почетом принятый гражданами богатого города, которые охотно снабжали его средствами для ведения войны. Победа его войск у Понте-а-Валле, где 25 июня был взят в плен маршал Карла Иоанн де Брайсельве, воодушевил его надежды. Дорога в Рим была свободна. Климент IV призвал в Витербо для своей защиты войска из Перуджии и Ассизи и ожидал здесь прихода последнего Гогенштауфена. Напрасно он увещевал римлян не покидать церкви; его письма в первый раз обнаруживали, что он был серьезно озабочен, однако страх не поколебал его. Он пройдет как дым, говорил он о Конрадине и сравнивал его с агнцем, которого гибеллины ведут на заклание. Со стен Витербо он мог видеть ряды войск, которые, не угрожая ему самому, прошли 22 июля через равнину у Тосканеллы.

Конрадин шел к Риму по Виа Кассиа, через Ветраллу, Сутри, Монтерози, древние Вей; с ним шли 5000 хорошо вооруженных всадников; его сопровождали Фридрих Баденский, граф Гергард Даноратико из Пизы, Конрад Антиохииский и много итальянских вождей гибеллинов. Упоенный восторгом взор юноши обозревал с высот Монте-Марио обширную римскую Кампанью, которая спокойно и торжественно расстилалась, обрамленная красивыми горными цепями и прорезанная сверкающим Тибром, текущим от покрытых развалинами холмов до Мильвийского моста, тогда как над многобашенным Римом как будто торжественно покоится голубой свод неба. С предгорий Сабины глазам открываются белые ряды домов Тибура; Конрадину рассказывали, что эта местность была ареной походов Фридриха и Манфреда. Вдали ему показывали древний Пренесте. Всего пять недель назад он сидел там в циклопическом замке в цепях! Там, где между Албанскими горами и Апеннинами виднеется широкая долина, ему показывали поля Лациума и говорили, что здесь была дорога, по которой Карл Анжуйский спустился к Лирису.

Длинный ряд императоров представлялся взволнованной душе Конрадина в то время, как величественная картина города и великолепное зрелище римского народа, который, приветствуя его, покрывал собой весь склон Монте-Марио от Понте Молле до Триумфального пути, приводили его в восторг, как некогда Оттона II или Оттона III. Сенатор приготовил ему встречу, достойную императора, а Рим, по свидетельству гвельфа Маласпина, был по природе своей императорским городом. Хотя римляне часто и упорно боролись с германскими императорами, однако идея империи продолжала оказывать на них свое волшебное действие. Они приняли внука великого Фридриха как законного представителя имперской власти с подобающим почетом. Все римляне, способные носить оружие, ожидали его на Нероновом поле с венками на шлемах, толпами исполняли военные игры, в то время как народ размахивал цветами и масличными цветами и оглашал воздух радостными песнями. Когда 24 июля Конрадин совершил свой въезд через замковые ворота и мост Св. Ангела, то он нашел Рим превращенным в арену торжественного триумфа. Вдоль наполненных народом улиц от дома к дому были протянуты канаты, с которых свешивались ковры, редкие одежды и драгоценные украшения, а хоры римлянок под звуки цитр и литавр танцевали свои национальные танцы. Гвельф Маласпина признает, что встреча Карла была далеко не столь торжественна, как празднества, которыми приветствовали Конрадина. Гибеллинский Рим чествовал его по собственной свободной инициативе. Мечтательный мальчик был одну минуту на вершине земного величия.

Его привели в Капитолий и приветствовали как будущего императора. Он поселился или там, или в Латеранском дворце. Вожди гибеллинов, апулийские изгнанники, стремились туда, чтобы выпрашивать себе будущие лены. Римские магнаты, амнистированные раньше Карлом или папой, перешли на его сторону. Бесхарактерный Петр Вико, переходивший то к Манфреду, то к Карлу, явился в Капитолий заявить свою преданность; Иаков Наполеон Орсини предложил свои искренние услуги. Молодой Рихард и другие Анибальди, граф Алкеруций де Сант-Евстахио, Стефан Норманн, Иоанн Арлотти, Сурди, бывшие верными гибеллинами во времена Манфреда, доставляли оружие и деньги, тогда как сенатор взял на себя последние приготовления к выступлению. Другие Орсини и Анибальди и весь дом Савелли оставались на стороне Карла, а Франджипани, Колонна и Конти выжидали в своих замках событий.

Странный оборот дел сделал из Рима лишь через два года после предприятия Карла снова центральный пункт завоевательного похода против Апулии и поставил прежнего узурпатора в положение Манфреда. Однако оборонительная линия от Чепрано до Капуи была на этот раз лучше охранена; поэтому военный совет в Риме решил, что надо идти в Абруццы через Валерию; предполагалось дойти до Сульмоны, соединиться в Лучерии с сарацинами и всеми силами атаковать неприятеля, предполагая, что он еще там находится. Этот план был безупречен.

18 августа 1268 г. Конрадин выступил из Рима, где в качестве заместителя сенатора остался Гвидо де Монтефельтре. Его сопровождали дон Энрико с несколькими сотнями испанцев, Фридрих Баденский, Гальван, Конрад Антиохийский и другие магнаты. Хорошо снаряженное войско численностью около 10 000 человек было одушевлено мужеством и бодростью. Римский народ провожал уезжающего далеко за ворота С.-Лоренцо, а вся городская милиция хотела идти с ним в поход; однако Конрадин отпустил большую часть ее после двух дней пути. С ним остались только вожди гибеллинов с лучшими своими воинами: Алкеручио де Сант-Евстахио, Стефан Альберти, старик Иоанн Кафарелли, молодой Наполеон, сын Иакова Орсини, Рикарделлус Анибальд и Петр Арлотти и Петр Вико. Из Тиволи пошли вверх по Анио в Виковаро, где Конрадина приняли Орсини, принадлежавшие к гибеллинской партии. Затем прошли мимо Сарачинеско, где дочь Гальвана и жена Конрада Антиохийского приветствовали своего царственного родственника. Этот построенный на скале замок, бывший в X веке сарацинским разбойничьим гнездом, принадлежал Конраду, потому что его отец, Фридрих Антиохийский, получил его в приданое за благородной римлянкой Маргаритой. В нем сидели еще оба пленных Орсини— обстоятельство, которому Конрадин вскоре оказался обязанным своим спасением.

Между тем Карл, осведомившись о вступлении Конрадина в Рим и угрожающем походе в королевство, снял осаду Лучерии. Он пошел в Фоджию, а оттуда к Фучинскому озеру; уже 4 августа он достиг Альбы и Скурколы. Затем он в течении многих дней двигался между названным озером и Аквилой туда и сюда, не зная, какую дорогу в Апулию изберет неприятель и какой проход он должен будет ему заградить. Предположив, что Конрадин попытается пройти через Аквилу в Сульмону, он опять повернул назад к Овинуло и Аквиле. Однако войско Конрадина перешло суровую пограничную страну у Риофреддо и через проход Карсоли спустилось в долину Сальто. Здесь находится Марсийская область с высокой горой Велино и другими вершинами, возвышающимися над Фучинским озером. Вокруг него расположены города: Тальякоццо, Скуркола, Авеццано, Челано и Альба, бывшая в древности тюрьмой македонского царя Пирра, а теперь главным городом Марсийского графства, титул которого, полученный еще от отца, носил Конрад Антиохийский. Много дорог прорезывали эту озерную область и вели через горные проходы на запад в Рим, на юг в Сору, на север в Аквилу и Сполето, на восток в Сульмону.

Конрадин прошел мимо Тальякоццо к Скурколе и 22 августа расположился здесь лагерем у Вилла Пентиум. Получив известие, что неприятель спускается по дороге к озеру, Карл пошел ускоренным маршем через проход Овинуло, чтобы дать ему сражение. Он встретил его, когда сам с 3000 утомленных всадников и пешим войском 22 августа стал лагерем на холмах у Мальяно, в двух милях от Альбы; таким образом, битва должна была произойти уже здесь и быть решающей для судьбы как Карла, так и Конрадина. В течение следующей ночи река Сальто разделяла оба враждебных лагеря: один был на Палентинском поле около Альбы, другой — у разрушенного теперь Кастель-Понте, возле Скурколы. На следующее утро войско Конрадина построилось в две боевые линии: первая под начальством сенатора графа Гальвана и Герардо Доноратико Пизанского, главы тосканских гибеллинов; вторая, состоявшая преимущественно из немецкого рыцарства и находившаяся под командой обоих юношей — Конрадина и Фридриха. Боевой диспозицией неприятеля руководили лучшие полководцы: Иаков Кантельми, маршал Генрих де Кузанс, Жан де Клари, Гильом л'Этендар, Вильгельм де Вилльгардуен, князь Ахайи, который в качестве вассала Карла привел ему оттуда 400 великолепно вооруженных рыцарей, Гвидо де Монфор и сам король. По одному поэтическому рассказу, знаменитый воин Эрар де Валери, недавно возвратившийся с Востока, посоветовал Карлу скрыть в засаде еще третий резервный отряд, но такой опытный полководец не нуждался в советах, чтобы прийти к этому решению. Кроме ломбардских и тосканских гвельфов, в войске Карла служили также и римляне: Бартоломей Рубеус из дома Орсини, маркграф Анибальди, оба Савелли, Иоанн и Пандульф и другие аристократы, так что члены одного рода сражались друг против друга, как братья-враги.

Утром 23 августа прежде других переправился через реку дон Энрико, обошел провансальцев на мосту и начал сражение. Когда войска Конрадина набросились на ненавистного врага, они казались духами-мстителями за Беневент. Никакая измена не запятнала воинскую честь сражавшихся. Их удар опрокинул неприятельские ряды; первая линия провансальцев и вторая — французского рыцарства — были прорваны. Когда маршал Генрих де Кузанс, на котором было надето вооружение Карла, упал с коня вместе со знаменем и был убит, громовый победный крик возвестил о смерти узурпатора. Французское войско обратилось в дикое бегство, а за ним погнался Энрико Кастильский, герой дня. Немцы и тосканцы бросились грабить неприятельский лагерь, и все ряды рассредоточились по полю битвы, трофеи которой были уже в руках упоенного победой юноши. Счастье подняло его утром на императорском щите, а вечером повергло в совершенно беспомощное состояние. Карл видел бегство своих войск; потеря сражения была для него, несомненно, и потерей трона. Гвельфский хроникер изображает короля возносящим в слезах молитвы к Мадонне, тогда как Валери кричал ему, что пора выступать из засады. Восемьсот рыцарей вдруг бросились на поле, на котором уже не видно было ни одного французского знамени. Когда появилось это свежее войско, то этой плотно сомкнутой фаланги было достаточно, чтобы рассеять и уничтожить расстроенное войско Конрадина, тогда как рассеянные французы снова собрались вокруг этого ядра. Блестяще выигранная битва была потеряна для Конрадина вследствие неимения резерва и, может быть, также вследствие несдержанности испанцев и дона Энрико, которые ушли слишком далеко, преследуя неприятеля. Возвратясь оттуда на поле битвы, где он оставил Конрадина победителем, инфант увидел ряды войск, выстроившихся перед его лагерем, и поспешил присоединиться к ним с радостным приветствием. Но встретивший его боевой крик «Монжуа!» и вид знамен с лилиями повергли его в оцепенение. С геройской решимостью бросился он на врага и два раза пытался прорвать его ряды, но напрасно он боролся с решением судьбы.

Когда ночь спустилась на поле битвы, мрачный Карл опять сидел в своей палатке и диктовал папе известие о победе, которое настолько было повторением письма, написанного с Беневентского поля, что в нем, казалось, были изменены лишь некоторые имена: «Посылаю вам, Святой Отец, как фимиам, радостное известие, которого так долго ожидали верующие всего мира: Отец, примите и ядите от охотничьей добычи Вашего сына. Мы убили столько врагов, что поражение при Беневенте кажется сравнительно незначительным. Убиты ли или убежали Конрадин и сенатор Генрих, мы еще не можем сказать достоверно, так как это письмо написано тотчас после сражения. Лошадь, на которой сидел сенатор, поймана бежавшей без всадника. Церковь, наша мать, да вознесет свои радостные хвалы Всемогущему, даровавшему своему бойцу такую великую победу; теперь, кажется, Господь послал конец всем ее бедствиям, и она спасена из пасти своего гонителя. Дано на Палентинском поле, 23 августа, Индикта XI, в четвертом году».

Таков был язык страшного охотника Варфоломеевской ночи, с изуверным лицемерием подносившего папе свою жертву, как дорогое блюдо затравленной Дичи. Быстро следовавшие одна за другой победы одного и того же деспота, одна над Манфредом, другая над Конрадином, возмущают нравственное чувство, потому что в этом случае действительно во второй раз зло одержало победу над добром и неправда над правом. Если бы право и мщение, если бы сила оружия и воинская верность, геройское мужество и восторженная юность ручались за победу, то она должна бы в этом случае принадлежать Конрадину, но неумолимый рок отдал ее в руки Карла. Ненависть победителя могла бы насытиться при виде тысяч убитых, но ему хотелось еще мщения. Многим пленным римлянам он велел отрубить ноги, а когда ему заметили, что вид изувеченных может возбудить большую ненависть, то он велел собрать их всех в одном здании и сжечь. Из знатных римлян были убиты Стефан д'Альберти, храбрый Алькеручио ди Сант-Евстахио и старый Кафарелли. Был убит также Крофф фон Флюглинген, маршал Конрадина. Петр Вико, смертельно раненный, добрался до Рима, а оттуда в свой замок, где и умер в декабре. Этот беспринципный человек был одним из родоначальников дикого гибеллинского рода Вико, в котором наследственно сохранялось до 1435 г. звание городского префекта.

3. Конрадин бежит с поля битвы в Рим. — Его пребывание там. — Его бегство, плен и выдача в Астуре. — Пленные заключены в Палестринском замке. — Казнь Гальвана Ланчиа. — Карл вторично делается сенатором. — Судьба Конрада Антиохийского и дона Энрико. — Смерть Конрадина. — Смерть Климента IV, 1268 г.

Удар, подобный молнии с ясного неба, уничтожил смелые мечты несчастного юноши и раскрыл перед ним гибельную бездну. Он бежал с поля сражения с пятьюстами всадников; с ним бежали его товарищ Фридрих Баденский, граф Гергард Пизанский, Гальван Ланчиа и его сын и другие дворяне. Прежде всего он направился в Кастель-Веккио, около Тальжоццо, где он, по-видимому, надеялся собрать рассеявшееся войско, и одну минуту отдохнул там; затем продолжал бегство по Виа-Валериа в Виковаро. Как беглец, он снова прошел ту дорогу, по которой лишь несколько дней назад он шел с уверенностью в победе во главе своего войска. Он поспешил в Рим. Там не знали о судьбе сенатора, но Гвидо де Монтефельтре управлял городом в качестве его наместника, и Конрадин надеялся найти здесь защиту и в союзе с Пизой получить новые средства для продолжения войны.

Он прибыл в Рим 28 августа. Как непохожа была прежняя его встреча на теперешнюю и как различно было его возвращение! Он явился тайно, в полубезумном состоянии. Известие о его поражении скоро дошло до Рима; гибеллины были в страхе, гвельфы в радостном возбуждении. С поля сражения прибыли, торжествуя победу, римские изгнанники, которые сражались там под знаменами Карла: Иоанн и Пандульф Савелли, Бертольд Рубеус и другие магнаты. Волнение было безгранично. Гвидо хранил Капитолий для дона Энрико, но отказался принять туда беглеца. Конрадин искал защиты у других гибеллинов, которые скрылись в городе по своим башням; они владели здесь Колизеем, недавно укрепленным Петром Вико островом на Тибре, укрепленным Ватиканом, дворцами Стефана Альберти и замком, называемым Арпаката, который незадолго до этого был построен Иаковом Наполеоном на Кампо-ди-Фиоре, в развалинах Помпеева театра. Когда в город прибывало все больше гвельфов, то друзья Конрадина признали, что ему не следует в нем дольше оставаться. Они решились бежать. Только граф Гергард Доноратико тайно остался и скоро попал в руки врагов. Несчастные беглецы отправились в пятницу 31 августа в замок Сарачинеско, принадлежавший дочери Гальвана. Они были беспомощны и не знали, что делать; сначала они хотели направиться в Апулию, но потом решили постараться достичь ближайшего морского берега.

Уменьшившийся в своем составе отряд направился в болотистую местность ниже Веллетри и достиг моря у Астуры. Астура, где у Цицерона была когда-то вилла, находится как бы на острове, на развалинах римских приморских дворцов; до самых песчаных дюн берега доходит здесь глухой лес. Серые башни стоят в разных местах на берегу, а из моря выдается близлежащий мыс Цирцеи с находящимся на нем замком. Песчаный берег образует рыболовную гавань, в которую впадает река Стура. Уже в древнем периоде Средних веков замок этот принадлежал монастырю Св. Алексея на Авентине, от которого его получили в ленное владение сначала графы Тускуланские, а потом Франджипани. Еще в 1166 г. место возле Террачины называлось гаванью. В настоящее время от Астуры остался только приморский замок с башней; но во времена Конрадина это было укрепление со многими церквями, обнесенное крепкими стенами. Беглецы бросились в лодку, надеясь достичь дружественной Пизы. Но Иоанн Франджипане, владелец Астурской крепости, получив уведомление, что неизвестные рыцари, вероятно, убежавшие с поля сражения при Скуркола, отправились в море, поехал за ними в погоню на быстроходном грешном судне отчасти по собственному желанию, отчасти потому, что ему сделались известны письма папы и Карла, требовавшие задержания беглецов. Он арестовал их на море и снова воротил в Астурский замок. В его власти находились теперь Конрадин, Фридрих Баденский, оба графа Гальвана, молодой Наполеон Орсини, Рикарделлус Анибальди и многие другие немецкие и итальянские рыцари.

Когда Конрадин объявил Франджипанё свое имя, то он был обманут в своей надежде темным воспоминанием о том, что этот род когда-то принадлежал к сторонникам империи и был щедро одарен его дедом; он не знал, что те же Франджипанё, став врагами Манфреда из-за Тарента, давно уже перешли на сторону папы. Страх и алчность убедили владельца Астуры, что надо крепко держать драгоценную добычу, в которой он узнал претендента на трон Сицилии. К этому присоединилось еще случайное обстоятельство, что адмирал Карла Роберт де Лавена, незадолго перед этим разбитый пизанцами у Мессины, находился с провансальскими галерами в этих водах. Когда он услышал о том, что произошло в Астуре, то от имени короля Сицилии потребовал выдачи Конрадина. Франджипане отказал, чтобы возвысить цену своей добычи, и перевел пленников в соседний, более сильно укрепленный замок, может быть, в С.-Петро ин Формис, возле Неттуно. Вскоре сюда прибыл Иордан, кардинал Террачины, ректор Кампаньи и Маритимы, с военной силой и со своей стороны от имени папы потребовал выдачи пленников, как отлученных от церкви и взятых в ее владениях. Ни просьбы, ни обещания, ни молодость, невинность и красота Конрадина не тронули сердца Франджипане. Ссылаясь на принуждение его галерами Карла, он отдал пленников в руки служителей короля; их повели в цепях через Маремму и сдали в Дженаццано Карлу; затем они были заключены в замок С.-Пьетро, над Палестриной. Этот стоящий на скале замок принадлежал Иоанну Колонна, но был занят неаполитанским войском, потому что Карл с поля сражения пошел через горы и, перейдя их у Субиако, спустился на Пренестинскую дорогу. С 12 сентября его главная квартира была в Дженаццано, которым владели на ленном праве Колонна, принадлежавшие в то время из страха и личной выгоды к партии гвельфов.

От Дженаццано не более двух часов пути до Палестрины, где были собраны все пленные; сюда были также приведены сенатор Дон Энрико, взятый в плен во время бегства с поля битвы рыцарем Синибальдо Аквилоне, Конрад Антиохийский и многие благородные римляне и итальянские гибеллины. Замок С.-Пьетро, одно из древнейших укрепленных мест Лациума, теперь разрушен, и от него остались только выдающиеся, покрытые мхом циклопические камни; плющ обвивает его развалины, с которых, глядя вниз, взгляд обнимает невыразимо прекрасную панораму суши и моря. Здесь Конрадин в течение многих дней сидел в цепях вместе со своими товарищами. Из всех пленников Карл больше всего ненавидел графа Гальвана, который и как генерал Манфреда, и как самый ревностный зачинщик предприятия Конрадина являлся его противником на обоих полях битвы. Карл велел публично казнить его вместе с другими баронами Апулии уже в Палестрине или в своей главной квартире Дженаццано, после того как сын Гальвана был задушен в объятиях отца. Так окончил жизнь в первой половине сентября 1268 г. дядя Манфреда, брат красавицы Бланки, храбрый и благородный рыцарь, которого изменчивая жизнь была тесно связана с возвышением и падением Гогенштауфенов. Остальных пленников Карл оставил в Палестрине, а сам 15 сентября отправился из Дженаццано в Рим.

Здесь он тотчас после своей победы был избран пожизненным сенатором. Он с радостью принял власть над городом и снова послал в Рим в качестве своего наместника Иакова Кантельми, которому Гвидо Монтефельтре немедленно передал

Капитолий за 4000 золотых гульденов. Папа, который уже раньше освободил его от отказа от сенаторского звания, утвердил его в этом звании на десять лет. Поэтому Карл 16 сентября еще раз вступил в должность и с этого времени стал называться «сенатором высокого города». Римлянам, стоявшим за него или сражавшимся в его рядах на Палентинском поле, он роздал имения; Иоанн Франджипане был также щедро награжден.

Установив своих управителей в Капитолии и объявив гвельфам о своей победе, Карл в начале октября возвратился в Дженаццано, чтобы оттуда отправить пленных в Неаполь и там их казнить. Из них только Конрад Антиохийский получил свободу. Жизнь его была спасена благодаря тому счастливому случаю, что жена его до сих пор держала заложниками в Сарачинеско обоих Орсини — Наполеона и Матеуса, братьев могущественного кардинала Иоанна Каетана, будущего папы Николая III. Конрада разменяли на этих прелатов. Он был родоначальником латинского рода графов Антиохийских, который еще в XIV и XV столетиях пребывал в замках Антиколи и Пилио на Серроне, а также и в самом Риме всегда оставаясь гибеллинским и враждебным папам; впоследствии он пришел в упадок.

Жизнь инфанта Энрико была пощажена в силу соображений о кровном родстве его с Карлом и во внимание к королевскому дому Кастилии. Бывший сенатор был заключен сначала в замке Каноссе, потом в Кастель-дель-Монте в Апулии, где он мог слышать горестные жалобы трех сыновей Манфреда. Напрасны были просьбы о его освобождении королей Англии, Кастилии и Арагона; напрасны негодующие воззвания разгневанных поэтов; жалобы о судьбе Дон Арриго и похвалы его рыцарским достоинствам живут еще и теперь в песнях трубадуров, в канцонах Жиро де Калазона и Поля Марсельского. Только в 1291 г. он был освобожден, после чего возвратился в свое отечество Кастилию, где и умер в 1304 г.

Голова последнего Гогенштауфена упала в Неаполе 29 октября 1268 г. Изъяв его из пределов власти церкви, Карл поспешил убить несчастного претендента, который смущал бы его сон, даже находясь в самой глухой тюрьме. Казнь Конрадина и его благородных друзей была единогласно заклеймлена приговором современников и потомства как нечестивое действие тиранической боязни и скоро была отомщена историей. Никакая софистика не могла смыть с убийцы этой крови. Были голоса, обвинявшие Климента IV в со участии: и действительно, на нем лежит более чем тяжелый упрек за то, что он не потребовал от Карла Конрадина как состоявшего под отлучением и взятого в пределах Церковной области и не захотел удержать топор палача. Он предвидел кровавую развязку, так как хорошо знал характер Карла. Папа желал смерти последнего внука Фридриха II и одобрял ее, потому что она положила бы навсегда конец всем притязаниям Гогенштауфенского дома. Если бы Климент IV громко высказал свое неудовольствие или хотя бы человеческое сострадание к жестокой судьбе Конрадина, права которого перед Богом и людьми были ясны, как солнце, то это бы скрасило память папы, на долю которого выпало счастье закончить гибель великой Швабской династии. Но он промолчал, и в этом его приговор. 29 октября упала голова Конрадина, а 29 ноября Климент IV умер в Витербо. Поражающий образ невинного внука Фридриха II, когда он на эшафоте Неаполе поднимал руки к небу и потом молился на коленях, чтобы воспринять смертный удар, — этот образ стоял у смертного одра папы и омрачал его последние часы. Его страшила также мысль о чрезмерном могуществе победителя. Если как священник он находил в своем сознании удовлетворение, что папству удалось истребить род своих смертельных врагов, то вместе с тем его должно было мучить сознание того, что действительная выгода от этой победы была им передана в руки тирана, который был теперь королем Сицилии, сенатором Рима, наместником Тусции, протектором всех гвельфских городов и, как можно было предвидеть, скоро мог сделаться повелителем Италии и притеснителем церкви.

После быстро пройденного и блестящего жизненного пути, принадлежащего скорее к области романтической поэзии, чем исторической действительности, Конрадин заключил собой героический ряд представителей рода Гогенштауфенов, а также и их долгую борьбу с папством и за владение Италией. Но если жребий этого благородного юноши был ужасен и несправедлив, то и суд истории был вполне основателен: Германия не должна больше властвовать над Италией, старинная империя франков и Оттонов не должна быть восстановлена. Если бы внук Фридриха II победил Карла Анжуйского, то он бы явился возобновителем того положения вещей и той борьбы, которые уже не находили себе в стремлениях народов ни жизненной силы, ни права на существование. Вся Германия прониклась самой глубокой горестью при известии о его гибели; но никакой государь, никакой народ не восстали, чтобы за него отомстить. Швабская династия умерла, и Конрадин был последней жертвой, принесенной принципу ее легитимности. Великие династии представляют собой системы своего времени, и они падают вместе с последними; никогда никакая политическая или священническая власть не могла обновить исторически пережившей себя легитимности. Не было более великого рода, представлявшего столь великую систему, чем Гогенштауфены, во время более чем столетнего господства которых средневековая борьба за принципы нашла свое высшее развитие и свои сильнейшие характеры. Война обеих систем, церкви и империи, взаимно уничтоживших одна другую, чтобы дать свободу движению духа, была высшим пунктом Средних веков, и на нем стоит Конрадин, прославленный своей трагической смертью. Хотя великая династия Гогенштауфенов сама и была побеждена, но борьба, которую она вела, продолжалась победоносно в других процессах, служивших к освобождению человечества от чрезмерной власти духовенства, которые были бы невозможны без дел, совершенных этим родом героев.

Глава IV

1. Долгое и строгое правление Карла в Риме через своих просенаторов. — Его монеты. — В честь его воздвигается статуя. — Он снова возвращается в Рим, 1271 г. — Нерешительность кардиналов в Витербо относительно выбора папы. — Гвидо Монфор убивает английского принца Генриха. — Избрание Григория X. — Избрание Рудольфа Габсбургского. — Конец междуцарствия

Карл, по-видимому, дошел до мысли подчинить своему скипетру весь полуостров и даже завоевать греческую империю, для чего он уже давно составил себе план. Однако на троне Фридриха II он был лишь ненавидимым завоевателем. Он не имел дара мудрого и искусного управления и широкого взгляда законодателя; он принес завоеванным им странам только проклятие долгой феодальной деспотии.

Его честолюбивые планы, как и планы Гогенштауфенов, потерпели крушение вследствие политики пап, партийного духа в Италии и латинского национального чувства, которое наконец восстало против гордого галльского господства.

Он десять лет управлял как сенатор городом Римом через своих наместников, занимавших высокое положение при его дворе и которых он посылал на неопределенное время в Капитолий, в сопровождении судей и других должностных лиц согласно статутам города. Жесткая рука властителя была благодетельна, так как ею было восстановлено уважение к закону: в течение года было повешено двести разбойников. С этого времени на римских монетах ставилось имя Карла. Эти монеты и статуя суть единственные памятники его сенаторского управления, которое было продолжительнее, чем управление вообще какого-нибудь другого сенатора. В зале сенаторского дворца еще и теперь можно видеть мраморное изображение средневекового короля, с короной на голове сидящего на кресле, украшенном львиными головами, со скипетром в руке, одетого в римские одежды. Голова его велика и сильна; выражение лица строгое и серьезное; нос очень большой; черты лица не некрасивы, но суровы. Это — статуя, поставленная в честь Карла Анжуйского; римляне, вероятно, воздвигли ее вскоре после победы Карла над Конрадином.

Карл снова прибыл в Рим в марте 1271 г. Его сопровождал его племянник Филипп, ставший в это время королем Франции, так как его знаменитый отец Людовик умер во время крестового похода в Тунисе. Карл вошел в Капитолий, где храбрый рыцарь Бертранд дель Бальцо управлял за него сенатом. Гибеллины, которые в течение некоторого времени еще продолжали вести партизанскую войну под начальством Андрея Каноччи и враждебно относились к просенаторам короля, теперь были подавлены. Их крепости в городе еще Иаков Кантельми отдал на истребление гвельфам, и таким образом, Арпаката на Кампо ди Фиоре и башни Петра Вико в Трастевере были сломаны. Карл счел благоразумным амнистировать некоторых предводителей из числа приверженцев Конрадина и в то же время издал распоряжение о вознаграждении гвельфов за вред, нанесенный им во время сенаторства дона Энрико.

Важные дела вызвали его в Витербо не столько потому, что остатки тосканских гибеллинов были еще опасны, сколько из желания повлиять на выбор папы. После смерти Климента IV собравшиеся там кардиналы не могли прийти к единодушному решению. Влияние тех, которые находились в зависимости от Карла, находило себе противовес в патриотически настроенных кардиналах, и все чувствовали большую важность своей обязанности выбрать папу для новой эпохи. Всех их было 18. Одиннадцать из них желали иметь папой итальянца и через него восстановить все еще бывшую вакантной империю; остальные хотели выбрать француза. Их собрания происходили при постоянном шуме, производимом гражданами Витербо, которые даже раскрыли крышу архиепископского дворца, чтобы заставить прелатов-избирателей прийти к какому-нибудь решению. Почти трехлетнее вакантное состояние Святого престола в то самое время, как оставалось не занятым и место императора, свидетельствовало о глубоком истощении папства в момент исторического кризиса. Карл вместе с королем Филиппом III, который вез с собой из Туниса тело Людовика IX, прибыл в Витербо в качестве адвоката церкви, чтобы ускорить избрание папы или, скорее, чтобы направить его согласно своему желанию; однако он не произвел никакого впечатления на кардиналов. Напротив, дерзкое злодейство, совершившееся перед их глазами, казалось, было наказанием церкви за то, что она оставалась без главы. С Карлом находился в Витербо молодой Генрих, сын Ричарда Корнваллийского, возвращавшийся из Туниса; Гвидо де Монфор, наместник Карла в Тоскане, тоже явился в этот город. Вид английского принца привел в неистовство дикого воина и навел его на мысль отомстить английскому королевскому дому, которым когда-то его великий отец Симон Лейчестер-Монфор был убит в сражении и после смерти подвергнут поруганию. Он убил ни в чем не виноватого Генриха у алтаря в церкви, протащил труп за волосы и бросил на церковную лестницу. Гнусное убийство, совершенное на глазах кардиналов, короля сицилийского и короля французского, никем не было наказано; убийца ушел в Соану, замок своего тестя графа Гвидо Альдобрандини, прозванного Конте Россо. Процесс, начатый впоследствии, велся очень снисходительно, потому что Карл ценил Гвидо Монфора как одного из своих лучших военачальников, бывшего самым превосходным орудием гибели Гогенштауфенского трона. Он наградил его заслуги прекрасными ленами в королевстве, где он предоставил ему в наследственное владение графство Нолу, Чикалу, Форино, Атрипальда и Монфорте. Гвидо, кроме того, был известен как человек большого ума и даже очень честный и правдивый; эти качества могли существовать одновременно с неукротимой дикостью страстей, свойственною средневековым характерам. Злодейство, подобное совершенному им, казалось в то время вовсе не столь ужасным, как оно казалось бы теперь; убийство из кровной мести вовсе не считалось бесчестным, и люди того времени, умевшие ненавидеть до смерти, могли и прощать тоже до смерти. Через двенадцать лет после убийства, которое теперь несомненно исключило бы убийцу, будь он даже королем, из человеческого общества, папа называл этого самого Гвидо своим возлюбленным сыном и произвел его в генералы на службе церкви.

Может быть, это злодейство вывело кардиналов их из летаргического состояния, так как 1 сентября 1271 г. возбужденные красноречием францисканца Бонавентуры они дали полномочие шестерым избирателям назначить папу. Из этого компромисса, к крайнему неудовольствию Карла, произошло избрание итальянца. Папой избран был Тедальд из дома Висконти в Пиаченце, сын Уберто, племянник архиепископа миланского Оттона Висконти, человек спокойного характера, опытный в светских делах церкви, но без специального образования. Избрание клирика, не имевшего за собой публичных заслуг, бывшего только люттихским архидиаконом и который находился еще на Востоке, указывало на то, что или кардиналы знали независимый характер Тедальда, или, не находя другого выхода, подали свои голоса за безразличного папу. Посланцы поспешили отправиться с декретом об избрании через море в Акку, где избранный находился при английском крестоносце Эдуарде, и люттихский архидиакон с величайшим удивлением узнал о блестящем жребии, выпавшем на его долю на Западе.

1 января 1272 г. он высадился в Бриндизи. В Беневенте встретил его Карл с величайшими почестями и дал ему конвой для дальнейшего следования. Посольство от римлян приветствовало его в Чепрано; но он отклонил их приглашение прибыть в Рим и направился сначала в Витербо и Орвието и уже оттуда приехал в Рим.

13 марта совершил он свой въезд в сопровождении короля Карла: зрелище, ставшее новым для римлян, потому что два папы, предшественники Тедальда, вступили на Святой престол и сошли с него в могилу, ни разу не посетивши Рима. Теперь итальянец возвратил папство в его местопребывание. 27 марта Тедальд Висконти принял посвящение в храме Св. Петра и назвался Григорием X.

Новый папа, более счастливый, чем его предшественники, получил в свое ведение новый мир в законченном состоянии. После пап, которые вели убийственные войны и поражали проклятиями народы и королей, снова взошел на ступени верховного алтаря священник, который мог поднять свою незапятнанную руку на благословение миру. Григорий X сознавал важность своей задачи, и действия этого благородного человека были в самом деле, поскольку это было для него возможно, действиями примирителя и миротворца. Борьба с империей была покончена; борцы умерли; последний, еще остававшийся в живых сын Фридриха II, король Энциус, умер как раз в это время в своем заключении в Болонье 14 марта 1272 г., на другой день после въезда папы в Рим; мир позабыл о нем, и он пережил в тюрьме трагический конец своего дома. В короткое время умерли несколько монархов, в недавнем прошлом занимавших выдающееся положение: Людовик IX, Ричард Корнваллийский, Генрих III Английский сошли с исторической сцены. Новые короли заняли их троны; новый порядок устанавливался в отрезвившемся мире. Вступив на папский престол, Григорий X нашел, что цель его предшественников была вполне достигнута: церковное государство было установлено; Сицилия снова стала папским леном под управлением новой династии; гогенштауфенский принцип был побежден; основная идея папства — всемирная духовная и судебная власть — являлась зрелым плодом великой победы.

Но головокружительная высота, на которую вознесли папство принципы Иннокентия III и его преемников, не соответствовала природе человеческих дел; она держалась искусственно и не могла быть сохранена. Григорий X видел себя совершенно одиноким; возле него не было ни одного друга из сильных мира; он видел перед собой только холодное лицо Карла Анжуйского, который прилепился к Святому престолу не как услужливый вассал, а как тягостный протектор. Из двух властей, на которых покоился христианский мир — видимое Царство Божие, одна была уничтожена; эта глубокая пустота должна была быть заполнена, империя снова восстановлена, так как без этого церковь чувствовала себя лишенной опоры. Только император мог, по понятиям того времени, дать новому устройству Италии и новому церковному государству государственно-правовую гарантию. Обиженная папами Германия, гибеллинский дух, вообще весь политический мир должны быть приведены папами же к примирению через восстановление ими Священной Римской империи.

Попытка передать корону Швабов иностранному государю наткнулась на права и проснувшееся сознание Германии. Правда, Альфонс Кастильский надеялся, что после смерти Ричарда (2 апреля 1272 г.) он получит императорскую корону, но Григорий X отклонил его претензию как неосновательную. После долгих колебаний немецкие князья по инициативе архиепископа Вернера Майнцского выбрали во Франкфурте 29 сентября 1273 г. римским королем графа Рудольфа Габсбургского, Их выбор был единогласным, за исключением протестующего голоса короля Богемского Оттокара; он был безукоризнен, потому что Рудольф в самых смелых своих мечтах не рассчитывал на корону. Таким образом, после двадцати двух лет междуцарствия империя снова получила своего верховного главу.

Рудольф Габсбургский блещет в истории как восстановитель порядка в расстроенной Германии, как сторонник мира и права и как основатель знаменитой династии. В своей рыцарской молодости (он родился 1 мая 1218 г., и Фридрих II был его восприемником от купели) он служил под знаменами Гогенштауфенов и получил известность в войнах великого императора и Конрада IV, хотя, к счастью своему, не был в них выдающимся лицом. До сих пор он исповедовал штауфенские принципы, но, вступив на престол, тотчас отказался от них. Будучи новым человеком, без наследственных прав, креатурой княжеского выбора и епископской благосклонности, он был похож в своем совершенно новом положении на нового папу. Но он обладал действительно хорошими качествами, которые создали из него, серьезного и рассудительного, но не гениального человека, и хорошего счастливого государя.

О своем избрании он известил Григория X в письме, в котором ясно отразилось изменившееся положение вещей. Разве мог бы избранный король из Швабского дома написать папе то, что писал Рудольф Габсбургский? «Я крепко утверждаю свою надежду на Вас и припадаю к ногам Вашего Святейшества, смиренно умоляя, чтобы Вы с милостивой благосклонностью помогли мне во взятой мной на себя обязанности и милостиво передали мне императорскую диадему». Таким образом, притязания, принципы, а также и права прежних германских императоров всецело переходили теперь к папе. 24 октября Рудольф был коронован в Аахене. Так как для фантазии того времени долгое отсутствие императора представлялось страшной моральной тьмой, то она теперь исчезла из мира, когда Рудольф вступил на императорский престол, а перед этим и папский престол был тоже занят. Оба мировых светила — солнце и луна — снова стали, сияя, двигаться в своих сферах. Такой притчей начинает кельнский архиепископ свое письмо к папе, в котором он извещает его о короновании Габсбурга, восхваляет его католическое направление и просит о признании и короновании его императором. Рудольф мог им доверять, потому что Григорий X искренне заботился об утверждении в империи нового властителя, который не внушал бы подозрения церкви и казался ей способным восстановить мир; притом же его возвышение полагало желательный предел честолюбию Карла Неаполитанского. Григорий X был первый папа, который сократил чрезмерное могущество этого вассального короля; и он сделал это с обдуманным спокойствием, не употребляя насильственных средств.

2. Григорий X едет в Лион. — Гвельфы и гибеллины во Флоренции. — Собор в Лионе. — Григорий X издает закон о конклаве. — Жалованная грамота Рудольфа в пользу церкви. — Взгляд Григория X на отношения церкви к империи. — Грамота, данная Лозанне. — Григорий X во Флоренции. — Его смерть. — Иннокентий V. — Адриан V. — Иоанн XXI

Лионский собор решил падение империи; Лионский же собор должен был снова дать миру мир, империи главу и соединить все христианство в великий крестовый поход. Григорий Х созвал общее собрание церкви. Находясь еще под влиянием средневековой мечты о том, что задачу Европы составляет освобождение Иерусалима, он посвятил оживленную деятельность Востоку, из которого он сам прибыл на Святой престол. План крестового похода наполнял его душу также, как когда-то душу Гонория III. Он и был главнейшей целью собора.

Из Орвието, куда он еще летом 1272 г. перенес свою резиденцию, Григорий в сопровождении короля Карла отправился весной 1273 г. в Лион. 18 июня он прибыл во Флоренцию. Он явился как установитель мира, так как его неусыпной заботой было примирить во всей Италии гвельфов с гибеллинами; однако это ему не Удалось. Партийная ярость оставалась той демонической болезнью, в которой выражались мужественная сила и творческий дух двух столетий. Дикие страсти партии были унаследованы и сделались политической религией; они и раздирали и одушевляли все города Лигурии, Ломбардии, Тосканы и Марок. Только что Григорий X совершил во Флоренции публичный акт примирения, как пламя вспыхнуло с Новою яростью, и он оставил город гвельфам и гибеллинам, полный гнева и с буллой отлучения в руках.

Великий собор был открыт 7 мая 1274 г. и продолжался до 17 июля. Григорий был удовлетворен тем, что удалось уговорить греческую церковь присоединиться к Риму. Этим он был обязан стараниям святого Бонавентуры, кардинала альбанского, который между тем еще до окончания собора умер. Византийские императоры повторяли потом эту комедию всякий раз, как им требовалась поддержка Запада. Но для умного Михаила Палеолога целью и результатом предложенного в Лионе воссоединения было признание его Западом. Таким образом, предусмотрительный папа остановил намерения Карла Анжуйского завоевать Грецию.

Знаменитый изданный в Лионе декрет установил впервые строгую форму конклава при избрании папы. После смерти папы кардиналы должны были до десяти дней ожидать своих отсутствующих братии в том городе, где он умер, затем собраться во дворце умершего, имея при себе каждый лишь одного слугу, и жить вместе в одной комнате, входы и выходы которой должны быть замурованы, кроме одного окна для передачи пищи. Если после трех дней папа не будет выбран, то в следующие пять дней кардиналам подается лишь по одному блюду на обед и на ужин, а затем наконец им дастся только вино, хлеб и вода. Всякое сношение с внешним миром запрещается под стратам отлучения, Высшее наблюдение за конклавом поручается светским властям того города, в котором происходит избрание папы, но торжественная клятва обязывала этих должностных лиц к безобманному выполнению возложенного на них важного поручения под угрозой, что в случае нарушения клятвы подвергаются интердикту и они сами, и их город. Если избрание папы совершается, как утверждает церковь, по вдохновению свыше, то голод и жажда казались бы странными средствами для достижении сошествия Святого Духа на спорящих и истомленных кардиналов. Неверующие должны били удивляться тому, что высший представитель религии набирается немногими ссорящимися стариками, которых замуровали, как арестантов, и помещении без света и воздуха, в то время как городские чиновники охраняют выходы, а взволнованные народ окружает дворец, ожидая того момента, когда упадет заложенная стена, чтобы упасть на колони перед неизвестным человеком, который выходит из конклава со слезами на глазах или с веселым взором и с рукой, поднятой для благословения. Колыбелью папы являлась тюрьма, из которой он, сделав один шаг, восходил на мировой трон. Форма избрания главы религии, столь различная от всех других способов избрания правителей, удивительна, как и все в средневековой церкви; при этом надо еще заметить, какой странный образ вообще приняло папское избрание, изменяясь с течением времени.

Знаменитое учреждение Григория X было последствием трехлетней распри, предшествовавшей его избранию. Но строгость конклава казалась, а часто и в самом деле была невыносима; кардиналы лишь неохотно подчинились закону, который оставлял их беззащитными перед насилием городских тиранов. Один из ближайших преемников Григория отменил его декрет, но он скоро был возобновлен и в существе твоем сохранился и доныне. В основе своей конклав имеет в виду обеспечить независимость выбора, содействуя этому даже посредством физического принуждения. Но история папских выборов может ответить на вопрос, достаточно ли плотны были самые толстые стены конклава, чтобы сделать невозможным влияние внешнего мира и чтобы противостоять духу хитрости, подкупа, страха, ненависти, партийной благосклонности, самолюбия и других страстей, которые проникали через толстые стены также беспрепятственно, как мифическое золото башню Данаи.

На соборе появились посланные короля Кастилии, но были устранены; посланные же от Рудольфа Габсбургского были приняты с честью. Его канцлер подтвердил от его имени дипломы, данные церкви прежними императорами, особенно Оттоном IV и Фридрихом II; эти спорные документы новая имперская власть обещала признавать. Канцлер утвердил церковное государство, отказался от старинных императорских прав, от всякого звания или власти и землях св. Петра и в Риме; отказался от всяких притязаний па Сицилию, от всякой мести Карлу, которого он соглашался признать папским ленным королем в этой стране, навсегда отделенной от империи. Он амнистировал всех друзей церкви, врагов Фридриха II и его наследников; заявил, что готов подтвердить свои обещания клятвой, где и когда потребует Григорий, и обяжет к тому же и германских князей. Вся империя должна признать вышесказанные грамоты Оттона и Фридриха за неоспоримые и таким образом навсегда охранить церковное государство от уничтожения его до произволу отдельных императоров. Рудольф, нуждавшийся в папе, который мог вооружить против него сильных врагов, Богемию и Сицилию, без всяких других расчетов относительно империи согласился на требования папы; он был очень далек от заблуждений своих предшественников, которые, сами отказавшись по договорам от императорских прав, снова возвели их в имперский догмат и через это нашли свою погибель.

Вслед за этим Григорий признал Габсбурга римским королем. Он выказал живое нетерпение короновать его императором, как только тот приедет в Рим. Довольный своим положением, папа снова вспомнил о добрых взаимных отношениях обеих властей: церкви и империи, этих двух враждующих сестер, которых связывала друг с другом одна тайная черта. Он уже не говорил в мистических притчах о солнце и луне, но, как практический человек, говорил, что церковь в духовных делах, а империя в светских были высшей властью. «Их деятельность различного рода, — говорил он, — но одна конечная цель связывает их неразрывно. Необходимость их единения доказывается теми бедствиями, которые возникают, когда одна остается без другой. Когда не занят Святой престол, то империи недостает руководителя к спасению, когда пустует императорский трон, то церковь остается беззащитной, отданной на жертву ее врагам. Императоры и короли должны прилагать старания к защите свобод и прав церкви и не отнимать у нее временных благ. Обязанность правителей церкви сохранять за королями их власть в полной неприкосновенности». После многоречивых декламаций Григория IX и Иннокентия IV, которые видели только в папах единственных обладающих правами, повелителей вселенной, а в королях лишь ставленников их инвеституры, утешительно слышать в устах Григория X голос спокойного разума. Правда, папство достигло того, чего оно желало. Не только бессильный император, но и все немецкие курфюрсты признали теперь принципы Иннокентия III, заявивши без дальнейших размышлений, что император получает инвеституру своей власти от папы, по указанию которого он должен употреблять свой светский меч. Григорий X потому заключил мир с империей, что эта империя была уже не та; но выставленный им священнический идеал мирных взаимных отношений обеих властей, несмотря на победу папской идеи, оставался лишь догматической мечтой, которая постоянно разрушалась все более освобождавшимся сознанием народов и государств.

Возвращаясь из Лиона, папа в июне 1275 г. виделся в Бокере с королем Кастильским; после долгого сопротивления Альфонс отказался от своих претензий. С Рудольфом Григорий встретился в Лозанне, и здесь римский король возобновил 20 и 21 октября свои лионские обещания, причем обсужден был также вопрос о замужестве его дочери Клеменции с Карлом Мартеллом, племянником Карла Анжуйского. Заключение мира с империей решено было утвердить торжественным актом перед императорским коронованием в Риме, а последнее было назначено на 2 февраля 1276 г. Дипломы Рудольфа только повторяли или подтверждали выданные Оттоном IV и Фридрихом II акты. Если бы их признание было единственным плодом истребительных войн, продолжавшихся полстолетия, то ничто не могло бы служить более сильным обвинением против бессилия или безумия человеческого рода. Но с результатами борьбы Гогенштауфенов было то же, что и с результатами борьбы за инвеституру они были другие и имели более духовный характер, чем те, которые были написаны на пергаменте.

Григорий X возвратился примиренным в Италию, где он надеялся скоро короновать нового главу империи. 18 декабря он прибыл во Флоренцию. Так как этот город был под интердиктом, то папа не должен бы был его посещать; но сделавшаяся непроездной Арно принудила его к этому, и он оказался в необходимости разрешить Флоренцию от интердикта на то время, пока он останется в ней. Он благословил собравшийся народ, как солнечный луч, промелькнул через город, но как только оставил позади себя его ворота, так снова поднял руку для проклятия и оттолкнул флорентинцев во тьму — странная сцена в настоящем средневековом духе! Достигнув Ареццо, папа заболел и, к несчастью для Святого престола, умер уже 10 января 1276 г. Первосвященничество Григория X было коротко, счастливо и богато содержанием; он блещет, как Тит своего времени. Хотя он и не мог вполне закончить заключение конкордата с империей, но практическое вступление в него было уже готово. Благородный успех был наградой благородной деятельности.

Все оплакивали потерю одного из самых лучших пап, за исключением не расположенного к нему короля Карла. Последний старался провести выбор такого папы который был бы его орудием, и отчасти достиг своей цели, хотя три следовавшие за Григорием X незначительные папы все один за другим скоро умерли. 21 января 1276 г. в Ареццо был выбран Петр из Тарантезы в Савойе, архиепископ лионский а с 1275 г. бывший кардиналом-епископом Остии, — первый доминиканец, сделавшийся папой. Он поспешил в Рим, где 23 февраля получил посвящение, приняв имя Иннокентия V Как усердный слуга Карла, он тотчас утвердил его в звании римского сенатора и даже в звании имперского наместника в Тоскане, чем нанесена была обида Рудольфу Габсбургскому. Так удачно начатому Григорием X делу примирения грозила опасность. Опасались похода Рудольфа на Рим и войны его с Карлом, так как римский король дал понять свое глубокое неудовольствие, и уже его уполномоченные послы явились в Романью требовать присяги на верность империи. Новый папа настойчиво потребовал от него не приближаться к границам Италии до тех пор, пока он не исполнит своих обязательств и в особенности не передаст церкви Романью. В этой провинции, обещанной, но еще не переданной Святому престолу и которая со времен Оттонов всегда принадлежала империи, Рудольф хотел пока сохранить имперские права, не столько в расчете удержать их за собой, сколько для того, чтобы иметь в руках средство угрожать папе, так как последний продолжал предоставлять Карлу управление имперскими делами в Тоскане. Между тем Иннокентий V умер 22 июня в Риме.

Так как Карл находился в это время в городе, то сенаторская власть давала ему право охраны конклава, а также и средство влиять на него. Он с беспощадной строгостью держал кардиналов в заключении в Латеране, где он велел так плотно заложить окна их помещения, что даже птица не могла бы проникнуть туда. Восемь дней французские кардиналы спорили с итальянскими, и упорствующим давали только хлеб, воду и вино, тогда как сторонники Карла получали хорошее продовольствие и даже находились в противозаконном сношении с королем. Такая жестокость и несправедливость раздражила итальянских прелатов, в особенности их главу Иоанна Гаэтани Орсини, который впоследствии не забыл конклава. После долгой борьбы наконец был избран итальянец. Оттобонус де Фиеско, старый кардинал-диакон С. Адриано, провозглашен был папой 24 июля под именем Адриана V.

Этот племянник Иннокентия IV возобновлял прошлое, к которому уже не следовало бы возвращаться; но он умер уже через 39 дней, 17 августа 1276 г., в Витербо, даже не получив посвящения. Тотчас после своего избрания он отменил за Григория X о конклаве, вследствие ли страданий, перенесенных им во время заточения, или вследствие признания им, что строгое выполнение этой формы невозможно.

Карл вторично ошибся в своих надеждах, потому что и на этот раз новый выбор пал не на француза. Партии, на которые разделялись кардиналы, боролись долго и жестоко, при постоянном шуме, производимом гражданами Витербо, которые не хотели повиноваться декрету умершего папы, а напротив, заключили кардиналов-избирателей в самый тесный конклав. В нем под влиянием могущественного Гаэтани Орсини 17 сентября выбран был папой кардинал-епископ Тускуланский, назвавшийся Иоанном XXI.

Петр Гиспанус Юлиани, архиепископ Браги, родом португалец и единственный из этой нации избранный папой, был сыном врача и сам был сведущ в медицине и в философских науках; он был автором нескольких медицинских и схоластических сочинений. Григорий X научился его уважать на Лионском соборе, назначил епископом Тускуланским и взял с собой в Италию. Невежественные хроникеры говорят об Иоанне XXI как о магике; они называют его заодно и глубоко ученым и безрассудным, мудрым глупцом на папском престоле, человеком без приличия и достоинства, любившим науку и ненавидевшим монахов. Народная толпа и в XIII столетии удивлялась папе, сведущему в астрологии и естественных науках, с таким же суеверным страхом, с каким ранее смотрели на Сильвестра II. Озлобленные и необразованные монахи нарисовали враждебный Иоанну XXI портрет его: его ученость не в тех науках, которые тогда считались каноническими, а в таких, которые были чужды монастырям, возбуждала недоверие; его либеральная манера свободного обращения с людьми даже самого низкого звания, особенно с учеными, возбуждала зависть и насмешки. Чем был бы Иоанн как папа — этого он не успел показать миру, так как умер уже 16 мая 1277 г. в Витербо, где он основал свою резиденцию и расширил папский дворец. Даже необыкновенный род его смерти способствовал укреплению детского суждения о нем как о волшебнике: его убил обрушившийся потолок комнаты, которую он устроил для себя во дворце в Витербо.

3. Вакантное» Святого престола. — Николай III, Орсини, папа. — Государственно-правовое признание империей церковного государства. — Романья передана папе. — Бертольд Орсини, первый папский граф Романьи. — Карл слагает с себя звание наместника в Тусции и сенаторскую власть. — Основной закон Николая III о замещении должности сенатора. — Матеус Рубеус Орсини делается сенатором. — Иоанн Колонна и Пандульф Савелли, сенаторы. — Непотизм. — Смерть Николая III в 1280 г.

В течение шести месяцев Святой престол опять оставался незанятым и церковными, делами управляли из Витербо кардиналы. Карл, желая провести в папы человека своей партии, задерживал выборы, но этим не достиг своей цели, так как латинские кардиналы в конклаве все с большим успехом противодействовали французам. Когда же нетерпеливые граждане Витербо заперли избирателей в своей городской ратуше, то 25 ноября самый влиятельный из кардиналов, Иоанн Гаэтани

Орсини, был провозглашен папой под именем Николая III. В этом высокоталантливом сыне когда-то еще при Фридрихе II знаменитого сенатора Матеуса Робеуса жило не благочестивое настроение, но вся сила его отца. При Иннокентии IV он был сделан кардиналом у Сан-Николо in carcere, протектором ордена миноритов и генерал-инквизитором. Он служил при восьми папах и участвовал в семи папских выборах; он возвел на папский престол Иоанна XXI, который и находился под его влиянием. Научно образованный, опытный во всех светских делах, он был настоящим главой коллегии кардиналов. Его знатный римский род занимал начиная с конца прошлого столетия высшие места в церкви и в республике. Это обстоятельство давало кардиналу повод считать себя на положении владетельного князя, но оно же привело его, когда он сделался папой, к непотизму, перешедшему всякие границы. В сущности, он был римский магнат полный силы и королевского величия, копивший богатства, не задумываясь о способах, совершенно по-светски настроенный, полный любви к своему родному городу, не без патриотического чувства к своему отечеству и ненавидевший распоряжавшихся в нем чужестранцев. Если бы он был на престоле св. Петра вместо Климента IV, то Анжуйский дом, конечно, не появился бы в Италии.

Иоанн Гаэтани Орсини был со времен Гонория III первым римлянином взошедшим на папский престол, который он занял 26 декабря 1277 г., когда получил посвящение в Риме под именем Николая III. Его короткое правление получило большое значение вследствие удачного заключения конкордата с Рудольфом Габсбургским и приобретения вновь прав на назначение римского сенатора Скоротечные правления его предшественников не привели ни к какому окончательному договору с новым главой империи. Рудольф несколько раз выражал намерение отправиться в Италию, и папы всякий раз отговаривали его от этого. Представление о том, что первый Габсбург по собственному свободному решению отказался от путешествия в Рим и от императорской короны, неверно. Он, напротив, неоднократно и настойчиво желал этого уже потому, что получение императорского достоинства казалось ему необходимым для упрочения своей династии. В сущности, уступки, сделанные им Николаю III, были условиями его коронования императорской короной. Только внутренние дела Германии и быстрая смена пап помешали ему, как когда-то Конраду III, предпринять путешествие в Рим, к чему его настоятельно призывали даже итальянские города, видевшие в отчаянии от своих партийных раздоров в нем спасителя. Великий гибеллин Данте не простил ни ему, ни его сыну Альберту того, что они сами покинули и сад империи, и овдовевший Рим, но Германия именно за это была благодарна возникавшему дому Габсбургов.

Николай III хотел устроить церковное государство на правовых началах: это было его высшей целью. Он потребовал от Рудольфа возобновления Лозаннских договоров и непременно желал, чтобы состав городов, входящих в церковное государство, был определен документально, согласно тому, как они были перечислены в более ранних грамотах. Состав этот должен был быть установлен навсегда в обширнейших границах древних дарений. 19 января 1278 г. Рудольф уполномочил минорита Конрада возобновить лозаннские привилегии, и 4 мая посланный совершил этот акт в Риме. Из папских архивов были взяты пергаменты, чтобы изложить по ним письменно права церкви на Романью и Пентаполис. Правда, нельзя было предъявить самый древний и самый знаменитый акт дарения; ряд их начинался так называемой привилегией Людовика Благочестивого и продолжался дипломами Оттона I и Генриха II. Папа послал копию важнейших мест документов в Германию, и Рудольф тотчас признал подлинность каждой императорской грамоты, не произведя никакого критического исследования. Самым ранним земельным даром папам был дар Пипина, состоявший из Экзархата и Пятиградия; но папы не осуществили своих претензий на эти провинции, потому что уже со времен Оттонов они были прочно присоединены к империи, и ни один папа не заявил против этого никакого серьезного протеста. Рудольф тоже неохотно отказывался от земель, которые он сам называл «плодовым садом империи»; но он уступил решительной воле Николая III, который только под этим условием передал имперские права в Тоскане, которыми Карл распоряжался в качестве наместника. Папы очень ловко пользовались и Рудольфом, и Карлом для того, чтобы ограничить одного посредством другого. 29 мая Рудольф уполномочил своего посла Готфрида отменить распоряжение своего канцлера, который от имени империи требовал в Романье присяги на верность, после чего германский посланник 30 июня 1278 г. передал в Витербо в собственные руки папы документ об уступке этих земель.

Теперь Николай III поспешил взять в свое владение Романью и по-княжески наделить в ней своих родственников. Его посланные требовали от городов и владельцев присяги церкви: большая часть исполнила это требование, но некоторые отказались. Родовые династы, люди, сильные духом и энергичные, из которых многие на более широкой арене могли бы совершить славные дела, явились сюда во времена Гогенштауфенов то как гвельфы, то как гибеллины, захватили в свои руки управление в расстроенных республиках и основали более или менее прочные властительства, которые в течение трех столетий сильнее боролись против папской власти, чем это могли делать демократии. Эти синьоры назывались, в противоположность республиканским должностным лицам, тиранами (tyrampni), и они действительно были ими в смысле городских тиранов древности, единоличными правителями, ограниченными общиной, или властителями, подобными их ролям. Теперь они, как бы пораженные неожиданностью, присягнули на верность папе. Покорились Малатеста дель Верукио в Римини, Поленты в Равенне и Гвидо ди Монтефельтре, бывший когда-то просенатором Генриха Кастильского в Риме, а потом скоро посредством хитрости и смелости сделавшийся тираном почти всей Романьи и отлученный от церкви. Даже могущественная Болонья, раздираемая партиями Ламбертацци и Джеремеи, в первый раз признала верховную власть церкви над собой и своей областью. С этого времени папы считали лучшим перлом своей мирской короны этот знаменитый город, бывший «плодородной матерью мужей блестящей учености, высокой государственной мудрости, достоинства и добродетели, вечно кипящий источник научных знаний».

Как во времена Каролингов, папа опять посылал в эти области своих ректоров. Он сделал легатом своего родственника Латино Малабранка, кардинала-епископа Остии, а сына своего брата Бертольда Орсини — первым графом Романьи по назначению от Святого престола. Другого племянника, Урсуса, он назначил ректором отчины св. Петра в Тусции. Чтобы поддержать значение своих родственников, он взял на службу к себе неаполитанские войска под командой Гильома л'Этендара, дать которые Карл был обязан в качестве вассала церкви. Так Романья по праву перешла к папам. Они ревниво берегли это сокровище, но укротить упорство романьолов было невозможно: города мужественно защищали свою свободу и оставаясь в отношениях к церкви только на положении покровительствуемых. Их история под папским скипетром представляет картину вечных восстаний и вечных передов от тирании к демократии и обратно. Следствием договора с Рудольфом было ослабление могущества Карла. Говорят, что этот король лично ненавидел Николая III и не менее был ненавидим папой, потому что папа был обижен резким отказом выдать замуж племянницу короля за одного из его родственников. Как бы то ни было, такой самостоятельный человек, как Николай III, не мог не положить предела возросшему сверх меры влиянию короля. Он лишил его имперского наместничества в Тоскане, так как этого требовал Рудольф в вознаграждение за Романью. Он принудил Карла отказаться и от сенаторского звания, так как Климент IV дал ему сенаторскую власть на десять лет и этот срок истекал 16 сентября 1278 г. По поводу этих важных дел Карл прибыл в Рим, где и вел с начала мая до 15 июня переговоры с Николаем и римлянами. Он должен был покориться воле папы и заявил, что готов сложить с себя сенаторское звание. Сам Николай в июне уехал в Витербо, откуда он послал в Рим кардиналов Латинуса и Иакова Колонна с полномочием устроить отношения Святого престола к сенату, тогда как чиновники Карла должны были оставаться еще до сентября в своих должностях.

Папа определенно высказал своим уполномоченным, что сам он не претендует на выбор его сенатором и не желает присваивать себе права на это звание, так как подобное вмешательство было бы опасно и для него, и для церкви. Он признал за римлянами право избрания, но это право потеряло свое значение, потому что звание сенатора было снова поставлено в зависимость от папской инвеституры как это было установлено Иннокентием III. Могущественному Орсини было нетрудно достичь этого. Он чувствовал к Риму, его родному городу, патриотическую любовь; чтобы сломить французское влияние, он в марте 1278 г. назначил кардиналами трех римлян из высшей аристократии: Латино Франджипани Малабранка, Иакова Колонна и своего родного брата Иордана Орсини. Его национальное направление привлекло к нему даже гибеллинскую партию, а Карл никогда не был любим гвельфами, могущество которых сами папы стремились теперь сократить. Отобрав у короля сенаторскую власть, Николай хотел оградить ее законом, чтобы она никогда не могла снова попасть в руки иностранного властителя. 18 июля 1278 г. он издал составивший эпоху основной закон. В нем он выводил право пап на Рим от Константина, который передал им верховную власть над городом, чтобы папство было независимо. Папа, говорил он, должен свободно советоваться с кардиналами; решение его никогда не должно подвергаться колебаниям; суждение кардиналов не может быть отклонено от истины страхом перед светским терроризмом; избрание папы и назначение кардиналов должно совершаться вполне свободно. Он указывал на все вредные последствия, какие имела сенаторская власть иноземных правителей: разрушение стен, наполнение города безобразными развалинами, разграбление частного и церковного имущества, постыдная переменчивость, доказательством которой был прием Конрадина. Поэтому в видах установления полной свободы церкви, мира и благополучия города Рима он, в согласии со священной коллегией, издает закон, чтобы впредь никакой император, король, князь, маркграф, герцог или барон или какой-нибудь знатный и сильный человек из их родни не мог быть городским сенатором, народным военачальником, патрицием или ректором или занимать какую-нибудь городскую должность ни навсегда, ни на время, чтобы и вообще никто не был назначаем на должность больше, чем на год, без дозволения папы, под страхом отлучения от церкви избранного, так и избиравших. Напротив, граждане города, если они даже У родственниками вышесказанных, подлежащих исключению лиц, и если они сами будут вне города носить звание графов или баронов, не пользуясь большой властью, не лишаются права исправлять должность сенатора в течение года или более короткого срока.

Это правило, благоприятствующее римлянам, должно было вознаградить их за важные права, переданные теперь городским парламентом папе. Оно казалось многим патриотичным, но стало источником постоянной опасности, потому что эдикт Николая III возбудил честолюбие родовой знати, которая стала стремиться к новому возвышению. Орсини, Колонна, Анибальди и Савелли направили с этого времени свои усилия на получение сенаторской власти и пытались, подобно другим фамилиям в других городах, сделаться тиранами в Риме. Только постоянная зависимость города от пап и разделение аристократии на партии, удерживавшие друг друга в равновесии, помешали тому, чтобы тот или другой род захватил наследственное господство над Римом, как во времена Тускуланских графов. Римская знать, господствовавшая в народном парламенте, охотно согласилась на требования Николая III и передала ему пожизненную власть в городе не как папе, а как римлянину Орсини, так как он и не требовал, чтобы сенаторское звание навсегда было соединено в его лице с папской властью. Он и сам не назвался сенатором, но Рим передал ему власть распоряжаться городским управлением и назначать сенаторов. Многие папы были потом назначаемы римским народом сенаторами лично, а не в качестве пап. Так как они обыкновенно принимали это избрание с сохранением папских прав и в то же время становились первыми должностными лицами города, то из этого возникало странное соединение в личности папы суверенной власти с должностью по назначению от республики.

Карл с неудовольствием сложил сенаторскую власть, передав ее в руки римлян. В письме от 30 августа к своему наместнику Иоанну де Фоссам и камерарию в Риме Гуго де Бизунцио он приказывал передать в назначенный срок замок Риспампано, все укрепления и башни в городе и вне его и всех заключенных в Капитолии уполномоченным римского народа и ни в коем случае уполномоченным папы. Формальная отставка Карла последовала в начале сентября, после чего Николай III тотчас же с согласия римлян назначил сенатором на год своего родного брата Матеуса Рубеуса Орсини. За ним следовали в октябре 1279 г. в должности сенаторов Иоанн Колонна и Пандульф Савелли.

За ущерб его власти Карл должен был быть вознагражден миром, заключенным папой в 1280 г. между ним и Рудольфом Габсбургским. Римский король признал короля Сицилийского; Карл со своей стороны снова заявил, что не имеет намерения нарушать права империи, и получил Прованс и Форкалькье в качестве имперских ленов. Таким образом, благоразумию Николая III удалось совершить важные дела: мир с империей, признание империей суверенных прав церковного государства, ограничение Карла и подчинение Капитолия. В длинном ряду пап он был первым, которому удалось достичь мирного обладания папским престолом светской власти. Монархический дух жил в папе Орсини, бывшем примером для многих его преемников, которые представляли из себя преимущественно светских государей в папском облачении, владевших прекраснейшей частью Италии. Идеальное величие папства выказалось уже в Николае III в уменьшенном политико-национальном виде.

Со времен Иннокентия III он был первым папой, который стал раздавать своим родственникам княжеские владения и даже за счет церковного государства; позднейшая язва церкви — непотизм — ведет свое начало уже от него. Этот факт и его жадность к золоту навлекли на него жестокое осуждение, что и заставило Данте поместить его в своем аду. Действительно, Николай построил Сион на своей родне.

Если бы он успел выполнить свой план — превратить Италию, кроме Церковной области, в три королевства: Сицилию, Ломбардию и Тоскану, то в двух последних он сделал бы королями своих родственников. Папы могли составлять такие непомерно широкие планы, после того как была уничтожена императорская власть. Николай, как римский магнат, любил пышность и роскошь и не затруднялся уплачивать за нее из имущества церкви и всего христианства. С большими расходами он перестроил Латеранскую и Ватиканскую резиденции, а также устроил себе прекрасное дачное помещение в Суриано, возле Витербо, где жили в то время папы. Этот замок он вопреки всякому праву отнял у римских дворян и передал своему племяннику Урсусу. Там он и умер от удара 22 августа 1280 г. после замечательного правления, продолжавшегося неполных три года.

4. Петр Конти и Джентилис Орсини, сенаторы. — Бурное избрание в Витербо. — Анибальди и Орсини. — Мартин IV. — Он передает королю Карлу сенаторство. — Мартин находится под влиянием Карла. — Восстание в Сицилии. — Сицилийские вечерни. — Восстание в Риме. — Изгнание французского просенатора. — Джованни Цинтии Малабранка — народный военачальник. — Папа уступает. — Анибальдо Анибальди и Пандульф Савелли, сенаторы. — Смерть Карла I и Мартина IV

Смерть Николая III дала сигнал к беспорядкам в Риме: Анибальди восстали против зазнавшихся Орсини, причем и народ стал на их сторону. Бывших до сих пор сенаторов прогнали, и на их место были назначены двое других: Петр Конти из партии Анибальди и Джентилис Орсини, сын Бертольда, с согласия противников. Разделением управления предполагалось примирить претензии обеих партий. Между тем выборы папы были более бурны, чем когда-либо. Партия Карл боролась с латинской партией покойного папы в конклаве в Витербо, куда при был и сам Карл, чтобы пронести такого папу, который бы вознаградил его за понесенные им потерн. Тотчас Рихард Анибальди, сговорившись с королем, вытеснил Урсуса Орсини из должности подесты и захватил себе охрану конклава Под его предводительством граждане Витербо напали на епископский дворец, где происходили выборы, схватили двух кардиналов из дома Орсини, Матеуса Рубеуса и Иордана, и, нанеся им побои, заперли их в отдельную комнату. После этого остальные избиратели 22 февраля 1281 г. провозгласили нового папу. Эти был француз Симон, который при Урбане IV был кардиналом у С.-Цецилии и в качестве легата по Франции много лет вел переговоры с Карлом относительно передачи ему Сицилии, человек спокойного характера, деятельный и некорыстолюбивый, но который в звании папы не выказал гениальности. Под именем Мартина IV он занял папский престол и тотчас же сделался преданным слугой своего друга короля Карл?.. Таким образом, вследствие его слабости снова были уничтожены ограничения, в которые ввел этого вассала энергичный предшественник Мартина.

Чтобы утишить продолжавшиеся в Риме беспорядки, Мартин IV тотчас послал двух кардиналов в качестве посредников между ним и римским народом. Он сам хотел следовать за ними, чтобы короноваться у Св. Петра, но это не состоялось, потому что упрямые римляне отказались его принять. Новый папа отправился в Орвието, наложив отлучение па Витербо за совершенные во время выборов насилия. Впрочем, легаты скоро достигли того, чего желал папа, а последний желал того, чего требовал от него король Карл: именно восстановления его сенаторской власти. Этому препятствовала только что торжественно обнародованная конституция Николая III, но Мартин IV имел власть вязать и разрешать и просто отменил эдикт своего предшественника, а разрозненные римляне, уже привыкшие служить могущественным государям, не имели силы этому помешать. Устроен был такой обход: бывшие до сих пор сенаторами Петр Конти и Джентилис Орсини назначены были народным парламентом выборщиками; затем они передали 10 марта 1281 г. Мартину IV, не как папе, а лично, на пожизненный срок, полную сенаторскую власть с правом назначить себе заместителя. Посланники римского народа, стоя на коленях, поднесли папе пергамент, назначающий его сенатором. Он, по-видимому, не придавал ему никакой цены и имел вид человека, раздумывающего, принять ему или нет неудобный подарок; затем он снисходительно примял его. Для проформы он сначала послал в Капитолий викария Петра де Лавена, но затем пришел к заключению, что настоящим устроителем мира в Риме может быть только король Карл, которому он 30 апреля 1281 г. и передал сенаторство на время собственной его, папы, жизни.

Король был доволен и снова принял прежнее звание, которое только что было отнято у него навсегда Николаем III; после короткого перерыва в Капитолии снова управляли французы, его просенаторы. Наместники Карла (он назначал их из своих самых выдающихся рыцарей и советников) являлись туда со всей пышностью сенаторской власти, в красных одеждах с меховой опушкой, подобных тем, какие носили государи; они получали ежедневно на свое содержание унцию золота; они имели при себе одного рыцаря в качестве камерлинга или заместителя, другого в качестве маршала с сорока кавалеристами, восемь капитолийских судей, двенадцать нотариусов, герольдов, привратников, трубачей, врача, капеллана, от тридцати в пятидесяти караульных на башнях, одного сторожа при льве, которого в виде эмблемы держали в клетке в Капитолии, и других служащих. Они посылали кастелланов в места, бывшие доминиальными владениями Рима, как, например, в Барбарано, Виторклано, Монтичелло, Риспампано, Чивита-Веккия, а также графа в Тиволи.

Могущество Карла, а с ним и гвельфской партии вообще тотчас усилилось во всей Италии. Он был еще раз признанным патрицием церкви. Будучи обязан в качестве ленного вассала поставлять войска папе, он охотно служил ему своим оружием в Церковной области, чтобы через это получить возможность предъявлять свои права как протектора; и Мартин IV настолько вполне находился под его властью, что назначал губернаторами отчины св. Петра большей частью только королевских советников. Важнейшие должности попадали в руки французов; всюду, начиная от Сицилии до По, распоряжались французы. Таким образом, свобода городов, которую щадили благоразумные папы, подвергалась опасности погибнуть. Военачальник Карла, Иоанн д'Аппиа, был даже назначен на место Бертольда Орсини графом Романьи, где ожесточенные гибеллины под предводительством Гвидо де Монтефельтре вместе с изгнанным из Болоньи Ламбертаци снова смело подняли головы. В этой провинции был духовным легатом знаменитейший в то время учитель права провансалец Вильгельм Дуранте. В Марке, в Сполето, даже в Тусции и Кампанье стояли сицилийские войска, начальствовали королевские придворные, состоявшие на службе папы, которого сам Карл, как Аргус, охранял в Орвието.

Однако великое событие внезапно разрушило новое владычество этого короля и дело, над которым старательно трудились французские папы. Римская курия после короткого сновидения, когда она видела себя в безопасности, купленной многими бедствиями, снова пробудилась в состоянии беспокойства, источником которого опять была Сицилия. Этот подвергавшийся насилиям остров восстал 31 марта 1282 г. против Карла Анжуйского. Знаменитая Сицилийская вечерня была свойственным всем временам приговором народов против чужого господства и тирании; она была и первым победоносным противопоставлением народных прав династическим притязаниям и кабинетным договорам. Сицилийцы перебили всех французов, бывших на их острове, свергли иго Карла и обратились к защите церкви. Испуганный Мартин оттолкнул их от себя, и тогда эта геройская нация дала также первый победоносный пример отказа целой страны от ленной связи с церковью. Уже в конце августа Петр, король Арагонский, высадился в Трапани. При радостных кликах толпы он вступил в Палермо, где и принял от народа корону Сицилии. Зять Манфреда, муж Констанцы, явился наследником и представителем прав Гогенштауфенов; таким образом, швабский род появляется в третий раз в истории, превративший в испанский королевский дом. Карл поспешил возвратиться из Орвието в свое колевство, но лишь для того, чтобы потерпеть позорное поражение. Победоносная революция очень скоро нашла себе отголосок в итальянских республиках, и воодушевившиеся гибеллины взялись за оружие. Даже неоднократно оскорбляемые в их правах города Церковной области тоже восстали; Перуджия отпала от папы. Кровопролитие, бывшее в Палермо, повторилось уже 1 мая 1282 г. в Форли, где две тысячи французов, бывшие под начальством Иоанна д'Аппия, заманенные хитростью Монтефельтре, были все перебиты.

В Риме Орсини, злейшие враги Карла, старались снова приобрести потерянную власть. Хотя они и были изгнаны Рихардом Анибальди и французским просенатором Филиппом де Лавена, но они бросились в Палестрину и там организовали сопротивление. Стремление к свободе пробудилось и в римлянах, когда они увидели, что владычество Карла колеблется и гвельфская партия потрясена во всей Италии. Они не хотели больше повиноваться ни королю, ни сенатору, ни папе, который поселился в укрепленном Монтефиасконе, тогда как сами они предприняли поход против Корнето. Напрасны были просьбы Мартина; даже голод, бывший осенью 1283 г., который он пытался облегчить, только усилил возбуждение. Арагонские агенты рассыпали золото, соблазняя раздраженных гибеллинов выходить из их скрытых убежищ.

Конрад Антиохийский, единственный из участников страшных дней Тальякоццо, уцелевший от топора палача и от тюрьмы, появился снова, набрал войско в Сарачинеско и пытался, пройдя слишком хорошо известной Валериевой дорогой через Целле, вторгнуться в ту местность Абруццов, где совершилось падение его дома. Он хотел снова приобрести свое графство Альбу. Попытка эта не удалась, так как папский ректор Кампаньи и Стефан Колонна из Дженаццано рассеяли его войско. Но старый гибеллин в следующем году снова ворвался в Абруццы, где он владел многими укрепленными местами, так что папа должен был посылать против него Иоанна д'Аппиа, между тем как возмущения происходили в то же время и в Лациуме.

Тем временем Орсини взял верх в Риме. 22 января 1284 г. Капитолий был взят приступом, занимавшие его французы были перебиты, просенатор Готфрид де Драгона заключен в тюрьму, сенаторская власть Карла объявлена уничтоженной и установлено народное правление. Таково было воздействие Сицилийской вечерни на Рим. Теперь выбран был знатный человек из родни Орсини городским военачальником и защитником, или трибуном, республики: это был Джованни Цинтии Малабранка, брат знаменитого кардинала Латинуса. Когда Мартин IV узнал в Орвието об этом перевороте, он заявил жалобу на нарушение его прав, защищал их, но потом уступил. Он утвердил Иоанна Цинтии в звании капитана города Рима, но лишь в качестве попечителя, заведующего продовольствием, на шесть месяцев; признал совет старшин, избранных ремесленными гильдиями, и согласился на то, чтобы римляне назначили просенатора, который должен был вместе с капитаном управлять в Капитолии. Заведование городскими доходами было передано особому чиновнику, называвшемуся Camerarius Urbis. Благоразумная уступчивость успокоила мятеж; Рихард Анибальди, виновный в совершенном им на конклаве в Витербо насилии над Орсини, теперь смирился и по приказанию папы ходил босой, с веревкой на шее, из своего дома ко дворцу кардинала Матеуса просить у него прощения. Состоялось публичное примирение партий; устранение наместничества Карла было признано, и народ охотно принял двух папских наместников с сенаторской властью — Анибальда, сына Петра Анибальда, и могущественного Пандульфа Савелли. Таким образом, снова возвратились к национальной системе, созданной Николаем III.

Уже в следующем, 1285 г. умерли и Карл, и Мартин IV Король умер 7 января в Фоджии, подавленный и жестоко наказанный потерей Сицилии. Он оставил государство, завоеванное им в потоках крови, снова в таком же бурном состоянии войны и восстания, в каком оно находилось, когда он в первый раз вступил в него. Его честолюбивые планы были уничтожены: наследник Гогенштауфенов и мститель за них победоносно вторгся в его землю и захватил корону Манфреда. Даже отношении собственного трона в Неаполе он мог предвидеть, что после его смерти: он останется пустым, так как его сын и наследник Карл II находился как военнопленный во власти Петра Арагонского. Скоро после короля умер 28 марта 1285 г. и Мартин IV в Перуджии, которая снова подчинилась церкви. Хотя с помощью убийцы королевского принца Гвидо де Монфора, которого он помиловал, чтобы противопоставить его гибеллину Гвидо де Монтефельтре, а также с поддержкой со стороны Филиппа, короля французского, ему удалось привести в повиновение Романью и некоторые другие города, однако он снова оставил Италию в пламени. Гибеллины, бесконечное число раз отлученные от церкви, не были подавлены, и Петр Арагонский презирал его отлучительные буллы, запрещавшие ему носить корону Сицилии. После того как страны и народы долгое время отчуждались, дарились и отдавались по договорам папами и государями, воля народа сделалась силой, призывающей на царство королей. Это восстание против принципов династической власти должен был испытать на себе по чудесной воле судьбы тот самый папа, который когда-то в качестве папского легата подготовил узурпацию Карла. Потерявшие силу от частого употребления громы отлучения не могли уже ничего сделать против справедливого приговора, исполненного над обоими соучастниками совершенной несправедливости — над Карлом Анжуйским и Мартином IV.

Глава V

1. Гонории IV. — Пандульф Савелли, сенатор. — Отношение к Сицилии и к империи. — Папский престол целый год остается вакантным. — Николай IV. — Карл II коронован в Риети. — Колонна. — Кардинал Иаков Колонна. — Иоанн Колонна и его сыновья. — Кардинал Петр и граф Стефан. — Возмущение Романьи. — Орсини против Колонна. — Бертольд Орсини, сенатор. — Иоанн Колонна, сенатор, 1289 г. — Витербо подчиняется Капитолию. — Пандульф Савелли, сенатор, 1291 г. — Стефан Колонна и Матеус Райнальди Орсини, сенаторы, 1292 г. — Смерть Николая IV в 1292 г.

Освобождение церкви от долгого протектората Карла имело последствием скорое возведение на папский престол римлянина, так как уже 2 апреля 1285 г. высокоуважаемый старик Иаков Савелли, кардинал церкви Св. Марии в Космедине, был выбран в Перуджии папой. Он тотчас отправился в Рим, где 15 мая был посвящен под именем Гонория IV Он назвался так в честь Гонория III, первого папы из его уже могущественного дома. Сам он был сыном сенатора Луки Савелли и Иоанны Альдобрандеска из рода графов Санта-Фиора. Из его братьев, когда-то сражавшихся под знаменами Карла при Тальякоццо, Иоанн уже умер, а Пандульф был еще вместе с Анибальдом римским сенатором. Как только Гонорий IV был избран папой, так римляне передали ему в пожизненный срок и сенаторскую власть, после чего он утвердил Пандульфа в сенаторском звании.

Странно было видеть, как эти два брата, оба разбитые параличом и неспособные двигаться, управляли Римом — один как папа в своем дворце у Св. Сабины на Авентине, а другой в качестве сенатора в Капитолии. У Гонория руки и ноги были так парализованы, что он не мог ни стоять без опоры, ни ходить. Когда он священнодействовал в алтаре, то лишь посредством механического приспособления мог подымать Святые дары. А подагрика Пандульфа должны были носить на стуле. Однако эти достойные люди обладали здоровым духом, полным благоразумия и энергии. Пандульф, ковыляя на костылях в Капитолии, правил так строго, что Рим наслаждался полным спокойствием: улицы были безопасны, потому что разбойники были перевешаны, а буйная знать не осмеливалась производить беспорядки Сенатор Савелли управлял Римом в качестве заместителя своего брата в течение всего понтификата последнего.

Короткое правление Гонория IV было наполнено заботами о мире в церковном государстве и сицилийскими делами. Он снял с Витербо интердикт, которым Mapтин IV покарал насилия, совершенные во время выборов, но город должен был срыть свои стены. Он потерял свои судебные права, и его ректорство перешло к папе; он принужден был сдать Орсини целый ряд укреплений. С этого времени могущество этого ранее цветущего города пришло в упадок. Гонорию удалось восстановить спокойствие и в Романьи, после того как великий воин де Монтефельтре положил оружие и удалился в изгнание. В 1286 г. папа назначил туда графом своего двоюродного брата проконсула Петра Стефанески. Больше забот причинил ему Неаполь: это королевство во время плена Карла II управлялось Робером д’Артуа и папским легатом Гергардом. Сицилия, казалось, была потеряна; после смерти короля Петра 11 ноября 1285 г. верховная власть над ней перешла к его второму сыну Дон-Джакомо, который в присутствии своей матери был коронован в Палермо, не обращая внимания на папские буллы об отлучении. Великий адмирал Рожер де Лориа был всюду победителем на море; сицилийский флот под начальством Бернардо да Сарриано произвел даже 4 сентября 1286 г. высадку на римский берег, где сицилийцы в отмщение за Конрадина сожгли Астуру и убили сына изменника Франджипане.

С Рудольфом Габсбургским Гонорий состоял в дружественных отношениях. Венчание императорской короной, которого римский король неоднократно домогался, было назначено на 2 февраля 1287 г. Но корона Карла Великого никогда не была возложена на голову первого Габсбурга. Уже 3 апреля 1287 г. Гонорий IV умер в своем дворце на Авентине; на этом холме он построил свою резиденцию и только летнее время проводил в Тиволи, вероятно, для пользования сернистыми купаньями Aquae Albulae. Он оставил свой род богатым и уважаемым. Из его завещания, которое он сделал, будучи кардиналом, и подтвердил, став папой, видно, что Савелли уже тогда были могущественными господами в Латинских горах и даже в области Чивита-Кастеллан. В Риме они владели дворцом и замком на Авентине, дворцом и башнями в квартале Парионе, где еще теперь о них напоминает Vicolo de Savelli, а позднее они построили на развалинах Марцеллова театра тот большой дворец, который называется теперь именем Орсини.

Кардиналы собрались на конклав в доме умершего папы, но не могли прийти к определенному решению о выборе нового, и Святой престол почти год оставался незанятым. Наступило жаркое время года: шесть кардиналов умерли от лихорадки, остальные искали спасения в бегстве. Только кардинал-епископ Пренесте с презрением к смерти перенес одиночество и лихорадочный воздух в пустынных покоях Санта-Сабины, за что и был награжден тиарой. Когда кардиналы возвратились зимой на Авентин, они выбрали его папой, впрочем, лишь 22 февраля 1288 г. Иероним из Асколи, незнатного происхождения, монах ордена миноритов, затем их генерал, отличился еще при Григории X в звании легата на Востоке и был возведен Николаем III в византийские патриархи, а потом в епископы Пренесте. Он взошел на папский престол под именем Николая IV. Это был первый францисканец, сделавшийся папой, благочестивый монах, без корыстолюбия, заботившийся о мире всего мира, о крестовом походе и об истреблении ересей.

Римляне предоставили ему пожизненную сенаторскую власть. Назначение пап правителями вошло в обычай и в других городах. Они старались получить звание подесты городского управления и потом назначали своих заместителей. Их отношение к общинам Церковной области ничем не отличалось от отношения верховного сюзерена к вассалам, заключившим с ним договор. Города признавали папское верховенство, поставляли воинский контингент, платили земельные налоги, в известных случаях подчинялись судебной власти провинциального легата, но они сохраняли свои статуты, свое управление и государственную автономию. Каждый из них оставался республикой с особыми обычными правами и привилегиями. Этот сильный муниципальный дух мешал папам, но они должны были его беречь, чтобы ограничивать родовую аристократию и не давать ей сделаться настоящими властителями страны, и папы с большим благоразумием пользовались разнородностью и соперничеством общин, чтобы ослаблять их раздорами. Они отнимали у одних общин право избрания подест и давали его другим за ежегодную подать. Они запрещали политические союзы городов, но часто пользовались силой одних для подавления других. Они действовали то в монархическом, то в демократическом направлении; их управление было слабым и мягким, часто патриархальным и постоянно колеблющимся, а неспособность вести общее право и неблагоразумная враждебность легатов к общинным порядкам, при отсутствии материальной силы, наконец, быстрая смена на папском троне лиц, не оставлявших наследников, — все это создало то странное положение, в котором постоянно находилась Церковная область, так как связь частей ее была чисто механической и неоднократно распадалась.

В Риме было спокойно в первый год правления Николая IV, пока партийные раздоры не заставили его весной 1289 г. уехать в Риети, где он уже раньше проводил лето. Здесь он короновал Карла II в короли Сицилии. Слабый сын Карла Анжуйского стараниями Эдуарда Английского и папы был в ноябре 1288 г. освобожден из испанского плена и прибыл в Риети, где 29 мая было совершено его коронование. В выданном им документе он признал себя, как и его отец, вассалом церкви по ее милости, клялся соблюдать статьи установленного договора и обязался не принимать на себя ни в Риме, ни в Церковной области звания сенатора или подесты. Арагонская партия могла смотреть с неудовольствием на коронование Карла II, но волнения в Риме имели свою причину скорее во взаимном соперничестве знатных родов. Гвельфский дом Савелли и родственные ему Орсини были за последние 50 лет самыми влиятельными членами римской аристократии и вытеснили когда-то господствовавших Анибальди. Новый папа сначала дружественно относился к Орсини, так как Николай III сделал его кардиналом, в благодарность за что он и принял его имя; но он скоро перешел на сторону гибеллинов и в особенности на сторону фамилии Колонна.

Этот знаменитый дом искупил свою приверженность к гибеллинам во времена Фридриха II, когда кардинал Иоанн и его племянник Оддо шли против церкви, тем пренебрежением, в котором он находился во время реставрации папского владычества, и только в конце XIII века он выступил вперед, как самый могущественный римский род, чтобы затем в течение столетий занимать первое место в городе. Николай III снова стал покровительствовать Колонна, чтобы ослабить род Анибальди; он возвел Иакова, сына Оддо, в кардинальское звание. Николай IV придал новый блеск их дому. Как епископ Палестрины, он вошел с ними в близкие сношения; может быть, он был обязан их влиянию и папской тиарой, и, сделавшись папой, он из признательности осыпал их почестями. Брата кардинала Иакова, Иоанна Колонна, он сделал ректором Марки Анконы; сына Иоанна Петра он возвел в кардиналы С.-Евстахио, а Стефана сделал графом Романьи. Этот римский проконсул с этого времени сделался одним из величайших людей своего рода; впоследствии он был покровителем и другом Петрарки и прославился трагической судьбой своего дома при трибуне Кола ди Риенцо. Стефан в это время только что вступил в возраст мужества и отличался пылким и буйным нравом. В качестве графа Романьи он притеснял дворянство и города этой провинции своим враждебным вмешательством в статуты общин. Следствием этого было то, что сыновья Гвидо ди Полента в ноябре 1290 г. напали на него в Равенне и захватили в плен вместе со всем его двором. Римини, Равенна и другие города взбунтовались, так что папа должен был послать в Романью в качестве ректора епископа Ареццо Ильдебранда де Ромена, чтобы утишить восстание и освободить Стефана из тюрьмы.

В возмущении принимал участие также один из Орсини, Урселло ди Кампо де Фиоре, сын Матеуса, бывший в то время подестой в Римини. Орсини с завистью смотрели на возвышение рода Колонна, которые вытеснили их в то же время и из сенаторства. Именно после того как Пандульф Савелли сложил свое сенаторское звание, что, вероятно, произошло вскоре после вступления в управление нового папы, Николай IV, еще сохранявший благосклонность к Орсини, назначил сенаторами сначала Урсуса, а потом Бертольда Орсини, бывшего первым графом Романьи. Но уже в 1290 г. Колонна удалось свергнуть своих соперников. Иоанн, отец кардинала Петра, графа Стефана и четырех других влиятельных сыновей, сделался сенатором после удаления Николая Конти и Луки Савелли. Могущественный член рода Колонна, настоящий владетельный князь Кампаньи, очень дружный с Карлом II Неаполитанским, появился в Риме с необыкновенным блеском. Народ даже повез его с триумфом на колеснице в Капитолий и провозгласил Кесарем, чтобы под его предводительством идти в поход против Витербо и других городов. Неслыханная встреча, в которой сказывались воспоминания древности, указывала на то, какие мечтательные чувства или стремления снова возродились тогда у римлян.

Николай IV, живший большей частью в Сабине, в Умбрии или в Витербо, не имел в действительности никакой власти над Римом; он должен был спокойно допустить, чтобы римляне вели в июне и августе ожесточенную войну с Витербо, отказавшимся от вассальной службы городу Риму. Папа явился посредником при заключении мира. Иоанн Колонна, все еще бывший единственным сенатором и властелином в Риме, заключил его от имени римского народа 3 мая 1291 г. в Капитолии, где уполномоченные от граждан Витербо в присутствии синдиков от Перуджии, Нарни, Риети, Ананьи, Орвието и Сполето возобновили вассальную присягу городу Риму и обязались уплатить большое вознаграждение за убытки, потому что во время этой войны они взяли в плен или убили многих знатных римлян. Этот торжественный государственный акт, за которым 5 мая последовало принятие сенатором в союз Витербо, указывает на то, что республика в Капитолии под управлением могущественного Иоанна Колонна была такой же вполне суверенной властью, какой она была во время Бранкалеоне. Однако господство рода Колонна вызывало в среде аристократии сильное противодействие. Папу упрекали за то, что он совершенно отдался во власть одного рода; его осмеивали в сатирах: изображали сидящим в колонне, бывшей гербом этого рода, из которой выставлялась только его голова в митре, тогда как две другие колонны — оба кардинала Колонна — стояли по бокам. Орсини добились наконец того, что место сенатора было занято человеком их партии; сначала, в 1291 г., сенатором был снова Пандульф Савелли, но затем сенаторская власть была разделена между Стефаном Колонна, бывшим графом Романьи, и Матеусом Райнальди Орсини.

Николай IV умер 4 апреля 1292 г. во дворце, выстроенном им для себя у С.-Мария Маджиоре. Незадолго до него, 15 июля 1291 г., сошел в могилу Рудольф Габсбургский, и в то же время, 18 мая, потеря Акки, последнего христианского владения в Сирии, заключила собой великую мировую драму крестовых походов. Эти двухсотлетние военные передвижения Европы, подобно восточным войнам Древнего Рима, действовали как сильный рычаг в механизме папства для достижения мирового владычества. Окончание великой борьбы церкви с империей и прекращение крестовых походов сузили с этого времени горизонт папства. Из его колоссального здания вываливался один камень за другим; мир уходил от него, и скипетр Иннокентия III начал выпадать из ослабевших рук пап.

2. Спор из-за выбора папы между партиями Орсини и Колонна. — Диархия в Риме. — Агапит Колонна и один из Орсини, сенаторы, 1293 г. — Петр Стефанески и Оттон де С.-Евстахио, сенаторы. — Петр из Мурроне избран папой. — Жизнь и личность этого отшельника. — Его необыкновенный въезд в Аквилу, где он в 1294 г. был посвящен под именем Целестина V. — Король Карл II овладевает им. — Целестин V в Неаполе. — Он отрекается от папского престола

Кардиналы-избиратели, которых было всего двенадцать, из них два француза, четыре итальянца и шесть римлян, разделились на партии сторонников Орсини и Колонна, предводительствуемые одна кардиналом Матеусом Рубеусом, другая кардиналом Иаковом. Декан Латинус Остийский напрасно собирал их одну за другой в С.-Мария Маджиоре, на Авентине и в С.-Мариа-сопра-Минерва. Избрание папы не могло состояться. Когда началась летняя жара, неримские кардиналы удалились в Риети, римские остались; больной кардинал Бенедикт Гаэтани отправился в Ананьи, свой родной город. В сентябре они опять собрались в Риме, но выборный спор продолжался и в 1293 г., пока наконец, после вторичного разъезда из страха перед возможностью раскола, решили собраться 18 октября в Перуджии.

Партийной борьбе кардиналов соответствовала дикая анархия в Риме, где шла борьба за избрание сенатора, причем разрушались дворцы, убивали паломников и грабили церкви. Непотизм некоторых пап вызвал здесь к жизни партии Колонна и Орсини, в которые начали превращаться гвельфская и гибеллинская партии. Их борьба из-за власти в городе сделалась с этих пор характерной чертой истории Рима. На Пасху 1293 г. были выбраны сенаторами Агапит Колонна и Урсус Орсини, скорая смерть которого послужила причиной новых раздоров. Капитолий оставался шесть месяцев без сенатора, а Латеран без папы; смута стала невыносимой, пока лучшим гражданам удалось в октябре установить порядок. Сенаторами назначили двух нейтральных — старика Петра из трастеверинского рода Стефанески, который был ректором Романьи, а раньше был и сенатором, и молодого римлянина Оддо из рода С.-Евстахио. В это же время кардиналы собрались в Перуджии, однако зима прошла, и даже посещение Карла II, которого встретил там его молодой сын Карл Мартелл, президент на венгерскую корону, носивший титул короля, не произвело никакого действия. Жестокие партийные раздоры не позволяли кардиналам соединить свои голоса на человеке из своей среды, следствием чего было то, что они наконец сделали выбор, несчастнее которого ничего не могло быть. Случайное упоминание о видениях одного благочестивого отшельника навело на мысль кардинала Латинуса, лично знавшего и почитавшего этого святого, предложить его в папы. Это предложение могло бы показаться шуткой, однако с ним серьезно согласились и беспомощные кардиналы, хватавшиеся за соломинку, и 5 июля единогласно избрали папой этого пустынника. Декрет об избрании был изготовлен, и три епископа повезли его к святому в его пустыню.

Необыкновенное появление анахорета Петра с горы Мурроне в тиаре Иннокентия III переносит нас в темноту более ранних веков, во времена св. Нила и Ромуальда. Его понтификат в летописях папства действительно напоминает какую-нибудь легенду о святых, посредством которой легендарное Средневековье прощалось с историей. Петр, одиннадцатый и младший сын крестьянина из Молизе. в Абруццах, в молодости был бенедиктинцем. Под влиянием мистического настроения он удалился в пустыню, уединился на горе Мурроне возле Сульмоны и учредил там посвященный Святому Духу монастырь и орден, который позже получил в честь него название целестинцев и принял то мечтательное, опасное для миродержавной церкви направление, которое возникло в среде строгих францисканцев или спиритуалов из принципа евангелической бедности. Молва о его святости распространилась по всей Италии. В Лионе он представился Григорию X и получил от него утверждение своего ордена. Должно быть, анахорет в самом деле был необыкновенный человек, если он мог, как удостоверяет его биограф, на глазах у папы повесить в воздухе свою монашескую рясу на солнечном луче. Он жил на горе Мурроне, погруженный в подвиги благочестия, когда на него пал выбор в папы, и это необычайное событие не было, кажется, предсказано ему духами пустыни.

Едва переводившие дыхание посланники взобрались по пастушеской тропинке на известковую гору, чтобы найти чудотворца, которого они должны были перевести из темной пещеры на блестящий мировой трон. Явился и кардинал Петр Колонна, а слух о таком необычайном происшествия привлек бесчисленные толпы народа. Иаков Стефанески, сын тогдашнего сенатора, в качестве очевидца этой удивительной сцены живо изобразил ее в чудесных стихах. Когда посланники пришли на место, они увидели перед собой грубую хижину пустынника с решетчатым окном; человек с: всклокоченной бородой, бледным изнуренным лицом, закутанный в лохматую рясу, испуганно смотрел на пришедших. Последние благоговейно обнажили головы и пали ниц перед ним. Анахорет со смирением ответил таким же образом на их привет. Когда он узнал, что привело их, то мог подумать, что перед ним одно из его фантастических видений: незнакомые господа из дальней Перуджии со снабженным печатью пергаментом в руках, прибывшие уведомить его, что он папа. Говорит, что бедный пустынник пытался убежать, и только горячие просьбы, в особенности монахов его ордена, заставили его принять декрет об избрании. Это очень вероятно, хотя в стихах его биографа имеется только короткая, посвященная молитве пауза между сообщением странного известия и смелым согласием святого. Решение отшельника, поседевшего в пустынных горах, взять па себя вместе с папской короной такую мировую тяжесть, которая едва была под силу большому практическому таланту, поистине достойно удивления. Хотя, конечно, и тщеславие могло проникнуть даже через броню подвижника и через грубую рясу святого, но к этому злополучному согласию могли побудить также сознание обязанности, смирение перед воображаемым указанием свыше и детская простота отшельника. Кроме того, его склоняли на это товарищи по ордену, ибо эти ученики Святого Духа с восторгом представляли себе, что с избранием их главы должно осуществиться в жизни то пророческое царство, которое предсказывал великий аббат Иоахим де Флоре.

Бесчисленные толпы народа, духовенство, бароны, короли Карл и его сын спешили приветствовать нового избранника, и на дикой горе Мурроне происходила самая странная сцена, какую когда-либо видела история. Шествие направилось в город Аквилу; папа-отшельник ехал в своей бедной рясе на осле, которого два короля с заботливым почтением вели под уздцы, тогда как ряды блестящих рыцарей и хоры духовенства, поющие гимны, шли впереди, а пестрые толпы народа следовали позади или с благоговением стояли на коленях вдоль дороги. При взгляде на бросающееся в глаза смирение этого шествия папы, едущего на осле, но между двумя служащими ему королями, многие рассуждали так, что такое подражание входу Христа в Иерусалим или было выражением тщеславия, или не соответствовало уже практическому значению папства. Король Карл тотчас завладел новым избранником; он уже не выпустил из своих рук эту куклу, папу его страны. Кардиналы звали Петра в Перуджию, а он звал их к Аквилу, потому что так приказал Карл. Они явились неохотно; Бенедикт Гаэтани прибыл после всех и, раздраженный тем, что он увидел, старался обеспечить себе влияние на курию. Счастьем для кардинала Латинуса было то, что он умер в это время в Перуджии, не увидев вблизи создания своего выбора, но смерть его была несчастьем для самого Петра. Кардиналы, светские, образованные и тонкие люди, с удивлением смотрели на нового папу, который выступил перед ними как робкий лесовик, слабый, не имеющий ни дара слова, ни достоинства, ни умения держать себя. Мог ли этот простодушный пустынник быть преемником пап, умевших с величием властвовать над государями и народами?

В церкви, находившейся перед стенами Аквилы, Петр 24 августа 1294 г. получил посвящение, приняв имя Целестина V. При этом, как утверждает очевидец, присутствовало до 200 тысяч народу. После этого он совершил свой въезд в город уже не на осле, но на богато украшенном белом иноходце, в короне, со всею пышностью. Как слуга Карла, он тотчас же назначил новых кардиналов, указанных королем; он возобновил также основной закон Григория X о конклаве. Хитрые придворные получали от него печать и подпись для всего, чего им хотелось. Святой не мог никому отказать в просьбе и раздавал обеими руками. Действия этого сына природы казались безумными и заслуживающими порицания. Вероятно, Карл рассчитывал получить от папы звание римского сенатора, и хотя этого не случилось, но в Рим был послан в качестве сенатора неаполитанский магнат Фома С.-Северино, граф Марсики. Вместо того чтобы самому ехать в Рим, как того добивались кардиналы, папа послушался короля и отправился в Неаполь. Курия с ропотом последовала за ним. Он сам был глубоко несчастлив и находился в неописуемом смущении. Поручив все дела трем кардиналам, он затворился на время Рождественского поста в новом королевском замке в Неаполе, где ему приготовили келью, войдя в которую, он мог вспоминать о своей пещере и мечтать об уединении на горе Мурроне. Несчастный был здесь похож, как говорит его биограф, на дикого фазана, который, спрятав свою голову, думает, что его никто не видит, и позволяет преследующим его охотникам взять его голыми руками.

Нет ничего невыносимее для всякого рода людей, как занимать положение, противоречащее их природе, для которого у них недостаточно сил. Целестин V представляет собой разительный пример этого. Голод, жажда и всякого рода тяжелое умерщвление плоти были радостным ежедневным делом для святого, привыкшего к общению со сверкающими звездами, шумящими деревьями, бурями и с духами ночи или его фантазии. Теперь он вдруг очутился на высшем из земных престолов, окруженный князьями и знатными людьми, теснимый сотней хитрых людей и призванный к тому, чтобы управлять миром и двигаться в лабиринте интриг, не имея ловкости настолько, чтобы исполнять самую ничтожную работу какого-нибудь нотариуса. Фигура, которую представлял из себя Целестин V, была достойна жалости, но ошибка его избирателей, искусивших святого, была непростительна. В те времена, когда простой монах мог занимать место верховного первосвященника, Целестин V мог бы быть хорошим пастырем душ, но на троне Иннокентия III присутствие его было нестерпимым уродством. Его желание отречься перешло в Неаполе в окончательное решение. Говорят, что кардинал Гаэтани через говорную трубу, подражая голосу с неба, приказал ему отречься от папства и что эта хитрость подвинула удрученного папу на такой шаг, который до тех пор не имел себе примера в летописях церкви. Может быть, этот рассказ (он был распространен уже в то время) и недостоверен, однако современные свидетельства очевидцев утверждают, что многие кардиналы требовали отречения. Без сомнения, король Карл дал на него согласие и одобрил возвышение кардинала Гаэтани, так как, по-видимому, он сошелся с этим гордым прелатом еще во время путешествия из Аквилы в Неаполь.

Когда решение папы сделалось известным, в Неаполе была устроена массовая процессия; народ, фанатизированный монахами целестинского ордена, с криками устремился ко дворцу и требовал, чтобы Целестин оставался папой. Он дал уклончивый ответ. 13 декабря 1294 г. после прочтения буллы, которая оправдывала отречение папы вескими причинами, он заявил в публичном собрании духовенства, что слагает с себя свое звание. Этот акт был ему продиктован. Признание им своей неспособности делало ему честь: оно обнаруживало не его слабость а недостаток благоразумия его избирателей. Сняв с себя с великой радостью пурпур, Целестин V предстал перед растроганным собранием в прежней одежде пустынника, как сын природы, подвижник и достойный почтения святой. Чудесная судьба извлекла Петра из его уединения на горе Мурроне, на одно мгновение вознесла его на мировую вершину и снова свела его оттуда. Пятимесячное сновидение, полное блеска и муки, должно было казаться ему самым страшным из видений, обычных для отшельников и посылаемых дьяволом для их искушения, а его отречение — венцом всех испытаний, которые может положить на себя кающийся человек. История государей указывает на некоторых великих властителей, которые, утомившись жизнью, слагали с себя корону, как Диоклетиан и Карл V Их самоотречение всякий раз вызывало удивление; но история пап знает лишь одно добровольное отречение Целестина V, и оно вызывало уже в то время спорный вопрос: может ли папа или нет слагать с себя свой сан. Строгий приговор Данте покарал поступок Целестина во всемирно известных стихах как трусливую измену церкви; Петрарка, написавший книгу в похвалу уединению, наградил его суждением, что этот поступок был актом неподражаемого смирения; мы же не можем признать геройским отречения от того, что было для него хотя и блестящим, но невыносимым бременем.

3. Бенедикт Гаэтани — папа. — Он едет в Рим. — Бегство бывшего папы. — Пышное коронование Бонифация VIII. — Конец Целестина V. Сицилия. — Иаков Арагонский подчиняется церкви. — Констанца в Риме. Свадебные торжества. — Сицилийцы под предводительством короля Фридриха продолжают войну. — Бонифаций VIII отдает Сардинию и Корсику Иакову. — Уголино де Рубенс, сенатор. — Пандульф Савелли, сенатор, 1297 г. — Дом Гаэтани. — Лоффред, граф Казертскии. — Кардинал Франческо. — Петр Гаэтани, Латеранский пфальцграф

Честолюбивый Гаэтани энергично добивался отречения Целестина; человек такого характера не мог выносить дальнейшее существование подобного первосвященника. Если бы употребленные им средства были законны, то его следовало бы только хвалить за то, что он устранил неспособного ради избавления папства от безграничной смуты. Сам он уже 24 декабря с согласия Карла получил тиару, будучи выбран большинством голосов. Не могло быть большей противоположности, чем та, которая была между ним и его предшественником. Попытка братьев Святого Духа удержать на папском престоле апостола нищеты, человека вроде св. Франциска, и начать с него новую эру Царствия Божия на земле при столкновении с практическим миром оказалась невозможностью, и после романтической интермедии или состояния бессилия, в которое вверг церковь чудотворец, на папский престол ступил теперь в лице Бонифация VIII кардинал, знавший свет, ученый юрист, обладавший царственным духом, чтобы со своей стороны представить доказательство того, что для церкви не менее опасно иметь политического главу без единого качества святого, чем иметь папу-святого без способностей правителя.

Бенедикт, сын Лоффреда, с материнской стороны был племянником Александра IV и происходил из старинного дома Кампаньи, из водворившегося в Ананьи рыцарского рода Гаэтани. Его фамилия до него не пользовалась известностью в истории Рима, если не причислять к ней Геласия II. Но имя Гаэтани было давно уже известно, и несколько кардиналов принадлежали к этому роду, как члены дома Орсини. Происхождение Гаэтани от древних герцогов Гаэты ничем не может быть доказано. Однако этот дом был, вероятно, лангобардского происхождения, на что указывает обычное в нем имя Луитфреда, Лоффреда или Роффреда. Он пользовался уважением еще раньше, чем Бонифаций VIII сделался папой, и некоторые из его членов прославились как рыцари на войне или как подесты в управлении городами. Бенедикт начал свою карьеру в должности апостолического нотариуса при Николае III, получил кардинальную шапку при Мартине IV и много раз с честью исполнял обязанности легата. Он отличался красноречием, глубоким знанием обоих прав, дипломатическим талантом, полным достоинства образом жизни, соединенным с прекрасной наружностью; но превосходство его ума внушило ему вместо смирения высокомерие и вместо терпимости презрение к людям.

Сделавшись папой, он решился освободить Святой престол от всяких влияний, которые до тех пор ограничивали его свободу. Надежда Карла удержать папскую резиденцию в Неаполе не сбылась. Он не состоял в дружеских отношениях с Бонифацием VIII, но оба они нуждались один в другом: король нуждался в папе по поводу Сицилии, а папа в короле, чтобы обороняться от своих завистников. Слабый Целестин V не достиг подготовленного уже отречения Иакова Арагонского от Сицилии; Бонифаций обещал Карлу вновь приобрести ее для Анжуйского дома. Они сговорились друг с другом, и ближайшее будущее показало, что взаимные обещания были Добросовестно исполнены. Прежде всего Карл пожертвовал для спокойствия нового папы Целестином, согласившись на его задержание. Бонифаций боялся оставить на свободе святого человека, бывшего тоже папой, отречение которого смутило суждение людей и который в руках врагов мог сделаться опасным орудием. Поэтому он с согласия короля послал бывшего папу под конвоем в Рим. Святой убежал; Карл послал за ним погоню, чтобы его арестовать, и затем все отправились в Рим.

Новый папа оставил Неаполь в сопровождении Карла в первых числах января 1295 г. Только что они прибыли в Капую, как в Неаполе распространился слух, что Бонифаций VIII внезапно умер. Это возбудило неудержимую радость. Неаполитанцы устроили в своем городе торжественное празднество, и под таким зловещим Предзнаменованием преемник Целестина продолжал свой путь в Рим. Сначала он направился в свой родной город Ананьи, который с гордостью встретил его, так как считал в числе своих сограждан трех знаменитых пап в течение одного столетия.

Римские послы приветствовали там Бонифация и передали ему сенаторскую власть, вследствие чего он по прибытии в Рим назначил сенатором очень уважаемого человека Уголино де Рубенс из Пармы.

Въезд и торжество коронации, происходившее 23 января 1295 г. в храме Св. Петра, были отпразднованы с неслыханной пышностью. Папство, которое только что перед этим облеклось в одежду апостольской нищеты, почти согласно учению вальденской ереси, теперь намеренно украсило себя величием торжествующего миродержавства. Римские аристократы — Орсини, Колонна, Савелли, Конти и Анибальди — явились в рыцарском великолепии; бароны и подесты Церковной области и свита неаполитанского короля увеличивали блеск торжества. В обширной праздничной процессии, двигавшейся по разукрашенным улицам для принятия во владение Латерана, шли должностные лица городского управления и городской префект, бывший теперь бессильной тенью власти. Бонифаций восседал на белоснежном иноходце, покрытом попоной из кипрских перьев, с короной св. Сильвестра на голове, облеченный в торжественные папские одежды. По обеим сторонам его ехали одетые в красное два вассальных короля, Карл и Карл Мартелл, держа под уздцы лошадь папы. Только за полгода перед этим те же самые короли сопровождали папу, ехавшего на осле в одежде отшельника; теперь они могли бы сказать себе, насколько мало их тогдашнее служение унижало их. Тень бедного спиритуала стояла, как постоянное напоминание, перед Бонифацием VIII и этими королями, когда они имели честь подносить папе на праздничном пиру в Латеране первые блюда, и потом заняли скромные места между кардиналами за столом, на котором между дорогими яствами сверкали и «бокалы Бахуса».

В это время Целестин блуждал в лесах Апулии, убегая от своих преследователей. После своего бегства он возвратился в пустынную местность возле Сульмо, где надеялся продолжать свой прежний образ жизни; но отрекшийся папа не имел уже права быть свободным. Своим документом об отречении Целестин подписал себе и смертный приговор. Когда искавшие его прибыли на Мурроне, то бывший папа ушел оттуда; он продолжал свое странствие с одним спутником, пока, после нескольких утомительных недель, достиг берега моря. Он сел на барку, чтобы добраться до Далмации, где он надеялся скрыться. Но море выбросило святого снова на берег: граждане Висте узнали его и приветствовали с большим почтением, как чудотворца. Его приверженцы требовали от него, чтобы он снова объявил себя папой, но он без сопротивления позволил местному подесте выдать себя искавшим его. Вильгельм л'Эстандар, коннетабль короля, доставил его в мае на границу Церковной области. Обрадованный тем, что опасный предшественник находился в его власти, Бонифаций велел сначала содержать его под стражей в своем дворце в Ананьи. Добродушному отшельнику внушили, что долг благочестия повелевает ему отречься от свободы также, как он отрекся от тиары. Его осыпали уверением в любви к нему и наконец отправили в заточение в замок Фумоне. Мрачное укрепление, построенное на крутой горе возле Алатри, с древних времен служило государственной тюрьмой, в башнях которой кончили свою жизнь многие мятежники и даже один папа. Говорят, что Целестин V содержался там в заключении, но прилично; однако другие полагают, что его тюрьма была теснее самой тесной его кельи на горе Мурроне. Здесь он вскоре умер. Его судьба дала повод смотреть на него как на мученика, а на Бонифация как на убийцу. Целестинские монахи распространяли самые мрачные слухи; показывали даже, как реликвию, гвоздь, который будто бы по приказанию папы был вколочен в невинную голову его пленника.

Смерть Целестина укрепила Бонифация на троне. Если он не мог принудить к молчанию молву, обвинявшую его в том, что он достиг престола незаконными средствами, то все же он отнял у своих противников живого представителя их мнения. Теперь его ближайшей заботой стало приобретение Сицилии для Анжуйского дома и с тем вместе для церкви; невыносимый для чести Святого престола позор должен был быть смыт.

Уже его предшественники старались об этом. Когда после смерти молодого Альфонса (18 июня 1291 г.) на Арагонский трон взошел его второй брат Иаков, то Николай VI принял меры для заключения мира между ним и Карлом И. Иаков, теснимый Францией, так как Мартин VI осмелился подарить Арагонию в качестве папского лена Карду Валуа, соглашался отказаться от Сицилии. Но сицилийцы не желали, чтобы папы и короли торговали ими; они наложили свое вето и нашли во Фридрихе, брате Иакова и внуке Манфреда, своего национального главу. Иаков из государственных соображений отрекся от собственного славного прошлого, заключил мир с церковью и с Карлом и в июне 1295 г. отказался от владения островом. Бонифаций пытался на совещании в Велетри склонить Фридриха к соглашению. Молодой принц, прельщенный надеждой на получение сначала римского сенаторства, потом руки принцессы Екатерины де Куртенэ первое время колебался и только по возвращении в Сицилию отказался от ничего не стоящих обещаний. 25 марта 1296 г. он короновался сицилийской короной в Палермо согласно воле народа. Таким образом, надежда папы рушилась; Сицилия сохраняла свою независимость даже после отпадения Иоанна Прочида и знаменитого адмирала Рожера де Лориа и защищала ее также против оружия Иакова, который в силу договоров был принужден воевать против брата.

Иаков прибыл в Рим в конце марта 1297 г. Его благочестивая мать, Констанца, страстно желавшая примирения с церковью, последовала за ним туда же из Сицилии, покинув своего другого сына, Фридриха. Необыкновенные обстоятельства принудили дочь Манфреда отправиться в Рим, где она была радостно встречена и освобождена от отлучения, лежавшего на ее доме. Она взяла с собой свою дочь Виоланту, чтобы выдать ее замуж, согласно договору, за сына Карла II, Роберта Калабрийского. Наследники ненависти Гогенштауфенов и Анжу, гвельфов и гибеллинов, Манфреда и Карла I и люди, участвовавшие в Сицилийской вечерне, сошлись вместе в Риме, но лишь на однодневный праздник мира. Когда папа Бонифаций (это было лучшим моментом его жизни) вложил руку Виоланты в руку Роберта, то мысли всех присутствовавших с удивлением должны были обратиться к прошедшим страшным дням Беневента и Тальякоццо, грозные тени которых как будто хотела примирить цветущая пара — внучка Манфреда и внук Карла Анжуйского. Только дон Фредерико не принимал участия в этом примирении.

Констанца вместе с Иоанном Прочида оставалась еще в течение некоторого времени в Риме, откуда она с горем смотрела на братоубийственную войну ее сыновей, которую папа на позор христианской религии поддерживал и горячо направлял. Кроме того, ее сердце страдало при мысли о сыновьях Манфреда, ее родных братьях. Исключенные из человеческого общества, эти несчастные все еще томились в тюрьме Кастель дель Монте, около Андрии. Если Констанца когда-нибудь и требовала их освобождения, то просьба ее не была услышана: истинные наследники Манфреда, законные властелины Сицилии, оставались принесенными в жертву государственным целям как Анжуйского, так и Арагонского домов. В остальном счастье вознаградило Констанцу за то, чего оно лишило ее отца: она была женой великого короля, освободителя Сицилии; все три сына ее получили королевские короны, и дожила до мира между Иаковом и Фридрихом. Наконец, благородная дочь Манфреда умерла в 1302 г. в Барселоне, примиренная с церковью и погруженная в благочестие, как когда-то Агнесса, мать Генриха IV

После праздников короли уехали из Рима, чтобы готовиться к войне против Фридриха, на которую Бонифаций дал средства из церковной десятины. Но сицилийцы не обращали внимания на его отлучения. Это духовное оружие, которое иногда действовало более разрушительно, чем порох, притупилось от слишком частого употребления. В XIII столетии почти не было выдающегося человека, города или нации, которые бы не были осыпаны градом экскомуникации по политическим причинам, и эти проклятия столь же легко налагались, как и снимались, когда этого требовала выгода. Бонифаций VIII очень скоро узнал на опыте, что такие средства уже больше не действуют. За поражение в Сицилии едва ли было утешением для него признание нового папского ленного государства: именно он назначил Иакова Арагонского главным военачальником церкви и вооружил его против брата. В награду он дал ему вперед Сардинию и Корсику — острова, на которых папе не принадлежало ни одной пригоршни земли. Пиза, которая раньше владела ими после несчастной битвы при Мелории ослабела и клонилась к упадку; эта некогда могущественная республика, знаменитая своей дружбой с императором, даже избрала Бонифация VIII своим ректором, чтобы заручиться его содействием.

Отмеченную нами политику пап — заставлять передавать себе власть над городским управлением в различных городах — Бонифаций умел успешно про водить: постепенно многие общины назначали его своим подестой. Обстоятельства момента принуждали их становиться под защиту церкви, а потому они и передавали лично папе свое управление. Правда, они сохраняли свои статуты, которые папский наместник обязывался уважать, давая в том клятву тотчас по прибытии, не сходя с коня; но передаваемая папе, хотя и временная, власть ограничивала самостоятельность республик. Даже Рим спокойно принял сенаторов, назначенных Бонифацием; так, в марте 1297 г. он назначил вновь на год сенатором знаменитого Пандульфа Савелли. Членов собственной фамилии он поставил на первые места в церкви и государстве. Вскоре после посвящения Бонифация его брат Лоффред сделан был королем Карлом графом Казертским. Из сыновей Лоффреда папа назначил: Франческо — кардиналом С.-Марии в Космедине, Петра — латеранским пфальцграфом и ректором отчины св. Петра в Тусции. Этот счастливый родственник сделался потом наследником своего отца, графа Казертского, учредителем княжеского владения на обоих склонах Вольских гор и основателем двух главных линий своего рода, который продолжался в лице его сыновей — Бенедетто, бывшего пфальцграфом в Тоскане, и Лоффреда, первого графа Фунди и Траетто. Новая кампаньская династия возвысилась средствами церкви, подобно роду Конти при Иннокентии III, и римская аристократия увеличилась еще одним честолюбивым и богатым родом, грозившим затмить старинные оптиматские дома. Из этих аристократических родов не было ни одного более древнего и могущественного, чем род Колонна. Бонифаций скоро оказался в ссоре с ними, которая имела очень важное значение в его жизни и, в соединении с другими еще более важными обстоятельствами, много способствовала его падению.

4. Фамильный раздор в доме Колонна. — Кардиналы Иаков и Петр враждуют с Бонифацием VIII. — Оппозиция против папы. — Оба кардинала лишены их звания. — Фра Джакопоне из Тоди. — Манифест против папы. — Колонна отлучены. — Пандульфо Савелли пытается быть посредником. — Крестовый поход против Колонна. — Осада Палестрины. — Колонна покоряются в Риети. — Папа разрушает Палестрину. Бегство и изгнание Колонна. — Шиара и Стефан в изгнании

Фамильный раздор разделил и многолюдный дом Колонна. Сыновья Оддо по договору 28 апреля 1292 г. передали управление их фамильными имуществами, центральным пунктом которых была Палестрина, их старшему брату кардиналу Иакову. Младшая линия из Дженацциано, дети сенатора Иоанна, брата Иакова, в числе которых были кардинал Петр и граф Стефан, имели свою часть в этих владениях. Братья Иакова, Оддо, Матеус и Ландульф, упрекали его в том, что он передал все фамильное имущество одним только племянникам. В спор вмешался и папа: он неоднократно требовал от Иакова, чтобы он удовлетворил законные претензии братьев, однако оба кардинала, дядя а племянник, отказались это исполнить и с этого времени не появлялись больше в Латеране. Это были первые люди в курии, римские князья из самой древней аристократии, гордые и надменные. Они с неудовольствием смотрели на повелительный образ действий папы, и у них было много поводов к раздражению, особенно когда Бонифаций, по-видимому, решился сломить кичливость римской аристократии. Гибеллинское направление возродилось в Колонна; несмотря на их давнишний сою:; с Карлом II Неаполитанским, они приняли послов Фридриха сицилийского, который старался воспретить в Риме штауфенскую партию.

Политическая партийность усиливала церковную оппозицию; оба кардинала, очевидно, не одобряли того направления, которое приняло панство по отношению к церкви и к государствам и которое и раньше и позже в опаснейшей борьбе с монархиями неминуемо приводило его к падению. Уже во времена Григория IX один кардинал Колонна явился решительным врагом этого направления. Кроме того, смерть Целестина V не устранила мнения, что Бонифаций незаконно занимал место папы. Наиболее страстными проводниками этого мнения были братья целестинското ордена, которые не могли перенести гибели своего идола; они негодовали еще сильнее, когда Бонифаций отменил благоприятные для них акты, изданные его предшественником. Поэтому эти меньшие братья, или спиритуалы, видели в нем симониста и узурпатора, воплощавшего в себе ту мирскую церковь, которую они осуждали и хотели реформировать своими великодушными мечтами о царствии Святого Духа.

Оппозиция сгруппировалась вокруг кардиналов Колонна и их родственников Стефана и Шиара. Последние особенно были озлоблены против папы по следующему поводу: у них находился транспорт золота и серебра, который был отправлен в Рим жадным племянником папы Петром для покупки земельных именин; он был отбит и похищен в пути. Связь Колонна с Сицилией сделалась известной; пример отпадения кардинала Иоанна и его племянника Оддо, отца кардинала Иакова, во времена Фридриха II послужил предостережением Бонифацию. Он потребовал постановки папских гарнизонов в Палестрине и других укрепленных местах, принадлежавших Колонна, на что последние по понятным причинам не согласились. Когда же разгласились схизматические речи о незаконности папства Бонифация и на Петра Колонна указывали как на главного виновника их появления, то Бонифаций 4 мая 1297 г. потребовал от этого кардинала категорическою ответа: признает ли он его папой или нет? I 1етр уклонился от ответа и отправился имеете со своим дядей в Палестрину. Разгневанный Бонифаций созвал 10 мая 1297 г. церковный совет в храме Св. Петра; без долгих рассуждении он отнял у обоих кардиналов их звания. Основаниями такого приговора были их прежний мятежнический союз с Иаковом Арагонским и теперешний с Фридрихом; отказ принять к себе папское войско; тираническая несправедливость по отношению к братьям Иакова. Решительный образ действий папы доказывал энергию его волн, которой неведом был страх перед людьми, но в то же время и чрезмерную пылкость его темперамента. Разве все это были такие страшные преступления, которые заслуживали такого тяжкого наказания? Давно неслыханное разжалование кардиналов могло в глазах многих не быть оправдано высказанными мотивами, так как эти князья церкви вовсе не находились в открытом восстании против их главы.

Колонна начали борьбу с гордостью аристократов, сознающих свою силу. В тот же день, 10 мая, они держали фамильный совет в Лонггецце, замке, принадлежавшем аббатству Св. Павла, на берегу Анио, где раньше находилась Коллация. С ними были ученые-юристы, некоторые французские прелаты и трое монахов-миноритов, Фра Бенедетто из Перуджии, фра Диодати из Пренесте и фра Джакопоне из Тоди, ревностные приверженцы Целестина V, с согласия которого они основали на горе над Палестриной конгрегацию целестинцев-пустынников, но это разрешение было у них отнято Бонифацием. Фра Джакопоне был глубокомысленный мистик, страстный апостол последования Христу, поэт, обладавший достаточным талантом, чтобы сочинять едкие сатиры на папу, на lingua voltare, а по-латыни — знаменитый пасхальный гимн Stabat Mater. В составленном в Лонгтецце манифесте схоластический колорит которого изобличает, по-видимому, стиль Джакопоне, оба кардинала заявляли, что Бонифация VIII не следует признавать папой, так как Целестин V не мог отречься, и притом его отречение было результатом лживых интриг. Они апеллировали к собору; подобная апелляция, в первый раз заявленная Фридрихом II, была довольно опасна, так как она теперь исходила от самих кардиналов. Колонна распорядились публично объявить этот манифест в Риме и даже положить его на алтарь у Св. Петра. После этого они скрылись в Палестрину, куда папа 15 мая послал им вызов на суд и приговор, отнимавший у них их кардинальское звание. Они ответили вторым манифестом.

Когда Бонифаций принудил Целестина V окончить жизнь в заключении, то он правильно предвидел возможность раскола. Если бы его предшественник был еще жив, то теперь он стал бы страшным орудием в руках оппозиции. Но теперь Целестина уже не было в живых, и Бонифаций без труда мог указать на слабое место своих врагов. Эти же кардиналы его избрали, присутствовали в Риме при его короновании и в Цагароло торжественно признали его папой. Каким же образом они теперь высказывали взгляд, ставивший их в противоречие с самими собой? Гнев Бонифация разгорелся: 23 мая выпустил он вторую буллу, чтобы разгромить мятежников, теперь уже явных. Он отлучил от церкви, как схизматиков, обоих кардиналов, всех сыновей сенатора Иоанна и их наследников, объявил их лишенными чести, их имущества конфискованными и угрожал проклятием всем городам, которые могли бы дать им убежище. Положение его, однако, было небезопасно. Разжалование кардиналов оскорбляло всю священную коллегию; он поспешил успокоить ее изданием закона, очень возвышавшего достоинства кардиналов, налагавшего тяжелые наказания за оскорбление их и устанавливавшего, что они с этих пор наравне с королями могут одеваться в пурпур. Он отправился в Орвието, между тем как его враги вооружали свои замки для защиты. Решившись подавить раскол в зародыше, Бонифаций собрал войска под предводительством кондотьера флорентинца Ингирамо ди Бизанцо и родного брата Иакова Колонна Ландульфа, мстительное чувство которого побуждало сражаться со своими родственниками.

Сенатор Пандульф старался предупредить междоусобную войну и выступил посредником от имени римской общины. Он отправил послов сначала в Палестрину, а потом к папе. Колонна заявили, что они готовы покориться на условии сохранения их чести и восстановления могущества их дома; напротив, папа требовал безусловной покорности и сдачи крепостей. Когда переговоры не привели ни к чему, а в Палестрине были приняты послы из Сицилии, то Бонифаций повторил отлучение и даже обратился (14 декабря) с воззванием ко «всему христианству» идти в крестовый поход на его врагов, за что обещал отпущение грехов. В сущности, могущество папы не должно было казаться великим, если он принужден был снизойти до такой карикатуры крестовых походов и применить средство, когда-то направленное против великого императора, для борьбы с римскими оптиматами, владевшими рядом замков в Кампанье. Его война с двумя кардиналами, междоусобная война внутри церкви, показала миру упадок папства, наступление худших времен и понизила благоговение перед верховным главой религии. Нет такого знамени, вокруг которого не собрались бы люди, чтобы сделать из него эмблему своих желаний или мнений. И для этого крестового похода нашлись крестоносцы, так как он обещал добычу и казался направленным прямо против еретиков, каковыми были объявлены Колонна. Даже города Тосканы и Умбрии прислали ратников, и священная война против замков дома Колонна могла быть поведена энергично.

Скоро Колонна были побеждены, так как остались одинокими. Король Фридрих не прислал никакой помощи; гибеллины в Церковной области не восстали, а в Лациуме единичное восстание Иоанна Чеккано из дома Анибальди не имело значения. Римляне, возившие когда-то брата кардинала Иакова на триумфальной колеснице, остались нейтральными; горожане радовались ослаблению аристократического рода, а Савелли и Орсини воспользовались случаем повредить своим противникам, имениями которых они были потом награждены от папы. Войско крестоносцев начало осаду всех замков Колонна по обеим сторонам Тибра. Прежде других, уже летом 1297 г., сдался Непи. Этот город, бывший раньше свободным, принадлежал в это время Колонна; война партий, притеснения баронов и обеднение привели его к отчаянному решению продаться сильному покровителю. Таким образом, богатый кардинал Петр купил его 3 октября 1293 г. Шиарра и Иоанн Колонна из С.-Вито держались здесь храбро против осаждавших, но помощь, которую они могли по договору требовать от Вико и от Ангвильяры, обманула их; Непи был взят и отдан папой в ленное владение Орсини. В то же время крестоносцы напали на родовые владения Колонна в Лациуме: Цагароло, Колонна и другие замки были сожжены. Дворцы, принадлежавшие этому дому в Риме, были превращены в груды мусора. Только Палестрина оказывала сопротивление. В этом коренном местопребывании их рода Агапит и Шиарра вместе с обоими кардиналами успешно сопротивлялись. Рассказывают, что Бонифаций вызвал из монастыря знаменитого Гвидо де Монтефельтре, который за два года перед тем из-за пресыщения жизнью надел францисканскую рясу, — чтобы с помощью его гения найти дорогу к этому неодолимому циклопическому замку, и что старый гибеллин, убедившись в его неприступности, посоветовал папе взять его хитрыми обещаниями.

Палестрина сдалась на уговоры. В траурных одеждах, с веревкой на шее явились оба кардинала вместе с Агапитом и Шиаррой в Риети (в сентябре 1298 г.) и упали к ногам папы. Бонифаций VIII, окруженный своей курией, в короне, сидел на троне и величественно смотрел сверху вниз на покорившихся и признавших теперь его папой. Он помиловал их и назначил срок для полного окончания спора, до которого они должны были оставаться под надзором в Тиволи. Палестрина и все укрепленные места, принадлежавшие Колонна, были тотчас сданы. Ненависть папы к мятежникам, восставшим на его духовную власть, была теперь безгранична; он хотел сделать безвредным этот род, стремившийся к тирании в Риме, как Висконти в Милане. Наказание, к которому он немедленно присудил Палестрину, обнаружило его намерение. Странная судьба через долгий промежуток времени двукратно излила на этот знаменитый храм Фортуны одинаковую чашу гнева. Сулла, которому сдался Пренесте, сровнял город с землей; через 1400 лет тот же Пренесте сдался папе, и папа с древнеримской яростью тоже снес его с лица земли. Бонифаций дал своему викарию в Риме приказ разрушить Палестрину до основания. Когда Барбаросса, сто лет тому назад разрушивший чуждый ему Милан, или Аттила, в древние времена разгромивший Аквилею, справедливо кажутся варварами, каким именем должен быть назван папа, который в 1298 году хладнокровно разорил город находившийся перед воротами Рима и бывший одним из семи древних епископств римской церкви?

Палестрина находилась тогда, как и теперь, на середине горы, покрытой зеленеющими оливковыми и лавровыми деревьями. Вершину горы венчала Рокка С.-Пиетро, цитадель с башнями, обнесенная первобытно-древними циклопическими стенами, где сидел в цепях Конрадин. Там же были дворцы и много домов. Ниже этой крепости террасообразно спускался обнесенный крепкой стеною город, построенный из развалин храма Фортуны Суллы. В нем находились многие древние дворцы и еще сохранились значительные остатки этого храма. Главный дворец был отчасти античной постройки, которая приписывалась Юлию Цезарю, основываясь на форме буквы С, которую он имел уже и тогда, подобно тому как и нынешний дворец построен в виде такой же кривой линии. С ним соединен был составлявший лучшее украшение города круглый храм, посвященный святой деве, похожий на римский Пантеон, основанием которого служила мраморная лестница во сто ступеней такой ширины, что по ней можно было спокойно въехать верхом. Другие античные памятники, много статуй и бронзовых вещей из неисчерпаемого богатства цветущего периода Пренесте сохранились под охраной любивших искусство Колонна, собравших в своем дворце роскошь того времени, сокровища древности и документы их дома. Все это погибло в несколько дней; пощажен был только собор С.-Агапита. На развалинах проведен был плуг и посыпана соль, подобно тому, говорил со страшным спокойствием папа, как это сделано было на месте древнего африканского Карфагена. Бонифацию VIII, по-видимому, нравилось подражать образу действий древнего римлянина и принимать на себя ветхозаветный вид разгневанного Иеговы. Его перуны были не только театральными: он в самом деле разрушил один из древнейших городов Италии, который, подобно Тускулуму, погиб еще в своем античном виде, хотя он потом и был кое-как снова выстроен.

Подобно тому как Сулла поселил на равнине разрушенного города военную колонию, Бонифаций приказал несчастным его жителям, все частное имущество которых он отобрал в казну, строиться рядом. Они построили хижины на низменном месте, где теперь находится Мадонна делль Аквила; папа дал этому месту название Civitas Papalis и перенес в него местопребывание Палестрине кого кардинала-епископа. В июне 1299 г. он назначил Теодориха Райнерия из Орвието, своего римского викария, епископом нового города, жителям которого он возвратил их имущества в виде лена; но уже весной 1300 г. он, как разгневанный тиран, снова разрушил только что построенное поселение, после чего его жители переселились в другие места и рассеялись. Несмотря на это, Бонифаций вовсе не был врагом городских общин; в числе его актов есть многие, доказывающие, что он добросовестно уважал права городов и великодушно защищал многие общины от притеснений провинциальных легатов.

На варварское разрушение и потерю их имущества Колонна ответили криком отчаяния и злобы. Они громко обвиняли папу в вероломстве; они утверждали, что их подчинение состоялось в силу договора, заключенного римлянами и кардиналом Боккамаци, по которому папское знамя должно было быть водружено на их укреплениях, но последние должны были оставаться в целости. Верность их показаний оспаривал еще в 1311 г. в Авиньоне кардинал Франческо Гаэтани, утверждая, что их покорность состоялась не в силу капитуляции, а безусловно и после сдачи укреплений. И тогда уже суждение об образе действий папы было различно; голос народа признавал измену, и это мнение навсегда было закреплено Дантом. Верно то, что Колонна были обмануты обещаниями, сделанными им от имени папы. Теперь они уже боялись даже за свою жизнь. Говорили, что Стефан, также покорившийся, будет убит подкупленными иоаннитами; и он, и другие члены его дома избежали папского суда бегством, после чего Бонифаций еще раз подверг их отлучению. Он наложил на них опалу, запретил всем городам и странам принимать их к себе, конфисковал их имения и передал большую часть их римским аристократам, в особенности Орсини. В погибель был увлечен также Иоанн Анибальди ди Чеккано, а несчастный фра Джакопоне до самой смерти Бонифация VIII томился в темной тюрьме в Палестрине, откуда он напрасно в трогательных стихах умолял неумолимого папу о прощении.

Колонна бежали кто в одну, кто в другую сторону; свирепый Шиарра скитался, как в древности Марий, по лесам и болотам; рассказывают, что пираты поймали его на марсельском берегу и приковали его к судовой скамье, пока он не был выкуплен французским королем. Оба кардинала скрывались в Этрурии или Умбрии у дружественных им гибеллинов. Стефан искал себе убежища в Сицилии. Но так как он и там не был в безопасности, то переселился к английскому и французскому дворам. Этот благородный человек, бежавший от безграничного гнева нелюбимого миром папы, был принимаем с честью везде, где он появлялся; он представлял собой образец римского изгнанника, так что льстивший ему Петрарка сравнивал его со Сципионом Африканским. Мы еще встретимся с этим знаменитым римлянином в истории города Рима, уже во время трибуна Кола ди Риенцо, когда он уже в глубокой старости стоял на могиле своего несчастного врага Бонифация, а также и на могилах своих детей.

Глава VI

1. Столетнее юбилейное торжество в Риме. — Рихард Анибальди из Колизея и Джентилис Орсини, сенаторы, 1300 г. — Тосканелла подчиняется Капитолию. — Данте и Иоанн Виллани в качестве паломников в Риме

Бонифаций VIII пережил еще один великий триумф, раньше чем подвергся тяжелым испытаниям в борьбе. Он открыл наступление XIV века ставшим знаменитым паломническим торжеством. Столетний юбилей в Древнем Риме сопровождался блестящими играми, но воспоминание об этом исчезло, и нет никакого известия о том, чтобы конец или начало столетия в христианском Риме когда-либо торжествовалось церковным праздником. Массовые паломничества к св. Петру приостановились во время крестовых походов; после их прекращения прежнее стремление народов снова возникло и направило их к гробницам апостолов. Правда, в этом благочестивом стремлении значительная доля принадлежала умному образу действий римского духовенства. В Риме начали около Рождества 1299 г. (а праздником

Рождества по летосчислению римской курии заканчивался год) ходить толпами к Св. Петру как из города, так и из провинции. Слух об отпущении грехов и о паломничестве в Риме распространился по свету и возбудил в нем движение. Бонифаций чал форму и санкцию этому все усиливавшемуся движению, обнародовав 22 февраля 1300 г. юбилейную буллу, которая обещала полное прощение грехов всем тем, кто в течение года посетит базилики Св. Петра и Павла. Паломничество должно было продолжаться для местных жителей тридцать дней, а для чужестранцев пятнадцать. Только враги церкви были исключены: такими врагами папа считал Фридриха Сицилийского, Колонна и их сторонников и, странным образом, всех христиан, имевших торговые сношения с сарацинами. Таким образом, Бонифаций воспользовался юбилеем, чтобы публично заклеймить своих противников и устранить их от сокровищницы христианской благодати.

Прилив паломников был беспримерный. Рим день и ночь представлял зрелище армии входящих и выходящих богомольцев. Наблюдатель этой знаменательной сцены, поместившись на каком-нибудь высоком месте в городе, мог видеть, как с юга и севера, с востока и запада по старинным римским дорогам шли, как во время переселения народов, толпы людей, а смешавшись с ними, он был бы в затруднении определить их отечество. Шли итальянцы, провансальцы, французы, венгерцы, славяне, немцы, испанцы, даже англичане. Италия предоставила странникам свободу движения по дорогам и установила Божий мир. Они приходили в плащах пилигримов или в национальных одеждах их стран, пешком, верхом или на телегах, на которых везли усталых и больных или на которых были нагружены их пожитки; встречались столетние старики, сопровождаемые их внуками, и юноши, которые, как Эней, несли в Рим на плечах отца или мать. Они говорили на разных языках, но пели молитвенные песнопения на одном языке церкви, и их страстные стремления имели одну и туже цель. Когда в освещенной солнцем дали показывался им темный лес башен священного города, они поднимали радостный крик «Roma, Roma!», как мореплаватели, после долгого путешествия открывавшие выступающую из моря землю. Они бросались на землю, чтобы молиться, и вставали со страстным криком: «Святые Петр и Павел, помилуйте нас!» У городских ворот их встречали земляки и городские попечители, заведовавшие продовольствием, чтобы указать им помещение, но раньше того они отправлялись к храму Св. Петра, всходили на коленях по лестнице преддверия и затем в экстазе падали на землю у апостольской гробницы.

Целый год Рим представлял из себя паломнический лагерь, кишащий народом и оглашаемый вавилонским смешением языков. Говорят, что ежедневно в него входили и из него выходили 30 000 богомольцев и что каждый день в городе находилось 200 000 чужестранцев. Площадь, занимаемая Римом, в первый раз после долгого времени была снова вся заселена, хотя и не совсем заполнена.

Образцовое управление заботилось о порядке и о дешевизне жизни. Год был плодородный; Кампанья и ближайшие провинции присылали провизию в изобилии. Бывший в числе паломников хроникер рассказывает: «Хлеб, вино, мясо, рыба и овес были на рынке в изобилии и были дешевы; сено, напротив, очень дорого. Квартиры были так дороги, что я за свою постель и за стойла для моих лошадей должен был ежедневно уплачивать торнский грош, кроме стоимости овса и сена. Когда я в сочельник уезжал из Рима, то видел огромные толпы уходящих паломников, которых никто не мог бы сосчитать. Римляне определяли общее их число в миллиона мужчин и женщин. Не раз я видал, что мужчины и женщины были за таны под ногами, и сам я несколько раз с трудом избегал этой опасности» Дорога, которая вела из города через мост Ангела к Св. Петр у была слишком тесна, поэтому в стене недалеко от древнего надгробного памятника Meta Romuli проделали новую дорогу к реке. Для предупреждения несчастных случаев было установлено, чтобы идущие вперед шли по одной стороне моста, а возвращающиеся — по другой; мост в то время был застроен лавками и разделялся вдоль на две половины. Процессии безостановочно шли к Св. Павлу за воротами и к Св. Петру, где показывали уже тогда высокопрославленную реликвию — смоченный потом платок Вероники. Каждый богомолец клал жертвенный дар на алтарь апостолов, и тот же хроникер из Асти утверждает, как очевидец, что у алтаря Св. Павла днем и ночью стояли два клирика с граблями в руках, которыми они сгребали нечетное количество денег. Сказочный вид духовных лиц, которые с улыбкой гребли деньги, как сено, давал повод злобным гибеллинам утверждать, что папа только для денежной прибыли и учредил юбилейный год. И в самом деле Бонифацию нужно было много денег, чтобы покрывать издержки своей войны с Сицилией, которая поглощала неисчислимые суммы. Если бы монахи у Св. Павла вместо медной монеты находили золотые флорины, то, конечно, они собрали бы баснословные богатства; но горы денег у Св. Павла и у Св. Петра состояли большей частью из мелкой монеты, пожертвованной бедными богомольцами. Кардинал Иаков Стефанески особенно отметил это и жаловался на изменившиеся времена; теперь жертвовали только бедняки, а короли, не похожие на трех волхвов, не приносили больше даров Спасителю. Юбилейный доход был однако довольно значителен, так что папа мог из него уделить обеим базиликам капитал для покупки имений. Так как в обыкновенные годы дары, приносимые паломниками к Св. Петру, достигали 30 400 золотых гульденов, то можно себе представить, насколько значительнее должны были быть барыши великого юбилейного года. «Дары паломников, — писал флорентийский летописец, — дали сокровища церкви, и все римляне разбогатели от продажи товаров».

Действительно, юбилейный год был для них золотым годом. Поэтому они любезно относились к паломникам, и нигде не было слышно о каком-нибудь насилии. Когда гибель дома Колонна восстановила в Риме врагов против папы, то он обезоружил их чрезвычайными выгодами, приобретенными римлянами, которые постоянно жили только на деньги чужестранцев. Римскими сенаторами были в это время Рихард Анибальди из Колизея (из которого Анибальди уже вытеснили Франджипани) и Джентилис Орсини, имя которого можно еще и теперь прочесть на одной надписи в Капитолии. Благочестивое одушевление паломничества не помешало этим правителям вести войны по соседству; они предоставили пилигримам молиться у алтарей, а сами под знаменами Рима пошли против Тосканеллы и покорили этот город под власть Капитолия.

Можно себе представить, какая масса реликвий, амулетов и изображений святых была продана за это время в Риме, а также как много остатков древности, монет, гемм, колец, скульптурных вещей, мраморных обломков и рукописей унесено было пилигримами в их отечество. Когда эти странники достаточно удовлетворяли свои религиозные потребности, они обращали свои удивленные взоры на памятники древности. Античный Рим, который они обходили с книгой Mirabilia в руках, оказывал на них свое чарующее действие. В 1300 г. эту классическую мировую сцену оживляли, кроме воспоминаний древности, и иные воспоминания о деяниях пап и императоров, начиная с Карла Великого. И человек, восприимчивый к голосу истории, мог быть сильно охвачен им именно тогда, когда толпы пилигримов изо всех стран являлись в этом величественном мире развалин живыми свидетелями вечного значения Рима для человечества. Едва ли можно сомневаться в том, что и Данте в эти дни был в Риме и что луч от них пал на его бессмертное творение, которое начинается в Пасхальную неделю 1300 г. Образ мирового города воспламенил душу и другого флорентинца. «Я тоже участвовал, — пишет Джованни Виллани, — в этом благословенном паломничестве в священный город Рим, и когда я увидел в нем великие и древние предметы и прочитал историю великих дел римлян, описанных Вергилием, Саллюстием, Луканом, Титом Ливием, Валерием, Павлом Орозием и другими мастерами-историками, то я воспринял от них слог и форму, хотя как ученик, и недостоин был совершить такое великое дело. Таким образом, в 1300 г., возвратившись из Рима, я начал писать эту книгу во славу Божию, святого Иоанна и в честь нашего города Флоренции». Плодом творческого возбуждения Виллани была его история Флоренции, самая большая и самая наивная хроника, которую создала Италия на своем прекрасном языке. И многие другие талантливые люди могли в это время получить в Риме плодотворные впечатления.

Для Бонифация юбилей был настоящей победой. Прилив народа из всех стран в Рим показал ему, что вера человечества еще видела в этом городе священный храм связующий весь мир. Величественный праздник примирения казался потоком благодати, пролившимся на его собственное прошлое и потопившим в забвении ненавистные воспоминания о Целестине V, о войне с Колонна и все обвинения, возведенные на него врагами. В эти дни он мог в излишестве чувствовать такую полноту почти божеской власти, как едва ли какой-нибудь из бывших до него пап. Он занимал высший престол Западной Европы, украшенный добычей, взятой у империи; он был «наместником Бога» на земле, догматическим верховным главой мира, державшим в своих руках ключи благословения и погибели; он видел тысячи людей приходящих издалека к его трону и повергающихся перед ним в прах, как перед высшим существом. Он не видал только королей. Кроме Карла Мартелла, ни один монарх не явился в Рим, чтобы в качестве верующего получить прощение грехов. Это показывало, что вера, давшая когда-то победу в битвах Александру III и Иннокентию III, иссякла при королевских дворах.

Бонифаций VIII окончил достопамятный праздник в Рождественский сочельник 1300 г. Этот год составляет эпоху в истории папства и Рима, потому что за этим восторженным, торжественным годом последовал, как ужасная его противоположность, трагический конец папы, падение папства с его высоты и погружение города Рима в ужасное одиночество.

2. Победы Фридриха в Сицилии. — Бонифации призывает Карла Валуа в Италию. — Империя. — Адольф и Альбрехт. — Тоскана. — Белые и черные. — Данте в Ватикане. — Неудача Карла Валуа. — Мир в Кальтабеллоте. — Борьба Бонифация с Филиппом Красивым. — Булла Clericis Laicos. — Сожжение буллы в Париже. — Франция против папы. — Ноябрьский собор в Риме. — Французский парламент апеллирует ко Вселенскому собору. — Папа признает Альбрехта Австрийского. — Унижение империи

С начала XIV века счастье отвернулось от Бонифация. Король Фридрих, в лице которого воскрес новый Манфред, защищал Сицилию своей собственной силой и готовностью народа к жертвам против массы противников. Папа хотел еще сделать одно большое усилие, чтобы восстановить на острове верховную власть церкви. Покинутый Иаковом Арагонским и недовольный слабостью Карла II, которому он посылал предписания, как будто бы он сам был владетелем Неаполя, он призвал на помощь второго Анжу, брата Филиппа, короля французского. Второй папа еще раз призывал французского принца к вмешательству в дела Италии; поэтому гневный приговор Данте над Бонифацием имел свое справедливое основание в появлении этого чужестранца в его отечестве. Карла Валуа, графа Анжуйского, привлекали большие обещания: в награду за его будущие подвиги, покорение Сицилии и итальянских гибеллинов он должен был получить римское сенаторство и вместе с рукой Екатерины де Куртенэ, которая раним е отвергла молодого Фридриха, наследовать претензии ее дома на Византию. Граф прибыл с наемными солдатами и авантюристами и поспешил к папе в Ананьи, куда явился также и Карл II со своими сыновьями. Они сговорились насчет похода, и Бонифаций назначил Валуа (3 сентября 1301 г.) генерал-капитаном церковного государства, а также князем-миротворцем в Тоскане, так что на деле повторялись времена первого Анжу.

Наместничество в Тоскане, которую папа хотел теперь взять во владение церкви он передал ему вследствие вакантности престола империи, находившейся в совершенном бессилии. В коротких словах, положение дел в ней было следующее: после смерти Рудольфа корона Германии была отдана безвластному, но храброму графу Адольфу Нассаускому. Его соперник Альбрехт Австрийский, сын Рудольфа, употребил несколько лет на то, чтобы склонить немцев к отпадению от своего противника, который после его низложения имперскими чинами 2 июля 1298 г. потерял корону и жизнь в битве при Гелльнгейме. Альбрехт вступил на престол 24 августа того же года, однако Бонифаций, согласие которого не было испрошено, отказал Альбрехту в признании, тем более что последний заключил союз с Филиппом Французским. Он смотрел на него как на государственного преступника и убийцу короля; он даже потребовал его к своему суду и запретил всем имперским князьям признавать его римским королем. Рассказывают, что Бонифаций принял германских послов в театральной позе, сидя на троне, с короной на голове и с мечом в руке, и что он гневно крикнул им: «Я, я император». В письме к герцогу Саксонскому он предлагал, чтобы тот поддержал его переговоры с Альбрехтом Австрийским, от которого он требовал уступки Святому престолу имперских прав на Тоскану. В этом письме он говорил, что всякая честь, достоинство и всякое владение Римской империи имеет своим источником милость папы. Вероятно, он подал Карлу Валуа надежду и на получение римской короны, если он будет служить его намерениям.

Валуа не имел ни одного из тех качеств, которые доставили первому Анжу обладание королевством. Он играл в Италии несчастную роль. Сначала папа послал его в Тоскану, где в это время произошел переворот, имевший тяжелые последствия. Гвельфская Флоренция, находившаяся тогда в самом цветущем состоянии, разделилась на партии Донати и Черки, на белых и черных, из которых первая из Умеренных гвельфов превратилась в гибеллинов. Бонифаций послал туда кардинала Матеуса де Акваспарта; но этот легат, встреченный насмешками господствовавших тогда белых, покинул город, наложивши на него интердикт. Данте дал этой флорентийской борьбе бессмертное выражение, и из бурь, происходивших в маленькой Республике, которые раньше затерялись бы как беглые мгновения в мировой истории, создалось величайшее поэтическое творение христианского периода. Очень интересно представить себе Данте перед Бонифацием VIII — самый глубокомысленный ум Средневековья перед последним величественным средневековым папой. Данте прибыл в Рим в качестве депутата от флорентийских белых, чтобы действовать против черных при папском дворе; с этого времени (1301 г.) он уже не видал более своего родного города и до самой смерти блуждал в изгнании. Выступления Данте в Ватикане, его речи, его заблуждения, суждения о Бонифации остались незамеченными; но скоро после того поэт, как судья мертвых, ввергнул гордого папу в свои поэтический ад, и это фантастическое, страшное место вечного наказания сделалось силой его гения действительным местом казни в истории.

Старания белых снова установить единство в их родном городе и устранить вмешательство в их дела чужестранца не удались. Черные представили папе, что их противники работают на руку его врагам, и Валуа, призванный из Нери, вступил 1 ноября 1301 г. во Флоренцию. Гибель счастья прекрасного города и предательское изгнание белых было следствием этого вмешательства. Тоскана разделилась на две партии, и поддержка, которую папство имело до сей поры от тамошних гвельфов, была теперь потеряна. Эгоистическое покровительство, оказываемое Бонифацием одной партии, скоро получило свое отмщение. Оказавшийся неспособным во Флоренции, которую он оставил в состоянии смуты, Валуа прибыл весной 1302 г. в Рим, где он не получил должности сенатора. Затем он отправился в Неаполь, чтобы стать во главе большого предприятия против Сицилии, которое папа снарядил на средства церковной казны. Здесь он тоже не был счастливее, так как Фридрих истребил неприятельское войско в мелкой войне и достиг неожиданного мира. По договору в Кальтабеллоте (31 августа 1302 г.) он был признан пожизненным королем Сицилии и женился на Элеоноре, дочери Карла II, наследникам которого он обещал передать после своей смерти владение островом. Это обещание, не подтвержденное сицилийским парламентом, никогда не было выполнено. Бонифаций отказывался дать свое согласие на мир, в котором не было обращено внимания ни на церковь, ни на него самого. Потом, однако, он подтвердил его с условием, что Фридрих признает себя ленником церкви; но Фридрих никогда не платил ей дани. Сознание могущества папы уже ослабело в это время. Другая, более важная борьба, к которой он был принужден в силу принципа римской церкви, разразилась теперь, и в этой короткой, но важной в мировой истории борьбе Бонифаций VIII бил побежден.

Борьбу против чрезмерности власти церкви, в которой погибли Гогенштауфены после того, как они потрясли основные твердыни папства, предпринял теперь французский монарх. Это событие сделалось одним из важнейших переворотов в церковном и государственном мире. В течение всего Средневековья Франция была убежищем и вернейшей защитницей папства; она содействовала падению Гогенштауфенов, заменив немецкое влияние в Италии и в Риме своим собственным. Но когда папы сделали членов французского королевского дома на итальянском престоле протекторами церкви, то слабость их была наказана в силу того постоянно проявляющегося закона, что покровители превращаются в завоевателей. С появлением Карла Анжуйского папство было на деле постепенно захвачено Францией, пока наконец Святой престол был перенесен в устье Роны и в течение 70 лет был занят французами. Столкновение церковных притязаний с национальной гордостью Франции было неизбежно, когда Бонифаций VIII, в условиях века, уже ушедшего вперед, сделал попытку обратить основы папского миродержавства против покровительствующей силы. Германская империя была побеждена папами потому, что она не имела под собой практического основания; но спор с папой французского короля был борьбой государственного права против церковного права на почве национальной монархии, защищаемой земскими чинами. Продолжительная реакция государственной идеи против европейского церковного права, проникшего во все гражданские и экономические отношения, есть вообще важнейший мотив в средневековой истории; он является в каждом ее периоде под различными формами и названиями, в особенности в споре за инвеституру и в борьбе Гогенштауфенов, затем продолжается в Реформации, во французской революции и остается заметным даже в новейших конкордатах и в колебаниях нашего времени.

В то время во Франции царствовал Филипп Красивый, внук того Людовика IX, которого сам Бонифаций VIII в 1297 г. причислил к лику святых. Это был талантливый и честолюбивый государь, бессовестный деспот, но один из основателей французской монархии. Такой человек был как раз способен противостать вызывающей гордости такого папы, как Бонифаций VIII. Вмешательство папы в войну Франции с Англией, в которой он надеялся занять положение судьи, инвеституры и взыскание церковной десятины поссорили Филиппа с римской курией. В защиту церковного иммунитета вообще Бонифаций издал 25 февраля 1296 г. буллу Clericis Laicos — торжественное запрещение всем духовным лицам и общинам давать подарки или платить подати мирянам без папского дозволения. Эта булла всего тяжелее отразилась на короле Филиппе, который нуждался для своих фландрских и английских войн в денежной помощи духовенства и в своем безденежье принужден был прибегать к постыдной фальсификации монеты. Он ответил запрещением вывоза денег из Франции, которое было не менее тяжело для Рима.

Когда эта буря благодаря уступчивости папы утихла, началась в 1301 г. другая, еще сильнее. Причиной ее были противоречия между духовными и светскими имущественными правами и по вопросу об управлении вакантными бенефициями, на которые французская корона предъявляла претензию, как на регалии. Папский легат был арестован и привлечен к суду; парламент присоединился к насильственному поступку короля, после чего Бонифаций 5 декабря обратился к королю с буллой, которая возмутила всю Францию. Он упрекал Филиппа за его насилие над правами церкви; высказывал ему, что папе от Бога предоставлена абсолютная полнота власти над королями и королевствами; остерегал его против заблуждения, что над ним нет никого высшего; предлагал ему удалить своих дурных советников и приглашал французское духовенство прибыть 1 ноября 1302 г. в Рим на собор для решения вопроса, прав или неправ был король. Буря раздражения поднялась при французском дворе; ученые юристы, в том числе Пьерр Флотте и Гильом де Ногаре, усиливали гнев короля своими речами, а может быть, также и вымышленными писаниями папы; кричали, что Бонифаций намеревается сделать свободную Францию вассальной страной. Папская булла 11 февраля 1302 г. была публично сожжена в Париже в соборе Notre Dame, и уничтожение ее было возвещено герольдом при трубных звуках. Это пламя, впервые истребившее папскую буллу, было историческим событием. Легат был изгнан с позором; королевским указом, как во времена Фридриха II, было запрещено клиру ехать на собор. Собравшийся 10 апреля в церкви Notre Dame парламент представителей трех сословий подтвердил эти решения; Дворянское и городское сословие сами предложили свою поддержку, а епископы, которые уже находились в отношении подданства к королю, волей-неволей подчинились его приказанию. В первый раз еще духовенство какой-нибудь страны покинуло папу и стало на сторону светского государя. Когда Бонифаций получил письма, в которых галликанская церковь выступала против его утверждения, что папа и в светских делах стоял выше королей, и просила освободить ее представителей от путешествия в Рим, то он мог понять, что перед ним открылась пропасть. Однако он уже не мог отступить назад без того, чтобы не уничтожить морально в глазах света папскую власть; он должен был попытаться разбить объединяющуюся французскую монархию, как его предшественники разбили делавшуюся абсолютной империю Гогенштауфенов.

На ноябрьском соборе в Латеране, на который явились лишь немногие из французского духовенства, Бонифаций обнародовал буллу Unam Sanctam. В ней он соединил все положения своих предшественников о божественной власти пап и все их захваты власти, бывшие в течение многих столетий до него, в одном безумно дерзком изречении: «Мы заявляем, что в силу необходимости спасения римскому папе подчинена всякая тварь человеческая». Этот догмат он сделал венцом воздвигшегося до неба здания римской иерархии. Однако же провозглашение папской судебной власти на земле осталось в устах Бонифация VIII лишь бессильным словом, хотя этот взгляд повторялся еще в Авиньонском периоде и вызвал в сферах теологии и юриспруденции целую бурю рассуждений, которые еще и в наше время не вполне закончены. Когда попытка примирения не удалась и папа грозил отлучением, то Филипп для борьбы со своим врагом воспользовался государственными сословиями: первый действительный государственный парламент Франции низвергнул кичливое папство. Он заседал в Лувре 13 июня 1303 г. Наиболее почетные магнаты явились в качестве обвинителей папы. Обвинения, возводимые ими на более чем восьмидесятилетнего старика, были по большей части столь нелепы, что в них нельзя видеть чего-либо другого, кроме выражения прорвавшейся ненависти. Однако тот факт, что национальный парламент привлекал к обвинению папу и апеллировал против него ко Вселенскому собору, имел серьезное значение и грозил тяжелыми последствиями. Несколькими годами раньше два кардинала требовали того же папу к ответу перед собором, теперь то же делали представители великой, строго католической нации. Таким образом, против принципа папского единовластия была вызвана власть, к которой когда-то в первый раз обратился Фридрих II. Вся Франция во всех своих духовных и светских корпоративных учреждениях повторила эту апелляцию.

Бонифаций видел приближение страшной катастрофы; он не потерял мужества но в своем ослеплении он обманывался относительно границ папского могущества. Только его собственный пример и поражение папства, которое должны были признать за факт его непосредственные преемники, уяснили миру действительное положение вещей. Папство было побеждено потому, что оно было неспособно привлечь к себе Италию после падения империи и осуществить гвельфский принцип. Папы отказались от великой национальной политики Александра III и Иннокентия III. Чтобы низвергнуть Гогенштауфенов, они призвали в Италию иностранных монархов, но не могли разрешить противоречий между гвельфами и гибеллинами. Политический идеал курии не укоренился на почве Италии; гвельфская идея казалась большому числу итальянцев революционным новшеством; они тем менее уважали папство, что видели его вблизи.

Бонифаций готов был уже искать в немецкой империи защиты против Франции, и Альбрехт с большими обещаниями предложил ему свои услуги, вследствие чего папа нашел государственного изменника и убийцу короля достойным римской короны. Он признал его 30 апреля 1303 г., но обращался с ним свысока, как с умоляющим грешником, которого он миловал по праву, а римскую корону давал только по своей милости. Разрешив его от всех союзов с иностранными королями, он особенно обеспечил себе его помощь против Филиппа Красивого. Нюрнбергские грамоты 17 июля 1303 г. представляют самые жалкие свидетельства рабского подчинения имперской власти папству. Римский король, не краснея, признавал, что один папа может даровать императорскую корону, что курфюрсты пользуются лишь переданным от папы правом избрания императора, что все, чем обладает император империя, происходит лишь из папской милости. Он обещал не посылать в итальянские имперские земли никакого наместника без согласия Святого престола и даже унизился до обещания не допускать без позволения папы избрания в римские короли которого-либо из своих сыновей от сводной сестры Конрадина. До такого глубокого унижения пала империя в лице одноглазого, умственно ничтожного сына Рудольфа! Глава империи, наследник Гогенштауфенов, признавал себя ленником папы в то самое время, когда французский король призывал папу к ответу перед Вселенским собором за его заявление о том, что королевская власть подчинена Святому престолу. Это послужило еще одним основанием для заблуждения Бонифация VIII относительно своей действительной силы.

3. Французский план низвержения папы. — Шиарра и Ногаре являются в Италию. — Заговор латинских баронов. — Сведения о том, как было основано в Лациуме могущество дома Гаэтани. — Катастрофа в Ананьи. — Возвращение папы в Рим. — Его отчаянное положение в Ватикане. — Его смерть, 1303 г.

Когда императоры хотели свергнуть пап, бывших их врагами, то они являлись в своем качестве римских императоров с войском и начинали открытую войну; французский король не имел никакого подобного титула для того, чтобы идти в поход против папы, и прибегнул к недобросовестному нечаянному нападению, чтобы заставить умолкнуть своего противника. Это нападение на Бонифация VIII в его собственном родном городе Ананьи, произведенное наемными слугами иностранного деспота и вступившими с ним в заговор латинскими баронами, было фактом неслыханным в истории пап. Изгнанных членов дома Колонна Филипп принял при своем дворе; они обостряли его гнев, а он пользовался их жаждой мести для своих целей. В феврале 1303 г. был выработан план захватить папу, увезти его и представить на суд в Лионе. Гильом де Ногаре из Тулузы, доктор права, раньше бывший профессором в Монпелье, а теперь вице-канцлер Филиппа, принял на себя выполнение покушения. 12 марта в присутствии короля состоялось в Лувре собрание, в котором приняли участие некоторые прелаты; Ногаре обвинял перед ними папу. Вскоре после этого министр уехал в Италию с полномочиями от короля, в которых в общих выражениях одобрялось его предприятие. В замке Стаджия, около Поджибонци, принадлежавшем флорентийскому банкиру Мусчиато, тоже участвовавшему в заговоре, был по соглашению с Шиарра намечен план действий. Заговорщики были снабжены векселями на банкирский дом Перуцци и не жалели золота для подкупа друзей и врагов ничего не подозревавшего папы, так как Ногаре придавал себе такой вид, будто он прислан для переговоров с ним.

Французский министр старался, но тщетно, вовлечь в заговор даже неаполитанского короля; столь же бесплодны были усилия его агентов у римлян. Но его золото нашло себе доступ в замки Кампаньи. Прежде всего Ногаре удалось приобрести для себя содействие ферентинского военачальника Ринальдо де Супино, у которого папский родственник отнял замок Треви и другие имения. Почти весь Лациум принял участие в заговоре. Непотизм папы получил свое отмщение именно в Лациуме, где Гаэтани основали свое господство большей частью на притеснении прежних владельцев. Для понимания падения Бонифация VIII важно, а вместе с тем и поучительно для уяснения отношений баронов того времени указать на примере Гавани на гигантское возрастание одного родственного папе дома.

Несчастьем дома Колонна папа воспользовался для поддержания своего семейка силы, что произошло главным образом между 1297 и 1303 гг., и на средства церковной казны. Хотя Мартин IV и Николай IV запретили продажу имений в Кампанье римским баронам с целью задержать возрастание земельной аристократии, но Бонифаций отменил это запрещение в пользу своего племянника Петра. Центром владений Гаэтани в Лациуме (он и теперь еще остается принадлежностью этого дома) были Сермонета, на склоне Вольских гор, затем Норма и Нинфа, самые древние владения, подаренные церкви византийским императором. Сермонета, в древности Сульмона, от которой Гаэтани получили теперь свой герцогский титул, принадлежала Анибальди, которые 16 июня 1297 г. продали Петру Гаэтани за 34 000 золотых гульденов этот замок, возле Бассано и С.-Донато, около Террачины. Норму Бонифаций, еще будучи кардиналом, купил 2 января 1292 г. у Иоанна Иорани за 26 000 золотых гульденов. Нинфу, на краю Понтинского болота, граф Петр приобрел 8 сентября 1298 г. за удивительную для того времени сумму в 200 000 золотых гульденов; таким образом, настоящее родовое владение Гаэтани было округлено приобретением Сермонеты, Нормы и Нинфы. Нинфа была, да и теперь еще есть самая большая латифундия во всем Лани уме; она простиралась от Вольских гор через болота, с башнями, дворцами, озерами и лесами до морского берега и еще на сто миль далее в море. Римская церковь, Колонна, Франджипани, Анибальди, многие другие собственники и городские общины имели свои доли в правах на Нинфу; но уже в 1279 г. Лоффред и его сын Петр Гаэтани выкупили доли частных собственников. Община тоже передала свои владетельные права Петру 11 февраля 1298 г. Если один барон был достаточно богат, чтобы заплатить наличной золотой монетой 200 000 з. гульденов или 6.30 000 талеров (что по тогдашней стоимости денег равняется по меньшей мере теперешним 4 миллионам талеров), то можно судить, какие богатства уже тогда накоплялись в руках плоских не потоп. Бонифаций укрепил Нинфу за своим племянником также и от имени церкви, как вечный фамильный лен, но с запущением на каком бы то ни было основании уступать ее опальным членам» дома Колонна. Петр построил там великолепный замок с громадной башней, которая еще и теперь, наполовину разрушенная и обвитая плющом, отражается в болотах Нинфы. Неутомимый Непот купил в 1301 г. у Рихарда Анибальди башню милиции в Риме и замок С.-Феличе на мысе Цирце: он действовал в этом случае, как и в Летуре, в видах расширения своих владений в Террачине, чтобы таким образом сделаться владетельным князем латинской Маритимы. Древний замок Цирце. называвшийся в Средние века Рокка Чирчеджия и Каструм Санкти Фелицис, как и в настоящее время, был спорным или делился между церковью, городом Террачиной, Франджипани и другими владельцами. Иннокентий III присоединил его к владениям церкви; позже он достался тамплиерам, имевшим свой орденский монастырь Св. Марии на Авентине, которые променяли его бывшему потаи кардиналом Иордан у Конти; затем замком Цирце владели Анибальди. После них купил его граф Петр 23 ноября 1301 г. за 200 000 золотых гульденов. Половину Астуры он около этого же времени приобрел за 30 000 золотых гульденов от Франджипани, но уже в 1304 г. он должен был снова отказаться от этого владения. Будучи владельцем такой обширной области в Маритиме, могущественный граф желал теперь приобрести укрепленные места также и по ту сторону Вольских гор, где находилась родина его фамилии — Ананьи, и в Сабине. 15 августа 1299 г. он приобрел Карпинето Латеранского капитула за ежегодный оброк всего в один золотой гульден; замок Треви и том же году — у наследников Райнальда и Беральда за 20 000 полотых гульденов, 15 декабря 1299 г. за неизвестную сумму замок Скулькола Адинольфа де Супино, наследника старинного дома Гальвана и Конрада.

Таким образом, счастливый Непот на денежные средства, которые в настоящее время равнялись бы 7 миллионам талеров, в четыре только года составил свое тинское владение. Папа содействовал его приобретению во время борьбы с Колонна и после их падения, к которому была припутана также одна ветвь Анибальди. чтобы силой своего собственного дома воспрепятствовать мстительным планам Колонна. Буллой от 10 февраля 1303 г. он утвердил прекрасную баронскую область за «своим возлюбленным сыном Петром Гаэтани, своим племянником, графом Козертским и господином городских милиций». В этой булле он отменял вышесказанные запреты Мартина IV и Николая IV, с удовольствием перечислял местности, которые его непот приобрел покупкой, дарением или меной; укреплял их навсегда за его наследниками и давал ему право приобретать еще другие имения. Столь внезапно образовавшееся баронство занимало весь нижний Лациум и простиралось от мыса Цирце до Нинфы, от Чепрано, через горы, до Дженне и Субиако. Кроме того, по ту сторону Лириса и позади Террачины находились неаполитанские лены того же дома: там Петр, как наследник своего отца, был графом Казерты и других замков, а его сын Лоффред — ленным владельцем старинного графства Фунди. Молодого Лоффреда папа женил на Маргарете, дочери графа Альдобрандина Рубеуса, вдове сначала известного Гвидоде Монфора, а потом Урсуса Орсини. Таким образом, он должен был стать владельцем комитата Альдобрандески в тусцийской Маритиме. Затем Бонифаций в 1297 г. с обдуманным намерением отменил брак Лоффреда с этой надменной и беспокойной женщиной и в 1299 г. женил этого своего внука на Иоанне, дочери Рихарда Аквильского, наследнице графства Фунди, которое вследствие этого перешло к Гаэтани. Но пфальцграфом в области Альдобрандески сделался не Лоффред, а его брат Бенедикт, владевший, впрочем, лишь титулом, так как тамошними укрепленными местами завладел город Орвието.

Таково было положение дома Гаэтани, и можно себе представить, как велико было в Лациуме негодование против этого слишком сильного рода Непотов. Бароны, которые оставались еще в своих замках, и те, которые под давлением папской власти уступили их Петру, гибеллинские владельцы из Скульколы, Супино, Мороло, Коллемеццо, Треви, Чеккано, дворяне и народ в Ферентино, Алатри, Сеньи и Вероли — все охотно присоединились к плану Ногаре. Даже граждане города Ананьи, который мог опасаться попасть под баронскую власть Гаэтани, изменили Бонифацию, от которого они получили много благодеяний. Сыновья рыцаря Матиаса Конти, Николай и Аденульф, из которых один был в то время подестой, а другой воинским начальником Ананьи, были здесь злейшими его врагами и стояли во главе заговора наряду с Джиффридом Бусса, маршалом папского двора. Измена проникла в среду самых близких из окружающих папу людей; даже в коллегии кардиналов сторонники Колонна желали его падения. Рихард Сиенский и Наполеон Орсини были посвящены в заговор. Последний дал пристанище своему родственнику Шиаре в Марино, где он должен был переговорить с ним насчет выполнения их плана.

Райнальд Супино, воинский начальник Ферентино, другие бароны, Ногаре и Шиарра собрали войско в Скулькола. Ничего не подозревавший папа находился со многими кардиналами в Ананьи; 15 августа он произнес в публичном заседании духовного собрания очистительную присягу, а 8 сентября хотел объявить отлучение и низложение Филиппа в том же соборе, в котором Александр III отлучил первого Фридриха, а Григорий IX — второго. Поэтому заговорщики поспешили лишить его голоса раньше, чем он обнародовал бы свою буллу. Они вышли из Скулькола в ночь на 6 сентября и ранним утром вступили в Ананьи через открытые для них ворота с распущенными французскими знаменами и с криками: «Смерть папе Бонифацию! Да здравствует король Филипп!» Тотчас к ним присоединился Аденульф с городской милицией, и Ногаре объявил народу, что он прибыл для того, чтобы потребовать папу на суд собора.

Шум оружия разбудил старика в его дворце, входы в который были заграждены его племянником, графом Петром. Враги могли проникнуть в собор, с которым было соединено помещение папы, не раньше, как взяв сначала штурмом дом Петра и трех кардиналов: пенитенциария Джентилиса, Франческо Гаэтани и испанца Петра. Родственники папы мужественно защищались во дворце, и Бонифаций попытался выиграть время переговорами. Шиарра согласился дать ему девятичасовой срок для принятия унизительных условий, в числе которых было его отречение и немедленное восстановление дома Колонна. Когда эти пункты были отклонены, штурм снова возобновился. Чтобы проникнуть во дворец, осаждающие зажгли двери собора. Папа, напрасно призывавший народ Ананьи для своего освобождения, скоро увидел себя одиноким; его служители разбежались или перешли на сторону неприятелей; кардиналы удалились, за исключением Николая Боккасини Остийского и испанца Петра. Родственники папы положили оружие, и их, как пленников, увели в дом Аденульфа. Только кардиналу Франческо и графу Фунди удалось убежать переодетыми.

Когда Ногаре и Шиарра, один как представитель ненависти своего короля, другой как мститель за обиду своего дома, через трупы убитых, в числе которых был и один епископ, ворвались во дворец, частью бывший в пламени, то они увидели перед собой старика в папском облачении, с тиарой на голове, сидящего на троне и наклонившегося над золотым крестом, который он держал в руках. Он хотел умереть, как папа. Его внушавшая почтение старость и величавое молчание на мгновение обезоружили этих людей; затем они с криками стали требовать его свержения, объявили ему, что они в цепях повезут его в Лион для низложения, и унизились до ругательств, которые он величественно переносил. Свирепый Шиарра схватил его за руку, стащил с трона и хотел ударить его кинжалом в грудь, но Ногаре силой удержал его. Бешенство, раздражение, ужас и отчаяние были безграничны; однако благоразумие взяло наконец верх над страстью. Бонифаций был заперт во дворце и содержался в тесном заключении под стражей Райнальда де Супино, в то время как солдаты и горожане грабили его сокровища, считавшиеся безмерными, а также собор и дома папской родни.

Почти загадочная удача нападения показала, насколько папа сделался беспомощен в собственной стране; его родной город предоставил его во власть враждебной шайки, которая, за исключением Ногаре и двух французских рыцарей, вся состояла из итальянцев. «О несчастный Ананьи, — восклицал годом позже бессильный преемник Бонифация, — несчастный потому, что допустил у себя совершиться подобному делу! Да не падет на тебя ни роса, ни дождь; да падет он на другие горы и пройдет мимо тебя, потому что у тебя на глазах и когда ты мог защитить его, пал герой, обладавший чрезвычайной силой».

Бонифаций терпел в течение трех дней, отказываясь от пищи из страха или подозрения, под мечами своих врагов, которые, по-видимому, сами не знали, что им делать, так как их пленник, презирая смерть, отказывался уступить их требованиям. Скоро, впрочем, совершился поворот в его пользу. При известии о происшествии в Ананьи друзья Гаэтани в Кампаньи взялись за оружие, в то время как подвергшиеся насилию со стороны папы и его Непотов бароны Лациума пытались снова завладеть проданными ими имениями. В Риме, который заговорщикам не удалось привлечь на свою сторону, хотя в нем происходило неописуемое смятение, благоразумные граждане почувствовали нанесенное папе оскорбление. В понедельник 10 сентября кардинал Лука Фиески явился в Ананьи, проехал по улицам и призывал уже раскаявшийся народ отомстить преступникам. Ему отвечали криками: «Смерть изменникам!» — и та же толпа, которая так постыдно покинула Бонифация, теперь бешено бросилась штурмовать дворец, где он находился в заключении; французское знамя было разорвано, и пленник был освобожден. Ногаре и Шиарра бежали в Ферентино.

Слишком поздно спасенный папа произнес речь к народу со ступеней дворца; в эту минуту, проникнутый великодушным умилением, он простил всем своим обидчикам. В пятницу 14 сентября он покинул свой неблагодарный родной город и в сопровождении вооруженного отряда направился в Рим. Рассказывают, что Колонна пытались произвести еще нападение в пути, но были отбиты. Из Рима прислана была помощь; но так как Бонифация сопровождали только 400 всадников, то это показывает, насколько было холодно настроение в Риме; кардинал Матеус и Иаков Орсини предводительствовали этим отрядом, не столько чтобы оказывать помощь папе, сколько чтобы держать его в своих руках. Власть в Риме в это время принадлежала Орсини, где они же были и сенаторами. Когда после трехдневного переезда Бонифаций прибыл в Рим, то народ встретил его со знаками глубокого почтения; он ночевал в Латеране и оставался там два дня; затем процессией отправился к Св. Петру, и здесь пришедший в отчаяние старик заперся в покоях Ватикана.

Его возбуждение граничило с безумием. Его мучила мысль о мщении: он хотел созвать великий собор и уничтожить короля Филиппа, как когда-то Иннокентий IV посредством собора низвергнул Фридриха II. Но со времени его уничижения он был лишь тенью, которой уже никто не боялся. К окружающим его он относился с возрастающим недоверием, и если он вынужден был простить кардинала Наполеона, которого называли в числе заговорщиков, то это значит, что он уже потерял свою свободу. Орсини сторожили его глазами Аргуса и начали предписывать ему законы; они наполнили вооруженными людьми замок Ангела и Борго. Они боялись, что папа в отчаянии решится на какую-нибудь крайность, или были настолько неблагодарны, что хотели из его несчастья извлечь свою выгоду. Город Рим находился в состоянии глубокого возмущения и был разделен на две партии — за и против папы, за и против Орсини и Колонна. Сенаторы, не будучи в состоянии поддержать порядок, возвратили свою должность в руки народа. Бонифаций призывал на помощь Карла из Неаполя, но Орсини утаили его письма. Он хотел переехать в Латеран, так как в той части города господствовали Анибальди, ненавидевшие Орсини и не любившие Колонна, но Орсини воспротивились его выезду из Ватикана, и он увидел тогда, что он их пленник.

Дни, которые несчастный старик прожил в Ватикане, были выше всякой меры ужасны. Скорбь о совершенном над ним насилии, чувство бессилия, недоверие, страх, мщение, одиночество и отсутствие друзей волновали его страдающую душу. В эти мрачные часы перед его возбужденным духом являлась тень заключенного в башне Фумоне. Было естественно, что такой высокомерный человек, испытывая потрясающую реакцию против состояния, в котором он находился, мог выйти из себя и впасть в безумие. Рассказывали, что он заперся в своей комнате, отказывался от пищи, впал в неистовство, бился головой об стену и наконец был найден мертвым на своей постели. Враги Бонифация VIII находили удовольствие расписывать его конец самыми яркими красками, а умеренные противники видели в его случае Божье наказание за гордость сильного. Папский историк, бывший в Риме во время смерти Бонифация, говорит: «На 35-й день после его плена он умер; ум его был потрясен; он думал, что всякий входящий к нему пришел его арестовать». Эти простые слова заключают в себе более правильную оценку действительности, чем драматические картины других рассказчиков. Бонифаций VIII умер 86 лет от роду 11 октября 1303 г. и был похоронен в ватиканском склепе — капелле, которую он сам для себя выстроил.

Немногие папы имели так много врагов и так мало друзей; редко о ком-нибудь другом современники и потомство говорили с таким ожесточением. Если суждения о нем и были окрашены партийной страстностью, то все же в общих чертах мнение о нем твердо установилось: Бонифаций VIII был очень даровитый человек с деспотическим характером. Он не имел ни одной действительно духовной добродетели; это была личность вспыльчивая, склонная к насилию, вероломная, бессовестная, неумолимая, жадная до пышности и мирских сокровищ, полная честолюбия и земного властолюбия. Уже его современники называли его великодушным грешником, и лучше нельзя было его охарактеризовать. Дух времени был причиной его падения, как и падения Фридриха II. Он стремился к цели, которая стала уже фантастической; он был последним папой, столь же смело высказавшим идею миродержавной иерархии, как Григорий VII и Иннокентий III. Но Бонифаций VIII был лишь несчастным воспоминанием этих пап: он никогда не совершил ничего великого, и высокий полет его стремлений вместо удивления возбуждает лишь ироничную улыбку. Он не мог удержать папство на его высоте. Сцена в Ананьи, столь маловеличественная по сравнению с предыдущими сценами борьбы церкви против империи, была таким же полем битвы в истории пап, какими были Беневент или Тальякоццо в истории империи, где с незначительными средствами и в ограниченных условиях получен был результат долгих исторических процессов. Могила Бонифация VIII — надгробный памятник средневекового папства, вместе с ним похороненного силами времени. Ее и теперь еще можно видеть в гротах Ватикана, где каменное изображение этого папы лежит на саркофаге, с двухкоронной тиарой на голове, с лицом строгим и красивым и с его царственным выражением.

4. Бенедикт XI, папа. — Его отчаянное положение. — Он отменяет распоряжения своего предшественника. — Джентилис Орсини и Лука Савелли, сенаторы. — Колонна восстановлены в правах. — Бенедикт XI возбуждает процесс против преступления в Ананьи и умирает в 1304 г. — Долгий выборный спор. — Мстительная война Гаэтани в Кампаньи. — Климент V, папа. — Папский престол надолго остается во Франции

Кардиналы, стоявшие у гроба Бонифация VIII, хотя и ненавидели его при жизни, были потрясены и погружены в размышление о падении папского могущества, представителем которого был для них умерший. Город был вооружен. Друзья дома Колонна снова вызывающе смотрели на Орсини, и отношения партий сразу изменились. Через Порта Маджиоре входили неаполитанцы, так как Карл II, вызванный последними событиями, прибыл вместе со своими сыновьями, Робертом и Филиппом, и с войском как раз в день смерти Бонифация. Даже Фридрих Сицилийский послал корабли в Остио, как только услышал о бедственном положении папы. Король неаполитанский хотел управлять будущими выборами; между тем кардиналы собрались в соборе Св. Петра и без всякой борьбы уже 22 октября избрали папой умеренного человека, кардинала-епископа Остии. 1 ноября он вступил на папский престол.

Короткое правление Бенедикта XI возбуждает к себе глубокое сочувствие, так как оно служило переходом к Авиньонскому периоду. Он сам, как человек примирительного направления, мог бы занять рядом с Бонифацием VIII такое же прекрасное положение, какое имел Григорий X, поставленный рядом с Климентом IV, если бы его кротость была выражением спокойной силы, а не трусливой слабости. Николай Боккасини, сын нотариуса в Тревизо, был в молодости учителем в доме одного венецианского патриция, потом сделался доминиканцем и своими знаниями и добродетелями возвысился в церкви. Сам Бонифаций VIII сделал его кардиналом, и мы видели, что в Ананьи он, верный своему долгу, оставался до конца со своим благодетелем, когда другие кардиналы его покинули. Что должен был делать новый папа в тогдашнем отчаянном положении? Следовало ли ему взять оружие из холодной руки его предшественника, чтобы направить его снова против победившего врага? Народы, как доказывали Сицилия и Франция, уже презирали духовный меч; громы Латерана уже потеряли силу. Нападение в Ананьи и слабое движение, вызванное им в Италии, сделало очевидным одну вызывавшую тревогу истину, что прежние гвельфские основания папской власти устарели и не имели уже поддержки в итальянском народе. Папство, которое смогло разрушить силу империи, стало чуждым для Италии и очутилось как бы в воздухе. Беспомощное одиночество Бенедикта XI в эти дни разочарования действительно должно было быть ужасным.

Относительно французского короля он видел себя без союзников и безоружным Немецкая империя не имела ни силы, ни еще менее желания силой оружия восстанавливать ослабевшее папство. В первый раз целая нация в лице всех своих сословий восстала против требований папы, и это ее сопротивление было непобедимо. Бенедикт XI не мог сделать ничего другого, как только быстро отступить; он, а не Бонифаций VIII признал, что папство побеждено светской властью. Оно капитулировало, как осажденная крепость. Это изменение условий времени поразительно как зрелище всякого истинного величия, погибающего само в себе. Конечно, Бенедикт должен был что-нибудь сделать для наказания нанесенного церкви оскорбления, но он выполнил это без энергии и медленно. 6 ноября он начал процесс против похитителей церковного имущества в Ананьи и потребовал возвращения похищенного. Неизвестно, имело ли это требование какой-нибудь успех. Представители дома Колонна, из которых многие уже с торжеством возвратились в Рим, требовали вознаграждения за несправедливость, причиненную им Бонифацием; 23 декабря папа объявил о снятии отлучения с них всех, кроме Шиарры, восстановил их во владении фамильными имениями и отдал им назад Палестрину, запретив, впрочем, вновь выстраивать город без его позволения. Кардиналы Иаков и Петр, возвратившиеся из своих убежищ возле Перуджии и в Падуе, где они скрывались, добивались возвращения им их звания, и когда папа отказал им в этом, то обратились снова к защите французского короля.

Сам Филипп без труда достиг отмены распоряжений Бонифация VIII, так как Бенедикт был даже принужден пойти в этом ему навстречу. Король, отрицавший свое участие в преступлении, бывшем в Ананьи, предъявлял требования победителя к побежденным. Вместо продолжения папой процесса против него Филипп грозил продолжать его против мертвого Бонифация. Голос Франции требовал собора и осуждения всех действий бывшего папы, и Бенедикт предупредил явное поражение тем, что, не дожидаясь послания Филиппа, отменил все постановления Бонифация, направленные против Франции и королевского дома. Буллы от 13 мая 1304 г., которыми он отменил акты своего предшественника, чтобы снова примирить Францию с церковью, были смертными приговорами для всей политики папства. Они обозначают собой возвращение его назад от миродержавного положения и представляют поворотный пункт в его истории. Странная судьба как будто мстила Бонифацию VIII за Целестина V; также как и последний, он умер пленником, и его преемник уничтожил его декреты, также как были уничтожены акты Целестина.

Бенедикт XI даже отменил законы, изданные его предшественником в защиту городских свобод, и в этом выказал себя настолько же мелочным, насколько Бонифации был великодушен.

Бенедикт XI, преследуемый партиями Гаэтани и Колонна и находившийся в зависимости от Орсини, не имел в Риме ни минуты покоя. Едва Колонна были восстановлены в своих гражданских правах, как они явились в Капитолий с требованием вознаграждения за убытки. Сенаторами тогда были Джентилис Орсини и Лука Савелли. Бенедикт, которого никто не боялся и который сам всех боялся, хотел иметь где-нибудь безопасное местопребывание; он покинул Рим после праздника Пасхи и отправился в Монтефиасконе, Орвието и Перуджию. Только здесь, в столице гвельфской Умбрии, он осмелился выступить с обвинением против всех участников нападения в Ананьи. Он объявил отлучение против Ногаре, Райнальда де Супино, Шиарра Колонна и целого ряда других лиц и вызвал их к своему суду. Это возбудило бурю между виновными, считавшими, что их преступлен не погребено вместе с Бонифацием. Филипп Красивый, на которого голос всего света и ненависть Бенедикта тайно или громко указывали как на главного виновника гибели бывшего папы, был молчаливо затронут. 7 июня Бенедикт обнародовал этот декрет, а в начале июля умер. Говорили, что он был отравлен фигами, но это, конечно, выдумка. Бенедикт XI, поставленный между обязанностями спасти церковь уступчивостью и в то же время сохранить ее честь, подавленный чувством своего бессилия, умер в Перуджии; он был последний итальянский папа, за которым следовал ряд французов. За его кончиной последует Авиньон. Кардиналы, не обращая внимания на декрет Григория X, собрались уже 10 июля в архиепископском дворце в Перуджии, чтобы приступить к самому труднейшему выбору. Почти целый год он оставался спорным. Две партии разделяли между собой коллегию: итальянская, с Матеусом Орсини и Франческо Гаэтани во главе и французская, вождями которой были Наполеон Орсини и Николай де Прато Наполеон был один из самых могущественных сановников церкви и безгранично богат; он был сын Ринальдо, внук знаменитого сенатора Матеуса Рубеуса и кардинал с 1288 г. Он давно уже выказывал свое гибеллинское направление, и о нем осмеливались даже говорить, что он вместе с французским кардиналом Лемуаном подмешал яд несчастному Бенедикту. За этим конклавом в отдалении стоял король Филипп, стремившийся провести такого папу, который бы подчинялся его воле. Пока кардиналы спорили в Перуджии, Рим и Лациум были поглощены дикой партийной войной. Непоты Бонифация VIII с каталонскими наемными солдатами ходили по всей Кампаньи и вели мстительную войну против баронов, бывших виновниками гибели их дяди. В то же время Колонна вели войну с Орсини, которые овладели многими их поместьями; они снова явились с жалобой в сенат, и последний декретировал, что Колонна должны быть восстановлены в своих правах, так как преследование их было делом ненависти и злобы Бонифация VIII. Сенат уничтожил все совершенные этим папой передачи имений Колонна и присудил Петра Гаэтани и его сыновей к уплате 100 000 золотых гульденов вознаграждения за убытки. Но Гаэтани защищались, как храбрые люди. Этот род Непотов оставался еще могущественным и после гибели их дяди; он владел в Риме башней милиции, у Аппийских ворот укрепленным мавзолеем Метеллы; его вооруженные воины занимали 19 укреплений в Лациуме и многие замки около Витербо и в Патримониуме. Он имел большие лены в Тоскане, а в Неаполитанском королевстве владел графствами Казерта и Фунди с 32 укрепленными местами. Поэтому война между Гаэтани и Колонна свирепствовала многие годы, пока берт, король неаполитанский, наконец не примирил их.

Между тем в Перуджии был заключен такой компромисс: кардиналы итальянской фракции должны были выставить трех кандидатов заальпийских стран, а французская фракция в течение сорока дней должна была выбрать из них папу. Три француза, сторонники Бонифация VIII и противники Филиппа, были внесены в избирательный список, после чего французская партия тайно уведомила короля, что она хочет выбрать Бертрана де Гота, архиепископа бордоского. Король поспешил ознакомиться с ним, и честолюбивый прелат вступил с ним в соглашение. 5 июня кардиналы провозгласили его папой. Неизвестно, была ли выборщиками возложена на французского кандидата обязанность прибыть в Италию. Может быть, тогда еще никто не думал, что избрание француза будет равносильно переселению папства во Францию.

Бертран де Гот был сыном дворянина из Вилландро в Гаскони. Он учился в Орлеане и в Болонье и в 1299 г. Бонифацием VIII был назначен архиепископом бордоским. Так как в 1303 г. этот город перешел в подданство английского короля, то и его епископ не находился в непосредственной зависимости от французского монарха. Это обстоятельство и проявленная до той поры Бертраном самостоятельность по отношению к Филиппу (так, несмотря на запрещение последнего всем французским прелатам, он поехал в 1302 г. на октябрьский собор в Риме) — все это вероятно, не осталось без влияния на его избирателей. Но они ошиблись, так как Бертран вступил в дружественные отношения с французским королем и из желания сделаться папой вполне подчинился воле Филиппа, который один лишь мог обеспечить ему обладание тиарой.

Вместо того чтобы ехать в Рим, избранный папа потребовал, чтобы его избиратели прибыли во Францию. С удивлением узнали они об этом. Перехитренный Матеус Орсини, полный предчувствия, заранее высказал, что Святой престол надолго останется во Франции; 4 сентября 1305 г. Матеус умер в Перуджии. 14 ноября 1305 г. Бертран был коронован как папа под именем Климента V в церкви Св. Юста в Лионе в присутствии короля, Карла Валуа, герцога Иоанна Бретанского и многих из французской знати. Во время коронационной процессии случилось страшное несчастье: на папу обрушилась стена; он упал с лошади, его корона свалилась на землю, и лучшее ее украшение, драгоценный карбункул, потерялся; двенадцать баронов из его свиты были раздавлены; Карл Валуа был сильно поранен, а герцог бретанский даже умер потом от ран. Народ предсказывал несчастья и тяжелые времена.

Самые смелые мечты французского монарха были теперь осуществлены: послушный папа, француз, которому он сам дал тиару, находился теперь во Франции всего лишь через два года после насилия над Бонифацием VIII в качестве его преемника. Филипп крепко держал его здесь. Так совершилась месть над Римом и Италией за оскорбление, нанесенное Бонифацию его собственными соотечественниками. Положение папства было теперь поколеблено, и оно не имело никакой опоры; никакой немецкий император не защищал его; вместо него выступила власть французского короля, в руки которого должен был отдаться папа. Климент V избирал своим местопребыванием поочередно Лион и Бордо, а затем переехал в Авиньон, где папы потом долго жили в то время, как мировой город Рим, без императора и без папы, под развалинами своего двойного величия пришел в глубокой упадок.

Глава VII

1. Ученые папы и кардиналы. — Некультурность Рима. — Отсутствие в Риме университета. — Папская дворцовая школа. — Иннокентий IV приказал учредить училище правоведения. — Собрание декреталии. — Господство изучения права в XIII веке. — Статуты общин. — Карл Анджуйский декретирует учреждение в Риме университета. — Урбан IV. — Фома Аквинский. — Бонавентура. — Римляне профессора в Париже. — Бонифаций VIII — настоящий основатель римского университета

В XIII веке знание взяло верх над варварством и явилось уже во внушительном виде. Вообще человечество редко когда вело такую горячую борьбу за высшие блага и совершало столь важную умственную работу. Италия вознеслась на новую высоту. Под шум оружия партий, при почти ежедневных государственных переворотах законоведы, философы, поэты и художники собирали здесь вокруг себя многочисленных учеников. Сумма умственной работы этого столетия выразилась уже частью в нем, частью в начале следующего века в прочных культурных успехах. В ряду их отмечены: свод законов Фридриха II; статуты городов; папские собрания. декреталий; работы великих юристов: Аккурсиуса, Одофреда и Вильгельма Дуранте; «Сумма», схоластика Фомы Аквинского; хроника Джованни Виллани; произведения Чимабуэ и Джотто; наконец, великая мировая поэма Данте — истинный памятник всего духовного процесса XIII века.

Отражение всего этого падает также и на Рим, хотя этот город — глава мира — по известным причинам сам оставался почти совершенно непроизводительным. Из 18 пап, бывших с 1198 по 1303 г., большинство были ученые люди; такими же были и кардиналы. Прогрессивный век требовал, чтобы папский престол занимали не святые, а люди науки, в особенности науки права, знание которого считалось первой необходимостью для всякого правителя, будь он на престоле святого Петра или в общинной ратуше. Иннокентий III, Гонорий III, Григорий IX, Иннокентий IV, Урбан IV, Иоанн XXI, Николай IV и Бонифаций VIII были бы на всяком месте людьми выдающимися по своим знаниям, поэтому естественно, что они оказали некоторое влияние на духовную культуру своего времени. Иннокентий III начал свое жизненное поприще литературной деятельностью; мы и теперь имеем его замечательное небольшое произведение «О презрении к миру», мрачную книгу не философского, а религиозного духа, который отдал в ней дань монашескому направлению своего времени, чтобы затем уже не иметь в нем препятствия для своего честолюбивого стремления к господству.

Рим, конечно, не был тем источником, из которого папы и кардиналы черпали свое образование; напротив, главный город христианского мира оставался, как раньше, так и позже, по своей культуре позади других менее значительных городов, и его население, жившее среди развалин древности, осуждено было на постыдное невежество. Еще в XIII веке здесь не было высшего учебного заведения. Благородные римляне посылали своих сыновей в Париж, где они изучали схоластику и получали академическую степень магистра. В обычае было также отправляться в Болонью, потому что тамошний университет был первым в Европе училищем правоведения. Туда изо всех стран собирались студенты (часто в числе до 10 000), чтобы слушать лекции таких юристов, как Аццо, Аккурсиус Одофред и Дино. Папы даже посылали в эту высшую школу свои собрания декреталий, а Фридрих II свои законы в видах всемирного распространения их и придания им научного авторитета. С 1222 г. стала также блистать своей высшей школой Падуя, а с 1224 г. — Неаполь. И в других городах учреждались тоже высшие учебные заведения постоянные или временные, если политические перевороты, раздоры или соперничество побуждали знаменитых учителей к переселению. Только в Риме не было университета. Папы противились его учреждению, потому что им казалось опасным как вообще возрастание образованности, так и возбуждение умов вследствие скопления в их столице многочисленной молодежи. По крайней мере такое незаботливое отношение к Риму не может быть удовлетворительно объяснено ни местными причинами, ни отсутствием стремления к учению, так как многие римляне учились в чужих краях, ни лихорадками, господствовавшими в городе благодаря множеству пустых мест, так как, несмотря на малярию, в Риме, бывшем всемирным отечеством, круглый год проживало очень много чужестранцев.

В первой половине XIII века в Риме ничего не слышно было о библиотеках, не упоминается ни разу и о старинной библиотеке в Латеране, ни один библиотекарь которой даже неизвестен хотя бы по имени. Иннокентии III дал привилегии Парижу и Болонье, но не основал никакого училища в собственном родном городе. Он издал только на соборе 1215 года общий закон об учреждении школ при соборных церквях, а Гонорий III приказал капитулам посылать молодых людей в университеты. Этот образованный папа сменил епископа за то, что он не читал Доната, но обновление им папской дворцовой школы для схоластической теологии еще недостаточно для того, чтобы признавать его покровителем науки в Риме.

Учение в чужих краях было для римлян дорого и затруднительно, особенно тогда, когда дело шло о приобретении обыкновенной степени знания. Потребность в собственной школе, в которой изучались бы оба права, становилась тем ощутимее, чем больше ученых-законоведов требовалось для курии и для городских трибуналов. Это побудило наконец Иннокентия IV (вероятно, он сам был профессором в Болонье) издать указ об учреждении общественного училища правоведения, но лишь состоящего в связи с папским дворцовым училищем. Он дал ему привилегии университета, и таким образом, в Риме снова возник бледный призрак великой школы права Ульпиана и Папиниана. Забота пап обращена была только на право. Римская курия со времен Иннокентия III соединила в себе всю судебную власть церкви; все сколько-нибудь значительные решения перенесены были в Рим, и курия сделалась общим юридическим трибуналом для христианского мира. Папская юстиция решала бесчисленные процессы, извлекая из этого громадные доходы. Высшая судебная палата, Руота, уже в XII веке имела значение для всей Европы. Явилась настоятельная необходимость собрать и привести в порядок законы, изданные папами; таким образом, возник кодекс церковного права, знаменитое, но не пользующееся хорошей репутацией произведение римской средневековой юриспруденции.

Кроме Dесrеtuma Грациана, первого большого сборника по каноническому праву XII века, во время Иннокентия III были еще три так называемых сборника декреталий; он присоединил к ним четвертый, а Гонорий III — пятый. Эти пять книг были по приказанию Григория IX соединены в один полный свод законов испанским доминиканцем Раймундом да Пеннафорт, которого папа вызвал в Рим. Сборник этот был обнародован в 1234 г., а Бонифаций VIII в 1298 г. присоединил к нему еще шестую книгу, в чем ему помогал Дино да Муджелло из Болоньи. Следовательно, издание основного свода церковных законов совпало с тем временем, когда сама церковь достигла наибольшей высоты своего могущества, Этим она дала своей монархической власти незыблемое основание авторитета, подобно тому как исполинское здание древнего императорского Рима завершилось изданием правового кодекса. В этих декреталиях мудрые законы перемешаны с выдумками и подделками, которые были разоблачены лишь новейшей критикой.

Каноническим правом мир интересовался в это время в той же мере, как и кодексом Юстиниана. Оно нашло многочисленных комментаторов. К знанию его особенно ревностно стремился клир, так как оно служило вернейшим путем к достижению кардинальского и даже папского звания. Легаты и ректоры Церковной области должны были быть выдающимися учеными-юристами. Провансалец Вильгельм Дуранте, получивший свое образование в Италии, бывший профессором законоведения в Болонье и Модене и приобретший всемирную известность как автор «Speculum», был обязан только своим научным знаниям тому, что Бонифаций VIII назначил его графом Романьи. Законоведение вполне соответствовало реалистическому духу итальянцев. Оно было их наследственным владением со времен римлян и ежедневной потребностью во всех государственных, церковных и личных делах. Из римского императорского права немецкие короли выводили свою законную императорскую власть; толпы юристов наполняли их двор. Из церковного права папы выводили свою всемирную власть, и их курия была тоже переполнена юристами. Борьба между церковью и империей была борьбой одного права против другого права. Лучшими сподвижниками Фридриха II, освободившего Сицилию от папского владычества изданием свода законов, были его ученые придворные советники, и для папы считалось равносильным победе то, что юрист Роффред Беневентский покинул императорскую службу. Национальная монархия боролась с папством оружием законоведов; ученые-юристы Филиппа Красивого были его орудиями для низвержения Бонифация VIII, и теократическая власть римской церкви была наконец доведена до падения посредством государственного права.

В то время как папы и короли собирали законы, республики проявляли столь же энергичную деятельность. Их общинные писцы записывали эдикты городских правителей; их протоколисты отмечали содержание каждого заседания городского совета в тетрадях из бумаги, сделанной из хлопка; их реформаторы собирали общинные приговоры и складывали их в городской архив в виде руководства для управления. Каждая республика имела свой архив и часто содержала его с большей заботливостью, чем это делали в то время короли со своими архивами. Еще и теперь остатки итальянских архивов возбуждают в исследователях уважение к практическому и государственному духу городов того времени, когда в остальной Европе нельзя было найти ничего подобного. Древнейшие общинные статуты относятся еще к XII веку, как, например, статуты Пистойи, Генуи и Пизы, но развитие городских конституций падает на первую половину XIII века, продолжаясь до XV века включительно. Не было почти ни одного замка, который бы не имел своих статутов, аккуратно написанных на пергаменте. Милан, Феррара, Модена, Верона и другие города Ломбардии составили их в первой трети XIII века; Венеция реформировала свои при доже Джакопо Тьеполо в 1248 г.; Болонья обнародовала их в 1250 г. Современная наука старательно собирает, издает и комментирует эти памятники свободной и блестящей городской жизни, но, к сожалению, она не может присоединить к ним древнейших статутов Рима. Со времен восстановления сенаторства правители капитолийской общины составляли и издавали по мере надобности отдельные законы, но мы не имеем никаких сведений о том, чтобы они были уже в XIII веке собраны в один кодекс, подобно тому, как это произошло в городах Северной Италии. Только с 1877 г. началось исследование этой важной составной части римской общинной жизни в Средние века. Но собрания самых старинных статутов Рима не было найдено. Кодексы, до сих пор известные, редактированы позже; время их написания не восходит раньше начала XV века. Еще в 1265 г. город Рим не имел ни общественного училища правоведения, ни университета. Декрет Иннокентия IV относился только к дворцовой школе, следовавшей за папами всюду, где они основывали свое местопребывание. Если бы это было не так, то Карл Анжуйский сослался бы на указ этого папы. Тиран Сицилии является в неожиданно человечном образе как основатель университета в Риме (Studium generale). В благодарность за свое избрание в сенаторы он объявил указом от 14 октября 1265 г. о своем намерении украсить Рим, царицу мира, «всеобщим училищем», где бы преподавались оба права и свободные науки, и предоставить ему все привилегии университета. Таким образом, учреждение Карла Анжуйского вовсе не опиралось на решение Иннокентия IV, так как оно должно было быть Studium Urbus, но оно нашло себе некоторую поддержку в благосклонных заботах Урбана IV, человека покровительствовавшего науке и бывшего первым папой, который понимал языческую философию. Он сделал своим капелланом знаменитого в то время математика

Кампануса Новарского, поощрял его научные занятия и принял посвящение его астрономических сочинений. Он охотно окружал себя учеными и слушал их рассуждения. Он пригласил в Рим Фому Аквинского и предложил ему составить объяснения на сочинения Аристотеля, которые, уже начиная с XII века переводились с греческого и арабского языков и изучением которых занимался также Фридрих II. Фома, происходивший из рода старинных лангобардских графов Аквино, был доминиканец; он получил образование в Париже и был учеником Альберта Великого в Кельне; покинув свою парижскую кафедру, он в 1261 г. прибыл в Рим. Великий схоластик преподавал в дворцовой школе философию и мораль до 1269 г. частью в Риме, частью в тех городах, где папы держали свой двор. Затем в течение двух лет он снова находился в Париже, откуда в 1271 г. возвратился в Рим, но лишь на короткое время, так как Карл I вызвал его в Неаполь. Уже в 1274 г. этот гениальный человек умер в монастыре Фоссанова, и вскоре после этого умер в Лионе также и великий мистик Бонавентура де Баньореа, гордость миноритов, генералом которых он был, и известный как комментатор Magistri Sententiam. Он долго преподавал в Париже, а временно, может быть, читал лекции и в Риме.

Фома скоро убедился, что схоластика не имела здесь под собой почвы. Рим никогда не был отечеством философии; отвлеченное мышление оставалось чуждым людям правовых пониманий и практической деятельности. Вообще схоластика лишь временно занимала умы в Италии. Великие гении отвлеченного мышления, родившиеся в этой стране, уходили в Париж, как то сделали в XII веке Петр Ломбард, а в XIII века Фома и Бонавентура. Даже талантливые римляне не находили в Риме места для своей деятельности и предпочитали преподавать в иностранных университетах. Среди профессоров встречалось много римлян, особенно в парижской высшей школе, как, например, Анибальдо дельи Анибальдо (1257–1260), Романо Орсини в 1271 г., позже Эгидий Колонна и Иаков Стефанески во время Бонифация VIII. Ни один папа не мог удержать этих людей; ни один сенатор не приглашал их на кафедру в их родном городе. Напротив, при папском дворе находились ученые-иностранцы, которые занимались философией, астрономией, математикой и медициной и переводили на латинский язык греческие и арабские сочинения. Вильгельм де Моербеке (Guglielmus de Morbeka), доминиканец из Фландрии, научился в Греции по-гречески, а потом и по-арабски; он сделался капелланом и исповедником Климента IV, при котором он находился в 1268 г. в Витербо; он сопровождал Григория X на Лионский собор и в 1278 г. отправился в качестве архиепископа в Коринф, где и умер в 1300 г. Этот знающий языки человек перевел дословно на латинский язык риторику и политику Аристотеля и, вероятно, другие его сочинения. По его приглашению один поляк, может быть немецкого происхождения, Витуло-Туринго Полонус, с которым Моербеке сдружился в Риме, перевел на латинский язык сочинение одного араба по оптике.

Возникшая по приказанию Карла I школа, если она была действительно открыта, не проявила никаких признаков жизни, и ни одному папе со времен Урбана IV не пришла мысль наделить высшей школой столицу мира. Только Бонифаций VIII основал римский университет, который теперь носит название Сапиенца. Он предписал учредить общее учебное заведение для всех факультетов, и его булла указывает на то, что это учреждение было им создано совершенно заново. Он разрешил учащим и учащимся иметь собственную подсудность и избранных собственных ректоров, освободил их от налогов и дал им все привилегии высшего учебного заведения. Основание этого университета, который содержался городской общиной на доходы от Тиволи и Риспампано, украсило память этого папы прочной славой. Он издал учредительную буллу в Ананьи 6 июня 1303 г. за несколько месяцев до своего падения. Она была его лучшим прощальным обращением к Риму. Что этот же папа заботился и о заброшенной папской библиотеке, доказывается составленным в 1295 г. списком рукописей, находившихся в папском хранилище.

2. Историографии. — Рим без историографа и без городских летописей. — Капитолийский архив без документов, относящихся к Средним векам. — Папские и церковные историографы. — Саба Маласпина. — Иоанн Колонна. — Эгидий Колонна. — Его трактат «О правлении государей». — Oculus pastoralis. — Поэты. — Поэзия францисканцев. — Фра Джакопоне. — Римский простонародный язык. — Кардинал Иаков Стефанески, поэт и меценат

Наряду с правоведением историография тоже получила сильное развитие в Италии. Она процветала в Сицилийском королевстве при Гогенштауфенах, тогда как в Северной и Средней Италии хроникеры по собственному почину или по обязанности их должности записывали летописи своих вольных городов. Скоро Флоренция выставила первого историографа на тосканском наречии — Джованни Виллани.

При таком изобилии историков представляется удивительным тот факт, что Рим и в течение XII века не дал почти ни одного историка. Мы с изумлением замечаем, что лучшие сведения о римской городской истории можно почерпнуть лишь из английских хроник. О положении дел у римлян Рожер Говеден, Матеус Парис и раньше их Вильгельм Мальмсбери, также как и Вильгельм де Нанжи во Франции, были лучше осведомлены, чем сами итальянские хроникеры. Англичане, находившиеся в то время в оживленных сношениях с Римом, обладали уже тогда способностью спокойного наблюдения, обращенного на весь мир, тогда как итальянская историография носила на себе характер национальной раздробленности и оставалась поэтому лишь хроникой отдельных городов. Римским сенаторам не пришла мысль поручить какому-нибудь писцу ведение летописи, как это сделала Генуя; и ни один римлянин не вздумал написать историю своего родного города, как Джованни Виллани во Флоренции или другие патриотически настроенные граждане даже в мелких итальянских общинах.

Отсутствие римских летописей имеет, впрочем, свое объяснение в некоторых обстоятельствах. Подобная задача была труднее, чем составление хроники другого города, потому что всемирно-исторические отношения Рима обусловливали существование у него обширных связей. Капитолийская республика не обладала ни сильной индивидуальностью, ни свободой других городов. Гражданский историограф Рима не мог бы писать независимо, не приходя в столкновение со светской властью пап. Для нас поэтому понятно, что начало римских городских летописей относится ко времени, когда папы жили в Авиньоне. Не существует никакой городской хроники XIII века, и ее отсутствие не может быть восполнено документами городского архива, потому что и их нет. В то время как даже средние города Умбрии и Патримониума, как Витербо и Тоди, Перуджия и Орвиета, даже Нарни и Терни, сохранили еще многие остатки актов республиканской эпохи и в их архивах находятся аккуратно записанные на пергаменте регесты и протоколы заседаний советов (libri deliberationum), капитолийский архив не содержит документов этого рода, которыми он когда-то был богаче всех этих городов.

Лишь в небольшой части история Рима может быть дополнена из «жизнеописаний пап». Папские биографы не могли обойти ее, но они излагают ее поверхностно и с решительной враждебностью. Старинная официальная книга пап, которую в XII веке продолжали Петр Пизанский, Пандульф и кардинал Бозо, неоднократно прерывалась и в последнее время оставалась незаполненной. С Иннокентия III начинается другой, хотя тоже с перерывами, ряд продолжений папских летописей или биографий, составленных по сведениям служебных канцелярий. Эти акты под названием «папских регест» почти вполне сохранились с 1198 г. до нашего времени. Ряд их начинается «Деяниями Иннокентия III». Анонимный автор, излагая очень подробно мировые отношения, особенно касающиеся Востока и Сицилии, оставляет без внимания Германию и неясно и бессвязно рассказывает о римской городской истории. Он вдруг прерывает свой рассказ еще до смерти папы.

Современником также составлено официальное жизнеописание Григория IX, проникнутое фанатической ненавистью к Фридриху II и написанное в библейски окрашенном стиле римской курии. Гораздо большее значение имеет биография Иннокентия IV, составленная его капелланом Николаем де Курбио, бывшим впоследствии епископом Ассизским и занявшимся составлением биографии Григория IX. Его книга заслуживает похвалы, хотя она вовсе не отличается точностью и вся представляет сплошной панегирик, но удобное расположение материала, хороший латинский язык и легкий слог делают ее одним из самых привлекательных сочинений этого рода.

Ни один из следующих пап XIII века не имел подобных биографов. Их краткие жизнеописания находятся в сборниках XIV века доминиканца Бернгарда Гвидонис и августинского приора Амальрика Аугерия. История пап перешла в руки монахов нищенствующих орденов; особенно прилежными историографами были доминиканцы. Чех Мартин Тропауский, или Мартин Полонус, написал свою хронику императоров и пап — книгу, наполненную бессмысленными баснями. Эта биография, приобретя мировую известность, повлияла на папскую историографию и исказила ее. Он нашел себе лучших последователей: доминиканца Птоломея из Лукки, составившего годную к пользованию историю церкви от Рождества Христова до 1312 г., и Бернгарда Гвидонис, написавшего историю пап и императоров. Эти сочинения принадлежат следующему веку и вообще не касаются культурной истории города Рима.

Однако украшением Рима был и один туземный историк, Саба Маласпина, мальтийский декан и секретарь Мартина IV. Его носящее гвельфскую окраску, но совершенно независимое сочинение о падении Гогенштауфенов и Анжуйском перевороте пролило много света на эти события. Язык его темен и тяжел, но ум его полон силы и чувства правды. Маласпина обращал внимание также и на городские дела, проявляя иногда патриотические чувства. Несмотря на его служебное положение, у него было достаточно величия души, чтобы высказать свое удивление перед Манфредом и свою скорбь о судьбе Конрадина. Этот историк стоит одиноко, как редкое явление в литературной пустыне Рима, и заставляет глубоко сожалеть о том, что Другие римляне не оставили нам также истории своего времени. Его современником был Иоанн Колонна, бывший Мессинским архиепископом в 1255 г. и умерший в последней четверти этого столетия. Этому Колонна неправильно приписывается всемирная хроника под странным названием Mare Historiarum; она написана другим Иоанном Колонна, жившим в середине XIV века. Третий Колонна, Эгидий род. в 1247 г.), славился как несомненно выдающийся папист; он был учеником Фомы Аквинского, учителем Филиппа Красивого, генералом ордена августинцев, буржским архиепископом. Этот учитель схоластики исповедовал и ревностно защищал в Париже против французского короля положения Фомы Аквинского о всемогуществе папы Бонифация VIII. Эгидий был первым литературным украшением дома Колонна, который в XVI веке прославила поэтесса Виттория. Он был автором многих философских и теологических сочинений и написал для Филиппа Французского, еще до его вступления на престол, книгу «О правлении государей», одно из старейших произведении того же рода, как «Зеркало государей», в котором, однако, не видно государственного ума. Его можно поставить рядом с Oculus Pastoral's, зеркалом республиканского правителя, которое в наивной форме учит подест итальянских городом наилучшему способу управления ими.

Таким образом, литературные произведения римлян XIII века не составили эпохи. Их ленивая натура не была захвачена и огнем поэзии, начинавшей в то время проникать в итальянскую нацию и представляющей собою одно из прекраснейших явлений в истории культуры— В Северной Италии поэты писали еще на провансальском языке. Альберт Маласпина, Парснваль Дориа и знаменитый Сорделло наполняли романский мир своими именами. В Сицилии lingua volgare были придворным поэтическим языком Гогенштауфенов. В Болонье и Тоскане выступали поэты которые в светскую любовную песню вкладывали метафизический дух рефлексии Здесь выдавался Гвидо Гвичинелли, и молодой Данте написал свою поэтическую канцону Amor che nellа mente mi ragiona. В Умбрии, стране, исполненной чувства грации, явился Франциск, народный образ святого, полного поэтической силы сердца, утопающего в сверхземной любви, Хотя он сам и не был поэтом (ему приписывается, но не вполне достоверно, гимн «A'tissimo, omnipotente, ban Signers», в котором все творение славит творца вселенной), но он возбуждал поэтическое вдохновение в своих учениках. Так возникла францисканская поэзия гимнов, возвышенная и невоздержанная в выражении чувств, наивная и неловкая в своей форме, еще и теперь вдохновляюще действующая на мечтательные души. Следует поставить в заслугу этим монашествующим трубадурам, что они возвели в почет народный язык и положили начало народному тону, который, впрочем, и удержался в итальянской поэзии, но скоро перешел в латинизм и в искусственность — недостатки, которые остались присущими этой поэзии и до нашего времени. Францисканцы сочиняли также и латинские стихи. Фома Челанский написал страшный и возвышенный гимн Dies Irae, а Джакопоне из Тоди знаменитый Stauat Mater — эти величественные образы Страшного суда и Страстей Христовых, которые потом знаменитые живописцы передавали в красках. Фра Джакопоне, поэт и демагог духовного братства бедности, восстал против Бонифация VIII и заклеймил его своими стихами, как вскоре после него то же сделал Дайте. Он был величайшим поэтом францисканской школы и был проникнут истинным поэтическим гением и огнем творческой страсти.

В Риме мы не находим в это время ни одного лирического стихотворца. Старинная рукопись в Ватикане, заключающая в себе поэтические произведения первых веков народного творчества, не называет ни одного римского имени, кроме дона Энрико, римского сенатора и инфанта Кастилии. Народный язык, который так счастливо разнился в Италии как vulgare illustre, не нашел для себя культуры в Риме. Латынь оставалась здесь языком церкви, права и гражданских сношений. Ни одной надписи на народном языке не встречается за это время в числе многих надгробных надписей, которые большей частью сохраняют еще древнюю Леонинскую форму. Римляне относились с пренебрежением к народному языку, а Данте напротив, с обидным презрением называл их городское наречие «жалким языком римлян», грубым и неприятным, как и их нравы; он сравнивал ею с языком Марки и Сполето. Это, без сомнения, было преувеличено, так как мог ли в самом деле римский народный язык сделаться грубее столь прославленного Данте болоньского наречия?

Однако мы все же имеем латинские стихи римлянина времен Бонифация VIII, кардинала Иакова из старинного транстеверинского рода Стефанески. Он с чувством удовлетворения рассказывает, что в Париже он изучал свободные науки, в Болонье — право, а сам для себя — Лукана и Вергилия, чтобы воспользоваться ими как образцами. Это признание может служить доказательством того, что в то время изучение классиков отсутствовало в лучших школах; по крайней мере мы ничего не знаем о нем в Риме, тогда как в Тоскане и в Болонье Буонкомпаньи и Брунетто Латини приобрели этим себе славу. Иаков Стефанески воспел в трех стихотворениях бесславную жизнь Целестина V и вступление на престол Бонифация VIII, которому он был обязан кардинальским званием и память которого он мужественно защищал. Кроме того, он написал сочинение о юбилее 1300 г. и трактат о римском церковном церемониале. Его произведения составляют драгоценный вклад в историю того времени, но его замученная муза есть только раба ученого педантства. Его язык, даже в прозе, имеет такой иероглифический характер и так варварски запутан, что прямо возбуждает удивление и должен быть отнесен к числу неестественных странностей. Кардинал писал уже в Авиньоне, где он умер в 1343 г. Он был другом наук, а также и покровителем художников, между которыми он отличил гений Джотто и покровительствовал ему. Этот богатый заслугами римлянин, живший в конце XIII и в начале XIV века, отличается столь разностороннею образованностью, что он переходит уже в гуманистический век Петрарки.

3. Церковные постройки. — Храм Св. Петра и Ватикан. — Храм Св. Павла. — Латеран. — Капелла Sancta Sanctorum. — С.-Лоренцо. — С.-Сабина. — Госпитали. — С.-Спирито. — С.-Фома. — In Formis. — Госпиталь в Латеране. — Аббатство Св. Антония. — Принцип готического искусства. — С.-Мария сопра-Минерва. — Казамари, Фоссанова. — Готические дарохранительницы. — Фамилия художников Козматов. — Вассалетус. — Надгробные памятники. — Характер шрифта надписей на римских памятниках

Среди пап этого времени находились также покровители искусств. Никто из них не превзошел в щедрости Иннокентия III. В длинном списке его даров не забыта почти ни одна римская церковь, и вообще он предпринял восстановление всех базилик. В храме Св. Петра он украсил трибуны мозаикой, которая раньше погибла вместе с древней базиликой; он восстановил также притвор, разоренный Барбароссой. Эту реставрацию довершили Гонорий III и Григорий IX. Последний украсил фасад собора мозаичной картиной, изображавшей Христа между Богоматерью и св. Петром, четырех евангелистов и его самого у ног Спасителя. Эти мозаики сохранились до времен Павла V В Ватиканском дворце Иннокентий III продолжил то, что было начато его предшественниками, воздвиг более обширное здание и обнес его стенами с башенными воротами. Так как беспорядки в Риме, где Латеран был ареной свирепой междоусобной войны, сделали необходимым для пап иметь укрепленное место жительства около св. Петра, то они и устроили там начиная с XIII века свою резиденцию. Сначала Иннокентий IV, после своего возвращения из Лиона, продолжал постройку Ватиканского дворца, а потом, с 1278 г., она продолжалась любившим роскошь Николаем III, который для этой цели пригласил из Флоренции на свою службу архитекторов фра Систо и фра Ристори. Он освободил от построек подступы к Ватикану и положил начало тамошним садам, которые обнес стенами с башнями. Их назвали viridarium novum, отчего и ворота около храма Св. Петра получили название Porta vi ridaria. Таким образом, вновь пробудилось чувство природы; в первый раз после многих столетий Рим видел устройство парка. Николай III был первым основателем Ватиканской резиденции в ее историческом виде.

Базилика Св. Павла также была снова реставрирована и украшена. В первой половине XIII века здесь возникло великолепное монастырское подворье красивейшее здание этого рода в Риме. Сходно с ним, но еще красивее здание подворья в Латеране, относящееся к тому же времени.

Первоначальная Латеранская церковь вскоре после перенесения папства в Авиньон сгорела; поэтому в настоящее время она заключает в себе лишь немногие памятники XIII века. Николай III реставрировал ее также, как и тамошний дворец Sancta Sanctorum. Читатель этой истории знает, что это была домовая капелла пап, в которой совершались самые торжественные службы, особенно в праздник Пасхи. В ней хранились наиболее почитаемые реликвии: «нерукотворный» образ Спасителя и головы верховных апостолов. Грациозная новая постройка Николая III, обложенная внутри мрамором, украшенная витыми колоннами под готическим фронтоном, мозаикой и живописью, представляет единственный сохранившийся до сих пор остаток старинного Латеранского дворца. Сам дворец уже при Григории IX был вновь выстроен и укреплен. Но после него Николай III продолжал постройку. Однако папы не довольствовались резиденциями в Ватикане и Латеране; Гонорий IV построил себе резиденцию у С.-Сабины, Николай IV другую у С.-Мария Маджиоре. Даже вне римской области, в Монтефиасконе, Терни, Витербо, Сориано, папы строили дворцы и виллы, и эта все усилившаяся любовь к роскоши навлекла на них нарицания со многих сторон, так как в ней видели или слишком большую светскость, или слишком большой непотизм.

Достойна внимания постройка Гонория III в С.-Лоренцо за стенами, где он соединил две древние базилики, выстроил дом для помещения соборного капитула и пристроил притвор. Далее обращает на себя внимание возникновение монастырей нищенствующих орденов. Но и эти постройки были только расширением уже существовавших, за исключением, может быть, монастыря С.-Сабины, основанного Домиником, в котором тоже находится подворье в римском стиле.

Наиболее достойная похвалы деятельность пап была направлена на благотворительные учреждения. Иннокентий III основал больницу и воспитательный дом С.-Спирито, к чему его побудил виденный им сон или насмешки римлян, осуждавших его за построение в честолюбивых целях своего дома — гигантской башни Конти. Он построил госпиталь возле церкви S. Maria in Sassia, где когда-то король Ина основал странноприимный дом (Schola Saxonum) и передал его в 1204 г. в заведование провансальца Гвидо, учредителя ордена госпитальеров в Монпелье, под названием ордена Св. Духа. Таким образом, старинный англосаксонский дом превратился в госпиталь С.-Спирито, и это название перешло и на церковь. Это заведение было расширено последующими папами и сделалось величайшим в свете учреждением этого рода.

Несколькими годами раньше возник госпиталь Св. Фомы на Целии, около арки Долабеллы, получивший название in Formis от тамошнего водопровода; Иннокентий III передал его уроженцу Ниццы Иоанну де Мата, который основал орден тринитариев с целью выкупа христианских невольников. Маленькая церковь в измененном виде существует и до сих пор, тогда как от госпиталя сохранился лишь остаток древнего портала при входе в виллу Маттеи. Третью боль основал в 1216 г. кардинал Иоанн Колонна в Латеране, где она еще существует; четвертую, С.-Антонио Аббате при С.-Мариа Маджиоре, учредил кардинал Петр Капоччи. Заболевавшие огнем святого Антония находили там за собой уход у братьев ордена, возникшего в Южной Франции. Эта больница не сохранилась, и только старинный мраморный портал в виде круглой арки указывает на то, что это было значительное здание.

Вообще в церковной архитектуре Рима в течение XIII века не заметно величественности. Не было потребности в новых постройках. Довольно было дела и с реставрацией старых базилик. Рим не создал более ни одной большой церкви в то самое время, когда во Флоренции, в Сиене и в Орвието возникли великолепные соборы. Правда, с половины XIII века и здесь тоже появляется готический стиль, который мы впервые встречаем в капелле Sancta Sanctorum. Этот мистический стиль Северной Франции был усвоен нищенствующими монахами, применен уже к церкви, построенной над гробом их святого в Ассизи, и приспособлен к итальянскому пониманию искусства, но готическая архитектура не получила развития в классическом Риме, за исключением церкви С.-Марии сопра Минерва, постройка которой была начата по распоряжению Николая III в 1280 г. архитекторами фра Систо и фра Ристори, строившими церковь С.-Мария Новелла во Флоренции. Эта наполовину готическая церковь была в течение долгих столетий единственной сколько-нибудь значительной новой постройкой в столице христианского мира. Напротив, в Лациуме уже в начале XIII века были воздвигнуты в прекрасном готическом стиле монастырские церкви в Казамари и Фоссанова.

Только в дарохранительницах над алтарями и в надгробных памятниках преобладала и в Риме в конце этого столетия готическая форма, соединенная с римскими мозаическими украшениями. В римских церквях и до сих пор сохранились многие из этих грациозных произведений искусства, принадлежащие к наиболее интересным памятникам Средневековья. Это частью работы тосканских мастеров, как, например, красивая дарохранительница в церкви Св. Павла, сделанная, вероятно, Арнольфом де Камбио, учеником Никола Пизано, в 1285 г., частью произведения римских художников; такова дарохранительница у С.-Марии в Космедине, сработанная Деодатусом по заказу кардинала Франческо Гаэтани. Уже начиная с XI века римские мраморщики работали даже в Средней и Южной Италии. Они назывались Marmorarii, или arte marmoris periti — понятие, характерное для Рима, потому что этот город был усыпан драгоценными мраморными обломками и представлял из себя настоящую Каррару даже для других городов. Поэтому здесь возникло специальное искусство мозаики из кусков мрамора, чему постоянным примером служила также мозаика в древних домах и храмах. Отламывали мраморные плиты от античных зданий, распиливали великолепные колонны, чтобы получить материал для декоративных украшений, особенно для полов в церквях, которые искусно выкладывались кусками порфира, серпентина, джиалло (желтый античный мрамор), белого и черного мрамора. Мозаикой украшались дарохранительницы, амвоны, алтари, надгробные памятники, епископские престолы, пасхальные канделябры, колонны, арки и фризы в монастырских дворах. Все эти, иногда изящные, Работы, особенно полы в церквях, свидетельствуют о постоянном разграблении Древнего великолепия Рима; изобилием мрамора пользовались ежедневно и не могли его истощить. Мраморщики грабили также для своих надобностей и катакомбы, вследствие чего погибло много надписей.

Из среды таких римских каменщиков (opus romanum) выделился в конце XII века замечательный род Козматов, имевший большое значение для местного искусства. Эта семья, деятельность которой наполняет целое столетие, происходила от некоего мастера Лаврентия, который вместе со своим сыном Иаковом впервые появляется около 1180 г. Затем она процветала в их детях и внуках в течение многих поколений, носивших имена Козьмы, Иоанна, Луки, Деодата. Но хотя имя Козьмы, кажется, лишь один раз встречается в этой художнической семье, однако, к удивлению, она вся была названа по этому имени. И хотя работы Козматов не приобрели такой славы, какую имели Николо и Джованни, Арнольфо, Чимабуэ и Джотто, однако они возвысили Рим, дав ему оригинальную художественную школу, и наполнили Лациум, Тусцию, даже Умбрию произведениями, которые по своей природе соединяли в себе архитектуру, скульптуру и мозаическую живопись.

Таковы были дарохранительницы, амвоны, надгробные памятники, портики и монастырские дворы. Род и школа Козматов угасли в Риме в то самое время когда папство, которое начало покровительствовать искусству, удалилось из Рима во Францию; их самих и их деятельность поглотила тьма римского запустения, последовавшего за Авиньонским пленением. Другая школа, процветавшая в Риме одновременно с Козматами, имела ту же участь. Главой ее был Бассалект или Вассалет, которому приписывается постройка красивого Латеранского подворья.

Особенно обращают на себя внимание в Риме надгробные памятники, большая часть которых, впрочем, принадлежит лицам из высшего духовенства. Обычай пользоваться античными саркофагами еще сохранялся, но вследствие быстрого развития Пизанской школы стали воздвигаться и оригинальные мавзолеи. Когда умер Иннокентий V, то Карл велел своему камерарию справиться в Риме, найдется ли порфировый саркофаг, пригодный для погребения этого папы, если же нет, то заказать для него красивый надгробный памятник. В Риме не сохранилось ни одного памятника знаменитых людей первой половины XIII века: особенно достойно сожаления уничтожение столь многих памятников в храмах Св. Иоанна и Св. Петра. Ряд еще существующих начинается находящимся в С.-Лоренцо памятником кардинала Вильгельма Фиески (1256), того самого легата Апулии, которого Манфред так неудачно посылал с тайным поручением. Он лежит в античном мраморном саркофаге, рельефы которого изображают римскую свадьбу — странный символ для кардинала! Средневековому искусству принадлежит только простая прямолинейная дарохранительница, живопись на которой изображает сидящего на престоле Христа и рядом Иннокентия IV со св. Лаврентием и кардинала со св. Стефаном. Длинные и напыщенные надписи восхваляют умершего.

За ним следует памятник кардинала Рихарда Анибальди, знаменитого вождя гвельфов и сторонника Карла Анжуйского: простой монумент, прислоненный к стене в левом крыле Латерана, новейшего происхождения также, как и надпись, но мраморная фигура та же, какая была первоначально. Этот памятник вызывает в памяти великое время Гогенштауфенов и междуцарствия, так как Рихард, будучи кардиналом, пережил всю эпоху от Григория IX до Григория X. Он умер в Лионе в 1274 г.

Другой, младший кардинал этого времени, Анкерус из Труа (1286), лежит в С.-Прасседе в хорошо сохранившейся гробнице, которая указывает уже на значительный прогресс римской скульптуры и, вероятно, есть произведение Козматов. Умерший покоится на ложе с изящной резной мраморной крышкой, лежащей на маленьких колонках. Пространство между ними покрыто мозаикой.

В Арачели мы находим фамильный склеп Савелли. Этот благородный род построил здесь для себя капеллу, которая была украшена картинами. Она заключает в себе еще два памятника: гробницу матери Гонория IV, где положен и сам этот папа. и сенаторский мавзолей. Первый памятник представляет саркофаг оригинальной работы, украшенный мозаикой по золотому грунту, под прямолинейной дарохранительницей. На нем покоится мраморное изображение Гонория IV с красивым, безбородым лицом; оно было перенесено Павлом III из Ватикана и положено на саркофаг, в котором у же находилось тело матери Гонория, Ваны Альдобрандески. Второй монумент странным образом соединяет в себе античную древность со средневековыми формами; мраморная урна с вакхическими рельефами из времен римского художественного упадка служит основанием, на котором возвышается украшенный мозаикой саркофаг с готической надстройкой. На передней стороне в трех местах изображен герб Савелли; надписи относятся к разному времени и размещены неправильно, так как здесь погребены многие Савелли: во-первых, сенатор Лука, отец Гонория IV, Иоанна и Пандульфа, которому этот надгробный памятник и был воздвигнут именно этими сыновьями; во-вторых, знаменитый сенатор Пандульф и его дочь Андреа; далее Мабилия Савелли, жена Агапита Колонна, и другие члены фамилии позднейшего времени.

В Минерве похоронен кардинал Латинус Малабранка, по совету которого был избран папой Целестин V; с ним же похоронен и кардинал Матеус Орсини. Саркофаг имеет форму ложа, на котором покоится изображение умершего. Вообще ко времени Бонифация VIII относятся лучшие произведения школы Козматов. Как раз в это время Иоанн, сын второго Козмы, сработал под наблюдением Джотто многие надгробные памятники, отличающиеся превосходным художественным замыслом: саркофаги с готическими дарохранительницами, мозаика которых изображает Пресвятую Деву со святыми, стоящих над умершим, сан которого охраняется двумя мраморными ангелами, — представление, исполненное такой грации, какая впоследствии уже никогда больше не проявлялась. Самое знаменитое творение мастера Иоанна есть монумент Вильгельма Дуранте в Минерве — тонко выполненная работа. Сходен с ним надгробный памятник кардинала Гонзальва д'Альбано (1299) в С.-Марии Маджиоре. Художник написал свое имя на третьем произведении искусства, прекрасном памятнике капеллана Бонифация VIII, Стефана, из гибеллинской фамилии Сурди, в церкви Св. Бальбины. Неизвестно, принадлежит ли Иоанну и памятник Бонифацию VIII в Ватиканском гроте. Там находится саркофаг этого папы с его мраморным изображением — произведение, отличающееся простотой и силой, но не имеющее грации предыдущих памятников.

Искусство Козматов в последний раз выразилось в надгробном памятнике умершего в 1302 г. генерала францисканцев Матеуса д'Акваспарта, находящемся в Арачели, который уже не имеет на себе имени Иоанна и вообще не имеет никакой надписи, но принадлежит к школе этого же художника. В том же году умер кардинал Гергард Пармский; его памятник, находящийся в левом боковом отделе Латерана, в настоящее время вделан высоко в стену; это простой саркофаг с длинной и варварской надписью, составленной в леонинских стихах. Крышка, на которой лишь выгравирована фигура умершего, была впоследствии приподнята к стене, чтобы сделать видимой эту фигуру.

Мы бросим еще взгляд на столь часто встречающиеся в римских церквях надгробные плиты, замечательные каменные календари смерти, которые когда-то, как мозаика, покрывали полы базилик, а теперь мало-помалу исчезают. Начиная с VIII века стали хоронить мертвых в церквях. Долгое время место погребения обозначалось только плитой в полу с именем, датой смерти и с присоединением слов: «Да покоится в мире душа его». Позднее рядом с надписью стали вырезать на камне изображение свечи; затем, особенно начиная с XIII века, стали изображать самого умершего или рельефно, или в виде очертания, покоящегося на подушке, со сложенными крестообразно на груди руками, с фамильными гербами по бокам головы; на краю плиты латинская надпись. Самые древние из этих памятников большей частью уничтожены; однако многие из них, относящиеся к XIII веку, еще находятся и теперь в церквях: Арачели, С.-Цецилии, Марии сопра Минерва, Прасседе,

Сабины, Лоренцо в Панисперне и других. Иногда плиты выложены мозаикой. Красивейшая мозаичная вещь этого рода есть надгробная плита генерала доминиканцев Мунио ди Замора, (1300), находящаяся в церкви С.-Сабины, — работа мастера Иакова де Туррита.

Такие памятники, встречающиеся все чаще в XIV веке, замечательны и потому, что они дают изображения одежд того времени. Кроме того, они отмечают постепенное изменение буквенного шрифта. По этому поводу мы заметим лишь следующее; в первой половине XIII века в Риме сохранялся еще древний эпиграфический характер шрифта; около конца этого века буквы становятся изменчивыми: в их начертании, особенно букв Е, М, N и V, замечается полный произвол. Римская линия принимает дугообразную форму, и Е и С начинают писаться с росчерком на конце. Характерна для новой формы буква Т, у которой крючки поперечной перекладины глубоко и изогнуто спускаются вниз. Эта живописная манера делает шрифт пестрым и придает ему странный вид. Такую форму букв, которая господствовала в течение всего XIV века и исчезла только в эпоху Возрождения, назвали готической. Хотя она с готами имеет столь же мало общего, как и названный их именем стиль искусства, но она находится в связи с последним, получившим свое выражение в Италии также в конце XIII века. Готические буквы в надписях также хорошо гармонируют с готическим стилем, как арабский шрифт с мавританской архитектурой. Они выражают собою перемену, происшедшую в эстетическом сознании человечества, и находятся также в связи с делающейся все сложнее одеждой этого времени. Они относятся также к аристократической форме древнеримского письма, как готическая церковь к базилике и как простонародный национальный язык к латинскому.

4. Изобразительные искусства. — Скульптура. — Статуя Карла Анжуйского в Капитолии. — Статуя в честь Бонифация VIII. — Живопись. — Стенная живопись. — Джотто работает в Риме. — Развитие мозаичной живописи. — Трибуны работы Иакова де Туррита. — Навичелла Джотто в Ватикане

Изобразительные искусства покоились в лоне церкви, как лепестки в цветочной чашечке; они развивались только в ней, они состояли только на ее службе. Живопись, как искусство святых вдохновений, должно было развиться шире, чем скульптура, жившая языческими воспоминаниями. Однако и последняя прогрессировала в Риме в течение XIII века, хотя и оставалась в подчиненном положении относительно церковной архитектуры. В надгробных памятниках, дарохранительницах, в дверях и портиках можно заметить высшее чувство формы и даже изучение античных образцов. Произведения древности, саркофаги, колонны и статуи нигде не были многочисленнее, чем в Риме; поэтому здесь пробудилась склонность к ним. Уже Климент III в конце XII века велел поставить перед Латераном в качестве украшения публичного места античную конную статую Марка Аврелия, и художники XIII века, наверное, обращали пытливый взгляд на красоту античных произведении скульптуры. Гений пизанца Николо напитан был духом древности; в Риме бывали художники его школы; но ни один из Козматов не возвысился здесь до степени настоящего скульптора, и величайшие произведения древности: Лаокоон, Аполлон Бельведерский, Умирающий Гладиатор — лежали еще глубоко скрытыми в своих могилах, чтобы восстать из них только в такое время, которое созреет для их созерцания. Композиция статуэток, которая так широко развилась в готическом стиле, появляется в произведениях Козматов лишь как бы в зародыше; как противоречащая стилю базилик, она была в Риме скоро совершенно оставлена. Здесь не возникло ничего похожего на рельефные изображения на церковных кафедрах в Пизе, Сиене и Пистойе, ничего, что могло бы соперничать со скульптурой Орвиетского собора. Только одно единичное явление показывает, что искусство ваяния снова сознало, как в древности, свою связь с политической жизнью, — это сооружение в Капитолии по постановлению сената статуи, изображающей Карла Анжуйского в натуральную величину, которое явилось событием в истории искусства. В этом случае скульптура в Риме в первый раз снова вышла из служебного положения относительно церкви. В древнем Капитолии, где римляне когда-то воздвигли в честь своих героев и тиранов столько статуй, разбитые члены которых еще валялись кругом в пыли, позднейшие потомки поставили грубо и неискусно сделанное мраморное изображение галльского завоевателя, их сенатора. Античный обычай был, впрочем, уже возобновлен вне Рима Фридрихом II, так как в Капуе были статуи его и его канцлера. Около этого же времени в Милане поставлено было изображение подесты Ольдрадуса в виде маленькой конной фигуры, которую еще и теперь можно видеть там на Бролетто. Мантуя посвятила бюст Вергилию, а в 1268 г. жители Модены воздвигли публично статую знатной благотворительнице Буониссиме.

Образцом для статуи Карла Анжуйского могла быть сходная с ней статуя великого Фридриха, или художник воспользовался, как моделью, фигурой сидящего Петра в Ватикане; может быть также, что он изучал какое-нибудь мраморное изображение древнего императора, одиноко остававшееся еще между развалинами Форума. Однако и сам король Карл служил моделью для своей статуи, так что она есть настоящий портрет с натуры; она является неоценимым памятником средневекового Рима, отделенным веками варварства от мраморных статуй Позидиппа и Менандра или от богоподобного, сидящего на троне Нервы, находящегося в Ватиканском музее; но она полна энергии, как и век гвельфов и гибеллинов, и выразительна в своей грубой реальности. Резец более совершенного художника едва ли мог бы так хорошо представить в лице убийцы Конрадина изображение тирана, как это удалось неискусной руке скульптора XIII века, который, несмотря на соединение античного идеального одеяния с историческим портретом, передал натуру Карла, не идеализировав ее.

Идея воздвигать в честь выдающихся людей их статуи снова является во времена Бонифация VIII. Многие города, особенно те, в которых он был подестой, поставили ему статуи; таковы Орвието, Флоренция, Ананьи, Рим в Ватикане и Латеране. Даже Болонья в 1301 г. поставила его статую перед городской ратушей. Враги его ставили ему это в упрек: в обвинительной записке Ногаре определенно сказано, что Бонифаций велел поставить в церквях свои серебряные изображения, чтобы совратить народ в идолопоклонство, — разительное доказательство варварского представления, существовавшего об этом художественном направлении в тогдашней Франции. Впрочем, то, что оставалось от статуй этого знаменитого папы, не указывает на свободное развитие портретной скульптуры. Сидячая фигура на внешней стене собора в Ананьи даже поражает своей грубостью и неуклюжестью, напоминая фигуры идолов.

Большее значение, чем скульптура, получила в Риме живопись, которая имела свои зачатки в древних базиликах. Самые старинные картины XIII века находятся в церкви С.-Лоренцо и относятся ко времени Гонория III, который возобновил эту красивую базилику. По его приказанию как передний притвор, так и внутренность церкви были расписаны фресками; они отчасти полиняли, отчасти лишь недавно так заново были реставрированы, что потеряли свой первоначальный вид. В них виден грубый, но живой характер неразвитого искусства, подобно настенной живописи, находящейся в капелле четырех венценосцев, в церкви Св. Сильвестра, относящейся к тому же времени. Впрочем, они свидетельствуют о применении фресковой живописи на больших поверхностях стен в начале XIII века; с такой полнотой в таких размерах она проявляется еще только в пещерной церкви в Субиако.

С наступлением времени Чимабуэ и Джотто, творца циклической Стенной живописи, искусство великолепно расцвело в Италии, как это доказывают нам Ассизи, Падуя и Флоренция. Знаменитый флорентинец Чимабуэ прибыл в Рим около 1270 г., потом работал в Ассизи, после чего еще раз возвратился в Рим. Как на памятник его пребывания в Риме, следует смотреть на изображение римских монументов или на план города, находящийся в церкви Св. Франциска в Ассизи. Джотто писал в Риме между 1298 и 1300 гг. Его фрески в храме Св. Петра и в латеранской юбилейной ложе Бонифация VIII, к несчастью, погибли также, как потеряны и картины его ученика Пьетро Каваллини. Только обломок фрески работы Джотто, изображающий Бонифация VIII с портретно верными чертами, объявляющего из ложи о наступлении юбилейного года, можно видеть и теперь под стеклом на столбе в Латеране. Прославленный Дантом рисовальщик миниатюр Одеризио де Губио получил также от Бонифация VIII работу в Риме, где он и умер в 1299 г. Папа поручил ему и Франку Болонскому украсить миниатюрами книги для Латеранской библиотеки.

Хорошие произведения были созданы в XIII веке мозаичной живописью; они еще и теперь украшают некоторые церкви. Это национально-римское искусство еще в VI веке произвело много прекрасного, потом пришло в упадок и в XII веке вновь пробудилось. В XIII веке тосканское влияние способствовало его мощному развитию, не изменив этим существенно его римско-христианского идеала. Здесь работы начинаются с Гонория III; они грубы и неискусны, как на фризе притвора в С.-Лоренцо и в нишах С.-Констанцы у св. Агнессы, которая относится ко времени Александра IV; затем получают более свободный вид. Уже Гонорий III начал мозаичную картину за трибуной, которая была потом окончена Николаем III, бывшим тогда еще аббатом этого монастыря. Поэтому это произведение носит на себе двойственный характер; но им уже начинается вторая эпоха римской живописи, которая сначала была насильственно приостановлена в своем развитии последствиями Авиньонского пленения.

В конце XIII века в Риме процветала школа мозаистов, во главе которой навеки прославился Джакопо делла Туррита со своим сотоварищем Иаковом де Камерино. Полагают, что оба они были монахами ордена миноритов. Францисканское одушевление, создавшее в Ассизи союзный храм итальянских искусств, действовало вообще оживляющим образом на творческую деятельность Италии. Туррита исполнил скульптурную работу Латеранской трибуны при Николае IV в виде ряда изображений святых и символов с таким богатством живописи, какого Рим не видал уже в течение столетий. Центральным пунктом всей композиции является сверкающий драгоценными камнями крест под более древним поясным изображением Спасителя; он разделяет группы фигур. Оба новых святых, Франциск и Антонии, помещены здесь точно под апостолами, но в качестве вновь принятых — в самом скромном виде.

Лучшее произведение Туррита было исполнено им в церкви С.-Мария Маджиоре, где Николай IV и кардинал Иаков Колонна поручили ему покрыть мозаикой трибуну. Главное место здесь занимает группа коронования девы Марии Спасителем — большая картина на лазурно-голубом фоне. Сонм ангелов парит кругом. С обеих сторон к коронуемой, со смирением воздымающей руки, приближаются по сверкающему золотом небу Петр и Павел, оба Ионна, с одной стороны Франциск, с другой — Антоний Падуанский. По золотому фону вьются виноградные лозы с пестрыми птицами и образуют великолепную, но загромождающую самую картину декорацию. Заказчики Николай IV и кардинал изображены коленопреклоненными в уменьшенном масштабе; такой способ представления употреблялся раньше очень часто. Напротив, оба новых героя церкви, Франциск и Антоний, изображены во весь рост, в таком же виде, как и апостолы. Можно думать, что художник имел перед собой античные мозаики вроде палестринских полов и что он взял оттуда для обеих своих мозаик барки с амурами, лебедей, пьющих животных, цветы, речных богов. Мозаика освещает базилику сверхъестественным золотым сиянием, полным торжественности. Когда лучи солнца падают на нее сквозь пурпурные занавесы окон, то она кажется подобной тому пламенному небу, в котором погружены у Данте святые Бернард, Франциск, Доминик и Бонавентура. Это излучение света производит такое же действие, как музыкальный хорал. Туррита закончил украшение этого древнего храма Марии, присоединив к знаменитым, еще проникнутым античным искусством мозаикам времен Сикста III, украшающим главный шатер церкви, как общее заключение, свою картину трибуны — лучшее из произведений римской мозаичной живописи.

Перед этой же церковью в большой внешней ложе видна мозаика, исполненная в конце этого столетия Филиппом Риссути по заказу кардиналов Иакова и Петра Колонна: Христос на троне между святыми; сцены, относящиеся к легенде о построении базилики; Колонна любили С.-Мария Маджиоре, где были погребены некоторые члены их фамилии. В то время как их славный дом подвергнулся разрушительным ударам Бонифация VIII, народ видел на мозаичной картине этой церкви коленопреклоненный образ подвергнутого проклятию кардинала Иакова в небесной славе вместе со святыми. Его страшный враг Бонифаций тоже любил пышность и искусство, и только его политические заботы помешали ему навеки прославиться монументами высшего порядка. Он выстроил свою юбилейную ложу в Латеране и свою погребальную капеллу в Ватикане, которая, однако, погибла. В Ватикане работал также Джотто; кардинал Иаков Стефанески, который давал работу этому художнику в своей титулярной церкви С.-Джиорджио в Велабро, поручил ему исполнение знаменитой мозаики, известной под названием «Навичелла», которая раньше украшала преддверие храма Св. Петра, а теперь вделана в стену над входом в притвор. Эта картина вследствие позднейшей реставрации потеряла свою первоначальную прелесть; только рисунок Джотто сохранился. Она изображает церковь в виде плывущего в бурю по морю корабля Св. Петра, в то время как верховный апостол идет ко Христу по волнам Галилейского моря. И этот древний символ был столь же применим, как и полон предчувствий, для Бонифация VIII и для конца XIII века.

5. Общая картина Рима в XIII века. — Римские башни и замки аристократов. — Башня графов и башня милиций. — Замок Капо ди Бове на виа Аппиа. — Городской дворец в Капитолии. — План города во времена Иннокентия III

Эпоха партийной борьбы, изгнания пап и граждан и разорения города не была способна к созданию или сохранению памятников гражданской архитектуры. Магнаты строили только башни, папы — госпитали и резиденции, сенаторы исправляли городские стены. В XIII веке мы не находим почти ни одного известия об общеценных постройках в городе. Полное молчание относительно водопроводов, и только один раз говорится о том, что Григорий IX велел вычистить сточные трубы и возобновить мост С.-Марии. Рим был погружен в развалины. Никакое общественное учреждение не наблюдало за сохранностью памятников. Землетрясения наводнения, городские войны, постройка дворянских башен, реставрация церквей, нужда в мраморе для мраморщиков, спрос па него со стороны чужестранных покутит лей — все это вело к разрушению памятников, и мусор все глубже и глубже покрывал древний город. В подземной глубине потонули как бы действием благодетельного волшебства многие произведения искусства. Они были изъяты от современников, которые на их могилах продолжали свою дикую борьбу, и вновь появились на спет лишь в позднейшее время как свидетели классического прошлого. Еще и теперь многие статуи лежат в подземном Риме; так, летом 1864 г. неожиданно появилась на свет почти не поврежденная колоссальная бронзовая статуя Геркулеса из развалин театра Помпея, где она лежала погребенной в течение стольких веков.

Рельеф города в XIII веке представил бы нам самую удивительную картину Рим того времени был похож на обширное, обнесенное покрытыми мхом стенами поле, с холмами и долинами, с пустыми и встроенными земельными участками, из которых выдавались темные башни или замки, серые, разрушающиеся базилики к монастыри, окруженные растительностью монументы колоссальной величины, разрушенные водопроводы, ряд колонн от храмов и отдельные колонны, триумфальные арки с надстроенными на них башнями. Между развалинами тянулись в виде запутанной сети узкие улицы, прерываемые грудами мусора, и желтый Тибр меланхолически протекал по наполненной развалинами пустыне, под кое-где. обвялившимися каменными мостами. Крутом древних стен Аврелиана, с внутренней стороны, находились пространства или под пустырями, или под земледельческой обработкой, равные по величине целым поместьям, с выдающимися развалинами; виноградник и огороды были разбросаны, как оазисы, по всему городу, даже в центральной части нынешнего Рима, около Пантеоне, Минервы и до Порто дель Пополо. Спуск от Капитолия к Форуму, на мусоре которого стояли башни, был покрыт виноградниками точно также, как и Палатин. Термы, цирк заросли травой, а кое-где были совсем заболочены. Всюду, куда только проникал взгляд, видны были мрачные укрепленные башни с зубцами, выстроенные из древних памятников, зубчатые укрепления самой оригинальной формы, построенные из наскоро сложенных из мрамора, кирпича и кусков пеперина замки и дворцы гвельфской или гибеллинской аристократии, которая сидела на классических холмах, среди развалин, опьяненная взаимной враждой, кап будто Рим был не городом, а земельным участком, оспариваемым посредством ежедневной войны. В то время в Риме не было человека благородного происхождения, который не владел бы башней. В актах того времени встречаются иногда ведения римлян в самом городе, называемые: «Башни, дворцы, дома и развалины». Отдельные роды жили в мрачных, огражденных тяжелыми цепями жилищах, среди развалин, со своей родней и служителями и от времени до времени выходили оттуда с диким громом оружия, чтобы воевать со своими наследственными врагами.

Мы перечислим наиболее значительные ни этих дворянских замков, составляющих важнейшую характерную особенность Рима в XIII и XIV веках, когда аристократия поделила между собой владение городом.

В Трастевере стояли башни родов Папа и Романи, Нормании и Стефанески, к которым позднее присоединилась крепость рода Ангвильяра. На острове Тибра возвышались башни Франджипани, которые в середине XIII века принадлежали префекту Вико. Теперь из мостовых башен осталась только одна.

Ватиканским кварталом, где вокруг базилики Св. Петра стояли маленькие дома, а также и замок Св. Ангела, владели с середины XIII века Орсини, и уже поэтому Николай III составил план постройки своей Ватиканской резиденции, которая, таким образом, находилась в округе его собственного рода. Владея крепостью Св. Ангела, Орсини господствовали над подступами и к Ватикану, и к городу, где они занимали также по эту сторону реки местности Понте и Парионе. Их дворцы находились на Монте-Джиордано и в развалинах театра Помпея на Кампо ди Фиоре. Монте-Джиордано, находившийся вблизи моста Св. Ангела и состоявший из обломков античных зданий, назывался еще в 1286 г., когда на нем уже жили Орсини, Monte Iohannis de Roncionibus и вскоре после того получил свое название от имени Иордана Орсини. В 1334 г. он уже является в виде квартала, обнесенного стенами. Другой замок Орсини на Кампо ди Фиоре, называвшийся Аркапата, был выстроен из гигантских обломков Помпеева театра. Теперь он уничтожен, но должен был находиться на том месте, где теперь стоит дворец Пио. Таким образом, этот аристократический род владел, кроме неизвестного числа домов по обеим сторонам реки, тремя главными укреплениями: замком Ангела, Монте и Аркапата.

Вдоль городского берега реки, в кварталах Понте, Париони, Регола и С.-Анджело до Капитолия возвышались башни многих родов. Массими жили уже там, где находится теперешний их красивый дворец. Маргани и Стации выстроились в цирке Фламиния; Бонфилии, Аматески, Калицуки, Боккападули и Буккамаца жили в соседних кварталах. В театре Марцелла держались еще Пьерлеони, но сила этого рода, родственного Анаклету II, в XIII веке уже настолько стала ничтожной, что имя их почти не появляется в городской истории, однако их главный замок, находившийся в Марцелловом театре, дворец Пьерлеони, перешел к Савелли только в следующем веке.

Большое Марсово поле хотя и представляло много развалин, годных для постройки, но благодаря своему местоположению не отличалось достаточной безопасностью. Этот квартал был подвержен наводнениям от разливов Тибра; он был еще мало заселен и большей частью находился под огородами, почему и лишь редко становился театром городских войн, касавшихся рода Колонна. Род этот господствовал над всей пустынной равниной от Порта дель Пополо до Квиринала, т. е. частью города, отличавшейся своим великолепием при Траяне, Адриане и Антонинах, Главные замки, принадлежавшие Колонна, были на Марсовом поле — Мавзолей Августа и Mons Acceptorii (в настоящее время Монте-Читорио). В руинах стадия Домициана Миллини и Сангвиньи построили еще и теперь стоящие башни, а в квартале Пантеона Синибальди и Кресченци — их укрепленные дворцы.

Но самые большие дворянские замки находились в настоящем Древнем Риме, на холмах, спускавшихся к форуму и к Circus Maximus. Эта местность представляла собою арену средневековой истории города Рима с тех пор, как городская община Установила свое местопребывание в Капитолии. Запустевшие холмы получили вследствие этого новую жизнь и отчасти снова заселились, несмотря на недостаток в воде. На Целии и на Палатине властвовали Франджипани, но Анибальди из Латеранского квартала, где было главное их местопребывание, уже оспаривали у них владение Колизеем, т. е. амфитеатром, значительная часть которого обрушилась во время землетрясения, бывшего 1 июня 1231 г. Септицониум на Палатине, башня Картулария, триумфальные арки Тита и Константина, вероятно, также Arcus Fabianus в местности возле С.-Лоренцо in Miranda, Янус Quadrifrons и башни на большом цирке составляли большое городское владение Франджипани, бывшее часто Убежищем пап и местом их избрания. Эта крепость, окопами которой служили знаменитейшие памятники Древнего Рима, с черными стенами, зубцами и башнями, могла, конечно, быть названа оригинальнейшей на свете и представляла самый необычайный вид.

Палатин и его императорские дворцы находились в совершенном упадке или были заселены только монахами, духовенством и служащими Франджипани. Этот мир развалин должен был представлять в то время величественное зрелище, и сведущий антикварий мог бы еще, вероятно, различить в нем дворцы Августа, Тиберия, Калигулы, Нерона и Домициана. Отрытое лишь в наше время Палатинское ристалище (Stadium) тогда еще должно было быть отчасти видимо. Целий был более населен, чем теперь, потому что еще в 1289 г. там находилась древняя улица, называвшаяся Caput Africae, чем доказывается, что этот холм не был, как думали, безлюдным уже со времени опустошения его Робертом Гюискаром. Квартал вокруг Колизея и по направлению к Латерану был тоже местами населен. В служебнике Ченчиуса по поводу распределения денежных подарков за триумфальные ворота на пути от башни Картуларии до Св. Николая у Колизея обозначены 23 дома, в том числе принадлежащие фамилиям Манчини, Райнучи Булгарелли и Красси. Напротив, от Колизея к Латерану население снова уменьшалось, и от Св. Климента вверх по направлению туда не поименовано ни одного дома.

Авентин, еще населенный во время Оттона III, потом опустевший, был занят родом Савелли. Они уже давно владели дворцом около С.-Сабины, так как Гонорий III подарил часть его доминиканцам для устройства монастыря. Гонорий IV отделал его под свою резиденцию и обнес ее стенами и башнями. Значительные остатки этого замка Савелли, выстроенного в стиле, носящем название saracinesso, сохранились еще и до сих пор. Он оставался главным местопребыванием рода, который впоследствии владел также Марморатой и театром Марцелла. Мармората постоянно носила это название, полученное ею от залежей мрамора, бывших на древней торговой площади, которая, впрочем, была почти совсем засыпана мусором. Здесь, под Авентинским холмом, около реки, находились многие церкви с добавочным названием де Мармората. Гонорий IV хотел вновь заселить Авентин. Он приглашал многих римлян строиться там, но недостаток воды не дал развиться этой савеллиевской колонии.

Многолюднее были склоны Эсквилина, потому что тут находились многопосещаемые церкви вроде С.-Мария Маджиоре, возле которой Николай IV основал папскую резиденцию; затем склоны Квиринала и еще сильно населенная Субура, тогда как Виминал был покрыт пустырями и виноградниками. Развалины отдаленных терм Диоклетиана не привлекли к себе никакой благородной фамилии для постройки там своего замка также, как и заболоченные гигантские бани Каракаллы или преторианский лагерь.

Напротив, могущественные роды владели склонами Квиринала и построили свои укрепления вблизи форума времен империи. В XIII веке именно эта местность была ареной борьбы партий, так как здесь были Пандульфи из Субуры, Капоччи, поселившиеся в термах Траяна, и Конти, тогда как вблизи, в термах Константина, находился четвертый замок Колонна, древнее местопребывание графов Тускуланских. Еще и теперь на этих склонах стоят гигантские остатки двух башен этой величественной эпохи. В то время как другие дворянские замки погибли, «башня графов» и «башня милиции» сохранились в виде значительных остатков, столь же твердых и несокрушимых, как и постройки античного Рима, с которыми они когда-то соперничали.

«Графская башня» (Torre dei Conti) относится к эпохе могущества рода Иннокентия III; честолюбивый Рихард Конти построил ее на средства своего брата папы на древнем форуме Нервы, и отсюда велась борьба против республиканской свободы Рима. Гигантские развалины форумов Августа, Нервы и Цезаря легко были превращены в крепость, и Конти воздвигли ее в виде господствующей над городом цитадели, которая могла держать в страхе и Капитолий, и Франджипанские башни. Постройка этой громадной башни относится к началу правления Иннокентия III. Ничто не доказывает, что она стояла уже многие столетия и была только увеличена Конти. Туфовые четырехугольные плиты служили ее основанием, сделанным из античных остатков, а стены были сложены из обожженного кирпича. Она была четырехугольная и сверх громадного основания состояла из трех суживающихся ярусов с тройной зубчатой надстройкой, которая, казалось, уходила за облака. Она считалась самой великолепной из всех городских башен, даже чудом строительного искусства, но отличалась лишь своей колоссальной величиной, а вовсе не архитектурной красотой. Петрарка, видевший ее раньше, чем землетрясение превратило ее в развалины, оплакивал ее падение, восклицая, что другой подобной ей не было в мире. Поэтому с ней не могла равняться знаменитая Трулья с Авиньонского дворца, которую построил там Иоанн XXII, которого Петрарка в насмешку называет страшным Нимвродом-башнестронтелем. Она пережила многие бури; даже землетрясение 1348 г. разрушило только ее верхний этаж, так как Беноццо Гоццоли еще в XV веке написал картину над ее входною дверью. Только уже Урбан VIII велел ее сломать до размеров теперешних ее остатков.

Ее двойником была еще более величественная по своему высокому положению башня Милиций (Torre delle Milizie). Путешественник в Риме может еще и теперь любоваться ею с Монте Пинчио или из монастыря Арачели, откуда она всего лучше видна и откуда она представляется как самая величественная средневековая развалина, господствующая над городом и как самое выразительное воспоминание о временах гвельфов и гибеллинов в Риме. Народное предание или фантазия паломников видели в ней дворец Октавиана, и уже гораздо позже сочинено было, что с ее зубчатой вершины Нерон, играя на цитре, смотрел на пожар Рима. В Риме припоминали, что сады Мецената и дом поэта и чародея Вергилия находились в этой местности. Башня эта стоит на склоне Квиринала, над форумом Траяна, где находится известное помещение Balnea Neapolis (Magna napoli). Этот квартал в Средние века назывался Бибератика; он простирался от Квиринала через Магнанаполи до Траянова форума и церкви Санти-Апостоли. Сама башня дала название улице Contrata Miliciarum. Время ее постройки неизвестно; ее архитектурный стиль и способ постройки ее стен, сходный с графской башней, указывают на время Иннокентия III или Григория IX, и, вероятно, на ее месте раньше стояла гораздо более древняя башня. Она возвышалась на своем широком и высоком основании в виде четырехугольного с зубцами колосса. На нижнем этаже стояла вторая, менее широкая надстройка, тоже четырехугольная и расчлененная мощными пилястрами. Наконец, на ее зубчатой платформе возвышалась еще меньшего размера, сверху плоская четырехугольная башня. Вся башня была соединена с зубчатым укреплением и таким образом вместе с ним составляла целый замок. Так как на Квиринале, где эта башня теперь стоит, в границах владения женского монастыря Св. Екатерины Сиенской, уже в XII веке была местность, называвшаяся Miliciae Tiberianae, то из этого следует, что она была воздвигнута на месте античного здания, может быть, имевшего значение военного поста во времена империи. В последней половине XIII века она принадлежала Анибальди, от которых перешла к Гаэтани. Обладание ею почиталось столь важным, что ее владельцы получали от нее свой титул, как от баронии: Петр, непот Бонифация VIII, назывался с 1301 г., когда он приобрел ее от Рихарда Анибальди, Dominus Miliciarum Urbus — господин городских милиции — и, вероятно, вместе с тем получил право содержать войско в этой большой городской крепости.

Обе эти башни суть монументы римского Средневековья, подобно тому как колонны императоров Траяна и Антонина суть монументы Римской империи, замечательные образцы, находящиеся в городе, которые явственнее, чем история, выражают собой неукротимую силу того века. Когда они стояли в законченном виде в недалеком расстоянии одна от другой, то должны были производить сильное впечатление. Они возвышались над всем Римом и были видны уже за несколько миль от него, как теперь купол Св. Петра Эти башни-колоссы дают самое ясное понятие о сущности римского характера, который остался и в Средние века таким же, каким он был в древности. Здесь не видно ни понимания формы, ни чувства, оживляющего массы, как у тосканцев, но одна лишь мрачная и величественная сила. Римляне брали свои образцы из развалин творения предков; они хотели создать колоссы, которые могли бы соперничать с древними, и две башни с крутыми и голыми стенами поднялись над Римом, как циклопические постройки.

Ряд названных фамильных замков закликает в себе имена всех высших римских родов того времени; в нем нет только младшего из родов XIII века: Гаэтани имели дворцы на острове I пора и в квартале С.-Марии Маджиоре, но у них не было родового замка в Риме; когда же они сделались владетелями «Милиций», то основали против ворот Себастьяна на Аппиевой дороге замечательный замок Капо ди Бове. Эта крепость получила свое название от памятника Цецилии Мегеллы. составлявшего его ядро и центральный пункт; так как этот великолепный мавзолей дочери Метелла Критского и жены Красса уже в самом древнем Средневековье назывался по бычачьим головам на его карнизе — Капо ди Бове. Подобно надгробным памятникам Августа и Адриана и памятнику Плавтиев на Луканском мосту через Анио, он был, вероятно, уже давно переделан в баронскую башню. Запустение Аппиевой дороги заставило забыть о нем до тех пор, пока война с Колонна не послужила поводом к передаче его Бонифацием VIII своему племяннику. Граф Петр основал там крепость, чтобы оттуда наблюдать за движением Колонна, если бы они вышли из своих кампаньских замков на Латинскую или на Аппиеву дорогу. Остатки этой крепости, вскоре после того расширенной Савелли, которой придавала силу близость ее к. развалинам цирка Максенция, сохранились и до сих пор, также как и остатки старинного баронского дворца и возникшего там в XIV веке, обнесенного стенами посада рядом с церковью готического стиля. На них видны гербы дома Гаэтани. Материал этих построек — альбанский туф. Его черный цвети мелочный характер архитектуры стоят в резком противоречии с величием античного памятника из желтых травертиновых плит, над карнизом которого вделаны туфовые камни, чтобы превратить мавзолей в башню с зубцами. Впрочем, внутренность памятника не была повреждена, так как саркофаг Цецилии Метеллы сохранился нем в целости, хотя над ним прошла сотня осади штурмов, и только Павел III велел перенести оттуда ее урну во дворец Фарнезе, где она находится и теперь. Можно легко себе представить, какие опустошения были произведены строителями этого гаэтанского замка в цирке Максенция и в монументах па Via Appia, чтобы воспользоваться их. материалами. Древняя, уже в течение многих столетий подвергавшаяся ограблению дорога, шедшая между надгробными памятниками, претерпела в это время одно из самых жестоких опустошений. В античных гробницах Кампаньи жили пастухи и поселяне, и на всем пространстве ager romanus, составлявшем городской округ, возвышались бесчисленные башни, отчасти переделанные из древних надгробных монументов, храмов и остатков вилл, отчасти вновь выстроенные для защиты скудного сельского хозяйства. Еще и теперь в римском округе существуют многие аренды или имения, получившие свое название от средневековых башен.

Под угрозой от ближайших дворянских замков стояло на Капитолии здание сената, бывшее местом пребывания правительства республики. Здесь жили сенаторы, хотя в середине XIII века в качестве их места жительства упоминается иногда монастырский дворец четырех венценосцев. Но если в нем имели свою резиденцию Карл Анжуйский и инфант Кастильский, то заменявшие их просенаторы все же гнили в Капитолии, и то же было и при других сенаторах некняжеского рода. Тот факт, что торжественные государственные акты совершились при Карле Анжуйском в монастыре Арачели, доказывает, что тогдашнее здание сената не было для этого достаточно вместительным, тогда как этот укрепленный монастырь имел обширные размеры и служил также для собраний коллегии городских судей. Это был легендарный дворец Октавиана и с 1250 г. служил также местом пребывания генерала францисканцев; еще и теперь это здание над крутыми туфовыми стенами Капитолия является одним из значительнейших памятников римского Средневековья.

Первоначальный вид сенатского дворца в XII и XIII веках представляется нам неясным. На городском плане времен Иннокентия III он имеет вид четырехугольника с зубцами и боковой башней; фасад представляет лишь два полукруглых окна и входную дверь без лестницы; но этот рисунок очень груб и неточен. Около 1299 г., вероятно по случаю юбилея, дворец этот был вновь выстроен при сенаторах Пиетро ди Стефано и Андреа де Норманни. Эти правители выстроили в нем поддерживаемую колоннами открытую залу, предназначенную для заседаний суда; ей дали вошедшее в употребление с лангобардских времен название Ловиум, которое обозначало porticus (откуда Laube). Подпись этих сенаторов сохранилась в списках. С постройкой этой залы, придавшей всему дворцу новый вид, соединены были и другие постройки. Надпись 1300 г. говорит об opus marmoreum, которое присоединили к нему сенаторы Риккардо Анибальди и Джентиле Урсини. Без сомнения, была пристроена наружная лестница, которая вела во дворец. Эта лестница изображена в золотой булле Людвига Баварского от 1328 г., где сенаторский дворец — и это характерно для его значения и для понятий того времени — занимает середину панорамы города в виде здания с двумя боковыми башнями, двухэтажного и уже без зубцов, а покрытого крышей. Нижний этаж имеет только два полукруглых окна, верхний — четыре таких же, так близко расположенных одно возле Другого, что они представляют вид скорее идущего вдоль фасада портика. С 1299–1300 гг. сенатский дворец мог считаться за новую постройку, и в сенатском акте 1303 г. он так и обозначен — palatium novum. Эта перестройка, наверное, дала повод к варварскому грабежу развалин Капитолия.

Римляне явно соперничали с республиками Умбрии и Тосканы, где Перуджия и Сиена, Флоренция и Орвието воздвигли и соборы, и величественные городские дворцы. Постройка самых знаменитых городских ратуш в Италии происходила в конце XIII и в начале XIV века; так, Палаццо Веккио во Флоренции был выстроен в 1298 г., и к концу же XIII века относится также постройка соборов в Орвието, Флоренции, Болонье и Перуджии. Сохранившиеся еще итальянские городские дворцы, в архитектуре которых романская готика получила свое прекраснейшее выражение, принадлежат к роскошнейшим памятникам Средних веков и указывают могущество и благосостояние свободных городов. Рим не мог с ними сравниться. Даже многие дворянские замки в городе были величественнее, чем общинный дворец с его странными трофеями, состоявшими из цепей, ворот и колоколов мелких завоеванных городков или остатков миланской знаменосной колесницы. Римский сенатский дворец был удивительным зданием, наполовину античным, наполовину варварским, и лучшим его украшением было то, что он стоял на памятниках древних римлян и был окружен развалинами величия Капитолия, когда-то господствовавшего над миром. Эмблемой римской республики считался в то время лев, и в Капитолии держали в клетке живого льва. Над одной из дверей дворца изображен был лев, кротко смотрящий на своего львенка. Каждый сенатор при своем вступлении в должность подводился к этой картине, чтобы проникнуться смыслом написанного там двустишия, призывавшего к великодушию.

Большое значение для уяснения топографии Рима в XIII веке имеет, наконец, тот факт, что этой эпохе принадлежит первый дошедший до нас план города. Изображение грубое, но очень ценное, так как оно пытается воспроизвести город, каким он был при Иннокентии III. Главнейшие черты Рима, как античного, так и христианского, изображены на нем, и в основании как рисунка, так и названий приняты очевидно, Мирабилии. В заметке на полях плана находится следующая жалоба: «Рим был обращен в пепел при герцоге Бренне, затем он оплакивал свой пожар при Аларихе и младшем сыне короля Галаона Британского. Он печалился о ежедневном уничтожении своих развалин. Как обессиленный старец, он едва может держаться прямо, опираясь на чужой посох. Старость его ни за что не заслуживает почтения, кроме мусорных куч античных камней и покрытых развалинами следов прошлого. Святой Бенедикт, епископ Канузии, сказал, когда Рим был разрушен Тотилой: «Рим не будет уничтожен народами, но будет потрясен бурями, молниями, ураганами и землетрясениями и истлеет сам собой».

Оглавление