• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

В V веке до н. э. в Афинах, конечно же, не существовало книг, в которых описывались мифы, потому что греки считали их частью своей жизни. Мифологические герои и события были, скорее всего, интегрированы в греческое общество, находя отражение в разные периоды жизни людей – от младенчества до старости. Вопрос о том, верили ли греки V столетия во все эти истории, наверное, риторический. Если говорить, что они воспринимали мифы как исторические факты, то невольно встает другой вопрос: как вообще греки определяли историю? Схожая проблема возникает, если слово «верить» ассоциировать лишь с понятием «религиозная вера».

Дошедшие до нас сведения позволяют сделать вывод о том, что мифология органично «вплеталась» в реальную жизнь людей, «работая» одновременно на нескольких уровнях. Увлекательные истории о жизни богов служили, в частности, определенного рода развлечением, они нашли свое отражение в музыке, поэзии, изобразительном и прикладном искусстве, чем так широко известен греческий мир. В то же время мифы обеспечили неистощимый запас не только примеров хорошего или плохого поведения, которые так необходимы для воспитания молодежи, но и примеров, помогающих осмыслению мира старшим поколением: превратностей судьбы, отношения судьбы и характера человека, загадок жизни. Кроме того, все истории, описанные в мифах, сложные взаимоотношения богов и героев, их привязанность к определенным местам, сформировали сложную систему культов, служение которым было очень важным для всей греческой социальной структуры.

Все цивилизации нуждаются в мифологии, и многие создают свою собственную. Но поскольку греческая цивилизация лежала в основе западного общества и до недавних времен изучение греческой культуры было включено в систему западного образования, многие западные народы адаптировали греческие мифы и использовали их вместе со своими собственными, современными или историческими, легендами. Возглавили этот процесс римляне. Они, слегка адаптировав для себя греческий пантеон, поместив туда своих, римских богов, бесконечно воспроизводили греческие мифы в литературе и искусстве. Для Рима, как республики, так и империи, Греция считалась эталоном культуры и цивилизации: те, кто хотел продемонстрировать свои вкус и эрудицию, непременно украшали стены своих домов картинами, изображающими сюжеты из греческой мифологии, а после смерти их хоронили в мраморных гробах, украшенных сценами сражений греков и амазонок или изображением бога Диониса со своим традиционным окружением. Содержание римской поэзии также основано на греческой мифологии. Множество греческих мифов сохранились только благодаря Публию Овидию Назону, поэту эпохи Августа. В то же время его современник Вергилий обосновывал истоки римской цивилизации и славил ее процветание в эпической поэме «Энеида», действие которой начинается с разграбления Трои, эпизода, описанного в самом замечательном из всех греческих мифов.

Широкое распространение христианства ничем не ограничивало популярность мифов и их постоянное влияние на искусство, музыку и литературу. С возрождением интереса к античной классике в эпоху Ренессанса поэзия Овидия еще больше стала вдохновлять поэтов и художников. Его произведения были первыми классическими текстами, которые принесли пользу от изобретения печати в конце XV столетия. Они были широко переведены и составили фундаментальное наследие, оказывающее влияние на распространение и восприятие греческих мифов в последующие столетия. Еще в период Раннего Возрождения художники с удовольствием изображали языческие сюжеты из греческой мифологии рядом с обычными христианскими темами: так, сегодня в галерее Уффици во Флоренции полотна Боттичелли «Рождение Венеры» и «Афина Паллада и Кентавр» соседствуют с его же картинами, изображающими Благовещение и Мадонну. Начиная с эпохи Раннего Возрождения и до XVTII столетия Италия, и Рим в частности, была важным центром для художников, интересующихся классическим прошлым. Попасть туда стремились живописцы из всех стран, среди них, например, французы Никола Пуссен и Клод Лорен. И это неудивительно: художники, черпавшие вдохновение в искусстве античности и в искусстве христианском, находили в Риме и то и другое.

В Северной Европе классическая мифология никогда не имела большого влияния на изобразительное и прикладное искусство, но ее воздействие было сильно в литературе. Например, в Англии эпохи королевы Елизаветы классические тексты, и латинские, и греческие, переводились с огромным энтузиазмом, поэтому мифология стала весьма доступна поэтам той эпохи. В XVII столетии во Франции греческая трагедия получила современное звучание благодаря такому мастеру пера, как Жан Расин, который переложил на язык пьесы древние мифы о Федре, Андромахе, Эдипе и Ифигении.

Революционное развитие философской мысли в Европе XVIII столетия, в эпоху Просвещения, вызвало появление негативного отношения к греческой мифологии. Для этого времени характерным было презрение к фривольному стилю мифологического повествования и стремление основываться только на научных и философских достижениях Греции и Рима. Типичный показатель таких перемен – живопись Жака Луи Давида, и в частности его полотно «Смерть Сократа». Однако это практически не коснулось мифов, в которых изображена картина той давней эпохи. Они продолжали быть важнейшим источником исторических сведений для драматургов, и особенно для тех, кто писал либретто – например, для опер «Адмет» и «Семела» Генделя, «Идоменио» Моцарта и «Ифигения в Авлиде» Глюка.

К концу XVIII столетия, во всех направлениях культуры взял верх романтизм и интерес к Древней Греции вновь возрос. Это было связано еще и с тем, что Греция, так же как и Италия, стала важным пунктом в большом путешествии по классической Европе. Наиболее практично мыслящие представители европейской творческой молодежи, посещавшие эгейские берега, вроде архитекторов Джеймса Стюарта и Николаса Реветта, возвращались домой, чтобы воздвигнуть под северным небом архитектурные сооружения на основе стилей и пропорций греческих творений.

Богатое воображение позволило им с новых позиций взглянуть на те сцены, которые они видели в Греции, переосмыслить сюжеты и затем изобразить образцы классического прошлого в произведениях новой большой «греческой» волны в литературе и искусстве.

В Англии, например, популярность греческой мифологии достигла пика в XIX столетии. Это был период новых переводов греческих трагедий и Гомера, а они в свою очередь вдохновили современных поэтов. Ките, Байрон и Шелли обязаны многими своими сюжетами именно классикам, да и вообще, трудно найти поэта XIX столетия, который бы не пользовался этими сюжетами. Увлечение эллинизмом увенчанного лаврами поэта королевы Виктории лорда Алфреда Теннисона было таким сильным, что даже созданные им портреты, наиболее типичный из которых изображает английский двор времен короля Артура, наполнены атмосферой эпохи Гомера. Классическая мифология вдохновила его на создание нескольких поэм. Так, «Пожиратели лотоса» – глубоко романтическое видение, одновременно и экзотическое, и удручающее, рассказывающее о событии, очень кратко затронутом в «Одиссее»; его Одиссей (в «Улиссе») воплощает в себе черты и греческого героя, и беспокойного джентльмена Викторианской эпохи. Господство «греческого стиля» в искусстве привело к тому, что в 1816 году лорд Элджин53 купил ряд античных скульптур из Парфенона, привез их в Великобританию и продал в Британский музей. Сегодня романтизм многих «греческих» картин таких художников, как лорд Фредерик Лейтон или сэр Лоренс Алма-Тадема, вызывает улыбку, но тогда эти полотна воспринимались всерьез как частичное воплощение духа Эллады.

Такое доброе викторианское отношение к эллинизму было разрушено Первой мировой войной. Многие из молодых людей, переплывших Дарданеллы, чтобы умереть в Галлиполи54, видели себя или воспринимались их друзьями как воплощение греческих героев, которые сражались и погибли за Трою. Но в конце концов война разрушила эти иллюзии. Как позднее написал один из оставшихся тогда в живых писатель Рональд Нокс: «Большой бог, как и мир, в котором он жил, умер, и мы никогда не сможем восстановить его. Я понял это, когда увидел Геллеспонт. Это не вызвало во мне воспоминаний о судне „Арго“ или об агонии Трои… Это было место, где жили совсем другие люди, вместо тех, кто боролся и умер там пятнадцать лет назад, людей моей собственной страны, говорящих на моем языке».

Однако полностью интерес западноевропейцев к греческой мифологии в то время не исчез. Одной из наиболее интригующих идей, родившихся в XX столетии и связанных с греческой мифологией, стала концепция Зигмунда Фрейда, «отца» психоанализа. Греческие мифы, наряду с другими аспектами классического прошлого, были для него очень важны, поскольку он считал, что в них воплотились универсальные человеческие проблемы. Фрейд воспринимал их как предвестие и подтверждение его теории; в его опубликованных письмах мы встречаем множество упоминаний о мифах. Например, свою технику извлечения неосознанных желаний пациентов он сравнивал с тем, как Одиссей общался с призраками, встретившимися ему в подземном мире, – он побуждал их к разговору, давая пить жертвенную кровь. Именно Фрейд сделал имя Эдипа широко известным, назвав им комплекс, который, как он утверждал, есть у большинства маленьких мальчиков, глубоко влюбленных в своих матерей и, как следствие, сильно ревнующих их к своим отцам. Фрейд считал, что этот комплекс был свойствен и ему, да и в других отношениях он идентифицировал себя с Эдипом, «загадки разгадавшим». Фрейд был страстным коллекционером греческих, римских и египетских произведений культуры и искусства. Его друзья и пациенты, кажется, не упускали случая подарить ему какое-нибудь изображение Эдипа или Сфинкс. На его пятидесятилетие коллеги преподнесли ему в дар медальон с портретом юбиляра на одной стороне и изображениями Эдипа и Сфинкс на другой. На медальоне была начертана цитата из трагедии Софокла «Эдип-тиран»: «Он, загадки разгадавший, он, прославленнейший царь»55.

В XX веке греческие мифы продолжали вдохновлять поэтов и писателей. В 1922 году Джеймс Джойс издал «Улисса», современную эпическую поэму, в которой описывается один день из жизни ирландского еврея, по насыщенности событий схожий с десятилетним возвращением Одиссея домой, на Итаку. Здесь Эол, повелитель ветров, предстает газетным редактором, контролирующим общественное мнение, сирены – парой буфетчиц, а Кирка, превращавшая людей в свиней, – хозяйкой борделя. Греческие мифы были также важны для Томаса Стернза Элиота: главным героем «Бесплодной земли», например, является слепой фиванский пророк Тиресий. По-прежнему популярны были переводы и адаптации греческих мифов. В 1944 году новая версия трагедии Софокла «Антигона», созданная французским драматургом Жаном Ануем, показала, что ее главная тема – противостояние человеческой совести и чести законам государства – имеет непосредственное отношение и к современной политической жизни. А наиболее поэтичным из всех современных переводов можно назвать свободную интерпретацию Уильяма Батлера Йетса начальных слов хора в трагедии Софокла «Эдип в Колоне». Третья строфа – удивительно яркое и красивое воскрешение истории Деметры и Персефоны, мифа, с которого начинается и наша книга.

Даже сегодня, в начале XXI столетия, греческие мифы сохраняют привлекательность. Хотя эти древние истории порой появляются в странных трактовках: например, Геракл в образе супермена, а современная Одиссея – как путешествие на космическом корабле «Энтерпрайз» в сериале «Стартрек», тем не менее нельзя не признать того, что и нынешние творцы черпают вдохновение и сюжеты из образного наследства, оставленного нам древнегреческой цивилизацией.

Я благодарю своих друзей и коллег, оказывавших мне различную помощь при подготовке этой книги. Благодарю все музеи в других странах, которые откликнулись на мои просьбы и предоставляли фотографии для книги. Это и Кристи Грэхэм, и П. Е. Николе из Британского музея фотографического искусства. Сью Годцард и Сью Берд сделали для меня карту, Сью Годцард и Майкл Странд создали иллюстрации, а Брайан Кук, Эмма Кокс, Лесли Фиттон и Сьюзен Вудфорд любезно согласились читать черновые варианты книги. Я очень благодарна им за их полезные комментарии, особенно Сьюзен Вудфорд, которая всегда тактично давала мне понять, где я не права в суждениях и изложении фактов, и если какие-то неточности в истолковании тех или иных событий остались, то вина за них лежит полностью на мне. Наконец, без помощи и моральной поддержки моего мужа, Роджера Бланда, эта книга вообще не была бы написана, и поэтому она с нежной благодарностью посвящается ему.