• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Вечерело. Над Лондоном, словно балдахин над гробом, повис тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом из фабричных и домовых труб. На улицах было уже темно, и стоял неопределенный, смутный гул, который производила толпа, стремившаяся по ним из деловых центров города в свои жилища на более или менее далеких окраинах. В те времена Лондон по ночам не освещался, только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Поэтому каждый житель спешил возвратиться домой засветло, чтобы не подвергнуться неприятностям, так как по ночам лондонские улицы превращались в арену для всевозможных ночных деятелей, которые с незапамятных времен взимали дань с запоздалых прохожих.

Полицейскими правилами предписывалось обывателям не выходить по ночам из домов иначе, как группами в несколько человек и непременно с фонарями, но ночные джентльмены тоже действовали не в одиночку, а шайками, и в большинстве случаев сила оказывалась на их стороне. Они незаметно подкрадывались, разбивали и тушили фонари и грабили прохожих, весьма часто отнимая у них буквально все и оставляя их в том костюме, в котором ходил Адам до грехопадения.

По указу короля Георга III при всех полицейских постах были устроены склады одеял, чтобы укутывать ограбленных и в таком виде доставлять их домой, после чего одеяло относилось обратно на пост.

Мало-помалу шум в городе затих и, когда часы на Тауэре пробили восемь, на улицах остались одни голодные собаки, да изредка проходил патруль, совершавший свои обходы с такою аккуратностью, что ночные деятели могли с полной безопасностью обделывать свои делишки в одном участке, покуда патруль находился в другом. Таким образом все были довольны, исключая ограбленных обывателей, являвшихся голыми на полицейские посты с просьбою прикрыть наготу одеяльцем.

Та часть Лондона, которая называется Сити, в конце прошлого века пользовалась особенно дурной репутацией. Ночью туда положительно нельзя было показаться без того, чтобы безрассудного смельчака не ограбили дочиста и не избили, так как тамошние ночные джентльмены были особенно азартны вследствие того, что Сити еще со времен короля Этельреда пользовался привилегией держать всю ночь открытыми кабаки и трактиры. Добряк Этельред выдал эту привилегию с той целью, чтобы «несчастные обыватели, преследуемые жуликами, могли находить себе убежище во всякое время», но в конце концов, эти кабаки и трактиры превратились в самые гнусные и опасные притоны.

В самом центре Сити, на улице Ред-Стрит, что в переводе значит Красная улица, стоял один из таких притонов, называвшийся трактиром «Висельника». Это и был излюбленный притон «Грабителей морей», одна из шаек которых постоянно оставалась на дежурстве в Лондоне, чтобы доносить заправилам преступной ассоциации о всякой наклевывающейся там добыче.

Эта шайка, само собой разумеется, не теряла на суше времени даром и грабила частные дома, магазины, лавки, после всякого преступления скрываясь на каком-нибудь из своих кораблей, где, конечно, пропадал всякий след грабителей и где их уже совершенно нельзя было найти.

В описываемый вечер в таверне, вопреки обыкновению, было очень мало народу. Лишь в глубине скудно освещенной залы, в темном уголке, сидели за столом два человека, выбравшие, должно быть нарочно, такое место, чтобы быть подальше от света. Один из них был мужчина богатырского роста и сложения, невольно поражавший своими громадными формами всякого при первом же взгляде. Богатырь, очевидно, знал, в каком притоне сидит он со своим другом, но знал он также свою силу, и потому не мудрено, если держал себя спокойно и самоуверенно. Его товарищ тоже не обнаруживал ни малейшей робости.

Собеседники пили белое шотландское пиво, наливая его себе в стаканы прямо из крепкого дубового бочонка, который они велели поставить перед собою тут же на столе. Богатырь всякий раз выпивал весь стакан залпом.

Мистер Боб, хозяин таверны, далеко не был так беззаботно спокоен, как его два случайных посетителя. Зная причину, почему грабители в тот вечер запоздали прийти в трактир, он знал также, что в десять часов эти почтенные джентльмены ворвутся в таверну и станут требовать, чтобы все те, кто не принадлежит к их шайке, немедленно удалились. Принимая во внимание богатырскую фигуру одного из посетителей, мистер Боб основательно предполагал, что требование «Грабителей» будет исполнено далеко не беспрекословно, и бормотал сквозь зубы:

— Ну, дружище Боб, у тебя непременно выйдет неприятность, если ты не примешь заранее мер, чтобы предотвратить ее.

Несчастный трактирщик смущенно похаживал около двух посетителей, которые продолжали спокойно беседовать на каком-то иностранном языке, не обращая ровно никакого внимания на хозяина.

Между тем нужно же было принять какие-нибудь меры, иначе «Грабители» вышвырнут, без дальних разговоров обоих посетителей за дверь.

Мистер Боб подходил к столу все ближе и ближе, описывая все более и более тесные круги и беспрестанно покашливая, но посетители продолжали показывать вид, что не замечают его.

Трактирщик всячески подбадривал себя, даже пристукивал ногою по паркету, но все еще не решался заговорить.

Положение его было, в сущности, пренеприятное. Ведь как бы вежливо и дипломатично ни составил он фразы, все-таки смысл ее мог быть только один: «Заплатите, господа, за то, что вы скушали и выпили, и уходите подобру-поздорову».

Несколько раз он пробовал начать:

— Гм!.. Кхе, кхе!.. Почтенные джентльмены!.. Кхе, кхе!..

Но «почтенные джентльмены» по-прежнему делали вид, что не слышат, и все красноречие мистера Боба разом пропадало. Он был, вообще, человек крайне трусливый, и при малейшем затруднении душа у него уходила в пятки. Чтобы себя подбодрить, он выпивал в таких случаях стаканов шесть джина, но так как и голова у него была довольно слабая, то мысли начинали путаться, слова не шли на язык, и мистер Боб бормотал что-то непонятное. Злые языки говорили тогда, что мистер Боб сделался пьян, но разумеется, это была неправда.

В данном случае мистер Боб, желая сохранить ясность мыслей, ограничился тремя стаканами и, действительно, почувствовал бодрость без излишнего возбуждения. Медленными шагами подошел он к посетителям, тщательно обдумывая свою речь и решившись во что бы то ни стало отклонить прискорбное столкновение, грозившее разразиться в его почтенном доме.

— Чего от нас нужно этому дураку? — спросил собеседник гиганта. — Посмотри, как он все время похаживает вокруг нас и мечется, точно медведь в клетке.

— Я только что хотел сказать тебе это же самое, — отвечал богатырь. — Впрочем, не стоит этим заниматься; мы узнаем, что ему нужно, когда он, наконец, решится заговорить.

Затем, возобновляя прерванный разговор, гигант прибавил:

— Итак, ты вполне уверен, что он не может нас узнать?..

— Уверен вполне.

— Относительно тебя я нисколько не сомневаюсь: ты так сумел изменить свою наружность, что тебя невозможно узнать. Я бы сам способен был ошибиться, хоть мы прожили неразлучно сорок лет. Честное слово, ты положительно неузнаваем… Но послушай, Грундвиг, скажи по совести: не ошибаешься ли ты? С лица я, действительно, стал совершенно не тот, но зато мой рост, мое сложение… Ведь Красноглазый Надод — тонкая шельма.

— Это верно, и твои опасения были бы совершенно справедливы, если б нам предстояло вступить с ним в разговор. Но здесь, в этой таверне, которая сию минуту наполнится всяким сбродом, Надод на нас не обратит никакого внимания. Ему не до нас, у него много разных других забот, да, наконец, он ведь и не знает, что мы в Лондоне.

— По крайней мере, уверен ли ты, что он сюда придет?

— Я ж тебе говорил: его случайно встретил на улице Билль, плававший с ним на «Ральфе». Надод сейчас же узнал его и предложил ему вступить в общество «Грабителей». Наш матрос притворился, что предложение ему понравилось, и Красноглазый назначил ему здесь в трактире свидание, чтобы окончательно условиться с ним.

— Понимаю, но во всяком случае Надод такой человек… С ним надо постоянно быть настороже.

— Для чего же бы стал он приглашать Билля сюда в таверну?

— Он прехитрый злодей и прековарный. Вообрази, что ему пришло в голову, не остался ли Билль на службе у Фредерика Биорна, бывшего капитана Ингольфа, а ныне герцога Норрландского и старшего в роде Биорнов. Разве он, в таком случае, не способен заманить Билля в западню, чтобы узнать намерения герцога относительно убийцы его отца и брата?

— Ну, слава Богу, додумался, наконец! — засмеялся Грундвиг.

— Да ведь я ж это самое и толкую тебе вот уже битый час, объясняя, для чего мы сюда пришли.

— Ты говорил все намеками какими-то… Сказал бы прямо, сразу…

— Я боялся, что ты сочтешь предприятие слишком опасным, — возразил Грундвиг, отлично знавший, каким способом можно довести Гуттора до желаемого диапазона.

Богатырь слегка покраснел.

— Слишком опасным? — повторил он, поглядывая на свои громадные кулаки.

— Да знаешь ли ты, что для меня расправиться со всеми этими грабителями, не исключая и их Красноглазого Надода, все равно, что выпить вот этот стакан с пивом!

С этими словами богатырь наполнил стакан до краев и выпил его одним духом.

После трагической смерти отца, сделавшись герцогом Норрландским, Фредерик Биорн энергично принялся за дело отмщения убийцам. Корабли розольфской эскадры, под личным его начальством, а также под начальством его брата Эдмунда, деятельно выслеживали «Грабителей» и специально адмирала Коллингвуда. Но адмирал всегда плавал в сопровождении целой эскадры, и о нападении на него открытою силой нечего было и помышлять, поэтому герцог Фредерик решился перенести театр своей деятельности в Лондон. Его агенты выследили Коллингвуда, а затем напали и на след Надода, благодаря случайной встрече последнего с Биллем, бывшим лейтенантом брига «Ральф», а теперь командиром корабля «Олаф», присланного герцогом в Лондон.

Гуттор и Грундвиг, переговорив с Биллем, решили прийти в таверну «Висельник» и попытаться, нельзя ли будет им схватить Надода и доставить его герцогу. Вот почему мы и застали их там, сидящими за столом и пьющими пиво.

— Однако, что мы будем делать, если Надод нас узнает? — спросил Гуттор, которому эта мысль не давала покоя.

Разумеется, богатырь тревожился не за себя, а за исход дела.

— Это будет очень неприятно, потому что он не преминет натравить на нас всю свою шайку, — отвечал Грундвиг. — Нам придется силой пробивать себе путь.

— За это я берусь, — сказал богатырь.

— Все-таки это будет очень досадно, потому что Надод, наверное, увернется от нас опять, тем более, что он, как мне сказал Билль, стал совершенно неузнаваем.

— Кстати, что же это наш молодой капитан так долго не приходит? Я думал, что он должен был прийти одновременно с нами.

— Он придет. Ведь еще рано: десяти часов нет.

Эти слова были сказаны как раз в тот момент, когда к разговаривающим во второй раз приблизился мистер Боб, видимо желавший им сказать что-то.

Грундвиг догадался об этом и был настолько добр, что поспешил ему помочь.

— Что вам угодно, почтенный хозяин? — спросил он. — Вы как будто собираетесь нам что-то сообщить.

— Совершенно верно, джентльмен, — отвечал Боб, ободренный словами Грундвига.

Дальше, однако, он не мог продолжать, запнувшись и потеряв нить придуманной речи.

— Что же вы? Говорите, пожалуйста, мы вас слушаем, — настаивал Грундвиг.

Часовая стрелка двигалась до ужаса быстро, и скоро в трактир должны были нагрянуть «Грабители». Сознание грозящей опасности побудило, наконец, почтенного мистера Боба собраться с духом, и он заговорил:

— Гм!.. Гм!.. Я бы желал, почтенные джентльмены… Видите ли… Гм!.. Я бы желал дать вам один добрый совет… Гм!.. Кхе!.. Да, очень добрый совет…

Он опять запнулся, вытер себе потный лоб и перевел дух. Таких длинных фраз он никогда не произносил, разве только когда был трезв, а трезв он не был ни разу с тех пор, как десять лет тому назад похоронил свою супругу, миссис Тернепс. При жизни миссис Тернепс достойный Боб бил ее смертным боем, но с тех пор, как она умерла, не переставал оплакивать ее и заливать свое горе вином.

— By God! — проворчал пьяница, опираясь о стол, так как ноги его подкашивались. — Что это со мной? Ведь я выпил всего три…

Он считал, разумеется, только три последние стакана, которые он выпил один за другим, а между тем они-то именно и вывели его из равновесия.

Однако мысль о «Грабителях» до такой степени пугала мистера Боба, что происходившая в нем борьба между нерешительностью и страхом разрешилась окончательно в пользу последнего.

— Ну, что же? В чем ваш совет? — спросил Грундвиг.

Боб сделал над собой отчаянное усилие и выговорил залпом следующую фразу:

— Гм!.. Вот именно. Сейчас видно, что вы, почтенные джентльмены, не здешние, не лондонцы… Гм!.. Иначе вы не зашли бы в таверну «Висельник», да еще в такой час… Вы, конечно, не знаете, почему она так называется?..

— Он понизил голос до шепота и продолжал с самым зловещим видом: — Здесь повесился мой дед!.. И отец повесился!.. Все Тернепсы этим кончают!.. Да, что, бишь, я хотел вам сказать? А, вспомнил!.. Знаете, по лондонским улицам небезопасно ходить в такой поздний час. На вашем месте я бы поскорее ушел отсюда, заплатив, разумеется, по счету, как оно и следует порядочным людям.

— Только-то! — воскликнул Гуттор и громко расхохотался.

Смех богатыря прокатился по всей таверне, как гром. Пьяница был оглушен, озадачен, но так как предстоящая драма его пугала, то он решился договорить и выставить последний, самый убедительный аргумент:

— Стало быть, вы не знаете, где находитесь? Ни один констэбль не решится сунуть сюда носа ночью. Ночные патрули, несмотря на свою многочисленность, боятся ходить по этой улице… Вы находитесь в таверне «Грабителей морей»!

Мистер Боб, с которого от волнения соскочил почти весь его хмель, рассчитывал, что при этих словах оба случайные посетители без оглядки бросятся вон из трактира и даже позабудут заплатить за выпитый бочонок пива. Один бочонок куда ни шел; почтенный трактирщик уже мирился мысленно с этой потерей. Но, к вящему его удивлению, менее рослый из двух посетителей только плечами пожал с самым явным презрением, а богатырь вторично загремел хохотом на весь трактир.

— Гм!.. Джентльмен, вы с ума сошли, — продолжал Боб, у которого на лбу выступили крупные капли холодного пота. — Подумайте: разве «Грабители» допустят, чтобы при их совещаниях находились посторонние свидетели? Вы оба погибнете, если не уйдете заблаговременно.

Боб произнес эти слова твердым голосом. Он был страшно бледен, но совершенно трезв. Винные пары улетучились из его головы под давлением смертельного страха.

Сколько кровавых драм разыгралось уже в этом злодейском притоне! Сколько было привезено сюда связанных людей, даже детей и женщин, от которых кому-нибудь выгодно было отделаться!.. Эти привозимые люди уже не выходили обратно… Только Боб один знает счет трупам, зарытым в подвалах и погребах трактира или брошенных в огромную цистерну для стока воды, находившуюся под домом.

Между прочим, однажды вечером к таверне подъехала наемная карета, из которой вышла богато одетая молодая женщина с тремя маленькими детьми. Ей было сообщено, что с мужем ее сделался апоплексический удар и что больной перенесен в какой-то дом в Сити. Вне себя от испуга, приехала она в этот дом, захватив с собой детей, прошла, ничего перед собой не видя, через трактирную залу и стала спускаться по лестнице в ту комнату, где лежал, как ей сказали, ее больной муж. Вдруг раздался ужасный крик: ступени подогнулись под ногами несчастной дамы, и она упала в грязную цистерну вместе с тремя невинными малютками.

Час спустя приехал ее муж, привлеченный таким же точно известием, и подвергся той же самой участи.

Много подобных происшествий случилось в трактире «Висельник» за последние десять лет. Дяди отделывались таким способом от племянников и племянниц, опекуны от опекаемых, младшие братья от старших, мужья от жен. На образном жаргоне «Грабителей» эта несчастная клоака называлась «Ямою наследств». Да не подумает читатель, что это вымысел: это исторический факт, проверенный во время разбирательства процесса «Вайтчапельских убийц» в 1778 году.

Страшная ассоциация «Грабителей морей» сделалась чрезвычайно опасною для общества в конце XVIII века, когда Европа, расстроенная продолжительными войнами, лишенная дорог и удобных сообщений, почти предоставляла каждому гражданину заботиться о своей безопасности, как он хочет.

Не было ни одной провинции, где бы ни завелась своя собственная шайка разбойников, грабителей, убийц, смеявшихся над дорожною стражей и грабивших подчас целые селения и города.

Но ни одна из таких шаек не могла равняться силою с грозным обществом «Грабителей морей», которое организовал нотариус Пеггам. У этого общества был свой флот, были сухопутные шайки, были могущественные покровители, задаренные деньгами, были сообщники даже в Верхней палате английского парламента и в коронном суде Великобританской державы.

Ламанчшский канал, Балтийское море, Северное море служили обычною ареною преступных подвигов общества, наводившего страх на берега Англии, Дании, Швеции, Норвегии, Голландии и Германии. Сам Лондон оно в течение двадцати лет держало под ужасным террором.

Дошло до того, что «Грабители» взимали правильную пошлину со всех богатых негоциантов, арматоров, банкиров и домовладельцев Сити. Этим лицам посылались категорические требования доставить в такой-то день и час в таверну «Висельник» такую-то сумму, которая обыкновенно назначалась соразмерно богатству облагаемого этою незаконною податью лица. В письме, обыкновенно, упоминалось о прискорбных последствиях, которые неминуемо должен повлечь за собою отказ, и внизу ставилась подпись: «Грабители».

В первое время некоторые энергичные люди пробовали сопротивляться, но через неделю исчезали неизвестно куда, так что от них ни малейшего следа не оставалось. Кончилось тем, что больше уже никто не отважился противоречить дерзким бандитам.

Несколько раз в таверне «Висельник» устраивались полицейские облавы, и были случаи массовых арестов тех лиц, которые там оказывались. Но, хотя администрация была вполне уверена, что арестованные принадлежат к обществу «Грабителей», все-таки их в конце концов приходилось выпускать из-под ареста за неимением достаточных улик. Против них не находилось ни одного свидетеля. Когда «Грабители» обкрадывали чей-нибудь дом или корабль, они обыкновенно убивали всех ограбленных. Никто не догадывался, что следовало приняться за Пеггама и Надода. Они были душою преступного товарищества, и с их падением оно распалось бы само собою. Но главари шайки умели искусно прятаться, и никому в голову не приходило заподозрить их.

Железная дисциплина господствовала в среде общества во всем, что касалось его специальной деятельности, но затем каждый член ассоциации получал золота вволю и мог предаваться каким угодно излишествам.

Понятен поэтому испуг Боба, когда посетители не послушались его и не согласились удалиться. Его могли обвинить в том, что он нарочно впустил шпионов, и предать смертной казни по неписаному уставу общества.

Часы пробили десять.

— Да уходите же отсюда! — сказал опять Боб, побледнев еще больше. — Неужели вы не поняли, что я вам говорил?

— Здесь публичное место, и каждый имеет право здесь быть, если он только платит за то, что берет, — флегматично отозвался Грундвиг. — Что касается ваших «Грабителей», то вы не беспокойтесь, почтеннейший, мы с ними не начнем ссоры, если только они сами…

Он не успел договорить, как с улицы послышались свистки, и лицо Боба исказилось от ужаса.

— Послушайте, хозяин, — спросил Грундвиг, — чего вы так боитесь?

— Они!.. Они!.. — дрожащим голосом твердил Боб. — Я погиб, и вы со мной тоже.

Вдруг ему в голову пришла одна мысль.

— Послушайте, — сказал он торопливо, — если вы не хотите моей смерти… Я бы должен был давно вас удалить, потому что сегодня вечером здесь в зале назначено собрание «Грабителей», и сам Сборг будет председательствовать… Да, если вы не хотите моей смерти… и своей тоже… то не противоречьте мне, когда я буду по-своему объяснять ваше присутствие здесь, и, пожалуйста, уходите, как только вам прикажут удалиться.

Грундвиг и Гуттор не успели ответить, у входа в трактир раздались громкие голоса, и Боб стремительно бросился к двери встречать гостей.

Гуттор и Грундвиг поняли, к сожалению, слишком поздно, что они сделали большую неосторожность. Они вовсе не имели в виду вызывать на бой «Грабителей», они думали, что Надод назначил Биллю свидание в обыкновенном трактире, а не в специальном притоне бандитов. Билль говорил им, что Надод стал совершенно неузнаваем, так как искусный хирург уничтожил его уродство, вставив ему искусственный глаз и выправив нос и челюсти. Гуттор и Грундвиг задумали воспользоваться удобным случаем увидать преображенного Надода, проследить его до квартиры и, если окажется возможным, овладеть им, после чего верные слуги Биорнов рассчитывали отвезти Красноглазого в Розольфсе на пароходе «Олаф», которым командовал Билль, произведенный Фредериком в капитаны. Кроме того, они имели в виду оказать Биллю помощь на тот случай, если б Надод устроил ему в трактире какую-то ловушку. Теперь же все это менялось: Гуттору и Грундвигу предстояли серьезные неприятности.

Приятели не успели передать друг другу своих впечатлений, в таверну ввалилась толпа «Грабителей», таща какого-то человека, завернутого в одеяло. Они отбили этого человека у констэблей, провожавших его, ограбленного, домой. Само собою разумеется, что обобрали его не они: такими мелкими делами они не удостаивали себя заниматься.

— Ах, негодяи! Ах, разбойники! Ах, убийцы! — кричал во все горло человек в одеяле. — Мало того, что они раздели меня донага, они украли у меня то, чем я всего более дорожу: мою рукопись, плод усердного труда в продолжение целого года! Это сочинение должно было произвести целый переворот в науке: я в нем описывал нравы и обычаи канаков, решительно опровергая весь тот вздор, который до сих пор об этом писался разными лжецами… Ах, Боже мой, что скажет миссис Ольдгам!.. И что это, господа, вы не позаботились спасти мою рукопись, когда спасали меня!.. Как вам не стыдно!

Почтенный клерк воздел руки в горе, забывая, какое на нем одеяние, и это одеяние упало, а сам он остался в костюме Аполлона Бельведерского. Впрочем, он сейчас же схватил упавшее одеяло и величественно задрапировался в него.

Взрыв хохота раздался в ответ на монолог чудака, который по своей близорукости смешал жуликов с констэблями и воображал, что его спасли те самые люди, которые теперь его вышучивали.

Во время этой сцены Гуттор и Грундвиг советовались между собой, что им делать. Но когда среди шума они вдруг услыхали имя «Ольдгам», они оба подняли головы и увидели бывшего бухгалтера брига «Ральф». Одна и та же мысль мелькнула у обоих: нехорошо будет, если Надод увидит Ольдгама. Встретить в один день бывшего лейтенанта «Ральфа» и бывшего бухгалтера!.. Это может привести Надода к догадке, не дал ли Фредерик Биорн какого-нибудь поручения своим бывшим подчиненным.

Под шумок Гуттору и Грундвигу было бы еще не поздно улизнуть из таверны, но они не желали оставлять Билля одного в подобном притоне.

В эту минуту в трактир вернулись вышедшие ненадолго перед тем два «Грабителя». Один нес под мышкой одежду Ольдгама, а другой — его знаменитую рукопись. Клерк даже взвизгнул от радости. «Грабителей» боялись все жулики Сити, и потому выручить украденные вещи чудака клерка им не стоило никакого труда. Покуда Ольдгам одевался, дверь вдруг с шумом распахнулась, и в залу, отбиваясь от державших его разбойников и сжимая в руке пистолет, вбежал молодой человек с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами.

— Говорят же вам, что меня ваш Сборг сам сюда пригласил! — кричал он громким голосом. — Прочь от меня, а не то я размозжу голову первому, который ко мне сунется!

Это был Билль. Четыре разбойника, пытавшиеся его задержать, отступили в сторону, и один из них сказал:

— Ну, хорошо. Если ты лжешь, тебе все равно несдобровать.

— Зачем бы я стал лгать? — возразил молодой лейтенант. — Мне до вас дела нет, а вам до меня. Вы не имеете права меня спрашивать, а я не желаю вам отвечать. Разве я спрашиваю вас, зачем вы сюда собрались? Ведь нет? Так и вы оставьте меня в покое и не мешайте мне выпить бутылочку эля… Эй, трактирщик! Бутылку сюда! Да смотри, живее у меня!

В толпе пробежал одобрительный ропот. Открытое, смелое обращение юноши понравилось всем, да, наконец, и имя Сборга действовало магически.

Билль спокойно прошел через всю залу и, как бы случайно, подошел к столу, за которым сидели Гуттор и Грундвиг, но сел на противоположном конце и вполоборота к ним. Тут только «Грабители» заметили посторонних и обратились было к трактирщику за объяснением, но в эту минуту вдруг в залу величественно вошел Красноглазый — и все умолкло.

Нахмурив брови, Надод пытливо обвел глазами залу, отыскивая молодого человека. Увидав Билля, он злобно усмехнулся и направился к нему.

Очевидно, намерения его относительно молодого человека изменились. Какая была причина к тому? Что такое он узнал за этот день?

Как бы то ни было, Надод, дойдя до середины зала, остановился, указал рукою на Билля и произнес повелительным тоном:

— Взять его!

Человек двенадцать бросились исполнять приказание Сборга и вдруг остановились, как вкопанные.

Билль встал, бледный и дрожащий от гнева, и приготовился стрелять из пистолета: но в эту самую минуту Гуттор протянул руку, осторожно взял молодого человека за талию и переставил его по другую сторону стола, а сам с рассчитанною медлительностью выпрямился во весь свой богатырский рост и, молниеносно глядя на разбойников, собиравшихся исполнить приказ Надода, произнес своим ровным и звучным голосом:

— Ну-ка, попробуйте, возьмите его!

Грундвиг не удерживал своего друга. Он тоже понимал, что нельзя оставить без помощи молодого командира розольфского судна «Олаф».

В зале все притихло. Слышно было только дыхание нескольких десятков человек.

Надод был поражен, увидав гиганта, и первое время никак не мог понять, что это значит. Но затем ему разом вспомнились богатырь Сигурдовой башни и его товарищ — и он тут же узнал обоих, несмотря на их переодевание.

— Гуттор! Грундвиг! — воскликнул он. — О! Это сам ад передает их в мои руки!

— Да, мы — Гуттор и Грундвиг, — отвечал богатырь, видя, что ему больше уж нечего терять. — Ты получишь, наконец, достойную казнь: небесное правосудие передает тебя нам.

Красноглазый саркастически засмеялся.

— Ты хорошо делаешь, что обращаешься к небу: твой последний час пробил. Ребята, — прибавил он, обращаясь к своим подчиненным, — пятьсот золотых крон тому, кто схватит этого хвастуна.

Приближалась минута ужасной, беспощадной борьбы. Надод, пылая местью к людям, которые некогда исполняли над ним приговор Черного герцога, не мог больше сдерживаться. Ему хотелось поскорее получить их в свою власть и насладиться их мучениями. Тогда исполнилась бы его клятва: все, кого он хотел убить, были бы убиты, и он мог бы уехать в Америку, которая только что завоевала себе независимость, где он надеялся найти себе забвение, счастье и покой.

В этот самый вечер ему предстояло получить от адмирала Коллингвуда значительную сумму, которая вместе с прежними накопленными деньгами должна была составить очень крупную цифру. На следующий день Надод собирался исчезнуть навсегда, не опасаясь больше мести со стороны Фредерика Биорна: ведь не мог же герцог Норрландский отыскать в неизмеримых пустынях Нового Света убийцу своего отца и брата.

Хотя в окончательном исходе борьбы нечего было сомневаться, однако исполнить приказ Надода было вовсе нелегко. Богатырь и его два товарища находились в очень удобной позиции: они стояли, прислонясь к стене и прикрываясь большим тяжелым столом. Нападать на них можно было только спереди. Сверх того, Гуттор нашел у себя под руками грозное оружие: вдоль стены была протянута толстая железная полоса в четыре метра длиною, вделанная концами в стену. На эту полосу ставились бочки с пивом, когда в трактире устраивалось какое-нибудь особенное пиршество. Гуттор схватил эту полосу, понатужился и вырвал ее из стены. Два обыкновенных человека едва бы могли приподнять ее, но богатырь действовал ею свободно, как дубиной.

Увидав такую страшную силу, разбойники, бросившись было исполнять приказ Надода, отхлынули прочь. Ропот удивления пробежал по всей зале. Физическая сила всегда производит большое впечатление на толпу.

Надод закусил губы от злости. Он понял, что грозное орудие Гуттора, особенно в таких могучих руках, способно уложить враз человек двадцать. «Грабители» были люди храбрые, способные пойти навстречу какой угодно опасности, но при условии, чтобы кто-нибудь повел их вперед, показывая пример. Как на грех, в этот вечер Надод имел важные причины не рисковать жизнью, хотя вообще он был далеко не трус.

Нужно было, однако, решиться на что-нибудь. В зале царила глубокая тишина. «Грабители» с тревогой поглядывали на своего вождя, ожидая, что вот-вот он поведет их на бой с силачом, который, спокойно улыбаясь, собирался крошить их одного за другим.

Гуттор имел теперь полную возможность поглумиться над трусостью «Грабителей» и с удовольствием готов был это сделать, но вовремя сообразил, что это значило бы играть на руку Надода. Красноглазый дорого бы дал за то, чтобы Гуттор и Грундвиг раздразнили чем-нибудь «Грабителей» и дали бы им тот толчок, которого только не доставало. В сущности, разбойникам стоило бы только броситься в атаку всею массой и пожертвовать десятком из своих: тогда все дело было бы окончено в несколько минут. На беду еще «Грабители» не были вооружены: им строго воспрещалось ходить в таверну с оружием, так как прежде ни одна сходка не обходилась, по крайней мере, без одного убийства вследствие пьяной ссоры.

Положение нескольких десятков разбойников, боявшихся начать нападение на трех человек, становилось в конце концов просто смешно. Надод понял это и, не видя никакого средства помочь горю, в злобном отчаянии вскричал:

— «Грабители»! Отворяйте двери, снимайте шляпы и становитесь на колени! Дайте пройти этим людям, раз уж вы, будучи в числе пятидесяти против трех, все-таки не решаетесь с ними сразиться.

Слова эти были сказаны толпе тоном самого уничижительного презрения. Яростный крик, потрясший таверну, был ответом на них. Толпа разбойников хлынула к столу, но сейчас же на нее несколько раз опустилась смертоносная железная полоса… Несколько черепов было тут же размозжено. Поражаемые лишь глухо вскрикивали — и затем все смолкало. Раненых не оказывалось: грозное оружие Гуттора убивало наповал.

Бешенство грабителей росло, и они продолжали наступать на Гуттора. Шестеро из них ухватились за железную полосу, выждав момент, когда она опустилась, совершив свое страшное дело. Гуттор, показывая опять невероятный пример мускульной силы, поднял свое оружие вместе с уцепившимися за него разбойниками и при этом встряхнул его так, что разбойники посыпались прочь и разбились — кто об стену, кто об пол. Но на этот раз железная полоса выпала из руки Гуттора, и он оказался обезоруженным.

Зала огласилась криком торжества, но вслед за тем произошло нечто уже совсем невероятное: богатырь встряхнулся и повлек на себя облепивших его со всех сторон грабителей, потом разбежался и ударил об стену. Затрещали кости, брызнули мозги из разбитых голов… Богатырь продолжал ударяться об стену, давя бандитов. Стоны, крики и вой стояли в зале.

— Неужели мы дадим ему перебить всех наших? — вскричал Надод, вне себя от ярости.

Собрав разбойников, еще не принимавших участия в битве, он приготовился ринуться с ними сам на Гуттора, как вдруг сцена переменилась: с шумом распахнулась дверь таверны, и в залу ворвались человек двенадцать грабителей, вооруженных ружьями.

В честь прибывшего подкрепления грянуло бешеное «ура!» Курки щелкнули. Дула ружей направились на трех героев. Но Красноглазый, подняв руку, остановил своих подчиненных. Несколько человек еще боролись с Гуттором и выстрелы могли их задеть.

— Все назад! — скомандовал Надод громким голосом.

Грабители поспешили повиноваться. Еще несколько секунд — и залп должен был грянуть. Вдруг позади розольфцев бесшумно отворилась дверь, скрытая за печкой, и в отверстии появился Боб. Бледный и безмолвный, он молча указал им жестом на дверь. Они бросились туда, и дверь за ними захлопнулась.

— Бегите по прямой линии, — торопливо шепнул им Боб. — В конце коридора выход в переулок. Там вы будете спасены.

Три друга быстро побежали вперед в темноте, но едва они пробежали десяток шагов, как под их ногами пол опустился, и они упали в пустое пространство, не успев даже вскрикнуть.

— Трусы! — вскричал Надод, видя, что его враги скрылись за печкой. — Вы боитесь взглянуть смерти прямо в глаза и прячетесь… За мной, ребята! Пощады никому!

Грабители кинулись вслед за Надодом…

Пространство за печкой оказалось пустым.

— Измена! — заревел Надод в бешенстве. — Они от нас убежали!

Дверь за печкой снова отворилась, и в отверстии опять показалась фигура пьяницы Боба.

— Успокойся, Сборг, — сказал он, — твои враги навсегда похоронены в «Яме наследств».

В ту же минуту снаружи раздался громкий крик:

— Спасайтесь! Солдаты!

В несколько секунд грабители рассеялись по соседним переулкам и, когда в таверну вступила рота кэмбелевского горно-шотландского полка, расквартированного в Сити, в таверне «Висельник» не было никого. Только в луже крови на полу валялись тридцать трупов. Никому бы и в голову не пришло, что эта гекатомба устроена одним человеком. Дорого продал Гуттор свое поражение…

Совершая обыск, солдаты отыскали под столом бедного Ольдгама, который забился туда от страха. Так как он был весь в крови, то его арестовали впредь до прибытия коронера, приняв его «за опасного убийцу, принадлежащего к преступной шайке».

На другой день вышел королевский указ, повелевавший закрыть навсегда таверну «Висельник» по случаю целого ряда преступлений, совершаемых там в последнее время. Сам дом, где помещался трактир, приказано было срыть до основания.

Несчастный Ольдгам, как уличенный на месте преступления, подвергался опасности быть приговоренным к смертной казни через повешение.

— Увы! — говорил он, сидя под арестом. — Недаром мой покойный тесть, мистер Фортескью, всегда говорил, что в моем взгляде есть что-то роковое. Оказывается, мне на роду было написано сделаться жертвой судебной ошибки… и все это только потому, что я вздумал посетить землю канаков!

Однако мрачным его предчувствиям не суждено было сбыться. Его ожидала совсем иная участь.

Когда фальшивый пол выскользнул из-под ног Гуттора и его товарищей, они упали в цистерну, которая долгое время служила приемником для стока воды. Глубиною она была метров шесть или семь, не более. После знаменитого процесса «Вайтчапельских убийц», нотариус Пеггам, желая уничтожить всякие вещественные доказательства, приказал в одну ночь очистить цистерну от человеческих костей и строго запретил делать из нее прежнее употребление; он даже отвел от нее сточные трубы, чтобы кому-нибудь не пришло в голову еще раз воспользоваться ямой. Надод, вступивший в общество «Грабителей» после «Вайтчапельского дела», не знал, что механизм, с помощью которого опускался пол над ямой, еще существует. Знай он это, он, разумеется, сам приказал бы Бобу своевременно употребить это верное средство, которым трактирщик догадался воспользоваться лишь под самый конец, когда грабители уже потеряли три десятка самых энергичных бойцов из своей шайки.

По необыкновенно счастливому случаю, Гуттор, упавший первым, принял на свою спину обоих товарищей, так что они упали сравнительно мягко; сам же он отделался лишь незначительными ушибами. Встав на ноги и несколько опомнившись, все трое первым делом окликнули друг друга в темноте. Успокоившись насчет друг друга, они принялись измерять пространство и высоту ямы. Пространство они вымерили без труда, смерив руками каждую стену, но определить высоту было труднее. Для этого Грундвиг стал Гуттору на плечи, а на свои принял Билля, который, однако, не нащупал края ямы, хотя и вытянул руки. Со всех четырех сторон цистерны сделан был этот опыт, но все четыре раза неудачно. Биллю удалось только в одной из стен нащупать квадратное отверстие.

— Во всяком случае верх недалеко, — заметил по этому поводу Грундвиг,

— потому что в цистернах такие отверстия делаются обыкновенно очень близко от верха.

— Это мы увидим, — ответил Гуттор. — Я придумал…

Богатырь вдруг умолк. Наверху, над головами заключенных, явственно послышались голоса.

— Ну, трусище, показывай мне дорогу, — говорил чей-то голос. — Ведь уж патруль в эту ночь другой раз не придет.

Три друга вздрогнули, узнав голос: он принадлежал Надоду Красноглазому.

— Я их не боюсь, Сборг, — отвечал другой голос, в котором нетрудно было узнать голос трактирщика Боба. — Я, если захочу, могу тут спрятаться на несколько месяцев и смело ручаюсь, что никто меня не найдет. Впрочем, кроме меня, никто не сумеет отворить двери из залы в коридор.

— Затворил ли ты ее опять-то, болтун этакий?

— Затворил, Сборг.

— Хорошо. Ну, зажигай свой фонарь. Дженкинс, Партеридж, вы тут?

— Здесь, господин.

— Брр!.. Как жутко было мне шагать через трупы товарищей, убитых этим извергом.

— Сам ты изверг! — проворчал Гуттор. — И если только ты попадешься когда-нибудь мне в руки…

— Слезайте скорее, Билль, — шепотом сказал Грундвиг. — Они направляются к нам.

Молодой человек спустился на землю. Грундвиг тоже слез с плеч богатыря.

— Ляжем на пол и притворимся мертвыми, — сказал последний. — Негодяи сюда идут, вероятно, для того, чтобы посмотреть, дышим ли мы еще.

— Вот сила-то необычайная! — продолжал Надод, не скрывая своего восторга. — Не подоспей к нам помощь, он бы нас укокошил всех до одного. Ну, да теперь он уж, наверное, успокоился навсегда. По правде сказать, я бы не желал еще раз встретиться с таким противником.

— Но ты встретишься, негодяй, клянусь Богом! — проворчал Гуттор, лежа на спине поперек ямы.

— Уверен ли ты, что яма достаточна глубока и что они убились до смерти? — спросил Надод.

— Четырнадцать локтей глубины, Сборг, — отвечал мистер Тернепс. — Не разбиться тут нельзя.

— Поторапливайся же, — продолжал Надод. — Свети сюда фонарем. Я хочу удостовериться.

— Тише, Сборг, — предостерег его Боб. — Вы можете тут оступиться и упасть, как они. Позвольте, я поверну коромысло и открою люк.

— Открывай, да поскорей, мне до полуночи нужно поспеть в Вест-Энд.

— Мы слишком симметрично лежим, — торопливо прошептал Грундвиг. — Это может внушить подозрение. Ляжем так, как будто бы мы свалились один на другого, а Гуттор пусть ляжет сверху. Надод подумает, что богатырь окончательно нас задавил.

Едва они успели переменить свое положение, как в яму проник свет фонаря. Гуттор мельком успел заметить, что в правом углу каменная кладка сильно расселась от сырости.

На краю ямы стояли четыре человека: трактирщик Боб, Надод и те два разбойника, которых Сборг перед тем подозвал к себе в темноте. Все четверо с тревожным любопытством разглядывали Гуттора и его товарищей, лежавших на дне ямы. Те разыгрывали свою роль превосходно, и никому в голову не могло прийти, что они живы и только притворяются мертвыми.

— Ну, я думаю, что их дело кончено, — сказал Надод со вздохом облегчения. — Это нам дорого обошлось, но во всяком случае мы теперь обеспечены от того вреда, который они могли причинить нам в будущем.

— Они сразу же расшиблись до смерти, — заметил Боб, вполне поддаваясь на хитрость Грундвига. — Взгляните, гигант придавил собою тех двух, а сам ударился головой прямо о каменную стену.

— Хотелось бы мне удостовериться, не в обмороке ли он только, — продолжал Красноглазый.

— Я думаю, в яму можно на чем-нибудь спуститься, — заметил Дженкинс.

Гуттор вздрогнул всем телом. Оба товарища, лежавшие под ним, задрожали от страха.

— Спуститься никак нельзя, — отвечал Боб, — прежде для этого употреблялась лестница, но она уже давно никуда не годится.

Оба товарища Надода имели при себе оружие.

— Кто-нибудь из вас дайте мне свой пистолет, — обратился к ним Красноглазый.

Гуттор вздрогнул всем телом. Он знал, что бандит стреляет метко.

Надод взял поданный ему Дженкинсом великолепный вилькоксовский пистолет и тщательно осмотрел его.

— Свети мне, Боб, чтобы видна была голова гиганта. Вот увидите, как я снесу ему полчерепа.

Он стал медленно прицеливаться.

Руки богатыря, лежавшие на плечах Грундвига и Билля, тихо пожали эти плечи, и он произнес чуть слышным шепотом:

— Прощайте! Отомстите за меня!

Грянул выстрел.

Пуля, задев висок богатыря и ссадив на нем кожу, вонзилась в камень на вершок от его лица. От камня брызнули мелкие осколки и оцарапали щеки предполагаемого мертвеца. Гуттор не пошевельнулся.

— Этакий я неловкий! — вскричал Надод. — Впрочем, так всегда бывает, когда стреляешь из непривычного оружия. Этим пистолетом надобно целиться на вершок выше того места, в которое желаешь попасть, т.к. у него слишком сильна отдача. Дженкинс, заряди опять! На этот раз я уж не промахнусь… Хотя, впрочем, богатырь наш совершенно мертв, иначе выстрел заставил бы его очнуться. Если я и собираюсь стрелять, то только для того, чтобы загладить свой промах. Дженкинс, клади пороху поменьше. На таком коротком расстоянии достаточно половины заряда.

Грундвиг и Билль переживали ужасные минуты, сознавая, что их товарищ бесповоротно осужден на погибель, но сам Гуттор был спокоен, примирившись с неизбежностью смерти.

В эту решительную минуту вдруг начали медленно бить часы на дворце лондонского лорд-мэра. Надод принялся считать: раз, два, три…

Бой часов казался Биллю и Грундвигу похоронным звоном в честь их верного друга.

— Одиннадцать! — сказал Надод, когда часы кончили бить. — Мы больше не можем терять времени. Спрячь свой пистолет, Дженкинс, а ты, Боб, уйди на минутку. Я должен поговорить с этими господами об очень важных вещах и не хочу, чтобы ты слышал наш разговор. Не вздумай подслушать, иначе я попробую вторично пистолет милорда Рочестера уже на тебе самом. Ступай на улицу и жди нас там. Я тебе потом объясню, что ты должен сделать до прибытия коронера, который, разумеется, явится завтра утром на следствие.

Трактирщик ушел ворча.

Надод продолжал, обращаясь к товарищам:

— Слушайте меня внимательно, потому что, когда мы выйдем на улицу, разговаривать будет уже неудобно. Вот в чем дело. Вы сами лично были очевидцами смерти лорда Эксмута и знаете, что мы в этом случае хлопотали для его брата, адмирала Коллингвуда. Сегодня вечером адмирал должен отдать нам плату за кровь. Ему уже дано знать, что я явлюсь к нему в дом сегодня незадолго до полуночи, чтобы получить условленную сумму в обмен на два документа, которые целиком писаны его рукой и которых вполне достаточно для того, чтобы отправить его на виселицу. Адмирал Коллингвуд — человек, способный на всякую пакость. Он способен поставить меня в такое положение, что я вынужден буду отдать ему оба документа даром, без денег.

— Еще бы! — заметил Дженкинс. — Сто тысяч фунтов стерлингов — сумма аппетитная. Сохранить ее у себя всякому лестно.

— Поэтому я придумал, чтобы вы пошли со мной. Документы я передам одному из вас, и вы будете ждать меня у дверей адмиральского дома. Таким образом, если лорд Коллингвуд сделает на меня покушение, то бумаги будут спасены, и он вынужден будет пойти на сделку. Если же он согласится честно расквитаться со мной, то я постучу в окно, и один из вас принесет мне документ, а другой останется у дверей. Надобно все предусмотреть. Если через четверть часа мы оба не возвратимся, то пусть тот из вас, который останется у дверей, пойдет и уведомит Тома Пирса, которому я заранее дал соответствующие приказания. Том Пирс явится во главе сотни вооруженных товарищей и возьмет штурмом дом герцога Эксмута, которому дорого придется поплатиться за свою подлость. Том Пирс должен был, по первоначальному плану, дожидаться известия от меня здесь, в этом трактире, но после недавних событий место пришлось переменить. Теперь они все находятся у Вильяма Джонса в Блэкфрайарсе… Поняли вы меня?

— Совершенно поняли, Сборг! — отвечали оба разбойника.

— Так идемте. Вот документы, Дженкинс. Возьми их себе, а ты, Партеридж, карауль хорошенько.

— Вы еще хотели что-то приказать Бобу? — напомнил Партеридж.

— Да, позовите его… Или нет, не нужно, мы встретим его на улице.

Три бандита вышли из коридора, не позаботившись закрыть яму. Да и зачем было закрывать? Ведь там лежали три трупа. Об этом уж мистер Тернепс должен был позаботиться, а Надод торопился к лорду Коллингвуду. Если все произойдет так, как он надеялся, то через несколько часов, на рассвете, он будет уже на корабле, отходящем в Новый Орлеан, и скажет последнее «прощай» старой Европе, которую он двадцать лет осквернял своими преступлениями. С тремя миллионами в кармане он рассчитывал начать честную жизнь, которая была ему до сих пор совершенно чужда, обзавестись новою семьей и найти себе забвение прежнего и даже счастья… Вообще у этого бандита был странный характер: совершая самые гнусные преступления, он не переставал надеяться окончить свои дни в коже честного человека.

В таверне все стихло. Стук затворяемых дверей дал нашим пленникам знать, что теперь они могут подумать о своем избавлении из плена.

— Клянусь святым Гудольфом, моим патроном! — вскричал, вставая, Гуттор, — что я в этот раз не на шутку за себя перепугался.

— Да, прескверное положение, — заметил Грундвиг. — Чувствовать, что в тебя прицеливается негодяй, каких мало, и каждую секунду ожидать смерти. Тут вполне простительно испугаться, и тебе, Гуттор, за свой страх не приходится краснеть.

— Во всяком случае, теперь мы спасены, — сказал Гуттор, — и можем беспрепятственно хлопотать о том, чтобы выбраться из ямы. Мне кажется, это будет не особенно трудно.

— Ты только что начал рассказывать нам, что ты придумал, когда сюда пришли грабители.

— Это верно. Когда же фонарь Боба осветил яму, то я окончательно убедился, что мою мысль легко привести в исполнение.

— В чем же состоит твоя мысль?

— Она очень проста. Мы опять встанем друг на друга, но только ты ставь ноги не на плечи, а на ладони вытянутых рук. Точно то же сделает Билль относительно тебя. Таким образом, наш живой столб будет на этот раз значительно выше, и Билль уже наверняка достанет руками до краев ямы. Подтянуться затем на руках и вылезть вон для моряка уже ничего не стоит. Выбравшись на волю, Билль принесет в коридор и спустит к нам в яму одну из тех длинных скамеек, которые стоят в зале по стенам. По этой скамейке мы в несколько минут выберемся отсюда.

— Браво, Гуттор! Невозможно лучше придумать.

— Только нужно спешить, вы ведь слышали — Коллингвуд в Лондоне. Это такая важная для нас новость…

— Да, — согласился Грундвиг, — это значит, что и наш дорогой герцог, а ваш, мой милый Билль, бывший капитан находится в Лондоне…

— Подумайте, как это было бы хорошо, — продолжал Гуттор, — если бы можно было и Надода, и Коллингвуда поймать обоих в одну сеть. И мы сделаем это, если поспеем вовремя.

— Как это я сам об этом не подумал? — сказал Грундвиг. — Где была у меня голова?.. Правда, она у меня совершенно закружилась от страха за тебя… Ну, скорее к делу! Пора нам выбираться отсюда.

Все произошло так, как заранее назначил богатырь. Биллю удалось достать до края ямы, за который он уцепился пальцами, после чего приподнялся на руках и вылез вон.

Притащить и спустить скамейку было потруднее, так как Биллю приходилось действовать в темноте, но в конце концов и этот маневр был исполнен. Три друга благополучно выбрались из ямы.

Все это благополучие основывалось на промахе Надода из пистолета. Будь Гуттор убит или даже ранен, без его помощи ни Грундвиг, ни Билль не вышли бы живыми из «Ямы наследств», куда их столкнул бессовестный Боб.

Но трактирщик не замедлил понести за это вполне заслуженную кару.

Придерживаясь за стену, три друга пошли по коридору к двери той залы, где происходил бой с грабителями. Вдруг в коридоре показался свет. То был Боб с фонарем. Трактирщик собирался исполнить приказание Надода, которое состояло в том, чтобы выбросить в секретную яму все тридцать трупов и закрыть отверстие наглухо, чтобы коронер на следующее утро ничего не мог найти. Три друга инстинктивно спрятались за дверь. Они поняли друг друга, даже не сговорившись предварительно.

Боб шел, пошатываясь, видно, уже успевши наверстать потерянное время и хватить несколько стаканов джину. Он шел и бормотал сквозь зубы:

— Черт бы взял этого Сборга с его нелепыми выдумками…

Неужели он думает, что это легко — перетаскать на себе…

Он не договорил. Чья-то рука вырвала у него фонарь. Он остановился, как бы вдруг окаменев, и широко вытаращил глаза.

Изумление его было настолько велико, что он даже вскрикнуть не мог.

Перед ним, лицом к лицу, стояли те самые три человека, которых он считал мертвыми и лежащими на дне ямы…

Они стояли и насмешливо переглядывались.

— Что это, мистер Боб? — сказал Гуттор. — Вы уж старых друзей перестали узнавать?

Негодяй стоял ни жив ни мертв. Он хотел ответить, но слова застряли у него в горле. Впрочем, что-то бессвязное он, наконец, пролепетал.

— Я очень рад, мистер Тернепс, что нам довелось с вами проститься перед разлукой, — продолжал богатырь. — А чтобы с вами в наше отсутствие не случилось какой-нибудь неприятности, мы спрячем вас в такое место, где уж, разумеется, никто вас не побеспокоит.

И, вполне довольный своей остротой, Гуттор схватил негодяя за пояс, покачал несколько секунд над отверстием ямы и бросил.

С глухим шумом полетел мистер Тернепс вниз, заревев при этом, как бык на бойне.

— Правосудие свершилось! — воскликнул Грундвиг. — Теперь нам нужно как можно скорее бежать в дом герцога Эксмута, если только мы хотим поспеть туда вовремя.

Лорд Коллингвуд вернулся в Англию по вызову тогдашнего первого министра Вильяма Питта, который в это время старался провести в Верхней палате свой знаменитый «Индийский билль» и для этой цели собирал все благоприятные голоса. Адмирал рассчитывал пробыть в Лондоне недолго — самое большее с месяц, хотя адмиралтейство дало ему гораздо более продолжительный отпуск.

Коллингвуд чувствовал себя на суше скверно. Ему казалось, что он находится в безопасности лишь тогда, когда он в море, среди своей эскадры. Он предвидел, что рано или поздно наступит день, когда сыновья старого герцога Норрландского потребуют у него отчета за кровавое дело. Вследствие этого он распродал все недвижимые имения герцогов Эксмутских, за исключением неотчуждаемого майората, сопряженного с титулом, обратил в деньги акции Индийской компании, которых оказалось на десять миллионов, и вынул из лондонского королевского банка двадцатимиллионный капитал, положенный туда прадедом адмирала еще при самом основании банка. Все эти суммы адмирал Коллингвуд перевел в Америку, рассчитывая убежать туда при малейшей тревоге.

Ему хотелось поскорее добыть от Пеггама те два документа, которые нотариус заставил его подписать. С этой целью он удержал при себе сто тысяч фунтов стерлингов, или два с половиной миллиона франков, которые он обязался уплатить грабителям, как только займет место в палате лордов. Этот день наступил, и лорда Коллингвуда уже предупредили, что к нему явится поверенный чичестерского нотариуса Надод за получением денег, причем компрометирующие документы будут вручены адмиралу. Коллингвуд рассчитывал вздохнуть, наконец, свободнее, так как до этих пор он опасался, что бесчестный Пеггам оставит документы у себя и будет при помощи их жестоко его эксплуатировать.

Негодный братоубийца уже нес тяжелую кару. Почти всякую ночь его посещали грозные сновидения. То ему представлялось, будто дверь его спальни отворяется и перед ним дефилируют его несчастные жертвы, испуская жалобные стоны, потом начинают плясать вокруг него, потом подхватывают его на руки и над грозно гудящим океаном несут к Лофоденским островам, к тому месту, где погибла Элеонора Биорн с мужем и детьми… То ему снилось, что он попался в руки сыновей герцога Норрландского, которые заперли его в одно из подземелий Розольфского замка и подвергают самым лютым средневековым пыткам… После каждого такого кошмара несчастный просыпался весь в холодном поту, стуча зубами и не помня себя от ужаса. Каждый раз он с ужасом встречал приближение ночи и зачастую совсем не ложился спать, расхаживая взад и вперед по палубе своего корабля и надеясь, что физическое утомление поможет ему найти душевный покой. В Лондоне он с этою целью бродил всю ночь по улицам и ложился спать уже на рассвете.

Никакие средства не помогали. Как только Коллингвуд закрывал глаза, так сейчас ему начинали мерещиться все те же ужасные сцены.

Он решительно не в силах был выносить одиночество. Однажды — это было в Ньюфаундлене — ему пришло в голову, что если при нем будет безотлучно находиться какой-нибудь человек, то ему будет легче. Воспользоваться для этой цели кем-нибудь из своих адъютантов адмирал не считал удобным, так как ему не хотелось, чтобы этот адъютант слышал его отчаянные крики по ночам. Как же быть в таком случае? Долго думал лорд Коллингвуд и, наконец, решился взять себе частного секретаря.

В одно прекрасное утро в канадских газетах появилось такого рода объявление:

«Герцог Эксмут Коллингвуд, командир английской эскадры в Атлантическом океане, приглашает к себе в частные секретари молодого человека благородного происхождения и хорошего воспитания, свободно говорящего по-английски и по-французски. Национальность безразлична».

Несколько дней спустя в Монреаль прибыл молодой человек, лет тридцати, высокий, стройный и очень представительный. Он отрекомендовался Коллингвуду маркизом Фредериком де-Тревьер и пояснил, что его семейство давно поселилось в Канаде и что его отец служил под начальством знаменитого Монкальма, защитника Канады. Коллингвуд был человек суеверный и легко поддающийся первому впечатлению. Наружность молодого человека ему понравилась. Черные, как смоль, волосы и такая же борода обрамляли тонкие изящные черты лица молодого маркиза; глаза же его, по странной случайности, были светло-голубые. Документы молодого человека были все в порядке, и на них значилась виза канадского генерал-губернатора лорда Кольсона. Коллингвуд не стал больше ничего спрашивать и тут же условился с маркизом, не скрывая своего полного удовольствия. Легкомысленный! Он не заметил, каким взглядом окинул его украдкой молодой секретарь, и как при этом добрые голубые глаза изменили свое выражение, засверкав огнем дикой, неумолимой ненависти.

Адмиральские апартаменты на английских кораблях очень просторны: в них смело можно поместить до пятнадцати человек. Адмирал Коллингвуд отвел своему секретарю прехорошенькую спальню, примыкавшую с одной стороны к небольшой гостиной, а с другой — к рабочему кабинету; это помещение отделялось от собственных покоев адмирала лишь небольшой приемной. Вместе с тем Коллингвуд объявил ему, что обедать они будут вместе и что прислуге приказано будет относиться к нему, маркизу, совершенно так же, как и к хозяину дома, — что, одним словом, маркиз будет жить у адмирала на правах хорошего знакомого.

В первую же ночь молодой человек был разбужен криками и стонами, доносившимися из спальни адмирала, который, впрочем, еще с вечера предупредил своего секретаря, что он, адмирал, подвержен нервной болезни и спит по ночам очень беспокойно. В объяснение этой болезни адмирал сочинил целую историю о том, как он был бессильным очевидцем гибели в морских волнах своего брата с женой и пятерыми детьми.

— С этих пор я волнуюсь и кричу почти каждую ночь, — прибавил Коллингвуд. — Если вы когда-нибудь услышите мой крик, то, пожалуйста, разбудите меня. Этим вы окажете мне огромную услугу, так как избавите от жестоких страданий, вредно отзывающихся на моем здоровье.

Слова эти адмирал произнес тоном глубокой печали, но они не вызвали в Фредерике де-Тревьере ни малейшего сочувствия, а только возбудили в нем, по-видимому, сильное любопытство.

Услыхав стоны, молодой человек торопливо набросил на себя халат и побежал к адмиралу.

Несчастный метался по своей постели в страшнейшем нервном припадке. Он не спал, а подвергался самой жестокой галлюцинации. На губах его была пена. Он махал руками, как бы отгоняя от себя грозные призраки.

Злая улыбка пробежала по губам Фредерика де-Тревьера, когда он увидал адмирала в этом положении. Глаза его сверкали дикою радостью и вместо того, чтобы подать несчастному помощь, он остановился в дверях, как бы наслаждаясь зрелищем его ужасных мучений.

Припадок продолжался около часа; наконец адмирал затих и погрузился в тяжелый сон, обусловленный совершенным упадком сил.

Фредерик де-Тревьер тихо вышел из комнаты, шепча про себя:

— Час возмездия пробил. Кара уже начинается.

На другой день Коллингвуд спросил его:

— Вы ничего не слыхали ночью?

— Ничего не слыхал, — отвечал Фредерик де-Тревьер, с твердостью выдерживая робко-пытливый взгляд адмирала.

Следующие ночи были совершенно такие же, как только что описанная нами. Лишь только с адмиралом начинался припадок, Фредерик де-Тревьер на цыпочках приходил к нему в комнату, словно тигр, подстерегающий добычу, и со злорадной улыбкой любовался ужасною сценой. Взгляд молодого человека по-прежнему сверкал при этом холодною неумолимою ненавистью. Секретарь адмирала уходил к себе в спальню всякий раз не прежде, чем припадок оканчивался, и адмирал засыпал, истощенный и обессиленный.

Кто же был этот загадочный молодой человек, пользовавшийся любезностью и радушием адмирала Коллингвуда, и не только не чувствовавший к нему ни малейшего сострадания, а напротив — даже наслаждавшийся его муками?

Очевидно, для такой жестокости у него были очень серьезные причины, которые он тщательно скрывал под маской холодного, ничем невозмутимого равнодушия.

Между тем адмирал Коллингвуд всею душой привязался к своему секретарю, который днем являл собою образец благовоспитанности и доброты. В беседе с ним адмирал забывал свои терзания и по вечерам нарочно не уходил спать как можно дольше, чтобы оттянуть тяжелую минуту периодического припадка.

Когда Коллингвуда вызвали в Лондон, он, само собою разумеется, не пожелал расставаться со своим молодым секретарем, который со своей стороны тоже охотно согласился уехать с ним в Европу.

— Я ни разу еще не выезжал из Канады, — сказал он, — и с удовольствием побываю в Англии, а в особенности во Франции.

В первый же день по приезде в Лондон Коллингвуд должен был отправиться с официальными визитами, причем, разумеется, секретаря с собою не взял. Пользуясь этим, Фредерик де-Тревьер тоже ушел из дома и с уверенностью, совершенно не свойственною человеку, в первый раз приехавшему в Лондон, углубился в лабиринт лондонских улиц.

Ни у кого не спрашивая дороги, прошел он через Вест-Энд, проник в Сити, прошел улицы Поль-Моль, Пиккадилли, Оксфорд, Реджент Стрит, Стрэнд и спустился в Саутварк, ни разу не запутавшись. До сих пор он шел очень быстро, но здесь замедлил шаг и направился вдоль берега Темзы, внимательно присматриваясь к кораблям, стоявшим на якоре в устье реки.

Долго, по-видимому, он не находил того, чего искал, потому что временами у него вырывались жесты нетерпения.

— Неужели мне придется спуститься до самого Гревзенда? — бормотал он про себя.

Поравнявшись с Ламбетом, он вдруг остановился и, приставив ладони к глазам, стал смотреть вдаль.

У него вырвалось радостное восклицание:

— Наконец-то!.. Это они. А я уж думал, что они забыли мой приказ.

Взгляд его не мог оторваться от большого трехмачтового корабля, окрашенного в зеленый цвет — любимый цвет жителей Севера. Своею массивностью корабль резко выделялся среди прочих судов.

В ту же минуту молодой человек обратил внимание на другой корабль, точь-в-точь такой же, как и предыдущий: та же осанка, тот же размер, та же зеленая окраска, напоминающая отблеск норрландских глетчеров.

Корабль этот, распустив паруса, шел вверх по Темзе. Приблизившись к своему двойнику, он ловко повернулся и стал на якорь рядом с ним. Маневр исполнен был так ловко, что матросы с соседних кораблей прервали на миг свои занятия и похлопали капитану и экипажу неизвестного зеленого корабля.

Сам Фредерик де-Тревьер, хотя с корабля его нельзя было видеть, не мог удержаться от аплодисментов.

С новоприбывшего корабля на прежний перекинули мост, и матросы обоих экипажей радостно стали пожимать друг другу руки. В самый разгар этой сцены молодой человек вдруг услыхал изумленное восклицание таможенного надзирателя, который, скрестив руки на груди, расхаживал по набережной.

— Еще один!.. Да это же целая эскадра.

Третий корабль, как две капли воды похожий на предыдущие, подходил со стороны Ламбета, идя с еще большею скоростью, так как ветер успел посвежеть.

— Странно! — пробормотал задумчивый наблюдатель. — В один час, почти в одну минуту… Чего не сделаешь с такими моряками!

Новый корабль совершил так же ловко тот же маневр и стал рядом с прежними двумя кораблями, приветствуемый дружными аплодисментами матросов-товарищей.

— «Три брата»! — воскликнул таможенный, не перестававший наблюдать это любопытное зрелище.

Действительно, сходство между кораблями было поразительное — как в общем, так и в частностях. Очевидно было, что их строили по единому плану и на одной верфи.

Таможенные досмотрщики, немедленно отправившиеся на борт двух новоприбывших кораблей, вернулись обратно с одинаковой отметкой для обоих: «Без груза». Такая же отметка была сделана и десять месяцев тому назад относительно первого корабля. Об этом обстоятельстве уже много было толков в трактирах Ламбета и Саутварка.

Молодой человек, постояв несколько времени в задумчивости, вдруг направился к тому месту, где лодки, и уже хотел окликнуть одну из них, но вслед за тем сейчас же одумался и прошептал про себя:

— Нет, лучше подожду до вечера. Не надо, чтобы кто-нибудь видел меня среди белого дня. Как знать?.. Осторожность никогда не мешает. Ведь тут дело идет о жизни и смерти.

Он задумчиво пошел обратно в дом герцогов Эксмутских.

Когда он вернулся домой, время обеда давно уже прошло. Лорд Коллингвуд, долго прождав своего секретаря, отобедал без него и уехал в парламент, который в то время уже заседал по ночам. Он очень досадовал, что не успел перед отъездом поговорить с Фредериком, и оставил ему следующую записку карандашом на клочке бумаги:

«Сегодня между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи ко мне явится один человек. Если заседание затянется, и я к тому времени не вернусь, то попросите этого человека подождать, причем для меня очень важно, чтобы вы не спускали с него глаз до моего возвращения. Если вам необходимо будет зачем-нибудь выйти, то передайте надзор Мак-Грегору. Это единственный из моих слуг, которому вы можете безусловно доверять».

В этой записке Коллингвуд говорил о посланце Пеггама, но молодой человек нисколько не догадывался об истине, так как адмирал, разумеется, не посвятил его в свои слишком интимные дела. Ниже, однако, мы увидим, что Фредерик де-Тревьер знал об отношениях Коллингвуда к «Грабителям» гораздо больше, чем адмирал мог предполагать.

Молодой человек наскоро пообедал и ушел опять, дав Мак-Грегору соответствующие приказания. Вернулся он в одиннадцать часов очень озабоченный, нахмуренный и даже как будто раздосадованный. Очевидно, он испытал какую-нибудь серьезную неудачу.

Нетерпеливо снимая перчатки, он разорвал их, бросил на стол и пробормотал:

— Все трое ушли с утра и никто не знает, куда именно… Какая небрежность! Не сообщить мне ни слова! По их милости я теперь лишен возможности воспользоваться удобным случаем.

Он закурил сигару и вышел на веранду, обставленную мраморными колоннами. Она шла вдоль всего первого этажа, придавая Эксмут-Гаузу наружность греческой постройки. Прямо перед домом катила свои черные глубокие воды Темза, а на противоположном левом берегу смутно выделялись на темном фоне звездного неба контуры домов Сити.

Городской шум затихал. Деятельность мало-помалу замирала в этом большом человеческом улье, обитатели которого собирались ложиться спать, утомленные дневной суетой и борьбою за существование.

Фредерик де-Тревьер был лихорадочно взволнован. Ему казалось, что наступают решительные события, и смутно мерещилась какая-то неопределенная опасность.

Он стоял, задумчиво облокотясь на перила, и вздрогнул, когда часы стали бить полночь. Затем на веранде послышались шаги. Фредерик де-Тревьер быстро обернулся. К нему подходил Мак-Грегор.

— Извините меня, сэр, что я нарушаю ваше задумчивое уединение, — сказал, низко кланяясь, верный шотландец. — Но вот письмо, присланное с нарочным из Виллиса. Я бы не стал вас беспокоить, если бы посланный не спрашивал, не опоздал ли он, и не требовал скорого ответа, чтобы сейчас ехать обратно.

Коллингвуд питал к своему секретарю такое доверие, что уполномочил его распечатывать всякие письма, приходившие на имя адмирала.

Молодой человек вошел в гостиную, распечатал конверт и прочитал:

«Лорда Коллингвуда покорнейше просят повременить выдачею ста тысяч фунтов стерлингов, которые он должен вручить сегодня уполномоченному для того лицу. Причины очень важные. Пеггам».

Внизу стоял угрожающий постскриптум:

«Вы погибнете, если заплатите деньги. Час спустя после приезда моего гонца я буду в Эксмут-Гаузе».

По прочтении этого таинственного письма Фредериком де-Тревьер овладело необычайное волнение. По-видимому, он понял сокровенный смысл записки, потому что вся кровь бросилась ему в голову, и рука, державшая письмо, задрожала.

— Что прикажете отвечать, сэр? — спросил Мак-Грегор.

Молодому человеку удалось овладеть собой. Он понимал, что при этом шотландце, всею душою преданном своему господину, ни в коем случае нельзя выказывать своих чувств. Но какой мог он дать ответ, не возбудив подозрений в самом лорде Коллингвуде? Откуда мог он знать, устранена ли от его патрона та опасность, на которую намекали в письме? Ведь адмирал, быть может, еще до отъезда в парламент уплатил ту сумму, о которой шла речь. Но нет, вернее, что предстоящий визит неизвестного лица, о котором предупреждал Фредерика адмирал, именно относился к уплате ста тысяч стерлингов.

Остановившись на этом соображении, он перестал колебаться и сказал Мак-Грегору:

— Скажите гонцу, что он приехал вовремя.

Затем он поспешил вернуться на веранду, так как желал остаться один и собраться с мыслями.

Затворив за собою дверь, молодой человек пробормотал с дрожью в голосе:

— Сто тысяч фунтов стерлингов!.. Негодяй! Это плата за пролитую кровь!.. Гнусный Пеггам! Он будет сейчас здесь, а я не имею возможности дать им знать… Когда-то еще представится такой удобный случай!.. Не съездить ли в Саутварк?.. В экипаже я, быть может, успею вернуться сюда вовремя… Но вот вопрос — встречу ли я их там?.. Нет, отсюда уходить нельзя. Даже если я отыщу их, нужно будет сперва сговориться, составить план, а на это опять-таки нужно время. Лучше уж я останусь здесь. У меня есть предчувствие, что сегодня ночью я получу самые решительные сведения.

В эту самую минуту вошел опять Мак-Грегор, но Фредерик де-Тревьер держался настороже и не дал застать себя врасплох.

Он заметил, что от шотландца не укрылось его смущение и что адмиральский слуга как-то особенно внимательно за ним наблюдает.

— Что еще? — спросил равнодушным тоном молодой человек.

— Сэр, пришел неизвестный человек, называющий себя Надодом и желающий видеть его светлость.

Хорошо, что на веранде было темно, а то шотландец непременно увидал бы, как щеки адмиральского секретаря покрылись вдруг смертельной бледностью и сейчас же вслед за тем к ним с силою прилила кровь, от которой они покрылись густой краской. В глазах у молодого человека потемнело, в горле пересохло. Несколько времени он ничего не видел и не мог выговорить ни слова.

Коллингвуд! Пеггам! Надод!.. Что ему сделали эти люди? Отчего он не мог слышать равнодушно, когда произносились их имена?

Странно, ведь Фредерик де-Тревьер был канадец; какое же мог иметь он отношение к этому зловредному трио? Или они даже в Канаде успели натворить гнусных преступлений?

Однако Фредерик де-Тревьер сделал над собой усилие и с протяжным зевком, как будто Мак-Грегор вывел его из легкого усыпления, сказал, по-видимому, самым беспечным и равнодушным тоном:

— Это, должно быть, тот самый человек, о котором мне говорил адмирал. Проводи его в библиотеку и оставайся при нем. Ты должен смотреть за ним так, чтобы ни один жест его от тебя не укрылся. Таков приказ адмирала. Я потом приду и сменю тебя.

Молодой человек чувствовал потребность остаться наедине с самим собою, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства.

Мак-Грегор едва успел уйти, как Фредерик де-Тревьер, несмотря на темноту, увидал с веранды, что три каких-то человека пробрались в подъезд дома, стоящего напротив Эксмут-Гауза. Можно было подумать, что эти люди желают наблюдать за домом адмирала Коллингвуда.

Заинтересованный этим в высшей степени, молодой человек спрятался за колонну и притаился там.

Три незнакомца стояли на подъезде противоположного дома и старались занять такое место, чтобы им был виден весь фасад адмиральского отеля, но чтобы их самих не видел никто. Вот один из них выступил несколько вперед из подъезда, и, увидав его громадный рост, Фредерик де-Тревьер едва не вскрикнул от удивления.

По одному этому росту он узнал незнакомца.

— Гуттор! — пробормотал он. — Это они! Сам Бог посылает их сюда!

И, желая поскорее убедиться, что он не ошибся, молодой человек крикнул, как кричит норвежская снеговая сова.

Едва по воздуху пронеслись три монотонные резкие ноты: «ки-уи-вуи», как богатырь поспешил вернуться в тень подъезда, и вслед за тем раздался точно такой же ответный крик.

— Я говорил, что это они, — вскричал с нескрываемою радостью адмиральский секретарь: — они и есть!

Убежденный в справедливости своей догадки, он вышел из-за колонны и, перегнувшись через балюстраду, повторил еще раз тот же крик.

От группы отделился один человек и перешел через улицу.

— Кто это здесь, в Лондоне, подражает крику северной птицы? — спросил он.

— Это я, Грундвиг, — отвечал молодой человек, — я, Фредерик Биорн.

— Герцог! Господин наш дорогой! Вы здесь?

— Да. Отойдите на противоположную сторону от дома. Там есть глухой переулок. Мне нужно с вами поговорить.

Он позвонил Мак-Грегору и сказал ему, что пойдет узнать, кончилось ли заседание парламента, так как его начинает уже беспокоить такое продолжительное отсутствие адмирала. Напомнив шотландцу еще раз, чтобы он хорошенько смотрел за Надодом, Фредерик ушел.

Проводив его, шотландец покачал головой и пробормотал:

— Странные происходят здесь вещи. Смотри в оба, Мак-Грегор… Этот молодой человек, свалившийся к нам точно с неба, довольно подозрителен.

Герцог Норрландский — читатели, конечно, уже узнали его — отчаялся в возможности овладеть адмиралом Коллингвудом среди его эскадры и воспользовался газетным объявлением, чтобы втереться к герцогу Эксмуту в качестве частного секретаря. Теперь он спешил передать своим верным служителям, в каком положении находятся дела. В нескольких словах он объяснил им все: как его хитрость увенчалась успехом и как случай устроил, что Коллингвуд, Пеггам и Надод соберутся в этот вечер все вместе. По мнению Фредерика, их теперь очень легко было захватить. Для этого Грундвиг с товарищами должен был отправиться в Саутварк и привести с собой пятьдесят человек матросов, впрочем, без огнестрельного оружия, чтобы не возбудить подозрения в полицейских. Фредерик Биорн брался провести их тайно в отель, после чего тремя злодеями можно было овладеть без всякого кровопролития.

На рассвете предполагалось сняться с якорей и идти в Розольфсе, — и убитые жертвы были бы отомщены.

Грундвиг возразил, что экипаж Олафа насчитывает едва пятьдесят человек, а так как всех взять с корабля нельзя, то, следовательно, требование герцога невыполнимо. Тогда герцог объявил, что утром в Саутварк только что пришли еще два розольфских корабля «Гаральд» и «Магнус-Биорн» под начальством герцогского брата Эдмунда. Он прибавил, что с братом он еще не виделся, так как торопился вернуться в Эксмут-Гауз. Поэтому Грундвигу поручено было передать Эдмунду, чтобы сам он не съезжал со своего корабля, так как вся эскадра должна была готовиться к отплытию.

Времени было мало, поэтому разговаривать долго не приходилось. Обмен мыслями совершался наскоро, в самых коротких словах.

Однако Грундвиг успел сообщить герцогу, по какой причине они явились к дому адмирала и как они собирались похитить Надода при выходе его от Коллингвуда.

— Берегитесь, ваша светлость, — в заключение предостерег он герцога, — берегитесь, как бы Красноглазый не узнал вас. Ведь вы не хуже меня знаете, как он хитер и на что способен.

— Я ничем не рискую, милый мой Грундвиг, — отвечал Фредерик, — я так удачно замаскирован, что нет никакой возможности меня узнать. Надод знал меня белокурым и обритым, а теперь я брюнет с бородой, как у британского сапера.

— Вы не видали еще здесь этого негодяя, ваша светлость?

— Нет, не видал. Я его оставил под надзором доверенного слуги адмирала.

— Как хорошо, что мы встретились с вами и можем вас предупредить! Ведь вы знаете, Надод до такой степени переменился в своей наружности, что если бы вы увидели его, то невольно выразили бы удивление. Его совершенно нельзя узнать.

— Что такое? Я ничего не понимаю.

— Вы знали Надода чудовищем, уродом, не так ли? Теперь ничего подобного нет. Доктор Патерсон, королевский хирург, сделал ему превосходный стеклянный глаз. Ценою ужасной боли Надод позволил выпрямить себе нос и челюсти… Это была ужасная боль, так как приходилось сызнова ломать кости и опять их сращивать… Все это он сам рассказывал Биллю, которого пытался заманить в общество «Грабителей». Только благодаря этому мы и отыскали злодея, иначе мы сто раз прошли бы мимо него и не заметили.

— Да, действительно, ты очень хорошо сделал, что предупредил меня, иначе могло бы выйти очень опасное недоразумение. Ну, я вас больше не задерживаю, потому что вам надо спешить и спешить.

Пять минут спустя Грундвиг и два его товарища исчезли вдали в лондонском тумане. Они спешили в Саутварк, а Фредерик Биорн подозвал кэб и поехал в Вестминстер, в палату лордов.

Заседание там все еще продолжалось. Вильям Питт говорил речь, возражая ораторам оппозиции. Вокруг здания парламента, несмотря на темную ночь, стояла громадная толпа, лихорадочно дожидавшаяся результатов прений, которым не предвиделось конца.

Очевидно, адмирал Коллингвуд еще не скоро мог освободиться. Однако, в ответ на пересланную ему Фредериком Биорном записку Пеггама, он велел сказать, что вернется домой через четверть часа, так как, ввиду громадного числа записавшихся ораторов, окончательное голосование могло последовать не раньше как на следующий день.

Молодой человек вернулся домой, радуясь, что ему удалось устроить возвращение адмирала.

Описать все его волнение не было никакой возможности. Он чувствовал, что приближается развязка, что три бандита будут схвачены все вместе и одновременно понесут достойную кару за их злодейства. Совесть нисколько не упрекала его за то, что он обманом втерся в доверие адмирала Коллингвуда: бывают такие преступники, против которых позволительно действовать всякими способами.

Воротясь в отель, он сейчас же прошел в библиотеку, чтобы сменить там Мак-Грегора.

Не без крайнего отвращения ожидал он той минуты, когда снова увидит гнусного убийцу своего отца. Предупрежденный Грундвигом, он был уверен, что не выразит ничем своего удивления при виде преображенного Надода.

Когда он вошел в библиотеку, Надод встал и поклонился ему. Фредерик Биорн ответил на поклон с видом холодного равнодушия, с каким обыкновенно относятся к незнакомым людям, до которых нет дела. Однако, желая лучше рассмотреть перемену в наружности злодея, он пристально взглянул ему в лицо и сказал:

— Вы дожидаетесь адмирала Коллингвуда, и уже давно? Могу вас утешить, сударь, что он скоро вернется.

Услышав голос Фредерика, Надод невольно вздрогнул, но сейчас же овладел собою.

— Благодарю вас, сударь, — отвечал он с улыбкой, которую старался сделать как можно приветливее. — Я рассчитывал, что адмирал вернется гораздо раньше, и меня очень огорчает, что его до сих пор нет.

Как и все, знавшие Надода до его преображения, Фредерик был чрезвычайно удивлен происшедшей с ним переменой.

В свою очередь Надод тоже внимательно разглядывал Фредерика, думая при этом: «Положительно, я где-то слышал этот голос и видел это лицо. Но где?»

Мак-Грегор, стоя у стола, исподлобья поглядывал на обоих.

— Можешь идти, — сказал ему Фредерик, заметив эту непонятную и неуместную пытливость.

Шотландец удалился, не сказав ни слова, но при этом бросил на молодого человека взгляд, исполненный самой жгучей ненависти.

Этот взгляд не укрылся от Надода, который не преминул принять его к сведению.

Мак-Грегор питал к своему барину, адмиралу Коллингвуду, самую преданную любовь, доходившую до какого-то обожания. Когда ему было еще двадцать лет от роду, старый лорд Эксмут приставил его дядькой к своему восьмилетнему младшему сыну Чарльзу, которого Мак-Грегор и сопровождал во все школы, в которых учился маленький Коллингвуд. В разговоре старый слуга нередко выражался: «Когда мы были в Итопском коллегиуме» или «Мы кончили вторыми в морском училище». Со своей стороны молодой лорд, как истый англичанин, хотя и любил своего дядьку, но все-таки смотрел на него как на существо низшее, в чем, впрочем, и сам Мак-Грегор был искренно убежден. Денежные затруднения своего барина старый дядька всегда принимал очень близко к сердцу и возненавидел старшего его брата всеми силами души за то, что к этому братцу должны были со временем перейти титул и богатство герцогов Эксмутов, минуя Чарльза Коллингвуда.

Знал ли Мак-Грегор об убийстве герцога Эксмута?.. Никто не мог этого сказать утвердительно, тем более, что старый слуга никогда не говорил о смерти старшего брата своего господина и даже избегал малейшего намека на это обстоятельство.

Но, знал он об этом что-нибудь или нет, во всяком случае он скорее дал бы себя растерзать на мелкие куски, чем сказал бы хотя одно слово во вред адмиралу.

Впрочем, один факт, случившийся вскоре после перехода Эксмуг-Гауза в собственность адмирала, свидетельствует о том, что шотландец кое-что знал о таинственном деле.

Прежде чем решиться на поселение в отеле, адмирал Коллингвуд, терзаемый угрызениями совести, пожелал радикально переделать там все внутри, чтобы ничто не напоминало ему о брате. За переделками наблюдать поручено было Мак-Грегору.

По окончании всех работ адмирал въехал в отель и изумился: там все было приспособлено точно для самого темного заговора. Снаружи ничто не бросалось в глаза, но стоило нажать рукой в том или другом месте старинную дубовую резьбу — открывалась тайная дверь на какую-нибудь витую лестницу, которая вела сперва в верхний этаж, а оттуда в какое-нибудь подземелье. Каждая комната, каждый коридор, каждый закоулок были снабжены секретною дверью и секретною лестницей, через которые можно было скрыться в один миг.

Но это не все. В отеле был, кроме того, устроен тайный механизм, посредством которого можно было в один миг запереть там все двери, окна и коридоры при помощи опускных железных заслонов. Этим способом все комнаты можно было разом изолировать одна от другой, и находившиеся в них люди попали бы в мышеловку. Вместе с тем дом был роскошно отделан и обставлен с самым обдуманным комфортом.

Осмотрев отель, Коллингвуд остался чрезвычайно доволен. Он понял, что верный слуга стремился всячески оградить его от покушения со стороны Биорнов, предполагая, что те не пожалеют никаких трудов и расходов для борьбы со своим врагом для отмщения ему. Но в таком случае Мак-Грегору, стало быть, известна была трагедия на Лафоденских островах? Адмирал решил проверить это и спросил своего слугу поддельно-равнодушным тоном:

— К чему столько предосторожностей?

— Здешний квартал очень ненадежен, милорд, — ответил шотландец, — и еще недавно «Грабители», забравшись в дом лорда Лейчестера, выбрали из него все ценное до последней булавки, не говоря уже о том, что они захватили в плен молодого сына лорда и отпустили его лишь за выкуп в сорок тысяч фунтов стерлингов.

— А! Так ты выдумал все это против «Грабителей»?

— Против них и вообще против всех врагов вашей светлости.

— Какие же у меня еще враги? Разве ты еще кого-нибудь знаешь, Мак-Грегор?

— У человека в вашем положении, милорд, всегда много врагов, — отвечал он. — Но, — прибавил он с сумрачным видом, — горе тем, которые вздумают тронуть хоть один волос у вас на голове!

Таким образом шотландец уклонился от прямого ответа, но зато сам воспользовался случаем, чтобы обратиться к своему лорду с просьбой, которая чрезвычайно удивила Коллингвуда.

— Милорд, — сказал он, — по поводу всех этих переделок у меня к вам есть очень большая просьба.

— Заранее исполняю ее, если только могу. В чем дело?

— Позвольте вас просить, милорд, чтобы секрет всего этого устройства знали только вы да я.

— Вижу, вижу, куда ты клонишь. Ты терпеть не можешь моего секретаря.

— Я не его лично имел в виду, хоть, действительно, не люблю его. Я намекал на его должность.

— Объяснись. Я не понимаю.

— Видите ли, милорд, ваш секретарь у вас в доме не свой человек, не то, что я. Мак-Грегоры пятьсот лет служат герцогам Эксмутским, я смотрю на себя как на вашу собственность, на вашу вещь. Для меня нет ни короля, ни отечества; для меня существует только герцог Эксмут, как для собаки ее хозяин.

— Я это знаю, мой честный Мак-Грегор, — сказал герцог, против воли растроганный такою преданностью, несмотря на ее несколько дикий характер.

— Я не стану вам говорить, что ненавижу вашего секретаря за то, что он кажется мне подозрительным, что все в нем, на мой взгляд, фальшиво и неестественно. Я вам скажу только, что ведь он не более, как наемный секретарь, и не вечно будет служить у вас. Сегодня он, завтра другой кто-нибудь. Что же будет, если каждому секретарю вы будете сообщать тайну отеля? Тайна только тогда тайна, когда она известна одному человеку и уж самое большее двум; если же она известна троим или четверым, то перестает быть тайной.

— С этой точки зрения я нахожу, что ты совершенно прав, — сказал лорд после минутного размышления. — Даю тебе слово, что маркиз де-Тревьер не узнает ничего о тайных приспособлениях в отеле.

Мак-Грегор возненавидел де-Тревьера с первого же дня его поступления к Коллингвуду. Причин для ненависти было много. Во-первых, Мак-Грегор ревновал адмирала к молодому секретарю, во-вторых, ему порою казалось, что Фредерик кидает на лорда взгляды, исполненные ненависти. Наконец, шотландцу удалось однажды ночью подсмотреть, как молодой человек, саркастически улыбаясь, упивался страданиями адмирала, когда тот метался по своей постели, преследуемый галлюцинациями. С этого дня Мак-Грегор окончательно убедился, что Фредерик де-Тревьер поступил к Коллингвуду неспроста, что он шпион, действующий либо за собственный свой счет, либо подосланный другими. Верный слуга понял, что во всяком случае его господину грозит опасность.

Сначала он хотел рассказать все герцогу, но потом раздумал, решив собрать побольше данных для изобличения коварного секретаря и для этой цели не спускать с него глаз ни на одну минуту.

С этого времени Мак-Грегор сделался, так сказать, тенью Фредерика де-Тревьера, подстерегал малейший его взгляд, малейший жест, перетолковывая их по-своему. Частые отлучки секретаря по приезде в Лондон еще более заинтриговали Мак-Грегора. Шотландец заметил, что молодой человек знает столицу Англии как свои пять пальцев, хотя адмиралу говорил, будто ни разу в жизни там не был.

Однако, несмотря на всю бдительность, Мак-Грегор до сих пор еще не открыл ничего определенного. Теперь понятно, почему шотландец взглянул с такой ненавистью на секретаря, когда тот велел ему уйти из библиотеки. Отношения между ними обоими были крайне натянуты, хотя Фредерик Биорн и не подозревал всего.

Молодой человек едва успел обменяться с Надодом несколькими банальными фразами, как вошел лорд Коллингвуд, к великому удовольствию обоих собеседников, не знавших, о чем им говорить и как себя держать друг с другом.

Фредерик де-Тревьер сейчас же ушел из библиотеки, и адмирал остался с Надодом наедине.

— Извините, что я заставил вас ждать, — сказал Коллингвуд. — Заседание палаты было очень бурное и затянулось… Мой секретарь говорил вам, какой у нас вышел досадный случай?

— У вас нет денег налицо? — перебил со своей обычной живостью Надод, испугавшийся за свое место на корабле, удержанное им заранее.

В этом восклицании было столько тревоги!

— Извините, Надод, — возразил удивленный адмирал, — деньги здесь, — вся сумма, какая нужна.

И он указал ему на небольшую шкатулку черного дерева с перламутровой инкрустацией.

Надод перевел дух.

— Так за чем же дело стало? — спросил он.

— Вот, прочитайте, — отвечал Коллингвуд, подавая ему письмо Пеггама.

Надод взял письмо и, начав читать, позеленел… На лбу у него выступил холодный пот. Итак, мечты его разлетелись прахом!

Когда он поднял голову, то заметил, что Коллингвуд с любопытством глядит на него. Действительно, адмирал, не зная о намерении бандита прикарманить деньги, которые ему было поручено взять от Коллингвуда, был чрезвычайно удивлен его волнением.

Чтобы хоть немного оправиться, Надод стал перечитывать письмо Пеггама и вдруг ударил себя по лбу.

— Это письмо подложное! — вскричал он с прежнею самоуверенностью. — Почерк и подпись не похожи на то, как пишет глава общества «Грабителей».

— Вы вполне уверены в этом? — спросил лорд Коллингвуд.

— Совершенно уверен! Это подделка и даже очень грубая.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Письмо, правда, написано на клочке, очевидно, наскоро, быть может, даже в темноте, но нет никаких данных для того, чтобы утверждать его подложность.

— Поверьте, это чей-нибудь фокус. Ну, посудите сами: какая опасность может грозить вам вследствие того, что вы передадите деньги мне? Не все ли равно, через чьи руки пройдут они в кассу общества — через мои или через руки самого Пеггама?

— Это верно, но вот именно потому, что тут есть какое-то сомнение, я и воздержусь до поры до времени.

— Стало быть, вы отказываетесь заплатить сто тысяч фунтов стерлингов?

— спросил Надод, вставая и гневно выпрямляясь во весь рост.

— Не отказываюсь, а только откладываю уплату впредь до разъяснения дела. Впрочем, ждать придется недолго, Пеггам обещался явиться сюда сам через час после этого. Прошло уже больше часа и ему давно бы пора прийти.

— Вот вам и доказательство, что это все вздор, и что Пеггам не придет. Выслушайте меня внимательно, Коллингвуд, и вы увидите, в какое положение вы себя поставите, если не заплатите мне денег. Я уверен, что вашей гибели желает какой-нибудь ваш тайный враг, который, конечно, и написал это письмо.

— Объяснитесь. Я буду рад, если это дело выяснится начистоту.

— Сумма, которую я уполномочен от вас получить, имеет очень важное значение для «Грабителей». Я непременно должен иметь ее в руках, прежде чем взойдет солнце. Если я ее не получу, то общество, конечно, обойдется и без нее, но вам оно за это страшно отомстит.

— Я вас не понимаю.

— Удивляюсь, как это вы не понимаете! Чтобы вас наказать, нам стоит только переслать генерал-атторнею кое-какие бумаги, которые докажут, что «Грабители» действуют иногда по указаниям некоторых пэров Англии…

— Негодяй!.. Ты смеешь!..

— Слушайте, Коллингвуд, давайте играть в открытую. Это будет выгодно и для вас, и для меня… Впрочем, для вас даже выгоднее, чем для меня.

— Говори.

— Во-первых, я бы вас попросил не говорить со мной на ты. Такое обращение означает или короткость, или презрение. В коротких отношениях с лордом Эксмутом я не имею чести состоять, хотя мы и убивали вместе, а презрение переносить я тоже ни от кого не желаю. Поэтому, встречая от вас презрение, я буду платить вам тем же.

— О! Как тяжело быть в зависимости от подобного негодяя!

— Вот уже два раза, Коллингвуд, вы назвали меня негодяем, а, между тем, кто из нас двоих больший негодяй — это еще вопрос. Правда, я убивал людей, но на моих руках нет крови брата, его жены и детей.

Надод стал рассказывать про свою молодость.

Коллингвуд внимательно слушал старого бандита, голос которого дышал дикой энергией.

— Так ты был дядькой молодого Биорна? — спросил он Надода.

Это известие показалось адмиралу очень важным.

— Я был к нему приставлен для надзора, и ребенок очень меня любил. Это не помешало мне ненавидеть его, и я решил сыграть с ним злую шутку. Случай мне благоприятствовал…

Коллингвуд с любопытством смотрел на бандита и ничего не отвечал.

Надод продолжал:

— Мне страстно хотелось видеть этого мальчишку голодным, плохо одетым, подвергнутым дурному обращению. Однажды мы катались с ним в лодке по Розольфскому фиорду, и тут я увидал чью-то неизвестную яхту. Притворившись, что я сирота-рыбак, без всяких средств к жизни, и что этот мальчик — мой братишка, я изобрел целую историю, растрогавшую незнакомцев, и согласился на их предложение — отдать им ребенка. Таким образом я похитил у герцога Норрландского его старшего сына и наследника.

Адмирал вздрогнул и пролепетал:

— Сына герцога Норрландского!

— Да, ваша светлость. Вы видите, между мной и Биорнами не было родства, тогда как вы утопили в море своего родного брата со всей семьей. Как бледно мое преступление в сравнении с вашим!.. И за свое преступление я понес варварское наказание: меня избили, изуродовали, я сделался отверженцем общества и не мудрено, если объявил ему беспощадную войну. Врагам своим я жестоко мстил. Год тому назад я убил Черного герцога и одного из его сыновей, а сегодня ночью покончил, в таверне «Висельника», счеты с Гуттором.

— Розольфским богатырем?

— Да, с ним, а также и с Грундвигом, его товарищем… Так вот, ваша светлость, клятву свою я сдержал и врагам отомстил, наружность моя исправлена, благодаря искусству доктора Патерсона, следовательно, я могу теперь жить по-человечески. Двадцать с лишком лет я злодействовал, и не было дня, чтобы я не желал сделаться честным человеком. Не смейтесь надо мной, это я говорю совершенно серьезно. И вот, лорд Коллингвуд, для меня пробил, наконец, желанный час. Поэтому я говорю вам: давайте играть в открытую. Мое предложение такого рода… — Постойте минутку, Надод, — перебил его адмирал. — Ваш рассказ меня заинтересовал, я с удовольствием готов вас слушать, но скажите мне сначала, что сталось с молодым Биорном, которого вы уступили неизвестным людям?

— О, это такая романтическая история! Его взял к себе один богатый арматор, и он сделался знаменитым капитаном Ингольфом.

— Как! Тем самым, который отличился в шведско-русскую войну и которого я чуть было не повесил в Розольфсе?

— Вот именно. И в ту минуту, когда вы его арестовали, он сам собирался арестовать герцога Норрландского и его сыновей, обвинявшихся в заговоре против короля.

— Стало быть, человек, которого я хотел повесить как пирата, как капитана Вельзевула…

— Этот самый человек — в настоящее время герцог Норрландский, по праву первородства в фамилии Биорнов.

— Странная, странная история!.. Скажите, Надод, вы разве не боитесь, что он станет мстить вам за смерть отца и брата?

— Не думаю, милорд. Но посмотрите, какая прочная связь между моими и вашими преступлениями: разве вы, в свою очередь, не опасаетесь, что он станет вам мстить за сестру и племянников?

— Для этого нужно, чтобы он знал истинную подкладку трагической катастрофы, а, между тем, все Биорны поверили официальному сообщению о крушении корабля.

— А помните, в чем вас обвинил перебежчик Иоиль?

— Что значат слова одного человека, когда сто свидетелей подтвердили на следствии факт крушения судна? Нет, с этой стороны я ничего не боюсь и в случае надобности сумею защититься… Однако продолжайте, пожалуйста. В чем состоит предложение, которое вы собираетесь мне сделать?

— Я вам сказал, что желаю играть с вами в открытую, — продолжал Надод,

— выслушайте же меня хорошенько. Я решил начать новую жизнь, к которой постоянно стремился и теперь стремлюсь, — я хочу порвать с «Грабителями» и удалиться в Америку. Я уже взял билет на корабль, который отплывет завтра утром, но для этого вы должны отдать мне те сто тысяч фунтов стерлингов, которые с вас следует получить нашему товариществу. Я еду в Америку не для того, чтобы наживать себе состояние или работать в пользу «Грабителей»; там подобная деятельность опасна: старый судья Линч шутить не любит, и расправа у него всегда в этих случаях бывает короткая. Я хочу приехать в Америку уже богатым человеком и жить там в почете и уважении. Надеюсь, вы меня поняли, милорд? От вас одного зависит, чтобы бандит Надод перестал существовать и превратился бы в мистера Иогана Никольсена — моя мать была урожденная Никольсен — богатого плантатора из Нового Орлеана. Под этим именем я записался на корабле «Васп», который через несколько часов должен поднять якорь. За сто тысяч фунтов стерлингов, которые вы мне отдадите, вам будут мною возвращены те два документа, которые вытребовал с вас Пеггам. Вы ведь сами знаете, милорд, любого из этих документов достаточно, чтобы отправить вас на виселицу.

— Разве они у вас? — спросил Коллингвуд, в глазах которого вспыхнул мрачный огонь.

— Да, у меня… Но только вы, Коллингвуд, не замышляйте никакого обмана: все равно ничего не выйдет. Я все предусмотрел: западню, измену, убийство. Документы сейчас не при мне, поэтому вы напрасно будете пытаться овладеть ими. Но вы их получите через две минуты после того, как отдадите деньги. Надеюсь, что теперь вы не будете делать никаких возражений. Если я затянул беседу с вами, то лишь для того, чтобы показать вам, что вы — игрушка мистификации и что Пеггам не явится.

— А если я не соглашусь отдать деньги без новой записки от Пеггама? Что вы тогда сделаете?

— Так как благодаря этому произойдет вторичное крушение всей моей жизни, то клянусь вам памятью моей матери, что я вам жестоко отомщу! Если вы помешаете мне уехать из Англии, если через несколько часов бриг «Васп» уйдет без меня, унося мою последнюю надежду, то я в тот же день передам оба документа генерал-атторнею, который, разумеется, не замедлит дать делу законный ход. Я все сказал и жду вашего решения.

На этот раз Коллингвуд не рассердился. Исповедь Красноглазого он выслушал с большим вниманием. Адмирал не сомневался, что бандит говорит искренно: правдой дышала и звучала вся его речь. И, наконец, что же необыкновенного было в желании Надода оставить ремесло, которое неминуемо привело бы его в конце концов на виселицу? Что касается самого Коллингвуда, то он ничем не рисковал, расплачиваясь с «Грабителями» через Надода. Для него важно было получить обратно компрометирующие документы, а до того, что Пеггам будет недоволен, ему было и горя мало. Вождь «Грабителей» переставал быть для него опасным с того момента, когда выпускал из своих рук две бумаги с подписью адмирала.

Надод с тревогой ждал, чем кончатся размышления Коллингвуда. Он ждал его решения так, как преступник ждет приговора суда. И бандиту показалось, что само небо разверзлось перед ним, когда адмирал сказал:

— Я согласен передать деньги вам в руки. Но знайте, Надод, что не ваши угрозы побуждают меня к этому. Я их не боюсь. Если бы вы донесли на меня в случае моего отказа, за меня заступились бы все «Грабители» с самим вашим Пеггамом во главе. Они помогли бы мне оправдаться. Мне бы стоило только сказать, что документы подделаны вами, и суд, не колеблясь, отдал бы предпочтение слову пэра Англии перед показанием подобного вам бандита… Но ваш рассказ меня тронул и возбудил во мне сожаление к вам. Так как мои личные интересы нисколько не идут вразрез с вашим желанием, то я вполне согласен его исполнить и доставить вам средства для начала другой жизни. Я дал слово уплатить деньги в самый день моего вступления в палату лордов ранее, чем пробьет полночь. Так как для всякой перемены в условиях договора требуется согласие обеих сторон, то я имею полное право оставить письмо Пеггама без внимания и вручить деньги тому лицу, которое передаст мне документы. Снисходя к желанию Пеггама, я согласился повременить с этим, но теперь уже два часа утра, и я не думаю, чтобы Пеггам дал мне такую большую отсрочку, если бы явился за деньгами сам… Ступайте же за документами, несите их сюда. В обмен на них я выдам вам сто тысяч фунтов стерлингов двадцатью векселями Английского банка на предъявителя, по пяти тысяч стерлингов каждый.

Надод нерешительно встал.

— Вы сомневаетесь в моем слове? — спросил Коллингвуд, хмуря брови.

— Нет, милорд, — отвечал бандит, — но я боюсь, удастся ли мне разменять эти билеты в Америке.

— Плохой же вы финансист, бедный мой Надод! — с улыбкой возразил адмирал. — Билеты Королевского Банка ходят в Америке с премией в 5 %. Таким образом, вы при размене наживете целых пять тысяч фунтов стерлингов.

— Простите, милорд… я не знал… Через две минуты я возвращусь и буду к вашим услугам…

Надод пошел к дверям, но едва отворил их, как сейчас же вскрикнул и поспешно бросился назад к тому столу, у которого сидел адмирал.

— Что такое? — спросил тот, поспешно вставая на ноги.

Ответа не потребовалось.

В дверях стоял сухой, тощий старикашка небольшого роста. Глаза его гневно сверкали. Это был Пеггам, сам грозный Пеггам. Он был похож скорее на призрак, чем на живого человека. Впрочем, на Коллингвуда появление старика не произвело такого действия, как на Надода.

— А! Это вы, Пеггам, — произнес адмирал с холодностью, которая составляла резкий контраст с волнением Надода. — Могу вас поздравить с тем, что вы сильно опоздали. Входите же. Мы только что сейчас о вас говорили.

— А! Вы говорили обо мне! — саркастически заметил старик. — Что же вы говорили о старике Пеггаме? Можно полюбопытствовать? Вот, вероятно, честили старую скотину!

— Мы выражались о вас гораздо сдержаннее, чем вы теперь, — отвечал Коллингвуд, раздосадованный странным приходом Пеггама. — На следующий раз я бы попросил вас не забывать, господин нотариус, что у меня есть лакеи для того, чтобы докладывать о посетителях.

— Оставьте ваши упреки! — возразил зловещий старик. — Я узнал, что желал… Все средства хороши для изобличения предателей.

С этими словами он кинул на Надода один из тех грозных взглядов, перед которыми трепетали самые неукротимые из «Грабителей».

Красноглазый тем временем успел оправиться от испуга и смущения и ответил на этот взгляд вызывающим жестом, от которого раздражительный старик пришел в неописуемую ярость. Бледное пергаментное лицо его позеленело.

— Берегись! — сказал он Надоду. — Я ведь сумел укротить и не таких, как ты… Бывали и поопаснее тебя.

Надод нервно рассмеялся.

— Те, которых ты укрощал, были не моего закала, — отвечал он с вызывающим видом.

— Надеюсь, судари мои, что вы не намерены сводить свои личные счеты в моем присутствии, — высокомерно заметил Коллингвуд. — Если я вам поручил однажды исполнить одно из тех гнусных дел, которые составляют вашу специальность, то из этого еще не следует, что вы имеете право забываться в моем присутствии! Так как вы встретились здесь оба, то не угодно ли вам прийти друг с другом к какому-нибудь соглашению. Я приготовил сто тысяч фунтов стерлингов. Кому из вас прикажете их отдать?

— Душевно благодарен вашей светлости, — иронически произнес Пеггам, — за то, что вы напомнили мне разницу не между соучастниками Лофоденского дела: королевский палач никакой разницы между ними, вероятно, не признает — но между пэром Англии и скромным нотариусом из Валлиса… Со своей стороны я тоже буду помнить, что имею честь находиться в доме его светлости, милорда Коллингвуда, при помощи «Грабителей» — герцога Эксмутского.

Эту дерзкую фразу нотариус закончил сухим коротким смехом, но Коллингвуд не счел совместимым со своим достоинством продолжать пикировку. Он понимал, что для него всего лучше отделаться от Пеггама как можно скорее. Поэтому он взял приготовленные банковые билеты, выложил их на стол и тоном, исполненным глубокой горечи, повторил:

— Кому прикажете заплатить цену крови?

На бледном лице Пеггама опять появилась улыбка. Он хотел ответить, но вдруг насторожил уши, как будто услышал снаружи какой-то шум.

Подумав с минуту, он прошептал:

— Это не они. Они еще не успели вернуться.

— Что же вы не отвечаете? — настаивал адмирал. — Покончите скорее с этим делом.

— Вы уж очень торопитесь от нас отделаться, — каким-то странным тоном заметил Пеггам. — Через минуту вы будете совсем другого мнения… Заплатите деньги Надоду, как было условлено. Мы с ним сосчитаемся. А вот и документы, подписанные вами: я взял их у Дженкинса, которому Надод поручил их беречь.

Сказав эти слова, Пеггам, по-видимому, снова погрузился в свои собственные размышления, не имевшие ничего общего с тем, что происходило кругом…

Невозможно описать удивление Надода при такой неожиданной развязке. Он ровно ничего не мог понять. Адмирал пожал плечами, как человек, которому нет никакого дела до всех этих странностей, и взял документы, поданные Пеггамом. Тщательно рассмотрев их и убедившись, что они те самые, которые он подписывал, он поднес их к свечке и с удовольствием смотрел, как они горели. Когда они обратились в легкий темно-серый пепел, адмирал вздохнул, словно избавившись от тяжкого гнета.

«Наконец-то! — подумал он. — Наконец-то я избавился от этих негодяев!»

До самого последнего дня, до самой последней минуты Коллингвуд был уверен, что «Грабители» не удовольствуются условленной суммой за возврат документов. Слишком уж было им легко вытянуть из него впятеро, вшестеро больше! От него могли даже потребовать все двадцать пять миллионов франков, лежавшие в Английском банке. Поэтому адмирал был очень благодарен «Грабителям» в душе за их относительную честность и, между тем как Надод тщательно укладывал в свой бумажник полученные банковые билеты, сказал Пеггаму, уже значительно мягче, чем говорил до сих пор:

— Вот мы и поквитались, а так как теперь уже поздно, то не разойтись ли нам и не лечь ли спать?

— Сегодня ночью вам не спать на своей постели, милорд Коллингвуд, — мрачно отвечал Пеггам, понижая голос, как будто он боялся, что его слова услышит кто-нибудь посторонний.

— Что вы хотите сказать? — спросил адмирал, на которого торжественный тон бандита произвел сильное впечатление.

— Я хочу сказать, — продолжал невозмутимо старик, — что если бы вы в полночь уплатили Надоду условленную сумму, то погибли бы оба — и вы, и он. Я хочу сказать, что мое письмо, задержав уплату, спасло вас на некоторое время. Я хочу сказать, наконец, что пришел сюда охранить вас от самой страшной опасности, какой вы когда-либо подвергались.

— Объяснитесь, ради Бога.

— Вы, вероятно, подумали, что я пришел только для того, чтобы помешать Надоду убежать в Америку с деньгами, принадлежащими нашему товариществу?

— Как! Вы это знаете!.. — пролепетал Надод.

— Я вас знаю. От меня ничто не укроется, — продолжал ехидный старик, злобно хихикнув. — Да, милорд? Вы это самое подумали? Ну-с, так вы очень и очень ошиблись, позвольте вам доложить. Я бы не стал себя беспокоить только для того, чтобы удержать в Англии нашего милого Надода, как ни драгоценны для нас его услуги. «Васп» — наш корабль. Он идет в Америку как будто для закупки сахара, но на самом деле для того, чтобы составить там список кораблей с особенно богатым грузом. Эти корабли мы собираемся ограбить, не дав им дойти до Англии. Я тем легче допустил бы отъезд Надода, что у капитана «Вапса» не было денег для уплаты за сахар. Капитану я сказал вот что: «В самую последнюю минуту на корабль явится Надод, записавшийся пассажиром под вымышленным именем. С ним будут наши деньги, счетом два с половиной миллиона франков. Вот вам записка. Через два дня после отплытия отдайте ее Надоду».

Записка была не длинная — всего две строчки такого рода: «Сим предписывается Надоду закупить четыре тысячи мест сахара и лично доставить груз в Англию». Подписана записка была «Пеггам». Я был уверен, что встречу беспрекословное повиновение. Не так ли, Надод? Ведь Пеггаму нельзя не повиноваться.

— Черт! Дьявол! — бормотал огорошенный Надод.

— Но все-таки я бодрствовал. Вы спали, проявляя самую непростительную беспечность, а я бодрствовал. Право, господа, вы преудивительные люди оба… Как! Вы убили отца, брата, утопили сестру с детьми — у кого? У железного человека, которого прежде звали Ингольфом Непобедимым, капитаном Вельзевулом, а теперь зовут Фредериком Биорном, герцогом Норрландским! Вы это сделали (не будем спорить о доле участия каждого из нас в этом деле) и могли думать хотя одну минуту, что этот человек не будет всюду следовать за вами, как мстительная тень, что не будет высматривать каждый ваш шаг, не окружит вас тучей шпионов! Вы могли думать, что он не составит какого-нибудь ловкого и смелого плана для того, чтобы жестоко вас покарать! Признаться, я никак не могу допустить подобной наивности. Нет, вы, вероятно, говорили себе: «Если этот человек на нас нападет, мы будем защищаться»… Ведь не далее, как сегодня вечером, три его лазутчика убили тридцать наших в трактире «Висельник»…

— Может ли это быть?! — вскричал Коллингвуд.

— Спросите у Надода, он сам только чудом избежал той же участи.

— Это правда, — сказал Надод. — Тут был богатырь Гуттор, с каждым ударом убивавший трех-четырех человек. Но его подвиги кончились навсегда. И он, и его товарищи не нанесут больше вреда никому.

Пеггам расхохотался.

— До чего ты наивен, бедный мой Надод! — сказал он.

— Нет, ты положительно выдыхаешься. Я думаю, уж не заменить ли тебя кем-нибудь другим?.. Не успел ты выйти из таверны, как три норрландца, с гигантом Гуттором во главе, бросились вслед за тобою, кинув трактирщика Боба в ту яму, из которой сами убежали. Я достал оттуда Боба еле живого.

— Не может быть! Это совершенно невозможно! — вскричал Красноглазый. — Я сам видел, как они лежали один на другом, не подавая признаков жизни.

— Тебя провели.

— Невозможно! — твердил Надод, не зная что и думать. — Я сам рассек пулей щеку богатыря, но он и не пошевелился.

— Это только доказывает, что они очень сильные люди — вот и все, — возразил Пеггам. — Час спустя после этой истории они уже стояли перед отелем милорда, дожидаясь, когда выйдет оттуда Надод с деньгами, чтобы его схватить и утащить на один из своих кораблей. Затем настала бы очередь и милорда Коллингвуда…

— Ну, что касается меня, то это другое дело, — возразил адмирал. — Посмотрел бы я, как бы до меня дотронулись. Кто бы это забрался ко мне в дом?

— Днем, пожалуй, вас бы не тронули, но ночью, во время сна…

— Стало быть, вы полагаете…

— Я не полагаю, я утверждаю решительно, что не будь меня, вас обоих похитили бы — и не далее, как сегодня же ночью.

Услыхав такое категорическое утверждение, Коллингвуд почувствовал невольный трепет. Он был храбрый человек, но опасность таинственная, негаданная, способна устрашить всякого. Молча смотрел он на нотариуса, ожидая, что будет дальше.

Нотариус бесстрастно продолжал:

— Как только я узнал, какой опасности вы оба подвергаетесь, то я уже не мог допустить, чтобы Надод уехал на «Васпе», иначе его бы непременно похитили. Тогда-то я и написал вам наскоро записку, которую вы, милорд, получили с нарочным. Таким образом, я был почти уверен, что Надод не уедет, прежде чем я приду, и это дало мне возможность продолжать свои розыски.

— Неужели вы, только сегодня вечером приехав из Чичестера, успели открыть так много нового?

— Я уже около года живу в Лондоне переодетый и слежу за действиями наших врагов. Но это еще не все. Я сообщу вам новость еще интереснее. Результатом моего письма к вам явилась перемена в намерениях наших врагов. Они сказали себе: «Так как в Эксмут-Гауз должен прийти и Пеггам, то мы постараемся убить одним камнем даже не двух зайцев, как говорит пословица, а целых трех».

— Послушайте, Пеггам, — сказал Коллингвуд, — вы нам рассказываете какой-то роман. Откуда могли узнать наши враги о том письме, которое вы мне прислали?

— А между тем они узнали, и я вот именно вас самих хотел спросить, милорд, не знаете ли вы, как это могло случиться?

— Я этого положительно не допускаю.

— Пожалуй, не допускайте, но это факт. Сейчас я вам объясню все… Только вот что, милорд, постарайтесь не вскрикнуть от удивления, а то мне не хочется, чтобы из этой комнаты донеслось эхо нашего разговора.

— Вы, стало быть, подозреваете кого-нибудь из моей прислуги?

— Не совсем так, но все-таки вы близки к догадке… Не позовете ли вы сюда Мак-Грегора?

— Уж не на него ли вы думаете? Вот я буду удивлен, если вам удастся доказать его измену!

— Кажется, я вам ничего подобного не говорил. Я только просил вас позвать его сюда, потому что желаю справиться у него об одной вещи. Клянусь вам, что дело очень серьезно. Мы сидим на вулкане, и меня утешает только то, что до сих пор не идет гонец, которого я жду. Если бы он пришел, то нам уж некогда было бы разговаривать, а нужно бы было действовать.

Адмирал позвонил в тэмбр, и в библиотеку вошел Мак-Грегор.

— Что делает в настоящее время секретарь его светлости герцога Эксмута?

— А черт его знает, что он делает! — ворчливым тоном отвечал Мак-Грегор. — Весь вечер он ходил взад и вперед по веранде, размахивал руками, бормоча на каком-то непонятном языке и все посматривал на улицу, как будто кого-то ждал… Уж сколько раз говорил я его светлости, что этот молодец мне не нравится и что ему не следует доверять.

— Мак-Грегор, — строго остановил его герцог, — я ведь тебе уже говорил, чтобы ты не смел так непочтительно выражаться о маркизе де-Тревьере. Советую тебе этого не забывать… Вы только это желали узнать, Пеггам?

— Только это, милорд.

— Можешь идти, да смотри — хорошенько помни мои приказания.

— Ваша светлость, сердцу нельзя приказать.

— Я не сердцу приказываю, и я требую только, чтобы ты держал за зубами свой язык.

Горец вышел из библиотеки, не скрывая своего неудовольствия.

— Этот Мак-Грегор терпеть не может французов, заметил Коллингвуд.

Пеггаму был известен весь заговор, составленный розольфцами, и потому он не мог удержаться от смеха, несмотря на серьезность момента.

— Ха-ха-ха!.. — покатился он, откидываясь на спинку кресла. — Так он француз! Так он де-Тревьер!.. Ха-ха-ха!.. Вот так история!

— Что вы тут нашли смешного? — холодно спросил адмирал. — Гораздо смешнее ваша неуместная веселость…

— Сейчас я вам объясню, милорд, и тогда вы сами согласитесь, что я далеко не так смешон, как вам кажется, — саркастическим тоном возразил старик. — Скажите, пожалуйста, можно ли у вас с верхнего этажа видеть то, что делается на балконе, но так, чтобы самого наблюдателя при этом не было видно?

— Очень можно.

— Не будете ли вы так добры, ваша светлость, проводить нас туда?

Коллингвуд встал довольно неохотно. Он знал, что Пеггам никогда не шутит, а то принял бы все это за мистификацию. Обоих бандитов он провел в угловой кабинет, откуда отлично был виден весь балкон.

Там стоял, облокотясь на перила, секретарь герцога и задумчиво смотрел на Темзу.

Поглядев на него, адмирал вздохнул и сказал:

— Это верный друг, Пеггам, что бы там ни говорил про него Мак-Грегор. Я за него ручаюсь, как за самого себя.

«Неужели этот крокодил способен на искреннее умиление? — подумал Надод. — Нет, это одно притворство. Стоит только вспомнить утопленных им невинных малюток! Какие, однако, лицемеры эти англичане! Я, мол, уничтожаю тех, кто мне мешает, но все-таки могу быть чувствительным».

Старик Пеггам по-прежнему саркастически улыбался.

— Погодите умиляться, милорд, — сказал он, — сперва давайте сделаем опыт.

Он обратился к Надоду и спросил его:

— Ведь ты норрландец, следовательно, умеешь подражать крику снеговой совы — не так ли?

— О, еще бы! Сама сова попадется на обман.

— Ну, так вот и крикни, но только потише, чтобы казалось, будто крик донесся издали. Ты понял меня?

— Вполне понял.

Бандит приставил к губам два пальца и свистнул, подражая крику северной птицы.

— Ки-уи-вуи! — пронеслось по воздуху сдержанной нотой.

Едва раздался этот условный сигнал розольфцев, как адмирал и его собеседники увидали, что адмиральский секретарь принялся наклоняться с балкона во все стороны, вглядываясь в темноту, и затем ответил точно таким же криком.

Впечатление, произведенное этим на Коллингвуда, было так сильно, что он едва не упал на пол. Надод поддержал его, Пеггам стал мочить ему водою виски, лоб и затылок.

Понемногу кровь отлила от головы адмирала, и он пробормотал несколько слов, доказавших, что он понял смысл опыта, хотя впрочем еще не угадал всей истины.

— О, небо! — вскричал он. — Это розольфский шпион! Но почему же он не зарезал меня во сне? Ведь ему для этого раз двадцать представлялся удобный случай.

— Эти люди, милорд, не убивают своими руками, как вы. Да, наконец, я ведь уж вам говорил, что они желают взять нас живыми.

— Кто же этот человек, так ловко вкравшийся ко мне в доверие? Мне хочется знать. По всему видно, что он незаурядный авантюрист: его разговор, манеры, наконец, обширные сведения обнаруживают в нем человека выдающегося.

— Мне, как только я его увидел, показалось, что я его знал когда-то прежде, — заметил Надод.

— Как вы оба недогадливы, и как бы он обоих вас далеко завел, не случись тут старика Пеггама! Только, милорд, вы уж, пожалуйста, будьте тверды… Я знаю, вы человек впечатлительный.

— Не беспокойтесь, главный удар уже нанесен. Теперь меня ничто не удивит… Как, прожить полгода под одной кровлей со шпионом!

— Нет, он не шпион, — возразил Пеггам. — Он трудился для самого себя. Ведь он — вы знаете кто? Сам Фредерик Биорн, герцог Норрландский!

Коллингвуд и Надод разом вскрикнули.

Если бы весь дом обрушился на них, они были бы удивлены не так сильно.

— Не может быть! — сказал Надод, когда прошла первая, самая тяжелая минута. — Я жил с ним на «Ральфе», я бы непременно узнал его. Бывший капитан Вельзевул был блондин и не носил бороды.

— Как ты наивен, бедный мой Надод! Бывший капитан Вельзевул был блондин и не носил бороды, а новый герцог Норрландский выкрасился и отпустил бороду, вот и все. Неужели он, не переменив своей наружности, бросился бы в самую пасть льва? Нет, господа, он не настолько глуп…

— Теперь я понимаю, отчего он произвел на меня такое странное впечатление, когда увидал его сегодня вечером.

— Я его прежде видел лишь мельком в Розольфсе, — сказал Коллингвуд. — Какой, однако, энергичный, решительный человек! И какой храбрец: нисколько не щадит своей жизни… Если бы я узнал его на корабле, давно бы уже его съели акулы.

— Да, он человек необыкновенный, и служат ему люди тоже необыкновенные… При этом еще он и деньги огребает лопатой… Ну-с, господа, вы теперь сами видите, что бы вы без меня стали делать?

— Что же мы ждем? — спросил адмирал, заботившийся прежде всего о своей собственной безопасности. — Надо его поскорее схватить.

— Покуда опасности еще нет, — отвечал Пеггам. — Я вам уже сказал, что ничего не предпримем до прибытия ко мне гонца, которого я жду.

— А если он скорее даст себя убить? — заметил Надод.

— Ты больше никто, как простой рубака, Надод, — презрительно оборвал его нотариус. — Ты годишься в атаманы вооруженной шайки, но я никогда не поручал тебе обязанностей по высшей политике… Впрочем, господа, если у вас есть свой собственный план…

— Ах, нет, нет! — ужаснулся Коллингвуд. — Не слушайте его, Пеггам, пожалуйста, не слушайте!

Странное дело, этот человек был очень храбр на борту корабля, но на земле становился необыкновенно труслив. Оставшись с ним наедине, Фредерик Биорн мог бы заставить его на коленях просить прощения.

Происходило это оттого, что адмирал почти постоянно видел перед собою, в кровавом облаке, семь призраков с Лофоденских островов.

— Да, господа, — повторил нотариус, — что бы вы без меня стали делать?

— Как вам удалось все это открыть? — спросил Коллингвуд.

— Очень просто, — отвечал бандит, любивший поболтать, как все старики.

— Я знал, что герцог Норрландский ни за что не оставит нас в покое, поэтому отправил дюжину лучших своих шпионов следить за ним, а потом и сам уехал в Лондон, поручив контору своему старшему клерку Ольдгаму…

— Он теперь в Лондоне, — перебил Надод.

— Знаю, что в Лондоне. Он заболел бы, если я не дал ему отпуска и не позволил напечатать его «Путешествие в Океанию» с примечанием от мистера Фортескью, его тестя… Вот два дурака-то! Благодаря своей близорукости и тем фокусам, которые с ним сыграли в Норрланде, он воображает, что прожил три месяца в палатке у канаков. Лапландских собак он принял за туземных малорослых лошадей, оленей за быков, пастухов за каннибалов. Его заставляли, под угрозой смерти, есть жареного козленка, уверяя, что это мясо пленного американца, изжаренного на вертеле, и многое другое в этом роде… Да, бишь, на чем я остановился?

— Вы рассказывали, как вы…

— Да, помню, помню… И зачем этот Надод все перебивает меня? Так вот, господа, я приехал в Лондон, где мог жить совершенно незаметно, так как никто из розольфцев меня не знал в лицо. О подробностях я распространяться не буду. Словом, я целый год следил за розольфцами, и ни одно из их действий от меня не укрылось, не исключая самой последней их махинации. Когда я выследил троих розольфцев, явившихся к дому милорда караулить Надода при его выходе оттуда, я спрятался в боковой переулок и вдруг услыхал крик снеговой совы, раздавшийся как раз со стороны отеля. Это был сигнал, на который розольфцы отвечали точно таким же криком. Дверь отеля отворилась, и из нее вышел какой-то молодой человек, которого розольфцы сейчас же узнали. Я притаил дыхание и слушал. Молодой человек был ваш секретарь — иначе герцог Норрландский. Он сообщил своим слугам содержание письма, посланного мною лорду Эксмуту, и тут же было решено между ними одним ударом избавить мир от трех зловредных бандитов — то есть от вас, милорд Коллингвуд, от тебя, Надод, и от меня недостойного. Герцог Норрландский послал за своими людьми, которые должны были внезапно войти в эту дверь, и Фредерик Биорн сказал бы нам: «Сдавайтесь или вы погибли!»

Коллингвуд невольно вздрогнул, но сейчас же улыбнулся.

— Вам это кажется забавным, милорд? — не мог удержать своего удивления Пеггам.

— Нисколько. Но у меня тоже есть кое-что сообщить вам, когда вы кончите свой рассказ, — отвечал адмирал.

— Мне осталось досказать немного. О прибытии розольфцев предполагалось известить Фредерика Биорна уже известным вам сигналом; тогда ваш секретарь сошел бы вниз, отпер бы дверь и впустил бы заговорщиков. Кончилось бы тем, что нас схватили бы. Для отклонения этой беды я принял вот какие меры. В Саутварк я отправил нарочного, лучшего скорохода во всей Англии, поручив ему подсмотреть, когда выступят розольфцы, и немедленно бежать ко мне с донесением. Он должен опередить их минут на двадцать. Со своей стороны я собрал двадцать пять самых решительных молодцов и велел им стоять здесь поблизости, чтобы быть готовыми явиться по первому вашему требованию. Мак-Грегора нужно обо всем известить, чтобы он покрепче запер входную дверь, как только герцог Норрландский введет в дом своих людей. Таким образом они очутятся в мышеловке… Вот все, что я имел сообщить вам, милорд. Позвольте теперь узнать то, что вы со своей стороны хотели сказать мне. Тогда уж я вам сообщу и дальнейшие свои планы.

— Глядите на дверь, Пеггам, — сказал Коллингвуд.

С этими словами он нажал пуговку механизма.

Раздался металлический стук — и в один миг все окна и двери оказались загороженными металлическими заслонами.

— Чудесное изобретение! — вскричал Пеггам и встал посмотреть, насколько все это приспособление прочно.

Коллингвуд опять сделал движение рукой — и железные заслоны вернулись на свое место.

— Весь дом можно запереть таким образом, — пояснил Коллингвуд, отвечая на жест изумления, вырвавшийся у Пеггама. — Я не сделал этого сейчас потому, что боялся надоумить герцога Норрландского, если бы он вдруг ушел с балкона.

— Стало быть, вы ему не говорили об этом приспособлении?

— Нет, не говорил. Меня упросил Мак-Грегор не делать этого.

— Как он хорошо сделал, что внушил вам это! Теперь вы можете весь отряд норрландцев разрезать на несколько частей, если герцог введет его в дом в целом составе.

— Тем более, что я могу открыть каждую комнату порознь, оставляя прочие запертыми.

— У нас теперь все козыри в руках. А, господин северный герцог! Вы задумали тягаться со стариком Пеггамом… Посмотрим, чья возьмет. Думаю, что моя… Думаю, что на этот раз мне удастся осуществить мечту всей моей жизни. С тех пор, как я основал «Товарищество Грабителей», обладающее в настоящее время шестнадцатью корсарскими кораблями…

— Не пиратскими ли, вернее сказать! — вставил Коллингвуд.

— Неужели вы не можете относиться вежливее к своим друзьям? — возразил циничный старик. — Нет-с, не пиратскими, а именно корсарскими. Мы имеем восемьсот прекрасных матросов и тысячу двести сухопутных джентльменов. Мы уничтожили и ограбили несколько сот купеческих кораблей, опустошили множество замков и навели ужас на весь Лондон. Богатые коммерсанты, банкиры и арматоры платят нам правильную дань, лишь бы избежать разорения. Милорду Коллингвуду мы помогли сделаться герцогом Эксмутом, взамен чего он подписал для нас две бумаги… Помните, милорд, как это было? Вы не хотели подписывать, вы церемонились, но старый Пеггам сумел настоять на своем. Вы написали и расчеркнулись… Теперь мы с вами квиты. Бумаги вам возвращены… Гм! Да… возвращены…

— Охота вам вспоминать о ваших злодействах! — с неудовольствием заметил Коллингвуд.

— Нет, отчего же?.. Они нам много пользы принесли. На острове, который служит нам убежищем, где живут жены и дети наших сочленов, где у нас лечат раненых и больных и пригревают слабых, где я полновластный господин, у меня собраны несметные богатства в золоте, серебре, в драгоценных камнях и тканях, в произведениях всевозможных искусств. Я исполнил все, чего желал, одного только мне не удалось еще добиться…

— Чего именно? — спросил Коллингвуд.

— Три экспедиции предпринимал я с целью овладеть Розольфским замком, — и ни одна из них не удалась. Мечта овладеть старым поместьем Биорнов не дает мне спокойно спать, отравляет мне всякое удовольствие… Сорок поколений Биорнов, дружинников Роллона, скандинавских викингов, в течение десяти веков накопили в этом замке все, что только произвел человеческий гений чудесного и изящного за все то время, как мир существует. Не пренебрегая и современными произведениями, Биорны главным образом были антиквариями; их корабли, ходившие по всем морям, привозили в Розольфсе китайские вазы и дорогие статуи времен династии Тзина, превосходные японские бронзовые вещи, сделанные три тысячи лет назад, многовековую слоновую кость, почерневшую от времени, как русская кожа, индийских идолов из чистого золота… Я там видел…

— Да разве вы там были?

— Был, к своему несчастию, и пришел в неистовый восторг. Я там видел огромный бриллиант, который вдвое больше всех известных бриллиантов мира и изображает, понимаете ли, Аврору под видом молодой и прекрасной девушки, лежащей на лотосовом листке. Индийское предание говорит, что эту фигурку гранили четыре поколения артистов в течение двух веков. Это чудо искусства лежит на золотом блюде с изображением морских волн, из которых выходит Аврора. Такой шедевр дороже миллиардов… Да что! Разве можно описать словами всю эту роскошь? Представьте себе рубиновых погребальных жуков времен Сезостриса, скипетры и короны эфиопских царей первой расы, греческие статуи неподражаемой свежести, серебряные амфоры, блюда, золотые кубки ассирийских царей равнины Халдейской… Нет, уж лучше не буду говорить, а то только себя раздражаешь понапрасну. Одним словом, в громадных залах Розольфского замка собраны все богатства древности, средних веков и новейшей эпохи до конца XVII века. Прежние Биорны хвастались всем этим; драгоценная коллекция показывалась князьям, магнатам и ученым. Мне удалось проникнуть туда в свите одного пэра, у которого я служил секретарем. Но с тех пор, как из музея пропало несколько вещей, двери его безжалостно закрылись. Нарочно распространен был слух, что все эти богатства распроданы и развезены по разным местам. Но это неправда: Гаральд с умыслом скрыл их от любопытных глаз. Теперь вы понимаете мою радость, милорд? Фредерик Биорн находится в моей власти, и я могу быть уверен в удачном исходе новой экспедиции против Розольфского замка, сокровища которого я все перевезу на свой остров.

— О каком же это острове вы все говорите? — спросил Коллингвуд, любопытство которого было задето.

— Это для вас все едино, потому что вы все равно никогда его не узнаете. Его не открыл еще ни один географ, ни один мореплаватель. Он лежит в стороне от известных дорог… Впрочем, если вам непременно хочется знать, как он называется, то извольте: «Безымянный остров». Это название я сам ему выдумал. Нужно три года беспорочно прослужить «Товариществу», чтобы быть допущенным туда, обзавестись там семьей и пользоваться всеми правами и преимуществами, соединенными со званием гражданина острова. Получивший эти права работает год на суше и на море, а год отдыхает и наслаждается жизнью, потом опять год работает и год отдыхает — и так далее. Все, что только выдумано для счастья и наслаждения, собрано на острове в изобилии и дается всем, сколько кому угодно. Единственное условие ставится для принятого на остров — это обзавестись там семьей. Таким путем мы ограждаем себя от измены, так как за изменников отвечают их семьи. Надод, например, не может быть допущен на остров, потому что служит всего только два года, хотя и в важной должности начальника лондонского отдела. Впрочем, я могу положительно сказать, что он никогда и не будет допущен, потому что «Товарищество» не прощает ни малейшей погрешности, а ведь он собирался от нас убежать с нашими же деньгами.

— О, я вовсе не добиваюсь чести прожить с вами всю жизнь, мистер Пеггам, — сказал бандит.

— Знаю, — возразил удивительный старик. — И ты бы гораздо лучше сделал, если бы сказал мне это прямо. Ту сумму, которую ты собирался похитить, я бы отдал тебе в награду за твою службу добровольно. Я и теперь готов отдать тебе ее с условием, что ты уйдешь от нас не прежде окончания новой экспедиции против Розольфсе, каков бы ни был ее исход.

— От всего сердца принимаю это условие! — сказал удивленный такою непонятною щедростью Надод.

Старик нотариус в этот вечер то и дело ставил бандита в тупик.

В последнее время Пеггам, этот фантастический старик, чрезвычайно вырос в глазах Коллингвуда. Адмирал начал почти восторгаться этим необыкновенным человеком, который, подобно Магомету, привлекал к себе последователей через обещание им всяческих наслаждений, с тою лишь разницей, что арабский пророк сулил наслаждения после смерти, а Пеггам устроил свой рай тут же на земле.

Адмирал задумался и молчал. Начальник «Грабителей» подождал немного, не скажет ли он чего-нибудь, и заговорил опять сам, улыбаясь не без лукавства.

— Ну, милорд, как же вы находите мои маленькие комбинации? Меня обыкновенно называют разбойником — и вы, милорд, в том числе. Это глубокая ошибка. Я больше ничего как филантроп, только я благодействую не всему человечеству, а известной группе людей — само собою разумеется, за счет всех остальных. Я — как добрый король, пекущийся о своих подданных…

Странная идея промелькнула вдруг в голове Коллингвуда, не перестававшего ни на одну минуту терзаться угрызениями совести, но он не успел сообщить ее Пеггаму. В комнату вошел Мак-Грегор и ввел гонца, которого ожидал вождь «Грабителей».

— Что нового, Иоиль? — торопливо спросил нотариус.

— Шестьдесят человек, взятых с трех кораблей, стоящих в Саутварке, беглым шагом идут сюда. Ходоки превосходные: я едва успел обогнать их на четверть часа.

— Кто ими командует?

— Эдмунд Биорн, которому хочется поскорее увидеться с братом.

— Не заметил ли ты чего-нибудь особенно интересного?

— Нет, господин мой, ничего не заметил. Как только розольфцы сошли с кораблей на землю, они разделились на два отряда и двинулись вдоль берега Темзы. Я побежал боковыми кварталами, там дорога прямее и потому короче минут на десять, да столько же или около того я выиграл быстрой ходьбой.

— Хорошо. Ты знаешь, что тебе следует делать дальше?

— Знаю, господин.

— Ступай же. Я тебя не задерживаю.

Гонец ушел.

— Господа, надо торопиться! — сказал Пеггам, обращаясь к Коллингвуду и Надоду. — Времени терять нельзя ни одной минуты. Иди за мной, Надод. Адмирал постарается покуда задержать здесь своего секретаря, а мы тем временем впустим в дом своих людей.

Десять минут спустя Фредерик Биорн был отпущен Коллингвудом, призывавшим его к себе будто бы для того, чтобы посоветоваться с ним об одном деле. Разумеется, в действительности дела никакого не было и ни в каком совете своего секретаря адмирал не нуждался. Коллингвуд сделал очень большую ошибку, выдумав такой неудачный предлог, но еще большую ошибку совершил Фредерик Биорн, не постаравшись хорошенько вдуматься в ложь адмирала. Фредерик Биорн знал, что посетители Коллингвуда были Надод и Пеггам, следовательно, он должен был понять, что у адмирала не могло быть тут никакого дела к своему секретарю.

Во время разговора с адмиралом Фредерик сидел, как на горячих угольях. Сначала он испугался, что посетители ушли, но потом адмирал сообщил ему, что они дожидаются в соседней комнате решительного ответа, которого он, адмирал, не пожелал им дать, не посоветовавшись сначала с секретарем. Фредерик видел, что адмирал что-то путает, но не задумывался над этим обстоятельством, помышляя лишь о том, как бы поскорее вернуться на балкон и посмотреть, не случилось ли чего-нибудь нового.

Нового ничего не случилось — кроме того, что в дом герцога Эксмута введен был отряд в двадцать пять вооруженных «Грабителей».

А Фредерик Биорн об этом и не догадывался, развлекаемый болтовней адмирала, выдумки которого были так нелепы, что во всякое другое время навели бы Фредерика на подозрения. Но в этот день успех всех принятых им мер вскружил ему голову, и молодой человек утратил свою обычную чуткость и прозорливость.

Впрочем, главной причиной, почему он до некоторой степени лишился присущего ему самообладания, был страх, что бандиты уйдут и что его друзья явятся прежде, чем адмирал его отпустит.

А между тем ему бы стоило только задать себе мысленно вопрос: ради чего адмирал спрятал Пеггама и Надода и пригласил к себе, под самым пустым предлогом, своего секретаря — и в уме его сразу бы просветлело. У него мелькнуло бы подозрение, и тогда, прежде чем действовать, он, разумеется, постарался бы хорошенько расследовать загадочное обстоятельство.

К несчастью, эта мысль не пришла в голову Фредерику, всецело поглощенному заботой о похищении трех злодеев…

Когда Грундвиг и два его товарища пришли в Саутварк, было уже около полуночи, и на всех трех кораблях люди давно уже спали.

К счастью, в распоряжении капитана Билля, когда он съезжал на берег, оставалась лодка с «Олафа», дежурившая у пристани день и ночь. В противном случае им нелегко было бы добраться до Эдмунда Биорна, который тоже уже больше часа тому назад лег спать, не предполагая никакой тревоги…

Узнав о приезде брата и обо всем, происходившем в Лондоне, Эдмунд встревожился. У него явилось предчувствие чего-то дурного, хотя он сам не мог дать себе отчета — почему. Тем не менее он энергично принялся за формирование небольшого отряда, который должен был содействовать аресту бандитов и освобождению Фредерика Биорна. Мысль, что старший брат находится в опасности, засела в голове Эдмунда, и он никак не мог от нее отвязаться. Но когда Гуттор и Билль подтвердили перед ним показание Грундвига, что Фредерик Биорн находится в доме Коллингвуда на полной свободе, Эдмунд несколько успокоился, и страх его до некоторой степени рассеялся. Когда же ему сообщили просьбу брата оставаться в Саутварке и командовать эскадрой, он не пожелал даже слушать это и объявил, что лично примет начальство над отрядом, которому поручено выполнить дело, задуманное старшим Биорном.

Фредерик требовал пятьдесят человек, а Эдмунд собрал шестьдесят и разделил на два отряда: один под начальством его самого и капитана Билля, а другой под командой Грундвига и Гуттора. Это были самые сильные и храбрые из розольфцев, еще недавно имевшие случай доказать свои боевые качества. Когда они шли на своем корабле в Англию, то подверглись нападению пиратов и после отчаянного абордажного боя истребили их всех, а корабль их пустили ко дну.

Был на исходе второй час ночи, когда отряд выступил из Саутварка по направлению к Эксмут-Гаузу.

Над огромным спящим городом царило глубокое молчание. Густой туман увеличивал ночную темноту, так что в двух шагах впереди не было ничего видно. На темном фоне ночного воздуха и домов выступала еще более темная полоса Темзы, похожая на чернильную реку, по краям которой, там и сям, мелькали красные и зеленые фонари кораблей, зажженные на основании правил о морском и речном судоходстве.

Навстречу отряду попадались собаки, с ворчанием убегавшие прочь, изможденные голодом нищие, грязные бродяги и жулики, поспешно прятавшиеся где-нибудь в стороне, думая, что идет патруль. Погода была сырая, пасмурная. Идя рядом с Грундвигом и Гуттором, Эдмунд чувствовал, что в нем снова начинают возникать утихшие было опасения, однако он ничего не сказал своим спутникам, не желая ослаблять их энергию и уверенность. Тщетно старался он подавить в себе страх и ободриться; он никак не мог себе представить, чтобы можно было так легко захватить трех опасных злодеев, по всей вероятности, принявших надежные меры для своей безопасности. План старшего брата казался Эдмунду фантастичным, несбыточным; он боялся неудачи и даже почти предвидел ее. Ему был известен смелый и предприимчивый характер Фредерика, редко задумывавшегося над опасностью.

Эдмунду казалось просто невероятным это ночное вступление в отель герцога Эксмута и беспрепятственное им овладение. Хотя Эдмунд Биорн с детства привык смотреть на себя как на главу своей фамилии, тем не менее в сердце его не было ни малейшей досады на Фредерика, отнявшего у него право старшинства. Благородный и великодушный, он искренно, всем сердцем полюбил старшего брата и готов был с радостью отдать за него свою жизнь. Пускаясь в это опасное предприятие, он прежде всего думал не о себе, а о Фредерике.

Однако не время было поддаваться слабости. Послышался голос Грундвига, указавшего на блестевший вдали фонарь Эксмут-Гауза. Это значило, что розольфцы уже приближались к цели. Сделав над собой усилие, Эдмунд отогнал от себя черные мысли и приготовился к самой упорной борьбе.

— Господин мой, — сказал Грундвиг, — я полагаю, что нам теперь следует идти тише, чтобы не дать заметить своего приближения. Ведь с освещенной стороны нам к отелю подходить нельзя.

— Хорошо, — отвечал молодой человек. — Веди нас, как знаешь, добрый мой Грундвиг.

Верный слуга приказал повернуть налево, и вся колонна, стараясь ступать как можно тише, направилась в тот переулок, где у Грундвига и Гуттора было свидание с Фредериком Биорном. Дойдя до отеля, розольфцы разместились вдоль стены, стараясь спрятаться как можно лучше, а Грундвиг подошел к тому углу, где был балкон, и подал условный сигнал, на который сейчас же послышался ответ. Вслед за тем бесшумно отворилась дверь бокового подъезда, и на крыльце показался Фредерик Биорн.

Братья крепко обнялись, и Фредерик тихо сказал на ухо Эдмунду:

— Скорее, скорее… Мне нужно человек двенадцать. Злодеи ничего не подозревают. Через пять минут все дело будет сделано.

— Я иду с тобой.

— Нет, милый Эдмунд, не ходи, — возразил Фредерик. — Если, паче чаяния, они будут защищаться и главному отряду придется войти в дом, то я именно рассчитываю на тебя как на командира.

— Как хочешь, брат, но я пойду. Я желаю делить с тобою опасность. Гуттор и Грундвиг могут командовать не хуже меня.

— Пожалуй, — неохотно согласился Фредерик и вздохнул, видя, что Эдмунда ничем не убедишь. — Однако нам пора, пора… Дверь открыта, кто-нибудь может выйти и увидать.

Он торопливо выбрал десять человек из стоявших ближе, так как на всех розольфцев одинаково можно было положиться. Эдмунд и сам он были одиннадцатым и двенадцатым. Подозвав Гуттора и Грундвига, он сказал им вполголоса:

— Если мы благополучно доберемся до библиотеки, то дело будет сделано и вы нам не понадобитесь. Если же кто-нибудь из слуг поднимет тревогу, и нам придется вступить в борьбу, то вы немедленно вторгайтесь в отель, не опасаясь наделать шума. Главное — нужно действовать быстро и решительно и покончить все прежде, чем сюда прибегут солдаты с поста, находящегося отсюда на расстоянии ружейного выстрела. Вы поняли меня? При малейшем подозрительном шуме — вперед.

— Поняли, ваша светлость! — шепотом отвечали верные слуги.

— Ну, друзья, — сказал герцог Норрландский, обращаясь к выбранным людям, — с Богом, за мной!

Они скрылись в темной амбразуре подъезда. Гуттор и Грундвиг, стоя по обеим сторонам двери, вытянули шеи и насторожили уши.

Но им ничего не было слышно: мягкие ковры, которыми были устланы все полы в доме, совершенно заглушили шаги нападающих.

Вдруг Гуттору показалось, что небольшая дверка, отворенная внутрь, слегка двигается, как будто кто-то тихо затворяет ее изнутри, чтобы потом вдруг захлопнуть и запереть.

Богатырь быстро просунул руку в темное отверстие и нащупал чье-то тело. В одну минуту он схватил его своей сильной рукой и вытащил наружу, несмотря на сопротивление.

То был Мак-Грегор. Спрятавшись в коридоре, верный шотландец пытался запереть дверь, чтобы остальные розольфцы как можно дольше не знали ничего об участи тех, которые вошли в отель с братьями Биорнами. Если бы ему это удалось, то розольфцы могли бы подумать, что дверь затворил сам Фредерик, чтобы не привлечь внимания прислуги. Даже и теперь они не придали этому факту большого значения, и никаких особенных подозрений у них не зародилось.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросил богатырь.

— А вам какое дело? — ворчливо отвечал Мак-Грегор. — Проходите своей дорогой и прекратите эти нелепые шутки. С которых это пор честному слуге запрещается запирать дверь дома своего господина, которую оставили открытой по недосмотру? Наверное, это сделал повар… Этакий пьяница! Вечно шатается в неуказанные часы.

— Ты мне кажешься, приятель, не столько честным слугой, сколько самым бессовестным нахалом, — сказал Гуттор, продолжая держать шотландца за шиворот.

— Берегись, ночной бродяга, как бы тебе не влетело за такие слова, — возразил Мак-Грегор. — Ведь я, ты знаешь, кто? Я доверенный слуга его светлости герцога Эксмута.

— Наплевать мне на всех герцогов Англии! — вскричал гигант, взбешенный тем, что его назвали бродягой. — Я сам служу герцогу Норрландскому, а он независимый владетель.

— Не волнуйся, Гуттор, сдерживай себя, — тихо сказал богатырю Грундвиг. — Ты разве забыл, что нам строго запрещено шуметь? Наконец, этот человек, быть может, и прав.

— А все-таки я его не выпущу, пусть герцог сам решает его участь. Великая штука — слуга злодея Коллингвуда! Эй, вы, — обратился он к двум матросам, стоявшим к нему ближе прочих, — возьмите этого негодяя и стерегите хорошенько, чтобы он не мог вырваться и убежать.

— Не извольте беспокоиться, капитан, — отвечал один из матросов. — Мы по первому требованию представим его вам в самом хорошем виде, если только он будет вести себя благопристойно.

Едва матрос договорил свой шутливый ответ, как раздался металлический лязг — и отверстие двери оказалось вдруг закрытым посредством широкого железного заслона, который едва не приплюснул Гуттора к стене. Богатырь избежал опасности только потому, что в это время несколько подался назад, передавая своего пленника матросам. На этот раз уж нельзя было сомневаться в том, что дело не чисто.

— Измена! Измена! — Бедные наши господа! Их убивают!

Он задохнулся и поперхнулся. Гуттор заревел, как бешеный зверь.

— Вы мне головой отвечаете за этого человека! — крикнул он матросам. — А вы, прочие, вперед! За мной!

Плечом вперед богатырь ринулся на металлический заслон. Возбуждение, охватившее его при мысли, что Фредерик и Эдмунд подвергаются страшной опасности, во сто крат увеличило его силу. Раздался ужасный треск, и заслон, выбитый из амбразуры, с громом и звоном обрушился внутрь, увлекая в своем падении и того, кто разбил его таким сверхъестественным усилием.

Впрочем, Гуттор сейчас же поднялся на ноги.

— Вперед! Вперед! — ревел он. — Горе тому, кто тронет хотя бы один волосок у них на голове!

Он бросился на лестницу, за ним все остальные розольфцы, за исключением двух матросов, оставшихся стеречь Мак-Грегора.

Наверху лестницы их ожидало новое разочарование: железным заслоном, подобным первому, был загражден коридор, по которому нужно было проходить во внутренние комнаты.

— Ура! Ура! Вперед! — ревел гигант, бешено бросаясь на препятствие.

На этот раз заслон был заключен в деревянных пазах и обрушился легче первого. Гуттор ворвался в коридор, а за ним бросились и его спутники.

Отыскивая настоящую дверь, он закричал:

— Огня! Ради Бога, огня!.. Скорее!..

— Да перестань же ты так волноваться! — сказал Грундвиг. — Сейчас дам огня, я захватил с «Олафа» фонарь.

Наступила томительная тишина. Слышно было только, как бьются сердца нескольких десятков человек. Грундвиг высекал трут… Вдруг среди этой тишины послышался откуда-то издалека странный крик:

— Грундвиг! Гуттор!.. Храбрецы мои!.. Помогите!..

Гуттор, с пеной у рта, кусал себе губы. Наконец фонарь зажгли. Богатырь, метавшийся все это время по узкому коридору, точно зверь по клетке, бросился на дубовую дверь, которую увидал в конце коридора. От богатырского напора дверь разом разлетелась вдребезги, и Гуттор очутился в квадратной комнате, имевшей три двери.

Но увы! Эти три двери были опять-таки заставлены железными заслонами.

Не тратя времени на размышление, Гуттор бросился на среднюю дверь, но на этот раз заслон устоял, и гигант тяжело упал на землю.

Его сила тоже имела свой предел, как и все на свете.

Богатырь горько заплакал над своим бессилием.

Итак, его остановило препятствие, которого он не в силах преодолеть, и его господа останутся во власти бандитов, устроивших эту западню!

Все розольфцы стояли в унынии. Они так твердо рассчитывали на Гуттора, что его неудача поразила их удивлением.

Нет, этому не бывать! Разве он всю свою силу истощил? Он просто рассчитал плохо — вот и все. Он попробует опять.

Богатырь вскочил на ноги, решившись или добиться цели, или разбиться самому. Заслон приходился между двумя каменными косяками двери, покоившимися на гранитных подставках, выступы которых представляли удобную точку опоры. Гуттор уперся ногами в эти подставки, а спиною в железный заслон и начал, закрыв глаза, постепенно натуживаться.

Вся кровь бросилась ему в лицо, и, казалось, вот-вот, она хлынет у него из носа. Шея богатыря надулась так, что готова была лопнуть, все мускулы напряглись и как бы закаменели.

Легкие гиганта работали как кузнечные меха.

Зрители этой потрясающей сцены затаили дыхание, с минуты на минуту ожидая, что гигант надорвется и грохнется на землю мертвый. Вдруг послышался легкий треск…

Гуттор собрал всю свою энергию и приналег еще крепче.

О чудо! Заслон упал, увлекая в своем падении часть стены, которая с грохотом обрушилась на пол.

Единодушное «ура!» вырвалось у всех розольфцев. Стоявшие ближе бросились к богатырю и помогли ему подняться. Гуттор чувствовал головокружение, губы его были покрыты пеной с примесью крови.

— Ничего, — сказал он окружающим, — обо мне не заботьтесь… Вперед! Вперед!

Все, теснясь, вбежали в библиотеку и разом вскрикнули от отчаяния.

В глубине комнаты находилась единственная дверь, но и та была заставлена железным заслоном. Между тем Гуттор был совершенно изнурен и не способен на новое усилие.

Вдруг препятствие исчезло с быстротою молнии: заслон вдвинулся в стену.

Произошло это по очень простому случаю: один из матросов подошел к столу и прижал кнопку. Механизм пришел в действие и отодвинул заслон.

В одну минуту розольфцы наводнили все комнаты дома, вслед за тем отовсюду послышались возгласы удивления.

Ни в одной из комнат не было и следа ни герцога, ни его спутников, ни даже их врагов.

Раз двадцать обежали розольфцы все помещения, осматривали стены, исследовали паркет, но ничего не нашли. Заподозрить сообщение с соседним домом не было ни малейшего основания. Эксмут-Гаус выходил фасадом на набережную, а тремя другими сторонами — на улицы и переулки.

Грундвиг решил, что под домом есть подземный ход, но отыскать его никто не мог, несмотря на все усилия. Стали спрашивать Мак-Грегора, но тот не мог или не пожелал дать никаких указаний.

— Я ничего не знаю, — сказал он. — Я бедный шотландец, нанятый лордом Эксмутом всего лишь два дня тому назад. Делайте со мной, что хотите.

Гуттор собирался ни больше, ни меньше, как разрушить весь отель до последнего камня, и его насилу убедили, что этого никак нельзя сделать, потому что полиция не допустит.

Время шло, а между тем розольфцы не уходили из отеля. Они все надеялись найти какой-нибудь след, по которому можно будет узнать, куда увезли Фредерика и Эдмунда. Жаль было видеть этих храбрых, мужественных моряков, в отчаянии оплакивавших свое совершенное бессилие. Между ними не было ни одного наемника, все они были прирожденные розольфские вассалы, боготворившие семью своих герцогов.

Их ужасала мысль, что бандиты поторопятся убить своих пленников, чтобы навсегда оградить себя от их мести… Как же теперь известить юного Эрика, что у него больше нет братьев? Ведь он их же, то есть вассалов своих, станет упрекать за то, что они не сумели уберечь Фредерика и Эдмунда от гибели.

На Гуттора и Грундвига тяжело было смотреть: они плакали, как дети. Возбуждение их прошло и сменилось полнейшим упадком духа.

Несчастный гигант бил себя в грудь и возводил на себя всевозможную вину. То он укорял себя, зачем послушался Эдмунда и не пошел с ним вместе защищать герцога, то ставил себе в вину медлительность, которую он будто бы проявил при сокрушении препятствий и через это дал бандитам время сделать свое дело. Грундвиг, несмотря на собственное горе, старался утешить и ободрить друга.

— Нет, — говорил он, — тебе не за что себя упрекать. Ты сделал все, что только мог, для спасения своего господина. Ну же, Гуттор, ободрись. Нельзя так предаваться отчаянию. Ведь ты мужчина. Мы должны прежде всего думать о мести. Как только мы захватим злодеев в свои руки…

— О! — вскричал Гуттор, глаза которого вспыхнули мрачным огнем. — Если когда-нибудь они попадутся ко мне в руки, то уж не уйдут от меня! Нет такой ужасной пытки, которой я не подвергну их, прежде чем они умрут в страшных муках!

Между тем Билль не прекращал поисков, обшаривая все комнаты и в них все углы и закоулки. Вернувшись в библиотеку, он в сотый раз принялся шарить там и, оглядывая стол, покрытый длинною скатертью, концы которой почти лежали по полу, приподнял эту скатерть.

Под столом валялся клочок бумаги, по-видимому, вырванный из записной книжки.

Молодой человек поднял его и невольно вздрогнул: на бумажке было что-то написано. Видно было, что писали второпях, одни буквы были непомерно крупны, другие слишком мелки. Невозможно было разобрать, что такое тут написано. Билля окружили, старались ему помочь, но даже и соединенные усилия не привели ни к чему.

Грундвиг, в первое время не обративший внимания на оживленный разговор, вдруг поднял голову и прислушался. Услыхав, в чем дело, он сказал юному капитану:

— Давайте мне сюда бумажку, Билль, я посмотрю.

Молодой человек исполнил желание норрландца.

Как только Грундвиг взглянул на таинственные каракули, им овладело такое волнение, что он не сразу мог заговорить.

— Что такое? Что такое? — спрашивали его со всех сторон.

— Слушайте! Слушайте! — сказал он дрожащим голосом. — Кто-то из наших извещает нас об ожидающей его участи… Записка написана по-норвежски. Писали ее украдкой, держа руку и бумагу в кармане или за пазухой…

— Да в чем дело? Читайте, читайте скорее! — послышались нетерпеливые голоса.

Грундвиг прочитал:

«Не убили, но перевели на Безымянный остров навсегда. Одна надежда на вас».

— В конце стоит одна буква, — прибавил Грундвиг, — которая не вяжется ни с одним из предыдущих слов. Должно быть, писавший начал какое-нибудь слово и не успел его дописать.

— Какая буква? — спросил Билль.

— Буква Э большое.

— Так это Эдмунд, брат герцога! Это его подпись.

— Господи Боже мой! — вскричал Гуттор, не веря своим ушам. — Если они живы, мы их спасем!

Но сейчас же у него явилось новое соображение, и он прибавил печально:

— Каким образом, однако, мы найдем этот остров? Ведь он известен одним «Грабителям».

— Да! Да! Мы их спасем! — раздались голоса.

— Безымянный остров! — бормотал про себя капитан Билль. — Черт возьми! Где я слышал это название? От кого?

Уверенность, что герцог и его брат живы, мало-помалу привела Грундвига и его друзей в более спокойное настроение духа.

Между тем брезжило туманное, холодное лондонское утро. Норрландцы вынуждены были покинуть Эксмут-Гауз и, чтобы не привлечь к себе внимания, разбились на несколько групп.

Гуттор, Грундвиг и Билль шли только втроем по берегу Темзы, углубившись в свои собственные думы. Вдруг они увидали отряд солдат, конвоировавших в Тауэр какого-то человека, арестованного минувшею ночью и содержавшегося при одном из полицейских постов до приезда коронера. За арестованным валила густая толпа народа и кричала:

— Смерть убийце! В воду его!

Солдаты с трудом сдерживали толпу, готовую броситься на несчастного.

— Что такое он сделал? — спросил Билль у одного прохожего.

— Как! Вы разве не знаете? — отвечал прохожий, оказавшийся степенным торговцем из Сити. — Сегодня ночью отряд солдат выдержал жаркую битву с сотней «Грабителей» в трактире «Висельника». Победа осталась за храбрыми солдатами его величества — да сохранит его Господь! Они убили шестьдесят человек бандитов, потеряв тридцать своих. Теперь они ведут в Тауэр атамана «Грабителей», самого отчаянного бандита, известного под кличкой «Красноглазого». Прежде чем сдаться в плен, он один убил двадцать солдат. Схватив огромную железную полосу, он крошил ею направо и налево… Дело его ясно.

Три друга пошли тише, желая посмотреть, кого это арестовали под видом «Красноглазого», будучи, к сожалению, вполне уверены, что это во всяком случае не Надод.

Каково же было их изумление, когда в арестованном «Грабителе» они узнали честного Ольдгама! Несчастный клерк шел в кандалах бледный, как мертвец; в одной руке он сжимал свою драгоценную рукопись об Океании, а другою сильно жестикулировал, заверяя в своей совершенной невиновности.

Злополучный чудак имел такой комический вид, что Билль невольно улыбнулся, хотя ему и жаль было эту безобидную овцу, над которой он, бывало, потешался на «Ральфе».

— Когда его будут судить, — сказал молодой человек своим друзьям, — мы непременно должны выступить свидетелями в его пользу и доказать, что он никогда не принадлежал к шайке «Грабителей». Он не способен убить даже мухи, так как по своей близорукости не может разглядеть ее даже тогда, когда она сядет ему на нос.

При всем своем грустном настроении Гуттор и Грундвиг не могли удержаться от улыбки, выслушав это замечание юного капитана.

— Разумеется, Билль, — отвечал Грундвиг. — Мы должны постараться спасти его от виселицы. Наша честь требует этого, тем более, что без нас он даже защититься как следует не сумеет. Ведь английские присяжные ужасно глупы.

Вдруг Билль остановился и хлопнул себя по лбу, как человек, вдруг решивший задачу, которая долго ему не давалась.

— Что это с вами? — спросил Грундвиг, удивленный поступком юного командира брига «Олаф».

— Со мною то, что я целых два часа старался припомнить, где и от кого я слышал о Безымянном острове, и никак не мог.

— А теперь вдруг припомнили?

— Припомнил.

— Где же и от кого?

— На «Ральфе», от того самого Ольдгама, которого ведут в Тауэр в качестве убийцы и атамана «Грабителей морей».

— О! В таком случае, Билль, этого человека нужно спасти во что бы то ни стало.

Следствие, произведенное коронером, было доложено суду Королевской Скамьи и по должном рассмотрении утверждено надлежащим порядком. Мистер Ольдгам был предан уголовному суду лондонского Сити.

Население британской столицы страшно раздражено против «злодея». За последнее время в городе особенно часто случались грабежи и убийства, справедливо приписываемые «Грабителям», а между тем, до сих пор еще не удалось поймать ни одного преступника. Не мудрено поэтому, что все — и полиция, и публика — чрезвычайно обрадовались, когда один, наконец, попался. О, разумеется, к нему отнесутся без всякой пощады…

Когда Ольдгама арестовали в таверне, начальнику отряда пришла в голову блистательная мысль — объяснить кровавое происшествие в трактире битвой между солдатами и «Грабителями», причем солдаты будто бы остались победителями. В этом смысле был составлен пространный рапорт и подан куда следует. Англичане пришли в восторг. Всюду восхвалялось мужество солдат и офицера, который ими командовал. Составилась в их пользу подписка, доставившая очень солидную сумму, которая и была распределена между чинами действовавшего отряда. Виновность Ольдгама была заранее решена в общем мнении, и его не могло бы спасти даже красноречие самого Демосфена.

Двадцать четыре часа спустя после заключения несчастного клерка в тюрьму, ему уже было объявлено, что на следующее утро он должен явиться в суд. Правительство хотело действовать быстро и решительно, чтобы показать «Грабителям» устрашающий пример.

— Ваше дело ясно, — сказал Ольдгаму в виде любезности чиновник, принесший ему повестку о вызове в суд. — Вы хорошо сделаете, если напишете своим родным, потому что послезавтра все уже будет кончено.

Мистер Ольдгам ничего не понимал, так как был убежден, что на суде будет блистательно доказана его невиновность. Поэтому он очень высокомерно ответил чиновнику, что «он видал и не такие ужасы, так как прожил много времени у людоедов».

Чиновник был изумлен и побежал доложить начальству, что преступник сам сознается в том, что «пожирал свои жертвы». Если до этой минуты могли быть какие-нибудь сомнения насчет Ольдгама, то теперь они окончательно должны были рассеяться.

Вечером заключенного посетил его тесть, мистер Фортескью. Он вошел важно, скрестив на груди руки, и с самым торжественным видом продекламировал:

— Я тебе предсказывал, Захария, что ты опозоришь обе наши семьи! На твоем челе я всегда видел неизгладимую печать роковой судьбы.

— Клянусь вам, что я здесь просто жертва судебной ошибки, — возразил несчастный клерк.

— Не лги! — строго остановил его почтенный мистер Фортескью. — Я знаю все.

— Если вы знаете все…

— Я читал геройский рапорт храбрых солдат его величества, которые сражались против разбойников, во главе которых был ты. Я даже внес свою лепту при общей подписке в пользу храбрецов, потому что я прежде всего англичанин, а потом уже твой тесть. Ничто из славы отечества мне не может быть чуждо… Впрочем, ты сам, как оказывается, защищался, как лев. Я тобой доволен. Это придает некоторое величие твоим преступлениям.

— Но это ужасно! Уверяю вас, что ничего подобного не было! Я все время сидел под столом, покуда происходила битва между «Грабителями» и какими-то неизвестными людьми, которых я не мог видеть, так как они находились в самой глубине залы. Что же касается королевских солдат, то они ни с кем не сражались и никого не убили, потому что пришли тогда, когда все уже было кончено.

— Довольно, Захария! Довольно! — перебил с негодованием мистер Фортескью. — Не старайся разрушить эту почтенную легенду, бросающую новый луч славы на наших храбрых солдат. Горе тем народам, которые не умеют хранить своих преданий!

— Но, дорогой мой тесть, вы глубоко ошибаетесь! — протестовал Ольдгам.

— Вы ошибаетесь, я должен заметить вам это, несмотря на все свое уважение к вам. Тут нет никакой славы, никакой легенды, никакого предания, тут просто ошибка в личности и в имени, больше ничего.

— Захария, ты относишься ко мне непочтительно.

— Вам просто хочется проповедовать… Это у вас потребность… Вы так любите сами себя слушать…

— Захария!..

— Как! Вы решились заявить мне, что приняли участие в подписке в пользу тех людей, которые арестовали меня под столом… под столом. Фортескью, заметьте это… и которые хотят меня повесить, чтобы самим прослыть героями… Это возмутительно!

— Захария! Змея, отогретая мною на груди своей!

— Убирайтесь вы с вашими змеями, легендами и преданиями, с вашими солдатами и подпиской. Я был глуп, потому что был слишком добр. Но мое терпение лопнуло наконец. Я не могу…

— Негодяй! Неужели ты осмелишься поднять руку на отца твоей жены?

— Нет, я не сделаю этого, но только вы уходите, пожалуйста. Это будет гораздо лучше. Вы сами знаете, что мы и дома-то не можем пробыть вместе двух минут, не вцепившись друг другу в волосы.

— Бедная Бетси! Несчастная Бетси! Какого отца я выбрал для твоих детей! — произнес Фортескью, трагически воздевая руки к небу. Потом прибавил плаксивым тоном: — Захария, мы не можем так расстаться!

— Ну, теперь за нежности… Сцена примирения… Знаю я все это, раз двадцать испытал… Впрочем, я на вас нисколько не сержусь.

— Захария!

— Фортескью!

— Обними меня, Захария!

— Обними меня, Фортескью!

Тесть и зять обнялись и прижали друг друга к сердцу.

— Завтра я опять приду к тебе утешать тебя и ободрять, — объявил на прощанье мистер Фортескью и величественно удалился из камеры.

Как только ушел мистер Фортескью, в камеру вошел тюремщик Ольдгама и сообщил узнику, что его спрашивают десять солиситоров, предлагающих свои услуги для защиты его дела в суде.

— Я буду защищаться сам, — отвечал клерк Пеггама, знавший цену английским адвокатам.

— Это не в обычае, — возразил почтенный мистер Торнбулль, как звали тюремщика. — Не хотите ли вы поручить мне переговоры? Это не будет вам стоить ни одного пенса.

— Ну, если так, это другое дело. В таком случае действуйте, как хотите.

Десять минут спустя тюремщик привел в камеру какого-то рыжего джентльмена на жердеобразных ногах и с головой, как у хищной птицы, отрекомендовав его под именем мистера Джошуа Ватерпуффа.

Ольдгам и адвокат просидели вместе часа два. О чем они беседовали — осталось тайной, но после ухода адвоката Ольдгам долго сидел в задумчивости.

В этот день утром мистер Джошуа получил записку, написанную незнакомым ему почерком.

В записке значилось: «Достопочтенный мистер Джошуа Ватерпуфф получит пять тысяч фунтов стерлингов, если ему удастся оправдать тауэрского арестанта или устроить его побег. „Грабители морей“.

Когда он выходил из тюрьмы, к нему подошел какой-то нищий и сделал ему знак. Место было людное, и адвокат прошел мимо, как будто ничего не заметил, но сейчас же повернул в глухой переулок, где некому было за ним наблюдать.

Мистер Джошуа был человек продувной. Неизвестные покровители Ольдгама не могли сделать лучшего выбора: это был постоянный адвокат всех столичных мошенников и злодеев, знавший отлично всех служащих в тюрьмах и имевший самые точные сведения о том, кого за сколько можно купить. Он больше чем кто-либо был способен удачно исполнить поручение.

Нищий не замедлил подойти и завязать разговор:

— Не правда ли, какая прекрасная погода, мистер Джошуа? Даже и не по сезону.

— Действительно, — отвечал адвокат, — в Лондоне очень редко выдаются такие чудные дни.

— Не внушает ли вам это некоторого желания прокатиться по Темзе, мистер Джошуа? У меня готова лодка с шестью гребцами… Превосходная лодка… Она может доставить вас всюду, куда вам будет угодно. Например, в Саутварк…

— В Саутварк? Да, там очень хорошо… Что же, я готов, благо представляется случай.

— Попробуйте, мистер Джошуа, вы не раскаетесь. Лодка стоит вот здесь, налево около моста Сити.

Нищий пошел вперед. Джошуа Ватерпуфф за ним. Они скоро дошли до того места, где стояла изящная шлюпка, снабженная сзади небольшим тентом. Неизвестный пригласил адвоката войти в нее. Адвокат, усаживаясь, повернулся к нищему спиной и на несколько секунд не имел его у себя перед глазами. Велико же было его удивление, когда вместо нищего он увидел молодого, элегантного офицера с капитанскими нашивками. Грязная борода и растрепанный парик были небрежно брошены на скамью лодки. Не оставалось никакого сомнения, что офицер и нищий были одно и то же лицо.

— Кажется, я имею честь говорить с адвокатом мистером Джошуа Ватерпуффом? — спросил офицер.

— Совершенно верно, сэр.

— Пожалуйста, извините меня за это переодевание и вообще за странный способ знакомиться, но я боялся не узнать вас и вместо вас обратиться к кому-нибудь из служащих при тюрьме. Подобная ошибка могла бы иметь для меня весьма прискорбные последствия.

— Я это понимаю. Одним неосторожным словом можно было все погубить, тогда как прогулка по Темзе…

— Осталась бы прогулкой по Темзе, — и только, даже если бы вы оказались не мистером Джошуа Ватерпуффом, — с улыбкою договорил офицер.

— Предположим, что я не мистер Джошуа Ватерпуфф, — сказал, игриво улыбаясь, адвокат. — Что бы вы тогда сделали?

— Я бы выбросил вас в воду, проезжая под мостом, — ответил офицер, улыбаясь не менее игриво.

— Ах, черт возьми! — вскричал адвокат. — Только вы, пожалуйста, не думайте, что ошиблись в моей личности, ошибки никакой нет.

— Но ведь я вам еще не сообщил ничего такого, чем бы вы могли злоупотребить, — возразил офицер. — Следовательно, вы ничем не рискуете… За весла, ребята! — прибавил он, командуя гребцам.

«С этими людьми шутки плохи, — подумал Джошуа. — Вот никак не думал, что между „Грабителями“ есть офицеры флота».

Подгоняемая шестью парами весел, лодка быстро скользила по Темзе.

Офицер сел на скамейку рядом с адвокатом.

— Я вижу, мистер Джошуа, что вы человек не робкого десятка, — сказал он. — Запугать вас нелегко.

— Гм!.. Как вам сказать! В некоторых случаях, напротив, я бываю очень впечатлителен.

— В каких же это, например?

— Да вот, например, как теперь, когда я не знаю, куда меня везут.

— Понимаю, к чему вы клоните, мистер Джошуа, но при всей своей готовности сделать вам удовольствие, совершенно не могу удовлетворить ваше желание.

— Ах, Бог мой, да я вовсе и не желаю ничего. Вы просили меня привести вам пример, я и привел его, вот и все. Я уж вовсе не такой нетерпеливый человек и умею ждать, когда нужно. Не все ли равно узнать то, что интересует — через полчаса или через час.

— И в этом вы опять-таки ошибаетесь, мистер Джошуа, — возразил офицер.

— Вы ни через час, ни через полчаса не узнаете, куда вас везет эта лодка.

— Вот как! — произнес рыжий адвокат, начиная удивляться. — Стало быть, вы везете меня не в Саутварк?

— Извините, сэр, именно в Саутварк.

— В таком случае я уж ровно ничего не понимаю, — заявил Джошуа, тревожно взглядывая на собеседника.

— Очень мне жаль расстраивать ваши нервы, но все-таки я должен вас предупредить, что вы никогда не узнаете, куда я вас привезу.

Адвокат вскочил на ноги и, махая руками, вскричал:

— Но это низость!.. Это похищение!.. Это западня!.. Извольте меня сейчас же высадить на берег, иначе я начну против вас дело о незаконном лишении свободы.

— Помолчите, мистер Джошуа, если вы не желаете, чтобы я размозжил вам голову, — сказал молодой человек, грозя адвокату пистолетом.

Почтенный солиситор питал к огнестрельному оружию такой страх, что сейчас же успокоился и опять уселся на скамью.

— Так-то лучше, господин адвокат. Это называется быть благоразумным. Да, по правде сказать, вам и волноваться не из-за чего. Можно, кажется, потерпеть немножко ради пяти тысяч фунтов стерлингов. Теперь я вас могу предупредить, что вам придется подчиниться еще одной небольшой формальности, вам завяжут глаза, так как мы подъезжаем…

— Завязывайте, сэр, — отвечал несчастный адвокат, побледнев, как мертвец. — Завязывайте, я всему покоряюсь.

— Подумайте, господин адвокат, — ласково сказал офицер, — ведь если мы намереваемся заплатить вам пять тысяч фунтов стерлингов, то значит мы нуждаемся в ваших услугах и не имеем никакой причины делать вам зло. Можете поэтому быть совершенно спокойны.

С этими словами офицер достал из кармана фуляровый платок и завязал им глаза адвокату, не оказавшему ни малейшего сопротивления.

Лодка по-прежнему быстро плыла, держась середины реки, чтобы не наткнуться на корабли, стоявшие близ берегов.

— Ну, мы скоро приедем, — продолжал офицер. — Я не злоупотреблю вашим терпением, господин адвокат, через пять минут повязка будет с вас снята.

Приподняв немного занавеску тента, офицер скомандовал гребцам:

— Легче! Легче! Не ударьтесь о борт!

Адвокат был сильно заинтересован, но уже не боялся. Он чувствовал, что лодка плывет уже не на веслах, а по инерции и что, следовательно, она подъезжает к цели.

— Тише, тише! — говорил молодой человек. — Причаливай!

Почувствовался легкий толчок. Лодка остановилась.

Куда это она приехала?

Джошуа был уверен, что она дальше Саутварка не проехала, но где именно она остановилась?

Новый приказ, отданный капитаном, ясно показал адвокату, что она причалила не к берегу, а к какому-то кораблю.

— Эриксон, — сказал капитан, — бросьте нам веревку.

— Есть, капитан!

— Привяжите покрепче это кресло.

— Есть, капитан!

«Очевидно, они не хотят, чтобы я видел их корабль, — подумал Джошуа, — и поднимают меня на борт со всеми почестями, на которые имеет право слепой».

Догадка его оправдалась. Молодой человек сказал ему:

— Не угодно ли вам, сэр, взять меня под руку?

— С удовольствием, — отвечал солиситор, окончательно успокоившись.

Его посадили на приготовленное кресло и подняли на палубу, куда уже успел вбежать по трапу капитан. Молодой человек снова взял адвоката под руку и повел его куда-то. Через несколько минут мистер Джошуа почувствовал у себя под ногами мягкий ковер. Дверь за ним затворилась, и повязка слетела с его глаз как бы по волшебству.

Джошуа оглянулся кругом и был положительно ослеплен необычайною роскошью обстановки, в которой находился.

Он увидел себя в большом салоне, в котором, казалось, собраны были богатства всех пяти частей света: кашемирские ковры, китайские и японские вазы, саксонский и севрский фарфор, венецианские зеркала в рамах превосходнейшей слоновой кости, разноцветный богемский хрусталь, гобелены, лионский бархат, русская кожа, живопись лучших мастеров, — все это придавало комнате характер сказочной роскоши.

В салоне, кроме адвоката и молодого человека, который его привез, сидели за большим, заваленным книгами и картами столом два наших старых знакомца — Грундвиг и Гуттор. Молодой человек стоял перед адвокатом. Это был тоже наш старинный приятель Билль, капитан «Олафа».

— Джентльмены, — сказал этот последний, — имею честь представить вам достопочтенного Джошуа Ватерпуффа, одного из знаменитейших лондонских адвокатов, с которым вы желали познакомиться.

Гуттор и Грундвиг молча поклонились.

— Мистер Джошуа, — продолжал Билль, — позвольте представить вам двух моих лучших друзей, имена же разрешите оставить пока в тайне.

Адвокат кивнул головою в знак согласия и церемонно поклонился.

— Теперь мы вам сообщим цель визита, который мы вас, так сказать, принудили сделать нам, — продолжал Билль, предлагая адвокату стул.

— Совсем лишнее было принуждать меня, — с улыбкой возразил адвокат, — потому что, получив сегодня утром ваше письмо, я с удовольствием готов был следовать за вами всюду и подчиниться всевозможным предосторожностям, которые вам угодно было бы принять для своей безопасности.

При этом упоминании о письме, полученном поутру, три розольфца переглянулись с нескрываемым удивлением. К счастью, внимание Джошуа было отвлечено созерцанием чудес, наполнявших комнату, так что он не заметил этого взгляда. Этим воспользовался Билль, чтобы знаком напомнить своим друзьям об осторожности.

О каком же это письме говорил адвокат? Не зная содержания письма, невозможно было продолжать разговор, иначе легко было попасться в какой-нибудь просак. Что письмо было очень важное, это бросалось в глаза уже по одному тому, какое значение придавал ему сам Джошуа.

Все эти мысли разом пришли в голову троим розольфцам.

Гуттор и Грундвиг, со времени пропажи герцога Норрландского и его брата, уступили первое место капитану Биллю и признали его начальником экспедиции, несмотря на его крайнюю молодость. Они понимали, что молодость

— это такой недостаток, от которого люди исправляются с каждым днем, а в данном случае, вдобавок, он уравновешивался умственным и научным превосходством молодого офицера. Впрочем, и Билль со своей стороны дал слово ничего важного не предпринимать без согласия своих старших друзей, у которых было преимущество опыта.

— Ваши связи с Норрландскою фамилией, — сказал он им, — вменяют мне в обязанность смотреть на вас, как на представителей герцога и его брата. Поэтому, принимая от вас звание начальника, я буду в своих действиях руководствоваться указаниями, которые мы все вместе будем вырабатывать.

Таким образом, в том затруднительном положении, в которое их поставило сообщение Джошуа о полученном письме, Гуттор и Грундвиг предоставили действовать Биллю. Им не пришлось в этом раскаяться, молодой человек вывернулся очень ловко.

— Это верно, — ответил он адвокату, — но я должен вам напомнить, что я знал вас только понаслышке и потому, прежде чем вступить с вами в откровенный разговор, естественно желал удостовериться в вашей личности. Ведь я мог, вместо вас, наткнуться на кого-нибудь из служащих при тюрьме! Ах, да так ведь оно и есть! — вдруг вскрикнул он, ударив себя по лбу.

— Послушайте, сэр, ведь, в сущности, вы ничем не доказали, что вы то самое лицо, которое нам нужно?

— За этим остановки не будет, — отвечал адвокат. — Вот письмо, полученное мною.

Он вынул письмо и бросил на стол.

Подавляя внутреннее волнение, Билль взял записку, быстро прочитал ее и подал товарищам, сказав при этом, чтобы отвлечь всякое подозрение:

— Прочитайте, пожалуйста. Я и забыл сообщить вам в подробности содержание письма, которое посылал господину адвокату.

— Очень хорошо, — сказали Гуттор и Грундвиг, подражая невозмутимому хладнокровию своего младшего товарища.

— В таком случае приступайте к делу, — продолжал Билль. Мы теперь можем быть уверены, что перед нами действительно адвокат Джошуа Ватерпуфф, поэтому незачем терять время на лишние разговоры… Можете ли вы завтра на суде оправдать несчастного Ольдгама? Доклад патруля — чистейшая выдумка от первого до последнего слова. Мы сами были в трактире «Висельник» и можем засвидетельствовать, что во время боя он сидел под столом ни жив ни мертв.

— Я это знаю, — отвечал солиситор, — я с ним беседовал сегодня целых два часа и вынес убеждение, что он человек совершенно безобидный, хотя в высшей степени смешной. Во всякое другое время его процесс окончился бы взрывом всеобщего смеха, но теперь все у нас крайне возбуждены; выдумке патруля верят безусловно; наконец, если дело кончится ничем, то уж слишком много лиц очутятся в комическом положении. Поэтому на оправдание нет ни малейшей надежды. Ольдгам осужден заранее и бесповоротно. Из суда он выйдет прямо на эшафот.

Три друга вздрогнули.

— Понимает ли он свое положение?

— До сегодняшнего утра он ничего не сознавал, но я ему разъяснил, и он стал плакать, как ребенок. Впрочем, мне удалось его успокоить, убедив его, что за него заступятся могущественные друзья.

— Теперь, господин адвокат, я вам предложу второй вопрос. Можете ли вы устроить его побег и передать его с рук на руки одному из наших, который будет ждать его в лодке там, где вы прикажете?

— И да, и нет. Я уж буду говорить откровенно… С самого утра я не переставал обдумывать способ спасти вашего товарища и пришел к выводу, что спасти его можно, если в мое распоряжение будет предоставлена достаточная сумма денег. В противном случае ничего нельзя сделать.

— Мы вам предложили пять тысяч фунтов стерлингов, считая эту цифру вполне приличным гонораром за защиту на суде, но денежный вопрос затруднить нас не может. Мы хотим во что бы то ни стало спасти Ольдгама и за деньгами не постоим.

— В таком случае его побег почти обеспечен, — отвечал Джошуа.

— Какую же сумму вы считаете необходимой для этой цели?

— Позвольте вам заметить, что это дело произведет громадный шум на всю Англию. Полиция перевернет небо и землю, чтобы открыть виновников побега, да открыть их будет и не трудно: первым делом схватятся за смотрителя мистера Торнбулля, который отопрет для узника дверь тюрьмы, и за адвоката Джошуа, который подкупит смотрителя. Оба они могут быть уверены, что их по головке не погладят, потому что состоялось специальное распоряжение — если какой-нибудь «Грабитель» убежит из тюрьмы, повесить вместо него тех, кто устроит его побег. После этого вы, конечно, поймете, что мне и Торнбуллю придется бежать за границу, а для того, чтобы жить там прилично, нужны деньги.

— Потрудитесь же назначить, сколько именно.

— Для смотрителя, я полагаю, понадобится не менее ста тысяч франков, потому что, согласитесь, ведь он рискует и местом, и жизнью.

— Хорошо, мы согласны. А вам сколько потребуется?

— Я один из самых известных лондонских адвокатов. Определите сами, сколько я могу стоить.

— Нет уж, определяйте, пожалуйста, вы сами. У нас для этого нет никаких данных.

— Я зарабатываю около полутораста тысяч франков в год. Кроме того, в этом деле я тоже рискую жизнью. Следовательно, миллион франков не будет слишком дорогою ценою…

— Мы согласны, — сказал опять Билль, переглянувшись с товарищами.

Могли ли они скупиться, когда от спасения Ольдгама зависела судьба их господ? Если бы Джошуа запросил не один миллион, а два, то они все равно согласились бы. Но он не знал, какая причина побуждает их быть щедрыми, и крайне удивился той легкости, с какою они сорили деньгами.

— Это еще не все, — продолжал, подумав с минуту, солиситор.

— Вы должны будете дать нам убежище на своем корабле и перевезти нас во Францию.

— С удовольствием исполним ваше желание.

— Прежде, чем уйти отсюда и приступить к делу, позвольте мне спросить вас еще об одной вещи.

— Сколько угодно.

— Не можете ли вы дать мне в помощники самого сильного матроса с вашего корабля? Он будет очень полезен для исполнения того плана, который я составил.

— Извольте, с удовольствием, — отвечал Гуттор и кинул товарищам взгляд, означавший «матросом буду я».

С минуту Билль сидел, глубоко задумавшись. Он обдумывал какой-то смелый план, насчет которого ему очень хотелось посоветоваться с друзьями, но так как это было теперь невозможно, то молодому человеку оставалось или отказаться от своей мысли, или действовать одному, на свой страх. В конце концов, он избрал последнее, тем более, что Гуттору и Грундвигу представлялась возможность высказать мнение во время разговора, который должен был затем последовать.

— Мистер Джошуа, — сказал он адвокату, — если бы вам представился случай честно заработать еще четыре или пять миллионов и прибавить их к тому, который мы уже обязались вам выплатить, согласились ли бы вы воспользоваться случаем?

— Я был бы безумцем, если бы поступил иначе. Уж, разумеется, представься мне подобный случай, я бы сейчас же схватил его за волосы.

Гуттор и Грундвиг поглядели на капитана с таким выражением, как будто испугались, уж не сошел ли он с ума.

— Прекрасно, мистер Джошуа. Я хочу вам предложить дело, которое может принести вам именно такую сумму, но прежде, чем сообщить вам все подробности, я должен задать вам несколько вопросов, на которые попрошу вас отвечать с полною откровенностью.

— Даю вам слово быть откровенным.

— Примите во внимание, что сама суть дела зависит от ваших ответов. Скажите, пожалуйста, ведь вы, если не ошибаюсь, специалист по части судебной защиты лиц, по разным неблагоприятным обстоятельствам попадающих на скамью подсудимых?

— Зачем такие околичности? Скажем попросту: я присяжный адвокат всех воров, мошенников, разбойников и убийц, обреченных на виселицу… Видите, я нисколько не стесняюсь!

— Очень вам благодарен. Итак, я продолжаю. Случалось ли вам защищать кого-нибудь из членов общества «Грабителей»?

— Никогда никого!.. Ведь вы действуете… то есть эти джентльмены действуют такою дружною силой, что правосудие никак не может с ними справиться. Если и случалось властям иной раз поймать кого-нибудь из «Грабителей», то из этого все равно ничего не выходило, и суд постоянно оправдывал подсудимых за недостатком улик… Несколько мелких дел, впрочем, было, и вел их почти всегда я.

— Но откуда же вы знаете, что вашими клиентами были члены преступного товарищества?

— Потому что гонорар за ведение этих дел был мне выплачен разом через одного человека, которого я имею основание считать за одного из главарей товарищества.

— Как этого человека зовут?

— Не могу вам сказать.

— Отчего?

— Это моя адвокатская тайна.

— Сколько вы за нее желаете?

— Я ее ни в каком случае не продам, а вам в особенности, потому что вы сами принадлежите к товариществу. Вдруг вы действуете из мести — что тогда? Быть может, вам поручено произвести дознание о действиях этого человека.

— Вы ошибаетесь, — возразил Билль, делая решительный ход. — Пеггам ничего во вред товариществу не делал, и советы, которые вы ему давали, приносили нам только пользу.

— Ну, вот видите! Я знал, что вам все известно. Вы хотели меня просто испытать, не способен ли я, выйдя от вас, донести обо всем генерал-атторнею.

Билль несколько минут молчал.

Он узнал, что ему хотелось.

Джошуа был знаком с Пеггамом, который, конечно, не замедлит к нему прийти, чтобы посоветоваться насчет Ольдгама. Это вносило страшную путаницу во все дела. Как теперь быть?.. Молодой человек положительно не знал, на что ему решиться.

Как найти выход из подобного затруднения?

И вдруг в уме Билля составился необыкновенно коварный план.

Молодой офицер задумал — ни много ни мало — похитить Пеггама из квартиры солиситора, употребив для этой цели Гуттора.

Бандит, разумеется, отправится к адвокату один, потому что он вообще не любит действовать при свидетелях. Наверное, он пойдет к нему в сумерки, чтобы не попасться на глаза розольфским лазутчикам… Богатырь Гуттор — именно такой человек, какой нужен для подобного дела…

Все это очень быстро промелькнуло в голове Билля, но все-таки, покуда он размышлял, разговор на время прекратился. Адвокат не почувствовал никаких подозрений, но тем не менее нашел, что пауза длится слишком долго, и сказал с улыбкой:

— Вы мне не отвечаете… Сознайтесь, что вам хотелось испытать меня, потому что, если бы я передал вам то, что мне говорил Пеггам, полагаясь на мою адвокатскую честность, вы вправе были бы заключить, что и относительно вас могу поступить точно так же. Вы можете сознаться в этом, не опасаясь оскорбить меня: адвокат обязан все выслушивать, не обижаясь. Да, наконец, у вас есть то оправдание, что вы меня не знали. Теперь же вы можете быть уверены, что солиситор Джошуа Ватерпуфф считает священною всякую доверенную ему тайну и что ни малейшей из них он никому не выдаст ни за какие миллионы. В этом честь нашей профессии, которая в противном случае не приносила бы никакой пользы, так как наши клиенты нередко вверяют нам не только все свое состояние, но и свое доброе имя.

Эти слова принесли Биллю двоякую пользу: во-первых, помогли ему выбраться из затруднения после того, как он заманил адвоката миллионами, а, во-вторых, показали ему, что он едва не сделал огромной ошибки, так как Джошуа, очевидно, не согласился бы изменить основному принципу адвокатуры даже для спасения Норрландской фамилии.

Это был очень страшный принцип, но все-таки принцип. С другой стороны, Биллю нечего было сожалеть о том, что попытка сделана, так как в противном случае у солиситора не явилось бы повода признаться в знакомстве с Пеггамом. Неловкость, сделанная Биллем, ему же самому помогла придумать очень искусный и легко исполнимый план.

— Да, — продолжал солиситор, сам себя подогревая громкими фразами о своей профессии, — секреты злодеев мы обязаны хранить так же свято, как и тайны честных людей. В противном случае мы, вместо того, чтобы защищать своих клиентов, только губили бы их.

Билль не замедлил воспользоваться лазейкой, которую ему указал сам Джошуа.

— Ну, да, — сказал он не без некоторого колебания, так как ему было противно лгать, — я действительно хотел вас немного испытать, потому что вы для нас были… Впрочем, не будем об этом говорить. Я вижу, что вы человек безусловно честный, и в доказательство своего доверия к вам мы сейчас дадим вам чек на миллион сто тысяч франков, которые вам немедленно выплатит банкирская контора братьев Веринг. Это, как вам, конечно, известно, лучший банкирский дом в Сити.

Адвокат наклонил голову и улыбнулся, давая этим знать, что ему очень приятно получить гонорар вперед, после чего заботливо спрятал в бумажник драгоценный чек, подписанный и поданный ему молодым офицером.

— Если нам будет удача, — продолжал Билль, думая о втором своем плане,

— то сумма эта будет удвоена, мистер Джошуа.

Грундвиг и Гуттор совершенно не понимали, что значит такая неуместная щедрость. Вообще слова и поступки их молодого друга удивляли их до бесконечности, и обоим розольфцам хотелось поскорее остаться с ним наедине, чтобы поговорить основательно.

Им не пришлось долго ждать. Капитан «Олафа» встал и знаком пригласил их следовать за собою.

— Извините, мистер Джошуа, если мы оставим вас одного минут на пять, — сказал он адвокату. — Мы пойдем и выберем матроса в помощь к вам, как вы просили. Обещайте нам, что вы не будете открывать окон в каюте, желая узнать, где вы находитесь.

— Даю вам слово.

Три друга вышли из каюты и стали шепотом совещаться.

В нескольких словах молодой человек сообщил розольфцам свой смелый план, исполнение которого намеревался поручить Гуттору. Два человека, говорил он, могут навести адвоката на подозрение, и, кроме того, они будут друг друга стеснять. Тут нужен был человек сильный и ловкий. Весь план основывался на предполагаемом посещении адвоката Пеггамом. Гуттор должен был похитить нотариуса и доставить его на борт «Олафа». Как это сделать — невозможно было указать заранее; оставалось довериться опытности и благоразумию розольфского богатыря.

— Вот почему я и пообещал Джошуа удвоить его гонорар, — сказал в заключение Билль. — Плен Пеггама для нас просто неоценим, а если это нам удастся, то адвокат, хотя и бессознательно, будет причиною нашего успеха.

Два друга в восторге пожали руку молодому офицеру, отдавая полную справедливость его сообразительности и ясности его ума.

— Пусть только Пеггам явится к адвокату, — сказал Гуттор, — уж ему от меня не уйти.

Исполнение плана отдавалось в хорошие руки. Гуттор был не только силен, но и сообразителен.

Пять минут не успело пройти, как три друга уже вернулись в гостиную.

— Любезный мистер Джошуа, — сказал Билль адвокату, — мы долго искали вам подходящего матроса, но не нашли. Ведь вам нужен человек не только сильный, но и толковый, а наши матросы хороши на море, на суше же неповоротливы и робки, если не выпьют водки; выпив же водки, они начинают бить стекла, что, конечно, для вас нисколько не подходит. Поэтому наш друг Гуттор решился оказать нам услугу и идти с вами.

— Как вы это хорошо придумали! — вскричал адвокат. — Я только не решался высказать свою мысль, но уже давно, как только увидал богатырский рост вашего товарища, сидел и думал: «Вот бы кому следовало поручить похищение Ольдгама из тюрьмы».

— Стало быть, вы довольны?

— Вполне доволен.

— Когда же вы думаете отправиться?

— Хоть сейчас, если вы ничего не имеете против. Лодка, которая нас отвезет, должна остаться около моста Сити и ждать нашего возвращения. Может быть, мы вернемся поздно ночью…

— Это ничего не значит. Распоряжение уже сделано. Наконец, с вами будет Гуттор, следовательно, со стороны матросов нечего опасаться какого-либо недосмотра… Кстати, вот что еще быть может, к вам придет Пеггам поговорить об Ольдгаме. Пожалуйста, не говорите ему ничего о нас, пусть он думает, что вы спасаете пленника исключительно по его просьбе. Если он пожелает еще прибавить вам сотенку тысяч — принимайте, не возражая… Наше общество разделено на две группы: на сухопутную, где начальником Пеггам, и на морскую; между обеими группами существует некоторое соперничество, а нам не хочется раздражать Пеггама. Мы им очень дорожим и не желаем, чтобы он знал о нашем вмешательстве.

— Понимаю, — сказал адвокат, — и сделаю, как вы желаете.

Со стороны Билля это был очень ловкий прием. Теперь можно было рассчитывать, что Пеггам ничего не узнает, какой бы оборот ни приняло дело.

До сих пор обстоятельства складывались для трех друзей чрезвычайно благоприятно.

Действительно, как только явилась надобность спасти Ольдгама, Билль вспомнил о Джошуа Ватерпуффе, который пользовался большою известностью как самый лучший адвокат лондонских темных дельцов. Молодой человек отправился к нему на квартиру, но там ему сказали, что адвокат пошел в тюрьму для совещания со своими клиентами. Тогда Билль переоделся нищим и отправился к Тауэру. Близ этой тюрьмы он встретил одного из тех оборванцев, которыми кишат лондонские площади, и вступил с ним в разговоры. Оборванец принял Билля за своего собрата и сообщил ему много интересных подробностей о Джошуа Ватерпуффе. Читателю уже известно, как молодой человек заговорил с адвокатом и как увез его к себе на корабль.

До сих пор все шло, как по маслу. Три друга были почти уверены в успехе и без страха дожидались событий. Наконец-то для них мелькнул луч радости после многих тяжких дней глубокой скорби, пережитых ими за последнее время.

Веяние гибели и смерти уже несколько лет носилось над старинным родом Норрландских герцогов, отрывая ветку за веткой с могучего дерева… Оставшись один в каюте после ухода Гуттора, бедный Грундвиг опустил голову на руки и задумался о неисповедимых судьбах Божьих. Он помнил тысячелетний дуб Биорнов во всей его силе и красе, а теперь… Где ты, неустрашимый Сигурд, видевший конец одного века, весь другой век и начало третьего? Всю жизнь ты прожил как Биорн и умер как Биорн же — верхом на коне, с оружием в руках… Где ты, Олаф, кулаком убивавший медведя и во время пиров хохотавший так, что дрожали своды громадной залы старинного феодального замка? Где вы — Брюс, Хаккин, Роланд и Оттон, четыре сына Олафа, которых называли рыцарями севера?.. Все, все они умерли во цвете лет… И где теперь сыновья Оттона, Гаральд и Магнус, где прелестная герцогиня, супруга Гаральда, которая промелькнула, как небесное видение, украшенное всеми добродетелями? Где ее дочь Леонора, которую называли «снеговою девой»?.. Она погибла в волнах; она лежит на дне моря… Где юный красавец Олаф, бесстрашный моряк? Он убит вместе с отцом в Сигурдовой башне… Да, все это знал старый верный Грундвиг, все это он видел, все это он пережил и все это он помнит…

Возвратятся ли когда-нибудь счастливые дни? Как знать! Фредерик и Эдмунд — в руках своих злейших врагов. Юный Эрик одиноко бродит по пустынным залам прадедовского замка. Муж Элен Биорн изгнан из отечества, и она блуждает с ним вместе, не зная, куда преклонить голову… Через кого же расцветет вновь старое дерево?

Мало было надежды в сердце старого розольфца. Он горько плакал, соображая, что даже если теперь все кончится благополучно, то Эдмунд и Фредерик все-таки не успокоятся и не усядутся на месте. Они дали клятву отыскать Магнуса Биорна и непременно погонятся за безумною мечтой.

— Горе, горе нам! — шептал старик. — Все они погибнут, все до единого! Старый дуб не зазеленеет вновь!..

Между тем лодка, увозившая Гуттора и адвоката, благополучно доехала до Лондонского моста. Приказав старшему матросу стоять и дожидаться их, Гуттор и его товарищ торопливо направились в Сити.

Все прохожие оглядывались на богатырский рост норрландца. Случайно он встретился с проезжавшим мимо верхом на лошади конногвардейцем и оказался выше того на целую голову. Собралась толпа и начала хлопать в ладоши. Адвокату это не понравилось.

— Идите скорее, — сказал он своему спутнику. — Нам не следует обращать на себя так много внимания.

К счастью, адвокат жил очень недалеко от Тауэра, где ему приходилось бывать по делам почти каждый день, поэтому он и Грундвиг скоро избавились от назойливого любопытства публики.

Джошуа провел Гуттора в небольшую комнату рядом с кабинетом, в которую посторонняя публика не допускалась.

— Вот где вы будете сидеть, — сказал адвокат, — покуда я буду подготовлять побег вашего протеже. Вооружитесь терпением, потому что раньше ночи нам ничего нельзя будет предпринять: ваш рост слишком уж бросается в глаза. Если вы услышите звонок — не тревожьтесь. Посетителей впускает мой секретарь, он знает, куда их провести. Затем — до свиданья пока.

— Скажите всем, кто будет меня спрашивать, что я сегодня очень занят и никого не принимаю, — говорил Джошуа и в голосе его слышался оттенок нетерпения.

— Как? Даже Пеггама? — переспросил секретарь. — Но ведь он сегодня должен зайти по известному вам делу.

— Пеггама можете пригласить в кабинет и посидеть с ним, — отвечал Джошуа, смягчая голос. — Попросите его подождать… Кстати, любезный Перси, на нынешний день я уж попрошу вас обуздать свое обычное любопытство и не заглядывать в соседнюю комнату: там у меня гость, он очень устал с дороги и отдыхает. Не беспокойте его ни под каким предлогом.

— Слушаю, сэр, — отвечал клерк. — Ваше желание будет исполнено.

Затем Гуттор услыхал стук затворенных дверей и шум удаляющихся шагов.

Джошуа ушел.

Гуттор остался один.

Радость богатыря, когда он узнал, что к адвокату придет Пеггам, была неописуема. Он был уверен, что овладеет бандитом. Правда, в квартире оставался клерк, но что значит один человек для Гуттора? Как только появится Пеггам, силач сейчас свяжет его, заткнет ему рот, завернет в ковер и отнесет в лодку, где спрячет под двойною палубой… Если же адвокат вернется раньше, чем его ожидают, и вместе с клерком попытается воспрепятствовать Гуттору, то богатырь сумеет справиться с ними обоими. Вообще Гуттор не признавал никаких препятствий.

Похищение Пеггама было спасением Фредерика Биорна и его брата. Горе тем, кто осмелится мешать в этом Гуттору! Спасение Ольдгама являлось теперь делом второстепенным. Узнать, где находится Безымянный остров, было далеко не так важно, как овладеть атаманом всего товарищества «Грабителей»:

Но когда прошел первый момент возбуждения, Гуттор взглянул на все это дело гораздо трезвее. Он сам понял, что столь спешно выработанный им план в сущности никуда не годится и что богатыря ожидает самая плачевная неудача.

Улица Оксфорд-Стрит, где находилась квартира Джошуа, была очень людным местом, одним из самых людных во всем Сити. Достаточно было адвокату или его клерку крикнуть из окна, чтобы сейчас же к ним на помощь сбежалась толпа, которая во всяком случае оказалась бы сильнее Гуттора, несмотря на всю его богатырскую силу. Таким образом, норрландцу приходилось отказаться от своего смелого замысла. Поручение товарищей оказывалось неисполнимым: похищение Пеггама не могло состояться в присутствии Джошуа и его секретаря.

Что же теперь делать?

Не попробовать ли подкупить адвоката?

Об этом нечего было думать после откровенного разговора давеча утром, когда Джошуа так обстоятельно изложил свой взгляд на сущность адвокатской практики. Очевидно, Джошуа считает Пеггама одним из своих клиентов и ни за какие миллионы не согласится предать его в руки врагов. У адвоката оказалась совесть — положим, своя собственная, адвокатская, но все-таки совесть…

С другой стороны — может быть, это была одна рисовка с целью увеличить себе цену? Может быть, адвокат не устоит, если ему набавить еще один миллион? Да, но если вдруг устоит? Ведь все дело будет испорчено, когда Гуттор выскажется перед ним откровенно, а в ответ получит решительный отказ…

Несчастный Гуттор испытывал настоящее мучение. Он уже рассчитывал, что вот-вот сейчас освободит обоих Биорнов — и вдруг все его надежды разлетелись прахом. На беду ему и посоветоваться было не с кем: ни Билля, ни Грундвига не было с ним.

Неужели ему придется слушать голос Пеггама, знать, что бандит тут, за стенкой, — и ничего, решительно ничего не предпринять? Нет, это немыслимо, это свыше его сил. Он не вытерпит, он сделает что-нибудь.

Время шло быстро, а несчастный Гуттор все еще ничего не мог придумать.

Машинально встал он со стула, на котором сидел, и подошел к дверям кабинета. Ему безотчетно хотелось взглянуть, что за человек секретарь мистера Ватерпуффа, чтобы потом решить, стоит ли вступать с ним в разговор. После минутного колебания он отворил дверь, за которою оказалась опущенная толстая портьера; обе половины портьеры соединялись неплотно, так что между ними была щель. Сквозь эту щель Гуттор увидел, что клерк поспешно прячет какой-то лист бумаги, на котором он что-то писал. Услыхав шум, произведенный Гуттором, клерк подумал, что вернулся его патрон, но потом, не слыша больше ничего, так как богатырь остановился и притих, он снова принялся за свою работу. Это был мужчина лет сорока, с первого взгляда — тип канцелярского чиновника, вроде Ольдгама, только одною ступенью повыше, что и немудрено, так как Ольдгам был клерком провинциальным, а этот столичным. Но при более внимательном разглядывании лицо его поражало выражением крайнего зверства во всех чертах. Что-то холодно-хищное и злобное светилось в его кошачьих глазах с зеленым отливом, а рот с огромными выдающимися челюстями кривился в отвратительную улыбку… Но странно, в спокойном состоянии лицо клерка ничего не выражало, кроме беспечности и простоты, так что Джошуа, знавший мистера Перси только под этою маской, часто говаривал про него:

— О, что касается Перси, то ему, бедненькому, пороха не выдумать.

Но в этом почтенный солиситор глубоко заблуждался.

Перси был вовсе не такой простак, каким он его считал. Джошуа даже и не догадывался, что его клерк был правою рукою Пеггама, который и нашел ему это место, желая иметь своего человека при адвокате, которому поручались все служебные дела «Грабителей». Пеггам очень любил Перси и не имел от него никаких тайн. Вообще замечено, что самые закоренелые злодеи не могут обходиться без того, чтобы не иметь хоть кого-нибудь своим поверенным. Они чувствуют настоятельную потребность делиться с кем-нибудь своими злодеяниями, быть может, для того, чтобы хотя некоторую долю нравственной ответственности сложить на другого. Перси исполнял в Лондоне должность начальника тайной полиции «Грабителей». Его обязанностью было следить за действиями полиции законной и немедленно доносить Пеггаму обо всех мерах, какие принимались против преступного товарищества. После всякого нового преступления высшая администрация рассылала строгие циркуляры, начинались обыски и выслеживания и в конце концов кто-нибудь из «Грабителей» непременно бы попался, если бы Перси в качестве клерка Джошуа, имевший доступ во все канцелярии, вовремя не узнавал обо всех секретных распоряжениях и не давал о них знать кому следует. Таким образом Перси оказывался главною причиною той безнаказанности, которою пользовалась злодейская шайка.

Равным образом, когда кто-нибудь из «Грабителей» попадался в незначительном проступке, как, например, в буйстве, драке или пьянстве и его сажали в тюрьму, то тот же самый Перси хлопотал об его скорейшем освобождении, боясь, чтобы от слишком продолжительного пребывания в тюрьме узник не почувствовал прилива откровенности и не проболтался как-нибудь товарищам по заключению.

Отношения между Пеггамом и Перси были какие-то странные. Пеггам любил Перси настолько, насколько был способен кого-нибудь любить, и смотрел на него, как на сына. Перси, наоборот, не питал к нотариусу ни малейшей привязанности и смотрел на него исключительно как на человека, через которого он получает свою выгоду. Правда, Перси десять лет служил товариществу верой и правдой, не жалея ни времени, ни сил, но в то же время он постоянно думал о той минуте, когда ему выплатят хороший куш и когда он распростится со всею шайкой. Пеггам обещался заплатить клерку по истечении десяти лет сто тысяч фунтов стерлингов за труды. Эти десять лет прошли, и Перси потребовал от Пеггама условленную сумму. Но старый хитрец понимал, что как только эта сумма будет выплачена, Перси сейчас же бросит службу. Между тем чичестерскому нотариусу не хотелось лишиться друга и сотрудника, которого никем уже нельзя было заменить. Поэтому начальник «Грабителей» на все просьбы клерка отмалчивался или увиливал, рассчитывая протянуть время и заключить с Перси новый контракт по крайней мере еще лет на пять.

Но Перси стоял на своем и не шел ни на какие сделки.

— Вы сами эту сумму мне обещали, — говорил он, — и не можете утверждать, что она слишком велика. За десять лет своей службы я доставил вам более пятидесяти дел, которые принесли вам неисчислимые выгоды. Уже одно последнее дело, именно операция с адмиралом Коллингвудом, доставило вам половину того, что я с вас требую. Можно даже сказать, что за последнее дело вы два раза получили гонорар, так как я же опять-таки вас предупредил о том, что Надод собирается бежать с вашими деньгами в Америку.

— Я не о цифре говорю, — сказал Пеггам, — мне только жаль с тобою расстаться. Ты мне раздираешь сердце, Перси…

Ведь я всегда любил тебя, как сына…

— Уговор лучше денег, — холодно возразил клерк. — Вы дали обязательство и должны его исполнить… Что же касается до того, что я будто бы раздираю вам сердце, то это, позвольте вам сказать, одни глупости. Как я могу раздирать то, чего у вас нет? Когда вас после смерти выпотрошат, то в груди у вас, вместо сердца, окажется мешок с деньгами… Но довольно об этих пустяках. Десять лет прошло. Я свою обязанность исполнил, исполняй же и ты свое, старик. Выкладывай деньги.

Грубый тон Перси нисколько не оскорбил Пеггама, который взглянул на это как на детский каприз. Клерк, очевидно, вымещал на нотариусе свое подчиненное положение у Джошуа и частые выговоры, которые не скупился ему делать почтенный солиситор. Перси ни за что не стал бы служить у Джошуа, если бы не та громадная выгода, которую извлекали из этой службы «Грабители».

— Ну, послушай, мой милый, — отвечал Пеггам, — подожди еще пять лет. Это уж будет последний срок, и тогда я выплачу тебе двойную сумму.

— Нет, нет, старик, нельзя! Уж ты и не проси лучше. Мне хочется, наконец, пожить как следует, попользоваться жизнью. Года мои уходят, я не могу дольше ждать. Все, что я могу для тебя сделать…

— А именно? — спросил старик, глаза которого блеснули радостью, и лицо озарилось довольной улыбкой.

— Это подождать двадцать четыре часа.

Улыбка негодяя заменилась выражением глубокой печали. Перси был единственным человеком, которого Пеггам любил, думая, что и тот ему платит взаимностью. Каково же было ему теперь убедиться, что этой взаимности нет и никогда не было.

— Ты все шутишь.

— Нисколько не шучу. Я уже веду переговоры о покупке одного большого барского имения в графстве Варвик. Предварительное условие уже подписано, и не позднее четырех часов завтрашнего дня я должен иметь в своих руках сто тысяч фунтов стерлингов, в противном случае…

Клерк не договорил, но сделал угрожающий жест.

— Договаривай, — сказал нотариус. — Ты решился меня убить, не так ли?

— Нет, я до тебя пальцем не дотронусь, потому что вовсе не желаю за это попасть в руки палача. Но знай, что если завтра я не получу от тебя денег, то вынужден буду прибегнуть к различным способам для того, чтобы добыть их в другом месте.

— Могу знать, какой это способ?

— Не способ, а способы. Их целых два. Какие они — я тебе не скажу. Это не твое дело.

С этими словами Перси и Пеггам расстались.

Разговор происходил накануне того дня, когда Гуттор отправился к адвокату на квартиру. Пеггам должен был прийти опять для решительного свидания с Перси. До его прихода оставалось полчаса.

Внимательно рассмотрев клерка через щелку портьеры, Гуттор пришел к заключению, что этого человека легко будет купить деньгами, и машинально поднес руку к боковому карману, где у него лежала книжка чеков на банковский дом братьев Беринг. Собственно говоря, это не были чеки в том смысле, как мы их теперь понимаем. До теперешних чеков, подписываемых обладателем чековой книжки, тогда еще не додумались. Старинные чеки были просто векселя или квитанции на предъявителя, каждый стоимостью в известную, заранее обозначенную в нем сумму.

Гуттор решился войти в кабинет и заговорить с клерком, но вдруг по всему дому прозвучал громкий и резкий звонок.

— Вдруг это Пеггам! — подумал с ужасом богатырь, не успевший исполнить свое намерение.

— Здравствуй, Перси, — сказал вошедший голосом, дребезжащим, как надтреснутый звонок.

— Здравствуй, Пеггам, — отозвался клерк. — Ты пришел раньше, чем обещал.

Гуттор почувствовал дрожь… Увы! Это действительно был Пеггам. Теперь нечего было и думать о том, чтобы похитить его.

— Боже, просвети меня! Боже, наставь меня, укажи, что мне делать! — прошептал богатырь, сердце которого так и колотилось в груди. — Имею ли право убивать человека, неповинного в злодействах, совершенных Пеггамом? Имею ли я право сделать это, чтобы овладеть злодеем?

Войти в комнату, схватить Пеггама и ударом кулака уложить клерка было бы для Гуттора самым легким делом. В эту решительную минуту он ясно представил себе Фредерика и Эдмунда Биорнов закованными в цепи — и рванулся было в кабинет.

Но вдруг богатырь услыхал странные слова, поразившие его слух и взволновавшие душу. Он остановился и прислушался.

Пеггам нетерпеливым тоном возражал клерку на какие-то сказанные тем слова:

— Ах, ты все о своем!.. Мне, право, некогда сегодня толковать об этом… И что ты беспокоишься? В конце концов мы всегда с тобой сговоримся…

Участь клерка была решена: Гуттор убедился, что он сообщник Пеггама, и уже хотел окончательно войти в кабинет, как вдруг до ушей его долетел ответ Перси.

— Напрасно ты, Пеггам, издеваешься надо мной, — говорил клерк. — Смотри, не пришлось бы тебе раскаяться. Взгляни на эти часы. В четыре часа пять минут, если ты не заплатишь мне ста тысяч фунтов, будет уже поздно.

— Есть мне когда заниматься этим, как же! Как будто у меня только и дела, что ты да счеты с тобой!.. Ты, стало быть, не знаешь, что полиция арестовала моего клерка Ольдгама, без которого я совершенно не могу обойтись в Чичестере?

— Ну что ж такое? Джошуа устроит его побег. Не ты ли сам писал сегодня об этом солиситору? Но это меня нисколько не касается. Я хочу покончить с тобой, а чтобы ты не говорил, что я поступаю предательски, потрудись узнать, какими способами я надеюсь добыть нужную мне сумму. Первый способ состоит в следующем: совет ольдерменов и лордмер обещали пятьдесят тысяч фунтов тому, кто выдаст властям начальника «Грабителей», хотя бы доносчик и сам был соучастником преступного товарищества. Суперинтендант полиции обещал двадцать пять тысяч, а разные лондонские корпорации еще тридцать тысяч в общей сложности. Таким образом я могу получить даже больше того, что мне нужно, на целых пять тысяч.

Пеггам бросился в кресло, откинулся на спинку его и громко захохотал.

— Ох, уморил! Так ты собрался на меня доносить?.. Нет, я в жизни своей не слыхал ничего смешнее… Ох, батюшки!..

Он разом прекратил хохот, сухо и нервно встал, нахмурил брови и взглянул на Перси тем грозным взглядом, который так властно действовал на всех «Грабителей».

— Дурак! Жалкий дурак! — произнес он голосом, дрожавшим от гнева. — Ты забываешь, что я держу в своих руках честь нескольких десятков знатных фамилий Англии, и что, как только ты рот раскроешь, на тебя наденут смирительную рубашку и посадят в Бедлам, где ты сгниешь. Ну, мой милый, какой же твой второй способ? — продолжал Пеггам, меняя грозный тон на иронический. — Интересно узнать. Если он так же остроумен, как и первый, то это делает честь твоему уму, твоей изобретательности.

Легко себе представить, с каким жгучим интересом слушал Гуттор эту беседу двух негодяев.

Перси позеленел. Лицо его приняло такое свирепое выражение, что всякий, кроме Пеггама, мог бы прийти в ужас…

— Ты молчишь, дружочек? — продолжал иронизировать чичестерский нотариус. — Ну, так, стало быть, я и разговор покончу. Вот мое последнее слово: ты будешь служить мне еще пять лет и получишь обещанную тебе плату, после чего можешь уходить на все четыре стороны. И знай, что ничто в мире не заставит меня переменить это решение.

— Берегись, Пеггам! — вскричал шипящим голосом Перси. — Берегись, не доводи меня до крайности! Выслушай меня в свою очередь: между твоими врагами есть такие, которым стоит только шепнуть словечко… Например, я могу сказать лорду Винчестеру: «Хотите отомстить убийцам вашего отца, зарезанного в постели?..» Или леди Лонгсдэль: «Хотите отомстить за смерть вашего мужа, отца ваших детей, погибшего в ужасных муках?.. Дайте мне сто тысяч фунтов — и я вам выдам убийцу».

— Это все? — спросил Пеггам, иронически посмеиваясь.

— Нет, негодяй, не все, потому что есть люди, которые с удовольствием заплатят и еще дороже!

Перси, сильно жестикулируя, встал между дверью и своим собеседником.

— Что же это? Ты где встал? — спросил атаман «Грабителей». — Уж не думаешь ли ты загородить мне выход?

— Неужели ты думаешь, старый злодей, — продолжал, не слушая его, Перси, — неужели ты думаешь, что если я явлюсь к Эрику Биорну и скажу ему: «Хотите отомстить за смерть вашей сестры Леоноры и ее детей, утопленных в море?

Хотите освободить своих братьев из плена? Дайте мне двести тысяч соверенов, и я выдам вам виновника этих злодейств…»

Перси не договорил.

— Принимаю! — раздался вдруг за портьерой громкий зычный голос.

Портьера раздвинулась, и в дверях появился Гуттор, сверкая взглядом и внушая невольный трепет своею могучей фигурой.

Из груди Пеггама вырвался хриплый крик ярости. Негодяй хотел бежать, но богатырь схватил его за горло и, обращаясь к Перси, который сам стоял ни жив ни мертв, сказал ему:

— Я вам даю двести тысяч фунтов стерлингов, сколько вы просили… Этот человек мой?

— Ваш, — пролепетал почти бессознательно Перси.

— Негодяй! — взревел Пеггам. — Ты мне дорого за это заплатишь!

Больше ему не дали произнести ни слова. Гуттор заткнул ему рот, завернул его в ковер и побежал вон из комнаты.

В дверях он обернулся и торопливо сказал клерку, растерянно стоявшему посреди кабинета:

— Нужно торопиться… Через полчаса я вернусь и заплачу вам условленную сумму.

Смеркалось. Время дня было самое благоприятное для похищения. Гуттор в несколько прыжков добежал до лодки, открыл люк, снял с пленника ковер и сунул Пеггама под палубу. Заперев затем люк на ключ, богатырь спокойно вернулся в квартиру Джошуа, который еще не возвращался.

Богатырь застал Перси погруженным в задумчивость. Несчастный клерк, получив плату за свою измену, не обнаружил ни малейшего восторга. Страх заглушал в нем ту радость, которую он почувствовал бы при других обстоятельствах.

Во время кратковременной отлучки Гуттора он успел сообразить, что Пеггам в тот же вечер освободит своих пленников в обмен на собственную свободу и вместе с тем жестоко отомстит своему предателю. Он не был даже уверен в том, что ему придется провести ночь у себя в постели. Пеггам, конечно, знает, что контора братьев Беринг уже заперта и, разумеется, примет меры, чтобы Перси не получил на другой день оттуда двести тысяч соверенов по чеку, выданному Гуттором, и не уехал из Англии.

— За себя вы отомстили, — сказал он богатырю, — но меня погубили.

— Это как? — удивился Гуттор.

— Ведь вы, разумеется, хлопотали ради того, чтобы освободить герцога Норрландского и его брата?

— Ну, конечно.

— Разве вы не знаете, что вам удастся достигнуть своей цели лишь ценою освобождения Пеггама?

— Отлично знаю.

— Стало быть, я прав, называя себя погибшим человеком. Как только злодей будет освобожден, он первым делом примется за меня, и уже, конечно, мне от него не спрятаться.

— В таком случае бегите… Уезжайте сейчас же из Лондона, только не во Францию через Дувр, а в Голландию через Шотландию. В Нидерландах любой банкир разменяет вам наш чек.

— Благодарю вас, вы подали мне отличную мысль. У меня просто голова закружилась… Если мне удастся спастись, то этим я вам буду обязан… Хорошо. Я уеду сейчас же, как только вернется мой патрон.

Между тем стемнело совершенно, и Джошуа не заставил себя ждать.

Адвокату не стоило ни малейшего труда подкупить тюремщика. Пять тысяч фунтов стерлингов сделали свое дело. Мистер Торнбулль объявил, что он закроет глаза и ни во что не будет вмешиваться. Друзьям Ольдгама оставалось только придумать средство украсть его из тюрьмы.

Джошуа был необыкновенно изобретателен. Он сейчас же купил большую плетеную корзину, в которую наложил всевозможных съестных припасов и лакомств. Гуттор должен был с этой корзиной отправиться в Тауэр и сказать, что он принес узнику обед. Тюремщик должен был беспрепятственно впустить его, а на обратном пути богатырь должен был унести в этой корзине похищенного Ольдгама.

Все устроилось как по писаному. Гуттор, явившись в камеру Ольдгама, вынул из корзины принесенные яства. Только что узник собрался было их отведать, богатырь деликатно обхватил его поперек, сунул в корзину и пошел с нею вон из тюрьмы. Благополучно пройдя в воротах мимо самого смотрителя, разговаривавшего там с несколькими чиновниками, он крупными шагами направился к своей лодке, которая затем быстро доплыла до брига «Олаф».

Нечего и говорить о том, с каким восторгом встретили своего друга Грундвиг и Билль.

В исходе одиннадцатого часа ночи через Саутварк вдоль набережной Темзы двигался отряд в полсотни человек. Дойдя до сходни N 38б он остановился, и в темноте прозвучал громкий голос, гулко прокатившийся над водой:

— Эй!.. Бриг «Олаф»! Эй!..

— Кто идет? — отозвались с корабля.

— Биорн и Норрланд! — отвечал прежний голос тем самым тоном, каким, бывало, сподвижники Роллона и Сигурда в пылу сражения бросали в воздух этот военный клич.

От брига отделилась лодка. В темноте послышался равномерный плеск весел.

— Причаливай! — раздался несколько дрогнувший голос Билля.

Спустя несколько секунд Грундвиг, Гуттор и молодой капитан покрывали поцелуями и слезами руки Фредерика и Эдмунда.

— Обнимите нас, верные, храбрые друзья! — вскричал ли братья Биорны — и в течение нескольких долгих минут пятеро мужчин нежно обнимались и целовались.

В нескольких шагах, на берегу, стоял человек и скрестив руки на груди, молча наблюдал эту трогательную сцену.

Это был Пеггам, получивший свободу одновременно с Биорнами и их сподвижниками.

Когда лодка снова отъехала от берега, возвращаясь к кораблю, с берега вслед ей раздался голос:

— Ну, смотри же, Фредерик Биорн! Теперь между нами война не на живот, а на смерть!

Герцог презрительно промолчал, но Гуттор вспыхнул, вскочил на ноги и крикнул с лодки своим могучим голосом:

— Принимаем твой вызов, Пеггам! Да, это верно, между нами война не на живот, а на смерть! Мы до тех пор не успокоимся, покуда не разрушим до основания твоего притона, а тебя самого не отдадим на съедение хищным птицам!

Два дня спустя после этих событий в подземелье одного дома в Блэкфрайярсе происходила ужасная сцена.

В этом доме останавливался Пеггам, когда приезжал в Лондон.

В этот день бандит пригласил к себе четыреста или пятьсот человек «Грабителей» для суда и казни над изменником.

Перед тем во все концы Англии были разосланы шпионы для поимки Перси. Несчастного клерка отыскали в Глазго в одной гостинице ночью, во время сна, схватили его и привезли в Лондон.

Тщетно он пытался спасти свою жизнь, унижаясь перед своим бывшим другом: нотариуса не могли смягчить никакие мольбы. Прежняя любовь Пеггама к Перси превратилась в неумолимую ненависть. Над изменником был произнесен грозный приговор и тут же исполнен. Несчастному вырвали язык посредством раскаленных добела щипцов, потом зарыли его живого в землю по самые плечи и оставили в таком виде в вонючем сыром подземелье, имевшем сообщение с клоаками Сити.

Несмотря на полученное жестокое увечье, несчастный с упорством цеплялся за свою жалкую жизнь.

Он думал о тех миллионах, которых добивался всю жизнь и которые он перед отъездом спрятал в безопасное место у одного лондонского банкира. Он получил много золота, получил возможность роскошно жить — и вдруг в эту самую минуту ему грозит смерть!.. Нет, он не хочет умирать и не умрет. Для чего же и воля дана человеку, как не на то, чтобы преодолевать все препятствия? Разве сама судьба не на стороне Перси? Ведь тот разбойник, которому было поручено вырвать у него язык, ограничился лишь тем, что оторвал щипцами один лишь кончик, так что кровотечение было не слишком сильно, и рана уже успела засохнуть и затянуться… Нет, он не умрет! Разве можно умереть, имея в кармане пять миллионов франков? Он не только не умрет, он даже отомстит… О, как сладко будет для него мщение, когда он выберется из этого подвала!

Несчастный Перси пришел в такое возбуждение, что даже перестал чувствовать боль.

Падая в яму, в которую его бросили, он инстинктивно прижал руки к груди и только теперь понял, какую услугу оказал ему инстинкт. Если бы он держал руки вдоль тела, они были бы у него не свободны после того, как разбойники яму засыпали землею и утрамбовали, следовательно, в этом случае он совершенно не мог бы выбраться. Действуя руками, он (хотя движения его были крайне стеснены) все-таки понемногу разрыхлял землю около себя… О, если ему удастся высвободить руки, он будет спасен! Только бы ему это удалось!

Поддерживаемый такою надеждой, он, насколько мог, продолжал шевелить локтями, чувствуя при этом, что земля вокруг него несколько разрыхляется и поддается… Так прошло около часа, может быть и больше.

Вдруг Перси услыхал вдали смутный негромкий гул, как будто где-то что-то катилось. Это его обеспокоило. Гул приближался и становился слышнее… Несчастный прислушался и догадался, в чем дело. От страха у него волосы стали дыбом, на лбу выступил холодный пот…

Близко-близко послышались тонкий писк и топот маленьких ног, как будто мчался отряд лиллипутской кавалерии.

То были крысы подземных клоак Сити, наводнявшие погреб, в котором находился Перси.

Они собрались и начали бегать вокруг головы несчастного, не смея подойти близко к такому необыкновенному, странному для них предмету. Но мало-помалу крысы подбегали все ближе и ближе; те, что посмелее, даже стали обнюхивать голову Перси; несчастный временами чувствовал, как к его щекам прикасается их мягкая шкурка. Вместе с тем от стаи грызунов распространялся отвратительный специфический запах.

Ужас, отвращение, страх быть съеденным заживо удесятерили силы несчастного. Он сделал плечами и руками отчаянное нечеловеческое усилие… Он отдавал из себя все, что мог дать; если это не приведет ни к чему — он погиб. В темноте сверкали тысячи маленьких точек — крысиных глаз, слышалось щелканье острых зубов… Перси натуживался, напрягал все свои силы. Глаза его вышли из орбит, виски стучали от страшного прилива крови… О, ужас! Одна из крыс схватила его зубами за ухо…

Но в это самое время насыпанная земля подалась и с шумом посыпалась, освободив грудь и руки несчастного Перси. Испуганные крысы разбежались и очистили от своего присутствия подвал.

Перси вытянул вперед руки, стараясь нащупать какой-нибудь камень, при помощи которого можно бы было скорее докончить начатую работу. О, радость! Под руку ему попалась небольшая лопата, брошенная одним из тех, которые наполняли яму землей. Дело пошло тогда быстро. Держа лопату вертикально перед собою, Перси усердно разрывал землю, которая подавалась легко, так как была только что насыпана. Вскоре он был уже на ногах и вооружившись лопатой, медленно всходил по каменной лестнице, которая вела из подземелья в нижний этаж.

Лицо Перси было искажено злобой и ненавистью. Если бы бандит ночевал дома, месть клерка настигла бы его тут же немедленно. Однако Пеггама не было не только в доме, но даже и в Лондоне: начальник «Грабителей» отлучился куда-то по важному делу.

Обежав босиком весь дом, Перси убедился, что там нет ни души. Тогда он рискнул зажечь лампу и, несмотря на страшную боль в ране, принялся подробно осматривать обстановку дома.

Во всех комнатах заметен был страшнейший беспорядок. Видно было, что обитатели поспешно собрали и уложили все вещи и куда-то исчезли. В доме оставалась только мебель.

— Он уехал куда-то и, должно быть, надолго, — решил Перси. — Как знать, вернется ли он сюда?

Он направился к стене гостиной, где однажды, в отсутствие Пеггама, сам устроил потайную нишу. Открыв нишу, он достал оттуда сверток пергамента, на котором была сделана надпись: «Морская карта Безымянного острова».

— Вот орудие моей власти, — сказал он с кровожадной улыбкой. Ни разу, даже в пору самой тесной дружбы между ними, Пеггам не согласился показать своему помощнику этот важный документ, без которого нельзя было отыскать в тумане Ледовитого моря таинственное убежище, основанное чичестерским нотариусом для «Грабителей». Однажды Перси, приехав к Пеггаму по делам в Чичестер, сидел с ним в его кабинете и беседовал. Вдруг нотариус вышел на несколько минут в соседнюю комнату, оставив клерка одного. Перси воспользовался этим и похитил портфель, в котором находилась одна из карт, начерченных для руководства капитанам принадлежавших товариществу кораблей. Пеггам, если бы узнал, ни за что бы не простил ему этого воровства, поэтому Перси спрятал карту в такое место, где ее никто не мог найти.

Для чего Перси сделал это? Неужели у него тогда явилось предчувствие, что карта Безымянного острова впоследствии пригодится ему? Пеггам дорожил таинственностью своего острова даже более, чем своими миллионами. Судя по всему, что Перси от него слышал по этому поводу, Безымянный остров представлял одно из удивительнейших чудес мира.

Ни один мореплаватель ни разу еще не подходил к нему и не мог подойти: сама природа, путем удивительного феномена, позаботилась скрыть остров от нескромных глаз. Пеггам говаривал в минуты откровенности:

— Мне бы следовало назвать этот остров не Безымянным, а Невидимым.

Однажды Перси выразил удивление, каким это образом может существовать невидимый остров среди открытого моря. Старик отвечал ему:

— А разве звезды не бывают невидимы днем? Я знаю, что ты мне скажешь: звезд днем не видно потому, что их свет тонет в более ярком и сильном свете солнца, но ничего подобного не может случиться с частицею земли среди океана. Но ведь я и не говорю, что это именно так; я делаю только сравнение, я указываю на то, что в природе некоторые тела могут быть невидимы по причине того или иного феномена.

Перси возразил:

— Все это прекрасно, но ваше сравнение не выдерживает критики: то — небо и звезды, а то — море и остров… Это вещи разные.

Старик разгорячился.

— Глупый ты юноша, больше ничего. Я вовсе не сравниваю свой остров со звездою, небо с морем и отнюдь не утверждаю, что остров невидим по тем же причинам, по каким бывают невидимы звезды. Нет, разумеется, тут причины другие, но результат одинаковый. Тысячи кораблей проходят мимо моего острова и ни один еще не заметил его. Все, напротив, с ужасом бегут подальше от тех вод, и только разве безумец или самоубийца, идущий на добровольную смерть, рискнет пуститься в опасные водовороты, которые там клокочут…

В этот день Перси искренно подумал, что старик выживает из ума. Но впоследствии, поговорив с капитанами, которые давали ему таинственно уклончивые ответы, он убедился, что невидимый остров действительно существует и представляет среди туманов Севера какое-то волшебное убежище, охраняемое гениями бурь, описанными в сочинениях поэтов, воспевших эдд и валькирий.

Тогда-то Перси и похитил у Пеггама карту острова, замыслив воспользоваться ею при первом удобном случае. До сих пор это смутное намерение оставалось одним намерением и дальше не шло, но теперь у клерка явилась жажда мести, и эта карта могла оказать ему содействие.

Он задумал, во-первых, разрушить притон бандитов, а во-вторых, отомстить Пеггаму за свое увечье таким же точно истязанием, и точно так же бросить его в Блэкфрайярское подземелье на съедение крысам. Но для успеха задуманного предприятия нужно было заручиться содействием кого-нибудь из тех, кто уже бывал на Безымянном острове хотя бы один только раз. Тогда можно было явиться к герцогу Норрландскому и сказать ему:

— Соединим наши силы и нашу ненависть для мести общему врагу. Я доставлю вам возможность проникнуть в убежище подлеца Пеггама, чего бы вы никогда не достигли без моей помощи…

Нужный человек имелся у Перси под рукою в лице мистера Боба, который служил прежде в товариществе «Грабителей» капитаном корабля, но был лишен этого звания за беспросыпное пьянство, получив в вознаграждение трактир «Висельник»…

Только вот вопрос — согласится ли он?

Это было сомнительно, но не безнадежно.

Перси стоял в первом этаже дома и обдумывал все эти вопросы.

Вдруг стукнула входная дверь, выходившая на улицу.

То возвращался Пеггам. Осторожный старик, собиравшийся уехать из Англии на шести кораблях с шестьюстами бандитами, вдруг почувствовал какую-то странную тревогу и поспешно вернулся домой узнать, умер ли Перси.

Узнав походку нотариуса, Перси дико засмеялся, он находился в состоянии бешеного лихорадочного бреда.

— Ад или небо посылает его сюда? — подумал он. — Во всяком случае это очень кстати.

Он с удовольствием посмотрел на свои огромные мускулистые руки с костлявыми пальцами, похожими на крючья…

Затем, не погасив даже лампы, стоявшей на камине, бывший клерк адвоката Джошуа спрятался в маленькой уборной, оставив дверь туда отворенной настежь.

Пеггам, еще входя по лестнице, увидел в доме свет и чрезвычайно удивился.

«Неужели я забыл погасить лампу? — подумал он. — Нет, я помню, что погасил ее перед тем как уйти… Впрочем, я, быть может, и ошибаюсь, потому что дверь заперта на ключ. Я сам ее запер и, очевидно, ее никто после меня не отпирал. Наконец, в доме все тихо, ни малейшего шороха не слыхать… Как странно на меня действует эта тишина, а между тем что же в ней удивительного, если в доме никого нет и быть не может? Неужели я начинаю бояться? Но чего же?.. Ах, какое ребячество!»

Он стоял на лестнице и не входил.

Что побудило его сойти с корабля и вернуться в свой уединенный дом? Быть может, этому жестокому человеку хотелось полюбоваться на череп своего врага, обглоданный крысами? Быть может, ему хотелось послушать его предсмертные стоны?

В таком случае для чего же он в нерешимости остановился и не поднимается по лестнице? Неужели у него явилось предчувствие чего-нибудь дурного?

Он все стоял и, не двигаясь, прислушивался к тишине, которая казалась ему томительною.

Однако нельзя же было так оставаться. Нужно было идти или туда, или сюда. Самому Пеггаму показался, наконец, смешным этот беспричинный страх, и он крикнул громким, но слегка дрогнувшим голосом:

— Эй!.. Кто там есть?

Ответа, разумеется, не было.

Нотариус решительными шагами взошел по лестнице. Войдя в гостиную он в изумлении остановился, увидав открытую нишу, которую Перси позабыл закрыть.

«Кто-то здесь был! — подумал он. — Об этой нише я до сих пор и понятия не имел. Очевидно, сюда приходил кто-нибудь из моих домашних, потому что посторонний человек не стал бы тут прятать ничего».

Он возвысил голос, стараясь сделать его твердым, несмотря на свое внутреннее волнение, и сказал:

— Пусть тот, кто спрятался в доме, немедленно покажется мне на глаза. Только с этим условием я прощу ему дерзкую выходку. Прятаться от меня все равно бесполезно. Я обыщу весь дом, и тогда спрятавшийся пусть уж пеняет на себя самого, я поступлю с ним, как с вором, забравшимся ночью в чужое жилище.

Несмотря на эту угрозу, в доме по-прежнему все было тихо.

Пеггам почувствовал настоящий ужас, тем более, что и сам не мог объяснить себе его причину.

Его нервы, обыкновенно такие крепкие, совершенно отказались теперь повиноваться его воле. Он тщетно боролся с охватившим его страхом и не мог его побороть. Обыкновенно он был так бесстрашен, а теперь боялся… Чего же? Зажженной лампы?

В другое время он даже внимания не обратил бы на такие пустяки. Уже один тот факт, что дверь осталась запертою, успокоил бы его на этот счет совершенно. Он преспокойно решил бы, что сам забыл погасить лампу и не стал бы терять времени на бесполезные рассуждения с самим собою и с голыми стенами.

Но у бандита было чутье. Он инстинктивно чуял беду, хотя разум отказывался объяснять, в чем она заключается. Ему чудилось что-то особенное в этой глубокой тишине; ему казалось, что она как бы предостерегает его: Берегись! Он близко.

Кто же этот он? Он — это олицетворение всевозможных опасностей… Однако, не мог же Пеггам целый век стоять перед открытой нишей, ничего не предпринимая. Если в доме кто-нибудь есть, надобно отыскать его и узнать, что он там делает.

Пеггам направился к уборной. Эта комната была так мала, что обыскать ее было всего легче.

Если бы кто-нибудь видел, какими робкими шагами крался нотариус Пеггам, то ни за что не поверил бы, что этот человек наводит трепет на Англию и на всю приморскую Европу.

Он просунул голову в дверь и, не входя, заглянул в комнату.

Но этого было достаточно.

Волосы у него на голове встали дыбом, глаза остановились…

Страшный крик вырвался из его груди.

Перед ним стоял Перси с искривленным ртом, с растрепанными волосами, с горящими глазами. Перед ним стоял так жестоко изувеченный им человек…

Пеггам инстинктивно попятился. Перси пошел на него, вытянув вперед свои сильные костлявые руки.

Каждый раз, как нотариус делал шаг назад, Перси делал шаг вперед, не торопясь и будучи уверен в своем мщении.

Таким образом они дошли до дверей. Атаман «Грабителей» рассчитывал убежать, но для этого ему пришлось бы повернуться спиной к своему врагу. Перси, разумеется, этим воспользуется… Поэтому Пеггам миновал дверь, по-прежнему пятясь задом. Перси следовал за ним, временами открывая рот, чем как бы приглашая нотариуса полюбоваться на дело рук своих. При этом он щелкал зубами, как голодный зверь, увидавший добычу.

На этот раз Пеггам имел полное основание бояться: перед ним был не человек, а какое-то неразумное существо, позабывшее обо всем, кроме своей ненависти и жажды мести.

Если бы атаман «Грабителей» совершенно поддался чувству страха и пустился бежать, он непременно бы погиб. Но он сообразил, что его противник ослабел от потери крови и что он, Пеггам, наверное, с ним сладит.

В этом он, впрочем, ошибался, не зная, что кровотечение у Перси было не так сильно и что лихорадочное возбуждение придавало клерку еще больше физической силы.

Призвав на помощь всю свою энергию, Пеггам остановился. Он прислонился к стене, решившись принять борьбу.

Дорого дал бы он в эту минуту за то, чтобы иметь хоть какое-нибудь оружие… Но, к сожалению, он никогда не носил с собой даже ножа, так как привык руководить другими и не действовал сам.

Видя, что его противник принимает бой, Перси радостно сверкнул глазами и с хриплым криком бросился на Пеггама, чтобы схватить его, но тот ловко увернулся, и Перси едва не упал, потеряв равновесие. С ловкостью и проворством, которых трудно было ожидать в его возрасте, Пеггам схватил своего противника за волосы и повалил его на землю. В один миг бросился он на сраженного клерка, наступив ему коленом на грудь, и вскричал:

— Что, приятель? Видишь ты теперь, что Пеггам еще достаточно силен, чтобы постоять за себя?

Странное дело: лицо Перси не выражало ни малейшего испуга. Глаза его по-прежнему сверкали ненавистью. Он лежал спокойно и нисколько не сопротивлялся Пеггаму.

Нотариус ошибочно понял эту неподвижность врага и самоуверенно продолжал:

— Ну, я вижу теперь, что ты человек рассудительный и понимаешь бесполезность дальнейшей борьбы. Хорошо. Со своей стороны я тоже докажу тебе, что я вовсе не так зол, как ты, вероятно, думаешь.

Старый бандит был так напуган, что у него явилась несвойственная ему склонность к милосердию. Кроме того, у него мелькнула в голове одна новая мысль, побуждавшая его идти с Перси на мировую.

— Ты видишь, — продолжал он, — что мне ничего не стоит тебя задушить, как собаку…

До этого времени Пеггам держал Перси за обе руки. Теперь он выпустил его руки, чтобы схватить противника за горло…

Сейчас же ему пришлось раскаяться в этом, но было уже поздно.

Длинные цепкие руки Перси схватили нотариуса за волосы… Пеггам только и успел сделать то же самое со своим противником.

Держа друг друга за волосы, сражающиеся перевели дух. Впрочем, можно было с уверенностью сказать, что победа достанется сильнейшему — то есть Перси.

Пеггам это понял, и легкий трепет потряс все его тело. Он даже не мог надеяться на чью-нибудь помощь. На корабле не знали, куда он ушел, и кроме того он сам же строго запретил своим подчиненным отлучаться.

— А! — сказал он своему противнику, — ты со мной поступил предательски. Ты воспользовался моим великодушием. Мне бы следовало остерегаться тебя… Ну, хорошо. Допустим, что ты пока сравнял наши шансы, но знай, что через десять минут сюда явятся мои люди (в этом хитрый старик безбожно лгал), и тогда тебе будет плохо. Выслушай же меня. Я сознаю свою вину перед тобой: я слишком погорячился, но ведь и ты поступил со мной гнусно, выдав меня норрландцам. Однако я согласился забыть прошедшее с условием, что и ты оставишь меня в покое и удалишься куда-нибудь жить на полученный тобою капитал. Сделай мне знак головою, что ты согласен, и я сейчас же выпущу тебя, даю тебе в этом слово, и позволю тебе уйти отсюда на все четыре стороны.

Речь старика не произвела желаемого действия. Перси не шевельнулся, продолжая держать врага под своим злобно горящим взглядом.

— Ты не отвечаешь? — продолжал нотариус, которым все сильнее и сильнее овладевал ужас. — Что же тебе еще надобно? Мы взаимно виноваты друг перед другом. Я предлагаю примирение на самом справедливом основании… А, понимаю, чего ты еще требуешь! Ты хочешь, чтобы я выплатил тебе обещанные сто тысяч… Но ведь я никогда и не отказывался платить, я только желал удержать тебя на службе еще пять лет… Ах, Перси, если бы ты знал, как я любил тебя!

Тон старого крокодила был плаксивый… Перси по-прежнему не шевелился. Тогда Пеггам окончательно потерялся. В глазах у него помутилось, он почувствовал, что погибает.

Холодная неумолимая решимость, которую он читал в глазах своего врага, наполняла его сердце ужасом. Пеггам замолчал, не находя больше слов.

Тогда он почувствовал, что Перси, крепко державший его за волосы, начинает мало-помалу притягивать к себе его голову. Чтобы упереться в землю, Пеггам должен был выпустить волосы Перси. Но даже и новая точка опоры не дала нотариусу никакого преимущества. Перси медленно, но неуклонно тащил его голову к своему лицу.

Вид клерка был ужасен, отвратителен. Его искаженное обезображенное лицо беззвучно смеялось кровожадным, диким смехом, кривившим его распухший окровавленный рот без языка. Зубы, острые и крепкие, как у волка, сверкали белизной и казались Пеггаму зубами акулы или тигра. Из груди Перси вырывались какие-то шипящие звуки, похожие на змеиный свист. Все это отнимало у Пеггама последние силы…

Негодяй погибал. Еще несколько минут — и он получит жестокое возмездие за все совершенные им бесчисленные злодейства…

Его руки беспомощно опустились. Он отчаянно вскрикнул в смертельной тоске.

Зубы Перси с неистовою жадностью вонзились в трепещущее тело врага.

А вдали, на берегу Темзы, какой-то запоздалый прохожий пел веселую балладу Вайнленда. Это составляло невообразимо резкий контраст с тем, что происходило в доме чичестерского нотариуса.

Всю ночь адмирал Коллингвуд, пожираемый нетерпением, ходил по палубе готового к отплытию корабля. С ним был Красноглазый, который тоже никак не мог понять, отчего это Пеггам так долго не приходит.

Когда адмирал узнал, что его едва не похитили, он понял, что герцогу Норрландскому известно его преступление и что герцог никогда его не простит. Вследствие этого он охотно согласился помочь «Грабителям», чтобы раз и навсегда отделаться от опасного врага.

На лучших кораблях, принадлежавших преступному товариществу, собрали самых смелых и надежных бандитов и решили плыть как можно скорее в Розольфсе, чтобы прибыть туда раньше герцога Норрландского. Замок охраняла тогда лишь ничтожная горсть воинов с молодым Эриком во главе. Взяв замок, бандиты рассчитывали устроить засаду и таким образом поймать герцога и его брата Эдмунда.

Имея в виду покончить со своими вечными опасениями, адмирал-преступник отбросил всякую щепетильность и окончательно вступил в товарищество «Грабителей», приняв непосредственное участие в пиратской экспедиции. С этой целью он выхлопотал себе продолжительный отпуск, сказав, будто едет путешествовать.

Взошло солнце, настало утро, а между тем о Пеггаме не было ни слуху ни духу.

Надод и адмирал начали серьезно беспокоиться.

— Должно быть, старая лисица попалась в капкан, — сказал Красноглазый.

— По крайней мере я только этим и могу объяснить его отсутствие: ведь он же знает, что нужно спешить.

— Надобно пойти искать его, — отвечал Коллингвуд. — Я не могу долее оставаться в такой томительной неизвестности. У норрландцев слуги превосходные, чего доброго они узнают о нашем намерении и выйдут в море, чтобы поспеть в Розольфсе раньше нас.

Надод отправил отряд в двадцать человек на поиски Пеггама, а потом сам с Коллингвудом пошел в Блэкфрайярс.

Сойдя с корабля, который назывался «Север», они вышли на берег пониже Ламбета и, будучи слишком озабочены, даже и не заметили толпы матросов и праздно шатающихся, собравшейся около двух человек, заставляющих танцевать огромного белого медведя. Не заметили они и того, как один из вожаков медведя отделился от своего товарища и пустился за ними по следам, сделав товарищу знак.

Дойдя до дома Пеггама, они с удивлением увидали, что дверь отперта.

— По-моему, это нехороший признак, — сказал Надод.

— Войдем сперва и посмотрим, — отвечал Коллингвуд, входя в дом.

В доме была полнейшая тишина.

Надод и Коллингвуд окликнули еще раз, окликнули другой. Ответа не получили. В нижнем этаже не заметно было никаких особенных признаков, за исключением следов поспешного отъезда.

— Посмотрим наверху, — сказал адмирал.

Войдя в первую же комнату, они невольно вскрикнули: на камине стояла непотушенная лампа и горела среди белого дня.

— Это серьезный признак, — заметил Надод. — Должно быть, Пеггам после вчерашней казни опомнился и вернулся сюда.

— Вообще он очень неосторожен, ваш Пеггам, — сказал Коллингвуд. — Ну разве можно оставлять врага позади себя, не удостоверившись в его смерти?

— Вот поэтому-то он, вероятно, и возвратился сюда, — продолжал Надод.

— Разумеется, это он зажег лампу и потом забыл ее погасить.

— Но этим все-таки не объясняется его отсутствие в данную минуту.

— Это верно, и я даже…

Он вздрогнул и не договорил.

— Посмотрите! — вскричал он. — Посмотрите вот сюда… около окна…

В указанном направлении виднелось на паркете кровавое пятно.

— Кровь! — вскричал адмирал не в силах будучи подавить свое волнение.

— Кровь! Она еще свежая!.. Не прошло и двух часов, как она пролита!..

— Что такое здесь произошло? — задумчиво произнес Надод и тревожно оглянулся кругом.

Наклонившись, он поднял с пола пук рыжеватых, с сильной проседью волос.

— Ведь это волосы Пеггама, — сказал он, показывая пучок Коллингвуду.

— Тут была какая-то борьба, — заметил адмирал, — быть может, борьба на смерть.

— Сойдемте в подвал, — предложил Надод, у которого вдруг мелькнула догадка. — Быть может, там мы найдем объяснение.

Сердца обоих злодеев сильно бились, когда они спускались по узкой каменной лестнице в подземелье, где совершена была лютая казнь над несчастным Перси.

Войдя в подвал, Надод пошатнулся и едва не выронил из рук лампу.

Вырытая накануне яма была разрыта и пуста. Клерк Джошуа куда-то исчез.

— Не может быть, чтобы он выбрался отсюда сам, своими собственными усилиями! — вскричал Надод. — Но кто же это мог оказать ему поддержку?

— Слишком уж много было здесь народа давеча, — сентенциозно заметил адмирал. — Разве не могло найтись изменника в такой толпе?

— Я ручаюсь за всех, бывших здесь вчера с нами, — возразил Красноглазый.

— А между тем факт свидетельствует красноречиво. Если, как вы говорите, негодяй не мог убежать сам, то, стало быть, кто-нибудь из присутствующих здесь ему помог.

— Вы рассуждаете вполне логично, но все-таки я не допускаю измены со сторон наших. Тут были исключительно такие лица, семьи которых живут на Безымянном острове, следовательно, их преданность товариществу гарантирована вполне.

— Во всяком случае, часть тайны для нас объясняется: возвращаясь сюда ночью, Пеггам зажег лампу, но только что успел это сделать, как на него напали те, которые помогли Перси бежать. Пеггам сопротивлялся, получил рану

— и вот происхождение пятна на полу. Судя по количеству крови, рана была незначительна, так что Пеггам не умер, а унесен отсюда живым. Я положительно уверен, что он в настоящую минуту находится на одном из норрландских кораблей…

Это рассуждение адмирал закончил многозначительной фразой:

— Скоро ли наша очередь придет?

— Я нахожу, что вы правы, — задумчиво произнес Надод. — По всей вероятности, все произошло так, как вы говорите. Меня удивляет одно, почему Пеггам не убит в битве? Ведь он знает, что его ждет… Как мог он отдаться в руки врагов живым?

— Но что он жив — это несомненно, иначе убийцы оставили бы его тут. Зачем бы им уносить его труп?

— Гипотеза вполне правдоподобная, — согласился Красноглазый.

— Теперь нам остается только позаботиться о собственной нашей безопасности, а для этого самое лучшее — уехать немедленно из Лондона, да, пожалуй, и из Англии…

Этот разговор происходил в верхнем этаже, куда оба злодея поспешили вернуться, удостоверившись в побеге Перси.

— Я не разделяю вашего мнения, — сказал задумчиво адмирал.

— Вы ведь знаете Фредерика Биорна. От него нам нечего ждать пощады ни в каком случае. Зачем нам отказываться от нападения на Розольфсе? Это можно сделать и без Пеггама. Если вы уверены, что собранный вами отряд не откажется вам повиноваться.

— В повиновении-то я уверен, но все-таки об этом надо подумать… Я, право, не знаю еще, на что решиться…

В эту минуту в нижнем этаже дома раздался легкий стук, как будто ветер хлопнул незапертою дверью, но ни Надод, ни Коллингвуд не слыхали этого, поглощенные своим разговором.

— Как! Вы колеблетесь? — вскричал Коллингвуд. — Неужели вы не чувствуете, до какой степени тяжело и невыносимо наше положение? Неужели вам не случалось ни разу задаться вопросом: «А что со мною будет?» Ложиться вечером спать, не зная, придется ли утром проснуться в собственной постели, не пить и не есть без того, чтобы не подумать: «А вдруг мне подсыпали чего-нибудь наркотического?» Согласитесь, что ведь это ужасно… Не знаю, как вы на это смотрите, но мне надоело жить такою жизнью. Я не могу… Уж лучше смерть… едемте же немедленно, потому что я нигде не чувствую себя в безопасности…

— Хорошо. Будь по-вашему. Мы отправимся в Розольфсе, и так как кровь требует крови, то мы пойдем до конца. До тех пор, пока норрландцы не будут истреблены до последнего человека, мы не положим оружия…

— В добрый час! — вскричал адмирал. — Вот это называется быть мужчиной.

С этими словами он пошел было к дверям, но Надод остановил его жестом.

— Пожалуйста, повремените еще одну минуту. Я велел своим сыщикам прийти сюда и сообщить мне о результате их поисков. Они скоро придут, я уверен в их аккуратности… Слышите? По лестнице кто-то поднимается… Наверное, это они.

В дверях показались два человека, смуглые и черноволосые, как цыгане. Они остановились с заискивающим выражением лица и низко, почтительно поклонились.

Надод смертельно побледнел. Вообще, нервы злодеев были до такой степени натянуты, что самое незначительное происшествие принимало в их глазах необычайные размеры.

— Что вам нужно? Как вы смели войти сюда без позволения? — спросил Коллингвуд.

— Ваше сиятельство, — отвечал один из цыган, с самым ужасным акцентом, так что адмирал насилу мог понять слова. — Не извольте гневаться. Мы пришли сюда показать, как работает друг Фриц. Старый джентльмен хотел купить Фрица, чтобы забавлять экипаж.

— Чего от нас нужно этому дикарю? Какой такой друг Фриц, которого он предлагает нам купить? В Англии людей не покупают. Вот тебе полкроны, приятель, и уходи отсюда, не мешай нам.

— Друг Фриц, ваше сиятельство, не человек. Мы сейчас покажем вашему сиятельству, что такое друг Фриц.

Цыган потянул веревку, обмотанную у него вокруг пояса, и подтащил к порогу двери огромного белого медведя, который зарычал довольно грозно, хотя и был в наморднике.

— Ну, друг Фриц, поклонись джентльмену! — сказал вожак.

Медведь начал кивать своей огромной головою направо и налево, но продолжал при этом громко рычать.

— Друг Фриц, поклонись другому джентльмену, — продолжал вожак.

Медведь опять покивал головою.

— Друг Фриц у нас очень вежлив, ваше сиятельство, — заметил вожак.

Надод и Коллингвуд рассмеялись. Страх их успел совершенно рассеяться.

— Неужели, Надод, наш Пеггам не шутя хотел купить этого ужасного зверя? — спросил Коллингвуд. — Скажите, вы этому верите?

— Я бы нисколько не удивился, — отвечал Красноглазый. — Старику приходили иногда в голову самые нелепые фантазии; я помню, он говорил мне, что собрал на своем острове коллекцию всевозможных животных со всех концов мира. Очень возможно, что он встретил этих цыган, и медведь ему понравился, так как зверь действительно замечательный…

— Именно так, ваше сиятельство, — подтвердил цыган, вслушиваясь в разговор. — Старый джентльмен видел работу друга Фрица, остался очень доволен и пожелал его купить… Ну, друг Фриц, потанцуй для джентльмена, покажи, какой ты мастер.

Медведь принялся танцевать на одном месте, оставаясь в амбразуре дверей.

— Теперь, друг Фриц, потанцуй для другого джентльмена.

Медведь повторил представление.

Другой цыган стоял сзади на лестнице в задумчиво-ленивой позе, свойственной этому беспечному и мечтательному племени.

— Теперь друг Фриц проглотит голову своего хозяина, — продолжал вожак,

— а потом выпустит ее, как только хозяин ему прикажет. Это будет очень забавно.

Цыган стал снимать с медведя намордник.

— Не смей снимать! — вскричал Коллингвуд.

Но уже было поздно: в один миг с медведя был снят не только намордник, но и ошейник. Почувствовав себя на свободе, гражданин полярных стран громко зарычал от радости и несколько раз раскрыл свою огромную пасть, как бы вознаграждая себя за долгое пребывание с запечатанною мордой.

— Ну, друг Фриц, позабавь джентльмена, проглоти голову своего хозяина.

Цыган заставил медведя встать на колени и сунул свою голову ему в пасть.

Голова поместилась там целиком.

Затем послышался глухой голос вожака, говорившего из пасти медведя.

— Ну, друг Фриц, возврати голову твоего хозяина.

Голова появилась на свет Божий, вся замоченная слюною зверя.

Медведь занял прежнее место в дверях, как будто нарочно заграждая кому-то вход и выход, и начал тихонько приплясывать, топчась на одном месте и поматывая своей чудовищной головой.

— Ну, однако, довольно, — сказал Коллингвуд. — Надевайте на медведя намордник и ошейник и уходите отсюда.

Произнеся эти слова нервно и раздражительно, адмирал бросил цыганам соверен в вознаграждение за их труд.

Надод стоял в задумчивости. Слыша, как около него то и дело произносили: «друг Фриц, друг Фриц», он старался припомнить, где он раньше слышал эту странную кличку. Она напоминала ему что-то знакомое, что-то виденное и пережитое, но что именно — он совершенно позабыл.

Время от времени он недоверчиво взглядывал в лицо цыгану, но ничего не мог прочесть в его бронзовых непроницаемых чертах.

Адмирал, теряя терпение, повторил свой приказ, и цыган, по-видимому, уже хотел покориться. По крайней мере он взял намордник и стал надевать его на друга Фрица, но вкусивший свободы медведь оказал сопротивление и глухо зарычал.

— Что это значит? — спросил адмирал, видя, что цыган собирается оставить медведя в покое.

— Друг Фриц не хочет намордника, а когда друг Фриц чего-нибудь не захочет, его трудно принудить…

— Так убирайтесь вы отсюда с вашим медведем! — вскричал Коллингвуд. — Скорей! Живо!

— Пойдем, друг Фриц, а то барин гневается, — сказал цыган, стараясь говорить самым нежным голосом.

Но друг Фриц даже ухом не повел. Ему, по-видимому, было хорошо и тут.

— Друг Фриц не хочет уходить, — плачевным тоном произнес цыган, — а когда друг Фриц чего-нибудь не хочет, его ничем не заставишь.

— Убирайся к черту со своим зверем, а не то я приму свои меры…

— О, друг Фриц не боится никаких мер. Когда он заупрямится, то уж никого не послушает.

— Да ты что же? Смеешься, что ли, надо мною?

— Я спрашивал друга Фрица, почему он не хочет уходить, и он ответил, что желает дождаться старого джентльмена.

— Нет, уж это слишком!.. Уберетесь вы отсюда или нет? — вскричал адмирал, подняв трость и подходя к цыгану.

— Если вы меня тронете, друг Фриц растерзает вас, — сказал цыган.

Решительный тон его подействовал на адмирала; Коллингвуд остановился.

— Прекрасно! — вскричал он вне себя от ярости. — Оставайся тут со своим медведем хоть до скончания века, а мы уйдем. Пустите нас!

Адмирал направился к двери. Надод — за ним.

Но и тут вышла неудача. Медведь, сидя в дверях на задних лапах, злобно зарычал и щелкнул зубами.

— Уйми его и вели посторониться! — приказал Коллингвуд вожаку.

Цыган дал такой ответ, от которого сцена превратилась в настоящую комедию.

— Друг Фриц очень вас любит, — сказал он, а кого друг Фриц любит, того желает видеть постоянно при себе.

— Стало быть, мы под арестом? — вскричал Коллингвуд, рассердясь до пены у рта.

— Нет, вы не под арестом, но другу Фрицу хочется посидеть с вами подольше.

— Наконец, всему же есть граница!.. Пропустишь ты нас или нет?

— Вы не пройдете, — решительным тоном произнес цыган, но в тоне его прозвучала легкая нотка раздражения, которой адмирал в своем гневе не расслышал, но которая поразила Надода.

— Не пройдем?.. Это почему?.. — спросил адмирал, стараясь по возможности сдерживаться.

— Потому что друг Фриц не хочет, — по-прежнему твердым тоном отвечал цыган.

— Постой же, негодяй! Я тебе покажу, как смеяться над нами!

И прежде, чем Надод успел его остановить, адмирал поднял трость и ударил цыгана по плечу.

Вся кровь бросилась в голову бродяге. Он хрипло вскрикнул и схватился за кинжал, торчавший за поясом. Лезвие сверкнуло — и Надод так и ждал, что оно вот-вот вонзится в грудь адмирала… Но нет, цыган сдержался, кинул на адмирала презрительный взгляд и спрятал кинжал в ножны.

Второй цыган во все продолжение этой сцены не сделал ни малейшего движения, но когда его товарищ убрал кинжал, он сказал ему по-норвежски:

— Отлично сделали, ваша светлость, что не убили этого негодяя своей рукой: слишком уж велика была бы для него честь.

Надод побледнел, пошатнулся и упал на пол.

Он понял все. Норвежский язык был его родной. Все для него объяснялось; он вспомнил, где видел друга Фрица; видел его на маленькой розольфской шхуне, которая спасла бриг «Ральф» от гибели в Мальстреме. Он понял все — и грозящая гибель предстала перед ним воочию.

Удар был так силен, что Красноглазый не выдержал его и свалился, как подкошенный.

Несмотря на собственное взволнованное состояние, Коллингвуд не потерялся и брызнул Надоду в лицо воды, полагая, что с ним просто обморок. Когда затем адмирал приподнял товарища, тот оперся на его плечо и сказал шепотом:

— Соберитесь с духом. Будьте мужчиной. Не показывайте вида… Поищем способ защититься или убежать… Это Биорны!

Несмотря на подготовление, заключавшееся в начале фразы, адмирал так был поражен, что с ним едва не сделался мозговой удар. Его спасла только новая мысль, молнией промелькнувшая в его голове: «Уж не бредит ли Надод?»

— Пойдемте, — сказал он Красноглазому. — На воздухе вы освежитесь и вам будет легче…

Он не успел договорить.

Надод с силою оттолкнул его и сказал:

— Взгляните!

Коллингвуд обернулся — и застыл от ужаса.

В трех шагах от него стоял человек, глядевший на него и на Надода с уничтожающим презрением.

Это был герцог Норрландский!

Розольфские корабли «Олаф», «Гаральд» и «Магнус» уже три недели как вышли из устья Темзы и на всех парусах шли в Розольфский фиорд, которого не видали более года. Радость матросов была безмерна. Они горели нетерпением поскорее увидать родину, которую любили всем сердцем, несмотря на ее суровую внешность и суровый климат. Вообще давно замечено, что особенною любовью к родине отличаются жители именно суровых стран, как будто борьба с природой усиливает патриотическое чувство. Норрландские моряки и сам герцог с удовольствием покидали лондонскую роскошь, готовясь променять ее на бури севера, на раздолье скога, покрытого следами белых медведей и оленьих стад.

Корабли шли уже вдоль северных берегов Норвегии, и при виде ее угрюмых скал и фиордов сердца матросов забились от радости, а лица просияли. Еще три дня — и корабль «Олаф» во главе всей эскадры первым вступит в Розольфский фиорд и в тот же вечер все три корабля бросят якорь в воду древней феодальной твердыни, в продолжение десяти веков укрывающей Биорнов и их несметное богатство.

Герцог и его брат разделяют общее веселье, потому что им удалось сдержать клятву. Убийцы Леоноры и его семьи, убийцы Гаральда и Олафа взяты в плен и находятся на розольфской эскадре, а так как Норрландское герцогство независимо и пользуется правом самостоятельного суда, то Коллингвуда и Надода будут судить там, где они совершали свои злодейства. Рука Биорна не обагрится их нечистой кровью: их осудит и накажет закон. В герцогстве еще действует старинный обычай, подтвержденный Хаккином III Кривым. Этот обычай гласит: «Двадцать четыре обывателя, из самых пожилых отцов семейств, под председательством герцога, произносят приговоры по всем уголовным делам. Исполнение приговора поручается, по жребию, одному из двадцати четырех самых младших обывателей, начиная с двадцатилетнего возраста, если кто-нибудь не вызовется сделать это добровольно».

В данном случае предполагалось созвать совет старейшин с особенною пышностью, так как он не собирался уже более двух веков.

Честные, храбрые норрландские моряки пользовались у себя дома полным гражданским миром, и в их среде не случалось не только уголовных преступлений, но даже и тяжб. Все земли обрабатывались сообща, и урожай, приплод скота, а равно и прочие хозяйственные доходы делились между всеми членами общины поголовно. Остаток от деления обыкновенно вносился в казну герцога, который никогда не пользовался им для себя, а употреблял его на нужды своих подданных. В случае какого-нибудь бедствия, например, пожара, наводнения, пострадавшие получали пособие от казны; казна же выдавала молодым новобрачным деньги на первоначальное обзаведение и принимала на себя расход по устройству свадеб. Преступления были настолько редки, что, как мы уже говорили, верховный совет не собирался уже двести лет.

Фредерик Биорн предполагал воспользоваться этим старинным учреждением для того, чтобы образовать из него род административного совета, который помогал бы молодому Эрику управлять герцогством во время отсутствия Фредерика и Эдмунда, собиравшихся, как известно, предпринять экспедицию для отыскания Магнуса Биорна. Они не надеялись отыскать его живым, но во всяком случае, хотели открыть его следы в Северном море.

Прежде, чем предпринять эту экспедицию, они, однако, должны были совершенно обезопасить себя со стороны «Грабителей морей». Коллингвуд и Надод были в их руках, но по совершении над ними казни нужно было отделаться и от Пеггама. Фредерик и Эдмунд знали об его твердом намерении разрушить Розольфский замок и овладеть хранящимися там сокровищами. Покуда Пеггам жив, нечего было и думать об отдаленной экспедиции, в противном случае, по возвращении домой, братья Биорны рисковали найти замок разрушенным, а Эрика убитым. Правда, Пеггам исчез, но нужно было удостовериться в его смерти, потому что исчезновение могло быть с его стороны лишь новою хитростью.

С самой той ночи, когда нотариус попался в руки клерку мистера Джошуа, ни о нем, ни о клерке не было ни слуху ни духу. Оба точно в воду канули.

В самый разгар ожесточенной борьбы между Пеггамом и Перси выследивший их розольфский лазутчик поспешно вернулся к своим и донес, что грозный атаман бандитов находится в Блэкфрайярсе. Туда сейчас же бросился герцог Фредерик со своими верными слугами Гуттором и Грундвигом, но опоздал: в доме уже не было никого. Только кровавое пятно, замеченное впоследствии Надодом и Коллингвудом, свидетельствовало о какой-то борьбе, происшедшей в жилище Пеггама.

Герцог Норрландский сбил с ног всех своих лазутчиков, велел осмотреть все больницы и частные лечебницы: ни Перси, ни Пеггама нигде не оказалось. И не было никаких данных, чтобы осветить эту тайну. Неужели Перси убил Пеггама? Этот вопрос невольно являлся каждому, но как-то не верилось чтобы это была правда. От ответа на этот вопрос зависел дальнейший образ действий Фредерика Биорна. Если Пеггам убит, то, следовательно, у герцога Норрландского развязаны руки и он может спокойно предпринять экспедицию к северному полюсу.

Общество «Грабителей», лишенное главы, становилось не опасно для Розольфского поместья, потому что заменить чичерского нотариуса не мог решительно никто: он не имел помощников, не желая ни с кем делиться властью. После него оставались только начальники отделов, вроде Надода, даже не знавшие друг друга в лицо и не принятые на Безымянный остров.

Следовательно, они не могли соединиться и вновь сплотить товарищество, тем более, что они даже не знали, как проехать на остров. Дорогу туда знали только Пеггам да два капитана, с которыми он туда ездил, не пуская их без себя.

Кажется, во всем мире ни разу еще не было такого идеально организованного товарищества, как товарищество «Грабителей морей».

Мы должны кроме того прибавить, что по причине своеобразного расположения острова, ни один из этих двух капитанов не мог попасть туда без помощи и руководства Пеггама, иначе их корабли погибли бы в волнах.

Это обстоятельство требует пояснения, которое мы и дадим, пользуясь временем, покуда герцог Норрландский находится со своей эскадрой на пути в Розольфсе. Пора нашим читателям подробно познакомиться с таинственным островом, где должен разыграться последний акт мрачной драмы, нами изображаемой.

Лет за тридцать пять перед тем, как Пеггам только что получил от своего отца в наследство нотариальную контору в Чичестере, у берегов Англии в одну темную ночь разразилась страшнейшая буря. На берег близ Чичестера была выброшена небольшая шхуна, из семи человек экипажа которой был спасен только один капитан. Он оказался по жене сродни Пеггаму, который и приютил его у себя в доме. Тогда капитан сообщил нотариусу, что он сделал одно совершенно невероятное открытие. Пеггам сначала не поверил, подумав, что капитан просто-напросто сошел с ума, тем более, что он и прежде пользовался репутацией совершеннейшего чудака. Речь шла о каком-то острове, который, по странной игре природы, со всех сторон закрыт так, что его ниоткуда не видно.

Описание острова было тоже совершенно неправдоподобно. По словам капитана, это остров, находившийся среди Ледовитого океана, имел чудный теплый климат и роскошную тропическую растительность; дичи и плодов было там так много, что капитан будто бы прожил там два года со всем своим экипажем, купаясь, как сыр в масле. В заключение он предложил Пеггаму составить компанию для эксплуатации необыкновенного открытия.

Первое время нотариус только смеялся над рассказами капитана, но потом, слушая, как тот изо дня в день твердит одно и то же, начал склоняться к мысли, что рассказы эти не мешало бы проверить. В конце концов родственники условились отправиться к таинственному острову в небольшой лоцманской лодке, для управления которой достаточно одного матроса и юнги. Пеггам не хотел брать с собою никого по двум причинам: во-первых, чтобы не показаться смешным в случае неудачи, а, во-вторых, чтобы в случае успеха сохранить тайну, так как он уже заранее решил, на что ее можно употребить.

Взяв с собою на полгода провизии, нотариус и капитан отплыли из Лондона и через две недели прибыли в те воды, где, по словам капитана, лежала таинственная земля.

— Кажется, мы приближаемся, — сказал однажды вечером капитан, поглядев на морскую карту, где у него было отмечено положение острова.

— Может быть, но только я ничего не вижу, — отвечал недоверчиво нотариус.

— Да разве я вам не говорил, что остров невидим? Впрочем, наступает ночь, и я боюсь подъезжать ближе, а то, пожалуй, попадешь в водоворот… Завтра, когда взойдет солнце, можно будет попробовать.

— Только попробовать? — не без иронии заметил нотариус.

— Я ведь вам говорил, что приблизиться к острову можно лишь с опасностью для жизни. Я и рисковал жизнью, когда приближался в первый раз, но теперь мне кажется, что я знаю, как нужно подойти к нему, и потому надеюсь, что все обойдется благополучно.

Ночь наступила темная, безлунная. Пеггам всю ее провел на палубе и нужно сказать правду, чувствовал себя довольно жутко. Море было какое-то зловещее; вдали слышался странный гул, похожий на грохот отдаленных вулканов. По временам темные глубины освещались полосами фосфорического света, потом этот свет снова терялся во мгле и опять наступала непроглядная тьма. Лишь под утро нотариус слегка вздремнул, но вскоре же был разбужен товарищем.

— Помогите мне повернуть лодку, — кричал капитан, — иначе мы потонем!

Пеггам бросился к рулю. Лодка прыгала среди бушующих волн, как пробка; море сердито ревело, а между тем ветер был настолько слаб, что едва надувал паруса. Гул вдали не умолкал, и с той стороны, откуда он слышался, поднимался и танцевал красноватый туман, похожий на огромный огонь святого Эльма. Но это явление продолжалось недолго. Свет скоро потух, и лодка поспешила покинуть это опасное место.

Когда Пеггам попросил капитана объяснить, почему он так отчаянно вопил о помощи, тот ответил:

— Я дал себя захватить врасплох. Мы неслись прямо на остров и едва не попали в водоворот… Но теперь опасность прошла… Можете спать спокойно, я уж больше не поддамся бесовскому искушению.

Эта ночь тянулась нескончаемо долго. Бедному нотариусу порою мерещились разные ужасы. Ему казалось, что лодка вот-вот будет проглочена сердитой пучиной…

Наконец стало светать.

— Ну, теперь мы поплывем к острову, стараясь попасть в течение, — сказал капитан. — Главное — не надобно терять мужества.

Нотариус сидел смирно и внимательно следил за действиями своего товарища.

Через полчаса он закричал не своим голосом:

— Посмотрите! Посмотрите! Прямо на нас идет смерч! Поверните лодку, иначе он ее потопит!

Капитан улыбнулся:

— Успокойтесь. Этот смерч на нас не пойдет. Мы сами нарочно плывем ему навстречу.

— Но ведь это безумие!

— Это дорога к острову.

— Стало быть, ваш остров находится за этим колоссальным столбом воды?

— Нет, не за ним, а в самой середине его. Этот столб имеет около тридцати миль в окружности. Теперь вы понимаете, почему мой остров невидим?

Пеггам просто ушам не верил. Он стоял в лодке и таращил глаза на гигантский смерч.

— А как велика толщина этого водяного столба? — спросил он.

— Около ста метров. Я понимаю, для чего вы это спрашиваете: вам хочется знать, может ли лодка пробиться через такую массу воды.

— Вот именно.

— Я могу вам объяснить этот феномен, так как вполне изучил его во время своего пребывания на острове. До смерча еще далеко — мили три, следовательно, я еще успею рассеять ваши опасения.

— Как вы назвали свой остров?

— Никак. Для меня это все равно.

— В таком случае назовем его Безымянным.

— Прекрасно… Слушайте же, в чем тут суть. Близ самого острова существует подводный вулкан, находящийся в постоянном действии. Извержения его расходятся под водою в виде короны и кипятят окружающую воду. Образующийся пар сдавливается верхним слоем воды, а вам, конечно, известна сила пара, находящегося под давлением. Чтобы выбиться из-под пресса, он подбрасывает водяной столб вверх, а вода падает обратно вниз, рассыпаясь мелкими брызгами. Вы это сейчас увидите. Испарившаяся часть воды окружает остров, находящийся в центре короны, искусственно нагретою атмосферою, вследствие чего климат там вполне тропический — влажный и теплый. — Удивительно! — пролепетал нотариус. — Непостижимо!

— Вовсе уж не так непостижимо, как это кажется сначала. Я думаю, что большинство островов вулканического происхождения были прежде точно такими же… по крайней мере в тех случаях, когда извержение происходило в виде короны. В старину, когда подводные вулканы встречались чаще, это явление, по всей вероятности, встречалось в океане на каждом шагу. У древних греческих авторов есть даже на это намек: они описывают, как древние мореплаватели боялись вулканических извержений среди моря, считая эти подводные вулканы отдушинами ада.

— Я и не подозревал, что вы обладаете такими научными и литературными познаниями.

— О! Я ведь учился в Кэмбридже, собираясь сделаться пастором, но потом нашел, что это скучно, и сделался моряком… Теперь мне осталось только объяснить вам способ причаливания к острову. Если бы уровень воды вокруг острова был везде одинаков, то к нему нельзя было бы ни подъехать, ни уехать от него, но этого нет и не может быть, по причине вулканического происхождения острова. Вследствие неодинаковости уровня около острова существует необычайно сильное течение, пробивающее в одном месте столб воды и пара. Отдавшись этому течению, можно и подойти к Безымянному острову, и уйти с него.

— Теперь для меня все ясно. Остается только приложить вашу прекрасную теорию к практике.

— Это не трудно, но только вы должны мне помогать.

— С удовольствием. Говорите же, что нужно делать.

— Во-первых, возьмите веревку и привяжите себя к мачте, чтобы не упасть от сильного толчка, который должна получить лодка. Затем, как только я скомандую, сверните последний парус… Смотрите, как я действую рулем: нужно помешать лодке перекувыркнуться, так как течение давит на нее справа… Ну, вот. Через пять минут мы переедем через водяную стену с быстротою стрелы.

Пеггам молчал, устремив глаза на величественную колонну, к которой быстро подвигалась лодка.

Вдруг капитан вскричал громовым голосом:

— Парус долой!

Пеггам поспешил исполнить приказание. Последний парус был свернут. Лодка пошла вперед, отдавшись силе течения.

Больше Пеггам ничего не видел. Он только почувствовал, что его как бы погрузили в теплую купальню.

Водяную стену миновали.

Нотариус невольно вскрикнул: лодка вошла в небольшой канал, нарочно прорытый капитаном и его товарищами в первый их приезд к острову. Пеггам увидал землю, покрытую густою растительностью. Было много цветов, и все необыкновенно крупные, но без запаха. На самом берегу росла кокосовая пальма, вероятно, выросшая из семени, занесенного сюда бурей откуда-нибудь с юга.

— Да здесь настоящий рай! — вскричал чичестерский нотариус. — Здесь можно развести растения и деревья всех сортов, какие только есть в мире!

Вообще Пеггам не был доволен своим скромным общественным положением. Его давно грызло честолюбие, грызло желание быть богатым и властвовать. По своему характеру он был настоящий тиран, и окружающим приходилось от него порядком терпеть.

Уже несколько лет у него зародилась мысль воспользоваться глухою враждою, раздиравшею все государства Европы и омрачившею конец XVIII века почти беспрерывными войнами.

На Безымянном острове эта мысль облеклась для Пеггама в плоть и кровь, и здесь же, на этой девственной почве он положил начало «Товариществу Грабителей», которое в течение сорока лет наводило своими злодействами ужас на всю приморскую Европу. Пеггам был единственным главою этого общества, но делал вид, будто властвует не он, а какой-то тайный совет, которому даже он, Пеггам, беспрекословно повинуется. Свою хитрость он простирал до того, что сам иногда критиковал распоряжения этого мифического совета и грозил «подать в отставку», но «Грабители» обыкновенно упрашивали его остаться. И никто, даже сам Надод, не подозревал, что хитрый нотариус просто играет роль, что никакого совета не существует, что командует «Грабителями» один Пеггам.

Таков был способ, при помощи которого чичестерский нотариус поддерживал свою власть. Другой его способ заключался в том, чтобы доставлять «Грабителям» всяческие наслаждения и наполнять их карманы золотом. Мы уже знаем из собственных его слов, что самые надежные из бандитов были поселены на острове с тем, чтобы один год отдыхать, а другой работать — поочередно.

В несколько лет ему удалось превратить свой остров в волшебную страну, кипящую медом и млеком. Вследствие этого бандиты всячески старались отличиться, чтобы только попасть на сказочный остров, и лезли из кожи, угождая Пеггаму.

Как подойти к острову, знал только один начальник «Грабителей». Лишь только какой-нибудь его корабль приближался к водяной стене, Пеггам сейчас же запирал капитана в каюту и сам брался за руль. Также поступал он и при отъезде с острова.

Такая организация давала преступному товариществу огромную силу, но, с другой стороны, в случае исчезновения или смерти Пеггама, оно совершенно распалось бы и уничтожилось. Кроме того, поселенная на острове колония не могла бы оттуда выйти, и ей пришлось бы удовольствоваться местными ресурсами, которые хотя и значительно увеличились за тридцать пять лет, но все же, при увеличении населения, оказались бы в конце концов недостаточными.

Об этом неудобстве Пеггам размышлял не однажды, но принятие соответствующих мер постоянно откладывал. Прежде он рассчитывал непременно принять эти меры, когда сам состарится, но по мере приближения старости властолюбивый нотариус все крепче и крепче держался за свою власть и все ревнивее оберегал ее от всякого совместительства. Своему любимцу Перси он многое доверял, но ни об острове, ни о таинственном правлении товарищества «Грабителей» не сообщал ему никаких подробностей. Быть может, Пеггам в конце концов решился бы сделать Перси своим помощником и назначить его своим преемником на случай смерти, но клерк мистера Джошуа желал поскорее насладиться жизнью и кроме того, сам никого не любя, не верил и в любовь к нему Пеггама. Таким образом, Перси обманул все расчеты старика, и мы уже видели, чем кончились их отношения.

Ежегодно нотариус проводил на острове от восьми до десяти месяцев, наслаждаясь жизнью, как восточный деспот, и в то же время подготавливая будущие экспедиции. Приезжая в Лондон, он принимал от своих шпионов доклады о выслеженных больших богатствах, о положении богатых замков и отелей, об отходящих и возвращающихся кораблях и раздавал свои приказания капитанам и начальникам отделов, предоставляя им действовать за собственною их ответственностью.

В Чичестере он ежегодно появлялся тоже не более чем на один месяц. Конторою управлял его родной брат вместе с почтенным Ольдгамом. В первое время такое отношение к своему прямому делу казалось публике крайне странным, но когда клиенты убедились, что Пеггам необыкновенно выгодно помещает их деньги и платит огромные проценты, то все примирились с абсентеизмом нотариуса, и в его конторе сосредоточились чуть ли не все капиталы графства Валлийского. Бедные и богатые одинаково верили ему и стали находить вполне естественным, что он живет в Лондоне: очевидно, он там выискивал наиболее выгодное помещение для вверяемых ему капиталов.

Таково было происхождение и устройство удивительного товарищества «Грабителей», которое родилось с Пеггамом и с ним же уничтожилось в силу вещей. Вообще он был человек необыкновенно даровитый и наделал бы чудес, если бы деятельность его была направлена не на зло, а на благо.

По отъезде с острова первым его делом было обеспечить за собою исключительное им обладание. Накануне прибытия в Лондон он хладнокровно, без малейшего колебания, подошел к задремавшему у руля капитану и, быстро приподняв его за ноги, сбросил в воду.

Сделано это было так ловко и быстро, что несчастный на первых порах приписал свое падение несчастному случаю.

— Пеггам! — крикнул он, плывя по воде. — Пеггам!.. Помогите!.. Бросьте мне веревку!..

Но Пеггам сейчас же после совершения своего злодейства лег на дно лодки и притворился спящим. Бедный капитан поверил этому в простоте души. Лодка двигалась медленно, паруса ее были убраны. Утопающий пустился ее догонять вплавь и, наверное, догнал бы, но Пеггам, вдруг вскочив на ноги, поставил все паруса. Лодка помчалась быстрее. Только тут понял бедный капитан, в чем дело.

— Подлец! Подлец! — крикнул он.

От страха и волнения с ним сделались судороги, и он пошел ко дну, в последний раз прокричав проклятие своему убийце.

Злодей Пеггам остался единственным обладателем тайны Безымянного острова.

— Пощады никому!

Герцогу Норрландскому не хотелось уезжать из Лондона, не получив достоверных сведений об участи Пеггама, так как задуманная экспедиция не могла состояться, покуда жив этот зловредный старик. Грундвиг, волнуемый дурными предчувствиями, не одобрил медлительности герцога и настаивал на скорейшем отъезде домой.

— Подожди еще сутки, — возражал ему герцог. — Ведь нам же нужно собрать справки о Пеггаме, а в Розольфсе мы не можем этого сделать.

— Как знать! — сквозь зубы бормотал верный слуга. — Там-то мы, быть может, и узнаем о нем скорее всего.

Вслух он не решался высказать своих соображений, чувствуя их неосновательность, но тем не менее его словно какая-то сила влекла поскорее домой.

— Знаешь, Грундвиг, это у тебя какая-то мания, — говорил герцог. — Ну для чего мы вернемся в Розольфсе, не узнав достоверно, куда девался Пеггам? Ведь нам опять придется ехать в Лондон, потому что эти справки для нас необходимы. Мне самому хочется поскорее казнить злодеев, но если мы не оградим себя со стороны Пеггама, то навлечем на себя погибель. Впрочем, так и быть, даю тебе слово, что если и завтра мои розыски не приведут ни к чему, то мы уедем во всяком случае.

Настойчивость Грундвига принесла свои плоды. На следующий день розольфская эскадра вышла из Лондона, а через две недели уже вступила в норрландские воды.

Вечером того дня, когда вдали показался Розольфский мыс, Грундвиг стоял, опираясь о борт «Олафа», и с глубоким умилением глядел на родные берега. Вместе с тем его сердце по-прежнему сжималось от дурного предчувствия, и он шептал про себя:

— Нет, право, какая-то беда носится в воздухе. Да сохранит Бог герцога и его семью! Да отвратит он от них погибель!

Уезжая из Лондона, герцог Норрландский оставил там своего доверенного человека в лице капитана Билля, выказавшего во время последних передряг необычайную находчивость и редкую сообразительность. У братьев Беринг ему был открыт неограниченный кредит, и вообще он получил от герцога самые широкие полномочия относительно розысков Пеггама и Перси.

Разумеется, от него никто не ожидал, чтобы он захватил в свои руки начальника «Грабителей» — это было не по силам одному человеку, но ему было поручено, если он отыщет бывшего клерка мистера Джошуа, вступить с ним в переговоры и привлечь его к союзу с норрландцами. Надо заметить, что лазутчики герцога выследили Пеггама, когда он входил в свой дом в Блэкфрайярсе, и поспешили об этом донести. Когда герцог с Грундвигом и Гуттором явились в этот дом, там уже никого не было, но оставшиеся следы ясно свидетельствовали о борьбе, происшедшей между Перси и Пеггамом. Каков был результат этой борьбы — оставалось загадкой.

Герцог мог дать Биллю лишь самые неясные указания, но тем не менее молодой человек с радостью принял возложенное на него поручение. Он успел войти в курс той тревожной жизни, которую он вел в Лондоне, недосыпая и недоедая, вечно пребывая настороже. Это он, между прочим, отыскал жилище Пеггама, хотя и поздно, так что открытие не принесло существенной пользы.

Из всех розольфцев Пеггам меньше всех знал именно Билля, и это обстоятельство, по мнению молодого человека, позволяло ему действовать смелее всякого другого. Он решил прежде всего приняться за розыски Перси, который был необходим для разъяснения того, где лежит Безымянный остров. Спасенный Ольдгам, как оказалось, не мог дать никаких географических указаний, зная об острове лишь потому, что видел однажды мельком его карту в письменном столе своего патрона.

На другой же день после отплытия эскадры Билль принялся за дело.

Начал он с того, что тщательно осмотрел все ночлежные дома, больницы и лечебницы. Не отыскав там ничего, он отправился в Скотланд-Ярд и попросил позволения просмотреть список жертв разных несчастных случаев и убийств, происшедших за последнее время. Тут он увидал отметку: «Эдуард Перси, клерк мистера Джошуа Ватерпуффа, солиситора, взят бригадиром Шау на улице, в припадке сумасшествия, и отведен в Бедлам».

Первым чувством Билля была радость, но она омрачилась, когда он вспомнил, что Перси назван в отметке сумасшедшим.

— Неужели он вправду сошел с ума?.. — подумал молодой человек. — Я от него тогда ничего не добьюсь!

Он отправился к бригадиру Шау, но ничего существенного от него не узнал. Полицейский надзиратель показал, что встретил несчастного Перси на улице в состоянии безумия, в растерзанной одежде, что Перси кричал что-то дикое и бессвязное и махал руками. Тогда Билль сейчас же отправился в Бедлам и спросил, не может ли он видеть Эдуарда Перси.

— Вы очень кстати явились, — сказал ему чиновник, к которому Билль обратился. — Этот человек совсем не сумасшедший, он был тогда просто в горячке вследствие страшного увечья, нанесенного ему разбойниками: они отрезали у него язык. Теперь рана зажила, и он скоро выпишется из больницы… Не угодно ли вам подождать в приемной, мы сейчас пришлем его к вам.

— Ах, я буду вам очень благодарен, — отвечал обрадованный Билль.

Он не успел присесть, как уже чиновник вернулся и объявил:

— Вот ваш Перси!

Билль встал навстречу клерку и увидал человека весьма представительной наружности и прекрасно одетого. Действительно, наружность Перси изменилась к лучшему. Лучший парикмахер остриг ему бороду и волосы, а лучший портной изящно одел его. В руке бывший клерк держал дощечку слоновой кости и карандаш, которым писал свои вопросы и ответы.

Билль и Перси поклонились друг к другу.

— Сэр, — сказал Билль, — меня послал к вам герцог Норрландский, только что уехавший из Лондона. Он поручил мне сделать вам одно предложение, для вас небезынтересное…

При этих словах лицо немого покрылось багровым румянцем, а в чертах обнаружилась сильная тревога.

Билль был изумлен.

Не отвечая письменно, Перси указал своему собеседнику на дверь, объясняя жестами, что вне дома говорить будет гораздо удобнее.

Они вышли оба.

У подъезда стоял великолепный экипаж. Немой пригласил Билля садиться и сел сам. За время пребывания в больнице Перси через доверенного слугу завел себе роскошную обстановку.

Кровные рысаки помчали карету, и дорогой Перси подал Биллю свою дощечку, на которой написал:

«Говорите скорее, без лишних фраз. Передайте мне все, что вы знаете, потому что герцогу Норрландскому грозит страшная опасность. Отвечу я вам по приезде домой».

Разумеется, эти строки встревожили Билля. Он исполнил желание Перси и вкратце рассказал ему историю борьбы герцога Норрландского с «Грабителями». Немой слушал внимательно и размышлял. Когда карета остановилась у подъезда его дома на Лейчестер-Сквере, он ввел Билля в роскошный салон и написал на дощечке несколько строк своему доверенному слуге, жившему у него уже пять лет и исполнявшему теперь обязанности дворецкого, а потом сел рядом с Биллем и написал ему: «Я весь к вашим услугам».

Чтобы избежать ненужных длиннот и повторений, мы передадим разговор Билля и Перси так, как если бы последний не нуждался в дощечке и карандаше.

— Вам больше нечего прибавить к своему рассказу? — спросил Перси.

— Нечего. Я только повторю, что герцог чрезвычайно дорожит союзом с вами.

— Я ваш союзник. Я вступаю с вами в союз тем охотнее, что своим увечьем я обязан все тому же Пеггаму.

— Не может быть!

— Он, кроме того, зарыл меня живого в землю, но я освободился и желаю ему отомстить.

— Стало быть, Пеггам жив?

— Жив. Он был в моей власти, но я его не убил. Я находился в каком-то бреду и лишь смутно помню, как было дело. Помню, что я укусил ему зубами щеку или шею, а потом убежал в припадке безумия. На другой день я очутился в Бедламе. Вызвав к себе своего слугу, который считал меня погибшим, так как был свидетелем моего похищения «Грабителями» в Глазго, я послал его в Блэкфрайярс узнать, что стало с Пеггамом. Он принес известие, что в доме не было найдено никакого трупа, и что корабль «Север» вышел накануне вечером в море. Из этого я заключил, что наш с вами враг жив, так как на этом корабле находилось шестьсот «Грабителей» из самых отчаянных, а сам корабль предназначался для решительной экспедиции против Розольфского замка.

— Боже мой! Что вы такое говорите?

— Сущую правду. Пеггам хотел воспользоваться отсутствием герцога Норрландского и нанести решительный удар. Это ему, наверное, удалось, потому что, если розольфская эскадра, как вы говорите, вышла только вчера, то Пеггам, стало быть, опередил ее на целую неделю. Надо вам при этом заметить, что главная цель Пеггама — овладеть драгоценными коллекциями, хранящимися в замке. Поэтому вы можете быть уверены, что он ничего истреблять не будет, но заберет решительно все.

— Боже мой! Как бы этому помешать?.. Но нет, это невозможно. Шутка ли: на целую неделю! А что будет с Эриком, младшим братом герцога?

— Пеггам никогда никого на щадит. Это не человек, а зверь. Правда, мне он говорил, бывало, нежные слова, но и то с целью не платить мне денег за десятилетнюю службу.

— Как ужаснется герцог, когда вернется домой!

— Его можно предупредить и тем самым смягчить удар. Вдобавок его может утешить надежда на скорую месть, так как у меня есть карта Безымянного острова, которую я вам передам. Дворецкого своего я послал за одним пропойцей, бывшим капитаном, ездившим на остров не один раз. Этот человек соглашается нам помочь, причем ставит два условия: во-первых, чтобы ему было уплачено за труд двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, а, во-вторых, чтобы Пеггаму не давали пощады ни в каком случае.

— Можете смело соглашаться на эти условия от нашего имени.

— Я и согласился, зная заранее, что вы не отвергнете их. Что же касается способа предупредить герцога, то я уже придумал вполне подходящий. Стоит только нанять быстроходный корабль — их много в Лондоне — и пуститься в погоню за розольфской эскадрой, которая, разумеется, будет идти тише одного судна, так как три корабля ее должны сообразовываться друг с другом, а это всегда замедляет ход.

В эту минуту вошел дворецкий Эдуарда Перси и доложил, что человек, за которым его послали, пришел и дожидается.

Этого человека пригласили в салон. Он оказался никем иным, как достопочтенным Бобом Тернепсом, которого читатели, без сомнения, помнят еще по таверне «Висельник».

— Нам нужно будет выехать сегодня же вечером, — заявил ему Перси.

— Я совершенно готов.

— Подыскать корабль мы поручаем тебе и вполне на тебя полагаемся. Помни, что нам нужно судно самое быстроходное, потому что герцог Норрландский выехал вчера, а мы должны его непременно догнать.

Солнце закатилось, когда эскадра герцога бросила якорь у входа в фиорд. Ветер совершенно упал, и розольфцы, при всем своем нетерпении поскорее достигнуть Розольфсе, должны были остановиться и ждать, когда снова поднимется хотя бы самый маленький ветерок.

Коллингвуд и Надод были заперты на корабле «Олаф» в просторной каюте, откуда не было ни малейшей возможности убежать. Стерегли их зорко. Раза два они через Грундвига заявляли герцогу, что желали бы с ним поговорить, но он всякий раз упорно отказывался. Вечером в день прибытия эскадры в фиорд они возобновили попытку, но опять безуспешно. Впрочем, Фредерик Биорн послал к ним Грундвига спросить, что им нужно. На это они ответили, что согласны говорить только с самим герцогом.

— Я пришел, — сказал он сухо, — но если вы рассчитывали обратиться к моему милосердию, то вы ошиблись, предупреждаю вас.

— У нас этого и в мыслях не было, господин герцог, — отвечал Коллингвуд. — Со своей стороны я бы счел унижением обращаться к милосердию пирата, которого я едва не вздернул на виселицу.

— Стало быть, вы желали меня видеть для того, чтобы оскорбить?

— Нет, не для этого, а для того, чтобы предупредить вас. Прошу припомнить, что мы хотели сделать это еще в первый день вашего плена, но вы сами отказались, тогда как в то время было еще не поздно. А предупредить вас мы хотели вот о чем: по возвращении домой вы, по всей вероятности, найдете ваш замок разграбленным дотла, а всех защитников перебитыми, не исключая и вашего брата Эрика.

— Это еще что за шутки? — спросил герцог, еще не догадываясь, в чем дело. — Мы нисколько не шутим. В самый день нашего отъезда мы видели из окна каюты принадлежащий «Грабителям морей» корабль «Север», как он выходил на всех парусах из устья Темзы. Мы знали раньше о приготовлениях Пеггама к походу против Розольфсе и потому сейчас же догадались, куда идет корабль. Мы вызывали вас, чтобы сказать вам об этом, находя, что уже довольно пролито крови, но вы не соблаговолили дать нам аудиенцию… Пусть же эта новая кровь падет на вашу голову!

Все это было сказано рассудительным, хладнокровным тоном. Фредерик Биорн был поражен до такой степени, что первое время не мог выговорить ни слова. На его мужественном лице отразилось такое глубокое горе, что Коллингвуд и Надод порадовались от всей души. Вдруг он сорвался с места и с диким криком бросился на палубу.

— Грундвиг! Грундвиг! — закричал он. — Позови моего брата, окликни его!.. Он находится на «Гаральде»… Гуттор, прикажи спустить все лодки в море… Пусть на каждом корабле останется только по пять человек, для охраны их… Сегодня же вечером мы должны быть в Розольфсе… Поплывем туда на веслах.

— Ради Бога, ваша светлость, скажите мне, что такое случилось? — воскликнул встревоженный Грундвиг.

— Подлец Пеггам отплыл из Лондона во главе шестисот бандитов, чтобы разрушить наш древний замок и истребить его защитников… О, Эрик!.. О, милый мой брат!.. Господи, Господи, сохрани его, спаси!..

Гуттор и Грундвиг были поражены ужасом, но призвали на помощь все свое мужество и не растерялись, а сейчас же принялись за дело.

Лодки были немедленно спущены на воду, матросы, за исключением оставленных для охраны кораблей, сели в них, и в ночной тишине раздался мирный плеск весел.

На каждом корабле было оставлено только по пять человек под командой Гаттора, бывшего начальника стражи при герцоге Гаральде. Старый воин расхаживал по палубе, сожалея, что ему не придется участвовать в битве, а что битва будет — он это понял из слов герцога, хотя и не знал, в чем дело. Он понял только, что триста норрландцев сразятся с шестью сотнями бандитов, но этого было для него довольно, чтобы позавидовать товарищам.

Храбрый Гаттор не знал, что бандиты опередили норрландцев на неделю и что от замка, по всей вероятности, остались одни развалины.

Ночь была очень темная, как все безлунные ночи в Северном море. Тишину ее нарушал только отдаленный плеск волн да перекликание вахтенных. С берега, хотя он был недалеко, не доносилось ни малейшего звука.

Гаттору надоело ходить взад и вперед, он облокотился о борт и стал глядеть на темное море.

Вдруг ему показалось, что у входа в фиорд движутся какие-то точки, числом пять или шесть. Тогда он подозвал к себе остальных четырех матросов, оставшихся на корабле, и спросил их, что они думают об этих точках.

— Не может быть, чтобы это были наши лодки, — сказал он. — Они не могли так рано вернуться.

— Разумеется, не могли, — согласился один из матросов, — потому что они едва успели туда доехать.

Точки между тем продолжали двигаться, бесшумно приближаясь к кораблям.

Матросы прислушивались, стараясь расслышать хотя бы шум весел, но море было угрюмо и безмолвно.

Тогда розольфцами овладела паника. Они были суеверны и верили в то, что джины или души моряков, погибших в море, блуждают по морям и топят корабли.

— Джины!.. Это джины! — закричали матросы.

Розольфский мыс считался местом, где эти духи особенно часто собираются и шалят.

Покуда испуганные матросы в страхе жались около Гаттора, шайка бандитов наводнила «Олаф», и четыре матроса разом пали под ударами злодеев. За ними и Гаттор, заколотый кинжалом, упал на трупы своих товарищей.

— К нам! К нам! Помогите! — закричали тогда из своей каюты Коллингвуд и Надод, догадавшись, что их выручают…

Дверь каюты была выломана в один миг, и узники получили свободу.

— Кого мы должны благодарить? — спросил Коллингвуд.

— Пеггам никогда не покидает своих друзей, — отозвался голос человека, командовавшего всеми. — А теперь, друзья, подложите огня в крюйт-камеру.

Взвод бандитов под начальством десятника, захватившего с собою фонарь, спустился в трюм, куда сейчас же был пропущен зажженный фитиль. Сделав это, взвод вернулся наверх.

— Эй, вы! — крикнул начальник шайки, обращаясь к товарищам, хлопотавшим на остальных кораблях. — Кончили вы?

— Кончили! — отозвались те.

— Так садитесь по лодкам и отчаливайте, если не хотите взлететь на воздух… Как жаль, что нет ветра, а то мы могли бы взять эти корабли с собою, вместо того, чтобы их взрывать.

«Грабители» расселись по лодкам и поспешили отъехать от арены своих подвигов.

Взрыв не заставил себя ждать: розольфские корабли, один за другим, взлетели на воздух с громовым треском. Темнота озарилась вспыхнувшим пламенем, которое вскоре погасло опять.

В тот момент, когда три корабля взлетели на воздух, лодки герцога Норрландского подходили к Розольфсе.

— Они взорвали наши корабли! — вскричал герцог, не помня себя от горя. О, негодяи, негодяи!..

И он в отчаянии упал на дно лодки.

Итак, герцогство лишилось своего флота! В каком же положении находится замок? Наверное, Пеггам не пощадил и его. Удалось ли ему найти золото, хранящееся в подвалах замка? Гуттор и Грундвиг страшились даже подумать об этом. Если это случилось, то Биорнов постигло постыдное разорение, от всего богатства, накопленного веками, у них оставалось лишь несколько миллионов, положенных у братьев Беринг. Для Биорнов это равняется нищете… А что сталось с Эриком? Он, наверное, зарезан бандитами…

Сделав над собой усилие, Фредерик Биорн поднялся на ноги и оглянулся кругом.

В глазах его засверкали молнии. Его подданные никогда не видали его таким страшным, но бывшие матросы «Ральфа» узнали в нем своего бывшего капитана.

— Да здравствует капитан Вельзевул! — невольно вскричали они, как один человек.

Действительно, капитан Вельзевул опять появился на свет.

— В замок! — крикнул он суровым гневным голосом. — Клянусь, что ни один из бандитов не уйдет от моего мщения!

В замке разорение было велико, но не до такой степени, как этого боялся Грундвиг. Подвалы оказались нетронутыми, и пятьсот миллионов Биорновского капитала уцелели вполне. Пеггам потратил слишком много времени на расхищение коллекций, а тем временем подоспели розольфцы, и бандиты вынуждены были покинуть замок.

На замок они напали ночью, Эрик в это время был на охоте в скоге. Привратник впустил бандитов, думая, что это вернулись охотники, а когда заметил ошибку, сейчас же поднял тревогу и дал знать в степь. Бандиты тем временем рассыпались по замку и принялись за грабеж. Эрик, получив страшное известие, поспешно созвал вассалов и во главе ста пятидесяти всадников помчался в замок. За седлом у каждого всадника было посажено по одному пастуху. Таким образом, бандитам предстояло сразиться с тремястами розольфцами. Боясь быть осажденными в замке, они поспешно бросились на свой корабль и ушли прочь. Остальное читателям уже известно.

Радость Фредерика Биорна, узнавшего, что его брат жив, равнялась тому горю, которое он испытал, когда думал, что Эрик убит.

— А теперь — за мщение! — вскричал он.

Тон его был такой уверенный, что все ободрились. Герцог решил ехать немедленно в Христианию, а оттуда — в Лондон на наемном корабле. В Лондоне он намеревался сейчас же составить себе новый флот и с ним преследовать бандитов.

Вдруг воин, взошедший на башню, радостно вскрикнул:

— Корабль в фиорде! Судно под норрландским флагом!

То был капитан Билль с Перси и Бобом Тернепсом… Их задержал в дороге противный ветер, а потом штиль… Их приняли как триумфаторов, а когда Билль разложил на столе карту Безымянного острова, полученную от Перси, то восторгу розольфцев не было границ.

В тот же вечер шхуна вышла в Лондон, увозя сто двадцать человек норрландцев и пятьдесят миллионов денег. Герцог Фредерик задумал серьезную экспедицию против бандитов. На это время он вновь превратился в капитана Вельзевула.

Самый большой из новых кораблей, снаряженных Фредериком в Лондон, был назван «Ральфом». Это имя было начертано золотыми буквами на черной доске. Капитан Вельзевул хотел напомнить всем своим матросам то время, когда они жили среди беспрестанных битв.

Через две недели после отплытия из Лондона новый «Ральф», в сопровождении одиннадцати других кораблей, приблизился к Безымянному острову. Боба Тернепса заранее протрезвили и вверили ему команду. Он выказал себя искусным моряком и блистательно подвел эскадру к берегам острова.

Тогда капитан Ингольф обнажил шпагу.

— Вперед, ребята! — вскричал он. — И помните — пощады — никому!

Началось ужасное кровопролитие, которого не может описать никакое перо. Но пусть читатель припомнит, что «Грабители» злодействовали сорок лет, всюду разнося смерть и разорение…

Когда взошло солнце, небольшой ручеек, протекавший посреди острова, по обыкновению ласково журчал меж цветущих берегов, но его вода была красная от крови…