• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Вильгельм II воплощал дух новой эпохи во многих отношениях. В отличие от своего деда, Вильгельма I, он был большим позером. Учась в Боннском университете, Вильгельм запомнил, что знание — это сила, а будучи потсдамским кадетом, он приобрел склонность к трескучим выступлениям. Человек незаурядный, обладающий острым умом и превосходной памятью, Вильгельм вместе с тем был воспитан крайне религиозно и в духе романтических идеалов.

Скорее всего, он страдал комплексом неполноценности, поскольку его поврежденная при рождении левая рука была короче правой и полупарализована. Многие историки полагают, что этим и объясняется крайняя неуравновешенность характера Вильгельма II, его самоуверенность, тщеславие и бестактность. Современники злословили, что он стремится всюду быть первым: на всяких крестинах — отцом, на каждой свадьбе — женихом, на любых похоронах — покойником.

Восшествие Вильгельма на престол означало перелом в развитии Германской империи. Символичный переход от по-солдатски простого и скромного Вильгельма I, который всегда чувствовал себя прусским королем, а не германским императором, к экзальтированному и высокомерному внуку, считавшему себя преемником средневековых кайзеров, соответствовал коренному изменению психологической атмосферы в империи. Конечно, при желании это можно объяснить экономическими переменами. После десятилетий системы свободной торговли, одного из важнейших принципов либерализма, магнаты рейнско-рурской тяжелой промышленности в середине 1870-х гг., пережив крах грюндерской горячки и экономический кризис, потребовали введения таможенной защиты от иностранной конкуренции. Их поддержало ост-эльбское юнкерство, продукция латифундий которого пользовалась все меньшим спросом, поскольку в Европу хлынул поток дешевого американского, канадского и австралийского зерна. После долгой борьбы в прессе и рейхстаге верх взяли сторонники протекционизма. Национал-либералы, которые в первые годы после создания империи были главной опорой Бисмарка, постепенно перешли в оппозицию, а на политическую авансцену вышли консервативные партии. Либеральная буржуазия, несмотря на свой растущий экономический вес, утратила политическое влияние. Напротив, прусское дворянство упрочило свои политические позиции, хотя его аграрная экономическая база становилась все слабее.

Во внутриполитической жизни все большее значение приобретала армия, которая находилась вне парламентского контроля и подчинялась только императору. Военные считали себя единственной опорой государства и монархии и защитой не только против внешних, но и против внутренних врагов в лице социал-демократов, католиков и либералов. Штатские добродетели образованных кругов общества утратили былую привлекательность. Образцом стала фигура прусского гвардейского лейтенанта, а немец, не служивший в армии, выглядел в глазах окружающих неполноценным человеком.

Конечно, в немецкой провинции, особенно в Южной Германии, еще сохранялось бюргерское самосознание первой половины XIX в. Но и оно отступало под натиском прусской триады — императорско-королевского двора, дворянского поместья, армейской казармы. Со времен освободительных войн армия стала гордостью нации, а всеобщая воинская повинность рассматривалась не как бремя, а как награда и шанс на социальное возвышение. Чиновники и учителя, отслужившие в армии, привносили казарменный стиль в учреждения и школы. В немецком обществе все больше усиливался милитаристский дух, который охватывал не только простое население, но и правящие круги, и становился одним из главных атрибутов вильгельмовской эпохи.

Но за внешним блеском и мощью Германии угадывались беспокойство и неуверенность в завтрашнем дне. Важнейшей причиной этого было то, что. явно застопорилось формирование «внутреннего основания империи». Стародавний территориальный и конфессиональный раскол так и не был преодолен. Более того, в ходе индустриализации к нему прибавились новые социальные противоречия между промышленностью и сельским хозяйством, дворянством и буржуазией, трудом и капиталом. Политические партии, которые в принципе должны были бы сглаживать возникшие противоречия, не могли выполнить эту задачу, так как не несли никакой политической ответственности, а значит, над ними не довлела необходимость поиска компромиссов. Партии были скорее идеологическими, а не прагматическими организациями, и отношения между ними напоминали военные действия.

Прагматическими являлись не партии, а союзы по интересам. Уже в начале продолжительной фазы экономической депрессии после кризиса 1873 г. и начавшегося постепенного угасания либерализма появились первые промышленные и аграрные объединения. В 1873 г. был создан «Союз сельских хозяев» под руководством крупных прусских аграриев. В индустриальной сфере тон задавали «Центральный союз немецких промышленников» и «Союз промышленников». Первый выражал интересы экспортных секторов, второй — тяжелой промышленности.

Как и партии, немецкие экономические и общественные организации вплоть до профсоюзов оказались неспособными к социально-политическим компромиссам. Общим для них был только имперско-германский национализм, захлестнувший и значительную часть рабочих вопреки интернационалистским заверениям СДПГ.

Нестабильность империи нашла отражение и в конфликте поколений. Старшее, которое было очевидцем создания рейха, с гордостью взирало на превращение Германии в державу мирового ранга.

Но значительная часть молодежи считала это государство воплощением духовной пустоты и лживости. Это можно рассматривать как ответ на мощный общественный и технический переворот в индустриальную эпоху, шок от которого вызывал панику и отчуждение. Поиски альтернатив вели к радикальному отрицанию ценностей старшего поколения — терпимости, умеренности, вере в разум и добро человека. Родители были либералами или консерваторами, сыновья и дочери становились националистами, нигилистами или социалистами. Появились новые молодежные движения, проникнутые духом сельской романтики и возвращения к природе.

Но это была та же самая молодежь, которая заполняла университетские аудитории. Число студентов неуклонно росло. Если в 1860 г. их было 11 тыс., то накануне Первой мировой войны — 60 тыс., среди которых насчитывалось около 4 тыс. девушек, получивших это право с 1908 г. Как и прежде, академическое образование являлось допуском к социально престижным или доходным профессиям. Государство поощряло развитие высшего образования, ибо университеты, и прежде всего их юридические факультеты, поставляли на государственную службу способных и образованных чиновников. А технические высшие школы выпускали специалистов, необходимых бурно растущей промышленности, по объему производства которой на рубеже веков Германия вышла на второе место в мире после США.

Государство создавало не только новые школы и университеты, но и самые современные научные учреждения в области фундаментальных исследований, чтобы превзойти науку США, Англии, Франции. Образованное в 1911 г. в Берлине «Общество кайзера Вильгельма», которое финансировали как государство, так и крупные промышленники, стало, пожалуй, ведущим в мире. До 1918 г. из его стен вышли пять лауреатов Нобелевской премии — Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Эмиль Фишер, Фриц Хабер, Макс фон Лауэ. А всего кайзеровская империя дала миру 20 нобелевских лауреатов. Это неудивительно, если вспомнить, что еще в первой половине XIX в. в отсталой и раздробленной Германии было сделано больше научных открытий, чем в Англии и Франции вместе взятых.

Для огромной политической и экономической динамики рейха небольшая Центральная Европа уже становилась слишком тесной. Ограничение этими скромными пределами германская буржуазия рассматривала как унижение и дискриминацию по сравнению с европейскими соседями. Но с началом вильгельмовской эпохи Германия перешла к мировой политике, которая представляла собой решительный разрыв с континентальной политикой Бисмарка. За политикой, тяготевшей к империалистической экспансии, ни в коем случае не стояла высшая прусская аристократия или дворянство, которое в Европе считали нецивилизованным и свирепым, но которое было целиком поглощено заботой о сохранении своего пошатнувшегося социального положения и не проявляло никаких амбиций во внешней политике. Экспансии требовала прежде всего промышленная, финансовая и торговая буржуазия, раздраженная политикой Англии, Франции и России, значительно опередивших Германию.

Призыв к захвату колоний в свое время был холодно встречен Бисмарком, считавшим, что для Германии колонии будут невыгодной и бесполезной обузой, что империя уподобится тогда тому польскому шляхтичу, у которого есть соболья шуба, но нет рубашки. В беседе с известным исследователем Африки Ойгеном Вольфом Бисмарк заявил: «Ваша карта Африки прекрасна, но моя карта Африки — в Европе. Вот Россия, а вот Франция, мы же находимся в середине — такова моя карта Африки».

Первые заморские захваты стали делом рук колониальных авантюристов типа Франца Людерица или Карла Петерса, которые водрузили германский флаг над Восточной Африкой и Камеруном. А начавшийся затем бурный нажим прессы, массовых организаций и экономических союзов буквально заставил государство установить над этими территориями германский протекторат.

После отставки Бисмарка колониальная политика резко активизировалась. Под давлением массовых союзов нового типа, таких, как основанное в 1887 г. Колониальное общество и созданный в 1891 г. крайне агрессивный Пангерманский союз, захват колоний в Африке и Океании стал официальной составной частью немецкой внешней политики. К уже имевшимся колониям добавились Юго-Западная Африка, Того, часть Шаньдунского полуострова в Китае, часть Новой Гвинеи. При тогдашнем разделе мира европейские державы иногда еще могли заключать между собой джентльменские соглашения. Так, в 1885 г. на конференции в Берлине ее участники достигли договоренности о разделе Конго. В 1891 г. Англия и Германия заключили соглашение об обмене немецкого Занзибара на остров Гельголанд в Северном море, которым владела Британия. Наконец, в 1906 г. Алхесирасский договор позволил на время урегулировать марокканскую проблему.

Но гораздо опаснее были два других элемента немецкой мировой политики. Первым являлось расширение сферы германского влияния через Австрию и Юго-Восточную Европу на Турцию и даже Месопотамию. Кульминацией этой политики стали помпезная восточная поездка кайзера в Османскую империю в 1897 г., которая весьма встревожила Англию и Россию, и начавшееся в 1899 г. строительство Багдадской железной дороги, или дороги трех «Б»: Берлин-Багдад-Басра. Впрочем, наиболее оголтелые пангерманцы расшифровывали это иначе: Берлин-Баку-Бомбей.

Второй элемент составила немецкая морская политика. Когда в 1897 г. руководителем внешней политики стал Бернхард фон Бюлов (1849–1929), громогласно потребовавший для Германии «места под солнцем», а шефом военно-морского ведомства — адмирал Альфред фон Тирпиц (1849–1930), то немедленно началось ускоренное строительство военного флота, способного дать отпор сильнейшей тогда морской державе — Великобритании. Лозунг дня воплотился в призыв: «Германия, на моря!».

Немецкая внешняя политика так и не стала продуманной и четко спланированной. Она диктовалась скорее волной национального воодушевления и жаждой самоутверждения, а также глубоко укоренившимся чувством неполноценности, которое испытывали немцы по отношению к превосходящему «английскому кузену». Военно-морские программы Тирпица горячо поддержал Немецкий флотский союз, в котором насчитывалось свыше миллиона человек. При этом совершенно игнорировалось то обстоятельство, что проводимая морская политика глубоко затрагивает интересы Англии, которая начнет сближаться с Россией и Францией, заключившими между собой в 1893 г. военную конвенцию.

Как и перед созданием империи, немецкое общество захлестнула волна эмоций, направленных против сложившейся системы европейского равновесия. На этот раз в унисон с националистами выступал и сам кайзер, который при каждом удобном случае произносил воинственные и непродуманные речи, провоцировавшие Британию. В 1904 г. Англия, уладив свои колониальные противоречия с Францией, заключила с ней «Сердечное согласие» (Антанту). После того как Вильгельм в 1905 г. неудачно пытался добиться союза с Россией, последняя через два года подписала договор с Англией о разграничении их сфер влияния на Среднем Востоке. Германия оказалась политически изолированной. У нее оставался только австрийский союзник, который явно слабел и представлял для Германии скорее бремя из-за своей агрессивной балканской политики.

Призрак войны витал в воздухе, и шеф немецкого генштаба Альфред фон Шлиффен в 1905 г. начал разработку плана ведения войны на два фронта, которой, как стало ясно, избежать не удастся. Поскольку военно-промышленного потенциала Германии было для этого явно недостаточно, то Шлиффен предложил следующее. Исходя из того, что России ввиду огромной территории и плохой дорожной сети потребуется около двух месяцев, чтобы сконцентрировать армию и начать наступление, Шлиффен предполагал, оставив на восточной границе заслон, сосредоточить все силы против Франции, вступить на ее территорию через нейтральную Бельгию, окружить и уничтожить французские армии севернее Парижа, а затем начать наступление на Россию. Этот план, который не обсуждался ни с командованием военно-морского флота, ни с руководителями немецкой дипломатии, был хорош с чисто военной точки зрения, но содержал несколько роковых элементов. Во-первых, тот автоматизм, с которым Германия в случае разрыва отношений с Россией должна сперва напасть на Францию. Во-вторых, сознательное нарушение бельгийского нейтралитета, а поскольку его гарантировала Англия, то это делало ее войну против Германии практически неизбежной.

Но тучами затянуло не только внешнеполитический, но и внутриполитический горизонт, на котором нарастала нестабильность. Социал-демократия с каждыми новыми выборами в рейхстаг усиливала свои позиции, став в 1912 г. его сильнейшей фракцией. Профсоюзы все чаще устраивали забастовки рабочих. Всю страну всколыхнул Цабернский скандал, когда военщина показала штатской Германии, кто является в рейхе хозяином. В эльзасском городе Цаберн командир гарнизона приказал арестовать и предать военному суду нескольких жителей, требующих вернуть эту территорию Франции. Однако он не имел на это права, поскольку такие вопросы находились в компетенции полиции. Военное и политическое руководство Германии вплоть до канцлера Теобальда Бетман Гольвега не только не наказало нарушителя закона, но даже попыталось обелить его перед возмущенными депутатами рейхстага.

Внутренняя напряженность неотвратимо нарастала. Поэтому известие об убийстве австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда в боснийском городе Сараево 28 июля 1914 г. подействовало как гроза, разразившаяся после угнетающего затишья. Патриотический угар, охвативший массы и партии, включая социал-демократов, этот «дух 1914 года», вполне объясним с точки зрения социальной психологии. Это была реакция как на внешнеполитическое давление, казавшееся невыносимым, так и на утрату в предыдущие годы чувства национального единения.