• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Июль 1942 года. Над военным аэродромом сплошная, непроглядная облачность. Нелетная погода! Что может быть досадней для людей, собравшихся лететь в тыл врага? Ждем день, два, три, ждем неделю. Мы — это группа ленинградских чекистов, сформированная в тылу; там мы обучались обращению с противотанковыми гранатами, минометами, автоматами, ориентировке на местности — всему, что нужно знать партизанам. Но была у нас и своя, особая задача: партизанское движение на Псковщине ширилось, а для оперативной работы в партизанских соединениях не хватало людей, знающих разведывательную и контрразведывательную службу.

Ради этой работы нас и направляли в Партизанский край.

Начальником группы был Игорь Авдзейко, всесторонне развитый, бывалый человек. Мы, молодые чекисты, многому у него учились, нам он казался стариком. Правда, мои товарищи Володя Морозов, Василий Якушев, Николай Сергеев, Григорий Пяткин, Иван Подушкин — считали, что и у меня есть кое-какой опыт: я «нюхал» порох еще на финской войне. Но много ли значил тот опыт работы в новых условиях?

Вскоре мы столкнулись с неожиданными обстоятельствами. Начальник валдайской опергруппы штаба партизанского движения Алексей Тужиков объявил, что ожидаемый полет в тыл врага пока отменяется. Вместо этого нас решено направить в село Заборовье для расследования некоего чрезвычайного и крайне неприятного дела: оказывается, вопреки указаниям штаба командование Второй партизанской бригады под натиском огромной карательной экспедиции немцев вывело свои подразделения в тыл. «Самовольство» это в условиях военного времени рассматривалось как недопустимое нарушение дисциплины. И вот нам, молодым чекистам, приказано разобраться во всех обстоятельствах. Тем более что командир Третьей бригады А. Герман сумел выйти из боев организованно и, применив новую тактику рейдирования, продолжает бороться с врагом. Отчего же командир Второй бригады Васильев и комиссар Орлов предпочли вывести своих людей в тыл?

В Заборовье мы узнали, в каких невероятно трудных условиях воевала Вторая бригада: немцы разгромили базы снабжения, загнали людей в болота; голодные, исхудавшие, плохо вооруженные партизаны отступали с тяжелыми боями, не успевая эвакуировать раненых.

И вот теперь эти оборванные, измученные люди вышли к своим. И все идут и идут отдельные группы— одни с оружием, другие без него. По дороге к ним примкнули отставшие из каких-то отрядов и бригад. Никто не знает их. Все устали, издерганы и вдобавок глубоко обижены начатой нами проверкой.

По поручению Авдзейко мы беседуем с командирами, политработниками, рядовыми бойцами. Отвечают нам с обидой, подчас с вызовом: «Что вы понимаете, тыловые крысы, сами-то в нашей шкуре не бывали!»

Все это надо выслушивать и в то же время делать свое дело тактично, спокойно, внимательно. Разговариваю с комиссаром Орловым. Он сердит на Авдзейко, раздражен, держится высокомерно. Нелегко говорить и с комбригом Васильевым: этот известный партизанский вожак, обаятельный, культурный человек, болезненно переживает обвинение в нарушении приказа.

Ни Васильев, ни Орлов, ни тем более в штабе партизанского движения не ждали, что мы, объективно разобравшись в деле, придем к выводу, оправдывающему командование Второй бригады. В той обстановке было принято единственно правильное решение: только так можно было сохранить бригаду. И мы честно доложили своему начальству: так, мол, и так, никакой «крамолы» не обнаружено. И начальство согласилось с нашими выводами. Впрочем, комиссар Орлов по-прежнему держался со мной холодно — не мог подавить в себе обиды.

Каково же было узнать, что волею обстоятельств мне придется бок о бок работать именно с этим человеком!

Неожиданно заболел Игорь Авдзейко, меня назначили начальником особого отдела Второй партизанской бригады, комиссаром которой и после переформирования был утвержден Орлов, а комбригом Васильев. Больше того, по новому распоряжению особый отдел уже не оставался в подчинении комиссара бригады, а, называясь оперативной группой, становился самостоятельным органом, имеющим свою радиосвязь с Центром. Это, понятно, добавило масла в огонь, — Орлов еще больше рассердился, хотя вместе с Васильевым дал согласие на мою кандидатуру. Долго еще потом он относился ко мне с оттенком превосходства, насмешливо называя «органы», пока работа не сдружила нас.

На первых порах приходилось частенько спорить. Когда я начал назначать чекистов в отряды, Орлов ворчал: «Ты хороших ребят не разбазаривай, они нам самим пригодятся». Мне же надо было подбирать людей, учитывая, с кем им суждено работать: если командир отряда горячая голова, чекиста к нему нужно рассудительного, спокойного. Пришлось отдавать наших ребят и в другие бригады. С удовлетворением вспоминаю теперь, что в большинстве случаев подбор работников, был сделан правильно, а за Григория Пяткина командир полка потом, при встрече в тылу у немцев, благодарил меня: «Ну и человека же ты дал мне прекрасного!»

Перед выходом к линии фронта Орлов сказал мне: «Слушай, «органы», наш комбриг очень болен, надо бы доложить в Валдай, что нельзя ему идти в немецкий тыл». Я уже успел привязаться душой к нашему комбригу. Будучи тяжело больным, он ни на минуту не прекращал работы по комплектованию отрядов, заботился о вооружении и обмундировании бойцов, внимательно разговаривал с каждым человеком.

Конечно, о своей болезни сам он не сказал и к врачу не обратился. А когда я доложил об этом, мне ответили: «Если Васильев не хлопочет, нечего за него хлопотать другим». И Николай Георгиевич повел бригаду. Уже за линией фронта, идя рядом с ним, я заметил, что у него кровохарканье. В декабре мы отправили своего комбрига в тыл, а в 1944 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза. К сожалению, посмертно.

Горько думать, что такого замечательного, беззаветно преданного человека и коммуниста не сумели мы спасти. А спасти его можно было только приказом, сам он не соглашался лететь в тыл, пока не слег окончательно…

…Люди нашей бригады были обмундированы в новые полушубки, валенки, ватные брюки и фуфайки, вооружены автоматами, легкими пулеметами, частично винтовками, снабжены боекомплектом на два боя и продовольствием на десять суток. Весь этот груз надо было нести на себе.

Отряды и штаб бригады собрались в деревне Хлебоедово, в трех километрах от линии фронта. Армейские части перед тем разведали «дырку» в линии обороны немцев: участок, где почти шестьсот метров от одного дзота до другого. В эту «дырку» и должны были пройти все семьсот душ нашей бригады, пройти незаметно и неслышно. С наступлением темноты разведчики повели нас по тропинкам на минном поле к реке Редья, указали «дырку» и вернулись обратно. Свое дело они сделали. Теперь в случае чего нам нужно было рассчитывать только на себя. Отступать некуда: позади минные поля, а впереди — крутые берега реки. Видимости почти никакой, крупными хлопьями валит густой снег.

Половина людей неслышно перебралась и ушла за реку. Пора было двигаться и нам. Первым спускается Алеша Иванов, главный врач бригады, и вдруг, поскользнувшись, падает, и тут же гремит автоматная очередь! Это у Алеши автомат не был поставлен на предохранитель. Немцы тотчас открыли кинжальный огонь из обоих дзотов. Лежа в снегу и кляня Алешу на все корки, мы пережидали около часа. Когда стрельба наконец утихла, мы продолжали переправу. Скатываемся на лед кубарем, подымаясь, охаем и кряхтим, и снова лезем на другой берег. А там в ста метрах от дороги видим разведчика-партизана, он предупреждает: «Тише, гляди под ноги!»

Немцы, оказывается, протянули от дзота к дзоту проволоку и навешали на нее пустые консервные банки.

Переправа заняла четыре часа. Уже светало, когда мы, перейдя дорогу, вошли в лес. Там Орлов, Васильев и я пропустили всех вперед, выслушали доклады командиров отрядов, а затем пошли в конце колонны. А снег все продолжал валить, и где-то близко слышался гул моторов. Останавливаемся на дневку. Ни обсушиться, ни обогреться нельзя. Ложимся прямо в снег. Накрывшись палаткой, я сразу провалился в сон. И тут услышал голос ординарца: «Григорий Иванович, к комбригу». Вылезаю из какой-то ямы: оказывается, снег подо мной подтаял! Не сразу понимаю, почему собравшиеся у комбрига командиры отрядов хохочут: оказывается, раскисли новые полушубки, плохо выделанная овчина вытянулась от сырости, и полы полушубков висят чуть ли не до пят…

Следующий наш марш был по тылам прифронтовой полосы, где много немецких войск. Шли осторожно всю ночь, а под утро вышли к какой-то деревне, обходя ее по опушке леса. Но что это? Видим, бегут из деревни немцы, кто в одном белье, кто в шинели нараспашку… Без единого выстрела мы заняли эту деревню, первую «нашу» деревню на оккупированной территории. Тут стоял какой-то хозяйственный взвод; часовой, увидя нас, крикнул, что Красная Армия идет в обход. Без боя нам достались трофеи — лошади, продукты, одежда. И дальше впереди нас самими немцами распространялся слух: «Фронт прорван, пятитысячное войско движется с пушками и пулеметами». Пользуясь паникой, мы за четверо суток добрались до территории бывшего Партизанского края.

Страшную картину представлял тогда этот Партизанский край. Стремясь покончить с непокорными советскими людьми, немцы выжгли все села четырех районов. Сотни людей были повешены, расстреляны, сожжены, угнаны в лагеря.

Наша бригада обосновалась в Серболовском лесу, а отряд Объедкова был направлен на двадцать километров южнее, в Ухошинский лес. Настроили себе землянок, разместились, и сразу начались боевые будни: были посланы диверсионные группы на железные дороги и засады на шоссе — враг должен почувствовать, что Партизанский край живет, не побежден.

Собираю своих ребят из отрядов, советуемся. Сергей Старолатко, бывший пограничник, храбрый и горячий человек, работал раньше заместителем начальника особого отдела бригады. Уходя, он оставил связи, но теперь не было ни тех деревень, ни тех людей, которых знал Старолатко. Хороший совет дал Иван Петрович Подушкин. По его словам, где-то поблизости должна быть группа милиционера М. С. Аникина, осенью ее оставили с заданием собирать разведывательные данные.

Проверяем, налаживаем связь. И сразу выясняется, что группа Аникина выжила, активно действует. Через связных Аникина, укрывшихся от немцев, мы занялись выяснением численности окружавших нас гарнизонов.

И тут произошел случай, взбудораживший весь личный состав. И опять нам, чекистам, а мне как начальнику оперативной группы в первую очередь, пришлось заняться судьбой человека, оценкой его поступка, разбираться в характере и мотивах — словом, заняться «человековедением». Это первое наше ЧП произошло с Иваном Петровичем Подушкиным. Пожилой, опытный чекист, уравновешенный человек, к тому же и веселого нрава, Иван Петрович попал в непривычную для себя ситуацию. В своем отряде он обнаружил предателя, тот подговаривал целую группу перейти на сторону врага. Опасность была большая: гарнизон немцев стоял всего в четырех километрах, если бы предатель ушел к ним, наша численность, вооружение, наше трудное положение в «пустыне» — все стало бы известно врагу. Следствием было установлено, что предатель этот — примазавшийся к партизанам полицейский.

Приговор партизанского суда был единодушным: расстрел. Приведение приговора в исполнение поручили Ивану Петровичу. Он пошел с предателем один, а тот вдруг помчался к лесу, в сторону немцев. Иван Петрович выстрелил ему вдогонку, но промахнулся. Пришлось поднять отряд в ружье, и только в полукилометре от немцев предателя настигли и уничтожили. Немцы, конечно, услышали стрельбу, открыли ураганный артиллерийский огонь. И нашим бойцам пришлось выходить из-под обстрела.

Над головой Ивана Петровича сгустились тучи. Некоторые даже требовали расстрелять его, но тут уж восстал я, сказав, что без санкции Ленинграда ничего предпринимать не стану. В конце концов решили отправить Ивана Петровича в опасную разведку к деревне Заполье. Там стоял немецкий гарнизон. Надо отдать должное Ивану Петровичу — он принес нам ценные разведывательные данные об этом гарнизоне и сверх того подыскал там одну женщину-патриотку, согласившуюся работать с нами. И позднее, в многочисленных боях, Подушкин показывал себя с самой лучшей стороны.

Чекистам не раз приходилось участвовать в боях, так что никто не мог упрекнуть нас в трусости.

Расскажу, кстати, о подвиге Николая Семеновича Крупина. В районе Острова, среди болот (это было уже в 1943 году), немцы нас окружили и стали теснить отряд Ивана Герасимовича Светлова. Одна из рот этого отряда вела особенно тяжелый бой. Убит был командир, комиссар поднял роту и тут же упал, сраженный очередью из автомата. В критический момент остатки роты повел на врага чекист Крупин. Началась ожесточенная рукопашная схватка, немцев смяли, захватили пленных и оружие. Все были рады этой победе, а Коля Крупин пришел в штаб, хотел доложить, как было дело, и… упал без сознания: сквозная пулевая рана и потеря крови свалили его на землю. Николай Семенович Крупин долго еще потом воевал — смелый партизан, умный чекист, он все что мог дал Родине и сейчас продолжает трудиться на одном из заводов Ленинграда.

К началу 1943 года немцы уже почувствовали твердую руку обосновавшейся в Серболовском лесу партизанской бригады, ополчили против нас карателей. Тяжелые лесные бои шли ежедневно. В ночь под Новый год мы собрались в землянке санчасти: я, Орлов, начальник штаба Саша Юрцев и Алеша Иванов (он только что закончил ампутацию ноги у одного партизана, а медсестра Романова помогала ему; делали операцию без наркоза).

Мы прослушали выступление по радио Михаила Ивановича Калинина, выпили по чарке спирта, поздравили друг друга с Новым годом. «Что-то он нам готовит?»— думали мы.

А готовил нам новый год серьезные испытания.

Вечером Орлов дал команду сниматься с «зимних квартир». Убитых мы похоронили, раненых положили на сани и двинулись на юг, в Ухошинский лес, к отряду Объедкова. Это был лучший отряд бригады; его командир, лейтенант Красной Армии, пришел к партизанам из окружения. Талант Объедкова в полной мере раскрылся в партизанской борьбе: быстрый, решительный, способный на дерзкие операции, лейтенант умел выходить из самых, казалось бы, безвыходных положений.

У Объедкова мы долго задерживаться не собирались, имея задачу перебраться на запад, где действовала Третья бригада под командованием А. Германа. Главное было — выйти из «пустыни» и вести бои там, где есть населенные пункты, опираться на помощь местных жителей.

В дни, когда мы находились у Объедкова, он со своим отрядом решил выбить немцев из села Борки, где стоял довольно крупный гарнизон. Вот тогда-то и произошло событие, которое я назвал бы «первые ласточки». Во время боя, исход которого мы считали не особенно для нас удачным, вдруг станковый пулемет противника развернулся и открыл огонь по своим. При этом пулеметчик кричал нам: «Наступайте, товарищи, смелее, я вас поддержу!»

Объедков сперва даже не поверил, решил, что это провокация. Но бойцы с криком «ура» кинулись в атаку. Немцы побежали, оставляя оружие. Неизвестный нам пулеметчик оказался Василием Ефремовым, бывшим лейтенантом Красной Армии. В гарнизоне Борков было много русских, согласившихся или вынужденных служить немцам. Ефремов давно искал возможности уйти к своим. Перешел он на нашу сторону не один, увлек с собой еще несколько человек.

Случай был для нас, чекистов Второй бригады, исключительный. Мы решили двоих из перешедших на нашу сторону людей направить обратно к немцам; там они должны были сказать, что чудом спаслись от партизан. Оба получили задания. В дальнейшем события сложились так, что встретились мы с ними не скоро. Лишь в марте 1943 года во время боев в районе озера Сево мне сообщили, что на нашу сторону перешла группа карателей. Я поехал туда, где их разместили, и вдруг слышу: «Товарищ командир, ваше задание выполнено!» Смотрю — а это один из тех двоих, бывший лейтенант Овчинников. Вернулся он к партизанам, привел с собой целую группу с оружием, боеприпасами и двумя ручными пулеметами и вдобавок принес ценные сведения.

Приятно было убедиться, что решение, принятое, нами в Ухошинском лесу, принесло пользу. Разложение среди карателей, подготовка их к переходу на нашу сторону — это была для нас очень важная работа.

Но если мы старались направлять в немецкие подразделения своих людей, то и немцы неоднократно засылали к нам лазутчиков. Нужна была бдительность.

Однажды к нам пришла девушка, рассказала, что бежала из Риги, меняла вещи на продукты, а теперь надумала уйти к партизанам. Мы послали своих разведчиц, чтобы проверить ее показания. Все как будто бы совпадало. Но вот пришел к нам Овчинников и сразу узнал эту девушку: она, оказывается, служила у немцев. Уличенная во лжи, девушка призналась, что немцы заслали ее к партизанам для разведки.

Наши люди были устойчивыми и принципиальными, героически сражались с врагом. Но в общую массу партизан проникали и отдельные нечестные люди, шкурники. Помню случай, когда три партизана, вернувшись с задания, доложили, что подорвали эшелон с танками. При проверке оказалось: «подорвали» они стог сена, к тому же украли обмундирование у своих. Мы выстроили отряд и поставили их перед строем. Спросили: что будем делать? Вышел вперед старик партизан и выразил единодушное мнение: расстрелять. Так мы и поступили с этими людьми, пытавшимися запятнать партизанскую честь.

Нашей бригаде поступил приказ — двигаться на север в район Псков — Гдов — Ляды — Плюсса. Позади нас должна была идти бригада Карицкого. У нас около двух с половиной тысяч бойцов, у Карицкого свыше тысячи, — как пройти незамеченными? Этим занялось командование. А мы, чекисты, старались в каждом населенном пункте оставлять своих людей, с которыми можно поддерживать связь. Для этого требовалось наладить порядок связи, обусловить явки, пароли, тайники. Но как все это запомнить, не перепутать? Мы всегда на марше, документы могут храниться только в сумке, но и это опасно: был уже трагический случай, когда в одном из полков погиб человек — чекист, и сумка с документами досталась врагу. Стало быть, все наши связи, фамилии, названия деревень и пароли следовало зашифровать. А как? Кто нас этому учил? Никто.

Пришлось самим вырабатывать шифр. Что называется— и смех и горе… Использован был весь «опыт», почерпнутый когда-то, еще в детстве, при чтении приключенческой литературы. Теперь забавно вспомнить об этом, а тогда было не до шуток: в случае провала мы рисковали жизнью наших связных, патриотов, остающихся в тылу у врага для опасной и важной работы. К счастью, провала не произошло, наша «система» шифровки полностью себя оправдала.

При помощи наших связных мы получали сведения о предателях, активно действовавших на территории, оккупированной врагом. Не многим из них удалось уйти от возмездия. Помню, уже в 1945 году мы захватили в Ленинграде бывшего начальника порховской полиции Виктора Розова, известного своими зверствами над мирным населением. Сменив фамилию, Розов завербовался на работу в Петрозаводск. Затем приехал по делам в Ленинград и был нами обнаружен.

Агент абвера, начальник псковской полиции Герасимович тоже не избежал наказания. Сведения о нем были собраны нами еще во время партизанских действий. Эти сведения и помогли в дальнейшем разыскать предателя.

Как же собирались эти сведения? На марше, в постоянных перемещениях поддерживать связь было трудно. Помню, в районе деревни Шир был организован тайник, куда поступала информация о движении поездов на Ленинград. Бывало, отправишься к этому тайнику, а бригада в это время уходит в другое место. К тому времени бригада обосновалась в Сороковом Бору, в районе Гдова, тут был наш боевой район действий, тут нам предстояло создавать свое «хозяйство», наладить разведку. Очень осложняли нашу жизнь постоянные стычки с карателями. Лето 1943 года было тяжелым для нас, немцы не давали покоя, да и было из-за чего: бригада дважды за лето выводила из строя железную дорогу между Гдовом и станцией Ям.

Вот в это трудное лето в тайнике, куда прятала для нас сведения наша связная Зина, я нашел записку, в которой Зина сообщала, что никак не может пробраться к нам: кругом каратели, а важных сведений накопилось порядочно. Взяв трех бойцов, я пошел на связь к Зине. Идти надо было километров сорок. Поход был благополучным: Зина передала сведения о движении железнодорожных составов на Ленинград, о гарнизоне и списки служащих полиции. Правда, когда мы возвратились, нашей бригады на старом месте уже не было. Большого труда стоило ее найти.

В одной из волостей Лядского района помогал нам бывший учитель. Работая писарем в волостном управлении, он доставлял «аусвайсы». С этими немецкими документами мы послали двух связных во Псков, где они собрали ценные сведения.

Да, много было преданных, честных работников, незаметно, но с постоянным риском для жизни делавших свое дело. Особую роль сыграли в то время наши отважные девушки. О них хочется рассказать подробнее.

Разными, порой неожиданными путями приходили они к нам. Удивительна и трагична история Ани Григорьевой. В то время мы находились еще в отряде Объедкова. Однажды разведчики привели к нам в штаб молодую женщину. В деревне, где ее захватили, местные жители сказали: «Что вы с ней возитесь, ее на виселицу надо». А женщина требовала, чтобы ее привели к начальнику особого отдела. Разведчики доставили ее ко мне. Что-то показалась она мне не похожей на немецкую разведчицу. Аня рассказала, что была радисткой в нашей разведгруппе, работавшей в районе Чихачева. Затем ей дали задание — внедриться в немецкие органы. Придумали «легенду» — бежала, дескать, от партизан к немцам. И Аня согласилась. Немцы приняли ее, тиснули в своей газетке «Рассказ партизанки», а затем увезли в Сольцы, где заставляли работать на станции радиоперехвата. Спустя некоторое время немцы послали ее к нам, чтобы устроилась радисткой и передавала им сведения о партизанских соединениях.

Аня осталась у нас. Неоднократно ходила на задания, всегда с успехом. В одном из боев в августе 1943 года, когда мы были в окружении под Гдовом, получила тяжелое ранение. Товарищи понесли ее на носилках, но она подорвала себя гранатой, чтобы никому не быть в тягость…

Нам часто приходилось рисковать, поручая важные задания малознакомым лицам. Как правило, мы не ошибались. Помню, приехал как-то в штаб Коля Захаров и просит дать ему толу: в село Сорокино прибыл немецкий батальон, снятый с фронта на отдых. Батальону дано задание по борьбе с партизанами. «Надо им устроить отдых», — сказал Коля. Наша разведчица сообщила ему, что в соседней деревне проживает родственница хозяйки дома, в котором разместился штаб батальона. Захаров пробрался к этой женщине, долго с ней говорил, и она согласилась выполнить наше поручение. Съездила в Сорокино, отвезла немцам две корзины, полные битых гусей. На дне одной из корзин лежала еще и взрывчатка. Одну корзину она отдала немецким штабистам, а вторую поставила в чулан, затем ушла в партизанскую бригаду вместе с хозяйкой дома, своей родственницей. Кислотный взрыватель маломагнитной мины сработал в полночь, от немецкого штаба осталось одно пепелище.

Во второй бригаде, постоянно менявшей свое место, разведчиц мы подбирали от случая к случаю. Позднее, в восьмой партизанской бригаде, мы занялись этим делом «по науке»: всем своим ребятам я поручил присмотреть в отрядах грамотных и боевых девушек, имеющих родственные связи в Пскове, Острове и Порхове.

И вот в особый отдел стали приходить девушки — одна красивее другой, молодые, задорные, бесстрашные, Беседуя с одной из них, узнаю, что она раз уже сослужила нам службу: это к ней, к Жене Шкаликовой, работавшей тогда кассиром банка в Пскове, ходили наши разведчицы с «аусвайсами», добытыми лядским учителем. Потом Женя убежала из Пскова, но там у нее мать, сестра, множество знакомых. Выросла она в Пскове, город знает как свои пять пальцев.

— А что, Женя, если поручим сходить в Псков?

Немного подумав, она дает согласие. Соглашается работать разведчицей и Тамара Бударина, смешливая, веселая девочка, только перед войной окончившая семь классов. В Пскове у нее мать и брат. К тому же Тамара немного говорит по-немецки. Но ребячества в ней хоть отбавляй. И хотя она заверяет: «Пойду, куда только пошлете», посылать ее нужно с кем-то более опытным.

Девушки эти совсем не подготовлены, что называется, «сырой материал», а одного горячего патриотизма маловато.

Договорились, что будем их обучать, создали две группы. В этой лесной партизанской школе наши девушки прошли в короткое время соответствующую подготовку. Но главное, конечно, было в отваге, смелости и находчивости, которые обнаружили девушки. Как много сделали они, эти вчерашние школьницы! И в каких трудных условиях!

Женя Шкаликова (ныне Евгения Тимофеевна Крутикова) оказалась человеком исключительного мужества. Много раз ходила она в Псков, установила там нужные связи. Женя раздобыла карту зенитной обороны Пскова, которой потом с успехом воспользовалась наша авиация. Через Женю Шкаликову, Тамару Бударину, Ольгу Хромичеву и Ольгу Воробьеву мы поддерживали связь с подпольными группами на псковском аэродроме, на бирже и в других городских учреждениях. Из данных, собранных бесстрашными разведчицами, нам стало известно о большом скоплении вражеской авиации под Псковом. Эти данные мы передали в Ленинград, а в ночь на 17 февраля 1944 года наша авиация разгромила это скопище вражеской техники.

В холод, в дождь, в слякоть ходили наши девушки на задания. Бывало, отправишь их — и не находишь покоя: сумеют ли, не попадутся ли? Зато сколько радости было, когда разведчицы возвращались! Тут уж и обед для них готовится специальный, и лучшее помещение. Были они всегда одеты и обуты, партизаны относились к ним с особым уважением. В редкие часы отдыха девушки устраивали танцы.

Самое светлое воспоминание осталось у меня об этих скромных труженицах войны.

…Это было еще в сентябре 1943 года. По приказу штаба партизанского движения из нашей Второй бригады были созданы четыре самостоятельные бригады. Мне приказали отправиться в бригаду, которой присвоен номер восемь. Находилась она где-то под Островом, в районе Пушкинских Гор.

Простившись с товарищами, мы тронулись к месту новой службы. Шли мы лесами и глухими проселками. По дороге, конечно, работали. Обнаружили многожильный кабель — вырезали пятьсот метров; увидели полевой провод — перерезали… И так везде, где только могли, вредили немцам.

У деревни Заходы Порховского района мы наткнулись на засаду власовцев. В перестрелке я был ранен, истекал кровью и пролежал в лесу двенадцать суток. Тут нам помогли старые наши связи: староста деревни Заледенье каждый день выносил к колодцу ведро вареной картошки, ночью мои товарищи забирали его, а к утру оно, уже пустое, опять стояло у колодца. Когда рана моя немного затянулась, мы опять пошли на юг…

Когда мы были уже под Псковом, узнаю, что в Стремутке находится штаб первой ударной бригады власовской армии. Командир ее — белогвардеец, генерал Иванов, начальник штаба — полковник Кримияди. В селе Шванибахово — штаб батальона под командованием какого-то графа Ламсдорфа. Половина батальона в селе Назимове.

Вот когда пригодились старые мои чекистские связи! В Мелеховской волости были наши люди: писарь Иван Иванович и учительница Тина. Через нашу разведчицу я вызвал Тину на свидание. Учительница обрадовалась, заплакала, ведь давным-давно не видела своих. Рассказала, что солдаты из Мелехова часто приходят на танцы в Назимово, что в гарнизоне есть у нее знакомый лейтенант, который с радостью ушел бы от немцев, да боится. В селе Шванибахово капитан Иван Касьянов также настроен против немцев.

По моему заданию Тина пошла к Касьянову и принесла от него письмо, в котором содержались сведения о вооружении батальона и другие данные. Писарь Иван Иванович сообщал мне, что делается в Назимове. Затем Тина уговорила лейтенанта встретиться со мной. В условленное время мы с ним увиделись. Это был молодой, крепкого сложения человек, общительный, веселый. Рассказал, что ищет случая, чтобы уйти и увести свой взвод. Солдаты ушли бы давно, но побаиваются неизвестности. Офицеры настроены по-разному.

Я поручил ему постепенно подготавливать солдат к переходу на нашу сторону, действуя осторожно, но настойчиво. На этом мы с ним расстались. Начало было неплохое, а в итоге на нашу сторону удалось перевести 150 солдат-власовцев.

Выступая перед ними, я сказал:

— Дорогие товарищи!.. — и вижу, что многие плачут. Спрашиваю: — Почему слезы?

Отвечают:

— Мы давно не слышали слова «товарищ»…

Я им разъяснил положение на фронтах, рассказал о наших задачах, ответил на вопросы. Объявил им, что двигаться будем на соединение с Восьмой партизанской бригадой, что выступаем на следующий день. А где она, моя бригада, в которую добираемся с такими приключениями, мне еще неизвестно.

На шоссе Порхов — Остров наш отряд заметил три немецкие крытые машины. «Ну, теперь самое время испытать бывших власовцев, — подумал я. — Как-то они поведут себя в бою?» Быстро установили пулеметы, приготовили гранаты. Человек десять открыто выходят на дорогу — все они в немецкой форме! Шофер первой машины остановился и не сразу разобрал, кто перед ним, а когда понял, было уже поздно. Нам удалось захватить машины, забрать пленных и немалое количество трофеев. Боеприпасы, продукты, офицерские чемоданы. Все, что нам было нужно, мы взяли, а машины сожгли. Затем быстро уходим. Один из бывших власовцев говорит:

— Ну вот, счет мы свой открыли…

Через несколько суток похода нам удалось наладить связь с бригадой. И вот под вечер часовой доложил: «Едет большая группа верховых в мохнатых шапках». Это были наши товарищи, среди них и Леонид Васильевич Цынченко, командир бригады.

В своих заметках я не упоминал о десятках мелких боев и стычек с противником, в которых чекисты участвовали с оружием в руках. Таких боев было множество. Случались и крупные операции. В январе 1944 года штаб бригады решил нанести массированные удары по коммуникациям врага. Мне с командиром второго полка Солодухой было поручено руководить операцией на станции Дуловка. Провели разведку. С наступлением темноты семьсот человек, в том числе и отряд из бывших власовцев, ворвались на станцию. Завязался жаркий бой. Одна группа поджигает эшелоны с кипами сена, другая взрывает паровозы, третья — железнодорожные стрелки, окружаем немецкие казармы и забрасываем их гранатами. Пытаемся взорвать водокачку. Шум, грохот, стрельба, дым и пламя поднимаются над эшелонами, обгорает сено, и… вот здорово! Под сеном на четырнадцати платформах оказались танки. Больше уж этим танкам не ходить в атаку на нашу пехоту!

Под утро по станции начинает бить немецкая артиллерия. Пусть бьет! Тут уже нами все сделано: магистраль Псков — Ленинград выведена из строя. В это же время идет бой на станции Черская, на разъезде Орлы; на станцию Брянчаниново напал капитан Раздуев, и везде с автоматом в руках бьются с врагом и наши товарищи чекисты.

И вот наконец великая радость: пришла разведка частей Красной Армии. Ликованию нашему нет предела, и мы, чекисты партизанских соединений, встретившись с людьми Большой земли, счастливы тем, что не зря нас посылали за линию фронта, — мы работали и воевали честно!