|
||||
|
|
Лев Владимирович КАНТОРОВИЧ БОЙ Повесть __________________________...Лев Владимирович КАНТОРОВИЧ БОЙ Повесть ________________________________________________________________ ОГЛАВЛЕНИЕ: Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая Глава седьмая Глава восьмая Глава девятая Глава десятая Глава одиинадцатая Глава двенадцатая Глава тринадцатая Глава четырнадцатая Глава пятнадцатая Глава шестнадцатая Глава семнадцатая Глава восемнадцатая Глава девятнадцатая Глава двадцатая Глава двадцать первая Глава двадцать вторая ________________________________________________________________ ГЛАВА ПЕРВАЯ - Я пойду вперед! - Хорошо! Я подожду минут пять и буду спускаться по твоему следу. Они лежали на снегу. Лыж они не снимали. Задние концы лыж они воткнули в снег и, развалясь, задрали ноги. Подымаясь сюда, они видели широкую просеку. Лавины и горные потоки пробили себе дорогу в лесу. Они заметили груду больших камней вверху просеки. От камней они хотели начать спуск. На вершине горы не было деревьев. Лес начинался ниже. Занесенные снегом деревья теснились и переплетались ветвями. На горизонте показалось солнце. Лежа на снегу, они видели горы вокруг, и красные отсветы блестели на вершинах, и леса темнели мохнатыми пятнами на склонах гор. Было тихо. Тетерев медленно пролетел внизу над елями, и они услышали, как шумят его крылья. Очертания подножий гор казались расплывчатыми: в долинах растекался туман. Солнце, красное, без лучей, взошло над горами. Небо, недавно розовое, стало желтым внизу, над горизонтом, и вверху - зеленым. Было так тихо, что они слышали, как стучат их сердца. Загнутые концы лыж покачивались над их головами. Они долго молчали. - Я пойду вперед! - сказал Андрей. - Если я упаду, я крикну. Он встал и, как собака, отряхнулся от снега. Облако сухих мелких снежинок взлетело над ним, и снежинки, как пыль, искрились на солнце. Борис отвернулся и зажмурился. Снежинки оседали на его лице и таяли. Мелкие капли покрыли его лицо, будто он вдруг вспотел. Андрей натянул рукавицы. Он сделал три коротких осторожных шага, на секунду остановился, согнул ноги в коленях, слегка присел и скользнул вниз. Борис вскочил. Он видел, как Андрей повернул возле первой ели и понесся наискось по склону. Голубая рубашка Андрея мелькала между стволами елей. Потом Андрей повернул еще раз и помчался напрямик вниз. Борис улыбнулся. От вершины гор до первых деревьев уклон был крутой. Борис взмахнул руками и сильно оттолкнулся. Плотно сдвинув ступни ног и поставив лыжи вплотную рядом, он слегка согнул колени, чтобы ноги пружинили. На крутом склоне скорость сразу стала хорошей, и он приготовился к повороту. Он развернул корпус влево, продолжая глядеть вперед по направлению хода. Потом, как бы бросаясь вниз, он сильно повернул плечи и грудь вправо, наружу от поворота. Ноги его повели лыжи в поворот, левая лыжа чуть выдвинулась вперед. В глубоком, рыхлом снегу поворот получился не такой крутой, как хотелось Борису, и он пронесся совсем близко от ствола ели. С нижних ветвей снег посыпался ему на голову и на плечи. Борис засмеялся. Наискось, по склону горы, он скользил между елями. Следы лыж Андрея были слева. Скорость немного уменьшилась. От холодного ветра горело лицо, глаза были полны слез и ресницы заиндевели. Ели проносились мимо. Ели были огромные. Груды снега лежали на черных ветвях, и ветки гнулись под непомерной тяжестью. Косые столбы солнечных лучей стояли между елями. На свету снег был белым и в тени синим. Борису снег в тени казался почти черным. Пятна света и черных теней мелькали в стремительном ритме, и от этого движение ощущалось еще сильнее. В одном месте снегирь сидел на снегу. Красный снегирь, ярко-красным, на освещенном снегу, рядом с синей тенью еловой ветви. Маленькая птичка показалась Борису очень заметной, потому что она была такая красная. Снегирь мелькнул на какую-то долю секунды и скрылся. Может быть, он улетел? Снегирь врезался в память Бориса. Без этого снегиря все было бы совсем иначе. Следы лыж Андрея круто поворачивали вниз. "Ого, Андрей! Отличный поворот!" После того как Борис сильным рывком повернул направо, скорость сразу так увеличилась, будто кто-то толкнул его в спину. Борис чуть не упал. Чтобы удержать равновесие, он присел на согнутых ногах. Прямо вниз мчался он мимо неподвижных елей, вниз по крутому, почти отвесному склону. Лыжи шуршали о снег, и шорох казался грохотом. Вдруг показалось странным, что ели вокруг, и горы, и небо, и снег, все вокруг так совершенно неподвижно. Только он один мчится вниз, и не ветер летит мимо него, а он разрезает неподвижный, холодный воздух. Слезы наполнили его глаза, и трудно было дышать. Теперь лыжи Бориса скользили по следу. Снег взлетал над загнутыми концами лыж. Скорость все увеличивалась. Спуск становился все круче и круче. Стволы елей мелькали мимо, и концы ветвей касались рук Бориса. Снег слетал с ветвей. Облако снега неслось за Борисом. Скорость стала сумасшедшей. Борис улыбался, но улыбка просто осталась на его лице, он забыл об улыбке: Прищурив глаза, он смотрел вперед. Слезы застилали глаза, текли по щекам, но не вниз, а назад, к ушам. Он видел только несколько метров перед концами своих лыж - дальше было расплывчатое пространство, белое, ослепительное пространство с яркими тенями и с голубыми отсветами. Лыжный след уносился в пространство, и по лыжному следу несся Борис. Прямо вниз, между частыми стволами елей. "Черт возьми, Андрей! Так очень просто можно сломать шею..." Борис согнул колени и присел, вытянув руки вперед. Удерживать равновесие стало легче, но скорость еще возросла. Ели совсем близко обступили узкую просеку, и снег больше не блестел: от елей падали густые тени на снег. В одном месте два толстых ствола стояли так близко друг к другу, что плечи Бориса чуть не ударились о них, и Борис съежился. Он глубоко вздохнул и почувствовал острый запах еловой смолы. "Здесь ты испугался, Андрей!" Ели разлетелись в стороны, снова ударило солнце, и снег заискрился. Лыжный след плавно заворачивал вправо. "Тебе стало страшно? Тише ход! Очень хорошо, Андрей..." Борис чуть-чуть разогнул колени, совсем немножко, чтобы не упасть. Он плавно повернул корпус вправо и еще немного выпрямился. Мышцы напряглись на спине и на ногах. Он как бы ввинчивал свое тело в упрямый, тугой воздух. Левую лыжу он слегка выдвинул вперед. Снег широким облаком поднялся над ногами. Скорость вдруг почти исчезла. Борис пригнулся, выводя лыжи из поворота. Скорость стала немного больше. Выпрямляясь и вытирая глаза, Борис увидел лес слева, выше по склону, и небо над лесом. Ниже, справа от Бориса, шла просека. Груда огромных камней едва видна была под снегом. След лыж Андрея огибал камни. "Все-таки ты испугался, Андрей..." Борис скользил наискось мимо камней, и скорость хода постепенно нарастала. Камни промелькнули мимо. Снег покрывал их только сверху. Сбоку и снизу камни чернели на снегу. Они были похожи на спящих зверей. "Снова прямо вниз, Андрей?.." Следы лыж Андрея огибали груду камней и устремлялись вдоль просеки. Просека, как прямая аллея, шла вниз по склону. Просека была длинная, снег лежал ровно. "Здесь должно здорово нести, Андрей? Ты устоял. Посмотрим..." Борис весь подобрался. Начинается... Ветер ударил ему в лицо с такой силой, будто он падал, проваливался в пропасть. Ноги не чувствовали тяжести. Дыхание замерло. Ничего нельзя было разглядеть. Рядом неслась серая масса - это деревья на краю просеки. Впереди - белая земля, и земля стоит боком, земля падает, неудержимо падает вниз. "Черт возьми, Андрей!.." Падение продолжалось. Потом земля вдруг ушла из-под ног, ноги стали легкие-легкие и выпрямились сами собой. Уклон резко усилился, и Борис пригнулся совсем низко. Земля снова стала ощутимой, и ноги почувствовали опору, но он потерял равновесие, и его потянуло влево. "Не упасть! Ни за что не упасть!" Он немного выпрямил спину и судорожно взмахнул руками. Так подстреленная птица машет крыльями, и ей кажется, что она летит, но воздух не держит ее, и птица падает, проваливается вниз. Он не упал. Он устоял, хотя нелепо задралась правая лыжа, и он некоторое время стоял только на левой ноге, но он не упал. Напрягая все силы, он перегнул корпус вправо, перенес свою тяжесть направо. Он хотел устоять, и он устоял. "Нужно только хотеть, Андрей! Нужно сильно хотеть..." Он хотел устоять, и он заставил себя, заставил свои мышцы перенести тяжесть в правую половину тела, найти равновесие, побороть, победить эту проклятую гору и эту бешеную скорость. Он с трудом и, как ему показалось, очень медленно прижал правую лыжу к земле и перетянул корпус направо - и устоял на ногах. "Нужно сильно хотеть, Андрей!" Он несся все скорей и скорей. Казалось, скорость больше не может расти, но скорость увеличивалась с каждой секундой, и он чувствовал это. Все падало, низвергалось. Небо, белая земля, лес и камни, стволы деревьев и снег на ветвях - все исчезло. Он видел какие-то смутные пятна света. Упругий воздух наполнил рот, воздух распирал грудь. Потом вдруг стало светлей. Он ничего не видел, только вокруг все засветилось. Кончился лес, но он не понял этого. Он думал, все силы сосредоточил на одной, только одной мысли: "Не упасть..." Он несся прямо по ровному, покатому склону, и теперь только белый цвет окружал его. Белый, светящийся цвет. Он наклонился вперед, выпятил грудь и лег грудью на ветер. Воздух держал его, и теперь он крепко стоял на ногах. Снег под ногами, снег справа, снег слева, снег впереди. Прямые следы лыж впереди. Следы лыж, узенькие полосочки, прорезали снег, казались черцыми глубокими щелями. "Хорошо, Андрей! Мы с тобой не упали!" Снег блестел так сильно, что стало больно глазам. Снег казался совершенно гладким, и только ноги чувствовали, как кидает вверх и проваливается неровный белый покров. Уклон стал уменьшаться. Сначала незаметно, потом уже явно гора переходила в пологую равнину. Тогда Борис увидел впереди на снегу черную точку. Скорость хода все еще была большая. Точка быстро приближалась и росла. Борис несся вперед, он низко присел, так что подбородок его касался колен, и руки вытянул вперед. Точка стала человеком. Человек сидел на снегу и слегка покачивался. Борис повернул голову и поднял руку. - Андрей! Андрей сидел на снегу и слегка покачивался. - Прыгай!.. Здесь канава! Борис не успел ни о чем подумать. Мозг не работал. Тело само подчинилось команде, ноги сами выпрямились. Руки сами разлетелись в стороны. Когда мозг заработал, Борис уже приземлился. Он перепрыгнул канаву, и снег взлетел из-под лыж. Левая лыжа была выдвинута вперед. Борис немного проехал вперед и сделал крутой поворот налево. Он сделал классный поворот, и "христиания" удалась, он коснулся рукой снега, и снег широкой пеленой раскинулся из-под лыж. Борис выпрямился, тяжело дыша, и засмеялся. - Хорошо, Андрей! Андрей сидел на снегу. Он сидел скорчившись. Он слегка покачивался из стороны в сторону. - Я, кажется, растянул сухожилие на правой ноге, - сказал он. ГЛАВА ВТОРАЯ Андрей лежал на спине. Больную ногу он положил на подушку. Нога тупо ныла, но после мучений по дороге к туристской базе, после острой боли в то время, когда Борис стаскивал с распухшей ноги ботинок, после всего этого тупая боль казалась Андрею почти облегчением. Он очень устал. Его слегка подташнивало. Спина его была влажная от пота, и ему стало холодно. Стараясь не шевелить больной ногой, он натянул одеяло и укрылся до подбородка. Вошел Борис. Он принес бинты, вату и компрессную бумагу. - Как же я буду биться? - сказал Андрей. Борис ничего не ответил. Он присел на край кровати, осторожно поднял больную ногу Андрея, положил ее себе на колени и снял шерстяной носок. Нога страшно распухла, и большой синяк растекся под кожей. - Плохо? - сказал Андрей. - Плохо. - Как же я буду биться? Борис возился с компрессом. Андрей тяжело дышал и морщился. Он отвернулся к бревенчатой стене. Пот выступил на лице и на голове, под волосами. Было здорово больно. - Готово, - сказал Борис. - Теперь готово. Он положил на подушку забинтованную ногу и покрыл одеялом. Андрей тяжело дышал. Не поворачивая головы, он лбом прислонился к стене. Круглое гладкое бревно с продольной трещиной посредине показалось теплым. - Хочешь молока? - сказал Борис. - Холодное. - Нет. Андрея тошнило от боли. Вдруг ему показалось, будто рот его полон молока и вкус молока отвратительный. Он проглотил слюну и закрыл глаза. - Как же ты будешь биться? - сказал Борис. Перед глазами Андрея двигались красные светящиеся круги. Некоторые из них были большие, очень большие, и они медленно поворачивались, а некоторые были маленькие, крошечные, как точки, и они крутились, крутились, крутились без остановки. - Как же ты будешь биться? - сказал Борис. Андрей открыл глаза. Круги и кружочки исчезли. Только в самом углу левого глаза дрожало, дергалось что-то, чего никак нельзя было разглядеть. Андрей повернул голову. Борис раздевался. Он стоял посреди комнаты. Он был гол до пояса. Бросив свитер на стул, он нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Он снял правый ботинок, внимательно осмотрел его и бросил на пол. Тяжелый ботинок громко стукнул. Андрей молча отвернулся к стене. Борис снял второй ботинок и осторожно поставил его под кровать. - Ты слышишь, Андрей? - сказал он. - Я спрашиваю тебя: что ты думаешь о бое? Андрей попробовал закрыть глаза, но сразу раскрыл их - красные круги неистово вертелись, росли, становились огромными и лопались, превращались в крошечные точки. Некоторое время Андрей лежал не двигаясь и глядел на стенку. Потом он услышал негромкий, мерный свист и обернулся. Борис в черном трико, в легких башмаках и в свитере прыгал со скакалкой. Он подпрыгивал короткими частыми прыжками, и скакалка со свистом пролетала под ступнями его ног. Слегка согнутые в локтях руки оставались неподвижными, и корпус не двигался. Только кулаки резкими движениями вращали скакалку. Борис начал прыгать по очереди то на левой, то на правой ноге, и снова на обеих ногах, и опять на одной ноге. В частом и четком ритме, как бы слившись со свистящей скакалкой, Борис двигался по комнате и поворачивался вокруг. Он ровно дышал. Лицо его было серьезно и сосредоточенно. Заметив, что Андрей смотрит на него, Борис подпрыгнул выше и повернулся спиной к Андрею. Теперь Андрей видел, как легко вздрагивали мышцы на лопатках и икрах Бориса. Скакалка свистела. - Ты не сможешь, - сказал Борис не оборачиваясь. Он прыгал на левой ноге, правая была вытянута вперед. - Не сможешь биться. - Пожалуй, что так, - тихо ответил Андрей. - Пожалуй, не смогу... - Биться надо. - Борис перепрыгивал скакалку, высоко вскидывая колени, будто бежал на месте. Скакалка свистела. - Биться обязательно надо. - Черт знает как обидно. - Андрей говорил быстро. Ему вдруг захотелось много говорить. - Черт знает как обидно. Я стоял слишком прямо, и потом поворот получился резче, чем я думал. Меня бросило вперед. Если бы я не пытался удержаться, ничего не случилось бы, но я старался устоять во что бы то ни стало... - Он готовился. - Борис снова прыгал мелкими, быстрыми прыжками, тесно сдвинув щиколотки. - Он готов. Он в хорошей форме. - Я никогда не думал, что остановка может быть такой внезапной и что может так сильно рвануть. Понимаешь, я стоял на вытянутых, на прямых ногах, и меня швырнуло вперед и вниз, и вся сила пришлась на связки. Меня просто оглушило в первый момент. Уже позже стало больно. Здорово больно... - И сейчас? - Борис тремя короткими прыжками повернулся вполоборота к Андрею. - И сейчас больно? - Больно. Только, конечно, не так здорово, как сначала, но все-таки болит, проклятая. Ты двигаешь руками в локтях. Держи руки совсем неподвижно. Работай только кистями. - Так? - Так лучше. Биться я не смогу. - Это черт знает как обидно. Он в хорошей форме. - Борис прыгал на правой ноге, потом сказал, отворачиваясь от Андрея: - Он будет кричать, что ты струсил... Андрей сбросил одеяло и сел на кровати. При этом он пошевелил больной ногой и негромко вскрикнул. - Не в этом дело, - сказал он. - Конечно, - сказал Борис. - И потом ему все-таки придется биться, - сказал Андрей. Борис прыгал, наклонив голову набок, его ноги мягко и равномерно подкидывали его тело вверх, быстро пружинили и, отталкиваясь от досок пола, снова подкидывали вверх неподвижное и ненапряженное тело. - Ему придется выдержать бой, - сказал Андрей. Он говорил очень громко. - Ему придется биться, и бой будет такой, что он его как следует запомнит. Бой будет настоящий. Бой должен быть настоящий, и бой должен ему принести поражение. Борис все улыбался и убыстрял темп. Скакалка носилась над его головой, слегка щелкала по полу, свистела все чаще и чаще. Отрывисто, чтобы не нарушать ритма, он сказал: - Глупости. - Нет! Он проиграет! - крикнул Андрей. - Должен проиграть! - Как? А нога? - Черт с ней, с ногой! Черт с ней, понимаешь, с ногой. Важно, чтобы наша команда выиграла, и мне плевать на мою ногу? Понимаешь? - Нет, не понимаю. - Дурак. Борис прыгал, как бешеный. - Дурак, - повторил Андрей. - Слышишь? - Слышу, - сказал Борис. Андрей лег, удобно вытянулся и укрылся одеялом. Он тяжело вздохнул и сказал совсем спокойно: - Выступать против Титова будешь ты. Борис сбился, и скакалка запуталась у него в ногах. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Борис вышел из дому с лыжами в руках. Солнце уже зашло за горы, но еще не стемнело. Небо светилось, и на снегу были неясные длинные тени. Дом туристской базы стоял на горе, и прямо от крыльца начинался глубокий лыжный след. След сбегал вниз по склону. Пешеходная тропинка извивалась рядом. Борис застегнул крючки креплений и, выпрямляясь, шагнул к спуску. С заходом солнца мороз усилился, и скольжение стало еще лучше, чем днем. Борис несся вниз, и ветер обдавал его разгоряченное лицо. Потом Борис бежал по равнине. Он бежал, низко нагибаясь против ветра. Ему было жарко. Он дышал глубоко и ровно. Начиналась метель. Снег мелкий и сухой, как песок, поднимался и летел над землей. Быстро темнело. Горы вдали уже едва виднелись. Борис бежал по равнине. Теперь ветер налетал сильными порывами, снег поднимался выше, закручивался, белые облака и вихри неслись над равниной. Борис взбежал на пологий холм. На гребне холма ветер сбивал с ног. Снег, взлетая с холма, колол лицо Бориса. В снежном тумане Борис увидел далеко впереди огоньки поселка. Низко присев, Борис понесся вниз с холма. Он не видел снега под лыжами, не видел, где спуск становится круче. Внезапно земля уходила из-под ног, ноги выпрямлялись, сами собой, и Борис, сгибая колени, ловил убегавшую землю. Потом, когда склон кончился и лыжи, теряя скорость, понеслись по равнине, Борис выпрямился и снова побежал вперед. Наст не проламывался под горными лыжами, и бежать было легко. Ветер заглушал громкий шорох лыж. Колючие снежинки били Бориса по лицу. Полчаса бежал Борис, ни разу не останавливаясь. Через полчаса он прибежал в поселок. Он снял лыжи возле домика, где помещался телеграф, и взбежал на крыльцо. Молоденькая телеграфистка в сером свитере и с мелко-мелко завитыми волосами неохотно оторвалась от книги. Не глядя на Бориса, она взяла у него бланк и прочла, беззвучно шевеля губами и ставя точки над каждым словом. Она не поняла смысла телеграммы и перечитала еще раз. Адрес не вызывал никаких сомнений, но самый текст телеграммы показался странным: Андрей повредил ногу. Биться буду я. Б о р и с. Телеграфистка получила деньги, написала квитанцию и сердито стукнула печатью. Выходя, Борис видел, как она достала из сумочки круглое зеркальце и подкрасила губы. Она оглянулась, и Борис улыбнулся ей. Дверь захлопнулась с грохотом. Ветер бросил в Бориса целое облако взбесившихся снежинок. Тем же путем Борис вернулся на туристскую базу. Метель замела следы, и стало так темно, что он едва не пробежал мимо дома. Андрей спал. В комнате горел свет, но Андрей спал крепко. Он дышал ровно и негромко. Борис разделся, потушил лампу и лег в темноте. Лицо его горело от ветра, в ногах чувствовалась приятная усталость, и хорошо было лежать на прохладной простыне в теплой комнате. Борис улыбнулся и вытянулся, ногами натягивая одеяло. Он закрыл глаза и тихо сказал сам себе: - Теперь спать... Но он не уснул. Он лежал минут десять с закрытыми глазами, потом раскрыл их и стал смотреть в окно. Окно было темным, почти таким же черным, как комната. За окном бушевала метель. Твердые снежинки колотились о стекло, и то громче, то тише скрипели стволы высоких елей. Борис перевернулся на другой бок и еще раз попробовал заснуть, но заснуть ему не удалось, и через несколько минут он лег на спину и раскрыл глаза. Он думал о предстоящем бое. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Темные крыши домов с бесчисленными трубами казались силуэтами на фоне вечернего неба. Из труб шел дым, и облака дыма просвечивали и розовели в лучах заходящего солнца. Андрей не мог идти быстро. Он хромал и опирался на палку. Борис шел впереди Андрея и часто приостанавливался и ждал, пока Андрей поравняется с ним. Было холодно. Пешеходы двигались поспешно, почти бегом. Трамваи и автобусы были переполнены. Андрей и Борис шли молча. Прохожие все время обгоняли их. Летний стадион зимой - печальное зрелище. Скамьи на трибунах покрыты снегом, и снежные сугробы лежат в проходах. Снегом покрыты и беговые дорожки и теннисные корты - пустые квадратные ящики. Голые деревья негромко шуршат черными ветвями. Садовые скамейки свалены грудами. Какие-то доски торчат из сугробов посредине футбольного поля. Неосвещенные окна строений тускло поблескивают в темноте, и помещения стадиона кажутся безжизненными и грустными среди снежных аллей пустынного сада. Только в маленьком домике сторожа стадиона светятся три низких окошка, и их желтый свет мужественно борется с густыми сумерками зимнего вечера. Андрей остался у ворот стадиона, а Борис пошел к сторожу за ключом от гимнастического зала. Сторож стадиона, маленький сухой старичок, сидел за столом перед лампой, курил трубку и читал газету. На носу сторожа красовались очки в неуклюжей оправе из коричневой пластмассы, и лицо его было почти торжественно. Он читал известия из-за границы. За границей было все неспокойно, запутано, и ему казалось, что в газетных сообщениях таится некий скрытый смысл, и он хотел разгадать тайны международной политики. Спокойная профессия приучила его к долгим, неторопливым размышлениям. Он любил не спеша читать газету, не спеша думать. Борис стукнул дверью. Старик недовольно нахмурился и обернулся, глядя поверх очков. - Здравствуйте, Филипп Иванович! - сказал Борис. Сторож встал и снял очки. - Товарищ Горбов?.. - Мы приехали вчера. Здравствуйте. - Здравствуйте, товарищ Горбов. - Сторож протянул Борису руку. Борис крепко пожал твердую старческую ладонь. - Садитесь, товарищ Горбов, - сказал сторож. Он выбил пепел из трубки. - Что-нибудь случилось? Что? Почему вы приехали так скоро? - Нет. То есть случилось, конечно, Филипп Иванович. Мы приехали вчера. - То есть как это понимать - "мы"? Андрей приехал тоже? - Да? - Где же он? - Он ждет внизу. Он болен. То есть он немного болен. Он повредил себе ногу. - Что? Что такое? Как повредил ногу? Выступать-то он будет? - Нет, Филипп Иванович, Андрей выступать не будет. Он здорово испортил ногу и по крайней мере на месяц вышел из строя. Или на полтора месяца. Он растянул связки. Мы даже думали сначала, что он разорвал связки, такое сильное было растяжение. Это чертовски обидно, и у нас рухнули все планы на отпуск. Мы думали, что Андрей отдохнет эти две недели перед соревнованием, а вес ему держать нетрудно. Там очень хорошо, и лыжи... - Лыжи, лыжи, лыжи. Уж вы простите меня, товарищ Горбов, что я перебиваю вас, но, знаете ли, это большая неприятность, вся эта история с Андреем. Ах ты, господи боже мой! И виноваты вы, виноваты вы сами. Петр Петрович говорил же вам об этих лыжах. Он говорил вам, что это глупость ваши лыжи, и совсем не полезно для мышц. Я слушал, как Петр Петрович говорил вам... А когда вы уехали, Петр Петрович сказал мне: "Только бы они не сломали себе шеи с этими лыжами, Филипп Иванович!" Он так и сказал, товарищ Горбов, и вот вы приезжаете через шесть дней, и Андрей испортил себе ногу, и биться он не будет, и соревнование мы проиграем... Ах ты, господи боже мой! - Все это, правда, очень неприятно, Филипп Иванович, но... - Простите, товарищ Горбов. Уж вы простите, что я волнуюсь. Вы же знаете сами. Средний вес, так сказать, самое важное. Как получится в среднем, такой и исход соревнований. Теперь у них победа. Ах ты, господи! Поколотят они нас. Ведь поколотят? Обязательно победят они нас. Ну, кого мы можем выставить против Титова? Некого нам выставить!.. - Вы не совсем правы, Филипп Иванович... - То есть как я не прав? - С Титовым буду драться я. - Вы? - Конечно, я не уверен, но... - Простите меня, товарищ Горбов. Я не знал... Однако... - Дайте ключ от гимнастического, Филипп Иванович. Андрей, наверно, уже превратился в сосульку. - Пожалуйста, товарищ Горбов. Прошу вас. Ах ты, господи боже мой... Однако... - Если Петр Петрович приедет, скажите ему, что мы уже в гимнастическом. - Хорошо, товарищ Горбов. Хорошо, голубчик мой. Хорошо. Борис вышел. Филипп Иванович сел к столу и снова взял газету. Несколько минут он сидел неподвижно, не читая и молча покачивая головой. Потом встал, снял очки, сложил газету, раскурил потухшую трубку, надел овчинную шубу и торопливо вышел. Совсем стемнело, и небо было темным, как темная земля. Пошел снег. Ветра не было, и большие снежные хлопья падали медленно. Филипп Иванович попыхивал трубкой, вглядываясь в неясные очертания строений. Вдруг в глубине темного сада сразу вспыхнули все десять окон гимнастического зала. Борис бил мешок. Андрей сидел на подоконнике. Больную ногу он положил на стул. Борис передвигался вокруг мешка, отходил, пригибался, бросался вперед и обрушивал на упругую поверхность мешка серии ударов. Пак... пак-пак-пак... пак-пак... - глухо звучали удары. Кулаки Бориса, одетые в черные тренировочные перчатки, вдавливались в мешок, и мешок вздрагивал, пружинил, отклонялся от ударов. Кулаки Бориса настигали его, не давали ему качаться сильно. Длинным, подкрадывающимся шагом Борис подходил к мешку, длинный шаг сопровождался длинным ударом левой рукой, и сразу за длинным ударом следовал короткий, стремительный удар правой рукой и снова левой, и Борис сильно работал всем корпусом. Андрей внимательно следил за всеми движениями Бориса. - Погоди, - сказал Андрей. Борис остановился и опустил руки. Он дышал ровно и глубоко. - Ты подходишь слишком близко, - говорил Андрей, медленно снимая со стула больную ногу. - Ты сразу входишь в среднюю дистанцию. Так тебе нельзя вести бой. Твоя победа зависит от того, сможешь ли ты опережать его, наносить ему удары скорее, чем он тебе, а от его ударов успевать уйти. Ты понимаешь? Все дело в дистанции. Заставь его принять бой на длинной дистанции - и ты победил. Понимаешь? Он не угонится за тобой, он будет злиться, будет кидаться вперед, а ты уходи, ускользай и бей его, бей, когда он тебе не опасен. И береги дистанцию. Игра ног. Понимаешь, Борис? Средняя дистанция... - Именно средняя дистанция! Я хочу вести бой именно на средней дистанции, Андрей. Я хочу... - Нет. Нельзя. Нельзя, чтобы он доставал тебя. Ну, ты нанес удар, и он удар получил, но и он ведь тебя ударит. При средней дистанции ты не сможешь уйти от удара, и ты должен будешь принять рубку, жестокую рубку, Борис. Нельзя позволять ему бить. Дерись с длинной дистанции. С длинной дистанции, чтоб ударить его и уйти самому. Понимаешь? Понимаешь, о чем я говорю? Его прямые справа... - Послушай, Андрей! Я много раз работал с тобой и видел, как ты бился. Я очень хорошо все запомнил. Я очень хорошо запомнил, что только в средней дистанции можно провести удары такой силы и такой скорости, что... - Но пойми, пойми же, Борис... - Я ведь не новичок, Андрей. И сколько раз мы говорили, что не боец тот, кто боится боя. Ты говоришь о жестокой рубке. Ты говоришь о... - Пойми, Борис! Пойми ты меня. - Да. Понимаю. Ты хочешь, чтоб я набрал очки и спасался. Ты хочешь заставить меня биться так, как ты сам никогда не будешь биться. - Погоди, погоди, Борис. Не кидайся на меня. Я совсем не хочу, чтобы ты стал очкистом. Я только хочу, чтобы ты победил. Я хочу... - Я тоже хочу победить. Я должен победить. Но я побью его не осторожностью, а смелостью. Я побью его потому, что я заставлю его биться по-настоящему. Я покажу ему, что я не боюсь его ударов. Пусть он бьет меня. Пусть... - Но это совсем неверно. Так нельзя. Ведь... - Погоди. Погоди минутку, Андрей. Не нужно спорить со мной, Андрей! До боя осталось две недели. Две недели - маленькое время. Двух недель только-только хватит, чтобы войти в боевую форму. Ты ведь знаешь не хуже меня: последние три месяца я тренировался очень плохо. Занятия математикой, занятия историей, занятия физикой, все эти занятия не мешали бы тренировке, если бы их не было так много. Экзамены и все такое. Ты ведь знаешь, Андрей. И я тоже не думал, что мне придется биться так скоро. Титов - это все-таки не очень легкая штука. Вышло так, что биться нужно. Хорошо. Я буду биться. Но осталось только две недели. Только две! Переучиваться некогда. Если мне удастся, нужно как можно лучше восстановить все, что я умею. Или умел. Нужно вычистить и зарядить мое старое испытанное оружие. Новое оружие создавать нельзя. Нет времени. Поздно. Я должен провести бой так, как я привык. Поэтому я и говорю тебе: не нужно спорить со мной, Андрей. Поздно спорить. Андрей молча заковылял к своему окну. Молча он влез на подоконник и долго устраивал больную ногу на стуле. Борис бился с "тенью". - Хорошо, - громко сказал Андрей. Борис остановился. - Хорошо. Ты, пожалуй, прав. Давай мешок. Только не бей так размашисто. Работой корпуса и ног сделай удары короткими, резкими и сокрушительными. Бей не только рукой, но всем телом, вкладывай в удар вес всего твоего тела. Борис пошел к мешку. Снова в пустом гимнастическом зале раздались частые, глухие удары. Пак... пак-пак... пак-пак... Некоторое время, кроме ударов, ничего не было слышно. Потом раздался спокойный голос Андрея: - Хорошо, но удары должны быть еще резче, еще короче и отрывистей. ГЛАВА ПЯТАЯ Борис стоял под душем. Он с наслаждением фыркал и отплевывался. Сильная струя била его плечи и голову. Вода стекала по груди, по животу и ногам. Кожа Бориса блестела. Клочья мыльной пены лежали у его ног. Борис открутил кран, струя усилилась, и вода стала холодной. Он поежился от холода, улыбнулся и, подняв голову, подставил лицо под струю уже совсем ледяной воды. Потом, с сожалением расставаясь с душем, он закрутил краны и пошел в раздевалку, на ходу вытираясь жестким мохнатым полотенцем. Петр Петрович и Андрей сидели в раздевалке. Они ждали Бориса. Петр Петрович был их тренером, их учителем. Ему было пятьдесят лет. Он был почти совершенно лыс. Его лицо, с глубокими морщинами, с нависшими бровями, было сумрачно и неподвижно. У него были маленькие темные глаза. Выражение глаз было живое и добродушное. Впрочем, чаще всего глаза его были прищурены, скрыты в тени мохнатых бровей, и лицо его казалось сердитым, почти злым. Это совсем не соответствовало его характеру, хоть он и хотел, чтобы его считали человеком злым и черствым. Он был молчалив и замкнут. Немногие знали о подробностях его жизни. Двадцать лет тому назад, студент университета, он один из первых бросил юридический факультет и пошел в Красную Армию. Революция сделала его солдатом. Когда гражданская война кончилась, он вернулся в родной город. Оказалось, что он забыл, совершенно забыл все, чему его учили в университете. Он никак не мог найти себе мирное занятие. Слишком долго он был солдатом. Вот тогда-то ему предложили заняться преподаванием бокса. Он еще студентом занимался боксом. Он начал учить боксу рабочих парней в клубах. Оказалось, что бокса он не забыл. Он был необычайно силен. Он без труда мог несколько раз выжать два тяжелых двойника, по одному двойнику в каждой руке. Он был худой и жилистый. Он выглядел гораздо старше своих лет и внешне был непохож на такого сильного человека. Он увлекся боксом, и он добился хороших результатов. Его ученики неплохо показали себя. Через несколько лет он стал одним из лучших тренеров. Он учил драться сильно и храбро, учил боевой решимости. Его ученики становились волевыми и решительными бойцами. Он сам изобретал всякие мази и снадобья, чтобы останавливать кровь во время боя и лечить ушибы. Он проводил с учениками целые дни, водил их на прогулки, бегал с ними кроссы. Он был неутомим. Ученики никогда не видели, чтобы он уставал. Молодые парни выдыхались, а он никогда не уставал. Он требовал от учеников почти аскетического образа жизни, соблюдения строжайшего режима и учил тренироваться методически и серьезно. Он ненавидел хулиганов и лентяев, но он редко прогонял хулиганов и лентяев. Он всегда старался сделать бойца из каждого ученика. Почти всегда это ему удавалось. Только трусов он не мог терпеть. Шли годы. Он старел. Но он был силен и крепок по-прежнему, никогда не болел, никогда не уставал. Может быть, он и уставал, но никто не видел его усталым, он никогда не жаловался на усталость. Он всего себя отдал боксу. Он учил новичков, тренировал молодых боксеров и секундировал своим ученикам. Он жил один, у него никого не было, своим ученикам он отдавал все свое время и все свои силы. Честно говоря, он мечтал о профессиональном боксе, и он всегда грустил, если хорошие ученики бросали бокс. Когда Андрей и Борис уходили служить в Красную Армию, он сказал им: - Прощайте. Именно прощайте, а не до свидания, потому что пока вы будете служить в армии, вы забудете бокс и потом уже не вернетесь к боксу и ко мне. Но они не забыли о боксе, и после Красной Армии они вернулись к Петру Петровичу. Он ничего не сказал им о своем волнении и счастье. Он был именно счастлив. По-настоящему счастлив. Он видел в них результаты своей кропотливой работы. Он научил их боксировать. Он воспитал в них качества бойцов. Он очень хорошо знал, что не только сила и ловкость создают эти качества. Он воспитал в них волю, волю настоящих бойцов. Заботясь о своих питомцах, он жил одной с ними жизнью. Они любили его - он знал и это. Он был почти старик, но он не чувствовал старости. Вот теперь Борис неожиданно должен биться с Титовым. Это не шуточный бой, мальчики волнуются, он волнуется вместе с ними, и в этом волнении для него тоже счастье. Борис одевался. Андрей тихо насвистывал. Петр Петрович нахмурясь сидел на табуретке посреди раздевалки. - Плохо, - сказал он Борису. - Нужно много работать эти две недели. Я говорил вам. Нужно тренироваться как следует. Он знал, что Борис тренируется как следует, тренируется много и хорошо, но он считал нужным немного поворчать на своих учеников. Борис надевал свитер. Андрей перестал насвистывать. - А побить его вы должны, - сказал Петр Петрович. - И вы можете его побить. ГЛАВА ШЕСТАЯ До боя осталось три дня. Петр Петрович сказал, что Борису нужно три дня отдохнуть. С весом было все в порядке. Борис чувствовал себя хорошо и в форме, но он все-таки немного устал и решил провести день за городом. Он поехал семичасовым поездом. Было еще темно. В вагонах тускло горели фонари. Потом заря осветила морозные узоры на окошках, и окошки порозовели. Небо было чистое, без единого облака. Борис снял лыжи с полки для багажа и вышел на площадку. Поезд заворачивал. Впереди Борис видел маленький паровозик. Паровозик суетливо пыхтел. Белые клубы пара вылетали из трубы и медленно плыли в неподвижном воздухе. Паровозик протяжно гудел. С разгону поезд проехал станцию, и буфера загремели, когда паровозик тормозил. Борис соскочил и пошел по тропинке к лыжной базе. Из поезда выходили лыжники. Их приехало немного. Среди них были знакомые Бориса, но Борис не оборачиваясь пошел поскорее к базе. Ему хотелось побыть одному. Он успел снять пальто, надеть лыжи и уйти с базы раньше, чем лыжники дошли туда. Уже спускаясь с крутого склона вниз от здания базы, Борис видел, как лыжники с лыжами на плечах медленно поднимались по тропинке. Они громко разговаривали и смеялись. Впереди шла группа прыгунов с трамплина. Кто-то из них заметил Бориса и окликнул его. Борис помахал рукой, круто повернул в конце спуска и побежал к лесу. - Приходи к трамплину, Борис! - крикнул вдогонку знакомый лыжник. Приходи к двенадцати. Будем прыгать... Борис еще раз махнул рукой и вбежал в лес. В лесу было тихо. Ели неподвижно стояли в сугробах, и молодые сосенки высовывали из снега крестики зеленых верхушек. Борис один ходил по лесу до полудня. Он ходил очень медленно, чтобы не утомляться. Он думал о бое с Титовым. Около двенадцати он вышел на опушку леса. Вдали виднелась гора с трамплином, над которым развевался флаг. Борис пошел к трамплину. На горах вокруг трамплина толпились лыжники. Борис забрался на одну из гор. Внизу на пологих склонах черные точки лыжников ползали по снегу, сходились и расходились, поднимались и спускались. К трамплину шли прыгуны. Борис низко присел и понесся напрямую. К толпе лыжников он подлетел на хорошей скорости и несколько раз громко крикнул, чтобы ему дали дорогу. Уже в самом низу он чуть не налетел на какую-то девушку. Девушка стояла, опираясь на палки, и смотрела на трамплин. Она не слыхала окрика Бориса. Борис почти наехал на нее. В самый последний момент он круто завернул, осыпав ее снегом. Он не устоял и боком лег на снег. Девушка спокойно повернула голову и пристально на него посмотрела. Борис вскочил на ноги. Девушка пошла к трамплину. Она шла медленно. Она лениво передвигала ногами, и палки волочились по снегу. Она была в черных штанах, в синей куртке и в синен альпийской шапочке. На трамплине прозвенел гонг, и судья махнул флагом. Первый прыгун взлетел над лесом. Он прыгнул некрасиво, слишком мало наклонился вперед, беспорядочно махал руками и упал в самом начале горы приземления. Борис подошел к подножию горы приземления, когда гонг прозвенел второй раз и второй лыжник понесся по трамплину. Только после того, как лыжник прыгнул и устоял, пронесся по прямой и завернул, рукой коснувшись снега, только после этого Борис заметил, что стоит рядом с девушкой в синей альпийской шапочке. - Хороший прыжок, - сказала девушка. - Маша! - сказал Борис. Девушка нахмурилась и посмотрела на него. - Вы... - Я - Борис Горбов, и я сразу узнал тебя, Маша. Еще там на горе я узнал тебя, хотя ты здорово изменилась и мы не виделись массу лет. - Горбов! - девушка улыбнулась и протянула руку. - Сколько же лет мы с тобой не видались? - После школы я ни разу не видел тебя, Маша. Школу мы кончили уже шесть лет тому назад. Шесть лет мы и не виделись. Ты здорово изменилась за эти шесть лет. Ты стала совсем взрослая. Какая-то серьезная стала. - Ты тоже изменился, хотя, в общем, тебя нетрудно узнать. Собственно, я должна была бы сразу узнать тебя. - Что же ты делаешь теперь, Маша? - Я кончила институт, и меня оставили при нем. Я занимаюсь историей, Борис. Это очень интересно. А ты? Чем ты занимаешься? - О, я здорово отстал от тебя. Мне пришлось после школы пойти работать на завод, и потом я служил в армии. Только теперь мне удалось взяться за учение. Только мне еще далеко до окончания института. - В каком ты институте? - О, я еще даже не в институте. Я кончаю рабфак, Маша. Они помолчали. Борису очень хотелось спросить, вышла ли она замуж, но вместо этого он спросил: - Ты не замерзла, Маша? - Смотри, смотри... - сказала она. Третий прыгун несся по настилу трамплина. - Это Иванов, - сказал Борис. Прыгун кончил разбег и взлетел в воздух. Он сильно наклонился вперед, и казалось, что ноги с тяжелыми лыжами отстают, не поспевают за стремительным полетом согнутого тела. Крутая траектория полета огибала склон горы приземления; полет, казалось, давно уже должен был бы окончиться, но лыжник летел по воздуху, и секунды казались длинными, и руки лыжника махали медленно и плавно, и он еще больше склонился вперед. - Вот это прыжок... - тихо сказала Маша. Борис обернулся и увидел, что она стиснула зубы и глаза ее широко раскрыты. - Он разобьется, - так же тихо сказала она. - Нет, - сказал Борис. В самом конце полета прыгун выпрямился и приземлился. Лыжи громко ударили о твердую и гладкую поверхность горы. Лыжник устоял на ногах и несся мимо зрителей, подняв одну руку. Ветер сорвал с него шапку. Зрители аплодировали. Маша воткнула в снег палки и хлопала в ладоши. Прыгун повернул, остановился и пошел обратно. - Браво, Иванов! - кричали зрители. - Браво, Иванов! - кричала Маша. Судья на вышке объявил в мегафон: - Шестьдесят два метра... Прыгун прошел близко от Бориса. - Здравствуй, Горбов, - негромко сказал он. - Здравствуй, Иванов, - сказал Борис. Он заметил, как Маша внимательно следила за всеми движениями Иванова. Лицо у Иванова было сосредоточенное и немного усталое. - Это - настоящая храбрость... - сказала Маша. Борис улыбнулся. - Это совсем не так уж страшно, - сказал он. - Стоя здесь, внизу, легко говорить все, что угодно, - сказала Маша, и брови ее нахмурились. - Но я могу подняться туда и прыгнуть, если тебе так хочется, сказал он. - Ну, прыгни. Прыгни - и тогда говори, - сказала она. - Хорошо. Он пошел к трамплину. Он в самом деле мог прыгнуть, он уже много раз прыгал с этого трамплина, но, отойдя от Маши, он подумал, что может быть случайность, что он не имеет права рисковать перед боем, и что если он повредит себе ногу или руку, то боя не будет. Он повернул назад. Маша смотрела на него, и он увидел в ее глазах то же выражение, как тогда, когда она смотрела на прыжок Иванова. - Что же ты? - сказала она. - Я не могу сегодня прыгать, - сказал он. Лицо его было спокойно. - Жаль, - сказала она и отвернулась. Он молчал и смотрел на ее волосы. Волосы выбивались из-под синей шапочки, и мелкие завитки закрывали шею. - Я замерзла, - сказала она. - Пойдем, - сказал он. - Я провожу тебя, если можно. Они пошли к лыжной базе. Сначала они шли быстро, чтобы согреться. Он заметил, что Маша старается идти по всем правилам, но движения ее несвободны. Лыжное оборудование у нее как у заправского чемпиона, но ходит она, как видно, не очень хорошо. Потом на базе они оделись, связали лыжи и бегом спустились к станции. Поезд уже подходил. В вагоне они сидели рядом и говорили всю дорогу. Они вспоминали школьные годы и товарищей, смеялись над учителями, и им было весело, и казалось, будто школа была совсем недавно, а с тех пор прошло уже шесть лет. - Ты всегда был драчуном, - сказала она. - Ты был драчуном и задирой, и я терпеть тебя не могла. - А я просто никогда не обращал на тебя внимания, - сказал он, смеясь. - Ты вечно искал случая подраться. Ты был как петух, - сказала она. Ты и теперь любишь драться? - Нет, - сказал он и мучительно покраснел. - Нет, Маша, теперь я совсем не люблю драться. Она не заметила его смущения. Она не переставала говорить до самого города, а он молчал и смотрел на нее. Она казалась ему красавицей. Она была в синей альпийской шапочке и в шубе с меховым воротником. Зимние сумерки быстро сгущались, и в вагоне становилось все темнее и темнее. Потом Борис провожал ее до дому. Он нес ее лыжи. Она держала его под руку - и говорила, говорила без конца. Они попрощались в темной парадной, и, отдавая ей лыжи, он подумал, что случилось бы, если бы он обнял и поцеловал ее. Она крепко, по-мужски пожала ему руку. Ночью она ему приснилась. Она хмурила брови и говорила сердито: - Стоя здесь, внизу, легко говорить все, что угодно. А он, Борис, шел вверх по длинной снежной горе, и он шел уже страшно давно, и вершина была недалеко, но он не мог дойти до вершины, и он знал, что ему никогда не дойти, но он шел, шел все вверх и вверх... Утром Борис проснулся рано и сразу подумал о Маше. Он долго лежал в постели. Потом вспомнил, что до боя осталось два дня. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Титов шел через зрительный зал. Он шел медленно, ни на кого не глядя. На нем был сиреневый костюм и малиновый свитер. Завсегдатаи боксерских состязаний за его спиной называли его имя: "Титов идет... Титов... Титов..." И Титов слышал восторженный шепот за своей спиной. Две девушки в ярких шелковых платьях с зеленоватыми от перекиси волосами и с подкрашенными ресницами и губами, увидев его, обе разом улыбнулись ему. Одна из них окликнула: - Вова, привет! Титов еле заметно кивнул. Он шел дальше. Девушки молча смотрели на его широкую спину, на его сиреневый костюм и могучую шею. В первом ряду, возле помоста с рингом сидел человек в гимнастерке полувоенного образца и в щегольских сапогах. Титов остановился возле него. Человек встал и пожал руку Титову. Титов улыбнулся, склонив напомаженную голову. Некоторое время он и человек в полувоенной гимнастерке тихо разговаривали и смеялись. У человека в полувоенной гимнастерке было мягкое лицо пьяницы и тусклые глаза. Он похлопал Титова по спине. Титов улыбнулся и прошел в боковую дверь за рингом. В первом ряду по другую сторону зала Филипп Иванович рассказывал соседям о Титове и о его боксерских качествах. Филипп Иванович был объективен, совершенно объективен, и его соседи, среди которых были завсегдатаи боксерских состязаний, но были и новички, услышали подробную и основательную лекцию о боксе. В числе завсегдатаев был один толстый молодой человек. Он был жирный, этот молодой человек, но он хотел казаться необычайно сильным и весь надувался. Он думал, будто тогда жир выглядит как мускулы. Он не занимался никаким спортом, но считался спортсменом. Он разговаривал глухим басом и нарочно был груб и резок. Титов ему очень понравился. Он постарался придать своему лицу такое же выражение, как у Титова, и от этого еще больше надулся. Он был поэтом, этот толстый молодой человек, он думал о том, как он напишет стихотворение о боксере, и стихотворение получится мужественное-мужественное. Филипп Иванович волновался. Он волновался за исход боя средневесов, он волновался за Бориса Горбова и поэтому особенно горячо расхваливал Владимира Титова. Филипп Иванович, действительно, хорошо знал бокс. Его слушали внимательно и не перебивали. Титов прошел в уборную и начал медленно раздеваться. Он напевал песенку: Ах, эти черные глаза Меня погубят... Их позабыть никак нельзя, Они стоят передо мной... В соседней уборной на узком диване, завернувшись в халат, лежал Борис Горбов. Он лежал на спине, руки заложив под голову, и глядел вверх. Андрей сидел на стуле, а Петр Петрович - на табуретке. Борис был одет для боя. Борис, Андрей и Петр Петрович молчали. Через тонкую перегородку отчетливо слышно было, как Титов напевает песенку: Ах, эти черные глаза Меня погубят... ГЛАВА ВОСЬМАЯ Титов взошел на помост и перепрыгнул через канаты ринга. На нем голубой мохнатый халат. Руки его забинтованы. Он прошел в угол, ближний от зрителей. Секунданты пододвинули ему табуретку, но он оттолкнул табуретку ногой и остался стоять. Один из его секундантов, шикарный парень в цветном джемпере и в рубашке с короткими рукавами, начал надевать ему перчатки. Титов улыбался. В это время на помост поднялся Борис Горбов. За ним шел Андрей. Андрей слегка прихрамывал. Он нес полотенце и губку. Сзади шел Петр Петрович. Петр Петрович был одет в темную фуфайку. Старые брюки мешками висели на его коленях. Борис был уже в боевых перчатках, и белый халат был накинут на его плечи. Титов перестал улыбаться и, наморщив лоб, выпятил нижнюю челюсть. Рефери подошел к Борису, осмотрел его перчатки и представил публике. В зале нестройно захлопали. Рефери пошел в угол Титова. Андрей просунул под канаты ящичек с канифолью, и Борис потоптался в ящичке. Канифоль громко хрустела. Рефери высоко поднял руку Титова и назвал его имя. Аплодисменты загремели. - Браво, Титов! - крикнул женский голос. Титов улыбался. Когда аплодисменты кончились, рефери сказал: - Бойцы, пожмите руки. Борис сразу пошел на середину ринга. Титов нарочно сделал вид, будто он не слышал слов рефери, и только, когда Борис прошел через весь ринг и подошел к его углу, только тогда Титов неторопливо обернулся и пожал руку Бориса. При этом Титов сказал шепотом: - Ты сегодня получишь... Титов стоял спиной к залу, и зрители не видели его лица. Борис молча вернулся в свой угол. Он сбросил халат и облокотился на канаты. Петр Петрович мягко погладил его спину. Секунданты Титова помогали ему снимать халат. Перчатки туго пролезали в рукава. Когда халат наконец был снят, в зале пронесся восторженный, почти благоговейный шепот. Зрители оценили ширину его груди и могучие мускулы спины и шеи. Сильные руки Титова казались непропорционально тонкими при такой ширине торса. Немного коротковаты и грузны были ноги, но вся фигура Титова производила впечатление такой страшной силы, что по сравнению с ним Горбов сразу показался юношески тоненьким и слабым. Только немногие в зрительном зале отдали должное тонким и длинным ногам Горбова, широкой спине и эластичным мышцам на руках. Титов пристально уставился на противника. Ему хотелось увидеть страх на лице Горбова, но лицо Горбова было спокойно. Петр Петрович не переставая гладил Бориса по спине и сказал ему на ухо: - Что бы ни произошло, бей в корпус. Держись и бей в корпус. - Бойцы готовы, - сказал рефери. Ударил гонг, и Титов ринулся вперед. Борис шагнул навстречу. Он сделал только один длинный, подкрадывающийся шаг. Титов был уже перед ним и ударил прямым слева. Борис закрылся, и удар пришелся по перчаткам. Удар был сильный. Титов сразу ударил прямым справа. Он бил изо всех сил. Он хотел смять, раздавить, уничтожить Бориса. Он умел бить сильно и быстро. Атака продолжалась несколько секунд. Зрители видели, как мелькали черные перчатки и удары градом сыпались на Горбова. Казалось, будто все они попадали по месту, будто вот сейчас Горбов упадет и все кончится. Но Горбов стоял. Он стоял, и он растерялся только в первую секунду. Далеко не все удары Титова достигали цели, и Борис внимательно следил за Титовым и ждал случая. Титов был опытный боец, и, даже так яростно наступая, он не открывал подбородка. Борис видел широкий лоб Титова. Титов смотрел исподлобья, и над бровями у него были большие бугры. Левое плечо Титова защищало челюсть. Борис ждал случая ударить не в голову, а в корпус. Как только Титов открылся, Борис коротко ударил справа, и быстрый крюк* попал точно по сердцу. Атака сразу кончилась. Титов отступил. Борис успел провести еще один крюк левой рукой. При ударе он сильно рванулся и сделал короткий шаг вперед, вдогонку за Титовым. _______________ * К р ю к - короткий удар сбоку. Титов закрыл корпус и пригнулся. Он отскочил, но сразу снова пошел на Бориса. Он сделал финт* левой рукой. Борис угадал обман, и, когда Титов ударил прямой левой в корпус, Борис опередил его. Удар попал Титову снова по сердцу. _______________ * Ф и н т - ложный, обманный удар. Титов тяжело глотнул воздух. Борис понял, что он попал как следует. Титов пошел в инфайтинг*. Он ловко связал руки Бориса и прислонился головой к щеке Бориса. Борис почувствовал жирный запах бриолина от влажных волос Титова. _______________ * И н ф а й т и н г - бой на близком расстоянии. Борис попробовал освободить руки. Ему удалось вытащить правую руку, но раньше, чем он успел ударить, Титов провел сильный опперкет* в правый глаз Бориса. _______________ * О п п е р к е т - короткий удар снизу. Было здорово больно. Борис не смог уйти от крюка в корпус. Снова Титов пошел в атаку. Он бил со средней дистанции, и Борис не отходил. Теперь Титов провел больше ударов, чем при первой атаке, но Борис выдержал и снова ударил опперкетом справа. Большинство зрителей не видело этого удара. Зрителям казалось, будто Титов сам прекратил свои безостановочные серии. Очевидно, он крепкий парень, этот Горбов, но, конечно, больше двух раундов такой трепки ему не выдержать. А Горбов, едва только Титов приостановился, бросился к нему, и три быстрые удара по корпусу были такими сильными, что все в зале увидели, как Титов отошел, тяжело наступая на пятки. Горбов хотел продолжать, но Титов нырнул и пошел в клинч*. _______________ * К л и н ч - такое положение, при котором боксеры обхватывают друг друга. По команде рефери ("брейк") противники должны разойтись, сделать по щагу назад. Рефери развел их, и сразу ударил гонг. Кончился первый раунд. Садясь на табуретку в своем углу, Борис тихо сказал Петру Петровичу только одно слово: - Глаз... Титов в своем углу откинулся спиной на канаты и закрыл глаза. Он дышал тяжело. В первом ряду Филипп Иванович вынул платок и молча вытер вспотевшее лицо. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ За одну минуту перерыва Борис хорошо отдохнул, и дыхание у него было хорошее, и все было в порядке. Плохо было только с глазом. Глаз тупо болел, и быстро росла опухоль. Петр Петрович почти ничего не сказал Борису. Андрей работал полотенцами. Он махал не очень быстро и не сильно. Хронометрист сказал: "Секунданты за ринг", и Андрей полез под канат. Борис встал и глубоко вздохнул. Он был совершенно спокоен. Теперь он был по-настоящему спокоен. Только немного зол. Петр Петрович вытер ему спину и сказал: - Работай. Постарайся еще бить в корпус. Он опустит руки. Но работай спокойно. Борис хотел сказать, что он совсем спокоен, но в это время ударил гонг. Борис круто повернулся и пошел на середину ринга. Во время перерыва Борис не смотрел на противника, и теперь его поразило лицо Титова. Глаза Титова налились кровью, рот был искривлен. Низко опустив голову, он медленно шел к Борису. Борис легкими скользящими шагами обошел Титова справа, и, когда Титов повернулся к нему, Борис сделал вид, будто хочет левой рукой ударить по животу. Титов закрыл живот и открыл голову. Стремительно рванулось тело Бориса. Левая рука выбросилась вперед, прямая и жесткая. Титов пошатнулся. Борис бросился к нему, и он не успел закрыться. В лицо, в корпус, в лицо, в лицо, в корпус... Титов не ожидал такого удара. Он не ожидал такого удара, и никто в зале не думал, что этот тонкий парень сможет так ударить, никто не думал, что он может так вести бой. Это было совсем непохоже на первый раунд. Зрители замерли. Филипп Иванович привстал с места. - Бей, бей, бей, - шептал он, задыхаясь. Петр Петрович сидел на корточках в своем углу. Кулаки его были стиснуты, и губы беззвучно шевелились. Но Титов знал бокс. Он вынес несколько тяжелых ударов и сумел спастись в клинче. Он обмяк, обвис, навалился всей тяжестью на плечи Бориса - и оправился, пока рефери не развел их. Он не совсем оправился, но он пришел в себя. Борис вложил всю силу в прямой удар левой рукой, но Титов низко нырнул, и Борис пролетел мимо, едва устояв на ногах. Титов не использовал возможности нанести удар, зато, пока Борис приготовлялся к новой атаке, он окончательно пришел в себя. Каждая секунда, каждое мгновение передышки было спасением для Титова. Он был опытным бойцом. От следующего прямого удара он снова ушел. Теперь-то он был осторожен. Он наглухо закрылся и стоял в низкой стойке. Борис попробовал провести удар справа. Он ударил два раза левой по корпусу и потом правой в лицо. Корпус Титова был закрыт перчатками, но закрыть лицо он не успел, и Борис попал ему в рот. Титов мотнул головой, и кровь полилась изо рта. Тонкая струйка крови. Борис наступал. Снова Борис нанес левой - теперь в подбородок, но Титов совсем оправился. Он принял удар и ответил Борису по правому глазу. На секунду Борису показалось, будто он падает. Титов близко подошел к нему и ударил еще раз по глазу. Левой рукой он ударил Бориса по глазу, и почти одновременно правой рукой по челюсти. Инстинктивно Борис пошел вперед, и он просто наткнулся на Титова и вынес еще один удар по лицу раньше, чем успел войти в клинч. Голова Бориса была повернута к зрительному залу, и он ничего не видел. Мутный туман плыл перед глазами. В ушах звенел на одной ноте тонкий, дрожащий звук. И было ощущение тишины и неподвижности, и будто ничего, ничего не было - ни боя, ни боли, ни желания победить. Титов ударил Бориса плечом по скуле*. Он это сделал незаметно и сильно. Удар был очень неприятным, но этот удар встряхнул Бориса и помог ему прийти в себя. Рефери разъединил их. _______________ * Удар, запрещенный правилами бокса. Титов не сразу кинулся на Бориса. Борис успел совсем оправиться. Хотя боль не прошла, но голова снова стала ясной. Он сильно встретил Титова. Некоторое время они стояли почти неподвижно друг против друга и наносили друг другу удары. Зрители встали с мест, и в зале было очень тихо. Титов первый отошел влево. Борис преследовал его и бил то в лицо, то в живот. Титов уходил, ныряя вниз. Руки его опустились. Он закрывал живот. Борис бил в голову. В зале захлопали, и рефери замахал рукой, чтобы прекратить шум. Борис загнал Титова в угол и бил резкими крюками в голову. Титов совсем скорчился, совсем согнулся. Борис искал нокаута, но никак не мог попасть достаточно точно. Лицо Титова потемнело от ударов. Потом Титов рванулся вправо, и Борис остановил его крюком, и он вложил страшную силу в удар. Он попал слишком высоко в лоб, в лоб, рядом с виском. Прозвенел гонг. Борис отскочил от Титова и быстро пошел в свой угол. Он был бледен. Правый глаз его закрылся. С глазом было совсем плохо. - Молодец, - сказал Андрей и взмахнул полотенцем. Борис только покачал головой. Он сел на табурет и вытянул ноги. Петр Петрович нагнулся над ним. Борис сказал совсем тихо: - Последний удар был высок, Петр Петрович. Я попал ему в голову... - Рука? - сказал Петр Петрович. - Я ударил слишком сильно... - прошептал Борис. - Расшиб руку? Борис молча кивнул. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Титов ждал атаки Бориса с начала третьего раунда, но Борис не развивал наступления. Он кружился вокруг Титова и почти не бил. Титов тяжело дышал. Он плохо отдохнул в перерыв. Он видел, что Борис дышит совсем спокойно, и он боялся ударов Бориса, а Борис не бил, и Титов злился, злился так, что у него темнело в глазах. Наконец Титов не выдержал и очертя голову бросился в инфайтинг. Борис неожиданно ушел влево. Кулаки Титова ударили воздух. Титов оказался совсем открытым, но Борис не ударил. Борис должен был ударить обязательно, должен был ударить левой... Борис не ударил. Титов ничего не понимал. Еще три раза он пытался перейти в инфайтинг, но Борис ускользал от него и бил совсем не сильно. Так прошел раунд. Титов был в ярости. После перерыва он забыл всякую осторожность и прямо пошел на Бориса. Борис уходил. Титов гонялся за ним по рингу. Титов совсем открылся и тяжело дышал, Борис кружился по рингу. Его игра ног была превосходной. Потом он послал крюк левой Титову в лицо, и удар был не очень сильным, и Титов даже не остановился, а Борис побледнел от боли. Левая рука болела все время, но при ударе боль стала нестерпимой. - Кончено, - прошептал в своем углу Петр Петрович. Его никто не слышал. Титов поймал Бориса в углу. Титов провел три удара - один в живот Бориса и два в голову. Борис ответил только одним ударом правой в корпус. Потом Борис нырнул и ушел без удара. Он по-прежнему дышал ровно, ноги его двигались хорошо, но лицо его было разбито, и правый глаз был просто страшным. Титов провел удар по корпусу и три несильных прямых в лицо. Борис отвечал только правой рукой. Титов понял это и блокировал правую руку. Он был опытный боец. В самом конце раунда он сильно попал Борису по челюсти, и у Бориса подогнулись ноги. Раунд кончился. Борис медленно пошел в свой угол. У него была разбита губа и из носу шла кровь. Он улыбался. Пятый раунд для Бориса был тяжелым испытанием. Правый глаз совсем закрылся, и Борис почтя ничего не видел. Левая рука была как мертвая. Кулак сжать было невозможно. Боль была просто нестерпимой. Титов бил, и Борис почти ничего не мог сделать. Титов старался бросить Бориса на пол, но ноги Бориса все еще хорошо работали. Только один раз Борису удалось сильно ударить Титова по правой челюсти, и Титов зашатался, но у Бориса не было сил продолжать, да он и не очень хорошо соображал, что нужно делать. Он все время улыбался, и Титов боялся его и свирепел из-за этой улыбки. Раунд кончился серией тяжелых ударов. Борис все вытерпел. Титов дышал, как раненый кабан. Иногда, нанося удары, он хрипло вскрикивал. Он бил длинными ударами, похожими на свинги*. Когда прозвучал гонг и Борис опустил руки, Титов ударил его по лицу и сделал вид, будто это случайно. _______________ * С в и н г - удар прямой рукой с размаху. В зале крикнули: - Неправильно! Позор!.. Человек в полувоенной гимнастерке ухмыльнулся и громко сказал: - Теперь Вовка его кончит. Филипп Иванович молчал. Лицо его было покрыто капельками пота. В шестом раунде Борис почти ничего не чувствовал. Он был жестоко избит. Левая рука с каждой секундой болела все сильнее и сильнее. Но это было неважно. Важно было только не упасть, устоять на ногах. Борис забыл, почему это так важно. Он и не думал об этом. Он ни о чем не думал. У него просто хватило сил вытерпеть до конца и не упасть. Титов неистовствовал и бил, бил, бил не переставая. Борис смутно видел перед собой искаженное яростью лицо, он не узнавал Титова и плохо понимал, что происходит. Ему хотелось лечь и закрыть глаза. Вернее, левый глаз, потому что правый и так закрылся. Хотелось лечь с закрытыми глазами и вытянуть ноги. Ноги устали. Ноги были тяжелые и двигались с трудом. Хотелось лежать долго и неподвижно. Но он знал, что нельзя, нельзя, ни за что нельзя упасть, и он не упал, и откуда-то издалека, как завернутый в вату, донесся удар гонга, и тогда он пошел в свой угол. Он шел медленно, слегка пошатывался, и лицо его было в крови. Ему казалось, что он улыбается. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Весна наступила сразу, в одну ночь. Ночью вдруг пошел дождь, настоящий теплый дождь. Дождь барабанил по крышам. Под утро дождь перестал. Борис не спал. Он лежал на спине. Он прикладывал к глазу свинцовую примочку. Когда марля высыхала, он зажигал свет и поливал марлю мутной жидкостью из бутылки. Он совсем не спал и считал, сколько раз зажигал свет. После десятого раза он перестал считать. Левая рука болела всю ночь. Всю ночь Борис не спал, он лежал с открытыми глазами и почти ни о чем не думал. Потом окно посветлело. Он слышал, как по улице проехала телега. Копыта лошади звонко стучали по камням мостовой, и колеса гремели. Почему-то эти звуки сразу напоминали про весну. Потом громко зачирикали воробьи. Стая воробьев села на подоконник. Солнце осветило крыши домов. Крыши блестели, как свежевыкрашенные. Только кое-где лежали клочки потемневшего снега. Филипп Иванович сидел на скамейке. Солнце припекало, с крыш текло, ручьи журчали в канавах. Ветер дул с моря. Хороший, весенний ветер. По небу с криком носилась стая ворон. Солнце грело совсем по-настоящему. Весна началась ночью и теперь была в полном разгаре. Филипп Иванович думал о вчерашнем соревновании боксеров. Он думал о Борисе Горбове. После боя он не видел Бориса, но знал о несчастье с рукой. - Жаль мальчика, - сказал Филипп Иванович. Он так подолгу бывал один, что незаметно научился разговаривать сам с собою. - Ах ты, господи боже мой... Очень жаль мальчика. Однако, они крепкие ребята, и они могут хорошо справляться с несчастьями. Опять-таки - молодость. Молодость кое-что значит... Трубка потухла, и старик завозился со спичками. Ветер мешал раскурить трубку. Когда наконец из обгорелого чубука взвился синий дымок, старик откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Солнце просвечивало сквозь веки. Вороны с криком носились над деревьями. Старику было хорошо сидеть на солнце. Очень хотелось поговорить с кем-нибудь. В восемь часов пришел Петр Петрович. Филипп Иванович рассказал Петру Петровичу, что он думал о бое. Он еще раз переживал все волнения вчерашнего вечера. Он комментировал каждый удар Бориса. Петр Петрович слушал молча. В конце своей длинной речи старый сторож сказал: - И все-таки Борис - хороший боец. Он - настоящий боец. Помяните мое слово, Петр Петрович, Борис рано или поздно поколотит Титова. Жаль, что вчера Титов его так избил. Ах ты, господи боже мой, конечно, жаль! Однако они крепкие ребята, Петр Петрович. Опять-таки - молодость. Молодость кое-что значит... - Вы правы, - сказал Петр Петрович. - Вы правы, Филипп Иванович. Конечно. Но я боюсь, у него плохо с левой рукой. Он может раскиснуть. Поражение в таком бою - нелегкая вещь. Я пойду к нему. Я пойду и поведу его к врачу. Пусть врач посмотрит его руку. Петр Петрович ушел. Старый сторож остался один. Борис сидел на стуле посреди комнаты. Одной, здоровой, рукой он старался завязать шнурки на ботинках. - Не спал? - сказал Петр Петрович сердито и сразу улыбнулся. Ничего. Вчера ты бился хорошо. Отлично бился. Мы еще победим этого чемпиона. Мы его победим, Борис. Ничего. Петр Петрович повел Бориса к врачу. По дороге Петр Петрович не разговаривал. Он мурлыкал кавалерийские сигналы: "Рысью размашистой, но не раскидистой, чтоб не расходовать силы коней..." "Старик действительно доволен мной!" - подумал Борис и повеселел. Но врач огорчил обоих. Врач сказал, что сломана кисть, одна маленькая кость возле указательного пальца, и перелом серьезный. Лечение займет не меньше двух месяцев. Вышли от врача молча и молча дошли до остановки трамвая. - Врет он, - сказал Петр Петрович. - Врет он все. Но Борис знал, что врач не ошибся. Борис молчал. - Приходи на стадион, - сказал Петр Петрович. - Я зайду в Комитет и тоже приеду туда. Он пошел прочь. Он шагал быстро. Он глубоко засунул руки в карманы куртки, и спина его сутулилась. Борис прошел в распахнутые ворота и медленно брел по аллее. Филипп Иванович встал со своей скамейки. Левая рука Бориса была забинтована. Когда он подошел, Филипп Иванович увидел страшный кровоподтек вокруг его правого глаза. Лицо Бориса осунулось за ночь. - Здравствуйте, товарищ Горбов, - тихо сказал старик и встал. - Здравствуйте, - сказал Борис. Голос у него был какой-то деревянный. Он сел на скамейку. Филипп Иванович тоже сел. Они долго молчали. Филипп Иванович пыхтел своей трубочкой. - Вот я проиграл, - сказал Борис безжизненным голосом. Старик проворчал что-то непонятное. - Плохо, Филипп Иванович, - сказал Борис. - Ах ты, господи боже мой! - сказал старик. - Простите меня, пожалуйста, товарищ Горбов, но я несогласен с вами. Проиграть-то вы, может, и проиграли, но совсем неплохо. Вы бились замечательно. Если он и победил вас... - Он здорово побил меня, - сказал Борис. - И вы знаете, что бы ни говорили о бое, но проигрыш есть проигрыш. Я проиграл, вот и все. Борис замолчал. Он смотрел прямо перед собой. Потом он сказал негромко: - Плохо, Филипп Иванович. Очень плохо. Филипп Иванович выбил трубку о край скамейки. - Товарищ Горбов, - сказал он. - Товарищ Горбов, голубчик, не нужно огорчаться. Я очень даже понимаю вас. Господи боже мой, поражение в таком бою - трудная вещь. Это ж не шутка! Но вы можете поверить мне, товарищ Горбов, если я говорю, что вы бились хорошо. Я совсем старый человек, но я могу понимать вас, молодых людей. Я не зря живу здесь, вижу вас, вижу, как вы тренируетесь, и все такое. Уж вы поверьте мне, товарищ Горбов. В боксе-то я кое-что понимаю. Простите, пожалуйста, простите меня, голубчик, и не обижайтесь, если я вмешиваюсь не в свое дело. - Что вы!.. - сказал Борис. - Что вы, Филипп Иванович! Я нисколько не обижаюсь, но вы неправы... - Я неправ? - сказал старик. - Что я не вижу, что ли? Ах ты, господи, я же вижу, как вам тяжело, а я привык относиться к вам как к родному. Вы и Андрей вроде как родные для меня. Я же знаю, что вам грустно и тяжело. Как же может быть иначе? Боже мой, я только хотел сказать, что я думаю о вас, чтобы вам стало легче. Однако, может быть, я просто не так все это представляю. Уж вы простите... - Спасибо, - сказал Борис. - Спасибо, Филипп Иванович, но вы неправы, если думаете, будто я... - Ах ты, господи, - сказал старик. - Опять я неправ? Я прав, товарищ Горбов, голубчик. Обязательно я прав. Уж вы поверьте мне, старому человеку. Всегда и всюду на земле было так, что самые сильные и самые лучшие люди впереди всех и лучшим приходилось труднее всех. Это ж вроде как на войне, товарищ Горбов. Вот я, старый человек, старый сторож на стадионе, я говорю вам: не нужно грустить. Не нужно. Вчерашний ваш победитель хуже вас. Ах ты, господи боже мой! Ведь завтра, то есть в следующем бою, он будет побежденным, а вы победителем! Это говорю вам я, сторож на стадионе. Уж я-то могу знать такие вещи. - Я благодарю вас, - сказал Борис, - но все-таки вы неправы. Меня не нужно утешать. - То есть как? Уж простите! - сказал старик. В волнении он встал и взмахнул рукой. Косматая овчинная шуба широко распахнулась. - Я ведь вижу! Я ведь вижу, что вы раскисли, товарищ Горбов. Простите, пожалуйста. Как же вас не утешать? Как же вам не сказать, товарищ Горбов? Вы молоды, вы еще не знаете, как больно бьет человека жизнь, и ничего нет удивительного в том, что вы, простите меня, раскисли. Я же вижу! Вы не спали ночь, вы в унынии, вы раскисли, вас нужно утешить. Обязательно нужно утешить. Разве не так? В чем же я неправ? - Меня не надо утешать, - сказал Борис. - Врач сказал, что руку нужно будет лечить два месяца. Два месяца, Филипп Иванович! А через три месяца личное первенство. Понимаете? Андрей будет выступать, и Андрей побьет Титова. Андрей, а не я. Понимаете, Филипп Иванович? Я должен, должен вылечить руку и биться с Титовым. Я должен победить Титова, а это очень трудно, и для этого я должен вылечить руку и тренироваться. Может быть, мне придется до боя с Титовым работать с Андреем. Победить Андрея. И меня не нужно утешать. Я совсем не раскис, и я не в унынии, и меня не нужно утешать. Просто мне не повезло, Филипп Иванович. - Простите меня, голубчик, - сказал старик. - А ночь я не спал, - сказал Борис, - это верно. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ По реке плыли льдины. Вода казалась черной и густой. На льдинах лежал желтый, ноздреватый снег. Вода разъедала его. Там, где течение переворачивало льдины, сверкали синие и зеленые цвета. Лед гремел и ломался. Большие льдины сталкивались, громоздились друг на друга. С моря дул сильный ветер. По небу неслись белые облака. Солнце часто скрывалось за облаками и снова появлялось. Снег искрился на солнце. Сияли окна в домах на набережной. Чайка летала возле моста. Ветер топорщил перья на ее крыльях и швырял ее вниз, к темным пролетам. Чайка пронзительно вскрикивала. Черная вода бурлила под мостом. Борис медленно шел по мосту. Он смотрел на реку, на льдины и на чайку. Он думал о бое с Титовым и о своей руке. Он совсем не думал о Маше. Он совсем не думал о ней; может быть, он даже забыл о ней. Но когда Маша окликнула его, когда он услышал ее голос, он рванулся и побежал к ней, и ему показалось, будто только о ней он помнил все последнее время, только о ней он думал. Она шла по другой стороне моста. Она первая заметила его и окликнула по имени. Он побежал к ней. Она улыбалась. Она стояла, облокотясь о перила, улыбаясь, и смотрела, как он бежит к ней. - Маша! - крикнул он. Недалеко от Маши стоял милиционер. Милиционер охранял мост и порядок на мосту. Он сумрачно посмотрел на Бориса, на его перевязанную руку и на черный кровоподтек вокруг его правого глаза. - Что с тобой? - сказала Маша. - Я очень рад. Просто я очень рад, Маша! - Нет, правда. Что с тобой? Лицо у Маши было испуганное. Милиционер подошел ближе. Он был в длинных брюках навыпуск. Это был милиционер речной милиции. У него было мрачное, неприветливое лицо. - Пойдем, Маша, - сказал Борис. - Пойдем, я провожу тебя. Милиционер смотрел им вслед. - Отвратительно! Как можно не понимать этого? Люди, пойми ты ради бога, люди ведь вы, а не звери. Неужели ты не понимаешь? Неужели тебе самому не противно? Кровь, перебитые носы, сломанные руки. Кровь и злоба. Нет, просто безобразие, что у нас позволяют этот ваш бокс. Безобразие, безобразие, безобразие!.. - Но, Маша, это совсем не так страшно, как ты говоришь. И потом... - Что не страшно? При чем тут страх? Я не говорю ни о каком страхе, и мне ничуть не жаль, если тебе разворотят всю физиономию. Тебе и твоим диким товарищам. Не страшно, а противно. Понимаешь или нет? Про-тив-но! - Маша!.. - Пожалуйста, не спорь со мной. Я знаю, что говорю. Борис не хотел спорить. Он сидел на подоконнике в Машиной комнате. Маша ходила из угла в угол. - Маша, - сказал Борис. - Я не хочу спорить... - И не надо, - сказала она. Он смотрел, как она ходит взад и вперед и как она хмурит брови. Ему было так хорошо сидеть в ее комнате, и слушать ее, и смотреть на нее! - Человеку дан мозг, - сказала она. - Правильно, Маша, - сказал он. - Но человеку, кроме мозга, даны кулаки. Кулаками и мозгом человек может сделать очень много. Ему нравилось дразнить ее. - Ты говоришь глупости, - сказала она. Глаза ее блестели от гнева. Черт знает, что за глупости ты говоришь! Лучшие в истории человечества, самые лучшие люди, самые гениальные, самые великие люди - какое все они имеют отношение к кулакам, к звериным остаткам в природе человека? - Ты неправа, Маша, - сказал он. - А война... - Война, война! Я все время ждала, когда же ты заговоришь о войне! Что ж, война действительно во многом зависит от того, какие у людей кулаки. Но, если хочешь знать, мне гораздо ближе, гораздо дороже не лихой кавалерист с шашкой, а полководец, который в тихом кабинете решает судьбу сражений. Теперь она стояла близко от Бориса, и она по-настоящему сердилась. Он смотрел на ее лицо и улыбался, и она сердилась еще больше. "Милая, милая моя", - думал Борис. - Клаузевиц? - сказал он. - Это генерал какой-то, кажется. Маша взяла с полки книгу в сером переплете. - Клаузевиц - замечательный человек, - сказала она. Она говорила немного снисходительно. Он так мало знал, бедняга! - Клаузевиц - вот образец настоящего военного гения, - говорила она. - Пожалуй, никто так полно не описал войны. И он, блестящий военный, замечательный практик, отказался от военной карьеры, отказался от славы и почестей, чтобы в своем кабинете писать о войне. Борис смотрел на ее пальцы. Она перелистывала книгу. Пальцы у нее были тонкие, длинные и измазанные чернилами. "Как у школьницы", - подумал Борис. "...Богато одаренный дух моего мужа с ранней юности ощущал потребность в свете и правде. Как ни разносторонне он был образован, все же мысль его была направлена по преимуществу на военные науки, которые так необходимы для блага государства: здесь было его призвание..." Маша читала. Борис слушал ее звонкий голос. В маленькой комнате гремели гордые слова Марии фон Клаузевиц, и Маше казалось, будто она сама написала эти слова. "...Он был очень далек от всякого мелкого тщеславия, от всякого беспокойного эгоистического честолюбия, но испытывал потребность приносить действительную пользу и применять на деле те способности, коими был одарен..." Борис смотрел на Машу. Лицо Маши было взволновано. Она громко и отчетливо произносила слова. Борис не очень хорошо понимал, о чем она читает. Он понял, что эта девушка так дорога ему, как еще никогда никто не был дорог в его жизни. "...В практической жизни он не занимал такого положения, в котором эта потребность могла бы быть удовлетворена, поэтому все его устремления направились в научную область и целью жизни стала та польза, которую он надеялся принести своей книгой..." Маша подняла голову. Борис смотрел на нее, и Маша отвернулась. Борис глубоко дышал, и у него было такое лицо, что ей показалось, будто он сейчас заговорит. "Милая, милая, дорогая моя", - думал он. Маша отвернулась, и он смотрел на ее смуглую щеку и прядь волос над ее ухом. Конечно, он всегда любил ее, и в школе и потом, после школы, он всегда любил ее и тосковал по ней. Теперь он нашел ее, теперь он понял все и нашел ее. Маше казалось, будто он сейчас заговорит. Но он молчал. Маша перевернула страницу. "...Если, несмотря на это, в нем все более и более крепло решение, чтобы труд вышел в свет лишь после его смерти, то это служит лучшим доказательством того, что к его благородному стремлению достигнуть своим сочинением возможно более крупных и прочных результатов не примешивалось ни малейшего тщеславия, жажды похвалы и признания со стороны современников, ни тени каких-либо эгоистических побуждений". Борис не отрываясь смотрел на Машу. Она не поднимала глаз от книги, но все время чувствовала, как он смотрит на нее, и ей было неловко. Ей было неловко, ей казалось, что Борис сейчас, вот сейчас заговорит с ней, прервет ее, скажет ей какие-то решительные, очень важные слова, и она не знала, что ответить, как ей быть, и она волновалась, но вместе с тем ей было приятно. Почему-то ей было приятно, что он так смотрит на нее. "Милая, милая моя", - думал Борис. Он молчал. Он сидел совсем тихо. Старался даже дышать тихо. Он не отрываясь смотрел на Машу. - Клаузевиц... - сказала Маша. - Клаузевиц... Он рассказал о войне в своей книге. Еще он рассказал в своей книге о человеческом разуме. Он рассказал, как разум побеждает всюду, даже на войне. Слушай: "...но война - не забава, она - не простая игра на риск и удачу, не творчество свободного вдохновения; она не шуточное средство для достижения серьезной цели..." И дальше: "...но течение ее, во всяком случае, бывает достаточно продолжительным для того, чтобы дать ему то или другое направление, то есть сохранить подчинение ее руководящей разумной воле". Солнце вышло из-за облаков, и яркий луч осветил комнату. Золотые пылинки блестели в солнечном луче. Волосы Маши засверкали на солнце. Она не поднимала головы и перелистывала книгу. - А вот он пишет о бое, - сказала она. - "...Средство только одно бой. Как ни разнообразно слагается война, как ни далека она от грубого излияния гнева и ненависти в форме кулачной схватки..." Видишь? Видишь, как пишет он о твоем кулачном бое. - Но, Маша, милая... - Он сказал "милая", и он забыл, что еще хотел сказать, и растерянно замолчал. Она быстро посмотрела на него и нахмурилась. - Разум, - сказала она. - Разум человеческий. Клаузевиц пишет... Вот... Вот слушай: "...По своему общему облику война представляет удивительную троицу, составленную из насилия как первоначального элемента, ненависти и вражды, которую следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, обращающих ее в арену свободной духовной деятельности; из подчиненности ее в качестве орудия политики, благодаря которому она подчиняется чистому разуму..." Разуму! Снова разум, снова великий разум человека. Вот он, Клаузевиц, писал книгу в тихом скромном своем кабинете. Он спокойно писал о войне, а пышные генералы сражались, и сражались короли и полководцы! Они были знамениты. Слава и почести и все такое было у них. А Клаузевиц тихо сидел в своем кабинете, был хорошим семьянином и рано умер. Он не успел кончить свою книгу и умер. Но вот теперь мы не помним имен пышных генералов и полководцев, а имя Клаузевица живое, и его великая книга живет до сих пор. Владимир Ильич необычайно ценил Клаузевица. Владимир Ильич сам перевел с немецкого целые куски из книги Клаузевица. Понимаешь, ты, кулачный боец? - Боже мой, как ты презрительно разговариваешь со мной! - сказал Борис и засмеялся. Маша тоже засмеялась и, смеясь, посмотрела на него. - Маша... - сказал он тихо. "Вот сейчас... Сейчас он скажет..." - Маша... - сказал он еще раз. - Да... - сказала она. Он тяжело вздохнул. - Маша, - сказал он. - Но ведь все-таки бой остается. Даже твой генерал говорит, что бой есть основа... - Да, но ведь мы говорим не о том. Клаузевиц пишет дальше... Слушай: "...Мы хотим показать, как дело обстоит в действительности, и рассеять заблуждение, будто на войне можно достигнуть выдающихся успехов и без умственных способностей, одной храбростью..." Смотри, вот еще: "...В этом понимании Бонапарт был совершенно прав, когда говорил, что многие вопросы, стоящие перед полководцем, являются математической задачей, достойной усилий Ньютона и Эйлера. Главное, что здесь требуется от высших духовных сил, это цельность и анализ, доведенный до удивительного прозрения, способного на лету разрешать и разъяснять тысячи смутных представлений, одоление каждого из которых может истощить обыкновенный ум..." Так уж, если ты говоришь о войне, если ты хочешь сравнить с войной, то зачем же тренировать свои кулаки, если можно тренировать мозг? Разве не хочется тебе стать мозгом, центром, командиром в той же твоей войне, если уж обязательно нужно говорить о войне? А форма, сама суть звериных ваших драк, со всей этой кровью и синяками! Уж это просто гадость, Борис! - Но, Маша... - Нет, погоди. Ведь это просто ужасно, что нужно объяснять тебе, Борис. Зачем? Я никак понять не могу! Это же больно, противно, низко, человека недостойно. По моему, все это так очевидно, так ясно! - Но, Маша, ты неправа, - сказал он. - Мне трудно спорить с тобой, и твой Клаузевиц, действительно, здорово пишет. Дай мне прочесть эту книгу, если можно. Но все-таки ты неправа. Ведь не только в самой кулачной драке дело. Да бокс это вовсе не драка... Маша засмеялась. - Лучше, правда, не спорь, - сказала она. - Вот прочти Клаузевица и вообще почитай побольше. Правда, лучше не спорь со мной. "Милая моя! Она говорит со мной, как с несмышленым ребенком, и она думает, что - ничего, ничего не знаю. Как же сказать ей?" Маша снова отвернулась. Опять у него сделалось такое лицо, будто вот-вот он скажет ей эти неизвестные и очень важные слова, и опять ей стало страшно, и вместе со страхом опять пришло ощущение чего-то неясного, непонятного, но приятного. Они молчали довольно долго. - Маша! - сказал Борис. Она резко повернулась и прямо посмотрела ему в глаза. - Мне нужно идти, - тихо сказал он. Они стояли в полутемной передней. Ему ужасно не хотелось уходить. Он никак не мог придумать, что бы еще сказать ей. Они молча стояли друг против друга. - Приходи, Боря, - сказала она. - Хорошо, спасибо, - сказал он. - Приходи, когда будет время, - сказала она. - Спасибо, Маша. Я приду обязательно, - сказал он. - Прочитаю твоего Клаузевица и приду. Потом они еще постояли молча, молча пожали руки, а он пошел к двери. Но щелкнул дверной замок - и дверь распахнулась. Борис чуть не столкнулся с высоким человеком в шубе. Высокий человек прямо уставился на Бориса, и Борис попятился. - Папа! - сказала Маша. - Здравствуй, папа! Почему ты так рано? - Мне нужно взять кое-какие бумаги. Я уезжаю сегодня в Москву, а вечером у меня заседание, и вот я заехал сейчас. Разве ты недовольна, Машка? Или я помешал? - Нет, что ты, папа, конечно же нет!.. Вот познакомься, пожалуйста. Боря, это мой отец. - Здравствуйте, - сказал человек в шубе и протянул руку. - Горбов, - сказал Борис и поклонился. У него было такое чувство, будто отец Маши должен подозревать его в чем-то предосудительном. Было ужасно неловко. Борис от смущения поклонился слишком низко и слишком сильно пожал руку человека в шубе. - Я с ним в школе училась, - сказала Маша. У нее тоже был смущенный вид. - А что с его рукой? - спросил человек в шубе. - Это я разбился, - сказал Борис. - Случайно разбил руку... - Простите, как вас зовут? - Горбов. Борис Горбов. - Погодите! - сказал человек в шубе и нахмурился. - Горбов - ваша фамилия? - Да. - Я видел вас вчера, - сказал человек в шубе. Борис с ужасом обернулся к Маше. - Небезынтересно! - крикнул человек в шубе. Он уже прошел в кабинет и рылся в ящике стола. Его широкая спина была видна в распахнутую дверь. Зрелище, говорю, небезынтересное! Он быстро вышел в переднюю, на ходу застегивая портфель. Он поцеловал Машу в голову и молча протянул Борису руку. - Прощайте, - сказал он. Он ушел, и дверь захлопнулась за ним. - До свиданья, Боря, - сказала Маша, - прочитай Клаузевица скорей. - До свиданья, Маша, - сказал Борис. Когда он уже стоял в дверях, Маша сказала: - А бокс я все-таки хочу посмотреть. Я ведь никогда его не видела. Борис шел через мост. Солнце опустилось ниже, и льдин было меньше. Льдины плыли не останавливаясь. Чайки тоже не было. Но тот же милиционер стоял посредине моста. Он пристально посмотрел на Бориса. Лицо его было неприветливо и мрачно. Борис улыбнулся и сказал милиционеру: - Добрый вечер, товарищ! ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ - Как нога, Андрей? - Хорошо. Совсем хорошо. - Совсем не больно? - Да нет же. Правда, хорошо. Они бежали по аллее парка. Борис прижимал к груди больную руку. Утренний туман стлался по земле, и неясные очертания деревьев, казалось, двигались в глубине сада. По ровным дорожкам бежать было легко. Ноги гулко ударяли о твердую землю. Андрей бежал большими, легкими шагами. Борис бежал чуть сзади, справа от Андрея. Они сделали уже два круга и сейчас третий раз пробегали по парку. Листья на деревьях только начали распускаться. На березах, осинах и ивах были маленькие листики, а дубы стояли еще без листьев, по-зимнему голые. Березы, осины и ивы издали казались окутанными прозрачными, светло-зелеными облаками. Корявые ветви дубов чернели. Солнце поднялось, и туман рассеялся, сразу пропал. Легкий ветерок прошумел в ветвях. Вода на взморье покрылась рябью. Андрей и Борис перепрыгнули невысокую изгородь и побежали напрямик по молодой траве к набережной. На другой стороне реки прозвенел трамвай. Колеса взвизгнули на повороте. Все звуки казались гораздо громче, чем они были на самом деле. По мосту через реку шла небольшая группа людей. Выл выходной день. Первые посетители шли в парк от трамвая по мосту. Андрей прибавил шагу. Борис рванулся за ним. - Метров двести, - сказал Борис. - Метров двести побыстрей... - Ладно, - сказал Андрей. Пробегая мимо моста, Борис заметил, как вдали ярко выделяется на фоне бледной зелени красная кофта девушки, идущей по мосту. На маленькой лужайке у пруда они сделали гимнастику. Потом еще пробежались по парку до взморья. Возле лодочной пристани они разделись и оба вместе прыгнули в воду. Вода была очень холодная. Они проплыли совсем немного и вылезли на пристань. Больная рука Бориса слегка ныла, потому что, плывя, Борис невольно пошевелил пальцами. Опухоль на руке почти прошла, но шевелить пальцами было все еще больно. - Калеки мы с тобой, - сказал Андрей и засмеялся. Когда они шли по набережной к мосту, их обогнала байдарка. Девушка в красной фуфайке гребла изо всех сил. Красная фуфайка ярко выделялась на фоне бледной зелени прибрежных кустов. Борис сразу узнал Машу. - Маша! - позвал он и сбежал к воде. Андрей видел, как байдарка круто повернула к берегу. Борис схватил правой рукой борт байдарки. Девушка улыбалась. Лица Бориса не было видно Андрею. Борис стоял одной ногой в воде и не замечал этого. Андрей отвернулся и медленно пошел по аллее к мосту. Через несколько минут Борис догнал его. Андрей шел молча. Он посмотрел на реку. Девушка в байдарке не двигала веслом. Байдарка тихо плыла по течению. - Я с ней в школе учился, - сказал Борис. Борису очень хотелось рассказать Андрею о Маше, поэтому он рассказал Андрею о Клаузевице. Книга увлекла Андрея. Борис вскользь, между прочим, сказал, что книгу эту дала та самая девушка, которую они встретили в парке, и которая училась с ним в школе, и которая терпеть не может бокса. Андрей оторвался от книги и внимательно посмотрел на Бориса. Борис отвернулся. - Она не любит бокса? - сказал Андрей. - То есть, видишь ли... - сказал Борис. - Видишь ли, она, может быть, изменит свое мнение. - Под твоим влиянием? - сказал Андрей и засмеялся. - Дурак! - сказал Борис. __________ После тренировки Петр Петрович нарочно громко, чтобы слышал Борис, сказал Андрею: - Видите ли, Андрей, ежели боксер связывается с любовными делами, с женщинами и все такое, ежели уж происходит такое несчастье с боксером, то боксер перестает быть боксером. Он становится мужем или папой, или еще чем-нибудь, но боксером он перестает быть. Имейте это в виду, Андрей. В тот же вечер Борис позвонил Маше по телефону. Он сказал ей, что Клаузевица он уже прочел, но нельзя ли еще немного задержать книгу. Один парень, друг Бориса, хочет прочесть. Маша сказала, что, конечно, можно. Борис спросил: "Когда же мы увидимся?" Маша предложила вместе пойти куда-нибудь, например на концерт. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Высокий человек во фраке пробрался между стульями и пюпитрами музыкантов и вышел на середину эстрады. В зале захлопали. Высокий человек поклонился, поднялся на небольшое возвышение и повернулся лицом к оркестру. Он поднял руки. В правой руке его была тоненькая палочка. Гул голосов смолк. Стало очень тихо. Где-то в задних рядах стукнуло, и этот негромкий звук был слышен во всем зале. Высокий человек взмахнул рукой, и через секунду все разом двинулись смычки, все скрипки запели вместе, потом заиграли трубы и грохнул барабан. Высокий человек управлял окрестром. Он стоял на своем возвышении, руки его взлетали над головой, и светлые волосы спутались. Борис сидел не двигаясь. Он слегка наклонился вперед. Кроме музыки, он ничего не чувствовал, он забыл обо всем, кроме музыки. Первые, самые первые звуки симфонии завладели всеми чувствами Бориса. Он никогда не думал, что музыка может так сильно, так непреклонно владеть человеком. Сначала мелодию сказали скрипки, потом повторили трубы, и музыка загремела, заполнила весь огромный зал грохотом и звоном. Потом мелодия изменялась, росла. Борису казалось, что весь он насквозь пропитан звуками. Какой-то тихий инструмент повторил мелодию ясными ударчиками маленьких колокольчиков, сразу снова грянули трубы, барабаны и медные взрывы тарелок... Три раза музыка ненадолго смолкала. Высокий человек во фраке опускал руки. Большим белым платком он вытирал лоб и шею, сзади, под волосами. Шея у него блестела от пота. Во время трех этих коротких перерывов в зале не хлопали. В зале нарастал легкий шум, похожий на хриплый вздох. Когда человек во фраке снова подымал руки, шум сразу смолкал. Симфония завершилась маршем. Все слилось, все подчинилось сильному, взволнованному ритму. В грохоте и звоне шла мелодия. Барабаны отбивали ее шаги. Трубы и скрипки, виолончели и литавры, все инструменты оркестра кончили симфонию мощными, медленными ударами, и спина высокого человека во фраке дрожала от напряжения. Кончилась симфония. В зале захлопали и закричали. Высокий человек во фраке устало опустил руки. Он весь как-то поник, плечи опустились, волосы повисли по бокам лба. Потом он вздохнул, выпрямился и постарался подтянуться. Он обернулся к зрителям. Зрители захлопали еще громче. Какие-то девицы кричали: "Браво! браво!" и протискивались к самой эстраде. Все музыканты в оркестре встали со своих мест и осторожно стучали смычками по своим инструментам. Высокий человек во фраке нагнулся и пожал руку одному из скрипачей, самому старому и седому. Потом кто-то крикнул: "Автора!" Высокий человек устало улыбнулся и стал аплодировать, глядя куда-то в середину зрительного зала. Тогда сбоку к эстраде быстрыми, мелкими шагами прошел молодой человек в очках. Он шел очень быстро, весь устремясь вперед, будто кто-то толкнул его в спину и он должен передвигать ногами, чтобы не упасть. Он взбежал на эстраду и неловко поклонился зрителям. В зале закричали, захлопали, все встали с мест и аплодировали стоя. Борис тоже встал и хлопал изо всех сил. Он видел, как Андрей аплодирует и кричит что-то, и Маша тоже аплодирует. Лицо у Андрея было просто удивительное. Молодой человек в очках пожал руку высокому во фраке. Высокий устало улыбался. У молодого лицо было очень серьезное и бледное. Он убежал с эстрады. Высокий неторопливо пошел за ним. В фойе к Маше подошли какие-то двое в щегольских костюмах и ярких галстуках. Маша недолго говорила с ними. Один из них, засунув руки в карманы и небрежно покачиваясь, сказал, что музыка ничего себе, хотя, конечно, вовсе не так уж хорошо, как писали, но все-таки шаг вперед. Борис разозлился. Андрей отошел в сторону. Борис тоже отошел. Они стали возле окна. Андрей смотрел на улицу, а Борис сбоку смотрел на Машу и на двух ее знакомых и злился. - Прохвосты, - сказал Андрей. - Кто прохвосты? Борис не спускал глаз с Маши. Маша рассеянно улыбалась. Тот, который сказал, что музыка "шаг вперед", говорил что-то, кривляясь и жеманничая. - Разве можно так говорить о музыке! - сказал Андрей. - Все им понятно, прохвостам, все они должны разъяснить, на все навешивать свои пошлости... Борис взял Андрея под руку и тоже стал смотреть на улицу. Из окна был виден угол темного сада и серый асфальт площади. Маша подошла к ним сзади. - Понравилось? - спросила она. - Понравилось, - сказал Андрей и повернулся к ней. - Спасибо вам. - Почему мне спасибо? - Потому что, если бы не вы, Борис не пошел бы сюда и не притащил бы меня. Маша засмеялась. - Он ни за что не хотел идти, - сказал Борис. - Я насильно притащил его. - Спасибо, - повторил Андрей. Мимо прошли те двое знакомых Маши. - Я хотел бы быть дирижером, - вдруг сказал Борис. - Замечательная это профессия. Маша взяла Бориса под руку. - Правда? - Да. Только у меня совсем нет слуха. Андрей улыбнулся. - Я прочел вашу книгу, - сказал он. - Так это вы и есть друг Бориса? - сказала Маша. Андрей опять улыбнулся. - Откуда вы знаете? - Мне Борис говорил. Неужели вы тоже боксер? - Да. Я занимаюсь боксом. - Вы тоже учитесь? - Нет. Я работаю на заводе. Я слесарем работаю. - И вы любите бокс? Андрей все время улыбался. - Очень люблю. А вы не любите. Мне Борис говорил. - Борис говорил? - Да. А за Клаузевица вам тоже спасибо. Я многое понял, когда прочитал его книгу. О бое, о природе боя, о природе войны - все это здорово у Клаузевица. Боксеры... - При чем тут боксеры? - Как при чем? Почти все эти вещи прямо можно распространить на бокс. Смысл бокса... - Никакого смысла! О каком смысле вы говорите? Какой смысл может быть в том, что люди разбивают друг другу носы? Андрей улыбнулся. Борису показалось, что Андрей улыбается немного снисходительно и говорит с Машей немного свысока. Борису стало неприятно это, хотя он считал, что прав Андрей, а не Маша, и во всем, что говорил Андрей, он был с ним согласен. Спор о боксе продолжался. Андрей говорил спокойно, убедительно, ясно, а Маша горячилась. Борису никак не удавалось ничего сказать, Андрей и Маша говорили, как бы забыв о нем. Борис осторожно высвободил локоть - Маша все еще держала его под руку, - и Маша не заметила этого. - Допустим, - говорила Маша. - Допустим, что бокс действительно вырабатывает некоторые волевые качества. Конечно, нужно обладать известной твердостью характера, чтобы ни с того ни с сего подставлять свою физиономию под удары. Ведь это больно? - Больно, - сказал Андрей. Он все время улыбался. - Ну, ладно. Но почему тогда не сделать проще: пусть человек, который хочет воспитать в себе эту самую твердость характера, пусть он сунет палец в огонь или еще что-нибудь в этом роде... - Видите ли, - сказал Андрей. - Видите ли, вы совсем неправы. Вы говорите о твердости характера, и если иметь в виду только твердость, то, может быть, вы и правы. Но Клаузевиц, например, разделяет понятия о "твердости" и о "стойкости". Я вам покажу одно место. Андрей раскрыл книжку. Маша пристально смотрела на него и хмурила брови. Борис тоже нахмурился. - Маша, - сказал Борис тихо. Маша вздрогнула, будто ее толкнул кто-то, и резко обернулась. - Что? - сказала она. - Вот. Нашел... - громко сказал Андрей. - "...Твердость означает сопротивляемость воли силе единичного удара, а стойкость сопротивляемость продолжительности натиска. Эти качества очень близки, и часто одно выражение употребляют вместо другого; однако нельзя не отметить заметного различия между ними: твердость по отношению к единичному сильному впечатлению может опираться только на силу чувств, стойкость же нуждается в большей мере в поддержке разума, так как она черпает свою силу в планомерности..." Вы напрасно думаете, Маша, что бокс похож на драку, на бессмысленное мордобитие. Конечно, боец часто злится во время борьбы, и чувства имеют значение, и настоящий боец всегда хочет расколотить противника. Но если боксер воспитал в себе волю бойца, настоящего бойца, то он сумеет, должен суметь проявить темперамент по-настоящему. Клаузевиц объясняет и это. Слушайте: "...Сильным темпераментом обладает человек, способный не только чувствовать, но и сохраняющий равновесие при самых сильных испытаниях, и способный, несмотря на бурю в груди, подчиниться тончайшим указаниям разума, как стрелка компаса на корабле, волнуемом бурей..." Правда, здорово сказано? - Хорошо, - сказала Маша, - но... - Погодите, - сказал Андрей. - Этими двумя фразами Клаузевица о стойкости сказано очень много. Это целиком распространяется и на бокс. Если вы захотите сравнить бокс с войной - а вы, очевидно, допускаете такое сравнение, иначе вы не дали бы боксеру Борису Горбову книжку "О войне" Клаузевица, - так вот, если сравнивать бокс с войной, то и получится, что боксерский бой подготавливает человека к войне и физически и, главное, морально. Ну, а если иногда из носу боксера льется кровь, то ведь ее гораздо меньше, чем на войне. И потом, почему нам нужно становиться какими-то пацифистами, или, черт его знает, вегетарианцами какими-то? Ничего страшного в синяке под глазом я не вижу. Ну, а насчет войны правильно, совершенно правильно. Я считаю бокс у нас прямой подготовкой бойца, бойца к настоящей войне. Подготовка эта хороша именно потому, что, кроме силы, бокс воспитывает волю. Волю к бою, волю к победе. Вот. Верно, Борис? - Верно, - хмуро сказал Борис. - Нет, неверно, - сказала Маша. Она даже топнула ногой. - Неверно, неверно, неверно! Вы очень ловко ввернули Клаузевица, которого вы, очевидно, выучили наизусть... - Книжка хорошая, - улыбнулся Андрей. - Я внимательно прочел ее. - Ну и прекрасно! Хвалю за усердие. Но поняли вы ее неверно и говорили неверно. Кончим спор. Надоело. Скажу только одно: бокс - это гадость, и вы целиком неправы. Если Клаузевиц больше ненужен, верните его. - Сейчас, - сказал Андрей. Он не переставал улыбаться. - Только одну фразу прочту вам. Вот. Нашел: "...Сила характера обращается в упрямство всякий раз, когда сопротивление чужим взглядам вытекает не из уверенности в правильности своих убеждений и не из следования высшему принципу, а из чувства противоречия". Маша вспыхнула и закусила губу. - Вот книжка, - сказал Андрей. - Спасибо вам. Маша взяла книжку. - Пойдемте, - сказала она и попробовала мило улыбнуться. - Уже звонили. Второе отделение концерта им не понравилось. Машу пошли провожать оба - и Борис и Андрей. По дороге разговор не ладился. Шли почти все время молча. Прощаясь у подъезда своего дома, Маша сказала: - Приходи, Борис. И вы приходите, Андрей. Спокойной ночи. Маша ушла, помахивая книжкой. Некоторое время Андрей и Борис шли молча. Потом Андрей сказал: - Не понравилась она мне. Борис ничего не ответил. Он знал, что Маша Андрею понравилась. Он думал о том, что между ним и Андреем что-то произошло. Андрей думал, примерно, о том же. Они молча попрощались на углу и разошлись по домам. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ На собрании боксеров и тренеров выступил представитель Спортивного комитета. Он был небольшого роста и совсем не спортивного вида: толстый, с обрюзгшим лицом, с лысиной на темени. Он был еще молодым человеком, но из-за толщины, из-за тусклых, невыразительных глаз, из-за лысины он казался гораздо старше своих лет. Кроме того, у него была такая маленькая верхняя губа, что нижняя губа почти касалась носа, и казалось, будто у него нет передних зубов. Это придавало лицу его какое-то тоскливое, почти плачущее выражение. Его недавно назначили на работу в Городской спортивный комитет, но он уже был известен среди спортсменов подобострастной любовью к чемпионам, грубостью в отношениях с нечемпионами и любовью к заседаниям и пышным речам. Он выступил на собрании по вопросу о личном первенстве. Он ораторствовал долго, и всем было скучно слушать, потому что он ничего не понимал в боксе. Под конец своей речи он заговорил о Титове. Он не скупился на похвалы. Титов сидел у всех на виду и весь надувался от важности. Представитель Комитета улыбался, кивал Титову и подмигивал ему. Он эффектно кончил речь и сел так решительно, будто одной этой речью он победил всех противников нового чемпиона. Петр Петрович с места сказал, что Титов, конечно, неплохой боксер, но все же у него есть достойные противники и не рано ли так восхвалять чемпиона. - Лучше хвалить боксера не до, а после боя, - сказал Петр Петрович. Представитель Комитета вскочил, будто его подбросила какая-то скрытая пружина. Он произнес еще одну речь. Он сказал, что, кроме Титова, есть всего два средневеса, что больше никто не решается выходить против чемпиона, что одного из этих двух Титов уже расколотил и что пусть сначала бьются эти двое между собой, а уж победителя поколотит Титов. - Против жребия я возражаю категорически, - сказал он, - мне поручено руководить соревнованием, и я, как руководитель, считаю излишним жребий, так как мы должны оберегать наших мастеров (поклон в сторону Титова), потому что наши мастера - это наш фонд и наша гордость, так сказать, честь и слава. (Еще один поклон. Титов надулся так, что лицо его побагровело.) Мы должны лучших представителей, так сказать, наших чемпионов, так сказать, цвет нашего спортивного движения... Вообще, я считаю излишним дальнейшее обсуждение этого вопроса, который по существу и вообще совершенно мне ясен. Петр Петрович молча улыбался. После собрания Петр Петрович отозвал Андрея и Бориса. - Пойдем погуляем перед сном, - сказал Петр Петрович. - Хорошо, - сказал Борис. - Пойдемте, - сказал Андрей. На улице Петр Петрович некоторое время шагал молча. Его ученики молча шли с ним рядом. Потом Петр Петрович сказал, осторожно и медленно произнося слова: - Видите ли, товарищи, я полагаю, что нужно было бы обсудить вопрос о дальнейшей тренировке. Вследствие того, что вам предстоит биться друг с другом... - Нужно тренироваться врозь, - сказал Борис, не глядя на Андрея. - Вы полагаете? - сказал Петр Петрович. Он удивился. Он думал, что Борис и Андрей ни за что не захотят работать врозь. - Вы так думаете, Борис? - Да. - А ваше мнение, Андрей? - По-моему, Борис прав, - тихо сказал Андрей. До начала соревнований Борис был очень занят. На рабфаке к концу учебного года пришлось много заниматься, и много времени уходило на тренировку и лечение руки. Борис недосыпал. Все время хотелось спать. Он дремал в трамваях по дороге на рабфак и на стадион. С Андреем Борис почти не виделся. Андрей тренировался в другие часы, позже Бориса. Только два раза за все это время они встретились в раздевалке. Они разговаривали подчеркнуто дружески. Борис заботливо спрашивал Андрея о его ноге, а Андрей спрашивал, хорошо ли заживает рука Бориса. У Андрея было много работы на заводе и тоже не хватало времени, но Петр Петрович был доволен его тренировкой. Рука Бориса почти не болела, но он боялся бить как следует и никак не мог заставить себя свободно работать левой рукой. Петр Петрович сердился. Он говорил, что тогда лучше вовсе отказаться от боя. Борис нервничал. Настроение было паршивое, и казалось, что он наверняка проиграет Андрею. Оба, и Андрей и Борис, много думали о плане боя. Оба ничего не могли решить. Они слишком хорошо знали друг друга, слишком долго тренировались вместе. Каждому из них казалось, будто нужно драться с самим собой. Так до начала соревнований ни Борис, ни Андрей ничего и не придумали. Оба вышли на ринг без всякого четкого плана действий. За два дня до боя Борис пришел к Маше. Он очень скучал по ней все это время, много раз собирался пойти к ней, но почему-то не шел и скучал и тосковал еще больше. Подымаясь по лестнице, он придумывал целые фразы, которые он скажет Маше. Ему казалось, что слова получаются значительные, что Маша все поймет, и он думал о том, что она ответит. Но все вышло совсем не так. Дверь открыла домашняя работница (а не Маша, как должно было быть по плану Бориса). Потом домашняя работница ушла куда-то по коридору, и Борис долго ждал один. Он видел себя сбоку в большом зеркале. Волосы его были растрепаны, и костюм показался некрасивым. Он не знал, куда девать руки, как стоять, и неловко переминался с ноги на ногу. Наконец появилась Маша. Она была в красивом шелковом платье. Ее волосы были завиты. - Маша, - тихо сказал Борис и забыл все приготовленные слова. - А, Боря! - сказала она. - Вот хорошо, что ты пришел. Она пропустила его вперед и взяла под руку. В столовой вокруг стола сидело несколько человек. Прямо против входа сидел Машин отец. - Знакомьтесь, - сказала Маша. - Это Борис Горбов. Он боксер! Все обернулись, и Борис смутился. Он плохо видел лица людей. Он пожал всем руки. Обходя вокруг стола, он зацепился ногой за чей-то стул и смутился окончательно. Маша усадила его, налила ему чаю, и все стали расспрашивать его о боксе. Он отвечал односложно и уже начал злиться, но один из Машиных гостей стал громко и самоуверенно рассказывать о боксе. Все слушали его, а Борису стало смешно - такие глупости говорил этот человек. Потом Борису показалось, будто он где-то видел этого человека. Что-то неприятное встало в памяти Бориса, но он не мог вспомнить, что именно, и никак не мог вспомнить, кто этот человек. - Я видел ваш бой, - сказал Машин гость. - Какой бой? - спросил Борис. - Бой с Титовым, - сказал Машин гость. Борис покраснел. Он вспомнил, что видел этого человека в публике, в первом ряду, рядом с Филиппом Ивановичем. Потом говорили о театре, о литературе и о музыке. Во всех этих вещах Борис разбирался не очень хорошо. Он был рад, что о нем забыли. В одиннадцать часов он сказал Маше, что ему нужно идти. Он попрощался со всеми. Маша пошла проводить его. - Я обязательно приду посмотреть, как ты будешь биться, - сказала Маша. Борис вдруг представил себя во время боя с Титовым. Заплывший глаз, окровавленный рот, потные спутавшиеся волосы, страшное лицо Титова. - Ты же бокс терпеть не можешь, - сказал Борис. Он увидел себя падающим на пол. Рефери нагибается над ним. Раз... два... - Честно говоря, я ведь бокса никогда не видела, - сказала Маша. Андрей говорит... Андрей! Андрей стоит в углу и готовится броситься, как только Борис встанет на ноги. Три... четыре. - Андрей говорит, что мне обязательно понравится, - говорила Маша. Андрей был у меня и принес мне билет. Я приду обязательно. До свиданья, Борис. Желаю удачи. - Маша, - сказал Борис. - Маша, очень прошу тебя не приходить. Дай мне честное слово, что ты не придешь. Очень прошу тебя, Маша... - Но почему? - сказала она. - Вот чудак!.. - Дай честное слово, Маша, - сказал он. - Пожалуйста, Маша, милая. Дай честное слово, что ты не придешь. - Если это обязательно нужно, - сказала она. - Хорошо. Не приду. У нее был обиженный вид. - Маша, ты не сердись, - сказал он. - Маша, милая. Ты пойми... Я ведь не зря, Маша... - Хорошо, - сказала она. - Хорошо. Не приду. Честное слово, не приду. Прощай! - До свиданья, Маша... ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Перед боем оба - Борис и Андрей - волновались. Они старались ничем не обнаружить волнения, но они хорошо знали друг друга, и каждый думал о противнике: "Он волнуется!" Их пара была последней. Они долго лежали на кушетках в раздевалке, одетые к бою. Петр Петрович заходил к ним и ушел, каждому пожелав удачи. У него было хорошее настроение. Он знал, что оба его ученика в хорошей форме и хорошо подготовлены к бою. Он действительно желал победы обоим одинаково. Публики в зале было много. На сцене с трех сторон возле ринга сидели боксеры и судьи. Петр Петрович пробрался за кулисы и стал, облокотясь о какую-то балку. Филипп Иванович, как всегда, сидел в первом ряду. В публике громко переговаривались. Только что кончился бой полусредневесов. Должна была биться следующая пара, наиболее интересная пара вечера, пара средневесов. Титов сидел на сцене у самых канатов ринга. Он тоже с нетерпением ждал начала боя. Кто-то из этих двоих будет выступать против него в финале. Который же? Титов никак не мог забыть боя с Борисом, никак не мог отделаться от смутного чувства страха. Этот неясный страх родился еще во время боя, когда избитый, окровавленный Борис спокойно улыбался. С тех пор Титов втайне боялся Бориса. Андрей? Андрей был хорошим боксером и приятелем Бориса. Кто из них выиграет? Они вместе взошли на сцену. Андрей предупредительно поднял верхнюю веревку и ногой наступил на среднюю. Борис пролез на ринг. Андрей отступил на шаг и перепрыгнул через веревки. - Нога в порядке, Андрей? - сказал Борис, улыбаясь. - Полный порядок, - тоже улыбаясь, сказал Андрей. - Поработаем сегодня, - сказал Борис. - Поработаем, значит, - сказал Андрей. Они улыбались друг другу. Им казалось, будто вот теперь, перед боем, вдруг исчезло, прошло чувство какой-то неприязни, которое появилось у них в последнее время. Борис подумал, что хорошо снова встретиться с Андреем на ринге. Зрители аплодировали им обоим, когда рефери представлял их публике. Оба были без халатов, секунданты быстро надели им перчатки, рефери сказал: "Бойцы готовы!" - и звонко ударил гонг. Оба они точно не знали, как будут вести бой, и оба начали бой сразу. Сразу после гонга Борис быстро пошел на середину ринга, Андрей тоже быстро прошел свою половину, и они встретились. Им не надо было разведывать. Они отлично знали друг друга. Андрей повел атаку. Стремительными ударами он заставил Бориса отойти к углу, но Борис ускользнул вправо и сам напал. Теперь Андрей перешел в защиту. Оба прекрасно дышали, ноги обоих хорошо работали, они без остановки кружились по рингу, нападали, парировали и снова нападали. В первую атаку Андрею удалось два раза попасть по корпусу, но Борис отплатил хорошим ударом в лицо и серией по животу. Темп боя все ускорялся и ускорялся. Они так быстро передвигались, били так стремительно, что зрители не успевали следить за ударами. Многим зрителям казалось, будто удары не могут быть сильными при такой быстроте. Борис ни о чем не думал, ничего не видел, кроме Андрея. Каждый раз, когда Андрей нападал, Борис старался не только защищаться, но и нападать, Андрей делал то же самое. Все заключалось в том, чтобы опередить противника. Они были бойцами одного стиля, и они очень хорошо знали друг друга. Петр Петрович улыбался, прикрывая рот ладонью. Он внимательно следил за боем. Он был доволен. Мальчики работали превосходно. Петр Петрович раньше Бориса увидел, что Андрей нарочно промахнулся справа и нарочно принял удар по корпусу. Андрей ждал, что Борис откроется. Борис сделал ошибку. Молниеносно Андрей ударил левой. У Бориса подогнулись ноги, и от удара сильно тряхнулась голова. Андрей бросился вперед. - Слева, Борис, слева... - отчетливо подумал Петр Петрович. Борис ударил слева. Андрей продолжал наступать. Борис пошел в контратаку, но Андрей теснил его. Ударил гонг. Раунд был за Андреем. Ясный план боя вдруг сложился в голове Бориса. Удар по челюсти, который в конце раунда провел Андрей, был точен и силен. Борис хорошо знал, как Андрей умеет бить левой, и хорошо знал, как опасна левая Андрея. Андрей попал. Хорошо попал. Он правильно использовал ошибку. Очень хорошо. Но Борис выдержал удар. Выдержал. Все в порядке. Конечно, нужно закрывать подбородок. Нельзя рисковать. Голову нужно опустить еще ниже. А по корпусу Андрей пусть бьет. Пусть он форсирует наступление еще в одном раунде. Он, конечно, будет атаковать. Посмотрим. Нужно втянуть его в атаку, нужно заставить его наступать, наступать, наступать. Еще один раунд нужно потерпеть. А левая рука, разбитая левая рука Бориса вовсе не болит. Два раза Борис ударил как следует, и не было больно, и боязнь бить левой исчезла. Совсем исчезла боязнь за левую руку. Очень хорошо. Во втором раунде попробуем еще раза два. Хорошо. Андрей дышит легко и прекрасно работает ногами. Обязательно нужно заставить его вести бой в той же тактике. Пусть наступает, пусть он обязательно наступает. Еще один раунд придется потерпеть. Потом, Андрей, ты не сможешь остановиться. Ты будешь идти вперед и не сможешь остановиться, и не изменишь тактики боя. - Секунданты, за ринг! Андрей сразу встал. Он разминает ноги. Хорошо. Борис не встает. Секунданты с волнением смотрят на него. Неужели он устал? Или удар по челюсти?!! - Хорошо. Пусть думают, что Горбов устал. Это как раз то, что нужно. Гонг. - Второй раунд! Весь второй раунд прошел в бурной атаке Андрея. Борис закрывал лицо, и Андрей бил по корпусу, теснил Бориса, не давал ему ни секунды передохнуть. Казалось, Борис ничего не может сделать. Только два раза ему удалось провести прямые левой в лицо Андрея, но Андрей даже не приостановился. Он наступал непрерывно и гонялся за Борисом по рингу. Титов радостно улыбался и потирал руки. Так ему и надо, этому Горбову! Филипп Иванович громким шепотом сказал одному из своих соседей: - Он бьет все время в корпус. Видите? Он бьет по животу, по животу, по животу. Видите? Да? В следующем раунде Горбов опустит руки. Сосед Филиппа Ивановича, толстый молодой человек в спортивном костюме, сказал громко: - Да, конечно, Горбов все-таки неважный боксер. Я всегда говорил это. Всем в зале казалось, что Горбов должен проиграть. Только Петр Петрович заметил, как хороша игра ног Бориса, и какие жесткие получились эти два прямых левой, и как спокойно дышит Борис. - Неужели мальчишка догадался? - думал Петр Петрович. Он улыбался, прикрывая рот ладонью. Второй раунд тоже был за Андреем. Третий раунд почти не отличался от второго. Так же наступал все время Андрей. Только теперь Борис передвигался все время кругами. Андрей был в середине этих кругов, и, нападая, ему приходилось поворачиваться за Борисом. Непрерывное кружение злило Андрея. Он кидался на Бориса и не замечал, что Борис сам вызывает его на атаки. Борис встречал Андрея прямыми левой. Андрей не прекращал наступления. Редкие удары Бориса были жесткими. Лицо Андрея разбито, и немного припух правый глаз. Андрей не останавливался. Атака увлекла Андрея. Он уже не мог остановиться. Зрителям показалось, что будто третий раунд выиграл Андрей, но судьи подсчитали удары, и вышло, что раунд прошел вничью. Прямые левой Бориса кое-что значили. В перерыве между третьим и четвертым раундами Борис окончательно решил, что его план правилен. Оба бойца дышали хорошо и совсем не устали. Когда прозвенел гонг, они встали и посмотрели друг на друга. Андрей улыбнулся. __________ Зрители толком не могли понять, что происходило в четвертом и пятом раундах. Казалось, по-прежнему нападал Андрей. Казалось, Андрей по-прежнему вел бой, а Борис только защищался, но все лицо Андрея было разбито, а он, кидаясь на Бориса, никак не мог попасть в него. Жесткая, прямая левая рука Бориса везде встречала Андрея. Куда бы Андрей ни бросался, левый кулак Бориса бил его в лицо и в корпус. Вся сила Андрея, весь его напор обращались против него. Борис без устали кружился по рингу. Теперь он распоряжался боем. Теперь Андрей атаковал именно тогда, когда хотелось Борису. Бой вел Борис, а не Андрей. Петр Петрович больше не улыбался. Он не отрывал глаз от Бориса. Губы старика беззвучно шевелились. Титов сидел бледный. Спина его покрылась испариной. Ему было страшно. Зрители плохо понимали, что происходит. В шестом раунде Борис перешел в атаку. Сначала Андрей пытался ответить контрнаступлением, но он устал. Борис теснил его. Андрей отступал, закрывался, старался уйти от ударов. Борис работал в бешеном темпе. Серии стремительных ударов обрушивались на голову и корпус Андрея, и Борис передвигался с необычайной легкостью и все время кружился, не переставая кружился вокруг Андрея. Андрей устал. Его ноги стали тяжелыми и непослушными. Он уже не мог гоняться за Борисом, а только неуклюже поворачивался. Иногда он делал несколько порывистых движений и кидался навстречу Борису. Один раз Андрей сильно попал в подбородок Бориса, но Борис сразу отошел, и его ноги прекрасно работали, а у Андрея не было сил продолжать. Андрей с трудом дотянул до конца. Он шатался под ударами Бориса. Бой кончился серией тяжелых ударов по корпусу. Ударил гонг. Борис в воздухе остановил свой кулак. Андрей медленно выпрямился и пошатнулся. Борис обхватил его руками и поддержал. Андрей тяжело дышал. Он был весь мокрый от пота. В зале оглушительно аплодировали. Борис едва слышал, как Андрей сказал: - Ты молодчина... Я сделал ошибку... И все равно у меня не хватило бы сил... Андрей слабо улыбнулся, и они разошлись по своим углам. Андрей тяжело облокотился на канаты. Он очень устал. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Итак, Борис Горбов должен был выступать в финале против Владимира Титова. Петр Петрович увез Бориса в тренировочный лагерь. В сосновом лесу, недалеко от большой деревни, они поставили палатку и жили вдвоем. Они прожили там пятнадцать дней. Петр Петрович следил за каждым шагом Бориса. Бой предстоял серьезный. Борис должен был хорошо подготовиться. Рано утром Петр Петрович поднимал Бориса. Они вместе делали гимнастику, потом купались и завтракали. Они сами готовили пищу. Пища была простая: молоко, яйца, мясо. После завтрака они делали большую прогулку по лесу. Под конец прогулки Борис бегал кросс. Он бегал по лесу, по кругу приблизительно в полтора километра. Петр Петрович сидел где-нибудь под сосной. Борис останавливался возле него и делал бой с тенью. После обеда ложились отдохнуть. Борис сразу засыпал, а Петр Петрович не спал и думал, лежа на спине в тени возле палатки. Потом Борис делал боксерский урок с Петром Петровичем и рубил деревья в лесу. Петр Петрович познакомился с лесником, и старик лесник долго не мог прийти в себя от удивления, когда этот странный человек с сердитым лицом предложил совершенно бесплатно вырубить просеку в лесу. Лесник несколько раз приходил смотреть, как загорелый молодой человек валил деревья, а человек с сердитым лицом сидел возле и покрикивал на молодого. Петр Петрович и Борис ездили в город. У Бориса были спаринги*. Прямо с вокзала Петр Петрович и Борис шли в клуб и сразу после тренировки уезжали обратно в свой лагерь. _______________ * С п а р и н г - тренировочный бой. Пятнадцать дней прошли очень быстро. Борис хорошо подготовился к бою. Они с Петром Петровичем выработали план боя. Все обстояло хорошо. Только иногда, главным образом по вечерам, Петр Петрович замечал, что Борис становился как-то рассеян и невпопад отвечал на вопросы. Петр Петрович догадывался, о чем думал Борис, и тихо улыбался, радуясь, что он увез Бориса из города. Борис думал о Маше. Сердится ли она? Борис хотел зайти к Маше сразу же после боя, но не решился. Не решился он и утром следующего дня, а потом Петр Петрович увез его в лагерь. Борис думал о Маше. Он думал о ней так много, что иногда, один гуляя в лесу, он говорил вслух, обращаясь к Маше. Он тихо звал ее, называл ласковыми именами. Думал Борис и об Андрее. Во время боя ему показалось, что холодок, возникший в их отношениях, прошел, что дружба будет такой же, как раньше, что дружбе ничего не помешает. Но после боя они с Андреем почти не видались, и теперь Борису снова казалось, будто что-то вмешалось в их дружбу. Однажды вечером Борис один сидел возле палатки. Петр Петрович ушел в деревню. Солнце спускалось за лес. Небо было розовое над темными деревьями. Высоко сверху одно маленькое красное облачко тихо плыло по небу. Верхний край облачка темнел, как зола возле уголька в костре. Дым от костра поднимался прямо вверх. Ветра не было, и тонко пели комары. Борис думал о Маше. О Маше и об Андрее. Он думал о них обоих. Раньше несколько раз он смутно представлял себе Машу и Андрея вместе. Он ревновал, но он отгонял от себя эти мысли, заставлял себя не думать так об Андрее. Он не хотел давать волю ревности, не хотел, чтобы ревность вмешалась в отношения их с Андреем. Какое основание он имел ревновать Машу? Так он хотел думать. В этот вечер все представлялось совсем иначе. Конечно, Андрей и Маша вместе. Андрей отнял у Бориса Машу. Андрей там, в городе, вместе с Машей, и они даже не помнят о нем, о Борисе. Он им не нужен, он один, совсем один. Борису стало грустно и жалко себя, и вместе с тем было хорошо сидеть одному возле палатки и грустить. Солнце скрылось. Небо стало бледно-голубым. Облачко потухло, сделалось белым, почти растаяло, почти исчезло. Тонко, назойливо пели комары. Угли тлели в костре. Было тихо, очень тихо, и в лесу громко крикнула сойка. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Помост с рингом стоял на краю футбольного поля. Зрители сидели на трибунах, на теневой стороне стадиона. Дул сильный жаркий ветер, и флаги развевались и хлопали наверху трибун. Ветер нес пыль и песок с дорожек парка. Вокруг помоста прямо на траве стояли стулья. Боксеры, не участвовавшие в состязании, и судьи толпились вокруг помоста. Участники боев проходили через весь стадион. Секунданты несли за ними их вещи. Зрители рассматривали их, пока они шли до помоста с рингом. Было жарко. Солнце стояло низко над крышами домов. Окна домов сверкали на солнце. Тени становились длинными. Борис накинул халат, вышел из дверей раздевалки и пошел к рингу. Зеленая трава поля, и серый бетон трибун, и яркая толпа на трибунах, и розовый свет заходящего солнца - все это показалось Борису очень красивым. Ветер распахнул халат. Борис придержал халат руками, одетыми в боевые перчатки. Издали виден был ринг. Маленькие человеческие фигурки двигались на ринге. Борис видел, как рефери поднял руку одного из боксеров. Ветер донес треск аплодисментов. - Петров все-таки победил, - сказал Петр Петрович. - Он неплохо бился, - сказал Андрей. Андрей нес ведро и полотенце. Справа, из других дверей вышел Титов со своими секундантами. Титов был в ярком халате. Секунданты его были в цветных свитерах. Лицо Титова было неподвижно. Только на его скулах шевелились тугие желваки. Смотрел Титов прямо перед собой. Он молча кивнул Борису. Борис остановился, чтобы пропустить Титова вперед. Титов прошел к помосту, и зрители захлопали. Представитель Спортивного комитета подошел к Титову и, улыбаясь, что-то сказал ему. Титов молча полез на помост. Он был мрачен. Обычный ритуал представления бойцов, осмотра перчаток и объявления судей тянулся долго. Зрители громко разговаривали и перекликались. Когда рефери объявил имя Титова, на трибуне захлопали. Титов нахмурился. Он был бледен, и его тело по-зимнему светлое. - Он тренировался в зале, - тихо сказал Борису Петр Петрович. - Ему будет трудно работать на воздухе. Он быстро устанет... Борис молча кивнул. Борис не волновался. Борис был спокоен, совершенно спокоен, но его жгло нетерпение, и холодное бешенство росло в нем, и хотелось скорее ударить Титова, скорее начать бой. Петр Петрович вложил в рот Борису шину.* Шина была влажная. Холодная резина приятно освежала рот. _______________ * Ш и н а - резиновая пластинка, предохраняющая зубы от ударов. Бойцы сняли халаты. Борис был бронзовый от загара. Титов казался совсем белым. Черные перчатки и черные трусы еще больше подчеркивали белизну его тела. - Ну, Борис, - сказал Петр Петрович. - Ну, Борис, только не горячись... Ударил гонг, и на трибунах стало удивительно тихо. Где-то за оградой прозвенел трамвай, и громко чирикали воробьи на деревьях. Титов медленно шел из своего угла. Он низко нагнулся. Он был совершенно закрыт и смотрел исподлобья. Его большое лицо было почти все скрыто белым плечом и черным шаром правой перчатки. Сразу с ударом гонга Борис бросился вперед, и он слышал, как зазвенел трамвай, и потом он начал бой. Он ударил Титова левой. Титов принял удар на перчатку. Удар громко хлопнул. Борис ударил правой в корпус. Титов закрылся, не отвечая на удар. Борис продолжал атаку. Черные кулаки мелькали в воздухе. Титов отступил, нырнув вправо, но Борис настиг его прямой левой и теснил его и плясал так быстро, что Титов не успевал поворачиваться. Борис был как бешеный. Он ни о чем не думал. Его кулаки работали скорее, чем он успевал думать. Ноги работали прекрасно и неутомимо. Титов несколько раз попал в Бориса. Борис смутно почувствовал боль, но не остановился. Он шел, шел вперед и гонял Титова по рингу. На второй минуте Борис попал левым крюком Титову в подбородок. Титов зашатался. Борис прыгнул к нему и ударил еще раз левой и потом правым крюком в подбородок с другой стороны. Титов сделал два шага в сторону и упал на колени. Рефери бросился к Борису. Борис отошел в дальний угол. Рефери начал считать: - Раз... два... три... четыре... Секундометрист отбивал счет деревянной рукояткой молотка. Борис ждал в своем углу, нагнувшись вперед и слегка раскачиваясь на полусогнутых ногах. Титов поднял голову и прямо посмотрел на Бориса. Лицо Титова было совершенно белое, и страх был в его глазах. Страх и животная злоба были в его глазах. Он встал при счете "восемь". Борис кинулся на него. Титов попробовал спастись в клинче, до Борис отскочил в сторону и ударил левей так сильно, что Титов снова зашатался. Тогда Борис погнал его в угол. Титов метался под ударами Бориса. Он ничего не мог сделать. Все движения его были беспорядочны и растерянны. Борис кружился по рингу и бил, бил не переставая, все ускоряя темп боя. Темп боя был просто дьявольский. Раунд кончился. Титов, шатаясь, пошел в свой угол. Титову показалось, что перерыв продолжался не больше десяти секунд. Титов был как пьяный. Он шумно дышал, широко раскрывая рот. Секунданты возились с Титовым. Он ничего не чувствовал. Он попросил пить. Один из секундантов вынул у него изо рта шину и дал ему выпить немного воды. Когда Титов пил, его зубы стучали о край чашки. Ему показалось, что вода теплая, и хотелось пить еще, но перерыв кончился. Он встал на ноги. Борис быстро шел к нему. Борис опустил руки и шел прямо на него. Титов вдруг рассвирепел, хрипло выругался и кинулся навстречу. Он ударил изо всей силы левой рукой и промахнулся. Он хотел ударить правой в коричневое лицо Бориса, он уже поднял правую руку и повернулся к Борису, но вдруг лицо Бориса куда-то исчезло, и все пропало, и он услышал какой-то мягкий, глухой звук, и чем-то черным заволокло все перед глазами. Борис ушел от удара. Кулак Титова просвистел перед самым лицом Бориса. Борис сделал короткий, быстрый шаг и вместе с шагом коротко ударил левой. Титов выпрямился и боком упал на веревки. Его голова легла на нижнюю веревку. Он дышал с трудом. У него было такое лицо, будто он спит и видит страшный сон и никак не может проснуться. Его левая рука локтем уперлась в пол, и кулак медленно опускался. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ - Завтра я пойду к Маше! Завтра я увижусь с Машей! Мне ничто не может помешать, и я пойду к ней утром, и она обязательно будет дома, и я увижусь с ней... Борис говорил с самим собой. Он говорил вслух. Голос его звучал глухо в пустой комнате. После боя Петр Петрович и Андрей проводили Бориса до дома. У Андрея был такой вид, будто ему хочется сказать что-то. Борис очень хотел спросить Андрея о Маше. Они так ничего и не сказали друг другу. Когда Петр Петрович с Андреем ушли, Борис сразу разделся и лег в постель. Он не устал, он почти совсем не устал, но ему хотелось спать. Он лег в постель и вытянулся на спине. Вот тогда он и произнес речь о свидании с Машей. Он улыбнулся, говоря это. Потом он лег на бок, колени поджал к самому подбородку и свернулся клубком. "Как в детстве", - подумал он, засыпая. Он сказал еще раз совсем тихо: - Завтра я увижусь с ней... Засыпая, он видел светлое небо за окном. Где-то прозвенел трамвай. Он вспомнил о бое с Титовым и уснул. Ему ничего ни приснилось в эту ночь. Он проснулся рано и сразу вспомнил о Маше. - Я увижусь с ней сегодня! - сказал он и вскочил с постели. В дверь постучали. Он надел трусы и подошел к двери. - Кто? - Вам письмо, товарищ Горбов. Сосед по комнате, пожилой человек, бухгалтер какого-то учреждения, стоял в коридоре. Он был без пиджака. Голубые подтяжки болтались у него на боках. Он держал в левой руке электрический чайник и в правой руке конверт и квитанцию. Он смотрел на Бориса из-под очков, нагибая голову и улыбаясь. - Вот здесь нужно расписаться, - сказал он. - Заказное письмо. Почтальон ждет на кухне. Вы победили вчера? - Да. Я выиграл вчера. Вот, пожалуйста, отдайте почтальону. Спасибо вам. - Пожалуйста. Всего хорошего. Борис захлопнул дверь. - Я увижусь с Машей сегодня, - сказал он шепотом. - Я сегодня увижусь с ней! Он сел на кровать и разорвал серый конверт с неясным лиловым штампом. Он разорвал конверт и вынул небольшой листок. Он три раза прочел короткий текст, раньше чем смысл написанного стал ему ясен. Это была повестка из Военного комиссариата. "Немедленно по получении сего явиться в Райвоенкомат..." Явиться немедленно! Явиться немедленно! Значит, сейчас же нужно идти, сейчас же идти в Комиссариат, а не к Маше. Явиться немедленно... Текст был отпечатан на машинке. Синими чернилами была вписана фамилия: Горбов, Б. А., и внизу подпись красным карандашом и печать рядом с подписью, и еще ниже число... В полутемном коридоре Военкомата Борис нашел дверь с номером комнаты, который был в его повестке. За большим исцарапанным столом возле окна сидел писарь. Он горбился над столом, и гимнастерка топорщилась на его спине. Он сердито посмотрел на Бориса и нашел его фамилию в списке. - Вам нужно к военкому, - сказал он хмуро. - Погодите. Вдоль стены стояло несколько стульев. Борис сел на один из них. В комнате было накурено. Очевидно, недавно здесь было много народу. В углу стояла высокая плевательница. Вокруг на полу валялись окурки. Пахло горелой бумагой и потухшими папиросами. Писарь рылся в бумагах и монотонно насвистывал. - Зачем меня вызвали? - спросил Борис. - Вы не знаете, товарищ, зачем меня вызвали? Писарь ответил, не глядя на Бориса: - Вас пошлют в часть. Там узнаете. Он снова начал насвистывать. Борис больше не спрашивал. Из-за двери за спиной писаря доносились обрывки разговора. Слов нельзя было разобрать. Говорили два голоса. Один был громкий, взволнованный, а второй тихий. "Я скажу ему, - думал Борис. - Я скажу... Он поймет... Он, наверное, поймет меня... Пусть пошлют, пусть пошлют куда угодно, но не сейчас... Немного позднее я согласен ехать... Куда угодно, только немного позднее... Я попрошу отсрочки..." Дверь открылась. В дверях стоял военный со знаками различия полкового комиссара на красных петлицах. Перед военным стоял человек в штатском. Борис не видел его лица. Этот штатский говорил громким голосом. - Мне необходима отсрочка, - говорил он, и полковой комиссар хмурился и отворачивался. - Мои творческие планы... Я могу представить удостоверения... В конце концов, вы же должны понять! Я готовлю книгу стихов... - Хорошо, - отвечал комиссар. - Я уже сказал вам. Хорошо. Я вычеркну вас. Я уже сказал. Штатский боком пролез в дверь. - Вычеркните этого, - тихо сказал комиссар писарю. Писарь посмотрел на штатского с таким выражением, будто перед ним стоял не человек, а интересная вещь. Штатский повернулся, и Борис узнал его. Это был поэт, гость Маши, знаток бокса. Борис испугался, что толстый молодой человек поздоровается с ним и комиссар увидит, что они знакомы. Но поэт не смотрел на Бориса. - Еще один? - сказал комиссар, мельком взглянув на Бориса. У комиссара было усталое, морщинистое лицо и совсем седые волосы. - Ну, пойдем. Борис вошел. Комиссар закрыл дверь, прошел за свой стол и сел, подперев голову левой рукой. - Фамилия? - Горбов. Комиссар отыскал какую-то бумагу в папке. - Горбов, Борис Андреевич? - Да. - Служил в пограничных войсках? - Да. - Срочную службу? - Да. - Где служил? - На Севере, товарищ полковой комиссар. - Так. Хорошо? Хорошо служил, спрашиваю? Горбов ничего не ответил. - Командир запаса? - Да. Комиссар вдруг улыбнулся. Все морщины на его лице сразу разгладились. Только вокруг глаз остались мелкие веселые складки. - Вот поэт этот... А? Горбов молчал. - Вам нужно ехать, Горбов, - комиссар все еще улыбался. Улыбка медленно сходила с его лица. - Придется ехать быстро. Понятно? - Да. Понятно. - Три часа вам должно хватить, Горбов, на сборы и все такое. Придется снова стать военным. Документы на вас заготовлены. Через три часа вы поедете. Так? - Слушаюсь. - Можете идти. Всего хорошего. Окраины города промелькнули перед окнами. Поезд шел по полю. На краю поля еще виднелись фабричные трубы и серое облако дыма и пыли над городом. Сбоку железнодорожного пути шло шоссе. Поезд обгоняли легковые автомобили. Грузовики ехали медленнее. Грузовики отставали от поезда. На столбах стояли рекламные плакаты. "А я ем повидло и джем", - прочел Борис. "А я ем повидло и джем... А я ем повидло и джем..." Стишок назойливо и скучно звенел в голове Бориса. "А я ем повидло и джем..." Стучали колеса вагонов, громко пыхтел паровоз. Длинная тень от дыма бежала рядом с поездом. Шоссе свернуло вправо и скрылось из виду. Поезд шел по полю. Прощай, Маша! Прощай, Маша! Все вдруг прервалось, все кончилось. Борис так и не повидался с Машей. Уехал, не повидавшись с ней. Он позвонил ей по телефону. Телефон долго трещал. Потом недовольный голос домашней работницы сказал: "Кого надо?" - и Борис попросил Машу, и голос сказал: "Нету дома..." - и Борис повесил трубку. Андрея Борис тоже не застал дома. Очевидно, Андрей был еще на заводе. Перед самым поездом Борис заехал на стадион. Петр Петрович выслушал Бориса и долго молчал. - Очевидно, так нужно, - сказал он. Борис испугался, таким старым показался ему Петр Петрович. - Очевидно, так устроена жизнь, Борис, что часто нужно прощаться. Слишком часто нужно прощаться... Мне очень жаль. Вы знаете... Но так нужно. Я уверен в вас. Я уверен, что вы не сдрейфите в тяжелый момент. Вот и все. Может быть, вы еще вернетесь ко мне. Вот и все. Старик крепко пожал Борису руку и пошел по аллее. Он шел, как всегда, сутуля спину, руки глубоко засунув в карманы. - Прощайте, Петр Петрович! Поезд несся по полю. Паровоз гудел, гремели колеса на стыках рельсов. Серое облако над городом все еще виднелось на краю поля. Ворона летела рядом с поездом. Она долго летела рядом с поездом. Еще две вороны поднялись с проводов и полетели за первой вороной. Небо было синее-синее. Только с краю, там, где был город, стояло серое облако, Потом облака не стало видно. "А я ем повидло и джем... А я ем повидло и джем..." Снова и снова Борис вспоминал все события сегодняшнего дня. Как сразу все кончилось! Сразу все кончилось, все оборвалось. Будет совсем другая жизнь. Какая будет теперь жизнь? Какое усталое было лицо у полкового комиссара в Военкомате... Хорошо, что толстый молодой человек - поэт он, что ли, - хорошо, что он не узнал Бориса, а то было бы стыдно... Очень стыдно было бы... Он Машин знакомый, этот молодой человек... Очень было бы стыдно... Прощай, Маша!.. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Борис привязал лошадь к коновязи возле крыльца комендатуры. Черные бока лошади лоснились. Борис ослабил подпругу. Лошадь тяжело вздохнула, повернула голову и мягкими теплыми губами слегка ткнулась в плечо Бориса. - Ночка! - сказал Борис и улыбнулся. Утро было морозное. Столбы дыма прямо стояли над трубами. В холодном тумане всходило солнце. Снег на крышах розовел. - Устала, Ночка? - сказал Борис. Ночка вздохнула еще раз. Над ее спиной подымалось облачко пара. Шерсть на ее ногах заиндевела. Борис пошел к крыльцу. На ходу он разминал затекшие ноги. Он еще раз оглянулся на лошадь. Ночка, подняв голову и прямо поставив уши, внимательно смотрела вслед Борису. Повод не давал ей повернуть голову. Она негромко заржала. Борис вошел в коридор и расстегнул ремни. Ему было жарко. Гимнастерка сбилась на спине. Он распахнул шинель и поправил гимнастерку. От рук и штанов сильно пахло теплым запахом конского пота. Проходя по коридору, Борис в окно увидел свою Ночку. Лошадь рыла копытом снег и, выгибая шею, грызла обитое железом бревно коновязи. Борис немного задержался у окна. Он очень гордился своей лошадью. В комнате дежурного тускло горело электричество. Дежурный, с землистым от бессонницы лицом, кричал что-то в трубку полевого телефона. Не отрываясь от телефона, он пожал руку Борису. Борис повернул выключатель. Электричество погасло. В комнате стало приятней, когда исчез тусклый свет лампочек. За окном розовел, искрился снег. Ночка хрипло заржала. Дежурный положил трубку и устало дернул ручку телефона. - Уже утро, - сказал Борис. Ему все время хотелось улыбаться. - Ты быстро прискакал, - сказал дежурный. - Ночка - молодчина, - сказал Борис. С дивана в глубине комнаты встал человек в шинели и подошел к столу. Раньше Борис не заметил этого человека. Он обернулся к нему и отступил на шаг. - Здравствуй, Борис, - сказал человек. - Андрей! - крикнул Борис. У них был такой взволнованный вид, что дежурный растерянно вытаращил глаза. - Андрей, - повторил Борис. - Андрей, дорогой, здравствуй! Как же это?.. Андрей протянул руку, но Борис бросился к нему на шею. Они крепко обнялись. - Так вы знаете друг друга? - сказал дежурный. - Знаем, - сказал Борис. - Чуть-чуть знаем... Андрей тихо смеялся. - Это здорово, - сказал дежурный, - он же к тебе на заставу едет! - Врешь! - крикнул Борис. - Черт возьми! Андрей, как же это все получилось? - Что у вас получилось? Борис круто обернулся. В раскрытых дверях стоял полковник. Борис вытянулся. - Товарищ начальник отряда, лейтенант Горбов явился по приказанию коменданта. Андрей искоса поглядывал на Бориса. Борис держался и говорил с непринужденной, слегка щеголеватой выправкой. Он был подтянут, весь собран, но вместе с тем в нем не было никакой напряженности. "Быстро ты снова стал настоящим военным", - подумал Андрей. - Хорошо, - сказал полковник, улыбаясь. - Но о чем же вы так оживленно говорили? Что получилось у вас тут? - Я встретил лучшего своего друга, товарищ полковник, - без улыбки сказал Борис. - Это вы, лейтенант? - полковник повернулся к Андрею. - Да. Мы старые друзья, товарищ полковник, - сказал Андрей. Андрей тоже стоял "смирно". Его шинель и снаряжение совсем новенькие. Борис сразу заметил это. Слишком новенькие. Андрей был похож на человека, только что переодетого в военную форму. "Ничего. Ты скоро привыкнешь", - подумал Борис. - Это хорошо, - сказал полковник. - Хорошо, что вы друзья. Вам, лейтенант Горбов, придется временно быть начальником заставы. Лейтенант Иванов ложится в больницу. Дело несерьезное. Аппендицит. Пустяковая операция. Вам придется командовать, пока Иванов встанет на ноги. Понятно? - Да, товарищ полковник, понятно. - Вашего друга возьмете с собой. Помощником. Введите поскорей во все дело. Учтите, что застава должна работать не хуже, чем при лейтенанте Иванове. Правильно? - Да, товарищ полковник. - Вы довольны? - полковник снова улыбнулся. - Да, я доволен, товарищ полковник, - очень серьезно сказал Борис. В комнату вошел комендант. - Когда лейтенант сможет ехать, капитан? - спросил полковник у коменданта. - Лошадь готова, товарищ полковник, - сказал комендант. - Поедете сейчас же, товарищи, - сказал полковник. Он протянул руку Андрею, и Андрей пожал руку ему и коменданту. - Будь здоров, Горбов, - сказал полковник, прощаясь с Борисом. Командуй. Борис и Андрей проехали мимо окон комендатуры. Полковник смотрел в окно. Ночка приплясывала, мелко перебирая тонкими ногами. Борис сидел в седле прямо и спокойно. Полковнику, старому кавалеристу, понравилась свободная, почти небрежная посадка Бориса. Борис говорил что-то Андрею, поворачивая голову и смеясь. Под Андреем был белый жеребец. Андрей тоже смеялся. Полковник видел, как Борис посмотрел на часы и подобрал поводья. Ночка взяла в карьер. Комья снега полетели из-под копыт. Борис низко нагнулся. Андрей дал шпоры своему коню и поскакал вдогонку. Снег сверкал на солнце. - Хороших лейтенантов запаса нам прислали, капитан, - сказал полковник и отошел от окна. - Конечно, хороших, - сказал комендант. - Поспим часок и поедем, - сказал полковник. - Скажи дежурному. Пусть машина будет через час. Пусть нас разбудят. - Слушаюсь, - сказал комендант. Он вышел в комнату дежурного и вернулся через несколько минут. Полковник крепко спал на узком кожаном диване. Комендант лег на койку. Он лег, не раздеваясь, поверх одеяла и укрылся шинелью. Полковник и комендант не спали уже три ночи подряд. Дорога шла лесом. Ели вплотную обступали просеку. Снег лежал на иссиня-черных ветвях. Ветви низко гнулись, тонули в снежных сугробах. Борис сдержал Ночку. Жеребец Андрея захрапел, когда Андрей натянул поводья. - Ну, Андрей, теперь рассказывай все по порядку. - Да рассказывать-то почти нечего. Ты уехал три месяца тому назад. Я нашел дома твою записку, и Петр Петрович рассказал. Ты ничего не писал мне. Я не знал, где ты и что с тобой. Я жил по-прежнему. Работы было много. Боксом занимался. Бился с Кирюшкиным. - Как? - Нокаутировал его. В третьем раунде попал слева. Вышло вроде как у тебя с Титовым. Но Кирюшкин слаб все-таки. Хотя удар у него есть. Я попал точно, и он сразу упал. - А Титов как? - С Титовым плохо. Он с горя после поражения напился, устроил драку на улице и сломал кому-то челюсть. Его судили за хулиганство. Выслали на полтора года. Он кончился, твой Титов. - Он - дрянь. - Верно. - Дальше, Андрей. Как же с тобой все получилось? - Ну, взяли меня и послали на границу. Вызвали в Военкомат и послали. Военком говорит: "Три часа вам хватит на то, чтобы снова стать военным?" - Седой такой? - Кто? Военком? Седой. Я говорю: хватит. Попрощался с заводом, со стариком нашим простился и выехал. - Как старик живет? Я, черт возьми, только одно письмо послал ему, и то в самом начале. Когда еще грустил немножко. Времени совсем нет. Ей-богу. - Он говорил мне. Он по-прежнему живет. Постарел, конечно. Но ничего. У него хорошие ребята есть. Один легковес есть. Шестнадцать лет парнишке. Левая просто изумительная. Ну, Петр Петрович по-прежнему злится. Ребята дерутся неплохо, и он доволен, а злится. Знаешь, как он злится всегда? Для виду. - Хороший он старик. - Хорошо здесь у вас. Совсем как на нашем участке. Помнишь, Борис? И тот вот бугор похож. Помнишь, у нас было такое место на левом фланге. - Да, давай рысью. Ночка сразу приняла широкой рысью. Белый жеребец сбивался на галоп. Андрей засмеялся. Борис думал о городе, о Петре Петровиче. В первые дни жизни здесь, на границе, он часто вспоминал о городе, но потом стал вспоминать все реже и реже. Пограничная работа целиком заполнила всю его жизнь. Он нашел друзей среди командиров, и это была крепкая боевая дружба. Теперь он никогда не думал о прошлом с грустью. Только о Маше не переставал Борис вспоминать. Машу нельзя было забыть. О Маше он думал по-прежнему часто. Но Маша была так далеко! Борис, конечно, помнил о ней и тосковал по ней, но все это было спокойнее, чем раньше, в городе. Борис привык к тому, что Маша далеко, привык к постоянным немножко грустным мыслям о Маше. Маша, его Маша существовала на свете, и в его сердце и в его голове было для нее постоянное место, и это ничуть не мешало ему работать изо всех сил, не нарушало его жизни, не вмешивалось в его жизнь. Он жил очень хорошо. Вот приехал Андрей. Вдруг приехал Андрей. Борис вспомнил их размолвку. Размолвка - какое странное слово! И какая, по существу, была между ними размолвка? Теперь все казалось совсем иначе. Что-то было все-таки. Что-то происходило тогда. Но теперь даже никакого осадка не осталось от этого. Андрей здесь! Они будут жить вместе, рядом, помогая друг другу, будут работать и жить здесь. Очень важно жить хорошо, и обязательно нужно работать очень хорошо. Мы с Андреем опять пограничники. Мы - пограничники. Очень важно, что мы опять вместе и что мы опять пограничники. Странно, что мы какое-то время не были пограничниками. Странно, что мы были в запасе. Маша? Конечно, Маша сразу вспомнилась. Но все, что казалось так важно раньше, теперь вообще перестало существовать. Нужно просто спросить Андрея о Маше. Какое отношение имеет Маша к их дружбе? Просто смешно, до чего все это не имеет никакого значения. Мы вместе с Андреем, мы опять пограничники, и мы такие друзья с Андреем... - Ша-агом! - пропел Андрей. Его жеребец снова захрапел. Ночка пошла шагом. Борис нагнулся и погладил Ночку по шее. Андрей не видел его лица, когда он спросил: - Как Маша живет, Андрей? - Маша. Я... я не знаю, как Маша живет... Я не видел ее. - Ты? Ты не виделся с ней все это время? - Я не виделся с ней после нашего боя. Я думал... Борис выпрямился и прямо посмотрел на Андрея. - Я думаю, что я был дураком, - сказал он. Он улыбался, у него было смущенное выражение лица, и вид у него был как у очень счастливого человека. Андрей засмеялся. - Я тоже так думаю, - сказал он. Некоторое время они ехали молча. Красный снегирь взлетел со снежной ветки и, перелетев через дорогу, сел на верхушку молоденькой сосны. Ярко-красный снегирь на белом снегу, и красный цвет еще ярче рядом с зеленью хвои. - На лыжах вам придется походить, товарищ лейтенант, - сказал Борис. - Как хорошо, что мы снова пограничники! - сказал Андрей. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ На заставе было неспокойно. С участка на заставу пришел старший наряда пограничник Степанов и доложил, что с наблюдательного пункта на холме он заметил на той стороне границы необычайное оживление. К хуторам, которые были за рубежом в расстоянии километра от границы, подъезжали грузовики, и потом два раза проехал легковой автомобиль. В самом сообщении Степанова еще не было ничего особенного, но пограничники все последние дни чувствовали, что за границей что-то готовится. Старшина заставы позвонил в комендатуру и спросил, где лейтенант Горбов. В комендатуре сказали, что лейтенант должен скоро быть на заставе. Пограничник Степанов ушел обратно на наблюдательный пункт. Борис въехал в ворота заставы. Старшина ждал на крыльце. По выражению лица старшины Борис сразу понял: что-то произошло. Борис соскочил с лошади и взбежал на крыльцо. Старшина доложил о донесении Степанова. Борис выслушал и долго молчал. - Ты, Андрей, кажется, прямо с корабля попадешь на бал, - сказал он. - Знакомьтесь. Наш старшина Серебряков. Лейтенант Воронин. Лейтенант Воронин приехал к нам помощником начальника, старшина. Лейтенант Иванов ложится в госпиталь. Пока он не поправится, командовать заставой приказано мне. Вот и все новости. Серебряков был высокого роста, с красивым открытым лицом. Как многие очень сильные люди, он был слегка медлителен. Он улыбнулся Андрею и сильно пожал ему руку. - Что делают люди? - Замполитрука проводит занятия, - сказал Серебряков. - В Ленинской комнате. - Хорошо. Подберите лейтенанту Воронину хорошие лыжи. Когда-то он умел ходить на лыжах. Я на минутку зайду в канцелярию. Ты, Андрей, соберись пока. Подгони крепления, приготовь все. Пойдем с тобой на место происшествия. Заодно и участок осмотрим. Ты устал здорово? - Нет. Я не устал. - Это все равно. Даже если и устал, идти нужно сразу. Чем-то серьезным пахнет все это. Верно, старшина? - Пожалуй, что так, товарищ лейтенант. Старшина снова улыбнулся. - Ну, живо, - сказал Борис. Андрей и старшина пошли в сарай за лыжами, а Борис прошел в кабинет начальника заставы. Он плотно закрыл дверь и остановился посреди комнаты. Нужно было собраться с мыслями. Может быть, через несколько минут придется командовать, приказывать, вести людей. Он, Борис, отвечает за массу необычайно важных вещей. Он отвечает за участок советской земли. Он отвечает за жизнь пятнадцати бойцов. Он отвечает за то, чтобы его бойцы были победителями. Его бойцы обязательно должны быть победителями, потому что иначе не будет неприкосновенна советская земля, не смогут они жить. Все дело в том, чтобы они были победителями. Он, Борис, должен распоряжаться ими, он должен отвечать за них. Он, один он. Он - командир. Борис чувствовал, что сегодня предстоит серьезное дело. По старой привычке он тихо сказал сам себе: - В общем, может быть, все не так уж серьезно. __________ Все оказалось очень серьезно. Когда Борис и Андрей подошли к холму, пограничник Степанов сполз по снегу вниз и встал перед Горбовым. Степанов был весь в снегу. На синем от холода лице его белело обмороженное пятно. Горбов, Андрей и Степанов стояли в ложбине, скрытые от границы холмом. На холме в зарослях молодых сосен лежал второй пограничник с биноклем. - Потрите щеку, - тихо и спокойно сказал Борис. Степанов нагнулся, поднял комок снега и раздавил его на своем лице. Степанов был маленького роста и очень широк в плечах. Он был старослужащим. Почти три года он провел на этой заставе. Он знал каждый куст, каждую тропку на участке. За три года службы он стал отличным следопытом. Борису он очень нравился. Нравилось его невозмутимое хладнокровие, нравилась молчаливость и скромность. Степанов был по-настоящему храбрым человеком и к физическим лишениям, к голоду, к боли, к холоду относился с удивительным равнодушием. - Говорите, Степанов, - сказал Борис. - Что у вас слышно? - Они солдат подвезли к границе, - сказал Степанов. - Они много солдат подвезли, товарищ лейтенант. И офицеры. В легковой-то машине офицеры приезжали. Они готовят серьезное дело, товарищ лейтенант. Сверху холма быстро сполз, почти скатился, второй пограничник. - Товарищ лейтенант, - сказал он, дрожа от холода. - Они собираются на нашу сторону... Они идут цепью... Они... Борис низко пригнулся и побежал на холм. Лыж он не снимал. Широко расставив ноги, руками касаясь снега, он взбирался "елочкой". У самой вершины он сбросил лыжи и пополз наверх. Он осторожно выглянул из-за веток молодой сосны на вершине и замер на месте. С холма открывался вид на пологий склон, поросший редкими соснами, и на снежную равнину по ту сторону границы. Линия границы тянулась внизу склона. Изгородь из колючей проволоки шла по границе. Сугробы снега кое-где совершенно скрывали изгородь. На расстоянии полутора километров по ту сторону границы виднелись хутора, и от занесенных снегом домов к границе двигались черные точки. Люди шли к границе. Возле хуторов они шли небольшими группами и ближе к границе расходились и шли цепью в два ряда. Все больше и больше людей выходило из-за хуторов. Цепи широким веером расползались по снегу. Люди шли без лыж и в рыхлом снегу двигались медленно, часто останавливались. Борис достал бинокль. В бинокль стало ясно видно, как идет передовая цепь. Это были солдаты. Они шли по колено в снегу и винтовки несли наперевес. Офицеры шли впереди цепи. Офицеры помахивали пистолетами. Цепи шли молча. В лесу было очень тихо. В полной тишине солдаты и офицеры цепью шли к границе. Некоторые проваливались в снег по пояс. Борис обернулся и знаком позвал Андрея. Андрей взобрался на холм и лег рядом. Борис передал ему бинокль. - Много, - прошептал Андрей. Центр цепи был направлен несколько правее холма. Только край цепи шел прямо на холм. - Слушай, - шептал Борис. Казалось, он говорит сам с собой. - Слушай хорошенько. Помнишь мост? Мы проезжали, когда ехали на заставу. Мост. Это очень важно! Река еще не замерзла. Она часто вовсе не замерзает. Течение. Им нужна переправа. Понимаешь? Они хотят перейти по мосту. Мост - путь в тыл. Так. Очень хорошо! Они идут медленно. Они подтянут заднюю цепь и ударят сразу. Видишь - первая цепь остановилась. Я пойду на заставу. Людей в ружье. Свяжусь с комендатурой. Ты останешься здесь. Степанов с тобой. Отвлечь внимание. Во что бы то ни стало отвлечь их внимание. Отвлечь внимание и выиграть время. Гранаты и пулемет. У Степанова здесь пулемет. Отвлечь внимание и выиграть время. Обманный удар. Передняя цепь остановилась. - Прощай, Андрей, - сказал Борис. - Я постараюсь успеть вернуться к тебе. Прощай. Держись. Борис дополз до своих лыж, надел их и вихрем скатился с холма. Он круто повернул. Облако снега взлетело из-под лыж. Не останавливаясь Борис сказал: - Степанов, Ольгин - наверх! Андрей видел, как Борис бежал по тропинке. Он бежал изо всех сил... Степанов лег рядом с Андреем... - Как раз вовремя вы к нам подоспели, товарищ лейтенант, - сказал Степанов. Лицо его было серьезное, почти торжественное. Передняя цепь медленно двинулась к линии границы. Противник мог вести наступление только в двух местах. Одним местом был склон холма, где остался Андрей. Вторым местом была узкая долина прямо против моста. Всюду в других местах по участку вдоль границы шли глубокие овраги и крутые каменистые осыпи. Советская территория располагалась на возвышенностях, и противнику пришлось бы форсировать чрезвычайно трудные подступы к реке и мосту. Мост, несомненно, был целью вторжения. Все это Борис понимал очень хорошо. Пока он добежал до заставы, ясный план действий сложился в его голове. Он бежал изо всех сил. Руки и ноги двигались в привычном быстром ритме. Через пять минут он был на заставе. Пока люди по тревоге одевались и строились, прошло три минуты. За это время Борис успел позвонить в штаб комендатуры. Он подробно и обстоятельно доложил дежурному. Впоследствии дежурный рассказывал, как поразило его спокойствие молодого лейтенанта. Дежурному даже показалось, будто Горбов бравирует своим хладнокровием. На самом деле Борис волновался так сильно, что вся спина его покрылась потом. Через восемь минут после ухода Бориса от холма одиннадцать пограничников гуськом бежали по лесу. На заставе осталось двое: дежурный и повар. Борис бежал впереди. Он часто оглядывался. Бойцы шли ровно. Никто не отставал. Старшина Серебряков нес пулемет. Старшина шел сразу за Борисом. Не останавливаясь, Борис передал старшине приказание остаться для прикрытия долины напротив моста и назвал фамилии шести бойцов, которые должны были остаться со старшиной. До поворота к долине бежали четыре минуты. Когда старшина с ходу повернул на тропинку, спускавшуюся в долину, и шестеро бойцов повернули за ним, со стороны холма раздался треск пулеметной очереди и нестройные хлопки винтовочных выстрелов. Задыхаясь Борис взбежал на холм. Остальные пограничники отстали от него. Он взбежал на лыжах и на вершине холма, не снимая лыж, боком упал в снег. Андрей лежал с пулеметом. Направо от него лежал Ольгин. Ближе всех к Борису лежал Степанов. Андрей стрелял из пулемета короткими очередями. Ольгин часто стрелял из винтовки и торопливо перезаряжал. Цепи противника сразу, перейдя границу, залегли. От подножия холма раздавались выстрелы. На белом снегу дымки выстрелов были почти не видны. - Степанов! - позвал Борис. Степанов не шевелился. Он лежал спиной к Борису. Борис видел его спину в овчинном полушубке и его затылок. Шлем Степанова немного сдвинулся набок. Борис подполз вплотную к Степанову. Глаза Степанова были закрыты. Выражение его лица было серьезное, почти торжественное и очень спокойное. Снег прилип к его губам, снег застрял у него в бровях и ресницах, и снег не таял на его лице. Борис обнял Степанова за плечи и приподнял. Голова Степанова откинулась и лбом коснулась щеки Бориса. Борис вздрогнул: лоб Степанова был холодный, совсем холодный, холодный, как снег. Андрей повернулся к Борису. - Скорее, - сказал Андрей. Он был очень бледен. - Скорее. Они подымаются... Лыжи мешали Борису. Правой рукой все еще обнимая Степанова, он левой рукой отстегнул крючки креплений. У самого его уха взвизгнула пуля. Тело Степанова слегка дрогнуло. Пуля попала мертвому в грудь. Борис ясно почувствовал, как дрогнуло тело Степанова. С холма было видно, как по склону движутся черные фигурки с ружьями наперевес. Солдаты перебегали, стреляя беспорядочно и наугад. Теперь цепи противника изменили направление. Они шли прямо к холму. Офицеры подгоняли солдат. Борис приказал прекратить стрельбу и, укрываясь за холмом, отойти метров на двести вправо. Борис рассчитывал, что противник будет ждать сопротивления в том месте, откуда в первый раз стреляли Андрей, Степанов и Ольгин. Новая позиция окажется неожиданной. Из-за холма противник не мог увидеть передвижения пограничников, а маскироваться на новом месте было еще удобнее: там холм покрывала густая заросль елей. Пограничники отползли, унося с собой мертвого Степанова. - Не стрелять, - сказал Борис. - Пусть подойдут немного ближе. Тогда мы заставим их отойти назад. Не стрелять без команды, товарищи... Борис старался говорить спокойно. Он оглянулся на пограничников. Андрей, Ольгин и те четверо, которые пришли с заставы, лежали в рыхлом снегу, как в окопе. У всех были сосредоточенные, взволнованные лица. Мертвый Степанов лежал совсем близко. Их товарищ мертвым лежал на снегу совсем рядом с ними. Каждый думал об этом. Каждый думал: "Убит Степанов". Борис видел по их лицам, что все они думают об этом. Никто из них еще никогда, ни разу в жизни не был в бою. Война, вот она какая. Война, смерть... Спокойное лицо убитого товарища, спокойное лицо, и то, что нет крови, и то, что Степанов лежит так просто и естественно, совсем как спящий, - все было непохоже на смерть, смерть в бою, о которой они думали раньше. Ярко светило морозное солнце. Снег ослепительно блестел. Враги шли по склону холма. Они уже были так близко, что пограничники видели лица идущих впереди. Ближе всех был один офицер. Борис ясно видел его лицо с маленькими черными усиками. Пограничники не стреляли. Борис не смотрел на них. Он и так чувствовал, какое бешеное возбуждение охватывало их. С каждой секундой возбуждение становилось все больше и больше. Борис знал, с каким нетерпением они ждут его команды. Он сам с трудом сдерживался. Хотелось скорей крикнуть команду, скорей начать стрелять. Труднее всего было лежать неподвижно и ждать. Борис со всей силы стиснул зубы. Он нацелился в офицера с усиками. Он нацелился ему в грудь. Он видел, как офицер с трудом вытягивал ноги из рыхлого снега. - Товарищ лейтенант, - еле слышно шепнул Ольгин. Голос его дрожал. Товарищ лейтенант... Давайте... Борис быстро оглянулся на Ольгина. Ольгин тяжело дышал. Слезы текли у него по щекам. Он целился и ждал команды. - Степанова убили... - сказал он, не подымая головы от приклада винтовки. - Убили Николая... Сволочи... Давайте, товарищ лейтенант!.. Борис отвернулся и снова нацелился в офицера с усиками. Офицер кричал что-то. Борис нацелился в его грудь, в карман на левой стороне груди. - Давайте, товарищ лейтенант!.. - глухо сказал Ольгин. - Огонь! - крикнул Борис. Залпом ударили винтовки. Четко застучал пулемет. Борис видел, как офицер с усиками упал на колени, вытянув вперед руки, попробовал встать и неуклюже ткнулся в снег. Пулемет сбивал людей. Мертвый солдат упал на офицера. Винтовка солдата глубоко ушла в снег. Солдаты бежали вниз с холма. Они проваливались в снегу, падали, поднимались. Пограничники стреляли с лихорадочной быстротой. Без остановки бил пулемет. Один из офицеров выхватил шашку и размахивал ею над головой. Ему удалось остановить солдат. Он кричал на них и сам, один, побежал вверх по склону холма. Солдаты нерешительно двинулись за ним. - Гранату, Борис! - крикнул Андрей. Борис выхватил гранату. Срывая кольцо, он видел, как Ольгин вскочил на ноги и размахнулся гранатой. Глухо ударили два взрыва. Снег взлетел на воздух. Облако желтоватого дыма заволокло наступающих солдат. Потом Борис увидел убитых, и кровь на снегу, и бегущих вниз солдат. Офицер с шашкой в руках полз по снегу и кричал, широко разевая рот. Он силился поднять руку с шашкой. Лицо его было в крови. Заработал пулемет. Многие из солдат не добежали до подножия холма. Офицеру с шашкой пуля раздробила голову. Он перестал шевелиться. Убитые лежали на снегу. - Они отходят вправо, - сказал Андрей. Он смотрел в бинокль. - Так, - сказал Борис. - Я так и думал. Выстрелы стихли. Пограничники не стреляли. Внизу, у подножия холма, черные фигурки беззвучно двигались по снегу. Ветер прошумел в верхушках елей. Мягкие хлопья снега тихо упали с ветвей. По-прежнему ясно светило солнце. Снег блестел так, что было больно смотреть. - Там, - Борис протянул руку направо. - Там долина. Русло ручья. Ручей впадает в реку. По долине ближе всего пройти к мосту. Я знал, что они все равно пойдут по долине. У входа в долину я оставил старшину и шесть бойцов. - У них около роты, - сказал Андрей. Он не отнимал бинокля от глаз. - Знаю, - сказал Борис. - Важно было выиграть время. Я же говорил тебе: обманный удар. Мы заставили их атаковать холм, и они потеряли людей, и главное - они потеряли время. - На лыжах отойти к долине, - сказал Андрей. - Верно, - сказал Борис. - Они поняли, что потеряли время, и они не пойдут через холм. - Уже пора, - сказал Андрей. - Верно, уже пора, - сказал Борис. Пограничники отползли вниз, в ложбину возле холма, и надели лыжи. - Товарищи! - сказал им Борис. - Все обстоит очень просто. Нам нужно не пропустить их на мост. Они пытались перейти холм, но мы не пустили их. Теперь они хотят пройти долиной. Мы не пустим их в долину. На лыжах мы подойдем к долине скорее, чем они. Там, у входа в долину, старшина и шестеро наших бойцов. Нас семь человек. Всего четырнадцать. Четырнадцать пограничников - это не так уж мало. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Андрей бежал на лыжах по лесу. Он бежал один. Он сильно работал руками. Мешок оттягивал спину. Вдалеке, сзади, глухо гремели выстрелы. Там шел бой. В лесу было тихо. Неподвижные, занесенные снегом ели, и тонкие веточки берез, и кривые сучья старых сосен, и крестики молодых сосен, торчащие из сугробов, и синий снег в тенях, и белый, сверкающий снег на солнце, и голубое небо вверху... - Черт!.. - громко сказал Андрей. - Черт побери... Скорее... Скорее... Он бежал так быстро, что в висках его стучало и шумело в ушах. Все лицо его было покрыто потом. Едкий пот застилал глаза. Андрей не чувствовал тишины. Спокойный лес не казался ему неподвижным. Неясные, слабые звуки стрельбы, звуки боя доносились до Андрея, и оглушительно стучало в висках, и Андрей дышал громко, и все рос, все усиливался шум в ушах. Красные пятна плыли перед глазами. Черные и белые полосы проносились мимо. Все неслось, все летело мимо. Воздуха не хватало... Он дышал, широко раскрывая рот, и хрипел при каждом вздохе. Руки и ноги двигались сами собой, двигались автоматически сами собой. - Скорее... скорее... скорее... Черт... черт... черт... Андрей бежал все скорее и скорее. Звуки боя становились все глуше и невнятней... Борис послал его на мост. Борис послал его на мост со связкой гранат, с катушкой провода, с подрывной машинкой. Борис сказал: "Прямо по просеке до горы. Потом напрямик через гору. Под горой мост". Какой тяжелый этот мешок! Гранаты и провод. Борис сказал: "Молчи. Ничего не говори мне, Андрей. Никто из ребят не умеет ходить на лыжах, как ты. Ты должен идти. Не надо спорить со мной, Андрей..." Стреляют, стреляют, стреляют... Сколько времени они смогут продержаться? Борис сказал: "Беги изо всех сил... Дорога простая. Спуск крутой, внизу поворот у самого моста..." Скорее... скорее... скорее... Борис сказал: "Спуск крутой. Там деревья. Будь осторожен...". Борис сказал: "Беги изо всех сил. Заложи гранаты под средний пролет моста и тяни провод обратно". Вот начался подъем. Значит, скоро конец. Скоро мост. Спуск и мост. Кажется, будто с каждой секундой мешок становится тяжелей. Они страшно тяжелые, гранаты... Гранаты и провод. Борис сказал: "Только в самый последний момент. Только в самом конце, только когда уже ничего нельзя будет сделать, когда уже никого из нас не останется, когда останется последний из нас, только тогда должен быть взорван мост". Вверх идти еще трудней. Скорее... скорее... скорее... Борис сказал: "Прощай! Прощай, Андрей! Прощай, дорогой Андрей. Иди как можно скорее. Прощай..." Проклятый мешок! В ушах так сильно шумит, что выстрелы почти не слышны. Там идет бой. Там идет бой... Может быть, уже конец... Вот вершина. "Круто", - сказал Борис. Вершина, спуск, мост. Вот мост. Внизу мост. Черная вода в реке. Лед у берегов и черная вода посредине. "Течение, - сказал Борис. - Река не замерзает. Спуск крутой и там деревья, и будь осторожен..." Будь осторожен, Андрей!.. Андрей шагнул и понесся вниз. Он пригнулся, и мешок вдруг перестал оттягивать плечи. Снег взлетел из-под лыж. Воздух стал упругим. Воздух стал очень твердым и упругим, и все исчезло. Все исчезло, кроме скорости. Черные стволы сосен разлетались в стороны, и один раз палка кольцом ударилась о ствол сосны, и от удара сильно тряхнуло руку. Будь осторожен, Андрей!.. Андрей повернул плечи. Он чуть-чуть повернул плечи, его ноги напряглись, он повернул вправо и пронесся так близко от сосны, что ему пришлось съежиться, чтобы не удариться плечом. Скорость стала меньше. Он снова повернул. Теперь он повернул налево, под прямым углом налево, и опять понесся вниз. Будь осторожен, Андрей!.. Внизу был бугор. Лыжи взлетели на бугор. Андрей пригнулся совсем низко и прыгнул. Мешок перевесил. Проклятый мешок перевесил, потянул влево. Андрей почувствовал, что падает. Он рванул плечами. Он резко рванул вправо плечами и всем телом. Он напряг все силы, чтобы не упасть. Он не упал. Он удержался и не упал, и у самого моста он круто повернул, касаясь снега рукой. Ольгин был убит. Сидорчук был убит. Лившиц был убит. Замполитрука Торощин был тяжело ранен в живот. Старшина Серебряков был тяжело ранен в грудь. Еще трое бойцов были серьезно ранены, и четверо были ранены легко. Борис был ранен в левое бедро и в кисть левой руки. После того как пограничники отбили вторую атаку, ушел Андрей. Потом еще два раза цепи противника подходили к узкому входу в долину, и пограничники два раза отбрасывали их назад, к границе. Пулеметы противника били не переставая. У них было четыре пулемета. Два пулемета пограничников отвечали короткими очередями. За одним из пулеметов лежал Борис. Он потерял много крови. Из раны в бедре все время текла кровь. Снег возле Бориса был розовый. Левая рука сильно болела. Борис почти не мог шевелиться. Он пересиливал боль и стрелял, тщательно целясь. Из левой руки тоже шла кровь, и пулемет был испачкан кровью. Временами плотный серый туман застилал глаза Бориса, и в висках начинали глухо бить тяжелые мягкие молотки, и все тело становилось тяжелым, и руки не слушались, и боль в левой руке исчезла. Борис напрягал последние силы, чтобы не потерять сознания. Он не знал, как долго это продолжалось... Может быть, минуту... или несколько секунд... Туман перед глазами рассеивался... стихали удары в висках... Ни за что не потерять сознания!.. Левая рука опять остро болит. Нужно сильнее сжать пальцы. Тогда сильнее болит. Пусть болит. Только не потерять сознания... Впереди движутся черные фигурки с ружьями наперевес. Нужно стрелять. - Товарищ лейтенант... Это повар. Заставский повар Кумешко. Почему он здесь? Он оставался на заставе... - Почему вы здесь, Кумешко? - Я пришел сюда, товарищ лейтенант... Разве я могу? Разве я мог не прийти? - Ах, да. Правильно. Правильно, Кумешко. Это хорошо. Хорошо, что вы пришли. Борис совершенно спокоен. Хорошее, боевое спокойствие. - Здесь тоже жарко, Кумешко. Пожалуй, жарче, чем у вашей плиты. Ребята засмеялись. Это хорошо, что ребята смеются. Даже Серебряков попытался улыбнуться. Бедняга Серебряков. - Товарищ лейтенант... - Серебряков приподнялся и снова лег на спину. Изо рта у него пошла кровь. - Лежите спокойно, старшина! Слышите? Вам нельзя шевелиться. - Товарищ лейтенант! - крикнул Кумешко. - Они бегут сюда... - Тише, Кумешко! Они уже четыре раза начинали бежать сюда. Мы уже почти привыкли. Кричать не нужно. Нужно лежать тихо и хорошенько целиться. Пограничники отбили пятую атаку. Андрей медленно спускался с горы. Он спускался к просеке. Он ставил лыжи боком к склону и боком спускался вниз. В руках Андрей держал катушку. Провод разматывался и тянулся за Андреем. Провод не давал двигаться быстро. Андрей скрежетал зубами от нетерпения. Выстрелы слышались непрерывно. Андрей напрягал слух. Иногда ему казалось, будто он слышит крики людей. Там шел бой. Там дрались пограничники и Борис. Они дрались там, они умирали там, а он, Андрей, должен медленно идти по лесу и осторожно разматывать провод!.. Провод ложился на ветки елей. С веток падали комья пушистого снега. Потом Андрей услыхал, как что-то загрохотало на мосту. Что-то загремело на мосту, и несколько секунд было тихо, и снова повторился тот же звук, и опять тишина, и в третий раз загрохотало на мосту. Андрей остановился. Он стоял на склоне горы у самой просеки. По просеке от моста шла дорога к границе. Дорога огибала гору. Андрей стоял и прислушивался, и вдруг он понял, в чем дело, швырнул в снег катушку с проводом и понесся вниз. Он низко присел, чтобы скорость была как можно больше. Из-под лыж летел снег. На другой дороге Андрей повернул. Он так торопился, что не устоял на ногах и упал. Лежа, он отстегнул лыжи. Он вскочил. Он громко смеялся. Он побежал по дороге. Из-за поворота дороги быстро приближался мерный топот. Андрей бежал, и топот становился все громче и громче. Потом из-за поворота дороги выскочили всадники. Андрей едва успел отбежать в сторону. Всадники неслись галопом. Галоп был просто сумасшедший. Впереди на гнедом жеребце скакал полковник. Снег летел из-под копыт. Всадники скакали ряд за рядом. Ряды мелькали перед Андреем. Лиц людей он не успевал разглядеть. Потом из-за поворота дороги выскочила артиллерийская упряжка, и ездовые погоняли серых мохнатых коней, и кони храпели, и летели комья снега. Первая пушка пронеслась, и за ней вторая пушка на таких же серых конях, и третья пушка с серыми конями в упряжке. Все это с грохотом, в облаке снега промелькнуло мимо Андрея. Андрей стоял по колено в снегу и громко смеялся. Борис был на грани обморока. Все время слегка тошнило, и серый туман упрямо застилал глаза. Левая рука нестерпимо болела, и Борис с трудом сдерживался, чтобы не стонать. Были убиты повар Кумешко и еще трое бойцов. Пограничники лежали молча. Только Серебряков все время говорил. Он все время говорил и звал лейтенанта, и спрашивал - слышит ли его лейтенант. - Да, Серебряков, да, я слышу тебя. - Слышите, товарищ лейтенант? Мне очень нужно, чтобы вы слышали... Я хотел написать стихи... Я хотел написать про Кубань, и про войну, и про многое еще... Я хотел научиться писать хорошие стихи и тогда показать ребятам... Я боялся говорить, что я поэт... Вы слышите меня, товарищ лейтенант? - Да, да, Серебряков. Я слышу тебя. Только бы не потерять сознания!.. Опять серое облако лезет на глаза... Бедняка Серебряков... Спокойствие! Нужно много спокойствия. Хорошее, боевое спокойствие. Успеет ли Андрей? Сколько времени прошло с тех пор, как он ушел? Еще одной атаки нам не выдержать. Вот и все. Они собираются в атаку. Нам больше не выдержать, Андрей!.. Андрей - молодец. Он сделает все, что нужно. Опять серое закрывает глаза. Только бы не потерять сознания до конца. Выдержать все до конца. В бою нужно обязательно выдержать все до конца и еще хорошее, боевое спокойствие. - Я слышу тебя, Серебряков. Ты еще напишешь хорошие стихи. Я не знаю, как пишут хорошие стихи, но ты напишешь. Я слышу все, что ты говоришь... Что-то неслышно пронеслось в воздухе. Что-то пронеслось над головами... Потом удар... снег полетел вверх, и очень громкий удар... Только не потерять сознания!.. Еще один удар. Еще один удар... Черные фигурки движутся по снегу. Они движутся, - значит атака, значит конец. Конец. Вот и все. - Товарищи!.. Черные фигурки бегут по снегу, и все время бьют эти удары, и снег взлетает наверх, и дым, и опять удары, и удары, и удары, и что-то проносится в воздухе. - Спокойствие, товарищи! Хорошее боевое спокойствие... Кто-то наклонился над ним. Он не видел, кто это. Он почти ничего не видел. Серое облако налезло на глаза. - Ты вернулся, Андрей... Пора, Андрей... Сейчас конец. Я видел, как они двинулись. Я ясно видел, как они двинулись... Раз они двигаются, значит - это атака. Мы выдержали до конца. Теперь конец. Вот и все. Прощай, Андрей. Сегодня мы третий раз прощаемся с тобой. Теперь конец... Я знал, что ты сделаешь все... Они все равно не пройдут, Андрей... Взрывай мост!.. - Несите его осторожней, - сказал полковник. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
