Идальго де Сиснерос меняет курс

Незадолго до начала франкистского мятежа в руки мадридской полиции попал список четырнадцати военных республиканцев, которым правые угрожали расправой. И это оказалось не пустой угрозой. Вскоре капитан Фараудо, фамилия которого открывала список, был убит около своего дома выстрелом в спину. Еще через несколько дней был убит командир особой группы «Гвардиа де Асальто» лейтенант Кастильо — второй по порядку в списке.

Четвертым в этом списке значилось звучное аристократическое имя дона Игнасио Идальго де Сиснероса, известного испанского летчика, в недалеком будущем — командующего республиканской авиацией, оставшегося на этом посту вплоть до последних трагических дней поражения республики.

Мемуары Сиснероса{7} — книга интересная во многих отношениях.

Мы знаем немало хороших книг, написанных советскими людьми — участниками испанских событий 1936–1939 годов, — от блестящего «Испанского дневника» Михаила Кольцова до умных и содержательных записок адмирала Кузнецова, генерала Батова, маршала артиллерии Воронова. Однако при всех неоспоримых достоинствах этих книг их написали люди, впервые увидевшие Испанию во время гражданской войны. Они не прожили в ней всю жизнь, а пришли в трудную для испанского народа пору из совсем иного мира. Записки Сиснероса — едва ли не первый появившийся в русском переводе рассказ «изнутри», рассказ коренного испанца, для которого события гражданской войны — далеко не единственное, что он видел в своей стране и знает о ней.

В начале мемуаров мы знакомимся с молодым испанским аристократом, интересы которого начинаются с карт, выпивки, женщин, корриды, — и можно было бы сказать, что на этом они и кончаются, если бы не авиация, которой Сиснерос был предан всей душой с юности и до конца своих дней.

А с последних страниц книги на читателя смотрит вдумчивый, много повидавший и многое понявший человек. Опытный воин и опытный летчик. Коммунист и член Центрального Комитета Испанской компартии. Политик, нашедший в себе душевные силы, чтобы оторваться не только от образа жизни и круга воззрений своей молодости, но и (что, наверное, еще труднее) от многих друзей, учителей, даже родных.

И при всем том невозможно найти в книге какое-то определенное место, в котором один из этих очень разных человеческих обликов сменялся бы другим. Переход происходит постепенно, незаметно — словом, так, как это чаще всего бывает в жизни. Излишне говорить, насколько это повышает ощущение достоверности записок Сиснероса.

С большим человеческим мужеством пишет Сиснерос о себе, нигде не впадая в грех приукрашивания собственной персоны. Это проявляется и в таких мелочах, как неоднократные напоминания о тщеславии и стремлении «показать себя», присущих ему в юности. Проявляется и когда речь заходит о вещах, несравненно более серьезных.

Вот молодой летчик Сиснерос участвует в колониальной войне в Марокко: «Мишенями нам служили главным образом базары и населенные пункты... Я совершенно не задумывался над тем, что, сбрасывая бомбы на дома марокканцев, совершаю преступление... Наоборот, я считал это своей обязанностью и долгом патриота». И далее: «...я получил задание, давшее мне постыдную и печальную привилегию быть первым летчиком, сбросившим с самолета бомбы с ипритом... Должен признаться, мне ни на секунду не приходила в голову мысль о подлости или преступности полученного задания. Внушенный нам образ мыслей определил ту потрясающую естественность, с которой мы совершали подобное зверство... Сколько же потребовалось лет, чтобы понять, какое чудовищное преступление мы совершали, сбрасывая бомбы с отравляющими газами на марокканские деревни!»

К счастью, эта варварская бомбардировка оказалась безрезультатной — газ, содержавшийся в бомбах, улетучивался при взрыве и не приносил вреда. Но, независимо от этого, как много ассоциаций из времен существенно более поздних вызывает нарисованная Сиснеросом картина!

С не меньшей откровенностью рассказывает Сиснерос и о том, как, в сущности, почти случайно примкнул он к революции. В самом деле, ждать такого поворота от человека, чьи друзья и родственники «всегда считались союзниками церкви, карлистами или альфонистами, одним словом, крайне правыми», вроде бы никак не приходилось. Сиснерос рассказывает, как, оказавшись случайным свидетелем спора нескольких офицеров в кабаре, он высказал мысли, некогда услышанные им от республиканцев, главным образом потому, что монархист, участвовавший в споре, «действовал на нервы своей глупостью». Когда же через несколько месяцев участники антимонархического заговора, всерьез принявшие Сиснероса за «своего», обратились к нему с предложением примкнуть к заговору, он согласился почти исключительно потому, что: «...мои друзья из-за своего легкомыслия и неосведомленности рассчитывали на меня и теперь будут думать, будто в решающий момент я струсил и бросил их. Эта мысль брала верх над логическими рассуждениями по поводу абсурдности моего участия в подобной авантюре. Я ей даже не сочувствовал...»

Случайность? Да, в общем, конечно, случайность — и в то же время не только она!

Многие черты характера и всего личного облика Сиснероса заставляют думать, что, не примкни он к заговорщикам в тот раз, все равно рано или поздно он нашел бы свое место среди республиканцев, вместе с испанским народом, против франкистов.

С юности он дружил с людьми, чрезвычайно далекими от аристократии, — с «безрассудным человеком и ярым республиканцем» Черепичником, с семейством плотника и прачки Фуэнтес, с сыном управляющего Матео Льерена, который «с самого детства симпатизировал республиканцам, хотя в его семье все были карлистами». Вынужденный присутствовать при расстреле солдата, молодой офицер Сиснерос воспринимает эту сцену как «жестокое и отвратительное зрелище». Столкнувшись впервые с расовой рознью, он воспринимает ее с удивлением и неприязнью.

Когда солдаты испанского Иностранного легиона, захватив позиции марокканцев, сбрасывают пленных со стометровой скалы в море, Сиснерос — единственный из многих, наблюдавших эту расправу, активно (впервые активно!) реагирует на увиденное. Он тут же сообщает по радио командованию о свершившемся и заканчивает свое донесение словами: «Подобные дела бесчестят всю армию».

Постепенно в его сознании начинает возникать протест и против, казалось бы, достаточно невинных проявлений нравов сильных мира сего. Рассказывая о том, что на трибунах арены для боя быков в Севилье имелись специальные, особо комфортабельные и особо обслуживаемые места для «избранных членов общества», Сиснерос восклицает: «У публики это не вызывало ни малейшего протеста. Невероятно, до чего укоренилось в нас барство! Я тоже пользовался этими привилегиями и преимуществами, но должен сказать, что уже тогда мне иногда становилось стыдно за себя и за других».

Наконец в 1930 году, занимая пост авиационного атташе в Италии и узнав о вспыхнувших на родине острых классовых боях, Сиснерос «окончательно и бесповоротно стал на сторону бастующих шахтеров и вообще тех, кто боролся вместе с народом за элементарные жизненные права и справедливость». Он не испытывал ни малейшего колебания, «когда сел за свой рабочий стол и написал военному министру телеграмму с просьбой об отставке».

Нет, не по одной лишь чистой случайности оказался этот человек в лагере революции!

И, наверное, так же не случайно пришел он и в авиацию.

Сиснерос был летчиком. Летчиком по призванию. Летчиком с головы до ног. Летал он, судя по всему, очень хорошо. Впрочем, летать в те годы посредственно было невозможно: посредственные летчики редко выживали.

Автор мемуаров нарочито бесстрастным тоном рассказывает о множестве случаев, когда у него отказывали моторы, бывали вынужденные посадки — словом, происходили неизбежные в авиации того времени опасные осложнения.

Особенно запоминается рассказанная им история о перелете шестерки самолетов «Бристоль» по маршруту Мадрид — Севилья — Гренада и оттуда через море в Мелилью (Марокко). На первом же этапе пути из-за поломки моторов потерпели аварию три самолета. А до Гренады по воздуху добрался лишь один самолет из шести. Сам Сиснерос из-за отказов мотора трижды садился вынужденно — и все три раза благополучно! Кончилось дело тем, что пришлось отменить последний этап перелета через море, в котором, как деликатно замечает Сиснерос, «с такими моторами, весьма возможно, мы утонули бы...».

Какими-нибудь десятью годами раньше подобный ход перелета выглядел бы совершенно нормально. Достаточно вспомнить хотя бы известный перелет Петербург — Москва в 1911 году, в котором из девяти стартовавших самолетов долетел до пункта назначения лишь один, пилотируемый летчиком А. А. Васильевым. Но то было в одиннадцатом году! А в двадцатых годах, когда уже осталась позади первая мировая война, авиационная техника сильно продвинулась вперед и во многих странах появились даже пассажирские воздушные линии, рассказанная Сиснеросом история могла свидетельствовать лишь об одном — о значительной отсталости испанской авиации. Нелегко было работать в ней! Для этого требовались и мастерство, и большая любовь к своему делу. У Сиснероса было в избытке и то и другое. Характерная деталь: вернувшись после установления в Испании республиканского строя из эмиграции, Сиснерос — герой восстания на аэродроме «Куатро виентос» — на вопрос своего товарища по восстанию, ставшего теперь командующим авиации, какое назначение он хотел бы получить, не претендует ни на какие высокие должности и, не задумываясь, просится на свою прежнюю работу — инструктором в летную школу. И на следующий день он уже был на «скромном, но милом аэродроме в Алькала, чувствуя себя необычайно счастливым оттого, что снова может летать».

Даже став — уже во время гражданской войны — командующим республиканской авиацией, Сиснерос продолжал летать сам. «Тот период вспоминается мне как кошмарный сон, — пишет он. — Я по-прежнему большую часть своего времени проводил в воздухе, но теперь после боевых вылетов, вместо того чтобы немного отдохнуть и поспать, должен был идти к министру и обсуждать с ним текущие дела». Перестать летать в этот момент он не хотел, кроме всего прочего, еще и потому, что тогда «не имел бы морального права требовать от летчиков выполнения опаснейших заданий». Это уже не только профессиональное! Это — этическое.

Советские авторы, очевидцы и участники испанских событий, за исключением разве что одного Михаила Кольцова, писали о внутренних сложностях и противоречиях республиканского лагеря с понятной сдержанностью. Сиснерос может позволить себе, оценивая положение «изнутри», говорить более откровенно. Он многое проясняет нам в причинах, способствовавших неблагоприятному для республиканцев ходу событий. Так, например, он считает, что действия правительственных вооруженных сил, и в частности авиации, «в течение первых недель определялись ошибочным представлением о характере и масштабах начавшейся в стране гражданской войны. Мы были убеждены, что, прилагая максимальное усилие, сможем подавить восстание в течение нескольких дней или, самое большее, недель. Поэтому действовали так, как если бы каждый день борьбы был последним. В результате — огромные потери в людях и технике».

И все-таки главная, основная причина победы мятежников заключалась не в тактических или организационных промахах республиканского командования (хотя и они сыграли немалую отрицательную роль), а в откровенной интервенции, предпринятой фашистскими государствами Европы — Германией и Италией. Сиснерос выражает твердую уверенность в том, что мятеж Франко, вне всякого сомнения, был бы быстро подавлен, «если бы... республиканцев оставили один на один с мятежниками».

Но их не оставили один на один.

«Положение нашей авиации с каждым днем становилось все более трагическим, — продолжает свой рассказ Сиснерос. — Постоянно участвуя в боях против численно превосходящего нас противника, мы несли большие потери... Настал день, когда я отдал приказ: «Поднять в воздух истребитель!» — мы располагали лишь одним самолетом»... А в это время Италия и Германия посылали на помощь мятежникам одну эскадрилью за другой.

Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы, не говоря о многих других причинах, понять, насколько трудно было Советскому Союзу оказывать реальную поддержку республиканцам. Но тем не менее — сейчас это уже давно не составляет секрета — такая поддержка была оказана, и оказана в весьма широких масштабах.

Сиснерос был очевидцем (и очевидцем весьма квалифицированным!) первого боя советских летчиков на советских истребителях над Мадридом. Не могу не привести здесь его краткий, но чрезвычайно эмоциональный рассказ об этом событии.

«6 ноября утром появились немецкие бомбардировщики «Юнкерс» в сопровождении итальянских истребителей «Фиат». Они, как обычно, рассредоточились, приготовившись безнаказанно бомбить и обстреливать боевые позиции и город. В тот момент, когда сирены еще продолжали оповещать население о воздушной тревоге, самолеты с красными эмблемами республиканской авиации появились в небе Мадрида и бросились в атаку на фашистских воздушных разбойников.
Должен признаться, что мне до сих пор трудно передать впечатление о том незабываемом моменте. От сильного волнения мое сердце готово было разорваться.
Зрелище, увиденное в то утро мадридцами, было грандиозным и незабываемым. В небе слышался непрерывный рев моторов. Летчики почти в вертикальном пике бросались на «Юнкерсы» и не давали им сбросить смертоносный груз. Мадридцы поняли: произошло что-то новое и необычное.
Люди бросились из бомбоубежищ на улицы, не думая об опасности. Народ, в течение многих дней страдавший от страшных бомбардировок противника, от которых у него не было возможности защищаться, с невыразимым волнением наблюдал за первым воздушным боем над осажденным городом.
Мадридцы видели, как республиканские летчики сбили один за другим девять самолетов противника, остальные обратились в паническое бегство, преследуемые нашими истребителями.
Обезумевшие от радости мадридцы, со слезами на глазах, приветствовали республиканскую авиацию и Советский Союз, хотя прибытие советских самолетов держалось в глубочайшей тайне».

Так же сердечно и обстоятельно пишет Сиснерос о всех видах многообразной помощи, которую республиканская авиация получила из Советского Союза: и о налаживании производства и ремонта боевых самолетов, и о подготовке собственных испанских летно-технических кадров в советских авиационных школах, и, разумеется, о самом главном — советских летчиках, сражавшихся на советских самолетах в небе Испании.

Приходится пожалеть лишь о том, что автор мемуаров ничего не рассказал нам о деятельности людей, помощью которых ему, как командующему авиацией, приходилось пользоваться ежедневно, если не ежечасно, — о советских авиационных военачальниках, советниках республиканской авиации, таких, как Я. В. Смушкевич или Е. С. Птухин. А ведь руководить боевой деятельностью авиации в тех своеобразных условиях было, наверное, не проще, чем летать самому!..

В разгар боев за Мадрид, в самые тяжелые дни его обороны, Сиснерос вступил в Коммунистическую партию, убедившись воочию, что именно коммунисты «вносят наибольший вклад в борьбу против врагов». Неповторимы исторические обстоятельства. И невозможно, говоря о них, особенно опираться на аналогии. Но все-таки, читая это место мемуаров Сиснероса, невольно вспоминаешь тяжелые дни сорок первого года, когда уже не Испания, а наша родина находилась в смертельной опасности. И тогда тоже самые честные, порядочные, душевно чистые люди вступали в Коммунистическую партию.

В мемуарах Сиснероса много интересных и внушающих доверие своей непредвзятостью человеческих характеристик. Вот, например, что он говорит о французском писателе, впоследствии политическом деятеле правого толка Андре Мальро: «Я не могу сказать, что Мальро в то время не был прогрессивным человеком. Он приехал в Испанию с искренним желанием помочь республиканцам... Но Мальро претендовал на роль командира эскадрильи, хотя раньше никогда не видел вблизи самолета. Не играй Мальро в летчика и тем более в войну, возможно, группа французских пилотов произвела бы у нас лучшее впечатление».

Достойно сожаления, что с другим — совсем другим! — французским писателем Сиснерос встретился, если можно так выразиться, преждевременно. Встретился, когда сам еще не был готов к этому. Нет сомнения, что в более зрелые годы он извлек бы из этого знакомства неизмеримо больше моральных ценностей... Но так уж случилось, что командир испанской эскадрильи, базировавшейся на аэродроме Кабо-Хуби в Сахаре, лейтенант Сиснерос увидел представителя французской авиационной компании «Латекоэр» Антуана де Сент-Экзюпери, будучи еще совсем молодым и, как мы знаем, достаточно поверхностным человеком. И тем не менее между обоими этими людьми возникла взаимная симпатия: «Экзюпери и я быстро подружились. Мне нравилось беседовать с этим образованным, интересным человеком. Я часто приглашал его обедать с нами. Как к товарищу по службе в авиации, мы испытывали к нему уважение и симпатию. Наши взаимоотношения были сердечными, и мы во всем, в чем могли, помогали друг другу».

Конечно, Экзюпери и Сиснероса объединяли не только совместные обеды и даже не общеизвестное авиационное братство (хотя силу последнего тоже недооценивать не следует). Общее в этих людях проявилось позднее, при обстоятельствах трудных и трагических для их народов.

Вот что говорит Сиснерос о войне: «Бои никогда не доставляли мне удовольствия... Я не могу понять, как нормальным людям, если они не умалишенные и не садисты, может нравиться война. Для меня она — самое большое бедствие, какое только может испытывать человек».

А что говорит о войне Экзюпери? Вспомним его слова: «Война — не настоящий подвиг. Война — суррогат подвига... Война — болезнь. Вроде тифа».

Но, говоря и думая так, они оба, и Экзюпери и Сиснерос, как только начинается бой за правое дело, за защиту родной страны, активно рвутся к участию в нем.

Почти одинаковые слова — и почти одинаковые дела... Да, это уже не совместные обеды!..

Книга Сиснероса хорошо написана. Ее легко и интересно читать. В ней много юмора (как правило, обращенного своим острием на личность самого автора, что встречается в мемуарной литературе гораздо реже, чем хотелось бы), много живых подробностей быта, много специфически испанского. Чего стоят хотя бы похождения «кузена Пепе», о которых Сиснерос рассказывает так, будто незримо сопутствовал своему двоюродному брату во всех его приключениях, и которому, как быстро начинает подозревать читатель, «передал» немало из того, что случилось в молодые годы с самим автором книги.

А бой быков! Можно по-разному относиться к этому зрелищу (автор этой книги, например, не понимает увлечения им, так как считает аморальным рисковать жизнью ради одного лишь чьего-то развлечения). Но, так или иначе, факт остается фактом: коррида неотделима от Испании. Характерная подробность: про летчика Гильермо Бракамбури, славившегося своим искусством высшего пилотажа, жители Севильи говорили: «Это наш земляк... Бельмонте среди летчиков!» А Бельмонте был знаменитый в те годы тореадор, как видно, ставший в глазах испанцев понятием нарицательным — эталоном мастерства и бесстрашия. Так вот, из книги Сиснероса мы узнаем, что, оказывается, кроме корриды профессиональной в Испании была широко распространена и коррида любительская — самодеятельная, что ли. И сам Сиснерос, будучи уже известным летчиком, в чине майора, принимает участие в такой любительской корриде, в которой и убивает быка, о чем, правда, рассказывает в привычном, когда дело касается его самого, ироническом тоне.

Но бог с ней, с корридой. Мы узнаем от Сиснероса и более существенные вещи об Испании, порой решительно противоречащие нашим сложившимся представлениям об этой стране. Так, мы привыкли считать, что Испания — страна очень клерикальная, а ее жители прочно находятся под влиянием католической церкви. И вдруг оказывается, что «неприязнь испанского народа к церкви всегда была такой явной, что считалась чем-то само собой разумеющимся... С давних пор при каждом удобном случае, то есть во время мятежа или восстания, народ всегда сначала поджигал церкви и монастыри». Дважды — в Бильбао и Малаге — автор мемуаров сам оказывался свидетелем этой «непреодолимой склонности».

А главное, что мы находим в книге Игнасио де Сиснероса, — это события и люди испанской авиации, да и вообще Испании тех лет, когда в ней шел первый бой с фашизмом.

Нельзя допустить, чтобы такие события и такие люди постепенно исчезли из человеческой памяти!

Книга «Меняю курс» во многом будет способствовать тому, чтобы этого не случилось.

Оглавление