«Так выглядит сокол после полета...»

В начале тридцатых годов на аэродроме одного из старейших наших летных училищ (тогда они назывались школами) — на Каче — появился необычный курсант. Он был явно старше своих товарищей, отличался уверенной, сформировавшейся манерой говорить и держаться, но, несмотря на это, жил обычной жизнью обычного учлета: и нотации инструктора, порой весьма вольные по форме, выслушивал без пререканий, и машину, вымазанную после полетного дня от мотора до хвоста касторовым маслом, исправно драил, и первого самостоятельного вылета ожидал с нормальным курсантским трепетом — словом, жил, как все...

А началось все с того, что он, едва ли не случайно, оказался в числе нескольких литераторов, которых пригласил к себе начальник Управления Военно-Воздушных Сил Красной Армии Петр Ионович Баранов и предложил им познакомиться поближе с авиацией, с тем чтобы в дальнейшем написать о ней. Художник и писатель Иван Рахилло познакомился и... заболел воздухом с такой силой, что почувствовал потребность самому научиться летать, а научившись, на всю жизнь стал своим человеком в авиации.

Разумеется, наивно было бы утверждать, что для того, чтобы хорошо описать, скажем, медиков, писателю надо обязательно стать врачом, а рассказать о жизни спортсменов невозможно, не имея хотя бы бронзовой олимпийской медали. Избранный Рахилло способ «вживания в материал», конечно, не единственно возможный. Но — видимо, далеко не худший по эффективности, свидетельством чему служит многое из написанного им в последующие годы. И — хочется добавить с уважением — способ отнюдь не самый легкий!

Время, в которое Рахилло пришел в авиацию и о котором впоследствии рассказал читателям, было фактически временем создания большого советского воздушного флота. Только что возникшая отечественная авиационная промышленность стала поставлять новые самолеты в количествах, которые всего двумя-тремя годами раньше показались бы фантастическими. Но много самолетов — это еще не авиация. Нужны люди, нужны порядки, нужны здоровые традиции, в общем — много еще чего нужно... В рассказе «Десант в юность», включенном в книгу сочинений Ивана Рахилло о воздушном флоте{3}, писатель вспоминает то время: «Летчики-лихачи, гусары неба, еще ходили в ореоле славы. Молодые подражали им. Воздушный флот надо было перестраивать, оснащать новой материальной частью, а главное — подбирать и перевоспитывать людей». Заметьте: и подбирать, и перевоспитывать!

Вот этот-то, если можно так выразиться, пафос наведения порядка, пафос трудного, порой небезболезненного, даже драматичного перехода от авиации избранных «рыцарей воздуха» к авиации деловой, массовой, дисциплинированной, по-настоящему боеспособной, ощутимо присутствует в книге «Русское небо», и прежде всего в центральном ее произведении, романе «Летчики».

Андрей Клинков — главный персонаж «Летчиков», — в отличие от героев многих читанных нами благополучных жизнеописаний, формируется и как летчик, и как человек нелегко. Медленно, под влиянием самой жизни, а не авторского своеволия, избавляется он от влияния представителя пресловутых «гусаров неба» летчика Волк-Волконского — тоже, кстати сказать, персонажа, которого, как и его многочисленных прототипов, еще служивших в авиации ко времени прихода в нее летчиков нашего поколения, невозможно безоговорочно отнести к категории «отрицательных». Даже эпизоды, казалось бы, чисто летные — вроде потери Клинковым ориентировки в полете на маневрах — воспринимаются не столько как эффектные «случаи в воздухе», сколько как узелки человеческих взаимоотношений.

Многое, очень многое в произведениях Рахилло увидено собственными глазами, увидено «изнутри». Вот описание того, как человека в воздухе «...поражают реки. Оказывается, что их гораздо больше, чем обыкновенно предполагаешь. Они вьются, как змеи, сверкая чешуей...». Читаешь — и думаешь: ведь верно! Как сам этого не увидел? То есть, конечно, увидел, но не отдал себе в этом отчета. Не зафиксировал в сознании, что ли... Или полет на высоте нескольких метров над штормующим морем, о котором рассказывает — читатель в этом убежден — участник такого полета... А читая (в документальном рассказе «Гнездо сокола») точно и сильно написанную сцену прихода друзей в семью летчика Иноземцева с горькой вестью о его гибели, понимаешь, что так написать мог только человек, сам хоть раз участвовавший в выполнении этой миссии, едва ли не самой тяжелой из всех, выпадающих на долю авиатора.

«Летчики» пронизаны духом времени. В них говорится об авиации тех лет — и никакой иной!

Сейчас, сорок лет спустя, мы смотрим на многое другими глазами. Наше общественное сознание стало шире, мудрее, гуманнее. И, читая, например, о том, как комиссар Чикладзе в речи у гроба погибшего в автомобильной катастрофе красноармейца-шофера с пафосом громит недисциплинированность покойного, повлекшую за собой несчастье, мы воспринимаем теперь такую речь как по меньшей мере бестактную... Или когда Андрей в ответ на слова Маруси: «Раньше влюбленные встречались в старых запущенных садах, среди роз и жасминов. А наши встречи связаны с запахами строек: кирпичей, глины, извести...» — назидательно отвечает: «Такое время... сейчас не до цветов», — нам делается немного жаль этих симпатичных ребят. Однако и в этом — признаки времени.

Но, может быть, писателю следовало бы подкорректировать с позиций наших дней кое-что из написанного много лет назад — так сказать, «привести в соответствие»? В самом деле — общество, как известно, прогрессирует, так зачем же вновь писать о том, что, так или иначе, отвергнуто временем?.. К сожалению, логика в подобных рассуждениях только кажущаяся. В результате такой операции над своим произведением писатель неминуемо лишил бы его ценных своей неповторимостью примет времени, а значит — исторической конкретности, столь важной для того, чтобы достигнуть желаемого воздействия на читателей.

Сам И. Рахилло решает для себя эту проблему однозначно. И даже прямо декларирует свою точку зрения на сей предмет. В уже упоминавшемся рассказе «Гнездо сокола» он говорит о своих записях военных лет: «...они на серой оберточной бумаге, на папиросных коробках, на обрывках афиш и газет, с водяными подтеками: записывал на ходу, под дождем, на ветру, в зной и мороз, и почему-то не хочется украшать их... Пусть останутся они простыми и суровыми, эти записи — солдаты незабываемых дней войны».

Писатель хорошо понимает, что простота и правда — сильнее любых романтических красивостей. Вот эпизод, в этом смысле очень характерный:

« — И глаза у него были зоркие и ясные, как у сокола после полета! — восторженно воскликнул атташе одной из союзных держав на встрече с фронтовыми летчиками.
— А вам приходилось когда-нибудь видеть сокола после полета? — негромко спросил капитан Сахранов. — Когда сокол в полете — глаза у него открыты и напряжены, их сечет встречный ветер и непогода, в них попадает пыль. И когда сокол возвращается на руку охотника, из-под его усталых, полузакрытых век вместе со слезами текут мутные струйки грязи. Так выглядит сокол после полета...»

Что это — пресловутая «дегероизация»? Нет, я убежден, что в приведенных писателем подлинных словах Василия Титовича Сахранова — участника войны в Испании, отличного летчика и умного человека, навсегда оставшегося в памяти всех нас, знавших его, — что в этих словах заключена подлинная героизация, в самом точном, высоком и правдивом смысле этого слова!

Свое собственное отношение к разговору Сахранова с иностранным атташе Рахилло выразил тем, что воспроизвел его под заглавием: «Вместо эпиграфа к еще не написанной книге». Впрочем, такой эпиграф отлично подошел бы и к тому, что им уже написано...

* * *

Я говорил о том, как много в книге «Русское небо» примет авиации тридцатых годов.

Но многое в ней служит и утверждению наших моральных норм вообще. «Из-за лени и халатности одних мы вынуждены устраивать штурмы, работать через силу. Работа перекладывается на плечи других, более сознательных...» — с возмущением говорит командир отряда летчиков Хрусталев. Слова, видимо, справедливые не только применительно к авиации и не только для своего времени.

Или другое высказывание того же Хрусталева — персонажа, явно олицетворяющего будущее воздушного флота, да и, пожалуй, всего нашего общества: «По личному опыту я знаю, что так называемые бузотеры в боевых условиях нередко оказываются смекалистыми людьми». Не бояться «бузотеров» — не это ли во все времена было приметой умного, широко мыслящего, уверенного в себе руководителя...

В заключение автор этих строк должен признаться, что не может говорить о «Летчиках» и других произведениях Ивана Спиридоновича Рахилло без некоего особого, личного к ним отношения. Дело в том, что знакомство с этими произведениями — как и с другими хорошими книгами об авиации — много лет назад сыграло свою роль при выборе пишущим эти строки собственного пути в жизни, за что он будет до конца дней своих искренне благодарен их авторам. Конечно, мне могут заметить, что это — не более как факт моей личной биографии, ни малейшего общественного значения не имеющий. Подобное возражение было бы справедливо, и я не стал бы упоминать об этом факте, если бы не был уверен, что то же самое могут сказать о себе многие сотни, а может быть, и тысячи людей, которые пришли в те времена в нашу авиацию и составили основной ее костяк в военные, да и в послевоенные годы.

Впрочем, зачем говорить только о прошедшем?

Если сочинения Рахилло прочитает молодой читатель наших дней, он многое — «авиационное» и не только авиационное — почерпнет из них, а может быть, — кто знает? — и повторит судьбу читателей, впервые познакомившихся с ними около сорока лет назад. Счастливую судьбу людей, связавших свою жизнь с авиацией.

Оглавление