• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

А. Н. Грянник,

заместитель председателя Совета МОБХФ Великой княжны Анастасии Романовой

До сего времени бытует официальное мнение, что Романовы расстреляны, хотя это не так. Почему не говорят правду? Один этот факт переворачивает сознание.

Может быть, потому, что по, данным одного из руководителей Экспертного совета при президенте России профессора Сироткина, по документальным данным, Романовы оставили по всему миру ценностей на 400 миллиардов долларов США. В основном это государственная собственность России, но и какая-то часть и личной собственности.

Англичане, например, отказываются от того, что сейчас у них хранится золото Романовых, они говорят, что был взаимозачет английских кредитов и золота России, государственного, и что Британия ничего не должна России.

Но вот профессор В. Г. Сироткин, ответственный человек, утверждает и издает книгу с документальными данными о личных средствах Романовых по всему миру.

В своей книге «Золото и недвижимость России за рубежом» («Международные отношения», М., 1997, с. 260) профессор пишет: «Личное золото семьи Николая II в количестве 5,5 тонны было переправлено в Великобританию в январе 1917 года на «Берринг бразерс банк» (личный банк Романовых) по личной доверенности супруги Николая II Александры Федоровны (декабрь 1916)».

В Японии личных средств Романовых на «70 миллионов золотых иен» и в Швеции «на 4 миллиона 850 тысяч золотых рублей» (там же). Вместе с недвижимостью Романовых, по оценке Экспертного совета при Президенте России, членом которого является В. Г. Сироткин, суммы составляют миллиарды долларов США.

Другой аспект этой проблемы уже не материальный, более тонкий, но не менее интригующий, тоже относящийся к информации элиты, состоит в том, что императоры по своему духовному статусу приравниваются к Сыновьям Божиим и народы несут ответственность за сохранение их жизни, как, например, в случае с Иисусом Христом. Потому императоры Вильгельм II и Хирохито, причастные к событиям мировых войн, не были наказаны. По той же причине Николай II не был расстрелян.

Ответственность за якобы расстрел несут в первую очередь русские и латыши, бывшие подданные императора, будто бы участвовавшие в расстреле.

Представляется, что если расстрела не было, то не может быть и отрицательных последствий для этих народов, но это не совсем так. Бог Сам никого не наказывает, существует определенный механизм. В данном случае люди верят официальной информации о расстреле семьи Николая II и через их подсознание действует механизм наказания, который проявляется в первую очередь, по мнению автора, в угнетении генетического кода, что при продолжительном действии имеет значительные негативные последствия для нации.

Расстреляли двойников семьи Николая II, в расстреле участвовали русские рабочие и латышские стрелки, об этом есть документальные данные и признания участников. Поэтому Международный фонд Латвии, занимающийся научными исследованиями, рассматривал эту тему как общественную, и автор, как представитель фонда, вел ее исследование. Результаты исследования содержатся в двух книгах автора «Завещание Николая II», которые имеются в Национальной библиотеке Латвии.

Когда разыскали Анастасию Романову, младшую дочь императора, пребывающую в добром здравии, что позволило провести судебный процесс об установлении ее родственных отношений, когда все убедились, что это действительно Анастасия, по версии о расстреле семьи Николая II был нанесен сокрушительный удар.

Но Анастасия Романова — наследница состояния семьи Романовых. Потому попытались не допустить ее легализацию.

Еще раз повторю: доподлинно установлено, что расстреляли двойников Романовых. Доказано, что их тела сожгли, а головы вывезли в Москву, где они хранились в Кремле, заспиртованные, в сейфе. Об этом есть указания в литературе. Большевики, хотя бы подсознательно, были черными магами, хранившими свои символы власти в таких сейфах, и тысячами убивавшими неповинных людей. При Ленине это были расстрелы заложников, при Сталине — ГУЛАГ.

Чтобы получить доступ к средствам Романовых, необходимо было доказать, что вся семья была расстреляна.

А останки настоящих Романовых из Грузии, где они жили после 1918 года, изъяли (это показали результаты эксгумаций в Грузии и последующие исследования), перезахоронили под Екатеринбургом, в место под шпалами, где прежде находились останки других лиц, расстрелянных, вероятно, после 1918 года, как показывают специалисты, исследовавшие это место. Взяли черепа двойников из сейфа в Кремле, разрушили лицевые части черепов, чтобы невозможно было идентифицировать, и присоединили к костным останкам настоящих Романовых, которые держали в болотной почве, чтобы трудно было визуально определить прижизненный возраст лиц по останкам (болото «съедает» останки), после чего представили образцы костных останков в Олдермастон. Профессор Павел Иванов повез их в сумке через плечо.

В Олдермастоне определили половую принадлежность останков, но почему-то не определили прижизненный возраст лиц, которым они принадлежат.

Англичане дали заключение, что это останки Романовых. В Петербурге, по последнему постоянному месту жительства императорской семьи, получили справку о том, что семья Романовых погибла, и доступ к средствам императорской семьи получили дальние родственники, требования которых легко было игнорировать, так как родственников много и закон в данном случае не предусматривает строгого порядка наследования.

Но, как иногда бывает в сложных делах, и особенно часто бывает в России, где, по выражению великого русского писателя Гоголя, есть немало дураков, работники, проводившие операцию по перезахоронению останков из Грузии в Екатеринбург, спутали место захоронения останков, и «место под шпалами» оказалось не соответствующим месту, указанному в исторических документах. Это же, совсем другое место, показали в составленной ими же записке коменданта Юровского, который якобы занимался захоронением останков, а когда ошибка выявилась, печатно объявили, что Юровский умышленно исказил данные в записке, о чем намекнул свидетелям, которые передали это в свое время другим людям, и один из последних заявил об этом печатно уже в 1999 году. При изъятии бывших там прежде останков или при подготовке черепов двойников оставили в этом захоронении зубы, части скелетов, которые невозможно было идентифицировать как Романовых. Специалисты добросовестно пытались идентифицировать их как принадлежащие Романовым в течение семи лет, проводили исследования по своду черепов без масштаба, без научно обоснованных методик.

Это противоречило данным экспертизы ДНК в Олдермастоне, что отсутствуют останки Анастасии.

Вот вкратце данные, содержащиеся в книгах автора «Завещание Николая II». Исковое заявление Наталии Петровны Билиходзе (под этим именем живет Анастасия Николаевна Романова) было подано по месту ее жительства в гражданский районный суд г. Тбилиси на основании статьи 256 Гражданского процессуального кодекса Грузии.

Истица просила установить ее родственные отношения с отцом, императором Николаем II, и матерью, императрицей Александрой Федоровной, Романовыми.

Исковое заявление было принято, и 2 декабря 1994 года был начат судебный процесс и продолжался до 16 марта 1995 года, после чего судебные заседания больше не проводились и никакого решения суд не принял.

Формально приостановление судебного процесса было вызвано неполучением запроса суда из Архивной службы России о наличии медицинских данных на Романовых.

Запрос был сделан Министерством иностранных дел Грузии через Министерство иностранных дел России, так как договора об оказании правовой помощи между этими двумя странами не было, и судья даже не знал входящий номер запроса.

Как я выяснил, такой запрос в архивную службу России не поступал. Как представитель истца я возражал против обращения в архивную службу России, ведь в России тысячи архивов и получить данные из всех архивов практически невозможно. В таких случаях запросы делаются в отдельные архивы. Дело Билиходзе было заморожено.

Неформально дело обстояло так. Президент Ельцин просил не признавать Анастасию (так мне в приватной беседе сообщил сотрудник аппарата президента Грузии), это же подтвердили и в России.

Следствием интереса Президента России к делу Анастасии, которое выдавалось за политическое (хотя, по мнению специалистов, политики здесь не было), явилось то, что Анастасия оказалась в разработке, после чего она ослабла и угасла на глазах.

Новый Президент России Путин поместил Анастасию в Кремлевскую больницу.

Но надо представиться и рассказать предысторию необычного судебного процесса об установлении настоящего имени лица, известного как Наталия Билиходзе.

Я юрист, рижанин, представитель Международного фонда Латвии VIA BALTICA, занимающегося научными исследованиями. С разрешения правительства Грузии фонд проводил там эксгумацию и другие исследования.

После одной из моих радиопередач был звонок, сказали о женщине, якобы дальней родственнице Романовых. Признаться, меня не очень-то обрадовало это — необходимость ехать на окраину города и встречаться с ней (из опыта я с сомнением относился к ценности такой информации), но пришлось поехать.

Эта женщина, Наталия Петровна Билиходзе, встретила нас настороженно, не ожидая гостей.

Она жила одна, занимала комнату в заводском общежитии. Я представился и попросил показать ее паспорт. Она 1918 года рождения, украинка с Полтавы, но, видно, была старше и была не похожа на украинку. У нее было лицо аристократки, европейки, нежная кожа лица.

Наталия Петровна назвалась внучкой императора Николая II, своей матерью назвала Марию Николаевну. Матери уже не было в живых, но сохранились ее фотографии. Эта женщина не была похожа на дочь императора Марию Николаевну.

На столе в комнате Билиходзе стояло фото четырех женщин, имевших большое сходство с дочерьми Николая II, и одна из них была мать Билиходзе, носившая имя Елизаветы Буториной. Остальные женщины — подруги матери из Каменского на Украине.

Безусловно, это могли быть двойники дочерей императора, и я попросил фото для исследования.

Сама Билиходзе призналась, что она 1913 года рождения, что паспортные данные неверные, но и этот возраст явно был завышенным. Откровенный разговор не состоялся. Я сфотографировал Билиходзе, снял отпечатки ее ладоней, и мы расстались.

Снимки двойников были датированы, все они на десять-пятнадцать лет старше своих прототипов, а, стало быть, Билиходзе не могла быть двойником, ведь она годилась в дочери Елизавете Буториной. Судьба же всех дочерей Николая II была, как я думал, мне известна.

Лишь только через полгода были получены результаты исследований по фотоснимкам Билиходзе. Оказалось, что это Анастасия Романова, и я срочно выехал в Грузию.

Исследования по предполагаемым двойникам показали, что их сходство с прототипами настолько близкое, что эксперту профессору З. И. Кирсанову, автору замечательной криминалистической методики по отождествлению лиц по фотопортретам, пришлось сопоставлять одновременно четырех двойников и четырех дочерей императора, то есть на основании учетверенной ошибки разности этих лиц можно было сделать вывод об их категорическом различии. Сомнений в том, что это двойники, не оставалось. Это не те двойники, которых расстреляли.

Другой профессор стоял за двойниками и, возможно, еще опытные криминалисты, перебравшие в полицейских отделах России тысячи снимков, подбирая подходящие. Имя этого профессора Верховцев, так называет его Билиходзе, но, возможно, его фамилия Верховский, он видный юрист, соратник правителя Юга России Врангеля, вдохновитель Земельной реформы в Крыму и южных губерниях. Он же личный друг премьера России Петра Столыпина.

Именно дружбой со Столыпиным объясняется то, что, когда жена Столыпина стала крестной матерью Анастасии, Верховцев (Верховский) стал крестным отцом (жена и муж не могут быть крестными родителями одного ребенка).

Из мемуаров Билиходзе следует, что именно Столыпин настоял на том, чтобы у императора появился телохранитель. По-видимому, тогда же появились и двойники, ибо Верховцев стал мужем одного из двойников, Буториной, судя по снимкам, не позднее 1906 года, то есть когда Столыпин был уже министром внутренних дел, а затем премьер-министром.

Следует сказать, что, по предсказаниям русского святого за сто лет до событий, одному из членов семьи последнего императора России отводилась особая роль. Об этом Николай II узнал в 1901 году, когда через сто лет после смерти императора России Павла вскрыл шкатулку, в которой был документ о вышеизложенном. Но именно в 1901 году родилась Анастасия Романова. По-видимому, было указание на Анастасию, ибо ее отделили от семьи.

Приводимые здесь данные — из дневников приближенных Романовых и церковной литературы.

На запрос по месту рождения Билиходзе в Грузию пришел ответ из МВД Полтавы: «Проверкой архива загса установлено, что сведений о регистрации рождения Верховцевой Наталии Петровны, 1918 года рождения, не имеется».

Наталия Петровна получила паспорт из рук директора завода «Центролит» Сихарулидзе, который, прежде чем выдать ей паспорт, спросил ее желание.

Сихарулидзе давно нет в живых. Умер и охранник Косыгин, бывший на том же заводе заместителем секретаря парторганизации.

Косыгин не просто секретный сотрудник, он представитель партийной элиты, у него были немалые привилегии, важные покровители. Я думаю, Косыгин подчинялся Москве, партийной структуре, занимавшейся деньгами Романовых, и скончался из-за трехсот тысяч долларов, которые находились в банках на его имя.

За одиннадцать лет совместной жизни Косыгина и Билиходзе охранник, который денег не считал, не покупал для Билиходзе вещи и не давал ей деньги на расходы, в то же время обеспечивал превосходное питание, и Наталия Петровна очень поправилась.

Последняя объясняет хорошее, «усиленное» питание, по выражению охранника, тем, что Косыгину нравились полные женщины. Но причина могла быть иная, и о ней мог не знать Косыгин, просто выполнявший инструкции. Дело в том, что двойник Анастасии — полная женщина и Билиходзе, должно быть, выдавали за двойника.

С 1919 года, когда в Абхазии проживала предполагаемая семья императора Николая II, вместо Анастасии присутствовал ее двойник. На фотографии, где двойник снята в автомобиле консула Германии в Грузии графа Шуленбурга, свидетели признают ее за Анастасию. Это же лицо фигурирует в экспертизе профессора 3. И. Кирсанова как не Анастасия.

В это самое время, в феврале 1920 года, в Берлине появилась Анна Андерсен, выдававшая себя за Анастасию Романову.

Не мог не знать граф Шуленбург об Андерсен. Граф руководил перевозкой предполагаемой семьи императора в Грузию, как думаю, в начале 1919 года.

Правительство Грузии дало разрешение на пребывание Романовых в Грузии, где у них имелась собственность. Так говорят свидетели. Граф Шуленбург продолжал опекать семью и в тридцатые годы, когда стал послом Германии в СССР.

Его судьба трагична: как участник заговора против Гитлера он погиб в гестапо.

По-видимому, он рассказал тайну Анастасии, потому что в 1943 году Гитлер распорядился разыскать Анастасию, но почему-то это распоряжение не было выполнено. Эти данные из германских источников…

Из других двойников упомяну лишь о Карпове, чтобы рассеять сомнения, что это не цесаревич Алексей.

У детей Николая II один хорошо различимый и нечасто встречающийся признак — широкое межглазие. У Карпова же оно узкое, к тому же маленькая голова, и он выше ростом, чем цесаревич Алексей, последний присутствует на фото середины двадцатых годов вместе с Берией. По-видимому, этот человек и старше, его сын родился в феврале 1921 года, когда бывшему цесаревичу было 16 лет.

Как могла Анастасия признать в нем своего брата? Это тема для искушенного читателя, это технология магическая.

Для чего понадобилось вести странную игру с крупнейшими учеными своего времени: Курчатовым, Королевым, Келдышем? К слову, сын Карпова занимался ответственной работой при генконструкторе Королеве, игра с двойниками и их потомками продолжалась в Грузии еще в 1991 году. При них находились люди, которые вели себя по отношению к ним как к лицам, находящимся под наблюдением.

Билиходзе с 1992 года находилась вне поля зрения спецслужб или кого-либо еще, ибо она голодала и не пережила бы холодную зиму 1995 года.

Выяснилось, что она не была официально зарегистрирована с Василием Билиходзе, последний жил под вымышленной фамилией, поэтому не удалось установить, кто был этот человек.

Итак, судья принял исковое заявление Билиходзе, ведь фонд получил разрешение заниматься темой Романовых.

До того как подать исковое заявление, мы вместе с Наталией Петровной побывали в Москве, я еще и в Риге, после чего с дополнительными результатами исследований обратился к заместителю председателя районного суда в Тбилиси господину Асашвили.

Он с недоверием выслушал меня, но совпадение позитивных изображений, сделанных на пленках, в одном масштабе, Анастасии Романовой и Наталии Билиходзе произвело на него впечатление (результаты криминалистической экспертизы о тождестве Романовой и Билиходзе он воспринял как-то рассеянно), и сказал, что начнет судебный процесс.

Методика профессора Кирсанова замечательная: научная, точная, недаром англичане заинтересовались ею уже в середине девяностых годов.

Она основана на сопоставлении относительных размеров черт лица исследуемых и предполагаемых лиц. Сколько человек отправлено на эшафот по результатам этой методики!

Это методика КГБ, ею владели один-два человека в каждой республике СССР. Когда КГБ расформировали, специалисты остались только в России.

При том, что была рассчитана идентификационная значимость совпадающих признаков черт лица, при превышении величины этой идентификационной значимости над числом круга лиц, которые могут обладать этими признаками, делается вывод о тождественности сравниваемых лиц.

Методика рассчитана по мужчинам, но автор допускает применение ее в отношении женщин.

Первая экспертиза Билиходзе, № 244 от 9 мая 1994 года, показала, что из 17 сравниваемых относительных размеров черт лиц Билиходзе и Романовой по количественным признакам совпадают 15, по качественным признакам — 4, с общей идентификационной значимостью — 8,55 единицы информации (одна единица информации соответствует степени числа 10), что выше круга сравниваемых лиц, то есть результаты экспертизы говорили о тождестве Билиходзе и Романовой.

Вывод о категорическом тождестве нельзя было сделать потому, что спинка носа у Билиходзе и Романовой различались.

Я выехал в Тбилиси и предложил Наталии Петровне отправиться в Сочи. Там и состоялось ее признание после ознакомления с экспертизой, она произнесла «историческую» фразу, что «придется признаться».

После недельного тестирования в Москве профессор-психолог сделал следующее заключение:

«Предполагаемый возраст Билиходзе 80–90 лет (по паспорту 76). Она находится в здравом уме и ясной памяти, достаточно психически сохранна для своего возраста.

Обнаруживает высокий интеллект.

Образование, вероятно, характерное для детей дворянских семей конца XIX — начала XX века в России.

Каких-либо психических расстройств, а именно: бреда, галлюцинаций, расстройств сознания или самосознания, а также поведения, в процессе общения с обследуемой не обнаружено.

Личность сохранна. Она экстраверт, тип мыслительный. Характер с чертами театральности».

Также были сделаны фотографии Билиходзе хорошего качества, проведена еще одна фотопортретная экспертиза, № 824. Идентификационная значимость совпадающих признаков сравниваемых лиц составила 9,18 единицы информации, вывод экспертизы: тождественность Билиходзе и Романовой.

В обоих случаях брался один и тот же образец для сравнения: снимок 1917 года, где все дети сняты остриженными. Архивные реквизиты фото: ГАРФ, фонд 611, опись 1, фото 75.

Наш судья поставил условием проведения процесса участие адвоката и назначение комиссионных экспертиз.

Первая была судебно-психиатрическая экспертиза, одновременно — психологическая экспертиза.

По гражданским делам судебно-психиатрические экспертизы не проводятся, и пришлось найти причиной для нее выдачу мне доверенности Билиходзе, то есть определять дееспособность Билиходзе, ее вменяемость.

Экспертиза завершилась 19 декабря 1994 года. В акте № 25 говорится: Билиходзе Наталия Петровна психическими заболеваниями не страдает. По своему психическому состоянию ее следует считать дееспособной. Документ подписан четырьмя специалистами.

К акту приложена справка из психиатрического диспансера, что Билиходзе на учете в этом лечебном заведении не состоит.

Наталия Петровна хорошо сохранилась для своих лет, и судье не верилось, что она в столь почтенном возрасте, и потому наряду с вопросом о тождественности он поставил специалистам задачу определить возраст Билиходзе.

Судебная медицина Грузии оказалась не способной решить задачу определения возраста лица старше семидесяти пяти лет, и пришлось заниматься прикладными исследованиями: определением возраста по рентгенограммам, датированным фотографиям, свидетельским показаниям.

Образцы для сравнения, то есть данные Романовой, представляют собой письма, фотографии, кинохронику, литературные источники об Анастасии.

Медицинские данные о Романовых ограниченные. Известно, что Анастасия была невысокого роста, у нее было плоскостопие одной ноги, о последнем упоминает камердинер императрицы Волков, и специалисты подтвердили это по архивной кинохронике.

Медицинские данные об императрице взяты из сборника документов Николая Росса, это материалы следствия Соколова об исчезновении семьи Николая II из Екатеринбурга в 1918 году.

Начальник охраны семьи бывшего императора в Тобольске Кобылинский показал следствию: «Была она, безусловно, больная. Мне Боткин говорил, в чем у них было дело. Дочь Гессенского, она унаследовала их болезнь: хрупкость кровеносных сосудов. Это влекло за собой параличи при ушибах, чем и страдал Алексей Николаевич. Это болезнь в мужском поколении до полового созревания, и затем болезненные явления исчезают.

У женщин же, страдающих ею, не наблюдается никаких болезненных явлений до климактерического периода. С этого времени у них начинает развиваться истерия. Александра Федоровна и страдала истерией. Это было совершенно ясно. На этой почве, как мне говорил Боткин, у нее и развился религиозный экстаз. Это была уже ее сущность» (Николай Росс. Гибель Царской семьи. «Посев», 1990 г.).

О болезни сердца императрица пишет в письме Николаю II: «Сердце опять расширено сегодня утром. Завтра я надеюсь опять принимать свои лекарства» («Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II». Берлин: Слово, 1922. Т. 1. С. 54).

В последнем случае имеет место расширение желудочков сердца, что встречается довольно часто, примерно у каждого третьего немолодого человека.

Плоскостопие, как у Анастасии, встречается у одного из четырех тысяч.

Истеричность и резистентность, или хрупкость кровеносных сосудов, встречаются примерно в одном случае из десяти. Они могут передаваться наследственно.

Истеричность характера Билиходзе фигурирует в акте психиатрической экспертизы.

Исследование по гематологическому тесту Билиходзе показало: «Выявлены отрицательные тесты-маркеры внутрисосудистого свертывания крови, снижение спонтанной агрегации тромбоцитов, удлинение пробы Дьюке, толерантности к аспирину и положительная проба Румпель-Лееде-Кончаловского (свидетельствует о нарушении состояния плазменно-тромбоцинарно-сосудистого гемопоэза, в том числе резистентности (ломкости, хрупкости) кровеносных сосудов). Эти изменения могут считаться отклонением от нормы средней степени.

Изменения резистентности (хрупкости, ломкости) капилляров могут быть наследственного характера, но могут быть обусловлены ранее перенесенными инфекционными заболеваниями, ревматизмом, нарушением обмена веществ».

Вышеприведенное исследование имело место в Онкологическом научном центре Грузии.

Тогда же, в начале марта 1995 года, во 2-й Клинической больнице сделали рентгеноскопию грудной клетки Билиходзе и обнаружили, что у нее выраженная гипертрофия обоих желудочков сердца.

Таким образом, три заболевания, имевшие место у императрицы, присутствуют у Билиходзе, и, поскольку у императрицы эти заболевания связаны между собой, существует очень большая вероятность, что они связаны и у Билиходзе, что это наследуемая болезнь.

Когда ученые-естественники приходили к выводам об идентичности Билиходзе и Романовой, они легко отказывались от своего мнения, что вся семья Николая II расстреляна.

Другое дело — представители общественных наук. Они оценивают факты опосредованно, через вторичные источники.

Профессор Института истории Грузии, специалист по истории новой и новейшей общественной мысли, господин Гаприндашвили, ознакомившись с книгами Серго Берии, сына Лаврентия Берии, с книгой французского историка Марка Ферро, моей книгой, цитирует в своем заключении крупного французского историка: «На архивах СССР не удается проверить гипотезу об оставшихся в живых членах семьи Николая II, так как они так же лгут, как и те институты и власти, которые их составляли».

Ферро говорит о заявлениях Чичерина, Зиновьева и Литвинова, что в России царская семья, по крайней мере частично, не была расстреляна. Он останавливается на переговорах большевиков с германским кайзером о судьбе царской семьи, подтверждает, что такие переговоры велись, останавливается на материалах западных архивов о судьбе семьи Николая II после 1918 года.

Серго Берия в своей книге упоминает, что видел Анастасию после Отечественной войны в Большом театре.

Профессор делает заключение: «Я имею некоторые основания сомневаться в официальной версии о расстреле всей царской семьи Николая II. В первую очередь эти сомнения могут относиться к младшей дочери Николая II, Анастасии Романовой, останки которой не обнаружены».

Это официальное заключение института, оно датировано 20 февраля 1995 года.

Криминалистических экспертов в деле Билиходзе немного. Кроме двух исследований по методике профессора З. И. Кирсанова, это отождествление Билиходзе и Романовой по ушным раковинам.

В некоторых странах мира отождествление по ушным раковинам применяется вместо дактилоскопии, и оно оправдывает себя.

Экспертизу проводил заместитель начальника экспертно-криминалистического отдела УВД г. Тбилиси вице-полковник Цинцадзе. Это единственный специалист в Грузии по такого рода экспертизам. Он творческий человек, художник, ему удалось чуть больше, чем просто рутинному эксперту. Ему были представлены фотографии Анастасии Романовой не очень хорошего качества и фотографии Наталии Билиходзе.

Эксперт сделал заключение: «Сравниваемые ушные раковины исследуемого лица гражданки Билиходзе Н. и образца Анастасии Романовой по качественным признакам не имеют существенных различий, но в связи с тем, что имеется большой разрыв во времени сравниваемых объектов (с возрастом ушная раковина удлиняется, может уменьшиться степень ее оттопыренности, удлиняется мочка, она становится более тонкой и длинной), учитывая также то, что качество образца недостаточно хорошее, несмотря на отсутствие явно различающихся признаков, можно лишь сделать вывод о том, что сравниваемые правая и левая ушные раковины исследуемого лица Наталии Билиходзе и образца Анастасии Романовой предположительно тождественны».

Один признак, родинка на левом ухе Билиходзе и аналогичный в виде тени на левом ухе Анастасии, не зафиксирован в акте, но тем не менее эксперт был уверен, что тень — это родинка. Так он сделал маленькое открытие.

В дальнейшем выяснилось, что и у императрицы также имелась родинка в том же месте. Это мог быть только наследственный признак.

Эксперт определил возраст Билиходзе — 85–95 лет (Анастасии Романовой должно было быть 93).

Чем выше квалификация специалиста, тем более точное заключение он дает.

Главный рентгенолог Грузии, директор онкологического научного центра академик Вепхвадзе определил возраст Билиходзе по рентгенограммам ног с точностью до года (93 года), это был возраст и Анастасии Романовой.

Рядовой опытный рентгенолог определил возраст Билиходзе по тем же рентгенограммам как 80 лет и больше.

Другой академик, антрополог, нашел причину деформации спинки носа, травму, о которой Анастасия не помнила. Это был единственный признак, противоречащий тождественности сравниваемых лиц.

Академики, интеллектуалы открывают нам мир, двигают прогресс, и лишь благодаря этим выдающимся личностям удалось установить правду об Анастасии, стало быть и о ее семье.

На этом пути были препятствия. В Москве, в экспертном учреждении, сделали снимки Билиходзе с искажениями, что было вызвано съемкой с близкого расстояния длиннофокусным объективом и качеством старых линз фотоувеличителя.

В Москве пытались подменить оригинал фотографий семьи Березкина и оригиналы актов исследования их останков.

В Тбилиси хозяину нашей квартиры полковник полиции предлагал за бесценок автомат Калашникова.

Когда прилетели из Тбилиси в Москву, обнаружили, что чемодан взломан. Но оригиналы экспертиз не пропали.

В Москве журнал «Шпигель» взялся провести экспертизу ДНК крови Билиходзе в Олдермастоне. Шел февраль 1996 года. Я просил выполнить условия: взять образец крови в медицинском учреждении в присутствии эксперта из Олдермастона и составить юридический документ. Лишь первое условие было выполнено, и, конечно, образец подменили. По-видимому, это сделала фельдшер отделения переливания крови Института сердца в Москве в стерилизаторской комнате, куда немецких операторов не пригласили: все снималось видеокамерой.

Когда я понял, что нас обманули, я настоял, чтобы у Билиходзе был взят контрольный образец крови из пальца, что и было сделано.

Через месяц, когда из Англии пришел отрицательный ответ, представители журнала прибыли на квартиру и записали объяснение Билиходзе. На вопрос, почему у нее кровь не семьи Романовых, Наталия Петровна сказала:

— Наверное, она изменилась.

— Кровь не меняется, — заметил я.

— Матерь Божия, ты видишь, что я Анастасия, — в естественном порыве обратилась Билиходзе к иконе и перекрестилась.

Почему-то на мое предложение провести психологическую экспресс-экспертизу фельдшера со съемкой руководство журнала не отреагировало.

В Москве за нами постоянно велось наблюдение. Когда мы выходили на прогулку, машины кружили вокруг нас, и невозможно было более чем на пять минут выйти из-под контроля. Был даже случай, когда в нашем присутствии незнакомый человек открыл ключом дверь и тут же захлопнул ее. Когда я выскочил вслед за ним, то услышал шум лифта.

Это были цветочки. В 1997 году была начата разработка Анастасии. Разработчики жили этажом выше. Это была электромагнитная и магическая операция против девяностошестилетней женщины. По-видимому, пытались получить у нее какие-то сведения через подсознание. Я видел разработчиков, это нештатные сотрудники спецслужбы, что и понятно, ведь разработчики нарушали международные законы. Так было устроено, что нам некуда было деться, и разработка сильно подорвала здоровье Анастасии.

Но продолжу комментировать исследования в Грузии.

Антропологической экспертизой руководил академик Абдушелишвили. Работа состояла в описании признаков лица и головы Билиходзе и Романовой по фотографии и сравнении признаков.

Двадцать один признак группового и три признака индивидуального тождества были совпадающие.

Два признака: слабое развитие бровей у Билиходзе и отсутствие носогубной борозды у Романовой различались, но это могло быть возрастное различие.

Один признак — выпуклая спинка носа у Билиходзе и прямая у Романовой — различались, и это различие было категорическим, то есть исключало тождество сравниваемых лиц.

Анастасия говорила, что у нее не было перелома носа, но сделали рентгенограмму, и специалист дал заключение по снимку, что «спинка носа деформирована вследствие старого перелома (клювовидная деформация)». Травматолог профессор Гогуадзе дает описание травмы носа: «Объективно при осмотре Билиходзе Н. П. определяется деформация носа в профиль, полудугообразное, с вершиной в центре. Грубые рубцовые изменения не различаются. При пальпации нос безболезненный, плотной консистенции, хорошо прощупывается вышеописанная деформация».

Заключение травматолога: «Имеется предположительное сходство лица гражданки Билиходзе Наталии Петровны и девочки из семьи императора Николая II Анастасии Романовой».

Антропологическая экспертиза — сугубо научная, без методики, описательная, и ее вывод характерный для такого рода экспертиз, когда ученые проделали большую работу, но не смогли дать количественную оценку результатов:

«Ни один антропологический признак в отдельности, ни весь комплекс их признаков в целом не дает основания отрицать возможность идентичности гражданки Билиходзе Наталии Петровны и Анастасии Николаевны Романовой».

Для математического выражения вероятностей тождественности сравниваемых лиц автор предлагает применять свою методику, которой и пользовался при работе по первичному отождествлению семьи Березкина в Грузии и семьи Николая II. Методика показала хорошие результаты, которые объективно подтверждаются научными исследованиями.

Имеются таблицы Кнудсена, в которых содержатся данные о зависимости объемов желудочков головного мозга от возраста этих лиц. С помощью томографа составили объемное изображение желудочков головного мозга, определили их объем и по таблице определили возраст Билиходзе, который соответствовал 90 годам — по высшему значению таблицы. Руководил этой работой академик Тодуа.

Почерковедческую и автороведческую экспертизы провели в Москве, в лучшем экспертном учреждении России — «Союзэкспертизе». Здесь пользуются компьютерными методиками, сюда обращаются самые солидные клиенты.

Компьютеры способны моделировать промежуточные образцы и делать еще многое, что не под силу даже самым опытным экспертам, и они не ошибаются.

Образцы письма Анастасии Романовой были взяты из архива. Письма Билиходзе — разных лет, самое раннее 1936 года.

Заключение почерковедческой экспертизы: «Нельзя исключить, что исполнителем рукописных текстов трех писем (Анастасии Романовой) является Билиходзе Н. П.».

Автороведческая экспертиза констатирует совпадение у Билиходзе и Романовой семнадцати признаков.

Относительно различающихся признаков эксперт резюмирует, что они «частично могут быть объяснены большим разрывом во времени составления сравниваемых документов, а также естественным варьированием индивидуального стиля автора».

Заключение: «Учитывая комплекс перечисленных совпадений, несмотря на имеющиеся различия, можно сделать вывод, что автором представленных на исследование личных писем, вероятно, является Билиходзе Н. П.».

Графологическая экспертиза, уже по повышенному тарифу за важность, когда представителю экспертного учреждения стало известно, кто такая Билиходзе, не проводилась.

Эксперт дал словесное заключение, что у Романовой и Билиходзе один тип письма — Королевский рондо, и тут же он скупо и точно высказался о характере Романовой и Билиходзе по ее письму, и это была верная характеристика.

Уже упоминалось, что по архивной кинохронике у Анастасии был установлен редко встречающийся тип плоскостопия Pes excavatus. Билиходзе по видеосъемке и рентгенограмме был поставлен диагноз о наличии такого же типа плоскостопия той же ноги, но в связи с тем, что у Анастасии Романовой не имелось рентгенограммы, специалисты могли говорить лишь о предполагаемом тождестве: «Имеется, предположительно, тождество заболевания…»

Второе исследование по двигательной динамике, уже в другом учреждении, констатирует, что, помимо патологии правой ноги, имеется патология правой руки, являющаяся причиной того, что Билиходзе (и Романова тоже) держит руку согнутой, вызвана изменениями в сумочно-связочном и мышечном аппарате локтевого сустава.

Вывод: «Можно допустить, что эти признаки характерны для одного и того же лица…»

Я пытался спасти Анастасию. Как ее представитель я обращался к ее родственникам, в официальные учреждения и общественные организации, которые должны были заниматься этим вопросом, но ответом было молчание. Иногда я получал от высокопоставленных общественных деятелей письма, что Анастасии нет в живых. Хотя экспертизы Билиходзе такого повода им не давали.

Существует обычай обращения детей бывших глав государств к главам государств, таким образом спаслись дочь Сталина и сын Хрущева, но в данном случае и это не сработало.

Но у этих людей тоже есть дети.

Злоупотребления служебным положением бывшего Президента России Ельцина, о чем писали в российской и американской прессе, общеизвестны.

В отношении Анастасии злоупотребления состояли в том, что было вмешательство в судопроизводство другой страны, нарушен закон, проводилась незаконная разработка, подорвавшая ее здоровье.

А. Н. Романова

(Отрывки из книги)

Романовы и Россия. Триста лет царствования династии в России и еще восемьсот лет великокняжения от Рюрика до Василия III. Царствование Иоанна Грозного, его сына Федора и короткий период Смутного времени — в этом вся история России. Династия Романовых как Рюриковичей была призвана к царствованию собором 1613 года и является преемником власти в России.

Семья же Николая II — последняя царствующая семья династии.

Надо не понимать или не любить Россию, чтобы отрицать или замалчивать действительную историю семьи императора Николая и историю его дочери Анастасии, о чем ниже пойдет речь. Но в прошлом — непонимание и нелюбовь, равнодушие и бездумность, безответственность перед историей и людьми.

Пришло новое время и пришел новый президент, за это тоже взыскивают Бог и люди. Без полноты власти в такой стране, как Россия, многого не сделаешь, здесь каждый тянет на себя, так уж повелось от новгородского вече до последних демократических институтов России.

Демократия, конечно, нужна для развития народной души и политической организации, но демократия продуктивная.

Президент России — это надежда и заступничество, в первую очередь, за народную душу, ведь она, что дитя малое, пользует все, что дают, но что потом вырастает к славе или бесчестию страны — вот вопрос. Сейчас большинство людей разочарованы, ни во что не верят. Это опасное состояние общества. Причина одна — без прошлого и будущего жить нельзя.

К сожалению, президент Ельцин препятствовал делу Анастасии как политическому, что совершенно необоснованно. Дело Анастасии Романовой не идеологическое, оно от Бога. Николай II — помазанник Всевышнего. И двести лет назад были предсказания от божьего человека об оставшемся в живых члене семьи императора, стало быть об Анастасии.

Неподготовленному читателю трудно поверить, свыкнуться с мыслью, что Анастасия Романова жива. Но об этом разговор впереди. Новую историю Романовых мне рассказал другой божий человек, монах-пустынник, тридцать лет проживший в горах Абхазии, и из-за важности этой темы я уже не смог оставить ее. Я оказался в России без дома, без места, с ощущением неблагожелательности власти в отношении меня и династии. Я был представителем международной организации Латвии и юристом Анастасии.

Бог хранил эту женщину. Я разыскал ее в 1993 году в Тбилиси, где проводил исследования с разрешения властей Грузии, но она не назвала себя, и понадобилось время, чтобы установить ее личность.

Мы выехали из Грузии накануне первой страшной зимы без тепла, газа, света. Анастасия жила совершенно одна, и не представляю себе, что стало бы с ней.

Безусловно, о ней знали, за ней тянулся след. Когда Анастасия рассказала, что человек, который помогал ей, располагал целым арсеналом и что он имел другие привилегии, я понял, что он охранял ее, были и другие люди, охранявшие ее, и как-то в короткое время они умерли или исчезли, и Анастасия в девяносто лет осталась одна, без средств к существованию. Она жила по милости своих соседей, которые приносили ей пищу.

Я не смог получить разрешение на проживание Анастасии в Латвии, и мы отправились в Москву. Меня удивило, что после того, как президент Ельцин был инициатором прекращения судебного процесса в Грузии, ФСБ занялась ее делом. Эти люди действовали в интересах России, и некоторые из них пострадали. Мы благодарим их. Хорошо бы разобраться во всей этой истории.

Удивительно, что нам удалось вывезти из Грузии экземпляр судебного дела. В аэропорту чемоданы вскрывали, один из них варварски сломали, но дело не нашли.

Из-за нас могли пострадать и другие люди. Хозяину квартиры, где мы жили, полковник милиции предлагал автомат почти бесплатно, и можно себе представить последствия появления оружия в квартире. Также едва ли не чудом можно назвать и то, что удалось провести судебный процесс в Грузии, который, хотя и не был завершен, помог делу: собранных доказательств оказалось достаточно, чтобы заявить об Анастасии Романовой. Удивительно и то, что личность Анастасии сохранилась, без этого судебный процесс едва ли мог состояться.

Никого, кроме россиян, тема Романовых не интересует. Время от времени, правда, появляются новые книги об императорской семье, но интерес мировой общественности к теме скорее ностальгический, ведь семья Николая II по происхождению европейская и связана с династиями Европы.

Но русские люди по своему сознанию космополитичные, идеал русского человека — вера в Бога, во Всевышнего. Именно на Бога направили свои усилия недоброжелатели России.

Бог дает без меры, кто сколько возьмет. Бог дал России то, что называется прогрессом. Возрождение России — великая цель. Россия и Бог — вот подстрочник этой необъемной книги воскресшей из небытия младшей дочери императора — АНАСТАСИИ Романовой.

Воскресение, уповаешь на это, на воскресение народной души. Воскресение — это и имя Анастасии в переводе с греческого.

А. Н. Грянник

Я — Анастасия Романова. Это моя книга о семье государя, моего отца, обо всех добрых и милых, обо мне.

Всю жизнь я боялась, что меня арестуют, заключат в крепость, там арестантов мучают, бьют — всю жизнь я жила с этим страхом.

Все, что написано здесь, — чистая правда. Эта книга не только о моей семье — о России, о всех добрых и милых людях, которых я помню и люблю.

Я прожила долгую жизнь. Детство, как чудный сон, дорогие лица сестер, брата, государя и мамы окружают меня. Затем пришла разлука. Я сейчас думаю, что в Грузии меня охраняли секретные сотрудники. Я жила вместе с одним человеком, его имя Петр Павлович Косыгин, он хорошо смотрел за мной. Он сказал, что он секретный сотрудник. После внезапной смерти Косыгина я осталась одна.

Анатолий Николаевич Грянник, он из Риги, разыскал и спас меня. Он не смог взять меня к себе, и мы уехали в Москву.

Власть в России действовала против меня, но нашлись секретные сотрудники, которые немножко пошли против власти и занимались моим делом, пока президент Ельцин не запретил им…

Наш отец, государь, всегда говорил, что надо любить Россию, что русский народ — великий народ, трудолюбивый, честный, справедливый. Русские люди не в обиде на Романовых, мне приходилось слышать, что такого времени, как при государе, никогда не было и не будет…

Я благодарю всех, кто принимал участие в моей судьбе, кто охранял меня и занимался моим делом. Я помню об этих людях.

…В отличие от старших сестер у меня не было особенных дарований, я добрая и сердечная, еще — практичная и наблюдательная, любила послушать умных женщин и увидеть хороший пример. С придворными дружила, вернее сказать, ни с кем не ссорилась. Дружила с Гендриковой, с Маргаритой Хитрово и Ольгой — другой подругой моей сестры, — это были милые, общительные девушки.

В нашей семье девочки не курили, правда, иногда, бывая у бабушки Марии Федоровны, курили пахитоски — маленькие папироски, которые предлагала бабушка, курили, чтобы не обидеть ее.

Я жила вместе с Марией в одной небольшой комнате, вставала всегда раньше своей сестры и раньше ложилась спать — ранняя птица. Перед сном Мария читала французские романы, в сторонке, чтобы не мешать, ширмы в комнате не было, мы не стеснялись друг друга. Иногда между нами возникали споры: Марии приснится что-нибудь или услышит, и настаивает на своем. Однажды она захотела купить ковер, и я стала возражать, что он дорогой. Другой раз сестра надумала выписать платье из Парижа, когда мама говорила, что и здесь имеются замечательные портнихи, и я поддержала маму, которая была для меня самым большим авторитетом.

Мария — высоконькая, выше меня на ладонь, у нее были приметы на лице: родинка на левой щеке, как и у меня, и родимое пятно возле правого глаза. Она делала мушки — подкрашивала свои родинки.

К моему женишку Сенечке Ивлеву сестра относилась по-дружески, но говорила, что он бедный и без способностей. По-моему, Сенечка был очень способный, добр ко всем и любил животных.

Расскажу о своих подругах. Я уже упоминала об Ирен Вивальди. Ее мать из богатой немецкой семьи Шнейдеров, она полюбила музыканта, итальянца, и вышла за него замуж. Когда она, а следом и ее муж скончались, Ирен оказалась в бродячем итальянском цирке. После ее удочерила одна дама — Ирен была похожа на ее покойную дочь. Я познакомилась с девочкой у Елизаветы Федоровны, тети, и Ирен стала бывать у нас. Она способная, в семь лет хорошо играла на скрипке. Ирен брюнетка, она немного похожа на меня, и иногда была вместо меня. Когда началась война, Ирен уехала в Германию с родственниками своей мамы.

Другая моя подруга Катя Корнакова — отчаянная девочка, лазала по деревьям, висела над пропастью. Я всегда боялась за нее и просила не брать ее на прогулки, такая просьба была однажды к графу Капнисту, жениху Марии. Но ему нравились отчаянные девочки и Катя в очередной раз заставила волноваться: она залезла на верхушку тополя, и все думали, что не слезет, к счастью, ей удалось спуститься. Во время революции Катя вместе с родителями уехала в Германию, ее мама была немкой.

У Марии, сестры, была подруга Машенька Павлецкая, из хорошей семьи, у нее лицо было испорчено оспой, и девочка стеснялась этого недостатка. Подруга Татьяны — Фенечка Иноземцева — из крестьянской семьи, она закончила гимназию с золотой медалью и собиралась поступать на Бестужевские курсы.

В церковь ходили каждое воскресенье и в праздники. В Царском Селе был Федоровский собор, храм Михаила Архангела и Покрова Пресвятой Богородицы. Церковь Покрова — средней величины, но хорошенькая, уютненькая, прихожан было немного, больше девочек, женщин, мальчиков-гимназистов. Алтарь золоченый, не очень-то красивый, но приятный, когда солнышко заглядывало в храм, он чудно сиял. Здесь находилась большая чудотворная икона Покрова Божией Матери, на ней Богородица изображена как обычно, с покровом на руках. У меня было много иконок Покрова из этого храма, раздавала их своим знакомым.

Я молилась перед иконой Покрова, просила Богородицу, и она всегда выполняла желаемое. Если случалось какое-то недоразумение, неприятность, я обращалась к ней, и всегда помогало. Однажды Алешенька очень заболел, прямо умирал, и Татьяна отпустила меня вместе с Дуняшей в храм, я три часа молилась, со слезами просила Богородицу помочь братику, и когда пришла обратно, он чувствовал себя лучше, улыбался и вскоре выздоровел.

Федоровский храм такой же величины, как и Влахернский, там находилась Федоровская икона, особенно чтимая мамой. И правда, эта икона — скоропослушница, чудотворная, великая, она стояла в храме по правую сторону, я часто обращалась к Федоровской, и она никогда не отказывала в помощи.

В церкви Покрова священником был отец Григорий, молодой, но очень благочестивый и ревностный батюшка. Был еще старый священник, но он хуже, плохо вел службу, пропускал слова и молитвы. Если попросишь его о чем-то, он оставлял это без внимания, говорил: идите, — небрежный, нерадивый священник, его как-то терпели. По большим праздникам отец Григорий приходил на службы всякий раз в новой ризе, у этого батюшки был дар слова, голос приятный, его любили слушать, любили у него исповедоваться, он обычно отпускал грехи со словами: «Бог простит, и я прощаю». Старого священника спросишь: «Батюшка, вы прощаете?» — он ничего не ответит, потому к нему не любили ходить.

В Федоровском храме — священник отец Николай, молодой, лет тридцати пяти, и тоже хороший и внимательный, все объяснит, расскажет, успокоит.

В храме Архангела Михаила, тоже небольшом, была Иверская, Донская и Смоленская иконы, последняя — чудотворная. У Смоленской я просила о маме однажды, когда она заболела, у нее страшно опухли ноги. Я ходила молиться, и постепенно мама поправилась. Священник отец Михаил, лет тридцати, лицом немножко похожий на Архангела Михаила, как последнего изображают на иконах, относился ко всем приветливо, и мне это нравилось. Иногда я встречалась с ним в Царском Селе, и он приглашал зайти в церковь, усаживал на хорошенькое кресло, спрашивал, что меня заботит, и после этого говорил: «Я слушаю вас, дорогая».

Девушка Дуняша, с которой я ходила — она года на два старше меня, — как и я, любила молиться, исповедовалась батюшке. Вообще в нашей семье было заведено исповедоваться каждый пост, и если был какой-то грех — особо, — мы не очень часто исповедовались.

В Ливадии посещали храм Архистратига Михаила, Гавриила, Рафаила. На иконе в этом храме Архистратиг Михаил ликом потемнее, другие архангелы — светлее, золотоволосые. Храм находился неподалеку от дворца в стороне гор, там жили три священника: отцы Никон, Никита и Власий, все молодые, службу вели очень красиво, поэтому все любили ходить на службу в Ливадии. Священники были одинаково хорошие, трудно выделить кого-либо. Они жили во флигеле при церкви, и я заходила к ним.

На праздники иногда ездили в Петербург в соборы, но ни одному из них не отдавали предпочтение. Из икон в столичных храмах очень почитали Владимирскую, Казанскую, Донскую. Приносили иконам дары: кружева, салфеточки и редкие цветы, подношения клались сверху икон, сбоку и внизу. Такие подношения делались на праздники, и если своих изделий не было, то покупали кружева из валянсьена — нежные, как паутиночка, но очень прочные.

Перед причастием говели, не ели скоромное. Пример в том, как следует говеть, подавала горничная Аграфена Васильева, эта пожилая женщина, очень верующая, увлекла однажды мою сестру Марию. Случилось так, что Мария побаливала, а она была немножко болезненной, покашливала, и ей захотелось поговеть вместе с Аграфенушкой на Великий пост. Первую неделю поста они вставали в три часа утра и шли на службу в церковь, усердно молились и клали поклоны. Через неделю Мария поправилась и больше уже не болела. Это случилось с ней лет в шестнадцать. Врачи говорили, что помогло лекарство, но мы-то догадывались о настоящей причине.

В храм приезжали всей семьей. Исповедовались у разных батюшек, никому предпочтение не отдавали, государь на этом настаивал. Подходя к церкви, снимали шляпы и повязывали платочки. Маме нравилось, чтобы мы ходили в шляпках, государь настаивал, чтобы в храмах были в платочках. Во время службы родители стояли впереди, отец — справа, мама — слева, Алексей — возле отца. Когда брат был маленький, он приходил в церковь с игрушками, спрячет их в карманах и потом потихоньку играет. Младшие девочки стояли перед старшими, чтобы мы не шалили. Ольга плакала в храме, о своих несбывшихся мечтах уехать в Сибирь и стать учительницей. Случалось и так, что в храме женщины стояли по одну сторону, мужчины — по другую.

Государь любил подпевать хору, мы, девочки, стеснялись это делать. Не было случая, чтобы всю или хотя бы половину службы мы стояли на коленях, самое большое — десять минут. К кресту подходили по старшинству, но среди народа. Сначала государь, потом остальные. В церковь нас сопровождали служащие и военные, но не более семи человек: государь не любил, когда много. Чаще других знакомых с нами ходила подруга мамы Гендрикова, на праздники обязательно были граф Капнист, племянник генерала Путятина. Вырубова — не любительница ходить в церковь и потому находила причину: говорила, что больная, или что приехали родственники издалека. Возвращались во дворец в час дня, завтракали и пили чай.

По святым местам ездили в Саровскую обитель, к оптинским старцам, к преподобному Сергию. Чаще это случалось на Троицу или Вознесение, последний праздник государь любил особенно.

В Троице-Сергиевой лавре было красиво, множество цветов: роз, азалий, лилий, камелий — последние цветы без запаха. Еще имелись замечательные фонтанчики.

В Москве государю нравилось бывать в соборе Василия Блаженного и в Успенском в Кремле. Нищим подавали обязательно. Алешенька дарил мальчикам свои игрушки, мы — деньги, по двадцать пять копеек, по пятьдесят копеек или по рублю…

Александровский дворец в Царском Селе — старый. Четырехэтажный, с двориком, садом и большим парком, примыкавшим к нему. Мы жили на втором этаже, на первом — прислуга, на третьем находилась канцелярия, на четвертом — музей. На втором этаже расположены были еще комнаты для гостей и домовая церковь.

Мы вставали в восемь часов утра, обычно просыпались сами, девочки будили друг друга, затем немного занимались гимнастикой у себя в комнате или в другом месте, умывались и чистили зубы. Вечером к этому добавлялось еще мытье ног. Для девочек была отдельная ванная комната, там стояли ванные и был душ. Я не любила часто принимать душ, мочить голову, потому что потом говорили: «Не выходи, простудишься». Нас заставляли мыть голову через три дня, за этим следила кастелянша. По утрам старшие девочки делали холодные обтирания: намочатся и вытираются специальными мочалочками по несколько раз. После обтирания умывались и шли на молитву, обычно молились у себя в комнатах, иногда в домовой церкви, в большой комнате на втором этаже, там всегда горели лампады и читался псалтырь день и ночь. Молодая монашка из Святогорского монастыря Агния, жившая в маленькой келейке при домовой церкви, следила за этим. По воскресным и другим праздничным дням мы часто ходили в церковь в Царском Селе, ближайшая во имя Архистратига Михаила, там был замечательный образ Архистратига, или отправлялись в Петербург в Казанский, Исаакиевский или другие соборы.

В девять часов — завтрак, все девочки собирались в столовой пить кофе, к завтраку подавали хлеб, масло, сыр, печенье. После первого завтрака выходили во дворик и играли в футбол, или катались на осликах и лошадках, или занимались собачками. В двенадцать часов был второй завтрак, после чего начиналась учеба. У нас было от трех до шести уроков. Нам преподавали: русский язык — Петров, французский — Жильяр, английский — Гиббе, гувернер Алешеньки, до него была гувернантка, англичанка, Ольги и Татьяны. Я и Мария не любили английский язык и старались избегать занятий. Немецкий язык преподавала мама, она очень любила свой язык, историю — Григорий Ильич, молодой, но очень толковый учитель. Были еще физика, математика, химия. Много занимались рукоделием, нас обучала специальная учительница. Я начала заниматься рукоделием в восемь или девять лет, научилась вышивать мережки — выдергивала нитки и получалось что-то вроде кружева, еще умела вязать кружева и шить кофточки. Все девочки любили рукоделие. Особенно много занимались рукоделием, когда была война: шили и вязали для солдат в особой комнате, там работали и другие женщины.

Из учителей мне больше нравился Жильяр — хороший преподаватель и человек. Приятный, добрый, приветливый, он со всеми находил общий язык, и я дружила с ним. После занятий выходили прогуляться в садик, в восемь часов — обед. В саду росли фруктовые деревья и были цветы, много цветов: розы, левкои, львиный зев, фиалки, ромашки, азалии, жасмин. Большие умные собаки Полкан и Буян (одна — серая, другая — коричневая с белыми пятнами) сторожили сад. Здесь были забавы: качели и гигантские шаги. Рядом с садом находились маленькие конюшни, там держали осликов и пони, там же, неподалеку, — зверинец, в котором были звери, даже и крупные — нет, не слон, которого приводили, жираф и медведь. Когда к нам приходили гости, мы отправлялись посмотреть на наших зверей. Один мальчик, сирота, племянник Петра Аркадьевича Столыпина, держал дома маленький зверинец, у него была особая комната, там даже жили два волчонка. Когда волчата подросли, их отдали в зоопарк. Однажды женщина, смотревшая за ними, оставила клетку открытой, и один волчонок убежал, но через три дня вернулся обратно — соскучился по своему товарищу.

Я познакомилась с Сенечкой на рождественском вечере у Родзянко. Мне было тринадцать лет, он — на год старше. Сенечка не любил возиться с детьми, предложил мне присесть и стал рассказывать о волчатах, морских свинках и попугаях. Я подружилась с ним, это был умный мальчик, впоследствии он закончил гимназию с золотой медалью. Сенечка приезжал к нам в гости через каждые два-три дня и привозил показать зверька в клеточке или птицу, и после увозил обратно. Однажды он подарил мне попугая, который мог говорить, его звали Цедрик. Утром я заходила в детскую и приветствовала его:

— Здравствуй, Цедрик.

— Здравствуй.

— Цедрик, скажи: Анастасия, — он молчит. — Цедрик, скажи: Анастасия, — прошу его.

— Анастась, Анастась, Анастась, — три раза назовет мое имя и замолчит.

— Скажи еще что-нибудь.

— Нет, — ответит, соскочит мне на голову, полетает по комнате и обратно в клеточку. Я рассказала Сенечке, что Цедрик мало разговаривает, он был удивлен: у него попугай хорошо говорил. Я думаю, он не стал говорить, потому что привык к Сенечке. Мальчик хотел его забрать, но я не отдала.

Иногда мы вместе с друзьями поднимались на крышу дворца, нас сопровождал какой-нибудь подходящий человек. Комендант дворца генерал Воейков был к нам, детям, расположен. Это был благородный человек, у него хороший характер, он никого не обижал.

На первом этаже дворца находились еще сапожная и швейная мастерские и прачечная. Иногда мы вместе с Алешенькой заходили туда посмотреть. В прачечной были пять женщин, хорошие мастерицы, умели хорошо стирать, крахмалить, гладить белье, государыня была ими очень довольна. Каждую субботу у нас меняли постель: этим заведовала кастелянша. Я застилала свою постель сама. В субботу же ходили в баню или в душ, но можно было пойти в любой день недели, старшие сестры ходили в другие дни. Алексей мылся отдельно от девочек, у него было особое место. В ванной комнате у нас, девочек, ванны не были накрыты марлей, как у государыни — голубенькой плотной марлей. У государя ванная комната была отдельной, он охотно принимал ванны, но больше любил русскую баню, где можно попариться, побить себя веничком, особенно если простудился.

Полы во дворце паркетные и дощатые, полотеры приходили один раз в неделю. Я и Мария протирали пол в своей комнате каждый день. Печей было много, несколько истопников занимались ими, зимой топили через день. Дрова, уже приготовленные, привозили на лошадках и складывали в сарайчик. Бывали иногда пожары, вызывали по телефону пожарную машину, через пять минут приезжала одна или две машины. Пожарные наливали столько воды, что портили даже те комнаты, где не было пожара. Я думаю, они нарочно это делали, им выгодно, если случится большой пожар. Но больших пожаров не было, мы могли бы потушить и своими силами, но испугаемся и вызовем пожарных. Во дворце имелись и огнетушители, небольшие, красного цвета, они стояли на кухне и в коридорах в темных уголочках. Вода во дворец поступала по водопроводу, водонапорная башня была где-то поблизости, еще имелся колодец.

Случались небольшие землетрясения: вдруг начинал вздрагивать дом, качались люстры — все в панике выбегали во двор. Землетрясения проходили и зимой. Все выбегали полуголые, и когда через пять минут все успокоится, возвращались к себе. Землетрясения бывали часто.

На втором этаже, кроме перечисленного, находился танцевальный зал на восемнадцать пар, там же стояли стулья и была сцена. Из трех гостиных самая роскошная — сиреневая, там стояли рояль «Шредер» и струнные инструменты: арфа, гитара, балалайка, мандолина. Из гостиной одна дверь вела в кабинет для мужчин, другая — в комнату старших сестер.

Спальня государыни — розового цвета, стены обтянуты шелковыми обоями, и мебель розового цвета, и деревянная резная кровать. Будуар — комната, где мама себя прибирала, — сиреневая. Наша детская комната — желтенькая. Большое удобство на втором этаже состояло в том, что туалеты находились в разных местах.

Почти в каждой комнате стояли часы и миниатюрные граммофоны, можно было слушать пластинки. Во всем дворце было электрическое освещение. Зеркал было немного — государь не любил их. Рядом с его кабинетом была комната радио, и если не было других дел, слушали по вечерам радио, больше иностранные станции.

Кроме кабинета на втором этаже, у государя имелся кабинет и на третьем, где происходили деловые встречи. Пройти на третий этаж можно было по специальному пропуску, у входа там дежурили один или два человека, детей пропускали туда только по делу.

Дежурили и на въезде во дворец, там стояла будка, выкрашенная черными и белыми полосами, специальные люди записывали и проверяли всех приезжавших и покидавших дворец. Это были штатские люди, но когда началась война, везде появились военные.

Парк Александровского дворца протяженный — километр в длину и почти столько же в ширину. На деревьях висели клетки с чижиками, снегирями, и мы выпускали их. В парке и в саду жили соловьи, но не в клетках. Здесь было два пруда — изящный и волнистый, на втором — небольшой островок, там стояла юрта, он и назывался юрточный. Возле пруда устроена маленькая пристань с лодочками.

Одно из самых приятных воспоминаний детства — путешествие на яхте «Штандарт». Ее построил отец государя, Александр III. Корпус яхты — металлический, каюты деревянные, под дуб. Яхта была выкрашена в светло-серый цвет. Она могла идти под парусами и на механическом ходу. Здесь у каждой девочки была своя каюта. У меня — внизу, в трюме, у Марии — на палубе — она так любила. Яхта была удобная, оборудованная, там имелась даже ванная комната, но бассейна не было. Чтобы поплавать, надо было найти подходящее место. На яхте соблюдался такой же распорядок, как и во дворце, но без учебы.

Мы любили путешествовать всей семьей. Чаще всего ездили в Ливадию, в этих поездках была своя прелесть. В Крым добирались на поезде: девочки в двух купе, Аленька — с мамой, государь отдельно. Много людей не ехало, отец этого не любил. С нами, младшими девочками, всегда ездила мадемуазель Жюли. С сестрами — англичанки мисс Джейн и мисс Элизабет. От станции до Ливадии добирались в каретах или автомобилях.

Дворец в Ливадии — трехэтажный, раньше он был деревянный, его перестроили. Верхняя часть дворца — коричнево-золотая, посредине — розово-золотая, нижняя — светлая. Мы жили на втором этаже, на третьем располагались гости, там же был кабинет отца, первый этаж — для прислуги. Возле дворца были летние кухни и другие постройки. В Ливадии всегда были гости, и поэтому дворец был разделен на половину мамы и половину отца. На втором этаже в правой стороне дворца находились комнаты родителей, в левой — наши. Когда перестроили дворец, удобства стали даже лучше, чем в Александровском. На втором этаже сделали три туалета в разных местах и везде провели электрическое освещение. Хотя дворец летний, имелись печи. Кроме водопровода во дворе — колодец с минеральной водой.

Замечательный сад со скульптурой — бюстами русских поэтов: Державина, Пушкина, Кольцова, Никитина, Надсона и певцов: Собинова, Шаляпина и других — охраняли богатырь — здоровенный детина, рабочий, и его племянник, они жили в сторожке, у них были и собаки. В садике мы работали по два часа каждый день: обкапывали цветочки и вечером поливали. Здесь росло много цветов, особенно нравились мне настурции, жасмин и белые лилии. Иногда к забору сада подходила публика, и мы пускали желающих, угощали их лимонадом и хлебным квасом.

В Ливадии распорядок тот же, что и в Александровском дворце: вставали в восемь часов, в девять — завтрак, занятий, кроме рукоделия, не было. Во время отдыха каждый мог заниматься своим любимым делом. Мама писала пейзажи и рисовала розы, ее слова: «Роза — царица цветов». Все умели рисовать, кроме меня, я училась, но не стала художницей, цветы все же рисовала. Обед — в восемь часов, преобладали рыбные блюда из кефали, скумбрии, камбалы. Обедали все вместе, подавали лакеи. Ужина не было — чай. В десять часов молитва — и спать.

Море было неподалеку, в полукилометре, туда вела дорожка, посыпанная битым кирпичом. Пляж песочный и каменистый, купальня разделена на дамскую и мужскую заборчиком, но в воде можно было видеть друг друга. Алешенька купался с мужчинами. Купания устраивали вечерком, часов в семь, перед обедом. Все, кроме меня, хорошо плавали, я боялась воды, потому что в детстве несколько раз тонула, однажды, идя с папой и Аленькой по воде, шлепнулась и чуть не захлебнулась, хотя воды было по колено. Другой раз купалась, зашла в глубокое место и едва не утонула, поэтому боюсь воды. Возле моря — пристань с лодочками, все любили кататься и умели грести.

На день Ивана Купалы устраивались костры и прыгали через огонь, но я не любила этой забавы, прыгали больше Татьяна и гости. В Ялте, кажется, первого июля особый день — праздник цветов. Мы приезжали всей семьей, встречались с нашими знакомыми. Другой раз, когда была война, мы продавали в Ялте цветы, рисунки и рукоделия с благотворительной целью, но это не связано с праздником цветов.

На экскурсии ездили в фаэтончиках или верхом, бывали в Никитском саду, мне запомнились там три бассейна с рыбками и дельфинами, еще — особый сорт каштанов и белый инжир, замечательные цветы и птицы в клетках, которых можно было выпустить, если заплатить. В Ялте ходили в домик Чехова, писателю было сорок четыре года, когда он скончался. Поднимались на Ай-Петри, Ай-Василь, Ай-Даниль, Аю-Даг, откуда открывается замечательный вид. Алексей любил лазать по горам, отчаянный мальчишка, поднимался на самую вершину, и становилось страшно: свалится, а ему хоть бы что. Еще одно место в Крыму, любимое нами, — водопад Учансу, перед глазами там всегда море. Забирались в грот, особое место неподалеку от Ливадии, там на стенах всегда висели букетики сухих цветов, наверное, это святое место, ездили туда молиться.

Мы, девочки, мечтали подняться на воздушном шаре, но боялись, Алешенька не боялся, но ему не позволяла мама. Он сердился и ворчал: «Что такое: это не позволено, то — неприлично, другое — нельзя, для здоровья вредно», — обижался. Он мечтал подняться на воздушном шаре. Недалеко от Ливадии — «Ласточкино гнездо», маленький дворец высоко над морем, посмотришь вниз — страшно становится и вспоминалась песенка о суровом капитане, полюбившем девушку, который потом изменил, и она бросилась с маяка. Еще ездили в Массандру, подвалы Массандры огромны, там в больших бочках, бочонках и бутылках хранилось вино. Какие замечательные виноградники в Массандре. Оттуда привозили в Ливадию чудное белое вино. Все же больше бывали в Ялте. Ходили в театр, варьете, кинематограф, в магазины. В Крыму устраивались балы, но приглашались только старшие девочки.

На большой моторной лодке отправлялись в Севастополь или ездили в Молдавию, останавливались в специально отведенном для нас доме. В Молдавии особенные сады, еще там — гадалки, которые говорили по руке, просили: «позолоти ручку» — надо было заплатить пятьдесят или двадцать копеек, и скажут. Ездили и в Румынию на «Штандарте».

В нашей семье все любили музыку и играли на фортепиано, государь и Алешенька кроме того — на гитаре, балалайке и мандолине. Нашему отцу очень нравилась скрипка, но он не научился играть на этом инструменте. Иногда мы, девочки, собирались и пели русские народные песни. У Татьяны любимая «Шла девица за водой, за холодной, ключевой», она аккомпанировала себе на гитаре, и хорошо получалось. Мне нравились романсы Чайковского и народные песни, любимая «Мы встречались с тобой на мосту». Ольга редко пела. У всех девочек был хороший голос, много-много песен мы знали, ведь мы были русские, ни одна из нас не похожа на маму. Отец не участвовал в наших певческих вечерах. Любимые наши исполнители Собинов и Шаляпин, но последний меньше мне нравился, я не люблю бас. Из певиц отдавали предпочтение Вяльцевой и Варе Паниной. В семье любили играть в четыре руки на фортепиано. Мама играла с кем-нибудь из девочек, отец — с Ольгой. Исполняли произведения Бетховена, Моцарта, «Руслана и Людмилу» Глинки, Чайковского, Рахманинова. Мне больше нравилась легкая музыка, иногда бывает момент, когда всем хочется пустяковое, легонькое.

В Ливадии, как и в Царском, держали небольшую голубятню, за ней смотрел один парень. В Крыму любили игры на воздухе, особенно прятки, спрячешься в гротиках среди скал — никто не найдет. Кроме Ливадии, был еще дом в Симеизе — небольшая двухэтажная дача. В Симеизе же находилась дача Юсуповых. Они всегда отдыхали там. Мы приезжали в Симеиз, чтобы повидать Феликса и Ирину. У них так было заведено: утром выкупаешься — подадут квас, после второго купания предложат окрошку. Мама Феликса готовила исключительную окрошку, люди такую не сделают. Дача у Юсуповых деревянная, одноэтажная, большая, удобная, со скульптурой, и в саду скульптура. Врачи советовали им особую молочную и рыбную диету, все этим питались: окрошкой, вареничками с творогом и сметаной, кашей саго и всякой рыбой.

Все любили бывать у Юсуповых, там всегда музыка и легко дышалось, у них собиралась молодежь. На берегу была устроена пристань, Феликс катал гостей в лодочке, он — на веслах, на руле — опытная девушка, в далеко-далеко, возвращался, и еще раз, и в третий раз — он был замечательный гребец. У Юсуповых собиралась небольшая компания. Там бывали Сергей, сын министра, замечательный чтец, Шульгин Миша, сын Витте Александр, молодой ученый двадцати шести лет, приезжал вместе со своей женой Шурочкой. Кажется, бывал еще Оболенский Сергей Васильевич, который приезжал в Ливадию к Ольге, сестре. Он обожал Ольгу, игнорировавшую его. Встречала здесь и Пуришкевича. Гости приезжали парами: девушка и кавалер, исключением были только я и Мария. Миша Шульгин и Феликс любили нырять. Феликс, подвижный и быстрый, гораздый на выдумку, пугал нас: нырял и долго сидел под водой, мы беспокоились. Он умел подзывать дельфинов, больших рыб и медуз, наверное, подкармливал их. Рыбу не ловили — это надо часами сидеть. Феликс — выдумщик на всякие забавы, больше катались на яхте и моторной лодке. Лучшие пловцы — Александр и Шурочка, они заплывали далеко в море, забирались на скалу, на солнышко, и обратно. После моря немножко танцевали, слушали музыку. На ночь у Юсуповых почти никто не оставался. Ходили в горы, делали шашлыки, пили красное вино. Мужчины несли груз в рюкзаках. Приходили на место, там был замечательный водопад, водичка теплая. Заходили в сталактитовую пещеру, сосульки как стекло, брали на память эти минералы.

В Ливадии старались быть подольше, до зимы, там такое замечательное солнце. Любили море, прекраснее моря нет ничего. Купались, катались на лодочке. Алешенька садился на весла, заплывал и потом начинал раскачивать лодку, меня пугал, зная, что боюсь воды и плохо плаваю. Однажды я упала в воду, он закричал: «Плавай, плавай». Я тону. Девочки — Татьяна, Мария и наша гостья Азочка — вытащили меня за руки.

Не хотелось уезжать из Ливадии, но надо было ехать. В ноябре в Царском Селе уже стояли холода.

Мой отец, император Николай II, человек простой и скромный. Он инициатор того образа жизни, который был заведен в нашей семье. В этом Господь вразумлял отца и подавал ему свой голос.

Он хотел видеть Россию счастливой, это был его идеал. Он преклонялся перед государственными деятелями, много сделавшими для блага России, — Петром Великим, Алексеем Михайловичем, Патриархом Никоном.

Государь имел дар видеть человека, что каждый из себя представляет и на что способен. Когда лукавили, он замечал это, но был снисходительным к людям. Правдивый, он в то же время умел скрывать свои чувства.

У государя, как у Алешеньки, была легкая рука. Если хотели посадить дерево, приходили и звали отца, и, если была возможность, он делал это.

В своей работе он обходился без помощников, больше надеялся на себя. Иногда ему приходилось кого-то просить, но делали не как нужно, подводили, легче было сделать самому. Он много работал и часто оставался спать в кабинете. Ночью вспомнит о важном деле, встанет и сделает. В делах государь чувствовал себя уверенным, не было растерянности, но появлялось сомнение: происходили восстания, убивали министров. Он задумывался, советовался.

Скромный человек, он ограничивал себя, прежде всего, в одежде. У государя был небольшой гардероб, он отдавал предпочтение военной одежде, но постоянно не носил ее, даже во время войны.

Когда началась война, государь хотел, чтобы все участвовали в этой войне, и когда мы, девочки, приезжали в ставку, возил нас в окопы. Мы видели, как трудно солдатикам, видели страшные изобретения войны, которые пугали нас, и после возвращались в ночных кошмарах. Бывая в госпиталях, видели изуродованных войной солдат и знали, какое страдание и муку несет война. Почти каждый день по два или три часа проводили с ранеными.

Государь любил армию, сочувствовал страданиям солдат и переживал их гибель. Во время войны были случаи, когда малодушные, нетерпеливые солдаты убегали с фронта. В окопах было холодно и мучительно, за это судили; и государь, сколько мог, старался, чтобы не наказывали строго, снимали судимости, — относился к солдатикам снисходительно. Для него утвердить смертный приговор было мучительным делом. По три часа он ходил по кабинету и не подписывал такой приговор. В этих вопросах он всегда советовался с государыней. Отец был милостивый, снисходительный к людям и добрый, очень добрый. Неправда, что все им были недовольны. Конечно, были недовольные — всем ведь не угодишь.

Темная страница истории — расстрел рабочих в 1905 году. Государь говорил, что в этом он не виноват. Кто-то распорядился так. И не дознались кто, и это осталось пятном на государе.

Иногда я присутствовала на беседах отца с министрами и знаю, что все уважали государя, а он уважал своих министров. Особенно уважал Петра Аркадьевича Столыпина. Однажды они беседовали о Японской войне. Вместо оружия, провизии для армии привезли целый состав икон.

Государь сказал:

— Как это можно?

Столыпин ответил:

— Конечно, это проделки вражеских сил, это устроено с целью навредить армии.

Война с Японией закончилась не в пользу России, и государь считал, что это было сделано специально, чтобы подорвать веру в мощь России. Последнее он говорил Милюкову. Государь любил разговаривать один на один.

Столыпин преследовал революционеров, был беспощаден к ним, за что его и убили. Я считаю, что он поступал правильно. Государь и государыня поддерживали своего премьер-министра, в то же время говорили, что нужно дать небольшое послабление, быть мягче, терпеливее. Но у Столыпина была железная рука. После Петра Аркадьевича у государя уже никогда больше не было такого замечательного министра: честного, умного, благородного.

Столыпин начал великую земельную реформу, до него никому это было не под силу. Уже после его смерти стали поговаривать о безвозмездной передаче земли крестьянам, а в годы войны эти разговоры усилились, но никто не хотел заниматься этим. Государь очень думал об этом. Все же некоторые люди стали увлекать всех своим почином. Князь Сергей Васильевич Оболенский сказал, что первым отдаст свою землю крестьянам, у князя были большие имения в Полтавской и Воронежской губерниях. Сергей Васильевич уговаривал других помещиков сделать то же. Его поддерживали великие князья, Юсупов, Родзянко и другие. Были и несогласные, они говорили, что дело это ненужное, вредное, которое повлечет осложнения. Противников было немного, и государь звонил им по телефону и просил отдать хотя бы половину, и соглашались: не могли отказать государю. Отец очень переживал за реформу, ночи не спал, думал, как лучше сделать, чтобы были мир и согласие.

Революционеры, в первую очередь марксисты, выступали против реформы, мутили воду, не хотели, чтобы реформа состоялась, — было бы меньше недовольных государем. Государыня очень сочувствовала реформам, соглашалась с тем, что землю следует отдать, чтобы людям жилось легче, чтобы крестьяне успокоились, относились к государю дружелюбно.

Распутин в отношении реформы не имел постоянного мнения: один раз высказывался за реформу, другой раз — против. Он говорил двойственно, потому что водил дружбу с евреями, которые были против передачи земли.

Почему в России, в которой не так уж все было плохо, произошла революция? Ведь было не хуже, чем в других европейских странах. Это можно отнести на счет революционеров, которые стали большой силой в России. Они выступали против государя и против России, все им не нравилось. На словах они хотели сделать по-другому, по-новому, и подогревали недовольство людей. Говорили, что будущая жизнь станет свободной, братской, миролюбивой, одним словом, приятной.

В годы большой войны марксисты стали действовать активнее. Они говорили солдатам, что война нужна богатым, миллионерам, не беднякам, что нужно бросить винтовки и разойтись по домам. Государь был мягким, миролюбивым, снисходительным человеком и вел себя нерешительно в отношении революционеров, состоявших в большинстве из молодых людей, не знающих жизни, заблуждающихся, благородные порывы которых направляли на негодное дело проходимцы.

С другой стороны, как могло случиться, что Россия оказалась втянутой в войну 1914 года? Государь не хотел войны, он был за мир и спокойствие, чтобы люди могли честно работать, не имели ни нужды, ни голода. Подумать только: две великие христианские страны начали войну и к ним присоединились другие! Государыня тоже не хотела войны, говорила, что будем уступать. Влиятельные люди — Родзянко, Милюков — выступали против войны. Государь думал о том, как выйти из ситуации, и не находил выхода: никак нельзя было не вступиться за Сербию, а враги России мешали пойти на мировую с Германией. Началось с малого, а какой пожар войны разгорелся. Это была война Франции и Англии против Германии. Франция заключила союз с Россией и давала России кредиты. Государыне хотелось, чтобы Россия была в союзе с Германией, но, несмотря на свои симпатии, она поддерживала желания государя и очень обижалась на двоюродного брата Вильгельма, объявившего войну России. Уже когда началась война, как-то хотели прекратить ее, но Германия провела наступление — что было делать.

Во время войны революционеры приобрели много новых сторонников. Сейчас старые люди вспоминают, что такой хорошей жизни, как при Николае II, не было. Когда хорошо, то хочется еще лучше, представляется, что это лучшее рядом. Некоторые сторонники государя стали думать, что нужны перемены, стали мечтать о лучшей жизни после войны. Но для лучшей жизни нужно много работать, сама собой она не появится.

В годы войны государь много работал, не успевал даже пообедать. Придет в столовую — его уже зовут к телефону, надо ехать. Выпьет стаканчик боржомской воды (он любил боржомскую) и поедет. Государь стал больше работать на третьем этаже. Туда пропускали только по билетикам, только по делу, спросить о поступлении в учебное заведение или об изучении особенного языка — тогда пожалуйста. На третьем этаже решались важные вопросы, туда приходили министры с отчетами. Там имелось множество географических карт и архитектурных проектов и всегда находилось два лакея, один из них — Трупп. Я помню его, он невысокого роста, светленький. Он не русский, говорил с акцентом. Он долго служил — хороший, умелый, порядочный.

На третьем этаже находился и кабинет секретаря государя, молодого человека лет тридцати пяти, очень дельного, пользовавшегося доверием и любовью отца. Секретарь постоянно находился в Александровском дворце, хотя в Царском Селе у него была квартира. Когда государь отрекся от престола за себя и сына, секретарь страшно сокрушался. Отречение подействовало удручающе и на всех хороших людей.

Не помню имени секретаря, но знаю, как звали телохранителя, — Владимир Иванович Харитонов. Он появился по инициативе Столыпина, сказавшего, что сейчас трудное время и что должен быть телохранитель. Государь не соглашался, полагался на Господа и святителя Николая, своего покровителя, но пришлось уступить.

Владимиру Ивановичу было лет тридцать, он военный из Генерального штаба. Выше среднего роста, светленький, симпатичный. У него хорошее русское лицо. Он всегда был возле государя, в нескольких шагах от него. Со стороны могло показаться, что он не имеет отношения к государю, — делал вид, что читает газету или книгу. Во дворец он не заходил. Его имя я вычитала в записной книжке государя и спросила, кто это. Государыня обходилась без охранника, если она куда-то ездила, ее сопровождали служащие. Она не любила, чтобы ее охраняли, говорила, что никому не нужна.

Государь — очень верующий, подавал семье пример в соблюдении праздников и постов. Самый большой праздник — святая Пасха. Мы выстаивали половину ночной службы, святили пасочку и шли разговляться. Днем в двенадцать часов приходили гости, приносили крашеные яйца, говорили: «Христос воскресе!» — и яйцо в руку. Некоторые яйца были искусственные, художественной работы — писанки, с подарком внутри. Такие писанки дарили нам, девочкам, гостям и прислуге. Государю в этот день приходилось христосоваться, нельзя было отказываться, пренебрегать кем-то. Если на второй день приезжали гости, то государь и с ними христосовался, трижды целовался по-православному.

На Пасху и по другим праздникам к государю часто обращались с просьбами. Однажды во дворец пришла женщина, показала бумаги, просила, и полицейские пропустили ее. Я услышала и выскочила посмотреть — она вдова, и ее единственный сын стал революционером, его арестовали. Женщина со слезами просила, и государь распорядился отпустить ее сына. В другой раз вместе с Татьяной, сестрой, посетили Бутырскую тюрьму. Случилась несправедливость, в тюрьму попал неповинный человек — в прежнее время оказаться в тюрьме считалось позором. Этот человек выпил в компании вина и как-то оказался среди революционеров. Отец захотел сам посмотреть на арестанта и разобраться. Татьяна после рассказывала, что это был воспитанный, домашний добрый парень и его отпустили.

Просители встречали государя, когда он ехал на автомобиле. Люди, сопровождающие отца, были против остановок, говорили, что это небезопасно, но государь останавливал машину и разговаривал с человеком. При поездках отец, хотя и умел управлять автомобилем, никогда не сидел за рулем, машину вел шофер. Как и все мы, государь много помогал бедным, особенно матерям, вдовам, женам солдат, сиротам. Отправлял им вещи, пропитание и деньги. Иногда такие поручения выполнял камердинер.

Как только выдавалась свободная минута, государь был среди нас, детей. Он любил читать вслух, для чтения мы собирались в столовой или в спальне мамы. Он любил русскую литературу, читал нам произведения Гоголя, Куприна, Бунина, Чехова и других русских писателей. Льва Толстого не читал, его произведения признаны «душевредными», писатель был отлучен от церкви. Кроме художественной, я видела у него юридическую и политическую литературу, книги Маркса «Капитал» и «Коммунистический манифест». По образованию он юрист, окончил юридический факультет Университета имени Ломоносова, посещал лекции вместе с другими студентами. Он мечтал учиться в Оксфордском университете в Англии, но для этого надо было надолго уехать из России. Всегда он занимался юридической наукой, читал литературу, это необходимо было, чтобы разобраться в делах, которые ему приходилось решать. Интересовался он и историей, и военной наукой. В последней его наставляли авторитетные люди. С началом войны он стал заниматься этим больше и, когда был главнокомандующим, справлялся с обязанностями не хуже великого князя Николая Николаевича, имевшего высший воинский чин.

В семье государь был уступчивым и никогда нас не наказывал. Если кто провинится, он скажет маме, попросит, чтобы к нам была снисходительной. Государь обладал чувством юмора, но меньшим, чем Михаил Александрович, дядя. И когда веселил нас, сам при этом не смеялся. Кажется, он вообще не смеялся после убийства Столыпина — не мог. Помнил Петра Аркадьевича, такой это был человек. Сейчас говорят, что Александра Федоровна недолюбливала Столыпина, но я этого не замечала. Столыпин — это столп, его нельзя было не любить.

Государь не был красавцем, но лицо его приятно, прямой открытый взгляд, глаза голубые, красивые. Все же он был очень верующим, мог часами молиться, один или два раза в месяц обязательно бывал в монастыре. Я видела у него золотой нательный крест чудной работы. Ему были явления святых, первое — Николая Чудотворца, которого отец почитал. С интересом и подолгу общался он со странниками и духовными лицами. При государе в России было построено много церквей и монастырей, один монастырь — в Киеве, там же и церковь. На открытии церкви в честь моей святой присутствовала и я. Поездка в Киев состоялась по слову Гриши, друга Алешеньки, подвигшего нас посетить пещеры с мощами святых угодничков.

Светских праздников было немного, в основном православные. По большим праздникам приезжали гости. Особенно запомнился Николин день — именины государя, отмечавшийся дважды в год. Чаще отмечали его в Зимнем дворце. Утром все отправлялись в Дворцовую церковь, где читали акафисты Господу, Божией Матери, Николаю Чудотворцу. После государь принимал поздравления, но без целования руки, чего он не позволял. Гостей было немного: родственники, близкие, друзья. Государь не любил получать подарки и просил ничего не дарить. Но без галстуков, сорочек, жилетов не обходилось. На завтрак подавали дорогие французские вина. После завтрака гости шли в бильярдную, слушали музыку, играли в карты, в «мендереж» или другую лёгкую игру, — серьезные карточные игры государю не нравились. Государь не любил шикарные застолья. Однажды по царскому обычаю подали сорок блюд, отец был недоволен, к чему такое излишество. Прислуживали лакеи, их было немного, может быть, десять. На Николин день в Зимний дворец привозили все необходимое. Все поздравляли государя, особенно замечательные тосты говорили Столыпин, Штюрнер, Милюков, Родзянко. Из вин были красное, мадера, шампанское и водка. Государь предпочитал красное вино и водку. После обеда — танцы. Ужин был скромный. У государя не было особенно любимого торта или пирожных — ел все, что подавали. Пил чай или кофе. Если государыне подавали кофе, он тоже просил кофе. Артистов на Николин день не приглашали. Государю нравился Собинов, знаменитый тенор, но он никогда не приглашал его из скромности.

Государь отдавал предпочтение опере и балету, но театр посещал нечасто. Любил слушать Собинова и Шаляпина. У Собинова чудный голос, не знаю певца лучше. Он с удовольствием смотрел кинематограф, замечательные фильмы с участием Мозжухина и Лисенко, русских актеров, и фильмы с Чарли Чаплином. Он интересовался архитектурой, в его кабинетах были во множестве архитектурные проекты строящихся зданий. Мастер на все руки, он знал множество ремесел. Мог отремонтировать часы, умел сапожничать, портняжить, класть печи и учил сына. Люди приносили ему неисправные часы, он чинил и просил никому не говорить. Он не умел печь, другое дело приготовить шашлыки, они удавались. В этом он мог поспорить с великим князем Александром Михайловичем, прозванным «Сандро» за умение делать шашлыки по-грузински.

Я не видела, чтобы государь пьянствовал, и не слышала этого от других. Как мужчина он, конечно, выпивал, но не более других. Говорили, что, когда он был молодой, офицеры приглашали его и вино лилось рекой. Памятна одна история из юности отца. Он рассказал ее, когда мы, девочки, собрались без мамы и Алешеньки, зашел разговор о красавицах. Кто-то из нас спросил его о замечательной красавице. И государь рассказал, что это была еврейская девушка необыкновенной красоты, кроме того, умница, очень милая и приветливая. Он преклонялся перед ее красотой и добротой и не имел никаких негодных чувств, но люди не понимали этого и стали говорить, что он увлекся ею и позволяет себе гулять с ней. Ее имя Рахиль, она очень скромная и благоговела перед ним. Когда стали судить, преувеличивать отношения, которые были между ними: дружбу брата и сестры, и разговоры о литературе, музыке, живописи (Рахиль рисовала), он сказал, что люди видят в их отношениях другое, и поэтому следует расстаться. Она стала перед ним на колени и поцеловала его руку, он — ее. Потом она вышла замуж за еврея, хорошего человека, богатого коммерсанта.

Государь курил, иногда трубку, чаще — папиросы. Для этого были курительные комнаты, кабинет или биллиардная, если там не было дам, любительниц биллиарда, например Вырубовой. У него имелась коллекция портсигаров, серебряных, украшенных, простеньких, он дарил их, если кому понравятся. Были еще коллекции курительных трубок и уральских самоцветов. С гостями государь играл в шахматы. Отец любил охоту, это занятие мне не нравилось, я обижалась на него, говорила: что, папочка, дорогой, почему вы убиваете птиц и животных, не надо этого делать. Он отвечал, что так принято в обществе, без этого нельзя. Государь был замечательный стрелок. В саду в балагане был тир, я смотрела, как стреляют, не любила стрелять, боялась и не разбиралась в ружьях и револьверах. Мария стреляла красиво, Татьяна любила стрелять и хорошо попадала в цель. Алексей тоже хорошо стрелял, он обращался с оружием, как опытный мужчина: мог зарядить, разрядить, наладить, разобрать, почистить и собрать. Этим занимались в тире и во дворце, где была специальная комната.

Когда на свет появился Алешенька, всю неделю звонили колокола: наследник родился. Старшие говорили, что его крестил отец Иоанн Кронштадтский. Очень скоро у брата нашли болезнь, при которой после малейших ушибов возникали сильнейшие боли, кровотечения, которые не могли остановить. Чтобы уберечь мальчика, к нему приставили дядьку, матроса по фамилии Деревенко, который постоянно находился при Алешеньке и которого братик очень любил.

Лет в девять мальчик еще играл в куклы. Придет ко мне и скажет:

— Настенька, давай поиграем в куклы.

В этом возрасте ему нравились кольца. Он носил одно с бирюзой, другое широкое обручальное. Его баловали, дарили подарки. Крестный отец, император Вильгельм, подарил Алешеньке драгоценный кубок, украшенный алмазами и рубинами, с надписью: «Моему дорогому возлюбленному крестнику Алексею Николаевичу». Иногда брату разрешали пить из него вино, по три глоточка за обедом, доктор велел пить красное вино для здоровья. Алексей приносил кубок и после ставил его на полочке в своей комнате. У братика было слабое здоровье. Специально для него держали коз, он любил козье молоко. Я тоже стала пить козье молоко и стала поправляться, а мне нельзя было поправляться.

Как мальчик Алешенька имел свои увлечения, занимался пароходиками, паровозиками, самолетиками. Но, во-первых, увлекался военным делом. Собирал мальчишек и воевал, такой вояка — куда там, у него даже были свои потешные. Он любил серьезные мужские дела и смеялся над нами:

— Вы, девочки, — трусихи, вы — обезьянки.

Ему нравилось оружие, у него было примерно двадцать детских пистолетиков и ружей. Дядя, Михаил Александрович, подарил ему настоящее детское ружье, из которого можно было убить человека.

Алешенька любил футбол, и если бы не больная ножка, играл бы день и ночь. Теннисист он был неважный и верхом ездил плохо, но прекрасно — на велосипеде, любил это занятие.

Наши общие игры — горелки, жмурки, шашки, домино, крестики и нулики. Алексей мечтал стать летчиком, делал планеры и змеев и запускал их. Был помешан на этом. Лет в двенадцать он увлекся кладами и всюду искал их. Подзовет меня и скажет:

— Настенька, помнишь, мы читали, — посмотри это место… — искал, но не находил.

Он любил путешествовать на «Штандарте» и просил государя:

— Папочка, хорошо бы нам поехать в Англию и на Средиземное море.

Государь, чтобы не огорчать мальчика отказом, отвечал:

— Поедем.

Иногда Алексей делал самостоятельные вылазки на какую-нибудь горку или в пещерку. На новом месте он всегда был в поиске, разыскивал что-нибудь. Найдет норку и будет следить за ней, пока не увидит зверька.

Однажды, катаясь с бабушкой на саночках, Алешенька сломал ножку. Он долго хромал, потом это прошло, но на погоду ножка всегда болела, и остался шрам ниже колена. У него была еще одна примета, родимое пятно за правым ухом, не очень заметное, размером с боб.

Хороший, добрый мальчик, если он чувствовал, что его не любят, убегал от этого человека. Такое отношение было к бабушке. Говорили, что она виновата в том, что Алешенька сломал ножку.

Мы, девочки, старались приласкаться к бабушке, в то же время недолюбливали ее. Страшная фантазерка, франтиха, она очень следила за собой и даже сделала операцию лица, чтобы выглядеть моложе. В нашем представлении бабушка должна быть доброй да ласковой. Всегда на ней было множество украшений, и ей нравилось, когда ухаживали за ней.

Частый гость в нашем доме дядя Михаил Александрович. Он приходил к нам просто, без подарков. Дядя обожал Алексея и баловал его. Обыкновенно с нами он немножко беседовал, шутил, читал что-нибудь юмористическое. Он был добрый и простой человек, не красавец, но приятный лицом. От него всегда пахло табаком, он много курил. Татьяна просила его:

— Закурите, мы посмотрим, как вы прекрасно курите.

И открывала окно. У него получалось это элегантно, артистично.

— Ты хотела бы курить? — спрашивал дядя.

— Хотела бы, но женщине не подобает, и папа против.

Дядя приезжал главным образом ради Алешеньки, чтобы покатать его или отправиться куда-нибудь.

У братика было два закадычных друга, Люба Пчелкина, Пчелка, как мы ее называли, и Гриша. Эта хорошенькая, светленькая, голубоглазая девочка, года на два моложе Алешеньки, была дочерью двоюродной сестры Верочки Инзаевой. Гриша — блаженный верующий человек, с которым братик познакомился в церкви Георгия Победоносца. Когда мальчик увидел Гришу, кроткого лицом, с бородкой, светленького, то тут же спросил:

— Как твое имя?

Так состоялось знакомство. Алексею было лет девять. Гриша стал приходить к Алешеньке через три дня на четвертый с трех до шести, так он установил.

Вскоре у Алексея появился Псалтирь малого формата, особое Евангелие и Жития святых, — книга с житием Алексия человека Божия. Когда Алешенька и Гриша встречались, они не могли насмотреться друг на друга. Гриша сейчас же благословлял братика читать псалом. Потом они беседовали, как велики у Бога псалмы, и Алешенька читал Евангелие на церковнославянском. Отдохнут, поговорят о Евангелии, затем закусят и выпьют чай. Гриша кушал только вареную или жареную картошечку и огурчик, свежий или соленый. Потом чай, Алешенька подавал к чаю блюдечки с вареньем и бублички. После чая молитвой возблагодарят Бога и начинают читать Жития святых.

Мы беседовали с Гришей, он полуобразованный благочестивый человек. Речь у него приятная, сладкая. Когда Алешенька побудет с ним, то приободряется, становится веселее, и если что-то болит, после чтения боль проходит. Алешенька рассказал нам, что Гриша обошел все монастыри, церкви и даже был в Иерусалиме в храме Вознесения Господня, видел, как все лампады сами собой зажигаются. Братик хотел жить вместе с Гришей. Государыня сердечно относилась к этому блаженному человеку, дарила ему рубашечки, носовые платки — дорогих подарков Гриша не принимал.

Иногда случалось, что после Гриши приходил другой Гриша, Распутин, тогда Алешенька делал последнему гримаску. Григории кланялись друг другу в пояс и после короткого разговора расходились. Распутин ревновал Гришу.

Ольга, моя старшая сестра, — возвышенная особа. Очень строгая, очень серьезная — одного пустого слова от нее не услышишь. У Ольги авторитет, она — вторая мать. Вся жизнь Ольги — в музыке, сколько себя помню, Ольга постоянно играла на рояле и сочиняла музыку. Еще играла на арфе. Любила поэзию и писала стихи. Ее любимый поэт Надсон. Нравился ей Есенин, но меньше, она писала Есенину за компанию с Татьяной, и я с ними.

Из других увлечений Ольги возвышенными предметами назову астрономию. У сестры имелся саквояж с астрономическими принадлежностями. Она забиралась на крышу дворца и рассматривала небо.

Ольга хорошо играла в теннис и ездила верхом. У нее была прелестная амазонка, одежда для верховой езды. Еще она плавала и каталась на лыжах и коньках. Ольга считалась хорошей художницей, ей удавались природа и цветы, в этом она походила на маму и, как мама, любила переписываться со знакомыми. Ольга была лучшей ученицей. Аккуратная, строгая, она всегда училась превосходно. И в рукоделии она была первой, прекрасно вышивала гладью и крестом. Предпочитала делать что-нибудь редкое, изящное, исключительное, например шила золотом.

Ольга — авторитет для Алексея, он очень уважал ее, ручку целовал. И я целовала, если что-нибудь замечательное скажет или сделает: вышьет что-нибудь или испечет яблочный пирог, — целовала за труд и внимание.

Ольга всем нравилась — нежная, благородная. Она была взрослая и ездила куда хотела вместе с гувернанткой, старенькой мисс Элизабет, которая была как родная в нашей семье. Маме не нравилось, что Ольга дружила с мисс Элизабет.

У сестры были серьезные дела. Она покровительствовала одному больному мальчику лет четырнадцати. Подруги приезжали к ней во дворец, и она ездила к ним. Приемных дней у Ольги не было, гости являлись в любой день. Из ее близких подруг я была знакома с Маргаритой Хитрово и Верочкой Инзаевой. Была еще одна Маргарита, но ее фамилию не помню.

Первая подруга — Верочка Инзаева. Она, как и Ольга, замечательная музыкантша, любила поэзию, знала языки, в том числе итальянский. Вера жила у тети и дяди, занимавшихся важными государственными делами. Она сирота, полюбила молодого человека и была помолвлена с ним, но когда ее опекун, князь, умер и Верочка осталась без средств, жених нашел другую, богатую невесту. Обе подруги были романтиками и восхищались смелыми героями.

У Инзаевых собиралась молодежь, художники, музыканты — большое общество, и мы часто ездили туда. Отправлялись в Петербург на автомобиле или в карете, предпочитали автомобиль, так быстрее и не нужно мучить лошадок. У нас было шесть автомобилей и четыре кареты. Дорога в Царское Село хорошая, асфальтированная, зеленая.

У Инзаевых Ольга попала под влияние марксистов, внушавших ей, что нельзя жить напрасно, нужно оставить после себя след. Сестра набралась там идей, стала передовой и немножко революционеркой. Государь знал о том, кто собирается у Инзаевых, но не возражал против посещения их Ольгой.

У Верочки сестра познакомилась с Владимиром Тарабоновым, студентом-медиком, марксистом, и полюбила его. Владимир был внуком князя Путятина. Мать Владимира, дочь князя, Наташенька в свое время вышла замуж за отца Владимира, врача, революционера, и когда его сослали в Сибирь, поехала вместе с ним. Князь отказался от дочери, но княгиня поддерживала с ней отношения. Когда умерла Наташенька, а вслед за ней отец Владимира, их дети оказались в семье князя. Владимир — высокий симпатичный брюнет с волнистыми волосами. Он и Ольга очень подходили друг другу. Владимир учился на последнем курсе университета и должен был стать врачом, хирургом. Он собирался поехать в Сибирь, в самую глушь, и Ольга соглашалась ехать вместе с ним. Она собиралась стать учительницей. Государыне не нравился выбор Ольги, но она ничего не могла поделать, часто у обеих были красные от слез глаза, отец ничего не говорил, сочувствовал дочери.

В двадцать один год Ольга не была замужем — неслыханное дело для такой семьи, как наша. К Ольге сватался румынский принц, и мы должны были поехать в Румынию. Заранее было известно, что Ольга откажет ему, и все-таки поехали. Принц высокий, чернобровый, лет двадцати четырех, не понравился ей. Сватался японский принц, симпатичный, статный, такого же роста, как Ольга. Из Швеции прибыл принц, из Америки приезжал красавец двадцати трех лет, всем отказ. Остальные девочки не могли выйти прежде старшей сестры. Думаю, в конце концов вышла бы, в старых девах не полагалось оставаться.

Другая по старшинству сестра — Татьяна, в отличие от Ольги, была рассудительная и хозяйственная, и мама уважала ее за это. В детстве Татьяна была лунатиком, около ее постели всегда клали на ночь мокрый коврик. Если не положить ночью, она могла встать и пойти, и пойти, и на крышу полезть, и не дай бог было испугать — упадет. Не падала — Бог милостив, очень следили за ней все, кроме Ольги, считавшей, что Татьяна глупит. Постепенно сестра избавилась от этого недуга. Распутин лечил или кто другой — не знаю.

Ни дикцией, ни манерой вести разговор Татьяна не выделялась. Если ей попадался хороший собеседник, она приятно, мило беседовала. Хорошая девочка, умная и умелая. Не боялась ни болезней, ни инфекций, говорила: «Что будет, то будет». Не боялась темноты, бралась проводить или принести что нужно, была услужлива для всех. Поэзией она не интересовалась, книгами — немного, зато лучше всех играла в шахматы.

Татьяна любила охоту. Не помню, было ли у нее ружье, скорее всего, она просто наблюдала, ей было интересно. Призвание сестры — домашнее хозяйство, она замечательно готовила и пекла, любила труд. Ее выражение: «Труд облагораживает человека». Всегда она была занята приготовлением чего-нибудь вкусного или шитьем. Если надо было кого поздравить, Татьяна первая бралась печь торт. Прислуга, конечно, помогала, но и сама сестра справлялась, делала аккуратно, чисто, красиво.

Татьяна единственная из девушек носила в корсете острый, как бритва, кинжал. У мамы и Татьяны были особые корсеты с пластинами из китового уса. Остальные девочки носили шелковые корсеты. Ольга же не носила корсет, находила, что это глупо.

Татьяна была самая высокая из девочек, ее жених, племянник генерала Путятина, Иван Васильевич — хороший парень, и они подходили друг другу. Татьяне не нравилось простое имя, в остальном была довольна. Ее жених часто бывал у нас, приезжал на своей машине.

Татьяна по Пушкину — идеальная девушка, наша Татьяна не совсем такая, не красивая, но симпатичная, умелая, добрая, работящая.

У моей третьей сестры, Марии, было много друзей мальчиков, юнкеров. Она пользовалась особым успехом у молодых людей. Чудная девочка, она была всех красивее. В детстве ее звали иногда Машкой, в шутку, конечно, но это выходило некрасиво. Алешенька, когда злился, звал ее так. Мария интересовалась вышивками и нарядами, она делала замечательные кружева, отделки, ленты, умела хорошо шить. У нее был прекрасный вкус, и она могла сделать замечательный наряд, прямо-таки парижский туалет. Как и все мы, она умела готовить что-нибудь простенькое, скромное: молочный суп с макаронами, сварить кофе, подать аккуратно, не пролить.

В играх и забавах она не была активная, если очень приглашали — принимала участие. Я не замечала, чтобы она отличалась особенной силой. Мария была обручена с графом Никодимом Петровичем Капнистом, тридцатилетним молодым человеком, жившим в собственном двухэтажном особняке на Петербургской стороне. Он имел замечательный экипаж с парой гнедых и автомобиль «форд». Он приезжал, и мы отправлялись на прогулку, а потом к нему в гости.

Возле его дома — маленькая конюшня. Когда родился жеребеночек, он стал мешать при выезде, бежал возле лошади, лез под нее. Графу посоветовали продать его, но он не сделал этого.

Никодим Петрович служил и занимал высокую должность. Он очень ревновал сестру к ее поклонникам, звал Марочкой и Мари.

Первая черта характера Марии — добросердечность, она старалась угодить каждому. Сестра мечтала выйти замуж за добропорядочного человека, еще — закончить консерваторию и стать музыкантшей, ездить по всему миру и давать концерты. Она не дружила ни с кем из придворных, за исключением Гендриковой, доброй, приветливой, ласковой женщины. Нельзя сказать, что она была совсем аполитичной — немного интересовалась слухами, сплетнями. Ее героиня — Мария Стюарт. Восхищалась ею. Верила в Господа, святых, почитала Марию Египетскую.

Самая младшая в семье, я всегда говорила сестрам, чтобы выходили замуж, не мешали друг другу, но к моим словам не прислушивались. Во всем виновата Ольга. Мария говорила, что ее жених, граф Капнист, приезжая, твердил: «Давайте повенчаемся и уедем отсюда, вы видите, что происходят беспорядки, добром это не кончится». Сестра не послушала графа, и пришлось ей отправиться в Тобольск.

Мы, девочки, почитали Господа и святых, наша жизнь была устроена по-православному. По желанию в воскресные дни и в субботы посещали службы в домовой церкви, присутствовало человек двадцать. Вел службу постоянный священник и дьякон, редко — Иоанн Кронштадтский — помню его — батюшка скончался, когда мне было семь лет. Во время богослужения пел хор, когда хора не было, приходилось петь нам, девочкам, — справлялись, знали службу, старшие сестры управляли хором.

Иногда по пятницам или средам, по предложению Ольги отправлялись поклониться блаженной Ксении, сестра очень почитала эту святую. Первыми ходили старшие девочки, за ними мы с Марией. Шли вместе с горничной, один человек следовал за нами поодаль, часть пути подъезжали.

Когда шли обратно, заходили к тете Ксении, передавали привет от блаженной, иногда оставались ночевать у нее.

По распоряжению, кажется, государя в домовой церкви постоянно читался псалтирь, помнили, что в доме, где слово Божие читается день и ночь, — милость и благодать. Конечно, опасались революционеров, но верили, что Бог милостив.

Были небольшие недоразумения, связанные с происками революционеров, но они оставались втайне. Все понимали, что государь и семья должны быть на виду.

Силу в вере давал крест, святые молитвы, еще — святые мощи. Часто приходили монашки и святые матушки, тогда дела оставлялись и беседовали о божественном тут же, где занимались. Они рассказывали о святых женах и блаженных девочках, об испытаниях, искушениях, которым они подвергались, говорили, чтобы запоминали и подражали.

Мы постились, в четыре годика уже можно обходиться без молочной пищи. Матушки проверяли, как постимся, помним ли Господа, благословившего любить друг друга, учили, чтобы не ссорились и обходились без лишних разговоров. Лучше говорить о божественном. Чаще других встречались с монашками домовой церкви: Аглаей, Дорофеей, Галиной, Александрой и главной над ними матушкой Херувимой. Из них в домовой присутствовали две, остальные приходили в праздники или подходящие дни. Мы старались, чтобы Господь не наказал нас, лучше не есть рыбу и курочку, чтобы не резать их. Нам говорили: «В вегетарианцы хотите?». Отвечали, что все же любим вкусненькое. Вегетарианцы хорошие, блаженные люди.

Мы, девочки, решили идти в разные монастыри, так лучше, интереснее, хотя знали, что будем скучать друг без друга. Я выбрала себе Святогорский монастырь. Ездила туда вместе с мамой к Святогорской иконе Божией Матери. Нас встретили митрополиты и монашки, угощали святыми квасками, потом читали акафист у иконы Божией Матери, молились о здравии и спасении нашей семьи.

Была еще в Белобережских пустыньках, там иконы Троеручицы, Корсуньской великой, Печерской. Особенно же мы почитали Казанскую, Иверскую, Донскую иконы.

В то время православие в России было истинное, нигде в других странах так не почитали святых, и Господь возлюбил Россию за благочестие.

Дела без веры мертвы, и вера без дел мертва.

Дела были: нищих кормили, странников принимали, бедным и сиротам помогали. Ездили в приюты, читали детям хорошие книжечки, раздавали платочки, цветные открытки, конфеты и маленькие иконочки. У старших были, конечно, более значительные дела, у мамы, так же, как и у нашей тети Елизаветы Федоровны. Я сейчас думаю, что тетя была, наверное, более сильная духовно, чем мама, — приняла монашество. Тетя умная женщина, разбиралась в политических делах, с ней советовались. И мы, дети, обращались к ней за советом. Однажды я просила тетю определить в приют девочку-сироту, с которой познакомилась в благотворительном обществе. Ее имя Фенечка, Феодосия. Это была симпатичная кроткая девочка, тетя определила ее в пансион. Когда Фенечке исполнилось семнадцать лет, наши знакомые взяли ее к себе, и вскоре она вышла замуж за хорошего человека, учителя греческого языка, стала семейной женщиной.

Добрыми делами занимались и по предложению мамы. Ходили продавать цветочки для солдатиков и больных. Цветы нам приносили по распоряжению мамы. Алешенька продавал особенные, искусственные цветочки. Продавали и рисуночки-вышивки, все по одному рублю. Я продавала на пятьдесят или сто рублей в день. Старшие сестры не участвовали в этом.

Мама очень религиозная, часто бывала в монастырях и брала нас, младших детей, а чаще меня одну. Никогда не оставалась там на ночь, хотя и советовали, возвращалась домой.

В Троице-Сергиевой Лавре были раз десять, очень почитали преподобных Сергия и Никона. По-особому государыня относилась к оптинским старцам. Великие были старцы! Еще — святому из немецких высокочтимых.

На первом месте — святой Серафим Саровский, которого она просила о даровании ей сына. Известно о письме этого святого государю, я слышала это от старших. Старец еще при жизни в начале девятнадцатого века написал письмо нашему отцу, велел передать, когда его будут канонизировать, царю. В письме старец предсказывал, что государю следует быть осторожнее, дальновиднее и чтобы берег здоровье.

Из наших современников мама обожала Иоанна Кронштадтского. Батюшка ходил в черном, темно-синем, коричневом одеянии. На Рождество он дарил нам гостинцы в холщовых мешочках: постные монастырские конфетки, елочные игрушки в виде святых ангелочков. Не помню случая, чтобы принес пустые мешочки. Один раз в месяц приезжал и беседовал с нами. Помню его добрые глаза — вот человек, которого мы любили, старались хотя бы прикоснуться к нему, чтобы благодать перешла на нас. Он был славный и приятный лицом. Алешенька почему-то его не любил, как мне кажется, не то чтобы избегал, но когда мы припадали к батюшке, делал гримаски и говорил, что мы глупые девчонки, липнем к батюшке, — осуждал или ревновал. К Иоанну Кронштадтскому — вот к кому я любила подходить под благословение.

На Рождество я раньше других ставила на свой столик елочку и украшала миниатюрными игрушками, по этой причине в семье меня называли «елочкой».

Я не носила ничего, кроме крестика. Когда придумали восьмиконечную звезду, надела ее. Были еще фарфоровые иконочки, сестры носили их, я — нет. У меня хранилась маленькая фарфоровая иконочка равноапостольной Нины, такая красивая, что не захочешь — возьмешь. Алексей носил свою фарфоровую иконочку в кармане, говорил, что она охраняет его от бед и напастей.

Часто во дворец приходили странники и нищие, приходили каждый день, их помещали внизу, кормили и давали деньги на дорогу. Некоторые оставались ночевать. Когда приходили особенно благочестивые, горничные сейчас же сообщали маме, и она говорила: «Пусть придет». Такой был порядок, обычай. Матушка Херувима, старшая над монашками, ей было семьдесят лет, она высокой жизни, говорила государыне, чтобы принимала Божиих людей и подавала нищим. Она учила государыню, и мама слушала ее.

Наше духовное просвещение состояло и в чтении Жития святых, Евангелия, Псалтири, божественных стихов. Известны слова святого Иоанна Златоуста, что никакая книга так не славит Бога, как Псалтирь. Если сегодня не смог почитать псалмы — почитай завтра вдвойне. У меня было стихотворное изложение псалмов, переложения, составленные Жуковским и другими благочестивыми поэтами. Закон Божий преподавал священник, читал по-русски и по-церковнославянски.

Молитва присутствовала в нашем доме постоянно, утром и вечером молились у себя в комнате. За столом не молились, но крестились. Если на обеде присутствовала матушка, она крестила стол, государю это нравилось. У нас часто бывали матушки, монахини.

В последние годы перед революцией получил распространение спиритизм, иногда во дворце устраивались спиритические сеансы: был человек, медиум, имелся круглый столик без гвоздей. Но в сеансах участвовали второстепенные лица, некоторые придворные, Вырубова например. Государь и мама этим не интересовались, но и не запрещали. Часто во время войны вызывали души погибших.

Мы, дети, гадали на Святках: зажигали бумагу — и к стене — что покажет. Гадали по зеркалу и на картах. Предсказания были на негодные времена. Приезжали духовные лица, митрополиты, епископы. Чаще других — Распутин, словно он епископ какой. Григорий говорил о победоносном завершении войны, что молится и что по его молитвам все будет благополучно. Он государыню очаровал, загипнотизировал. Этот противный Распутин, конечно, тоже говорил ей: «Веруйте, молитесь…» Распутин показывал себя блаженным, но это не так, его бы причислить к мошенникам. Говорили, он исцелял, но мне об этом неизвестно. Правда, он останавливал кровь, это я видела. Распутин внушал мне ужас, я избегала его, он представлялся мне извергом. Потому мама обижалась на меня. Сейчас говорят, что мы, девочки, писали ему письма. Я не писала, и думаю, такой глупости никто из нас не делал.

Моя мама, государыня Александра Федоровна, ведет свое происхождение от германского рода Гессен-Дармштадтских, и потому требовала к себе почтительного и благородного отношения. В юности мама жила у своей бабушки королевы Виктории, и ей нравились обычаи и язык англичан. Бабушка, милая, добрая для всех, не делала различия между богатыми и бедными, принимала всех — такая христианка. Маме было хорошо в Англии, ей давали свободу, у нее остались приятные воспоминания об Англии. В юности государыня училась в лучшем великосветском пансионе в Оксфорде, семь лет ей преподавали педагогику, этикет, рукоделие. Воспитанницы пансиона много занимались музыкой, танцами, устраивали игры. Несмотря на то, что мама провела там несколько лет, она ни с кем так и не подружилась. Приятельницы были, но подруги — ни одной. В Англии мама понравилась датчанину графу Доренкорту, который просил ее руки, но тогда маме уже нравился государь, и она отказала графу. Ее, конечно, смущало, что государь невысокого роста, но он был такой добрый, что не захочешь — полюбишь. Полюбила и Россию, хотя русский язык ей трудно давался.

В университете она не училась, я видела ее бумаги: она хотела учиться, но не пришлось. Когда мама стала императрицей, то в Россию из Англии приезжали ее знакомые, знатные дамы в замечательных нарядах, но они не понравились мне.

Милая, дорогая, нежная государыня была очень верующей. В юности она исповедовала лютеранство: и среди лютеран встречаются глубоко верующие христиане, преданные, ревностные, любящие святыню. Всю жизнь маму сопровождали голоса и видения, это было до замужества и позже, когда мы уже подросли. Из последних мне запомнилось, что какой-то святой сказал: Господь посылает ей и всем нам испытания, чтобы она готовилась. Прежде, до рождения Алешеньки, ей было чудесное видение царицы Александры, пострадавшей за Господа в одно время с Георгием Победоносцем. Мученица сказала, что молитвы государыни услышаны, у нее родится сын. Мама верила и не верила, когда родился Алешенька, очень благодарила Бога. Еще одно видение было после смерти Распутина. Григорий явился ей и сказал, чтобы заботилась о своем здоровье, впереди большие испытания.

Государыня была серо-голубоглазая с русыми волосами — настоящая красавица. У нее были приметы: родинки на левой стороне шеи и левой щеке. Государыня высокого роста, выше нас, девочек, кроме, может быть, Татьяны. Но сестра носила туфли на высоком каблуке, государыня же — на низком, чтобы не быть выше отца. И размер ноги у нее большой — сороковой, это ее шокировало. Руки ее большие, красивые, руки пианистки.

У мамы была одна особенность: она заметно краснела и бледнела. Иногда с ней случались обмороки. Здоровье у нее было не очень хорошее. Ее беспокоили сердце и ноги, мигрень, она понемножку, но часто болела, лежала мало, не любила лежать.

Мама ездила лечиться на Кавказ и за границу и брала с собой старших девочек. Она бывала в Англии, Швейцарии, Дании, Норвегии, Бельгии, Италии. На Кавказе и Италии ей не нравилось. Иногда она ездила в Прибалтику, в Вильнюс. Ей пришелся по душе этот уютный городок, где ее хорошо принимали бароны, дальние родственники, важные из себя господа. И в Петербурге были бароны, но они не имели большого влияния на государственные дела.

Мама часто поступала по первому чувству, была раздражительной, и в этом ее отличие от отца, всегда спокойного и ровного в отношениях с людьми, но всегда мама была справедливой и добросердечной. Она говорила по-русски с ошибками и акцентом. Рассказывала, с каким трудом ей дался русский язык. Прислуга потихоньку посмеивалась, когда мама коверкала слова.

Целый день государыня была на ногах: вставала в восемь утра и ложилась в одиннадцать вечера. Днем не отдыхала, весь дом был на ней, а прислуги было немного. Если кто-то из прислуги поступал не должным образом, мама давала наставления. Хороший педагог, она не наказывала строго. По-моему, не было человека, который бы ненавидел ее — милостивую, снисходительную ко всем.

Помощница государыни кастелянша Ирина Григорьевна заведовала бельем. Очень аккуратная, она никогда не забывала, кому что надо. Были еще две экономки, третью не разрешалось иметь. Государь говорил, что чем меньше людей, тем больше порядка. Одну экономку звали Берта Генриховна, другую — Елизавета Николаевна. Девушек брали только из деревни. Уходя, они приводили других вместо себя. Памятна одна история с заменой девушки. Дуняша, горничная Ольги и Татьяны, собираясь замуж, привела Оленьку, писаную красавицу. У этой девушки было совершенное греческое лицо, никогда я не встречала такой красавицы. Государыня посмотрела на Оленьку один раз, другой и отказала. Когда Дуняша привела другую девушку, лицо которой было немножко испорчено оспой, ее приняли. Свой отказ принять Оленьку государыня объясняла тем, что ее дочери не такие красавицы… Оленька оказалась у какого-то графа.

Редко, но мама относилась к кое-кому с предубеждением. Такое было в отношении Марии Вишняковой, няни Алешеньки. Эта красивая полуобразованная двадцатисемилетняя барышня находилась у нас три или четыре года и очень понравилась Распутину. Оставшись наедине с ней, он делал что хотел, и девушка в слезах пожаловалась государыне. Но ее обращение к маме случилось не в тот же день, мама не поверила, ни за что не поверила и рассчитала ее. Мария говорила, что Распутин — это антихрист, чтобы ему не верили. Когда Мария уходила, Алешенька очень плакал, не хотел расставаться со своей няней.

Ни одна из нас не была похожа на маму, мы простецкие и не такие красивые. Пожалуй, лишь Мария больше походила на нее. Конечно, государь был без ума от мамы, ни на какую другую женщину он и не взглянул.

Зная о грядущих испытаниях, государыня готовилась к ним. Дорогие для нее драгоценные вещи откладывала отдельно, чтобы можно было скоро найти. Что-то, по-моему, высылала за границу. В нашей семье на вещах ставился особый знак, это как бы пароль. В затруднительных случаях по этому знаку помогут и пропустят. Еще был знак благоденствия России, мы, девочки, сами придумали его. О благоденствии дорогой и любимой России говорил князь Оболенский. Движение благоденствия началось с празднования 300-летия Дома Романовых. Еще один знак — свастика, это мистический и политический знак, им увлекались старшие, но он не противопоставлялся кресту Господа. Государыня была в числе приверженцев свастики, мы, девочки, не интересовались этим.

Государыня любила заниматься политикой, но это у нее не очень-то получалось. Она желала быть осведомленной обо всем, что происходит, и прилагала к этому усилия, но получалось это у нее не всегда аккуратно. Ее недруги говорили, что она поддерживает своих немцев. Государыня была скрытная, иногда она писала шифрованные письма, делала это наедине и нас этому не учила. Нельзя сказать, что она была исключительно умная, как, например, Софья Ковалевская или Мария Кюри, женщины, совершившие великие открытия, но умная и способная женщина, умнее придворных и своих подруг.

На политические дела у государыни уходила третья часть времени. Что-то ее беспокоило, потому и занималась политикой, не зная, для чего ей это было нужно. Государыня не любила ездить и часто принимала у себя. Доверенных людей у нее было немного. Баронам в важных делах не очень-то доверяла, считая их хлюстами. Принимала их, конечно, вежливо, приветливо, но до больших дел не допускала. Иностранцев в делах не терпела. Евреи никогда не приходили к ней, она их не допускала. Распутин был связан с евреями, об этом маме говорили Милица и другие. Государыня как будто соглашалась с тем, что Григория следует отдалить, но мер к тому не принима. Секретарь Александры Федоровны — Митрофан Шелехов, симпатичный образованный господин лет сорока, находился на третьем этаже. Иногда государыня приглашала его на чай или кофе.

Некоторыми ее делами распоряжался также камердинер Волков, она доверяла ему. Камердинер Волков дружил с камердинером государя Чемодуровым, оба они хорошие христиане, любили ходить в церковь, молиться Богу, встречаться с набожными людьми. У Чемодурова не было своей семьи, жена и дети умерли. Ростом он чуть выше государя, уже пожилой человек. Человек положительный, серьезный и добрый. Иногда он выполнял мои просьбы. Однажды передал записку Сене Ивлеву, моему женишку, это было уже после революции, когда Сеня стал юнкером. Сеня обещал приехать в одно из воскресений, но не появился, и я просила Чемодурова разыскать Сенечку, узнать, что случилось. Камердинер нашел его и привез письмо, сказав, чтобы не волновалась. Сеня не смог приехать.

Очень хозяйственный Чемодуров заведовал гардеробом у государя. Он любил отца и был предан ему. Комната Чемодурова находилась недалеко от кабинета государя, и он все время прислушивался, сам никого не побеспокоит. Государь и камердинер очень дружили. Из важных дел государь поручал своему камердинеру отвезти почту или встретиться с кем-либо, если сам не мог встретиться. Чемодурову можно было довериться, он сделает все как надо.

Государыня хорошо относилась к солдатикам, во дворце их было немного: семь и полицейские во дворце и в саду, мама угощала их и что-нибудь дарила. Государь не любил, когда его охраняли, он был бесстрашный, мог среди ночи пойти, куда хотел, и никого с собой не взять, любил быть один. Ходил ночью в сад и молился под деревом.

В отличие от него мама одна никуда не ходила, брала с собой одну из девушек: Дашу, Лушу, Домнушку, Анну. Это были все хорошие, преданные девушки.

Мама любила переписываться со своими знакомыми, письма ее нежные, добрые. Иногда писала своим шифром, этому она научилась у своего милого брата в Германии, дяди Вилли, которого потом терпеть не могла. Такие письма она писала в Англию. Когда наступили тяжелые времена, ей советовали уехать в Англию, но мама отказалась, говорила, что страны лучше России для нее нет. Государыня немного знала письмо с мистическими знаками, вроде иероглифов, но писала ли им постоянно, не знаю.

Государыня всегда сочувствовала добрым начинаниям, никогда сразу не отказывала, говорила, что надо посмотреть, разобраться. Умная и рассудительная, она учила Алешеньку, чтобы вдруг ничего не делал, сначала подумал, потом поговорил с дельными хорошими людьми, разобрался, а главное — слушал старших. Мальчик так и поступал, ничего не начинал без совета с папочкой и дядей Михаилом Александровичем, спрашивал последнего:

— Как вы скажете?

Встречи с государыней устраивали фрейлины и близкие дамы в Аничковом дворце — так удобнее. Приходили дворянки, мещанки и крестьянки с делами, и государыня помогала им. Приходилось Марии Федоровне мириться с тем, что государыня принимает в Аничковом — так желали посетители.

Первый помощник мамы в государственных делах — Распутин. Она говорила, что Григорий помогает в больших делах и по его святым молитвам война закончится благополучно. Мама постоянно советовалась с ним. Григорий пользовался привилегиями, и к его услугам всегда были карета и автомобиль. Государыня многое прощала ему. Распуган был нехороший человек и очень повредил нашей семье.

Другой ее советник — Анна Вырубова, большая выдумщица, любительница показать себя. Кроме них, государыня доверяла коменданту Воейкову. Штюрмеру — меньше, он ненавидел Распутина. Но Штюрмер умел успокаивать государыню, если случалось что-то неприятное. Не особенно она доверялась князю Львову, когда он еще был за государя, и ближайшим помощникам государя — Татищеву и Долгорукому.

Когда не стало Распутина, доверенным человеком государыня избрала князя Дмитрия Николаевича Шеина. Он был лет пятидесяти, благообразной внешности, очень набожный, без молитвы и креста ничего не делал. Был вдовый и имел двух дочерей. Такой добрый, что ничего не боялся. По-моему, он остался в России при большевиках, не хотел за границу, не любил иностранное, говорил:

— То ли дело своя святая Родина — Русь!

Его дочери вышли замуж за большевиков, потому князя не арестовали.

Все же по-особенному государыня относилась к немцам. У нее был постоянный акушер, врач, работавшая в лечебнице в Петербурге, а затем в госпитале, пользовавшаяся уважением и доверием мамы. Мне рассказывали о характерном для нее поступке, когда она подарила раненым германским офицерам золотые иконки, а нашим — простые. С началом войны государыня оказалась в затруднительном положении, ведь в Германии жили ее родственники. В связи с этим у нее было немало тяжелых моментов.

У мамы было немного подруг, первая — Анна Александровна Вырубова. Они часто виделись, занимаясь ли делами, отдыхая ли. Иногда Анна оставалась ночевать во дворце, но такое случалось редко. Государь не любил, чтобы Вырубова оставалась в Царском Селе. Неподалеку от дворца у Ани был небольшой дом, она жила вместе с сестрой и племянницей. Государыня любила бывать у них, ходила к ним и я с Марией и горничной. Как и везде, в их доме показывали искусные вышивки, кружева, и государыня в свою очередь показывала маленькие вещички, вышитые крестом. Я видела у Анны хорошие картины, ковры. Там я играла на пианино и пела вместе с детьми ее приятельниц и родственниц.

Мне представляется, что Вырубова легкомысленная и лукавая женщина, всегда она что-нибудь придумывала и советовала государыне и имела на нее влияние. История с графом Орловым — ее рук дело. Граф — красавец, высокий, умница — влюбился в государыню и не оставлял ее в покое. Мама считала его своим другом. Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Всем было известно, что государыня любила своего мужа и ни на кого не обращала внимания.

Когда мама приезжала к Анне, туда стал являться и граф. Однажды государыня прогнала его и запретила приходить. История закончилась тем, что отец застал их вдвоем. Увидев государя, граф был в смущении и выстрелил в себя. Об этом эпизоде рассказывала прислуга:

— Граф за вашу маму застрелился.

Не знаю, ходила ли мама на его могилу, но по ее милосердному характеру допускаю это. Для Анны эта история закончилась тем, что мама два-три месяца не встречалась с ней, но мало-помалу отношения возобновились. Вырубову никто не любил, но приглашали из приличия, она была ближайшей подругой мамы. Анна дружила с Гендриковой и нашей тетей Елизаветой Федоровной, угождала тете, но Елизавета Федоровна ее не любила. Дружила Анна еще с княжной Оболенской и нашей Ольгой. У меня не было дружбы с Вырубовой, мне не нравилось, что она морочит голову маме, но конфликтов не было. Держаться старалась от нее подальше, Анна не имела ко мне какого-то интереса. Нельзя сказать, что и моя сестра Ольга была близка к Вырубовой, навязывавшей ей свою дружбу. Не доверялась ей, и секреты не рассказывала. Серьезных дел у них не было.

Анна имела широкий круг знакомств, была вхожа в аристократические салоны, к Распутину и марксистам. Сладкая на язык, она всем угождала, и ей невозможно было отказать. В этом отношении она была самой умелой из дам. Если ее не приглашали или не пускали, она немного обижалась, отходила, но потом добивалась своего — была очень настойчива. Иногда Вырубова проговаривалась о том, что слышала в нашем доме. Мы узнавали об этом, но не считали, что это злонамеренно.

И опять возвращаюсь к Распутину. Мама верила, что он молитвенник и блаженный человек, поэтому наследнику ничего не угрожает и наша семья в безопасности. Действительно, Распутин не раз спасал Алешеньку от кровотечений, когда врачи ничего не могли поделать.

Бывало, лежит мальчик в постели, охает, приедет Распутин, перекрестится, брата перекрестит, начнет что-то шептать, и кровь останавливается, боль проходит. Алешенька веселеет и смеется. Сама видела это. Распутин одевался просто, по-мужицки, но опрятно. Приходил он один раз в неделю часа на два. Помню, как состоялось наше знакомство: мы подбежали к нему, он благословил, что-то сказал и сразу же не понравился мне. После я убегала и пряталась от него. Он благословлял крестным знамением:

— Господь с вами, дай Бог вам здоровья.

Я ни слова не говорила с ним, не могла его терпеть. Мама ругала меня:

— Непослушная, несносная девочка, все люди уважают его как святого.

Распутин обижался:

— Бог с нею, бедненькая, она чем-то удручена, кто-то ее наказал, потому она всегда недовольная и скучная. Девочка эта чем-нибудь больная, матушка.

Остальные в отношении Григория вели себя иначе. Наверное, он зачаровывал их. Они преклонялись перед ним. Распутин заходил в наши комнаты, все рассматривал, спрашивал:

— Что читаете, как молитесь Богу?

Словно он был священник, рассуждал:

— Эта картина такая небожественная…

Напрасно государыня позволяла ему такое. Он все допытывался, кто наши кавалеры. Мы и не скрывали. Татьяна сказала, что ее жених — князь Путятин.

— Очень хорошо, Бог благословит вас, — произнес Распутин. Я сказала, что у меня жених — Сенечка Ивлев. Распутин заметил:

— Куда тебе против старших сестер. Конечно, лучше выходить замуж пока молодая…

Я редко разговаривала с ним, терпеть его не могла. У него была отвратительная физиономия, удивляюсь, что он кому-то нравился. Я обратила внимание, что Распутин избегает встреч с государем. Я видела в Григории изверга, нечистую силу, ведь он сводил с ума кого хотел, каких только дам не водил в баньку. Прислуга рассказывала о посещении его Холодцовой, вдовой двадцати четырех лет. Красивая, из простых, она умела вести себя в обществе и обладала даром слова, вышла замуж за хорошего человека. После смерти мужа Мария Сергеевна, слышавшая о Распутине и худое, и лестное, больше из любопытства отправилась к нему. Увидев ее в трауре, Распутин стал успокаивать, говорить, что она молодая, жизнь еще впереди. Бросил прислуге:

— Плесни барыньке чайку…

Подали чай, постные бублички, просфорочки. Разговор зашел о мирском. Распутин сказал, что ей следует успокоиться, приободриться, и тогда, а может быть, и сейчас, если пожелает, пойти с ним в баньку. Распутин сейчас же получил пощечину. Мария Сергеевна расплакалась от обиды.

— Вот еще, посмотрите, пришла и расселась, как пава виницейская. Не хочешь — не надо! — сказал Распутин.

Немного еще поговорили, затем стал ее выпроваживать.

— Иди с Богом, — перекрестил ее. — Будь покойна, молись и не унывай.

Мария Сергеевна еще не ушла, как явилась новая посетительница, княгиня в платье бордо и лиловой шляпе. И с княгиней он на «ты»:

— Садись, как живешь? Плесните барыньке чайку…

И стал рассказывать о жизни святых, Марии Египетской, великой блуднице, прожившей в пустыне сорок семь лет.

Ни мама, ни государь не верили в такие истории, потому что сами были благородные и низкие стороны жизни им были чуЖды. Все говорили государыне, что Распутин негодяй и мошенник, — она не верила. Княгиня Милица, познакомившая их, потом говорила, что Распутин не достоин внимания государыни, что ему не следует верить. Мама отвечала, что он наш друг, молитвенник и спаситель Алешеньки. На этом разговор о Григории заканчивался.

Когда выдавалось свободное время, государыня садилась за рояль. Она хорошо играла, но все же не лучше Ольги. Старшая сестра играла виртуозно. Мама исполняла для гостей редкие музыкальные произведения, ей больше нравилась легкая музыка: вальсы Штрауса, сонаты Бетховена, Моцарта, Листа, часто она исполняла Чайковского.

Ее гардероб был небольшой, не больше 20 платьев, она не шиковала, в то же время не ходила подолгу в одном платье. Некоторые богатые женщины одевались лучше ее. Я была знакома с женой одного графа, которая всякий раз выходила в общество в новом платье. Дама уставала от примерок. У нас все было иначе. Государыня одевалась скромно и аккуратно, по-немецки. Не знаю, была ли у нее своя закройщица, но из Парижа закройщицу не выписывали. Обувь покупала или заказывала, сапожник умел угодить ей, сделать скромно и красиво.

Ни государь, ни государыня не любили шика, но перед людьми иногда надо было показаться в царском великолепии. Ее повседневные украшения были сравнительно скромными: семь жемчужных нитей, фермуар на шее и на груди, семь пар серег с бриллиантами, изумрудами, жемчугом, несколько часов в виде медальона и наручных часов швейцарской фирмы, золотые браслеты. Государыня любила золото, но не до страсти, была неравнодушна и к драгоценным камням, у нее хранились золотистые и другого цвета бриллианты. Некоторые украшения находились у мамы, остальные — в сейфе. Она любила земляничное, вишневое и тутовое варенье, больше последнее. Угощая, говорила:

— Я приветствую вас своим вареньем!

Всем ягодам она предпочитала туту, черную крупную хар-туту — это любимое. Из вин ей больше нравилось белое крымское, золотистое из Массандры.

Государыня не очень-то любила празднества. Но вспоминаю, приезжали друзья и приносили цветы, редкие цветы. Во-первых, это были близкие друзья — Вырубова, Гендрикова, князь Оболенский, граф Капнист, князь Путятин. Приезжали родственники, чаще дамы: Агнесса, жена брата государыни, и ее дочь Ирма, Елизавета Федоровна. Последняя предпочитала скромное застолье без вин и чтобы не хохотали.

Именины государыни всегда проводились в Зимнем дворце. В церкви Зимнего и еще в двух храмах одновременно служили акафист мученице Александре. Обед состоял из восьми блюд, больше государыня не позволяла. После обеда были танцы. Подарки, которые она принимала, — замечательные вышивки, рисунки, редкие цветы, особенные торты. Мужчин приглашали особенных, исключительных, нежных и благородных. Приезжал Распутин, поздравлял государыню в отдельной комнате. На именинах присутствовали старшие дети, которые умели себя вести. На поздравления детей государыня отвечала:

— Дорогие, сегодня я целую вас нежно.

У государыни всегда были хорошие вечера, говорили прекрасные речи, читали стихи великих поэтов: Байрона, Шекспира, Гейне, исполняли музыкальные произведения немецких и английских авторов.

Мама обожала цветы. Больше ей нравились розы, гвоздики, туберозы, лилии, жасмин, розаны, азалии. Дома было многоцветие, каждый день присылали редкие цветы.

Революция, давно предсказанная и ожидаемая, вихрем ворвалась в нашу жизнь. Когда государь отрекся от престола, для мамы это было ударом. Она горевала, плакала и не могла успокоиться. Упрекала отца за то, что не посоветовался с ней и оставил страну без хозяина. Государыня никогда не уступила бы в вопросе об отречении.

Мама поддерживала отца в том, что остались всей семьей в России. Она стала вести более аскетический образ жизни, подражая своей сестре Елизавете Федоровне, постилась, не ела мяса и похудела.

В ссылке она оставалась все той же государыней: величественной, доброй, заботливой. Она внушала всем нам уверенность, что стоим за правое дело, что с нами Господь и святые. В ссылке она ослабла, голубушка, трудности сказались на ее здоровье, но духом она был крепкая. Ничто не могло заставить ее отступить от истины.

Все матери в семье любят одного своего ребенка больше других. Так Мария Федоровна, бабушка, любила Михаила Александровича, дядю. Отношения дяди с государем были самые сердечные. Отношения с государыней — менее сердечные из-за Распутина, которого дядя терпеть не мог. Михаил Александрович, как и другие великие князья, был против участия мамы в государственных делах. По этой причине, а также из-за острого языка дяди мама обижалась на него. Когда из Германии привезли в Царское Село волков-собак, Михаил Александрович сострил: «Мало того, что у вас нет друзей, так вы волков привезли». Что перекликается с поговоркой «Волк тебе товарищ». Мама, конечно, обиделась.

Ни по уму, ни по другим деловым качествам дядя не выделялся из числа других великих князей — все были дельные, трудолюбивые и старались работать для России. Навещая нас, дядя дарил маленькие подарочки: японские фигурки из кости или бумажных ангелочков. Когда мне понравилось его Евангелие, я получила эту книгу на именины. Михаил Александрович подписал его, но не своей фамилией, как он это обыкновенно делал.

В характере Михаила Александровича было пошутить, рассказать интересный анекдот, развеселить. Он знал вкусы каждой из нас и однажды привез из Парижа каждой любимые цветы. Мне подарил розочку, гвоздику и лилию. От Парижа и Эйфелевой башни дядя был в восторге, но распущенная парижская публика ему не понравилась.

Он увлекался спортом, был замечательным пловцом, гребцом и яхтсменом. Когда-то мечтал стать моряком, но мечта его не исполнилась. Он ловко управлял парусной и моторной лодкой, и бабушка иногда приглашала нас прокатиться. Увлекался альпинизмом, восходил на Эльбрус и Казбек, был замечательным автомобилистом и рыболовом.

Почему-то он не занимался государственными делами, как другие дяди, не знаю, чем это вызвано. Михаил Александрович был скрытный человек. Мы даже не знали, что он тайно венчался за границей. Ни словечком не обмолвился об этом. Он жил в Аничковом дворце, у него был еще дворец в Боржоми.

Расскажу, как он нашел горничную в Боржоми. Привели к нему девушку восемнадцати лет, красавицу, именем Аполлинария. Дядя стал отказываться: я обхожусь без женской прислуги. Девушка расплакалась, и дядя взял ее. Это была замечательная горничная: быстрая, умелая, ей удавалось угодить дяде и Марии Федоровне.

Однажды Михаил Александрович пригласил нас в Боржоми. Ольга не поехала, отказалась, как всегда. Мы, три девочки, ехали на автомобиле с дядей и его товарищем, ночевали в гостинице. На ужин дядя заказал нам, что пожелаем, себе — мясные блюда. Приехали в Боржоми и сразу же пошли на источник. Боржомская вода хорошая, но газированная вкуснее. Подружились с Аполлинарией и помогали ей готовить. Купались, рисовали, рукодельничали, по вечерам дядя развлекал нас, рассказывал что-нибудь веселенькое. Он был умелый человек, за какое дело ни брался, все у него получалось. Погостили недельку, он отвез нас обратно. Кажется, из Крыма ездили к нему.

Однажды Михаил Александрович пригласил нас в Польшу, поклониться славной Чудотворной иконе Божией Матери «Матка Бозка Ченстоховска». Мне понравилось предложение дяди, и я стала уговаривать старших сестер, Мария тоже. Отправились в Польшу на яхте «Штандарт». Поехали: князь Оболенский, где Ольга, там и он, кавалер Татьяны — князь Путятин, граф Капнист, Феликс и Ирина Юсуповы, мой кавалер — Григорий Вайнштейн. Григорий был из немецкой семьи банкиров. Он часто ездил в Польшу вместе с отцом и должен был показать нам достопримечательности.

В Польше находились три дня. Посетили замечательную церковь с Ченстоховской иконой. Положили трижды по три земных поклона, поцеловали ножки Божией Матери, я — земельку под ножками, помолились и обошли всю церковь. Были и другие поездки, в Финляндию и за границу, но они не столь памятны.

Когда случилась революция и государь отрекся от престола, Михаил Александрович также отказался от престола, заявил, что народ должен высказаться. Мария Федоровна, мечтавшая видеть дядю императором, поддержала его в том, что следует узнать волю народа. Известно, чем это закончилось.

Наша бабушка, Мария Федоровна, всему предпочитала отдых и общество. У нее была еще квартира в Петербурге, где ее никто не беспокоил, такая она фантазерка. Бабушка любила поговорить о светских делах, веселых компаниях, театрах, иногда — о религии. В церковь ходила, конечно, иначе нельзя было. Она прекрасно выглядела, потому что жила спокойно и относилась равнодушно ко всему, что ее не касалось. Ее заботило, если она плохо выглядела, раздражало, если опаздывал экипаж. Она жила в свое удовольствие и часто повторяла, что мужа нет, ухаживать не за кем, а остальные пусть живут как хотят.

Мария Федоровна не была дружна с нашей мамой. Мы, девочки, не любили ее, а Алешенька не терпел, но если отец велел, всегда целовал ей ручку. Государю приходилось ладить с бабушкой и мамой одновременно. Государыне это не нравилось. Довольно часто мы бывали в гостях у бабушки, она угощала нас тортами, шоколадом, какао.

Отец бабушки, Анпапа, совсем другой человек. Приезжая в Россию, он останавливался у бабушки и называл ее Дагмарой. Он дарил нам лучшие подарки из всех, какие мы получали: больших заводных кукол, искусно сделанные большие пасхальные яйца, внутри которых были церковки, их можно было рассмотреть в окошечки, и крестики. По три часа он рассказывал о Дании, какой там боголюбивый и трудолюбивый народ, как чтут праздники и соблюдают посты.

Анпапа очень хорошо относился к государыне, добросердечный старичок, кланялся ей низко, целовал ручки — он был славный.

Сестра государя, Ольга Александровна, утонченная, милая и симпатичная особа, интересовалась литературой, музыкой и живописью, даже хотела стать художницей. Писала акварелью картинки, копии и дарила гостям. Она много читала, предпочитая русских авторов. Занималась рукоделием и интересовалась медициной. Навещая нас, детей, когда болели, приносила лекарство и немножечко лечила. Из гостей она никому не отдавала предпочтения, всех принимала приветливо — такая душа. Когда мы приходили к ней, имела обыкновение отыскивать редкую молитву, и мы вместе читали. Хорошая христианка, тетя особенно интересовалась старцами, отдавала предпочтение оптинским и саровским. Конечно, ей было далеко до другой нашей тети, Елизаветы Федоровны, подвижницы, сияющего изумруда.

Ко всем девочкам тетя относилась одинаково, играла с нами в жмурки, прятки и выигравшей дарила детские серьги или бусы. Иногда тетя ездила с нами в Крым. Но это случалось редко, предпочитала отдыхать в каком-нибудь маленьком курортном месте недалеко от Петербурга. С государыней у нее сложились хорошие отношения, и каждую неделю она бывала в Царском Селе.

Тетя очень похожа на государя, у нее такой же носик «уточкой» и она одного роста с ним. У отца размер обуви 41, у тети тоже маленький — 36. У нее была привычка наклонять голову при разговоре или когда читала. Скромная, без страсти к нарядам, Ольга Александровна одевалась просто и в этом тоже походила на государя.

Ольга Александровна очень дружила со своей сестрой — Ксенией Александровной. Характерами они похожие и одинаковые по способностям и красотой не различались, но Ксения Александровна уже немного другая. Она не отказывала себе в роскошных туалетах и украшениях и часто бывала в Париже. Ее увлечение — редкие языки, изучала индийский и другие восточные языки, намереваясь поехать в Индию.

Тети не очень дружили с бабушкой, были недовольны князем Ширвашидзе, к которому Мария Федоровна была привязана.

В отличие от своей сестры Ксения Александровна была болезненная, ее беспокоили головные боли и спина, жаловалась на почки. Она старалась не простудиться и держала ноги в тепле. С государыней она была в хороших отношениях, чтобы отец был доволен: тети обожали своего брата за добродетель и удивительную доброту ко всем.

Ксения Александровна очень дружила с дочерью Ирочкой, и часто они вместе отправлялись в Париж за нарядами и украшениями. Муж тети Ксении, великий князь Александр Михайлович, был развитой, начитанный и увлекался историей и политикой. Он влиял на тетю, и она стала интересоваться общественными делами. Они жили в трехэтажном особняке недалеко от Невского проспекта. Несмотря на богатство — имения у Александра Михайловича были в Смоленской губернии — жили скромно. Александр Михайлович был передовым, мечтал о времени, когда в России будет меньше бедных, станут жить лучше. Он вел летопись Большой войны, и все знали об этом.

Особо следует сказать о моем дедушке — императоре Александре III и дяде Георгии Александровиче, которых я не застала в живых.

Дедушка очень замечательный человек, он был очень сильный и поднимал тяжести, передвигал камни, которые другим были не под силу. Он любил военное дело и устраивал особые учения, высаживал солдат на острова и проводил маневры. Дедушка опасался покушения революционеров, помнил, что случилось с его отцом, освободившим крестьян и убитым за это.

Дядя, Георгий Александрович, очень набожный человек. Рассказывали, что он, блаженненький, добренький, тихонький, любил посещать храмы и собирался поступить в монастырь. Он рассказывал о подвигах святых, и можно было его заслушаться. Дядя очень почитал Георгия Победоносца, всюду у него были карточки этого святого, которого он просил об укреплении здоровья: у дяди были больные легкие. Однажды Георгий Победоносец явился ему по неотступным молитвам и сказал, что о здоровье следует просить Бориса и Глеба, русских святых. Об этом случае рассказывали люди, которые ухаживали за дядей.

Он заболел гриппом, перешедшим в воспаление легких, и скончался. Просил Господа еще три года жизни, но не дано было. Перед кончиной сказал: «На все воля твоя, Господи!». Собирался перейти в места, «где око не виде», в райские обители.

Влиятельное лицо среди Романовых — великий князь Николай Николаевич. Лет шестидесяти, высокий, представительный, он был хороший, сердечный человек. Приходя к нам, он дарил крестики и иконочки, был очень верующий. Его жена, Аграфена Никитична, дородная дама и лет на десять моложе князя. Дети, Николай и Никодим, — военные, дочери были замужем за иностранцами, кажется, немцем и шведом.

Князь имел дворец в Петербурге и в Царском Селе, неподалеку от Александровского. Это — хозяйственный, дельный, серьезный человек. Он — настоящий воевода, любил солдат и мог управлять войсками. Увлечение князя — лошади, верховая езда. Кажется, он имел конный завод под Лугой, и мы ездили туда смотреть на лошадей. У Николая Николаевича был наибольший авторитет среди великих князей. С подчиненными он был милостив, строго не наказывал. Среди Романовых он старался поддерживать мир и согласие, и в этом был единодушен с государем. Его отношения с отцом постепенно стали натянутыми. Государь считал, что Николай Николаевич делал не совсем так, как хотелось бы. Государыня не любила князя за Распутина.

Будучи главнокомандующим русской армией, Николай Николаевич каждые два-три дня приходил к государю с докладами.

Кабинет государя на втором этаже. Это была довольно просторная квадратная комната, где стояло два стола, шкафы, диван, кресла и стулья. На стенах висели карты и картины из сельской жизни — «Поле», «Жница», «Женщина, сеющая семена».

Когда приезжал Николай Николаевич, я по договоренности с государыней шла в кабинет отца и пряталась за портьеру в том месте, где стоял диван со спинкой, и могла слушать разговор сидя, оставаясь незамеченной.

Первым в кабинет входил государь, за ним великий князь. Они сидели, вставали, ходили по комнате, спорили. Больше говорил государь. Николай Николаевич часто повышал голос, даже кричал, когда не сходились во мнениях. Он повторял, что государь мирволит всем, и Россия гниет, говорил, что надо проявлять железную волю. Говорили, спорили и расходились, недовольные друг другом. Темой разговоров всегда были военные дела и политика.

Нельзя сказать, что в своих решениях великий князь всегда ошибался, так же, как и то, что государь всегда был прав. Николай Николаевич настаивал на своем решении, ссылался на свой опыт, говорил, что государь должен послушать его как старшего. Я думаю, что Николай Николаевич справлялся с делом, которое поручил ему государь, но когда отец стал главнокомандующим вместо великого князя, все пошло лучше.

Мама была против великого князя и говорила, что он старый, выжил из ума, чтобы государь не слушал его.

По два и по три часа продолжались разговоры, и я все запоминала. Если беседовали на третьем этаже, я пробиралась и туда. Думаю, что государь и мама могли договориться, чтобы я передала разговор маме, чтобы государю не делать это самому. Мама была довольна, что находится в курсе дел. Иногда после разговора государь и мама встречались в смежной с кабинетом отца комнате, садились за столик друг против друга и беседовали.

Государь не опасался подслушивания в кабинете, потому что комната для гостей всегда была пустая, больше подслушать неоткуда: другая дверь из кабинета вела в парадный вход к, подъезду со львами, во дворик с замечательными цветочными клумбами.

Великого князя всюду сопровождал адъютант, его крестник, Максим. Он из крестьян. Но, глядя на этого двадцатичетырехлетнего блестящего офицера, не подумаешь, что он не дворянин. Он был хорошего роста, черненький и нравился всем женщинам. Он бывал и на фронте, ходил в разведку и прекрасно справился с заданием, его хотели наградить орденом.

Великие князья имели влияние на государственные дела через совещания. Один раз в месяц они собирались в Зимнем дворце без жен или в присутствии нескольких и говорили о семейных, внутрироссийских и международных делах. Во главе собрания всегда были Николай Николаевич или Михаил Александрович. Михаил Александрович любил выступать на таких совещаниях. Великие князья принимали решения и сообщали о них государю. Если отцу нравились предложения, он принимал их, если нет — отказывал, объясняя это тем, что хотя они и великие умы, считает решение нецелесообразным.

Великие князья любили и обожали государя, его и нельзя было не любить. Государыню недолюбливали, считали, что имеет пристрастие к своим, немцам, но из вежливости воздавали почет, уважение и до некоторой степени преклонялись перед ней.

Некоторые великие князья вели довольно скромный образ жизни. Великий князь Сергей Павлович жил неподалеку от Зимнего дворца. Его жена, Ниночка, хорошенькая, нежненькая, походила на иностранку. На ней всегда были кофточки, халаты из вилянсьена, кружев, которые были ей к лицу. У них двое детей: Мишенька и Любочка. Мишенька дружил с Алешенькой. Сергей Павлович — военный, лет тридцати пяти. Потому в их доме висели военные украшения. Они обожали Малый театр и в доме были картины сцен из пьес Островского «Бедность не порок», «Не в свои сани не садись», «Волки и овцы».

Другой великий князь — Сергей Александрович — молодец. Я смотрела на него, когда он был при орденах, и думала: вот герой, стройный, статный, красивый. Ему было лет сорок пять, он жил в хорошо обставленной квартире со старинной мебелью и картинами великих мастеров. Великий князь сватался к Ольге, моей сестре, но получил отказ — мама была против.

Великий князь Дмитрий Павлович — не красавец, но симпатичный и скромный. Он переписывался с моей старшей сестрой, интересовавшейся умными молодыми людьми. Дружбы между ними не было, просто Дмитрий был внимателен к ней и все, что сестра ни просила, делал с удовольствием. Он сирота, его родители умерли от холеры, осталась только бабушка, и Ольга жалела его. Когда он приходил, сестра оставляла все дела и беседовала с ним, угощала шоколадом и шампанским.

Дмитрий участвовал в покушении на Распутина, он патриот, за убийство его и отправили на Кавказ.

Великий князь Константин Константинович — особенный среди великих князей. Он драматург, и моя сестра Ольга очень уважала его. Скромный, застенчивый и молчаливый — надо было постараться, чтобы разговорить его, Константин Константинович нисколько не важничал, говорил о себе, что он плохонький драматург, и ставил в пример Островского.

Жена князя Елизавета — балерина, и хорошая балерина, она на десять лет моложе своего мужа, миленькая, веселенькая. У них было двое деток: мальчик и девочка. Приходя из театра, Лиза переодевалась, немного отдыхала и шла к детям, сажала их на колени и рассказывала о балете. Всегда разговор заходил о Кшесинской, которую считали талантливой и умной. Их общество состояло из ученых людей, они водили знакомство с учеными за границей, дружили с семьей Кюри, ставшей впоследствии знаменитой. Они очень любили Францию и, если была возможность, оставляли детей у матери и отправлялись в Париж. Останавливались всегда в семье Кюри.

Особый разговор о моей тете Елизавете Федоровне. Мы ездили к ней в монастырь, где тетя встречала, усаживала, предлагала сперва выпить святой воды, потом закусить, после чая пили кофе. Проходило время, и спрашивала: может, супчик хотите? Потом компотик, через некоторое время — кисель. Всю ночь мы молились, и она поддерживала нас, чтобы не заснули. И обязательно рассказывала что-нибудь о Господе и Божией Матери. Помню красивую историю о святой Марии, жившей при храме и имевшей в услужении ангела. Из девочек тетя выделяла Марию, что-то особенное находила в ней.

Елизавета Федоровна почитала Ксению Петербургскую, а также Елизавету, мать Иоанна Крестителя и самого Предтечу Господа. В монастыре было немного монахинь, может быть, пятнадцать, но все такие милушки, благородные, интеллигентные, особенные, как и их настоятельница.

Елизавета Федоровна отдавала себя людям. Если она слышала, что кто-то в ней нуждается, что есть скорбящие, — оставляла дела и спешила спасать, помогать, утешать. Один раз в неделю мы встречались с ней во дворце, монастыре или на квартире на Васильевском острове, которую тетя снимала по просьбе знакомых дам, предпочитавших посещать ее на квартире. Я помню эту квартиру из четырех комнат, скромно обставленную, где висели картины духовного содержания и портреты духовных лиц.

Другой родственник мамы, ее брат Эрнест, обожал маму. Между ними была нежная дружба. Он ласково целовал ей ручку и говорил:

— Милая, скажи, что ты желаешь, я все сделаю.

Он был добрый, любящий брат, приезжал почти каждый месяц и останавливался в гостинице: никого не хотел беспокоить, такой у него порядок. Нам, детям, дарил подарки, ничего особенного, без фантазии подарки. Дядя был благородный и воспитанный человек. Военный, он обожал все военное и ходил в форме с иголочки, германской или русской. Редко видела его в штатском платье. В семье дяди увлекались русской оперой, и когда один раз в году они приезжали всей семьей, не пропускали ни одной оперы. В Петербурге они останавливались у родственников на Васильевском острове. Семья дяди состояла из жены, Инги, сына Гейнца четырнадцати лет, дочери Ирмы шестнадцати лет и племянницы, сироты Ирочки. Дети учились русскому языку и говорили, что нет труднее языка.

Дядя и Гейнц были спортсмены и прыгали с парашютом. Однажды мы видели, как они прыгают с аэроплана, и очень боялись за них. Еще они замечательные бегуны и любители тенниса и получали призы за умение.

Два дяди, родственники мамы, жили в России. Она пригласила их из Германии. Дядя Генрих с женой и дочерью ближе родством. Другой дядя, Гейнц Ренер, имел сына и дочь. Этот дядя жил в Петербурге, и когда началась война, уехал в Германию, у него там было имение. Помню, сколько слез было, когда они уезжали, его дети подружились с нами, и мы не хотели расставаться.

Дядя Генрих болел астмой, и государыня часто посылала ему гостинцы. Этот дядя любил все немецкое, большой националист.

Двоюродный брат государыни, император Вильгельм — неприятный субъект с тяжелым взглядом. Здоровенный, неуклюжий, несуразный, он был мне несимпатичен. Грубостей не говорил, но и приятного от него не слышала. Никто его не любил, терпели в силу необходимости. Я получила от дяди несколько подарков: красивую золотую чашечку и куклу, которую я назвала Вертой. Чашечку вскоре разбили, и как водится в таких случаях, виновного не нашли. Государыня за это не наказывала, говорила, что разбили и разбили. Кукла была у меня до самого отъезда из Царского Села.

Мы часто ездили к Юсуповым. Моя кузина Ирина, дочь сестры государя Ксении Александровны, вышла замуж за князя Сумарокова-Юсупова. Это была замечательная пара, юные и веселые, задорные, они привлекали молодежь. У них любили бывать. Всегда у них музыка, танцы, интересные развлечения. На вечера приглашали выдающихся артистов: Собинова, Максакову, Барсову, Вяльцеву и цыган. Собиралось небольшое общество человек пятнадцать, устраивались литературные чтения, выступления, играли в карты, в игры необычные, интересные.

Особняк Юсуповых располагался на Мойке. Иностранцы часто посещали их, называли адрес: Мойка-стрит, Юсупов. Слышала такое в доме Феликса и Ирины. В двухэтажном особняке были, кажется, семь комнат и большой танцевальный зал на 25 пар. После танцев был пикантный ужин из креветок, крабов, с красным вином и мадерой. Шампанское и торты подавались только по праздникам. В доме всегда была музыка, в скорбные дни — духовная. Несколько раз в году Юсуповы устраивали благотворительные базары, где мы продавали свои изделия. Мама — акварельные картиночки, девочки — носовые платочки и кружева, все по рублю. Феликс — душка, не побрезговал и уложил этого занозу Распутина. До чего был здоровенный, не могли убить и живого бросили в прорубь. Феликс и другие участники очень не хотели, чтобы тело Распутина нашли, но нашли. Незадолго до этого события я разговаривала с Пуришкевичем. Встретила его, симпатичного и приветливого, в обществе и спросила:

— Сколько еще будет толкаться этот мужик Распутин?

— Подождите, мы скоро его уберем, он всем надоел, — обещал Пуришкевич.

Юсуповы — очень богатая семья. Их имения были в Курской, Воронежской губерниях. Феликс всем помогал, был щедрым для бедных. Однажды при мне пришла курсистка и сказала, что все знают, что князь бросает деньги на ветер, а у нее большая нужда. Феликс выслушал и спросил: «Сколько?» — и подал ей восемьдесят рублей, как просила. Такая это была замечательная семья.

Одним из помощников государя был князь Долгорукий, и государь поощрял нас ездить к нему. У Долгоруких было неинтересно: дети маленькие, старшему Васе — тринадцать лет, девочкам Зое и Тае — и того меньше. Князь был в годах — лет пятидесяти, его жена Полина Дмитриевна помоложе. Мать князя жила в другом месте и не дружила со снохой. Семья Долгоруких была небогатой. Князь — любитель рыбной ловли, часто его не было дома. «На рыбу пошел», — говорили о нем. На озеро он ездил на велосипеде. Еще князь интересовался лошадьми. Долгорукие любили театр и всей семьей часто посещали оперу.

Когда случилась революция, князь сопровождал нашу семью в ссылку в Сибирь, где его расстреляли большевики. Известно, что некоторое время его жена и дети находились в монастырях, а когда монастыри закрыли — скитались по России.

Одно из самых доверенных лиц нашей семьи, наш добрый генерал Воейков, комендант дворца, был женат на дочери министра двора Фредерикса — Арине. Так называли ее родители. А мы звали ее Ириной. Она была милушка, гостеприимная хозяюшка, потому я любила бывать у них. Воейковы снимали квартиру из шести комнат, с двумя гостиными, желтого и кирпичного цвета. Мать Ирины — немка, отец, кажется, швед, — пожилые люди, очень любили свою дочь. В семье Воейковых были две девочки — Верочка и Надечка. В детской на полочках у них стояли куклы в мешочках. Я доставала, играла и ставила их на место. Куклы были дорогие, даже ножками переступали, очень редкие куклы.

Другой доверенный человек мамы был князь Сергей Васильевич Оболенский, по-моему, сирота с детства, он казался всегда печальным. Князь жил в великолепном дворце в Петербурге. Еще он имел дворец в Париже и виллу в Бужевале. Князь был симпатичен, лет тридцати, выше среднего роста, шатен. Он служил и занимал высокий пост. Князь был человеком слова, если обещал — умрет, но исполнит, исключительно честный человек. Государь его обожал! Оболенского нельзя было не уважать, это был особенный человек, инициатор всяких начинаний, которыми увлекал и нас, девочек. Когда мы бывали у него в гостях, он умел угодить, предлагал вкусное мороженое, сладости. Ольга ездила к нему по нашей просьбе. Князь имел высшее образование и интересовался поэзией, искусством, музыкой. Он был идеальной парой для нашей Ольги и обожал сестру, но не нравился ей. Часто он приезжал к Ольге в Царское Село. Мама любила его за благородство и щедрость и желала видеть его своим зятем. Она очень доверяла князю и часто поручала что-нибудь купить за границей. Из родственников у князя были две тетки: одна — в Петербурге, другая — в Париже. Сергей Васильевич дружил с Юсуповым, Родзянко, Татищевыми, Долгоруким и входил в наше общество, душой которого были Феликс и Ирина.

Князь Одоевский тоже из нашего общества, жил возле Невского проспекта. У него был хороший дом и замечательная прислуга: лакеи встречали и подавали особенно, интеллигентно. Жена князя Ксения — интеллигентная дама, дети — Василенок и Аленушка — хорошенькие, приносили игрушки и развлекали нас. В их доме я видела гобелены и хорошие недорогие картины Левитана (художник был другом их семьи).

Князь Трубецкой Алексей Петрович, с которым я была знакома, жил в Киеве. Он получил образование в кадетском корпусе и был женат на француженке, дочери графа Лаваля, Екатерине, которую князь и все мы звали Каташенькой. Ее отец часто присылал ей великолепные наряды из Парижа.

Три семьи, куда мы отправлялись с родителями на Рождество, Пасху и другие праздники, — это Столыпины, Родзянко и Милюковы. В первую очередь ехали к Столыпиным. В Петербурге у них был дворец недалеко от Зимнего. Петр Аркадьевич был талантливым человеком, много сделал всего для России. Его жена Ольга Борисовна серьезно занималась медициной. Кроме политики Петр Аркадьевич увлекался языками, встречался с людьми, закончившими факультет иностранных языков, знавших по десять и более языков. Он любил охотиться и брал с собой на охоту сына Гришу. Дочь Неонила была старше, шестнадцати лет. В этом возрасте она еще играла в куклы, и девочки ходили к ней. Кавалеров у нее было много, потому что она была хорошенькая и умная, училась на «пятерки». В восемнадцать лет Неонила вышла замуж за ученого человека, который был старше ее на 10 лет.

Когда на Столыпина было совершено первое покушение, Петр Аркадьевич работал в подвале на токарном станке и остался невредим. А дети пострадали: у Неонилы были раны на спине и животе, у Миши — рваная рана на боку Они долго лежали в больнице, и мы их там навещали. В конце концов, революционеры добились своего, убили Столыпина. Какое это было горе для всей России. Ольга Борисовна, образованная дама, училась в Смольном институте благородных девиц. Она была очень красивой. Приветливая хозяйка, она знала, как угодить и чем развлечь гостей, садилась за рояль и исполняла, что желали. По-моему, она была медиком. В их доме стояли шкафы с инструментами и лекарствами, своих детей она лечила сама. Ольга Борисовна отличалась смирением, не гордилась и не важничала, что была женой премьер-министра, первого человека у государя. Она была моя крестная мать. После гибели Петра Аркадьевича она занималась воспитанием детей и много сил отдавала добрым делам, держала большое хозяйство, посылала фрукты и овощи нуждающимся. Ольга Борисовна принимала странников, нищих. Никому и никогда не отказывала. Это была женщина-подвижница. После смерти Столыпина мы еще чаще стали ездить к ней. Когда случилась революция, Ольга Борисовна с детьми уехала, кажется, за границу. Господь помог!

О знакомстве с Милюковыми я уже упоминала. С Наташенькой и ее мамой, чудной Анной Сергеевной, я дружила. Наташенька любила печь, созывать и угощать девочек. Однажды на праздники она напекла жаворонков и объявила, что в одном из них — золотая пятирублевая монетка. На удивление повезло мне. К Милюковым ездили всей семьей на день ангела Анны Сергеевны, получившей имя в честь Анны-пророчицы. Собирались замечательные гости, на стол подавали пироги и торты. Анна Сергеевна была очень общительной и дружила с тетей Елизаветой Федоровной. Во время большой войны у Милюковых была пошивочная мастерская. Работали на ручных и ножных швейных машинках. Кто не умел — учился…

Семья Родзянко была не очень богатой. Они жили в трехэтажном доме на Васильевском острове. На третьем этаже дома находилась картинная галерея, охотничьи трофеи — оленьи рога. На первом этаже размещались службы и мастерские, где столяры делали рамы для картин и фотографий, столики для спиритических сеансов. Нигде таких превосходных деревянных изделий не было, и весь город заказывал у них. Глава семьи увлекался агрономией. Как агроном и садовод он часто бывал у нас по приглашению государя. Его жена Феодосия Егоровна была простой, но милой женщиной, замечательной хозяйкой, умела хорошо готовить русские блюда: блины, оладьи, пироги, вкусные холодцы. В семье были дети — Миша и Надина.

Очень влиятельный в России человек Путилов Андрей Гаврилович вместе с женой Анной Тимофеевной и детьми Настенькой, Любой и Виктором жили в большом трехэтажном доме. Дети были взрослые. Путилов, по-моему, был выходцем из купеческого сословия. Это был видный мужчина, богатырь лет пятидесяти. Его жена была из простого сословия, но образованная, окончила Смольный институт, училась на Бестужевских курсах. Она помогала мужу в делах, знала бухгалтерию. Она была смелой и умелой женщиной, на вечерах в обществе всегда была в прекрасных туалетах и усыпана бриллиантами. Их старшая дочь Настенька — умница, любила литературу и прочитала все книги в библиотеке, находящейся рядом с их домом. У нее был природный дар к живописи, она прекрасно рисовала. Любонька же — тупенькая, училась плохо. Настенька всегда рисовала за нее. Когда это открылось — обеим досталось. Мальчик учился хорошо, он обожал футбол, у него была комната с разными мячами. Еще ему нравились корабли, он хотел стать моряком. Но отец был против. У Путиловых был свой самолет, отец летал и брал с собой сына. Дом Путиловых был прекрасно обставлен — все новое, модное, блестящее. На третьем этаже находился музей скульптуры и редких камней. Особенно часто Путилов стал бывать у государя с началом большой войны, и не проходило и недели, чтобы он не приехал. Они шли на третий этаж дворца, спорили и кричали. У Путилова была протекция на железной дороге, делали все вне очереди, и государю приходилось просить, чтобы помог отправить на фронт, что нужно. Путилов был практически вторым лицом в России после государя.

Путиловы имели земли под Петербургом, держали скот и птицу, поставляли молоко и яйца. Я видела одну их ферму, где выращивали кур. Это три больших загона для кур, отдельно для белых, красненьких и рябеньких. Коровы у них были породистые — цементалки, свиньи английские. Не знаю, выращивали ли животных и птицу в имениях государя в Тамбовской, Курской, Ярославской губерниях, как это делалось у Путиловых. Еще одно известное лицо в России — Кузнецов Сергей Петрович, фабрикант. Он и его жена из дворян. Имя Кузнецова гремело по всей России. Такой посуды, как у Кузнецова, не было и не будет. Кузнецова — красавица. И хотя ее лицо было немного испорчено оспой, это не отнимало у нее красоты. В семье были два сына — Николай и Дмитрий и дочь Нина. Дочь — музыкантша, танцовщица, художница, умела петь — способная девочка. Сыновья — серьезные, самостоятельные, участвовали в делах отца. У каждого из них был свой автомобиль. Кузнецов также посещал государя, помогал деньгами, если отец просил.

Заводчики, фабриканты собирались у Путилова или в другом месте и советовались, как сделать Россию передовой страной. Для этого нужны были деньги. Жены Путилова и Кузнецова дружили. Они занимались благотворительностью и поэтому часто бывали у государыни. Кузнецова обязательно привозила в подарок замечательную посуду.

Чудной доброты человек принц Ольденбургский был женат на тете — Ольге Александровне. Они жили в небольшом доме из десяти комнат. Прислуга у них была хорошей, вышколенной, иностранной. Чистота была необыкновенная. Они развелись незадолго до революции, поскольку у них не было детей. К тому же принц влюбился в восемнадцатилетнюю красавицу. При встрече со мной принц имел обыкновение класть руки сзади на плечи и целовать в голову. Он всегда был рад гостям, старался всех развлекать, угощать, рассказывал веселые истории. Он привозил из-за границы игрушки и дарил их детям. Помню один такой подарок — балерину на лошадке. Нажмешь кнопку — лошадка ездит по кругу.

Принц очень радел о сиротах. Где бы он ни был — расспрашивал. И если таковые находились — помогал их устроить и каждые две недели навещал.

Еще один пожилой человек — князь Нарышкин. Он занимал высокую должность и потому бывал у государя с докладом. У него сложились замечательные отношения с государыней. Он уважал и обожал ее. Становился на колени и целовал ее руки. Его супруга была замечательной хозяйкой. Дети: Аглая и Алла — моих лет, Ванюша и Николаша — помоложе. У князя были две сестры — Полина и Екатерина. Полечка — младшая, а Екатерина старше князя, она была замужем за благородным человеком.

С графом Шереметевым я познакомилась в Норвегии, куда мы ездили с Михаилом Александровичем. Были два брата Шереметевых, один жил в Петербурге и дружил с дядей Сандро, другой — дипломат, с ним водил дружбу Михаил Александрович. Мы поехали в Норвегию по приглашению Михаила Александровича. Собралась компания — человек десять, отправились на «Штандарте». В этой поездке капитан был англичанин Джон, единственный случай, когда капитан был иностранец. Норвегия мне понравилась. Граф Шереметев жил в замечательном доме, где все комнаты были гостиные. В Норвегии жили полтора месяца и не скучали.

С семьей Кочубея Григория Петровича государь и мама дружили давно. Государь принимал его несколько раз в году, и мы ездили к нему в имение, которое находилось верстах двухстах от Полтавы. У них был большой двухэтажный дом в живописном месте, неподалеку — речушки и озера. Обычно ездили к ним летом, когда поспевала шелковица, в Царском Селе шелковичных деревьев не было, а Мы, особенно мама, любили шелковицу. Григорий Петрович выращивал три вида шелковицы — черную, розовую и белую. Черная — не хар-тута, которую любила государыня, но другой сорт.

Граф был лет пятидесяти, довольно высокого роста, седоватый, он имел очень солидный вид. Граф был вдовец и жил вместе с дочерью Марией восемнадцати лет.

Из любви к дочери он не женился второй раз, не захотел, чтобы у нее была мачеха. Мы объедались шелковицей и привозили с собой в Царское Село. Но из шелковицы, кроме хар-туты, варенье не варится, и потому ее нельзя было сохранить.

В доме графа я жила вместе с двумя Мариями: дочерью хозяина и своей сестрой. Крестный отец дочери графа — гетман Украины Скоропадский — души не чаял в крестнице и дарил подарки. Гетман был молодой — тридцати шести лет, и, конечно, Мария полюбила его. Граф был против этого брака — это же крестный отец. Все-таки Мария убежала с гетманом. Вероятно, последний получил благословение от духовных лиц, иначе не решился бы на такое. Скоропадский, несмотря на молодые годы, был вдовый, и детей у него не было.

Мои родители придерживались стороны графа Кочубея, считали поступок гетмана греховным и кощунственным, но Скоропадский не обращал внимания на мнение окружающих, будучи богатым и независимым. Больше я не встречалась с Марией — родители не желали ее видеть.

Из простых людей у государя чаще других бывал староста нашего имения под Петербургом Федор Кузьмич Волохов. Ему было лет пятьдесят, степенный, высокого роста, с бородкой. Он имел большую семью: жену Марфу Васильевну и семь детей, большинство из которых были женаты или замужем. Дома оставались две дочери и сын. Мы бывали у них, в доме у Федора Кузьмича замечательная чистота. Государь крестил двух его детей — Аленушку и Евстафия и делал им подарки на дни рождения. Подарками занимался секретарь по запискам государя. Евстафию государь подарил столярный инструмент, гармонь и мандолину, знал интересы каждого. Крестников у государя было немного, может быть, двадцать пять. Он всех поздравлял. Крестники приходили на Новый год и в Воскресение Христово, приносили угощения и писанки. Государь, в свою очередь, тоже одаривал писанками. Староста Волохов — умный, положительный человек. Государь подолгу беседовал с ним о посевах, сельском труде, семье.

Из имения во дворец поступали продукты — пшено, жито. Мы любили черный житный хлеб. Каждый день привозили пятнадцать литров молока. Творог, масло и сметана поступали по надобности. Приходили и старосты из других имений государя. Их знали в лицо, пропускали во дворец. Тем, кто их не знал, новым полицейским, старосты показывали грамоты и проходили.

Являлись и ходоки из разных мест, помню крестьян из Смоленской и Тамбовской губерний. Стража передавала их записки государю, и он распоряжался пропустить. Государь подолгу беседовал с ними, расспрашивал о делах, семьях, о том, пьют ли в деревне. Отвечали, что не пьют или пьют в меру. При государе большого пьянства не было. Ходоки приходили два раза в месяц. Тех, кто обращался с жалобами, направляли к секретарю, он ведал этими делами.

Один раз в месяц государь бывал в своих имениях, где любил и не любил бывать. В имении под Петербургом, где старостой был Федор Кузьмич, жили в двухэтажном доме — наполовину каменном, наполовину деревянном, жили несколько дней. Когда ездили в Костромскую губернию, обязательно заезжали поклониться Федоровской иконе Божией Матери.

Государю приходилось посещать народные общества и собрания, он выступал и хорошо говорил, у него был приятный баритон. Отец производил на всех приятное впечатление. Бывало, что недовольные указывали государю на беспорядки и в чем он не усмотрел, но разве можно всем угодить.

Отец держал себя ровно со всеми, он не выделял никого из прислуги, кроме разве что старых преданных людей. Я не слышала, чтобы он кричал на прислугу, изредка в спорах со Столыпиным и другими важными господами он кричал при обсуждении государственных вопросов. Отец был противником жестокости и суровых мер.

Когда приезжали к Голицыным, Григорий Никитич и Анна Ефремовна встречали по-особенному. Первым делом предлагали закусить и выпить чай, спрашивали, как поживаем, как здоровье. По старинному русскому обычаю хозяин сам выходил навстречу гостям.

У князей Голицыных были три дочери — Юленька, Мариана и Светлана, не красавицы, но добрые, ласковые девушки, в их доме всегда были юнкера и устраивались танцы. Мариана обычно исполняла что-либо на фортепьяно.

У других князей, Путятиных, — трехэтажный дом на Петербургской стороне. Я уже упоминала о Владимире и Ирине. В доме Путятиных всюду висели оружие и картины Верещагина о войне. У них собирались пожилые семейные люди. Я ездила к ним с Татьяной, сестрой, встречавшейся здесь со своим кавалером, племянником князя, которому князь хотел оставить все наследство. Княгиня все рассказывала о своей дочери и плакала. К Путятиным ездил и Распутин, его угощали красным вином.

Еще один человек из нашего общества — писатель Мережковский Петр Григорьевич. Немолодой человек, он любил встречаться с молодыми людьми и рассказывать всякие истории. Когда-то он путешествовал, долго жил в Индии и даже привез жену-индианку. Особенно он был в восхищении от индийской кухни и индианок.

У Юсуповых бывали Рогожины, отец и сын. Они из столбовых дворян, у них дворец в Петербурге. Рогожины — красавцы, шатены, брови черные, глаза темно-карие. Младший, Всеволод, нравился Ольге, и она, пожалуй, вышла бы замуж, но государыня не соглашалась на этот брак. Всеволод был инженер, после революции, не имея другого места, он отправился в экспедицию на Памир.

Бабурин Алексей Никитович — тоже из столбовых дворян, приходил к Юсуповым вместе с женой. История его женитьбы проходила перед нашими глазами. Он влюбился в красавицу Музу, простую девушку, белошвею. Ею увлекался и какой-то франт, и Муза бежала вместе с франтом. Минул год, и как-то Бабурину сказали, что видели Музу, удрученную, на бульваре, и, конечно, он побежал туда. Они обвенчались, и Муза, любительница писать письма, стала подписывать их новой фамилией. Она писала и нам в Царское Село, приглашала в гости, но государыня была против посещения их и не поехали.

Об Александре Витте и Шурочке, его жене, я упоминала, они тоже были в нашем обществе. Знакомство с отцом Александра, графом Витте, поверхностное. Один или два раза я посещала его. У Витте в доме роскошно, все крикливо-модное — картины, вазы, статуэтки, партеры. Все как будто дорогое.

Танеевы, родители Анны Вырубовой, которых я хорошо знала, пожилые люди. Отец маленького роста, мать тоже невидная женщина. Дочь более походила на мать, но симпатичнее. Танеевы жили как придется, как живут старые люди.

Несколько слов о нашей наставнице — Серафиме Петровне Тютчевой. Три года она состояла при нас, девочках, наставницей. Учила Закону Божиему и очень хорошо знала этот предмет. Замечательная рукодельница, она была сведущей и в парижских туалетах. Тютчева, окончившая Смольный институт, считалась особенной наставницей. Лет пятидесяти, симпатичная, приветливая, Серафима Петровна знала множество сказок, небылиц, преданий старины и то, как раньше водилось. Но вдруг стало известно о ее связи с молодым человеком, студентом, маме это не понравилось, и Тютчеву отправили потихонечку…

Хочу рассказать о своих впечатлениях от поездки в Турцию. Незадолго до большой войны знакомые пригласили нас в Константинополь. Мы отправились из Крыма на пароходе, поехали без государя, который должен был приехать позже. С нами были няня, Гендрикова, Шнейдер, воспитательница Тютчева, племянница или внучка знаменитого поэта. Были еще мужчины, сопровождавшие нас.

Хотя Константинополь и не европейский город, но и там кареты были уж редкость, больше автомобили. Это особенный город со множеством достопримечательностей, святых и других интересных мест. Мы поселились в гостинице, так захотелось маме, хотя знакомые Глицины, Шереметевы и родственники Путилова приглашали нас к себе. В Константинополе Алешеньку чуть не украли. Мальчик захотел посмотреть корабли, они были откуда-то издалека, и мама разрешила. Вместе с ним отправились гувернер и Тереша, парень лет восемнадцати. Из наших никого больше не было. Какой-то турок, из команды корабля, страшный, бородатый, черномазый, лет сорока, улучив момент, когда мужчины отвлеклись, схватил Алешеньку и потащил в каюту. Терешка успел, подскочил и надавал турку хорошенько. Турок убежал и куда-то спрятался. Это происшествие очень напугало маму. Алешенька чуть-чуть — смелый был мальчик, но все же он испугался немножко, и вот почему. У нас была книга какой-то русской писательницы, название «Князь Илико». И Алешенька читал о мальчике, которого похитили, и что он претерпел, бедненький. После этого случая Алешенька стал осторожнее.

В Константинополе сватали всех моих сестер, особенно часто Марию. Сваты, важные, степенные турки, приходили и говорили маме, что такой-то князь турецкий просит руки вашей дочери. Мама, конечно, не соглашалась выдать нас за турок. Но вот до нас дошел слух, что какой-то особенно настойчивый претендент хочет похитить Марию. Потому сестру никуда не пускали.

Мы были в Турции в июне. Погода стояла замечательная, наша жизнь проходила в развлечениях. Здесь были замечательные кушанья и много чего интересного. Познакомились с семьей Сарифи, турецкого банкира. Его красавица жена Бранка, сербка по национальности, очень благородная и воспитанная дама, нравилась моей маме, а мы подружились с их сыном Гермесом.

В доме банкира частый гость виконт де Синяка, важное лицо во французском посольстве. Он обожал Бранку и один раз в неделю обязательно бывал у них с визитом. Этот уже немолодой человек носил парик, который был так искусно сделан, что никто не думал, что это парик. На наших глазах обезьяна, очень красивая обезьяна средней величины, подарок виконта, сорвала с него парик. Виконт оказался совершенно лысым. Он был настолько сконфужен этим, что покинул дом, а вскоре уехал во Францию. Обезьяна портила стены, рвала занавеси, а у Гермеса лицо всегда было в царапинах. Однажды их собака, сенбернар, цапнула обезьяну и загрызла, и все перекрестились.

Особенно запомнились мне константинопольские базары, большущие, красивейшие базары с овощами, фруктами и свежей рыбой. Иногда мы собирались компанией и на большой лодке под парусом ездили по Босфору, в море не выходили, я кричала: «Не поедем», — я боялась воды, и все отступали.

Государь приехал дня на три, мы ожидали его. Отправились в святую Софию, древний храм. Он поразил меня благолепием и невероятной красотой. Государь восхищался собором и говорил, что мы никогда этого не забудем. Присутствовали на службе, очень торжественной, и пение было словно ангельское — такой замечательный резонанс. В Константинополе довольно много русских, православных, которые приходили в храм на богослужение. Здесь государю каждый день устраивали торжественные завтраки и обеды. Он уехал тихонько, как и приехал, — так любил. Вскоре и мы стали собираться. Покидали этот сказочный город в грустном настроении, прощались, целовали друг друга и не могли расстаться, словно расставались навсегда.

После отречения государя от престола мы продолжали жить в Александровском дворце. Мы болели и поправились лишь к весне. О том, что мы должны поехать за границу, я не слышала, между собой говорили, что нас повезут в Крым. Но до последнего дня не знали, куда поедем, оказалось в Сибирь, в Тобольск, в ссылку.

Было очень много вещей, вагон вещей: сундуки, корзины, саквояжи — боже мой, сколько было вещей и как трудно было их собирать.

Ехали на поезде, потом на пароходе. Когда проплывали мимо Покровского, родины Григория, все вставали и крестились, молились за упокой его души. Все кроме меня, я нисколько его не жалела.

Мы поселились в доме губернатора на втором этаже. Возле дома небольшой сад и маленький огород. Мне и Марии дали комнату, Татьяне и Ольге тоже комнату. У них были кроватки, у нас — топчанки. Все бедненькое, простенькое, но чистое. Отцу, маме и брату отвели комнаты, остальным — каморки, на первом этаже и в других местах.

В Тобольске солдаты стали вести себя свободнее и говорили иногда всякие глупости вроде того, что раньше наша семья жила хорошо, а теперь пришлось горько, потому что важничали и жили шикарно, в то время как бедные люди голодали. Но разве было много голодных в России? В те годы хлеб стоил пять копеек. Солдаты о добром не вспоминали.

Говорили, что мы поплатились, спим на топчанчиках, немножко голодаем. Мы не голодали, хотя кушанья были самые простые: борщ, каша, плохонький кисель. Давали разное, но все никудышное, такого мы никогда не ели. На прогулку ходили только с разрешения начальника Панкратова. Каждый день начинался с прогулки, затем была учеба и свободное время. Его я посвящала чтению.

Появились новые знакомые. Как-то раз солдаты вызвали Марию, следом выскочила и я. Оказалось, явился молодой человек. Мы поздоровались. Его звали Марком, ему было двадцать пять лет. Парень принес большую ветку черешни, сплошь усыпанную ягодами, и сказал, что слышал о красоте Марии и пришел посмотреть на нее. Подарил сестре книгу молодежного писателя с дарственной надписью: «Прекрасной Марии от Марка». Потом спросил:

— Что вы сегодня кушали?

— Картошку отварили, — сказала сестра.

— Неужели, я думал, что вы питаетесь лепестками роз, вы такая нежная.

Немного еще поговорили, он спросил:

— Если разрешите, я еще приду.

— Как хотите.

Марк пришел через три дня и принес корзиночку с клубникой. В третий раз принес сливу, но в третий раз государь не разрешил сестре выйти, было сказано, чтобы Марка не пускали. Тогда парень уговорил солдат передать записочку. Он приглашал нас на прогулку, обещая упросить охрану. Так и случилось, и сперва Мария с Татьяной, а потом я с Ольгой и солдатиком ходили в Кремль.

Еще раньше мы успели рассмотреть этот маленький город, он казался нам неинтересным, но на прогулку пошли. Жители узнавали нас, здоровались, кланялись, и мы здоровались с ними.

Архитектура Кремля старая. Здесь находился музей живописи и этнографии с иконами и картинами из жизни святых, предметами быта: парными, сшитыми из грубой холстины, носимыми через плечо, мешками, ковриками из тряпочек и толстых ниток, подстилочками и рогожками, на которых спали святые люди, и хорошо сделанными чучелами зверей.

У Татьяны тоже появился кавалер, унтер Ибрагимов, красавец-татарин, двадцати восьми лет. Он просил ее руки и как будто нравился сестре, но родители были против. Ибрагимов уговаривал Татьяну бежать, говорил, что сумеет ее защитить, и, думаю, сестра решилась бы, он умел уговаривать.

Мария тоже познакомилась с солдатиком, Григорием Литвиновым, воспитанным и приветливым молодым человеком, наверное, он был из хорошей семьи. Но о замужестве родители и слушать не хотели, о неравнюшке и в песне поется.

Эти кавалерики из солдат с пустыми руками не приходили, дарили что-нибудь маленькое, миниатюрное. Они приглашали в кинематограф и прогуляться, но государь на наши просьбы отвечал:

— Лучше останьтесь дома, мои милые.

Мы приглашали солдатиков на спектакли домашнего театра, они приносили цветы, фрукты, что-нибудь сладкое.

Начальник отряда полковник Кобылинский как мог заботился о нас, принес лоханочки, тазики, кружечки для мытья и стирки, где-то раздобыл небольшие грифельные доски и мелки для занятий, помогал делать качели, участвовал во всяком начинании. Он старался ободрить и развлечь нас, это был внимательный, душевный человек.

Другой начальник, комиссар Панкратов — человек так себе, его не сравнишь с Кобылинским. Помощник комиссара, молодой человек, всегда лохматый, и вовсе никуда не годился, вел себя по-хамски.

Учебой занимались постоянно. У нас появилась новая учительница Клавдия Михайловна, она хорошо объясняла русский язык и литературу, и у нее на уроках было интересно. Преподавали также Гиббс и Жильяр, отец и мама — учителей хватало.

В Тобольске много занимались шитьем, вязанием, рисованием. Рукоделью учила Шнейдер, она мастерица по вышивке и кружевам. Сельским трудом не занимались. В свободное время выходили в сад с маленькой работой или читать. Это разрешалось.

Здесь был птичий двор с курами и уточками, ручные, они запрыгивали на колени, и нам вспоминались оставленные на дворцовых прудах и, должно быть, погибшие птицы, и на глазах появлялись слезы.

У мамы было много работы, ей приходилось обшивать всю семью. Это занятие успокаивало ее. В свободное время мама рисовала: увидит физиономию солдатика или девушки и сделает набросок, они посмотрят, похоже, и просят подарить.

Самой жизнерадостной была Татьяна, она занималась хозяйством: ходила с солдатиком за продуктами и наперемену с поваром готовила обед.

В два или три часа обедали. Пища плохенькая, но хлеба давали вволю. Вечерами мы сидели в потемках и скучали. Электричества здесь не было, керосина и свечей мало, потому ложились спать пораньше.

Иногда случались маленькие происшествия. К Ольге приехала Маргарита Хитрово, которую арестовали, забрали ее бумаги и велели ехать в Петроград. Другой случай. Во время богослужения священник провозгласил многолетие государю, священника арестовали.

В Тобольске я читала что попадалось. Своих книг было всего несколько, но в губернаторском доме имелись шкафы с книгами, которыми нам разрешалось пользоваться.

О нас помнили, добрые девочки и женщины приносили полевые цветы, что-нибудь еще, мы выходили и принимали букетики. Иногда мальчики и девочки приносили птиц: ворон, чижиков, щегольчиков, снегирей, дарили или продавали за рубль. Когда наступила зима, государь стал собирать, пилить и рубить дрова, и занимался этим постоянно. Ему помогал кто-нибудь из солдатиков, за сердечное отношение к ним солдатики не отказывали отцу.

В Тобольске Алексей быстро вытянулся и был одного роста со мной. Он часто болел, один раз мы все вместе болели краснухой. Когда Алешенька чувствовал себя хорошо, он занимался и бегал с игрушечными пистолетиками, делал самолетики из бумаги. Он подружился с солдатиками и часто разговаривал о военном деле, лошадях, ложках, играл с ними в «дурачка» и в шашки. Когда солдатики разрешали, он показывал кинематограф, который и сами солдатики смотрели с удовольствием.

За Ольгой стал ухаживать Афанасий. Это был видный мужчина лет тридцати пяти, не помню его фамилию. Мой кавалер из солдатиков Ванюша Шереметев, это графская фамилия, но фамилия фамилией, а Ванюша не граф. Ванюша любил военную книгу и был помешан на Суворове. Об этом только и говорил, и надоел. Он из Тамбовской губернии, его отец столяр, мать — портниха. Ванюша любитель книг, дома у него было два шкафа с книгами. Он гордился своей фамилией и говорил, что я не должна им пренебрегать, предлагал выйти за него замуж.

В ссылке у государя было много хлопот. Из доверенных лиц здесь находились генералы Долгоруков и Татищев. Втроем они уединялись и подолгу беседовали, и после, хотя и было трудно, выполняли поручения отца. Здесь были большие расходы, и государь жаловался. Долгорукова и Татищева я знала мало, лучше — Гиббса и Жильяра, наших учителей. Мистер Гиббс — англичанин. Он сумел преодолеть все препятствия и попасть в Тобольск. Это необыкновенно преданный человек с типично английским характером: постоянный, настойчивый, упорный. Это серьезный и самостоятельный человек, если что скажет, сделает. Находчивый, он никогда не унывал и умел найти выход из любого положения. По-русски говорил не очень хорошо. Он преподавал Ольге и Алешеньке английский язык и историю Англии, рассказывал об этой стране и об Индии, британской колонии. Он был многословный и любил убеждать. Когда солдатики безобразничали, мистер Гиббс спорил с ними, убеждал, чтобы все делалось, как положено, как это принято в Англии. Он был очень настойчивый. Одевался всегда аккуратно, следил за собой, брюки всегда были прекрасно выглажены. Если ему никто не постирает, сделает это сам. По большей части он сидел у себя в комнате и занимался науками. Он никогда не пилил дрова вместе с государем, как это делал мсье Жильяр, хотя считал, что государю, как человеку угодливому к людям, это занятие к лицу. Он обожал нас, девочек, и старался угождать. Когда устраивались спектакли, неизменно участвовал в них.

Другой преподаватель, мсье Жильяр, — более простой и снисходительный к людям. Его любимое выражение — «как Бог даст». Остроумный, живой, он не чурался простого труда. Он не очень хорошо говорил по-русски, заменял русские слова французскими. В Тобольске он старался быть подальше от хамовитых солдат, в то же время как-то ладил с ними…

Весной, когда стало известно о приезде чрезвычайного комиссара, полковник Кобылинский шепнул нам, чтобы убрали лишнее, и я решила сжечь свой дневник. Писала его красиво и мило, старалась, а пришлось сжечь. Жалко до слез. Сожгли все самое важное, что могло повредить государю. Чрезвычайный комиссар Яковлев, прибывший из Москвы с отрядом, я бы сказала, человек средний, не плохой и не хороший. Русский, лет тридцати пяти, среднего роста, светлоглазый, с бородкой, он производил впечатление интеллигентного человека и относился к нам как будто сердечно. У него было предписание срочно вывезти нас из Тобольска, поскольку Алексей в это время болел и не мог ехать, решено было, что он поедет с государем, мамой и Марией, остальные же останутся. Марию родители решили взять с собою потому, что солдаты прямо-таки сходили по ней с ума. За старшую осталась Татьяна.

После отъезда родителей к нам стали относиться лучше, чаще передавали посылочки тобольчан с пирогами и пряниками и разрешали смотреть кинематограф. Потихоньку мы зашивали драгоценности в одежду старших сестер. Это стали делать еще в Царском Селе по совету знакомой дамы. Мама даже плакала: «До чего пришлось дожить».

На Пасху пекли пасочки и красили яйца, приготовили большую рыбу, мясо, курочку и творожники. В праздничные дни принимали гостей, каких-то девочек, немножко танцевали, веселились, ставили пьесы. Мы привыкли к Тобольску, и не хотелось уезжать. В Тобольске я оставила двух собачек, Чарли и Монти, отдала их добрым людям. Было много вещей, хлопотно было их грузить и сгружать, но справились, доставили все в сохранности.

Главным начальником теперь был комиссар Родионов, он показался мне полуинтеллигентным, лет сорока, среднего роста. На пароходе случилось происшествие: кто-то вошел ночью в нашу каюту и взял вещи, так как на ночь каюту запрещали закрывать. Утром же дверь каюты сама захлопнулась, и пришлось открывать ее с помощью инструмента. Вещи нашлись, оказалось, их взяли ошибочно. В поезде, мы девочки, ехали тоже втроем, Алексей — вместе с Кобылинским. Здесь нам предложили горячий чай, молоко, кисель и белый хлеб.

В Екатеринбурге люди приветствовали нас: кланялись, передавали пирожки с морковью и горохом, здесь такие пирожки, и цветы. Какая была радость, когда встретились с родителями! В этот час нам передавали цветы от разных лиц, какие-то женщины принесли печенье, пирожки и кофе.

Радость встречи была немножко омрачена проверкой вещей. Солдаты открывали саквояжи, рассматривали вещи и позволяли себе реплики: «Это немножко смешно, это слишком роскошно…». Было неприятно и обидно. Старшие девочки даже плакали. Первую ночь пришлось спать на полу.

Охрана состояла из латышей, они менялись и жили в этом же доме на первом этаже. С двумя из них, Юлиусом Трамбергом и Гейнсом Ренером, я познакомилась. Им было по 23 года, по-русски они говорили ломано. Старались что-то сделать для нас.

Порядки здесь были строже: кинематограф не разрешали смотреть, в город выпускали редко, только на рынок и в монастырь. Надо было еще уговорить солдатика, чтобы сопровождал нас. На рынке покупали продукты и продавали что-нибудь из украшений. Обед готовили Татьяна или повар на примусе, каждый раз это было мучение. Приносили продукты и монашки. Верстах в двух от города находился монастырь, настоятельница которого, кажется ее имя Евпраксия, женщина из общества, ставшая монахиней после революции, сочувствовала нам и посылала с послушницами молоко, творог, простоквашу, реже — сметану, и испеченный в капустных листах с красивой корочкой хлеб. В монастыре держали коров, лошадей и имелся большой огород. Монашки денег не брали, и мы дарили им фартучки, фотографии, что-нибудь еще.

Купеческий дом, в котором мы жили, — небольшой — и был тесноват. Условия были хуже, чем в Тобольске. Электричество и водопровод отсутствовали, колодцы — в саду и во дворике. В саду колодец глубокий, нам рассказывали, что при прежних хозяевах в этот колодец бросилась их дочь, которую хотели выдать за нелюбимого, и страшно было заглянуть в него.

Гуляли во дворике, там были скамеечки и столики, цветочные клумбы. Во дворике стояли земледельческие машины и три автомобиля: два грузовых и один легковой. Имелась и банька, каждые две недели мы ходили мыться. Нам выдавали березовые венички, воду грели по старинушке. В доме имелись удобства: два туалета, один возле комнаты Татьяны, другой внизу. Идти туда каждый раз было мучение. Потому что сопровождали солдаты. Татьяна умела давать им отпор, солдаты смеялись: «Смотри, какая молодец». Сестра ничего не боялась, мы остальные — трусихи.

Случались происшествия, кто-то взял из сундука, стоявшего в угловой комнате в спальне родителей, вещи. По поручению мамы Татьяна подняла шум, прибежал комиссар и стал стрелять в потолок, думая напугать воров, а может и нас. Красногвардейцы смотрели на наше имущество с завистью и хотели, если не забрать, то испортить. Кражи и споры продолжались бесконечно, но обратно вещи возвращались. Кражи — дело рук большевистски настроенных солдатиков и офицеров, и некому было жаловаться.

Каждый день к нам приходили люди. Один из неприятных субъектов — Голощекин, и еще Белобородое, тоже противный тип, не здоровались с государем, вели себя грубо. Белобородое все говорил о казни во Франции короля Людовика и Марии-Антуанетты. Палачей было много, все красные офицеры имели зверские физиономии и говорили: «Изменников вешают, изменников казнят». Словно мы были изменниками. Говорили, что мы простой народ морочили, держали в темноте, что в России потому мало грамотных людей, одни мошенники и жулики, упрекали государя, вспоминали Распутина, его слова, что защитит нас, но не защитил. Откуда только знали это? Приходила публика и попроще, говорили: «Вы поцарствовали, помучали бедных людей». Мы отвечали, что никого не мучали. Однажды явился человек, армянин, и заявил: «Вы были всем, а стали ничем, и, может быть, вас казнят». Случались и маленькие приятные события. Кто-то принес ежика, назвали его Милашка. Кормили хлебом, яблоками, морковью. Еще держали хомячка. Здесь у нас было три собачки: Джой — брата, Пенни — Татьяны и еще одна, Юк-Юк.

Первый комендант, Авдеев, — представительный человек, его не сравнить с помощником Мошкиным, ничтожеством, который важничал и показывал себя с плохой стороны. Авдеев с девочками разговаривал серьезно, пустого и лишнего от него не слышали, это мне нравилось.

В Ипатьевском доме стал появляться наш знакомый по Тобольску Афанасий, кавалер Ольги. Он был похож на русского, но, если присмотреться, заметно было еврейское: он был сыном богатых евреев из Петрограда. Брюнет, выше среднего роста, одно время носил усы и небольшую бородку, которые ему шли. Это был образованный и красноречивый человек. Ольга страшно нравилась ему, прямо с ума сошел, приходил каждый день и приносил для нее цветы, кружева или что-нибудь старинное: коробочки, красивые кольца. Еще он приносил любые продукты, какие нам хотелось. Если служба задерживала его и не мог прийти, присылал с мальчиком или солдатиком по две записочки в день, писал по-французски.

О себе он рассказывал, что до революции был на войне, служил в разных местах, приходилось много ездить. Это был умелый, бывалый, обходительный человек, куда там до него было мальчишке Тарабанову. Он, как и Ольга, любил поэзию и, чтобы понравиться сестре, каждый день приходил в новом костюме. Мы знали, что у Афанасия были жена и дети, что его заставили жениться, сейчас он разведен, и дети обеспечены и живут где-то на Украине, может быть в Харькове. По три часа Афанасий сидел у нас, и мама начинала роптать: «Сколько он говорит!». Все-таки он влез в душу Ольге, понравился ей. Афанасий несколько раз просил руки сестры, но мама и отец не хотели, чтобы их дочь вышла замуж за мещанина, отвечали, что у нее печаль, что не время думать об этом. Афанасий настаивал и просил, чтобы ему не отказывали, что подождет. Родители все это пережили.

Комендант Авдеев ухаживал за Ольгой и Татьяной и говорил Афанасию, что ухаживает за девушками по-дружески. Красавец Афанасий называл Ольгу своей будущей женой и просил относиться к ней подобающим образом. Ольга часто играла на фортепиано, здесь стоял рояль Левенталя, и вечерами наперебой просили ее исполнить что-нибудь. Иногда под рояль танцевали. Афанасий приносил шампанское и угощал всех. Помощнику коменданта Мошкину больше нравилась Мария, но без взаимности. Мошкин был маленького роста, темный, вроде цыгана. Был один начальник в доме, Медведев, мы называли его «Медведь», ему нравилась Татьяна, быстрая да разговорчивая. Медведев был неплохой человек.

Солдаты, которые не ухаживали за девушками, вели себя скверно, часто напивались, безобразничали, играли в очко на деньги и дрались. Все это происходило на первом этаже.

Иногда мы отправлялись в церковь и монастырь, Алешеньку всегда сопровождал солдатик. Родителей никуда, кроме дворика или маленького невзрачного садика, не выпускали. Потом был маленький скандал: Авдеев и другие выпивали, где не положено, об этом донесли, комендант обиделся и ушел.

Новый комендант, Яков Юровский, — ничего себе, неплохой человек, понравился нам. О себе он рассказывал, что его мать и сестра — православные, отец — иудей. Когда-то он жил в городе, не помню название, где много церквей и монастырей, был крещен по-православному и даже не знал еврейского языка, считал себя русским. Когда его оскорбляли как еврея, говорил, что считает себя русским и что русский народ — великий народ.

Яша был знаком с большевистскими вождями Лениным и Свердловым и интересовался политикой. В молодости он побывал за границей, в Германии, Бельгии, Болгарии, занимался фотографией и брался за любое дело, потому вернулся домой со средствами. Он был на редкость хороший фотограф и имел два фотоаппарата: большой, на ножках, и маленький, много и удачно снимал нас в доме и садике и брал за работу недорого. Всякий раз, когда ему платили, он извинялся и говорил, что у него семья, трое детей, два мальчика и девочка, и потому вынужден брать за работу. Рассказывал о детях и просил Татьяну сшить что-нибудь для них. Якову нравились золотые вещи, он любил рассматривать их и даже купил у Татьяны золотое кольцо с бирюзой для жены.

Яша необразованный, но любил беседовать с мамой о политике, Петрограде. Отец в долгие разговоры не вступал, брался за книгу.

Юровский был услужливый человек, иногда он с разрешения начальства катал нас на автомобиле, обычно отправлялись в гости к монашкам. Он сам управлял автомобилем и говорил, что мечтает накопить денег и купить автомобиль.

Приветливый, уступчивый, он создал в доме хорошую атмосферу, при нем кражи прекратились. Устраивал вечеринки, но всегда аккуратно. Приносил шампанское, сыр, маслины и копченую рыбу. Читали, играли, танцевали. Яша оказался замечательным танцором. Оказалось, что он давно знает Афанасия, и, считая его надежным человеком, разрешил посещать Ольгу. Но Афанасий вдруг куда-то уехал.

Помощник коменданта Миша тоже участвовал в вечеринках, но больше молчал и улыбался — оратором и танцором был плохим. Хорошего роста, лет тридцати, светленький, Миша недавно приехал с Украины и все рассказывал о Днепр —: сколько там было великих боев и об украинцах — храбром народе. В отличие от Афанасия и Яши Миша — большевик и хвалил советскую власть. Миша не был женат и хотел привести своей матери помощницу. Она просила. Он присмотрел Татьяну и уговаривал ее. Он взял бы любую из нас, даже меня, если бы согласилась. Миша — услужливый и уважительный парень, но совсем простой, может даже школу не закончил.

Однажды приехали из Москвы три комиссара. Они предлагали государю подписать какие-то бумаги, сказали, что посланы Московским правительством. Это были серьезные, приличные люди, одетые по-граждански в кожаные куртки. Хорошего роста, русские люди, все они носили усы или бородку.

Разговор состоялся без государя, присутствовали мама и Ольга. Они предложили условия, выполнив которые мы могли бы отправиться в Англию или другую страну, куда пожелаем. Они очень предлагали уехать. Наша мама была большая умница, она подумала, подумала и отказалась. Дело это было похоже на аферу. Это ее слова. Разговор продолжался один час. О чем они говорили более подробно, я не знаю, на мои вопросы Ольга отвечала, что это политическое дело, не моего ума.

И в Тобольске, и в Екатеринбурге государыня мечтала, чтобы мы поехали в Англию. Желала, но сомневалась, что удастся туда попасть. И мама, и государь в ссылке держались хорошо. Отец не был веселый, но и не унывал. Правильно говорят, что он не слабовольный.

Нас беспокоило здоровье мамы. Нельзя сказать, что она болела, но сердце было утомленное, голова, ноги беспокоили, как всегда. Она была слабенькая, держалась ради отца и нас, детей. Успокаивала себя, но внутренне страдала от ужасных перспектив. Занималась рукоделием, это успокаивало ее. У братика часто болели ножка, голова, спинка, его кровать стояла возле маминой, она его ангел-телохранитель.

Мы, девочки, простужались, но нечасто. Раза два к нам приходили сестры милосердия и приносили порошки от головной боли и сердечные средства.

Богослужения совершались часто, приходил священник отец Михаил, старенький, худенький, как святой, он нравился всем. Яков появлялся изредка, по требованию батюшки. Служба проходила в большой комнате, вместо престола пользовались столиком, сделанным солдатиком специально для богослужения. Во время служб мы пели, духовное пение увлекало и помогало нам. На коленях в службу никогда не стояли.

Не помню, чтобы в Екатеринбурге мы носили парики, не любили их, но раньше, когда не было волос, носили.

Мы не замечали, чтобы в Екатеринбурге за нами кто-то шпионил, тайно смотрел наши вещи и подслушивал. Мне предлагал несколько раз шпионить за остальными человек, который был в доме, звали его, кажется, Григорий Артемов, он грамотный, наверное, закончил гимназию или школу, он умел поговорить. Встречая меня одну, делал это предложение, обещал жалованье и подарки и что будет пускать гулять, куда захочу. Я отказалась, заявила, что я самая маленькая, ничего не знаю, чтобы спрашивал старших сестер.

Я беседовала с Начальниками, что хочу уйти отсюда, но не с Голощекиным и Белобородовым, они мне были несимпатичны, с другими. Родители тоже хотели, чтобы я ушла, договорились, что если приедет крестный отец, чтобы отправилась с ним, что это временное, потом меня заберут и будем жить вместе. Отец сказал, что жалеет меня: «Какой пальчик ни обрежь, все больно». Он иногда выражался по-простонародному, любил народную мудрость. Мы договорились, что я буду им писать.

Однажды меня вызвал солдатик: «Анастасия Романова, иди сюда». Оказывается, приехал мой крестный отец Петр Константинович. Он так устроил, что меня отпустили как удочеренную им, ведь я была несовершеннолетняя. Ему разрешили забрать меня, и он пришел в этот ужасный дом. Я хотела вернуться, чтобы проститься с родными, но мне сказали, что обратного пути нет.

Мы пошли через дворик, зашли в сарай, спустились в подвал, и тут открыли дверь в подземный ход. Нас сопровождали двое, они были вместе с крестным отцом, не солдатики, хотя один из них был в военной одежде. Ход широкий, метра два, но невысокий, впрочем, мне не приходилось пригибаться. Там стояла вода, вообще в том месте, где мы жили, стояла вода: копнешь — и вода. В этом подземном ходе были проложены какие-то трубы. Шли не очень долго, и вышли к старой деревянной часовенке. Здесь было пустынное место, немножко в стороне виднелось кладбище. До вокзала было недалеко, может с километр. Возле часовенки сопровождавшие сказали: «Счастливо вам», — и ушли. По тропиночке мы отправились к вокзалу, сели на поезд и уехали.

От хождения по воде я простыла и долго болела ангиной…