• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

МОЦАРТ

Он же гений,

Как ты да я. А гений и злодейство –

Две вещи несовместные. Не правда ль?

(Александр Пушкин)

Личность наиболее полно раскрывается в делах и общении. Об интеллекте и характере Сталина есть смысл судить на основе его встреч, бесед, споров с таким незаурядным человеком и крупным политиком, как Уинстон Черчилль.

Они со Сталиным почти во всем стояли на диаметрально противоположных позициях. Их происхождение, убеждения и жизненные пути различались радикально. Тем интереснее выяснить, как проходило их общение в разных ситуациях, кому из них при этом удавалось одерживать верх и почему.

Удивительное признание сделал Черчилль: «Сталин производил на нас неизгладимое впечатление. Его влияние на людей было неотразимо. Когда он входил в зал на Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам».

Чем объяснить такое впечатление, производимое Сталиным на человека вовсе не робкого, привыкшего к общению — на равных! — с высшими лицами разных государств. Вновь перед нами загадочный феномен поистине магического воздействия Сталина на людей.

Если уж Черчилль чувствовал его неотразимое влияние, то вполне понятно, что в нашей стране многие из тех, кто встречался со Сталиным, признавались, что при этом ощущали необычайное волнение, трепет, но не от страха, а от какого-то религиозного восторга.

Заочно познакомился Сталин с Черчиллем еще в период Гражданской войны. Тогда они стояли, можно сказать, по разные стороны баррикад. Черчилль был одним из вдохновителей иностранной интервенции, пытавшейся задушить в колыбели новую общественно-политическую формацию, Советскую Россию (ставку делали на своих пособников, в частности на Колчака).

Познакомимся с этой колоритной фигурой для того, чтобы лучше понять, с кем имел дело Сталин в тот период, когда стремительное распространение фашизма могло существенно повлиять на судьбу всей глобальной цивилизации.

Уинстон Черчилль — потомок знаменитого английского полководца XVIII столетия герцога Мальборо (в XIX веке в России была популярна песенка «Мальбрук в поход собрался, когда-то он вернется»; другой вариант: «…наелся кислых щей») — происходил из аристократической семьи. По этой причине его подъем в верхние горизонты власти был отчасти предопределен и, во всяком случае, облегчен. Его сильный и своенравный характер затруднял такое выдвижение, но благодаря немалому честолюбию оно в конце концов произошло.

Для молодого английского аристократа дорога обучения была веками проторенной: воспитание в привилегированных школах Итона или Харроу, университеты Оксфорда или Кембриджа. Но в школе упрямого, буйного и плохо успевающего ученика порой секли розгами; пути в Кембридж и Оксфорд ему были заказаны: Уинстон ненавидел математику, хотя обладал отличной памятью. В общем, он умел учиться только тому, что было ему интересно (характерное отличие творческих натур). Он поступил в военное училище. Да и то после двух неудачных попыток и только в кавалерийскую школу (где не было экзаменов по математике).

После полуторагодового обучения (главным образом — верховой езде и стрельбе) он получил назначение в гусарский полк. Его рано овдовевшая мать-американка весьма легкомысленно распоряжалась своим капиталом, зато это позволяло ей и сыну иметь влиятельных друзей и знакомых.

Добившись командировки на Кубу, где испанцы вели борьбу с местными повстанцами, Уинстон опубликовал об этом пять очерков в газете. Затем служил в Индии, где усердно занимался спортом и ловлей бабочек, а также увлекся чтением книг но истории и философии; участвовал в подавлении восстания одного из местных племен, проявив смелость и находчивость. Продолжая посылать в Лондон корреспонденции, он, кроме этого, написал книгу (издана в 1897 году).

Англичане проводили колониальную войну в Судане. Черчилль отправился туда как офицер и корреспондент (зарабатывая журналистикой в 20 раз больше, чем военной службой). Военные называли его «охотником за медалями» и «саморекламщиком».

Осенью 1899 года вышел его двухтомник «Речная война» — о завоевании англичанами Египта и Судана. Он честно написал о том, как его соотечественники глумились над могилой и прахом Махди, руководителя суданского восстания. Рассказал и о подлом приеме британской агитации: изображать своих противников отвратительными монстрами, которых надо убивать беспощадно. Но во втором издании книги подобные нелестные отзывы о колонизаторах-англичанах он изъял. Уинстон подумывал о политической карьере, и честность тут могла повредить. Однако в парламент его не избрали.

Он отправился корреспондентом в Южную Африку, где англичане пытались покорить выходцев из Голландии — буров. Ими-то и был пленен потомок «Мальбрука» не по трусости, а попав в окружение. Он бежал из-под стражи, спрятавшись в товарном вагоне; затем скрывался в старой шахте, благодаря помощи местного англичанина. За его поимку была назначена награда в 25 фунтов стерлингов. Она осталась невостребованной: Черчилль добрался до своих. Англичане терпели поражение за поражением, и побег его был воспринят как подвиг (он красочно описал свои приключения).

Черчилль приобрел популярность. Ему удалось пробиться в парламент. На некоторое время он вошел в дурную компанию молодого лорда Хью Лигана, пристрастился к сигарам и коньяку. Однако честолюбие, здравый смысл и сила воли помогали ему строить карьеру.

В 1898 году талантливый журналист Дж. У. Стивене посвятил ему статью «Самый молодой мужчина в Европе» (Уинстону было тогда 24 года). Портрет получился пророческим: «Его самоуверенность непреодолима… Он честолюбив и расчетлив… Самоанализ говорит ему, что он обладает даром и характером, которые сделают его фигуру сенсационной. Он не учился, как стать демагогом. Он рожден демагогом… Его завтра лежит в XX веке».

С 1908 года Черчилль поочередно возглавлял министерство торговли, внутренних дел, а с 1915 года — морское, затем военное (до 1921), по делам колоний. Он предлагал отправить на подавление Советской России дополнительные контингенты английских войск. Однако его инициатива потерпела провал из-за массовых выступлений английских рабочих и солдат, поддержавших русский народ. В резолюции конференции машиностроителей и судостроителей Клайда (май 1919 года) говорилось: «Рабочие и солдатские комитеты — вот ответ поджигателю войны Черчиллю».

Осенью 1919 года в защиту Советской власти выступили английские железнодорожники. В стачке, парализовавшей потоки пассажиров и грузов, участвовало около 400 тысяч человек. Солдаты отказывались воевать против Советской России. Бывший поверенный в делах царского и временного правительства Набоков телеграфировал Колчаку: «Политические препятствия в посылке крупных военных сил в Россию огромны, в особенности в Англии».

Чтобы оценить хотя бы схематично сложное переплетение интересов во время Гражданской войны, напомню некоторые факты. После отречения Николая Романова Англия отказалась принять его с семьей, хотя это были родственники царствующей английской династии (но получили их личные вещи). Поддерживая Корнилова, Деникина, Юденича, Колчака, Врангеля, главари Антанты имели в виду при их победе иметь экономическое, финансовое, а значит, и политическое господство над «демократической» Россией.

Белогвардейцы сражались именно за такую власть (ее представляло буржуазно-масонское Временное правительство), а не за восстановление Российской империи. Все лидеры Белого движения резко поднялись в должностях и званиях именно при этом Временном правительстве, выступали за отречение Николая II, а генерал Корнилов его арестовал.

С этой точки зрения, как ни парадоксально, расстрел царской семьи был наиболее выгоден не столько большевикам, сколько Антанте и ее «кондотьерам» (наемникам; так назвал себя в частном письме адмирал Колчак). С одной стороны, это гарантировало им установление «демократии» в России с последующим разделом ее на сферы своего влияния. С другой стороны, предоставило возможность для антисоветской пропаганды, выставляющей большевиков как чудовищных злодеев.

Такую версию следует иметь в виду, осмысливая ход и результаты Гражданской войны. Вот и Черчилль, вмешиваясь во внутренние дела России, отстаивал интересы крупной буржуазии, банкиров (английских и русских), а прежде всего — Британской империи.

В 1925 году Черчилля назначили министром финансов, вторым человеком в кабинете. Для этого ему пришлось перебороть свою ненависть к математике. Следующей ступенью было премьерство — его страсть и мечта. Но 1929 год поставил капитализм на грань катастрофы из-за великого кризиса. Черчилля не ввели в новое правительство. Так продолжалось 11 лет! Его выбросили на задворки политической жизни. К этому добавились семейные неурядицы, личные несчастья.

Улучив момент, он переметнулся к недавним политическим противникам — либералам, получив прозвище «Бленхеймская Крыса». Корабль консерваторов потерпел крушение: в стране набирало силу профсоюзное движение, укреплялись позиции рабочих, и его бывшая партия потерпела на выборах сокрушительное поражение…

Уинстону Черчиллю смелости, решительности, упорства и хитрости было не занимать. Он успешно совмещал профессии журналиста и политика, был писателем, хотя и плодовитым, но не блещущим талантом, что не помешало ему получить после войны Нобелевскую премию по литературе (Льва Толстого и Антона Чехова такой награды не удостоили).

Его социально-политические убеждения, судя по всему, сводились к желанию сохранять Британскую империю, а также власть в стране людей богатых и знатных. Это вполне соответствовало его личным интересам и устремлениям к богатству и славе при ненависти к народовластию и коммунистическим идеалам. Он умножал свой капитал и поднимался по ступеням карьеры даже путем предательства интересов своей партии.

Впрочем, подобные «крысиные» перебежки из одного лагеря в другой не были слишком оригинальными. Правящие группы Англии стояли единым фронтом на тех же общих позициях, что и Черчилль. Менялась ситуация в стране и мире, а потому приходилось то давать поблажки трудящимся, то укреплять положение крупной буржуазии; то провозглашать свободу торговли, то регулировать рыночные отношения. В политических играх нередко побеждают те, кто способен вовремя сжульничать. Вот и Черчилль был весьма ловким, сообразительным, а при случае и нечестным политическим игроком, что вполне отвечало традициям.

В отличие от Сталина, Черчилль не упускал возможности заявить о себе и подчеркнуть свои достоинства. При жизни было издано более сорока книг, посвященных его жизни и деятельности. В своей писательской карьере он опирался на большой штат помощников, а более всего на интеллект и художественный вкус своего секретаря и приятеля Эдварда Марша. Всю свою жизнь Уинстон отличался не только огромной работоспособностью, но и неизбывным честолюбием.

В своем романе «Саврола», изданном в 1940 году, он так отозвался о главном герое: «Борьба, труд, непрерывный поток событий, отказ от многих вещей, которые делают жизнь легкой и приятной, — во имя чего все это? Благо народа! Его оно мало интересовало… Он прекрасно понимал, что главной движущей силой всех его дел было честолюбие, но он был бессилен ему сопротивляться… Склад его ума был неистовым, сильным и дерзким».

Как многие начинающие писатели, он дал в этом образе собственную характеристику (ее подтверждали многие его биографы). Обратим внимание на то, что он сознает неблагородство, эгоистичность своих устремлений, которым «бессилен сопротивляться».

Черчиллю, как многим его коллегам, был присущ своеобразный британский колониальный патриотизм. Ведь их небольшая страна господствовала в мире, расширяя свои владения. С 1880 по 1901 год они выросли с 20 до 33 млн кв. км, а население — с 200 до 370 млн человек. На каждого из 37 млн англичан приходилось 10 «рабов» в колониях. Этим поддерживалось благосостояние метрополии. Ненависть Черчилля к идеям освобождения трудящихся и порабощенных была вполне оправданна.

…Ему уже пошел седьмой десяток. Черчилль — отработанный продукт! Так решили все интересующиеся политикой в Англии и за ее пределами. То же считали лидеры различных государств; все, кроме одного. Беседуя с ним, леди Астор — жена лорда — обронила: «…С Черчиллем теперь покончено». На что услышала возражение: «Я не уверен. В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню». Такое неожиданное заключение сделал И.В. Сталин.

Англия объявила войну Германии, напавшей на Польшу и заключившей договор с СССР. Немецкие бомбы посыпались на Лондон. Черчилля пригласил его политический и личный враг премьер Невилл Чемберлен, обанкротившийся в своей политике умиротворения Гитлера, и сказал: «Уинстон! Я предлагаю тебе адмиралтейство» (военно-морское министерство).

Английские войска на континенте отступали. В мае 1940 года, когда бронированный кулак вермахта прорвал фронт французских войск и прижал их союзников-англичан к морю у Дюнкерка, палата общин проголосовала за новое правительство Британии. Его возглавил бывший первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль. Исполнилась его заветная мечта: он стал премьер-министром, причем с чрезвычайно широкими полномочиями. Газета английских коммунистов писала в те дни: «Народ хотел драться. А он всегда любил драку».

Берлин был увешан плакатами, изображавшими Черчилля во весь рост. И под каждым стояла надпись: «Враг № 1». Гитлеровцы разрабатывали планы покушения на Черчилля, надеясь с помощью парашютного десанта взять его живым. Но он не собирался сдаваться. Перед переездом на Даунинг-стрит в дом № 10, резиденцию премьер-министра Великобритании, он проверил свой пистолет, чтобы тот не дал осечки…

Английская армия избежала гибели потому, что Гитлер, надеясь на приход к власти в Лондоне правительства капитулянтов, остановил свои танки. Британские части спешно эвакуировались на родину без техники и деморализованные. Сторонники мира с Германией (что означало признание своего поражения) оставались в меньшинстве.

В Англии началась запись в Национальную гвардию — аналог советского Народного ополчения. Добровольцев оказалось много. Но это были плохо обученные, а то и вовсе не обученные военному делу мирные люди, чаще всего вооруженные только охотничьими ружьями.

Шли ко дну торпедированные нацистами английские корабли. Стоявший на рейде Портсмута, казалось бы, в полной безопасности линкор «Роял ок» («Королевский дуб»), гордость британского флота, был потоплен соединенными усилиями разведки и подводников Германии. Английский город Ковентри был стерт с лица земли немецкими летчиками. Лондон горел — квартал за кварталом…

Черчилль накапливал войска, разворачивал военную промышленность, национализировал все английские авиационные заводы. Подымал дух народа патриотическими выступлениями. «Старину Уини» видели среди лондонских развалин, на позициях зенитчиков, на аэродромах и на боевых кораблях. Это был «звездный час» его жизни и деятельности.

Английские летчики, порой не раз сбитые немцами, вновь и вновь поднимали свои наспех отремонтированные самолеты навстречу неприятелю. Гитлер недоумевал: по данным разведки, у англичан не должно было оставаться военно-воздушных сил. Высадка немцев на Британские острова откладывалась.

Состоялся до сих пор до конца не разгаданный полет заместителя фюрера Рудольфа Гесса в Англию. Условия Берлина для заключения мира — раздел сфер влияния. За Германией остается захваченный ею Европейский континент. За Англией — ее мировая колониальная империя.

Черчилль мог встать на путь, избранный Ф. Петеном, маршалом Франции, одним из победоносных руководителей Первой мировой войны. Он сохранил за Францией ее мировую колониальную империю, но в Европе стал покорным слугой Гитлера. Был и другой путь — продолжать борьбу, в перспективе вместе с Москвой. А если Сталин предпочтет стать союзником Германии? Это стало бы катастрофой для Великобритании.

Идеологически Гитлер был гораздо ближе к Черчиллю, чем Сталин. В 20-х годах Черчилль с симпатией наблюдал за деятельностью фюрера, призывавшего «задушить большевизм в его колыбели». Однако через несколько лет он изменил свою позицию. Перешел к атакам на лондонских друзей и покровителей Гитлера, став частым посетителем советского посольства в Великобритании.

Такая перемена была вызвана не резким «полевением» Уинстона Черчилля, а его стремлением сохранить Великую Британскую империю, которую фашисты готовились разорвать на куски, а также отстоять гегемонию Англии в Европе. Япония — союзник Гитлера — бряцала оружием у самых границ британских колоний в Юго-Восточной Азии. Гитлер расширял Третий Рейх, покончив с английским влиянием в Западной Европе. Муссолини — союзник Гитлера, — захватив ряд британских колоний в Восточной Африке, устремился к Суэцкому каналу, чтобы перекрыть главную морскую транспортную артерию Британской империи.

Черчилль перебросил войска и танки из английских азиатских колоний в Африку. Они остановили итальянцев, отбросили их и захватили большую часть итальянских колониальных владений в Африке. Тогда Гитлер направил в Африку корпус Роммеля, подкрепленный авиационными частями. Начались ожесточенные бои. Итальянский флот и авиация блокировали Мальту — главную базу Англии в Восточном Средиземноморье.

В общем, для Черчилля выбор был очень непрост: или сохранение Британской империи со всеми колониями, но при условии войны с фашистскими государствами; или попытаться пойти на соглашение с Гитлером под угрозой потери своего мирового господства и превращения его державы в третьеразрядное государство; или маневрировать, пытаясь стравить Германию с СССР в надежде, что оба ненавистных ему государства обессилят друг друга во взаимной войне.

Третий вариант был, конечно, предпочтительней первых двух. Однако осуществить его было необычайно трудно: Гитлер и Сталин отличались немалой предусмотрительностью и государственной мудростью. Они понимали, что столкновение двух гигантских держав — СССР и Германии — приведет к кровопролитной войне, для победы в которой одной из сторон требуется иметь значительные преимущества.

Для Германии этот путь лежал через расширение зон влияния, покорение других стран и народов — агрессию вовне. Для СССР — через укрепление единства многонациональной страны, предельную активизацию оборонной промышленности, поиски потенциальных союзников в неизбежной войне с Третьим Рейхом. Такими союзниками могли стать Англия и США.

Сталин, сохраняя видимость дружеских отношений с Гитлером, старался давать понять Черчиллю, что СССР не помышляет об участии в разделе «Британского наследства». Но и вступать в войну с Германией в ближайшее время СССР не мог: требовалась более основательная подготовка. К тому же, как бы это ни звучало цинично, единственная в мире страна социализма была заинтересована в том, чтобы капиталистические хищники грызлись между собой.

…Франция капитулировала в июне 1940 года вслед за Бельгией и Голландией. Черчилль пытался сколотить фронт на Балканах из югославских, греческих и турецких дивизий. Но Белград и Афины пали, а Турция заняла позицию дружественного Германии нейтралитета.

Немцы захватили Крит, разбив там английские и греческие войска. США оказали помощь Англии, но за свои старые эсминцы получая ряд английских военных баз. Президент Рузвельт не вступал в войну, скованный сильной изоляционистской оппозицией в парламенте и в стране. Американские монополии теснили своих английских конкурентов в Азии, Африке и Латинской Америке. Открывалась перспектива вытеснения Соединенными Штатами англичан из их колоний и доминионов. Черчилль старался сохранить независимость Англии и целостность ее империи. Ему нужен был союзник — противостоящий фашистам и не зависящий от США.

Утром 22 июня 1941 года ему, еще лежавшему в постели, сообщили, что Германия напала на СССР, Черчилль, по его словам, испытал огромное облегчение. Он тотчас позвонил на Би-Би-Си, сообщив, что вечером выступит по радио. В своей речи подчеркнул, что, полностью сохраняя свои антикоммунистические позиции, окажет всю возможную помощь Советскому Союзу и его армии.

Гитлер как-то сказал: «Во всем мире я боюсь только двоих — Сталина и Черчилля». Теперь эти двое объединились против него.

Речь британского премьера почти полностью опубликовала «Правда». 7 июля Черчилль послал Сталину письмо, а через три дня — еще одно с планом совместных действий.

Только 17 июля Сталин ответил Черчиллю. И это понятно. Красная Армия терпела поражение за поражением. На аэродромах уже 22 июня погибла значительная часть авиации. Под Ленинградом, на Лужском рубеже ополченские дивизии с огромными потерями остановили танки фон Лееба. В Белоруссии две советские армии гибли в Белорусском котле. В такой ситуации Сталин не хотел, чтобы британский премьер счел себя соломинкой, за которую хватается утопающий.

Гитлеровская пропаганда пустила слух о том, что Сталин находится в полной прострации, собирается бежать на Восток. Позже нечто подобное говорил Хрущев. О начале войны сообщил Молотов по радио. Выступление Сталина прозвучало лишь 3 июля. Почему? Ответ прост: ему было не до выступлений (хотя он подсказал окончание речи Молотова: «Наше дело правое, победа будет за нами»).

Надо еще иметь в виду, что в своем выступлении по радио Черчилль подтвердил свою враждебность общественному строю, установленному в СССР: «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма… За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем». Ясно, что такому «заклятому другу» Сталин не торопился с ответом.

Только стабилизировав оборону, он начал контакты с Черчиллем на равных. Было заключено соглашение о совместных действиях. В окружении Черчилля считали, что гибель Советского Союза — дело ближайших недель. Однако он твердо заявил, что СССР должен продержаться год и даже больше. Англия, не ведя активных военных действий, была заинтересована в тяжелой затяжной войне на Востоке. Но для этого надо было оказывать материальную помощь СССР. Было налажено снабжение Красной Армии через Иран. Но основной поток шел северным морским путем, через Архангельск и Мурманск.

Поскольку немцы стремились поставить Иран под свой контроль, в эту страну осенью 1941 года одновременно вошли с севера советские, а с юга английские войска. В начале октября 1941 года в Москву прибыла англо-американская миссия. Лорд Бивербрук на встрече со Сталиным предложил, выполняя поручение Черчилля, осуществить более тесное сотрудничество с Красной Армией, введя британские войска… на Кавказ (давняя цель Британии — бакинская нефть). Сталин ответил:

— На Кавказе нет войны. Война идет на Украине.

Англичане не собирались воевать с немцами на Украине, и вопрос был снят. Сталин выразил недовольство малыми поставками союзниками военной техники. Представители США и Англии отказывались увеличить поставки. Об этом тотчас узнали в Берлине (не была ли обеспечена утечка информации с советской стороны?). Тотчас немцы сообщили: «Западные буржуазные страны никогда не смогут договориться с большевиками!» Вечером того же дня, когда состоялась очередная встреча Бивербрука и Гарримана со Сталиным, последний упомянул о сообщении нацистов и с улыбкой заметил:

— Теперь от нас троих зависит доказать, что Геббельс лгун.

Западные дипломаты согласились взять дополнительные обязательства. Поведение Сталина произвело большое впечатление на западных дипломатов. Он был спокоен, уверен в победе и давал понять, что является надежным союзником, ожидая того же от США и Англии.

Судьба войны решалась «в белоснежных полях иод Москвой». Сталин подтягивал резервы для перехода в контрнаступление, которое началось в конце 1941 года.

О первом крупном поражении фашистских войск под Москвой Черчилль услышал, направляясь в США, на борту линкора «Герцог Йорк». Он телеграфировал Сталину: «Невозможно описать мое облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны». Находившийся в Москве министр иностранных дел Великобритании, ученик и соратник Черчилля Антони Иден сообщил ему: «Сталин полностью с нами против Гитлера. Он очень доволен вашим посланием».

Позже в своих мемуарах Идеи признался, что испытывал тревогу за последствия для «британских интересов» поражения гитлеровской Германии. Он получил разрешение в середине декабря 1941 года побывать в районе, освобожденном советскими войсками. Его поразили груды боевой немецкой техники. Он подробно описал свою доверительную беседу с тремя пленными фашистами, но ни словом не обмолвился о бедах местных жителей.

Большое впечатление произвела на Идена спокойная уверенность Сталина. Английский министр счел нужным заметить, что для оптимизма слишком мало оснований: «Ведь сейчас Гитлер все еще стоит под Москвой, а до Берлина далеко».

— Ничего, — ответил Сталин, — русские уже были два раза в Берлине, будут и в третий раз.

О том, что возможная быстрая победа СССР обеспокоила руководителей Англии, в том числе Черчилля, свидетельствуют значительно меньшие, чем было договорено, британские и американские поставки, включавшие к тому же устаревшую технику.

Вскоре после 22 июня 1941 года сенатор США Гарри Трумэн и английский министр авиации Мур-Барбозон заявили о том, что Западу выгодно взаимное истощение и ослабление Германии и Советского Союза и именно на этом должна быть построена западная политика в войне. Они высказали то, что и так было ясно.

Черчилль был умнее, хитрее, осторожней и опытней этих, в сущности, очень ограниченных политиков. Он ничего подобного не заявлял, по крайней мере до 1943 года. Но практические свои действия строил именно таким образом. Вопреки обещанию открыть в 1942 году второй фронт в Европе, он перенес все военные действия англичан и американцев в Средиземноморье. Для этого у него были разные причины, но одна из главных — оставить Красную Армию наедине с основными силами вермахта.

В конце 1941 года США вступили в войну. Черчилль и Рузвельт пообещали Сталину открыть второй фронт на следующий год. Но нарушили свое обещание главным образом благодаря усилиям Черчилля — в очень тяжелый для СССР момент.

Заманив советские войска в ловушку под Харьковом, немцы захватили там десятки тысяч пленных, оккупировали богатые многолюдные регионы Юга, вышли к порогу Кавказа и ворвались на улицы Сталинграда. А за несколько месяцев до этого Запад резко сократил военные поставки Советскому Союзу и перестал посылать конвои в Мурманск, объясняя это подготовкой к высадке в Европе.

Советско-английские отношения ухудшились. Посол Великобритании в Москве направил телеграмму министру иностранных дел, в которой говорилось о том, что это ухудшение англо-советских отношений чревато долговременными и негативными последствиями. Телеграмма обескуражила Черчилля. Страшным для него поворотом событий могло стать заключение мирного соглашения СССР и Германии. Эти два военных гиганта боролись с переменным успехом. Силы у них на данный момент были почти равными. Летнее немецкое наступление 1942 года разворачивалось успешно. Они захватили Крым, отчасти Северный Кавказ и вскоре могли форсировать Волгу. Судя по сообщениям геббельсовской пропаганды, Красная Армия была обескровлена.

Согласно первоначальным планам Гитлера, немцам достаточно было оккупировать Прибалтику, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ, Поволжье, — наиболее плодородные и индустриально развитые регионы СССР. Почти вся эта программа была уже выполнена. Под угрозой полного разгрома советских войск Сталин, как полагал Черчилль, мог согласиться с притязаниями Гитлера, стремясь сохранить за собой оставшуюся часть страны. Установив мир с СССР, Германия могла перебросить основные свои силы на запад, и положение Британии стало бы катастрофичным.

Подобные рассуждения Черчилля показывают, насколько плохо понимал английский премьер склад личности советского руководителя. Для Сталина коммунистические идеалы были не камуфляжем в политической демагогии, а подлинными убеждениями. В этом отношении не только он, но и Гитлер были непонятны для западных лидеров, представителей буржуазных демократий. По той же причине народы Советского Союза и Германии сохраняли веру в своих вождей.

В мае 1942 года В.М. Молотов побывал в Лондоне и Вашингтоне, ведя переговоры о помощи западных союзников Советскому Союзу. Президент США подтвердил свое согласие открыть летом этого года второй фронт в Европе. Черчилль отвечал уклончиво, стараясь оттягивать столкновение английских войск с крупными вооруженными силами вермахта. (В конце концов, это ему удалось, и Британии досталась победа во Второй мировой войне «малой кровью», — даже потери американцев были значительно больше.)

Черчилль вручил советскому наркому иностранных дел памятную записку, где, в частности, говорилось: «Мы ведем подготовку к высадке десанта на континенте в августе или сентябре 1942 г…Невозможно сказать заранее, будет ли положение таково, чтобы сделать эту операцию осуществимой, когда наступит время. Следовательно, мы не можем дать обещания в этом отношении, но, если это окажется здравым и разумным, мы не поколеблемся претворить свои планы в жизнь».

Получается, что англичане готовы непоколебимо колебаться, выгадывая решения здравые и разумные для себя. О подготовке десанта — явная ложь. И не только потому, что данное событие не произошло. Черчилль знал об этом еще до того, как сочинил памятную записку.

Дело в том, что в апреле 1942 года открытие второго фронта обсуждали представители правительств США и Англии. Участник совещания американский генерал Ведемейер позже писал: «Англичане вели переговоры мастерски. Особенно выделялось их умение использовать фразы и слова, которые имели более одного значения и допускали более чем одно толкование. Я не утверждаю, что стремление обмануть было личной характерной чертой того или иного участника переговоров. Но когда дело шло о государственных интересах, совесть у наших английских партнеров по переговорам становилась эластичной… Я был свидетелем английского дипломатического искусства в его лучший час, искусства, которое развивалось в течение столетий успешных международных интриг и обмана, сочетающегося с лестью».

Итак, Черчилль избрал тактику хитрости, обмана, проволочек. Это объяснялось отчасти объективными обстоятельствами. Британская империя трещала по всем швам. В 1942 году она лишилась значительной части своих колоний. В Азии японские войска вторглись на территорию Индии. Японская авиация совершала налеты на Цейлон и крупнейшие города Австралии. Германские подводные лодки, применяя тактику «волчьих стай», в Атлантике пускали на дно один английский корабль за другим.

Черчилль высокопарно высказался, что он шагает по земле с большой смелостью, находясь «в дружеских и близких отношениях с великим человеком, слава которого просияла не только по всей России, но и по всему миру». Однако его слова решительно расходились с делами; особенно позиция, занятая им по вопросу высадки англо-американского контингента во Франции.

На германо-советском фронте Гитлер держат 75% своих войск. В Западной Европе находилось всего неполных 36 дивизий, на атлантическом побережье — 19. Имелись благоприятные условия для открытия второго фронта. Сталин отказывался считать таковым действия авиации и морских сил союзников. Он требовал от них десанта во Франции. На Черчилля нажимали и внутри Англии, прежде всего трудящиеся, требуя активных военных акций на территории Европы, для оказания действенной помощи Советскому Союзу.

И тогда Черчилль провел ограниченную высадку англичан и канадцев в районе Дьеппа, обрекая их на верное поражение с целью доказать невозможность десантных операций во Франции. Даже в случае успеха этого предприятия о втором фронте не могло быть и речи, ибо для этого требовалось заранее подготовить крупные воинские контингенты, обеспечив их тяжелой техникой. Такие действия не предпринимались. Значит, Черчилль имитировал активность, предлагая осуществить десант в Северной Норвегии. Подобные акции Черчилля были рассчитаны на обман не противника, а союзника. СССР в одиночку продолжал сражаться с фашистами.

Когда стало очевидно, что высадка союзников во Франции в 1942 году не состоится, Черчилль мог бы сообщить Сталину об этом но дипломатическим каналам. Однако, понимая негативную реакцию, решил для этого лично встретиться с советским вождем. Вот как британский премьер-министр оценивал свою памятную встречу со Сталиным в Москве в августе 1942 года: «Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения».

Однако он летел в столицу СССР, прекрасно сознавая свою неблаговидную роль обманщика, вынужденного и дальше лавировать и хитрить. Он написал о своем настроении так: «Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизации».

Почтенный джентльмен лукавил. При появлении фюрера, как известно, он не перестал считать СССР «врагом № 1 капитализма». Как справедливо отметил американский биограф Черчилля Эмрис Хьюз: «Весьма вероятно, что политическая амбиция была самым важным фактором, который привел к тому, что Черчилль превратился в одного из настойчивых противников Гитлера… Его антагонизм в отношении Гитлера был порожден страхом, что Германия при нацистах может стать слишком мощной и бросить вызов английской гегемонии в Западной Европе. Этот антагонизм объясняется убеждением Черчилля, что, поднимая Англию против Гитлера, он сможет опять завоевать какой-либо правительственный пост».

Можно согласиться и с другими суждениями Э. Хьюза: «Если бы Гитлер ограничился только пропагандой священной войны против России, Черчилль, вполне вероятно, не поссорился бы с ним. Ибо он был таким же злобным врагом большевиков, как Гитлер, или Геббельс, или любой другой из школы торговцев антирусской ненавистью и пропагандистов ее, которые эксплуатировали «красное пугало» в своей политической борьбе. Уинстон задолго до того, как русские или другие народы Европы услышали что-либо о Геббельсе, был пионером и выдающимся мастером этой пропаганды».

В 1937 году Черчилль так отозвался о фюрере: «Некоторым может не нравиться система Гитлера, но они тем не менее все же восхищаются его патриотическими достижениями… Если бы моя страна потерпела поражение, я надеюсь, что мы должны были бы найти такого же великолепного лидера, который возродил бы нашу страну и возвратил нам наше место среди народов».

В книге Валентина Бережкова «Как я стал переводчиком Сталина» (М., 1993) довольно подробно рассказано о беседах Черчилля со Сталиным в 1942 году.

К сожалению, после расчленения СССР данный автор ловко обернулся из советского патриота в антисоветчика. Включил в свой текст эпитеты и выражения, выставляющие Сталина в облике коварного кровавого диктатора, который насаждался в годы «перестройки». Такие кульбиты Бережкова выглядят скверно. Но некоторые факты он, являясь свидетелем событий, изложил, по-видимому, точно.

Мы расскажем о встрече Сталина и Черчилля со слов нескольких авторов. Еще раз подчеркнем: миссия Черчилля была ему неприятна. Тем более что он, более старший по возрасту, вынужден был прибыть к Сталину, который знал, что сказал три месяца назад Черчилль Молотову: «Британская нация и армия мечтают сразиться с врагом как можно скорее и таким образом оказать помощь доблестной борьбе Советской Армии и народа». А теперь — отказ.

12 августа 1942 года, прилетев днем в Москву, Черчилль уже вечером был в Кремле. С ним прибыли личный представитель Рузвельта Аверелл Гарриман и посол Великобритании в СССР. Перед встречей Сталин сказал Молотову:

— Ничего хорошего ждать не приходится.

Когда вошел Черчилль, обводя взглядом сравнительно небольшой кабинет, Сталин стоял у стола, не улыбаясь, затем подошел к гостю, подав ему руку, которую тот энергично потряс, и произнес негромко и сухо:

— Приветствую вас в Москве, господин премьер-министр.

Черчилль ответил, что рад возможности побывать в России, встретившись с ее руководителями. Когда они расположились за столом, Сталин спросил Черчилля о самочувствии после долгого перелета, хорошо ли он устроился. Затем кратко изложил положение на фронтах:

— Вести из действующей армии неутешительны. Немцы прилагают огромные усилия для продвижения к Баку и Сталинграду. Нельзя гарантировать, что удастся устоять перед их натиском. На юге их наступление продолжается…

Британскому премьеру давалось ясно понять, насколько необходим в ближайшее время второй фронт. Черчилль выразил уверенность, что немцы, не имея достаточно много авиации, вряд ли предпримут наступление в районе Воронежа или еще севернее.

— Это не так, — возразил Сталин. — Из-за большой протяженности фронта Гитлер вполне в состоянии выделить двадцать дивизий и создать сильный наступательный кулак. Для этого вполне достаточно двадцати пехотных и двух или трех бронетанковых дивизий. Учитывая то, чем располагает сейчас Гитлер, ему нетрудно выделить такие силы. Я вообще не предполагал, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы…

Под контролем фашистов была почти вся Западная Европа, поставлявшая фронту технику, снаряжение. Более трети населения СССР и множество индустриальных центров осталось на оккупированной территории. Сдерживать натиск врага было чрезвычайно трудно. Сталин говорил правду. Черчилль спросил:

— Полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешел к вопросу о втором фронте?

— Это как пожелает премьер-министр.

— Я прибыл сюда говорить о реальных вещах самым откровенным образом (не означает ли это, что раньше он говорил о мнимых вещах и неоткровенно? — Р.Б.) Давайте беседовать как друзья…

Он принялся пространно излагать причины, по которым высадка во Франции в текущем году нецелесообразна. Сталин терпеливо слушал его, мрачнея, а затем прервал прямым вопросом:

— Правильно ли я понял, что второго фронта и в этом году не будет?

После некоторой заминки Черчилль стал объяснять, что к десанту на французское побережье требуется основательно подготовиться, чтобы провести его более масштабно и успешно в следующем, 1943 году. (Как известно, и это обещание оказалось ложным. — Р.Б.) В ближайшее время ничего подобного сделать невозможно, операция будет обречена на провал и не поможет русскому союзнику.

По просьбе Черчилля Гарриман высказал соображения американского президента, подтверждающие отказ от прежних обязательств, ибо высадка во Франции представляется слишком рискованной операцией.

— У меня другой взгляд на войну, — медленно сказал Сталин. — Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта представляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан, не надо только бояться немцев…

Сталин был разочарован, раздражен. Было ясно: западные союзники уже выработали свое твердое решение. Но Сталин не удержался от того, чтобы поставить Черчилля в унизительное положение. Он имел на это право как верховный главнокомандующий армиями, которые в данный момент ведут тяжелейшие кровопролитные сражения, тогда как те, кто назвался союзниками, предпочитают наблюдать схватку со стороны, оберегая своих людей и экономя силы.

Оскорбленный Черчилль, дымя сигарой, стал говорить, что в 1940 году Англия одна стояла перед угрозой гитлеровского вторжения, тогда как Москва поддерживала с Берлином дружеские отношения. И англичане не дрогнули, выстояли, а Гитлер не решился вторгнуться в Англию, получив отпор от доблестной британской авиации.

В ответ Сталин напомнил, что хотя Англия действительно одна противостояла Германии, но предпочитала бездействовать, отдавая Гитлеру одну европейскую страну за другой. Лишь британская авиация проявляла активность.

Черчилль возразил: Гитлер испугался форсировать Ла-Манш. Эта операция не так проста, как может показаться. К ней надо серьезно подготовиться.

Сталин ответил, что аналогии здесь нет. Высадка Гитлера в Англии встретила бы сопротивление народа, а в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан.

Черчилль возразил: при неудаче операции население подвергнется мести со стороны Гитлера и будут потеряны люди, которые понадобятся для большой операции в 1943 году.

Наступило долгое молчание. Сталин понимал, что не в его силах заставить союзников вступить в сражение с немцами. Он так и сказал, подчеркнув, что доводы премьер-министра его не убедили. Черчилль понял, что самая неприятная часть его миссии завершилась, и упомянул о продолжающихся авианалетах на Германию. Сталин выразил свое удовлетворение: очень важно наносить удары моральному состоянию немецкого населения, поэтому английские бомбардировки имеют огромное значение.

«Во время беседы, — вспоминал Черчилль, — господствовала обстановка вежливости и достоинства». И тогда он решил перейти к обсуждению операции «Торч» («Факел») в Северной Африке; именно она станет вторым фронтом. Черчилль особо подчеркнул, что сведения совершенно секретные, на что Сталин с улыбкой сказал:

— Надеюсь, никакие сообщения по этому поводу не появятся в английской печати.

Советский руководитель изменил тактику ведения переговоров. Убедившись, что союзники ни при каких условиях не откажутся от своих планов, он перестал демонстрировать свое недовольство, сдержал эмоции. Язвительные замечания в адрес англичан, которые слишком боятся немцев, были рассчитаны на то, чтобы вывести Черчилля из себя, вызвать его ответную резкую реакцию. В таком состоянии человек может наговорить много лишнего, высказать свои чувства, о которых предпочел бы молчать.

Сталин не счел нужным надавить на союзников, намекнув на возможность заключения сепаратного мира с Германией. Такая дипломатическая хитрость была бы уместной, поставив Черчилля в трудное положение. Иосиф Виссарионович предпочел действовать честно, открыто. Он доброжелательно выслушал сообщение об операции «Торч». По словам Черчилля, Сталин тотчас перечислил четыре основных довода в ее пользу.

«Это замечательное заявление, — искренне признался британский премьер, — произвело на меня глубокое впечатление. Оно показывало, что русский диктатор быстро и полностью овладел проблемой, которая до этого была новой для него. Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно».

Итак, первая четырехчасовая встреча Черчилля со Сталиным проходила неровно, а закончилась в доброжелательной атмосфере. Однако британский премьер не был уверен в том, что советский лидер, учитывая тяжелое положение на фронте, вновь не вернется к вопросу об открытии второго фронта в Европе. Поэтому на следующий день, встречаясь с Молотовым в Кремле, он много говорил о достоинствах операции «Торч».

«Прежде чем покинуть эту изысканную строгую комнату дипломата, — писал Черчилль, — я повернулся к Молотову и сказал: «Сталин допустил бы большую ошибку, если бы обошелся с нами сурово, после того как мы проделали такой большой путь. Такие вещи не часто делаются обеими сторонами сразу». Молотов впервые перестал быть чопорным. «Сталин, — сказал он, — очень мудрый человек. Вы можете быть уверены, что какими бы ни были его доводы, он понимает все. Я передам ему то, что вы сказали».

Тем не менее вечером Сталин представил Черчиллю Меморандум, где высказывал недовольство позицией правительства Великобритании. В частности, говорилось: «Вполне понятно, что Советское Командование строило план своих летних и осенних операций в расчете на создание второго фронта в Европе в 1942 году».

Да, успешное наступление немцев объяснялось еще и тем, что они имели возможность сосредоточить свои основные и самые боеспособные силы на Восточном фронте в расчете мощным ударом вынудить СССР к капитуляции. Сталин имел все основания утверждать:

«Легко понять, что отказ Правительства Великобритании от создания второго фронта в 1942 году в Европе наносит моральный удар по всей советской общественности, рассчитывающей на создание второго фронта, осложняет положение Красной Армии на фронте и наносит ущерб планам Советского Командования. Я уже не говорю о том, что затруднения для Красной Армии… несомненно должны будут ухудшить военное положение Англии и всех остальных союзников».

В этих словах можно усмотреть намек на то, что в случае дальнейших успехов вермахта русские могут отступить до Урала, и тогда немецкие армии двинутся на Запад. В ответной Памятной записке Черчилль напомнил о своей оговорке весной: «…мы не можем дать никакого обещания». Мол, это снимает с него ответственность за то, что союзники не пришли на обещанную помощь Красной Армии в труднейший период войны. Более того, он позволил себе спекулировать на этих трудностях, написав, что Британское Правительство может обнародовать свой отказ от высадки во Франции, после чего немцы переведут часть своих войск отсюда на Восточный фронт.

Судя по всему, британский премьер убедился: Сталин не пойдет на сделку с Гитлером. Теперь можно было вздохнуть спокойно и огрызнуться. Для Британии обстоятельства складывались неплохо: Германия и Россия ведут жестокую войну, а когда они окончательно обессилеют, победа и все связанные с ней преимущества будут на стороне Англии. Она вновь будет доминировать в Европе, к тому же с наименьшими потерями.

При встрече со Сталиным в Кремле 13 августа в 23 часа Черчиллю пришлось опять выслушивать упреки в нежелании Англии активно действовать на европейском фронте, а также в невыполнении обещанных поставок России. Сталин пытался пробудить в собеседнике чувство вины и окончательно успокоился лишь после того, как Черчилль в сильном возбуждении заговорил о необходимости установить хорошие деловые отношения между тремя великими державами, что обеспечит им победу над общим врагом.

После переговоров был официальный обед в Кремле. «Сталин и Молотов радушно принимали гостей, — вспоминал Черчилль. — Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Маршал и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных рюмок, делая в каждом случае маленький глоток. Меня изрядно угощали».

После обеда они долго оживленно беседовали. Сталин припомнил, что когда-то на встрече с леди Астор и Бернардом Шоу он отказался пригласить в Москву Ллойд Джорджа, который в Гражданскую войну возглавлял интервентов. Леди Астор сказала, что премьера ввел в заблуждение Черчилль. «Во всяком случае, — ответил Сталин, — Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям».

Бывший открытый враг большевиков Уинстон Черчилль неожиданно заглянул в глаза собеседнику и спросил:

— Вы простили меня?

— Это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу.

Загадочные слова. Поражает ссылка на Бога. Было ли это сказано в угоду гостю? Нет, конечно. Сталин, подобно каждому умному человеку, имел свои представления о высших силах и мировом разуме. Какие конкретно? Об этом остается только догадываться. Пожалуй, ему была близка русская поговорка: не в силе Бог, а в правде. Он избегал лжи, не терпел, когда ему лгали, презирал и ненавидел приспособленцев и лицемеров, резонно полагая, что они легко становятся предателями.

На вопрос Черчилля о прощении, прозвучавший искренне и неожиданно, можно было ответить утвердительно: мол, да, я прощаю. На Руси так не принято, ибо звучит высокомерно. Чаще всего выражались обиняком: «Бог простит». Сталин не позволил себе высокомерия, высказавшись в смысле — что было, то прошло, нечего ворошить прошлое, и не его, Сталина, право прощать бывшего открытого честного врага.

Черчилль убедился, что его нынешний союзник прост в общении, мудр и остроумен, быстро находит верное решение сложных проблем, обладает незаурядной волей и выдержкой, говорит правду и верит в победу над фашистами, не помышляя о возможности примирения с ними. Сталин показал, что умеет быть жестким и суровым, но не злопамятным; главное для него — интересы общего дела. С таким союзником нелегко иметь дело, однако на него можно положиться.

17 августа Сталин получил послание от покинувшего накануне Москву Черчилля: «По прибытии в Тегеран после быстрого и спокойного перелета я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что побывал в Москве: во-первых, потому, что моим долгом было высказаться, и, во-вторых, потому, что я уверен в том, что наша встреча принесет пользу нашему делу. Пожалуйста, передайте мой привет г-ну Молотову».

Кстати, во время одной из бесед Сталин, шутя, спросил Черчилля:

— Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава?

— Никогда не следует упускать счастливую возможность, — ответил премьер, возможно, давая понять, что налеты английской авиации были специально приурочены к визиту Молотова в Берлин.

Черчилль не раз убеждался: Сталин был верен своему слову. Увы, английский премьер не всегда выказывал такое качество. Так было, например, с обманным обещанием (на этот раз — без оговорок) открыть второй фронт в Европе весной 1943 года.

Рассказывая Сталину о плане операции «Торч», Черчилль выражал уверенность в том, что Гитлер перебросит в Северную Африку свои ВВС, стремясь спасти Италию. Эти прогнозы оказались ошибочными. Гитлера мало беспокоила в тот момент Италия, еще меньше — Северная Африка. Воздушные эскадры Геринга оставались на Восточном фронте, где решалась судьба войны. Но тогда Сталин, по-видимому, воспринял заверения Черчилля всерьез.

Памятуя о давнем устремлении Британской империи, Черчилль предложил ввести английские войска в Закавказье для защиты нефтяных месторождений. Сталин без труда разгадал его намерения, приказав принести макет Кавказских гор. Английскому гостю было показано, как прочна советская оборона в этом районе. Черчилль вернулся из Москвы с убеждением, что Советский Союз выстоит.

Спокойная уверенность Сталина произвела впечатление на Черчилля. А советский вождь добавил:

— Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане. Если это верно, то я смогу расправиться с ними.

Британский премьер высказался твердо: такой опасности нет. Турки намерены держаться в стороне и, конечно, не захотят ссориться с Англией. Сталин придерживался такого же мнения. Он пригласил Черчилля в свою кремлевскую квартиру из четырех комнат, которые были, как писал Черчилль, «среднего размера и обставлены просто и достойно». И хотя за обеденным столом им пришлось обсуждать важные дела, Сталин своим приглашением дал понять, что относится к гостю не только с уважением, но и симпатией. Не исключено, что уважение и симпатия были взаимными, хотя интеллект и знания Сталина заставляли Черчилля опасаться такого партнера.

Сталин понимал: в интересах Англии по-прежнему оставлять СССР один на один с Германией, поддержанной почти всеми континентальными европейскими странами. А наступила решающая фаза войны. Гитлеровцы могли нанести страшный удар Красной Армии. Захват Ленинграда и Сталинграда грозил подорвать моральный дух советского народа, ибо речь шла о городах-символах, прославляющих имена и деяния Ленина и Сталина. Поэтому хитрости Черчилля и его отказ от обещанной помощи возмущали советского лидера. Однако не оставалось ничего иного, как укреплять личные дружеские отношения с британским премьером. Важно было убедиться в том, что союз трех великих держав не распадется, и можно будет рассчитывать на более тесное сотрудничество с союзниками.

…30 ноября 1942 года Черчилль зачитал на заседании кабинета послание Сталина о необходимости открытия второго фронта. В тот день британскому премьеру исполнилось 68 лет. Своего рода подарком ко дню его рождения были сообщения об окружении немцев под Сталинградом. Они вызвали в нем противоречивые чувства: радость смешивалась с тревогой. Мощь СССР и его авторитет в мире резко возрастали.

Чуть позже Черчилль праздновал крупную победу англичан над итальянцами и немцами в Египте у Эль-Аламейна. Английская пропаганда захлебывалась от восторга. Черчилль провозгласил «великую победу», которая якобы «фактически знаменовала поворот судьбы» и явилась «самым решающим сухопутным сражением с целью защиты интересов союзников».

Был в этом немалый элемент цинизма и даже подлости. Ведь в то же время Красной Армией была одержана действительно великая победа под Сталинградом, о которой британский премьер отзывался не столь восторженно. А до этого Черчилль разослал членам своего военного кабинета секретный меморандум, где было сказано:

«Все мои помыслы обращены прежде всего к Европе как прародительнице современных наций и цивилизации. Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило культуру и независимость древних европейских государств…» Не напоминает ли это те лозунги Гитлера, с которыми он предпринял свой поход на Восток?!

Сравнивая Сталинградскую битву с Эль-Аламейнским сражением, В.В. Кожинов писал:

«В сражении при Эль-Аламейне итало-германские войска насчитывали всего 80 тысяч человек (в большинстве — итальянцев), оборонявших фронт протяженностью 60 км, а под Сталинградом — более чем миллионное войско Германии и се союзников действовало на фронте длиной около 400 км. Но наиболее показательно, что в Сталинградской битве потерпела полный разгром 1/6 часть — 16,3% — всех тогдашних вооруженных сил противника, а при Эль-Аламейне — всего лишь 1,3% (!) этих сил… Британцы имели при Эль-Аламейне почти трехкратное превосходство в людях — 230 тысяч против 80 тысяч… Гитлер, который обычно сурово наказывал своих генералов за поражения, не только не сделал этого в отношении командовавшего «Африканским корпусом» Роммеля, но, наградив его 17 марта 1943 года «бриллиантами к Рыцарскому кресту», вскоре же — после того, как американо-английские войска 10 июля 1943 года высадились в Сицилии, — поручил ему командование группой армий в Италии».

Ощутимого урона вермахту Эль-Аламейн не принес; германские войска с Восточного фронта не отправлялись на Западный, который в Европе так и не был открыт. Судя по высказыванию Черчилля о русском варварстве, якобы угрожающем западным странам, он оставался врагом России даже после того, как «покаялся» перед Сталиным. Возможно, прося прощения, Черчилль был искренен. Но в своих уверениях дружбы по отношению к Сталину он покривил душой. Для него из двух врагов Гитлер представлялся наиболее опасным на тот момент.

Порой утверждается, что победа под Сталинградом не дала результатов из-за просчетов советского командования. Вроде бы поэтому весной 1943 года фельдмаршалу Манштейну удалось отбить у советских войск несколько уже освобожденных ими крупных городов. Но какой была главная причина неудач Красной Армии, можно узнать из послания Сталина Черчиллю от 15 марта 1943 года: «В самый напряженный период боев против гитлеровских войск, в период февраль-март, англо-американское наступление в Северной Африке не только не форсировалось, но и вообще не проводилось, а намеченные Вами же для него сроки уже отложены. Тем временем Германия уже успела перебросить с Запада против советских войск 36 дивизий, из них 6 дивизий танковых. Легко понять, какие затруднения это создало для Советской Армии и как это облегчило положение немцев на советско-германском фронте».

Возмущенный Сталин не терял самообладания, хотя понимал хитрость и коварство своих союзников. В послании Черчиллю от 29 марта 1943 года он написал: «Вчера я смотрел вместе с коллегами присланный Вами фильм «Победа в пустыне»… Фильм великолепно изображает, как Англия ведет бои, и метко разоблачает тех подлецов — они имеются и в нашей стране, — которые утверждают, что Англия будто бы не воюет, а только наблюдает за войной со стороны».

Конечно же, в послании нетрудно заметить и некоторые намеки. Ведь фильм «великолепно изображает» боевые действия, что вовсе не исключает более искусство пропаганды, чем характер военных действий.

От западных союзников СССР получал немалую помощь. Даже пассивное участие Англии в войне приносило некоторую пользу Красной Армии. Но обманные обещания открыть второй европейский фронт в 1942-м, а затем в 1943 году путали планы советского командования и негативно сказывались на ходе военных действий советских войск.

В феврале 1943 года Сталин получил «Личное и секретное послание премьер-министра г-на Уинстона Черчилля»: «Цепь необыкновенных побед, звеном в которой является освобождение Ростова-на-Дону, известие о чем было получено сегодня ночью, лишает меня возможности найти слова, чтобы выразить Вам восхищение и признательность, которые мы чувствуем по отношению к русскому оружию. Моим наиболее искренним желанием является сделать как можно больше, чтобы помочь Вам. 14 февраля 1943 года».

В своем ответе Сталин, в частности, отметил: «Что касается открытия второго фронта в Европе, в частности во Франции, то оно, как видно из Вашего сообщения, намечается только на август-сентябрь. Мне кажется, однако, что нынешняя ситуация требует того, чтобы эти сроки были максимально сокращены и чтобы второй фронт на Западе был открыт значительно раньше указанного срока. Для того чтобы не дать врагу оправиться, по-моему, весьма важно, чтобы удар с Запада не откладывался на вторую половину года…

По имеющимся у нас сведениям, немцы за период времени с конца декабря, когда действия англо-американских сил в Тунисе почему-то приостановились, перебросили из Франции, Бельгии, Голландии и самой Германии на советско-германский фронт 27 дивизий, в том числе 5 танковых дивизий. Таким образом, вместо помощи Советскому Союзу путем отвлечения германских сил с советско-германского фронта получилось облегчение для Гитлера, который… получил возможность перебросить дополнительные свои войска против русских… Может случиться так, что, получив передышку и собрав силы, немцы смогут оправиться. Для нас с Вами ясно, что не следовало бы допустить подобный нежелательный просчет…

Благодарю Вас за Ваши теплые поздравления по случаю освобождения Ростова. Наши войска сегодня овладели городом Харьковом. 16 февраля 1943 года». Сталин окончательно убедился, что союзники сознательно не торопятся вступать в серьезную схватку с гитлеровцами. 13 марта он откровенно писал Черчиллю: «Неопределенность Ваших заявлений относительно намеченного англо-американского наступления по ту сторону Канала вызывает у меня тревогу, о которой я не могу умолчать».

Весной 1943-го выяснилось, что западные союзники не собираются и в этом году ударить по гитлеровцам во Франции. Черчилль отправил Сталину обширное послание с оправданиями очередного обмана союзника, продолжавшего непрерывно сражаться с вермахтом один на один. Премьер уверял, будто «неожиданно быстрое поражение вооруженных сил держав оси в Северной Африке расстроило германскую стратегию и… угроза Южной Европе была важным фактором, заставившим Гитлера поколебаться и отложить свои планы крупного наступления против России этим летом».

Подобная версия отмены крупного наступления немцев на Восточном фронте была, как вскоре выяснилось, дезинформацией. Хотелось бы верить, что Черчилль и его военные советники всего лишь хотели успокоить союзника, которого в очередной раз в ответственный момент крупно подвели. Современный отпетый западник это даже одобрит: какой, мол, патриот Черчилль, как много жизней соотечественников он сохранил!

Да, именно так. Делал это Черчилль за счет огромных жертв со стороны советского народа. Сталин с полным основанием полагал, что летнее наступление фашистов неизбежно, и оказался нрав. 24 июня в своем послании он откровенно и убедительно опроверг доводы Черчилля о невозможности открыть второй фронт в Европе. Завершается послание так:

«Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англоамериканских войск составляют небольшую величину».

В своем ответе Черчилль не только хитрил, но и стал шантажировать: мол, я могу вынести наши разногласия на суд общественности. Понятно, что в таком случае Гитлер, пользуясь разногласиями между союзниками, смог бы совершенно спокойно дополнительно укрепить свои войска на Восточном фронте… Впрочем, он делал это и без этого, тогда как Черчилль вновь утверждал:

«Неуверенность противника насчет того, где будет нанесен удар и какова будет его сила, по мнению моих надежных советчиков, уже привела к отсрочке третьего наступления Гитлера на Россию, к которому, казалось, велись большие приготовления шесть недель тому назад. Может даже оказаться, что Ваша страна не подвергнется сильному наступлению этим летом».

Нет, вышло не так. Гитлер понимал увертливую позицию Черчилля, предоставляющую немцам и русским сотнями тысяч погибать на полях сражений. Английская авиация постоянно бомбила некоторые германские города, но не оборонные объекты на французском побережье. Гитлеру было ясно, что фронт на Западе не откроется.

5 июля 1943 года обновленные, получившие дополнительное подкрепление германские армии, оснащенные новейшей для того времени техникой, перешли в наступление на Орловско-Курской дуге. И июля Сталин в письме Черчиллю резко осудил позицию западных союзников, не выполнивших обещание открыть второй фронт в Европе, а теперь отложивших эту акцию до весны 1944 года: «Это решение создает большие сложности для Советского Союза, который ведет войну почти 2 года под величайшим давлением против главных сил Германии и ее союзников».

Поля в России на «огненной дуге» превратились в ад. Сражающиеся стороны несли большие потери. К этому времени Красная Армия стала получать все больше отечественных танков и самолетов. Она постоянно наращивала свою мощь. Советский, а прежде всего русский народ добился коренного перелома в ходе войны. Красная Армия, уничтожив половину немецких танков и добившись преимущества в воздухе, перешла в наступление.

Сталин выразил согласие на встречу трех министров иностранных дел в Москве, которую раньше отвергал из-за трудной ситуации на фронте. Более того, он предложил встретиться «большой тройке» в Иране в ноябре-декабре 1943 года. А у Черчилля наша победа на Курской дуге вызвала большую тревогу. Он сказал Идену о Германии: «Мы не должны ослаблять ее до крайней степени — мы можем нуждаться в ней против России». По записи одной из стенографисток, члены кабинета министров были «поражены до ужаса, услышав все это».

Сталину следовало заручиться более надежной поддержкой со стороны США. На конференции министров он сделал важный шаг, дав обещание выступить против Японии после победы над Германией. (По подсчетам Пентагона, их потери при разгроме Японии без участия в войне СССР составили бы более миллиона человек.)

У Сталина и раньше отношения с Вашингтоном складывались лучше, чем с Лондоном. Черчилль, конечно же, заметил это (не потому ли посылал пылкие послания Сталину, «не находя слов», чтобы выразить свои чувства в связи с победами Красной Армии?). Его беспокоила перспектива дальнейшего советско-американского сближения. Давая свое обещание на встречу «большой тройки», Сталин усиливал подобные опасения Черчилля, чем ограничивал его антисоветские происки.

Свои подлинные намерения Черчилль скрывал за цветистыми фразами. Так, подводя итоги 1943 года, он заявил с немалой долей преувеличения: «Устрашающая чудовищная машина германского могущества и тирании преодолена и разбита русской доблестью, военным искусством и наукой».

…Сейчас становится ясно всякому человеку с незамутненным сознанием, каким страшным ударом по великой русской культуре, да и по мировой тоже, стало расчленение СССР и превращение России в сырьевую колонию Запада. Антисоветизм влиятельных политиков Западной Европы привел к тому, что Англия стала прихвостнем США, которые превратились в мирового гегемона — злобного, хищного и очень опасного. Эту гегемонию, сам того не сознавая, подготавливал Черчилль. При этом он не крепил, а разрушал солидарность европейских стран, усугублял их раскол на государства буржуазной и народной демократии. Как геополитик он был слишком близоруким, в отличие от Сталина.

Тегеранская конференция состоялась с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Черчилль выступил с планом высадки союзных войск на Балканах. Сталин настаивал на открытии второго фронта во Франции. Он вновь заверил, что СССР после разгрома Германии выступит против Японии…

Рузвельт был этим удовлетворен и поддержал Сталина, отклонив план Черчилля. Высадка во Франции (операция «Оверлорд») была намечена на май 1944 года.

Такое краткое изложение итогов не отражает накал дипломатической борьбы и столкновения характеров советского и британского лидеров на Тегеранской конференции. К недовольству Черчилля, Рузвельт согласился остановиться на территории советского посольства. В личных беседах Сталин и президент США прониклись взаимной симпатией и некоторым доверием, что отразилось на дальнейшем ходе официальных встреч.

Согласия на открытие второго фронта на западе Европы удалось добиться далеко не сразу. Черчилль напрягал все свое красноречие, доказывая важность действий англо-американских войск в Средиземноморском регионе. Он стремился установить свой контроль над Балканами, а также в Австрии, Румынии, Венгрии, прежде чем сюда войдут части Красной Армии.

Сталин, высказался не так пространно и бурно, приводя веские аргументы в пользу высадки во Франции. После безрезультатного обмена мнениями Сталин спросил напрямик:

— Если можно задать неосторожный вопрос, то я хотел бы узнать у англичан, верят ли они в операцию «Оверлорд», или они просто говорят о ней для того, чтобы успокоить русских?

— Если будут налицо условия, которые были указаны на Московской конференции, — уклончиво ответил Черчилль, — то я твердо убежден в том, что мы будем обязаны перебросить все наши возможные силы против немцев, когда начнется операция «Оверлорд».

За его обиняками проскальзывала мысль: при определенных условиях мы не станем перебрасывать сколько-нибудь значительные силы для высадки десанта, а когда операция начнется, сделать это будет уже поздно, поэтому она не должна начаться вовсе. Сталин встал и обратился к Молотову и Ворошилову:

— Идемте, нам здесь делать нечего. У нас много дел на фронте.

Черчилль был ошеломлен, пробормотав, что его не так поняли. Рузвельт, смягчая обстановку, предложил сделать перерыв на обед, «которым нас сегодня угощает маршал Сталин».

За обедом Черчилль высоко оценил мужество и стойкость советских солдат в битве за Сталинград и высказал пожелание, чтобы руины города остались нетронутыми в назидание потомству. Рузвельт поддержал эту мысль. Но Сталин возразил:

— Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его: квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войне. Весь же город, подобно фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победы жизни над смертью.

Во время подобных обедов обсуждались порой и более серьезные вопросы, но случались и комичные происшествия. Так, Сталин, желая поддеть Черчилля, сказал, что после победы надо будет как можно скорее казнить военных преступников, немецких генералов и офицеров, которых не менее 50 тысяч.

Черчилль, разгоряченный этими словами и армянским коньяком, подскочил от возмущения:

— Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят подобных массовых казней!

Сын Рузвельта, поняв иронию Сталина, поддержал его, чем вызвал взрыв негодования Черчилля. Тут вступил Рузвельт и с улыбкой произнес:

— Необходимо найти компромиссное решение. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

По воспоминаниям Черчилля, после этих слов он хотел уйти прочь, но, чтобы успокоиться, вышел в соседнюю темную комнату и встал у окна. Вдруг почувствовал, что его кто-то тронул за плечо. Обернувшись, увидел Сталина и рядом с ним Молотова. Улыбаясь, Сталин сказал, что пошутил. Черчилль понял, что над ним беззлобно посмеялись. У них продолжилась доверительная беседа, во время которой Сталин дал понять, что сознательно обострил этот небольшой конфликт:

— Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Черчилль отметил в своих воспоминаниях: «Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет».

Возможно, британский премьер захотел взять реванш за нелепое положение, в которое был поставлен. Когда отмечали его день рождения, начальник генерального штаба Англии Алан Брук произнес провокационный тост, в частности сказав:

— Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы…

Пожалуй, это было сказано по договоренности с Черчиллем, чтобы вывести Сталина из себя. Тот насупился, но, не изменив своей сдержанной манере, встал и произнес ответный спич. Можно предположить, в каком напряжении был Черчилль. Он прекрасно знал, что Брук нагло лжет.

— Я хочу сказать, — медленно произнес Сталин, — о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное — машины. Они могут производить ежемесячно 8–10 тысяч самолетов, Англия — 3 тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты — страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну…

Сталин ни словом не обмолвился о наших потерях, словно не заметив подлости английского генерала, и показал, что считает ниже своего достоинства отвечать на столь грязные высказывания. Он дал понять, что в победе над фашистами первенство России постыдно оспаривать, а вот из двух союзников предпочтительней тот, кто предоставляет наибольшее количество техники, помогая «нам выиграть войну».

Подчеркивая роль США, Сталин определил на будущее первенство двух сверхдержав, индустриальная мощь которых значительно выше, чем у Великобритании. Это не мог пропустить мимо ушей Черчилль. Он получил наглядный урок дипломатии открытой и честной, а в то же время глубоко продуманной. В скупых словах Сталин сумел высказать многое.

Положение британского премьера на этой конференции было непростым. Мало того, что Рузвельт часто поддерживал Сталина и явно ему симпатизировал; в сравнении с двумя сверхдержавами Англия отходила на второй план. Он признавался своим коллегам, что тогда осознал, «какая малая страна Британия». По его словам: «С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой — огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький английский осел… и только он, один из всех трех, знал верный путь домой».

Смешно, конечно, представлять стройного Сталина огромным медведем, а грузного Черчилля осликом, хотя понятно, что он представлял за аллегорическими фигурами лидеров их страны. Однако насчет верного пути домой он явно преувеличил. Ему пришлось довольствоваться своей скромной ролью на совещании вовсе не по причине малости Англии, а потому, что он уступал Сталину по всем статьям.

Кстати, когда зашел серьезный разговор о судьбе главных нацистских преступников, Черчилль предложил казнить их без суда и следствия. По его признанию (в письме Рузвельту), Сталин «неожиданно занял ультраприличную позицию. Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению».

Вновь глава СССР дал предметный урок опытному и умному политику, какие решения следует принимать в непростой ситуации.

Очень болезненный вопрос касался послевоенного устройства Польши. Англия требовала, чтобы туда вернулось польское правительство, находящееся в Лондоне. Сталин согласился: эта страна должна быть самостоятельной, но обязательно — дружественной по отношению к СССР (напомню: в фашистской армии сражалось больше поляков, чем в советской). И привел весомый аргумент: вынул листовку польского лондонского правительства с изображением двуликого бога Януса, с лицами Гитлера и Сталина. И позже лондонские поляки вели активную антисоветскую пропаганду, а потому Сталин делал все возможное для того, чтобы с Советским Союзом граничила дружественная Польша. Такое положение не устраивало Черчилля, включавшего эту страну — по старинке — в зону интересов Великобритании.

Был еще один спорный вопрос, связанный с Польшей: как провести ее восточную границу? По пакту Молотова-Риббентроиа к СССР перешли западные районы Украины и Белоруссии. У «большой тройки» была договоренность: восстановить границу по так называемой «линии Керзона», утвержденной в 1919 году Верховным Советом Антанты (несколько позже ее рекомендовал принять английский министр иностранных дел Дж. Керзон).

Черчилль продемонстрировал карту, на которой была отмечена эта линия. Иден, водя пальцем по карте, показал, что она проходит восточное Львова. Сталин покачал головой и сказал, что Молотов привез более точную карту, оригинал. Тут же был показан подлинник, по которому Львов отходил к СССР. «Но ведь этот город еще недавно был польским!» — возмутился Черчилль. «Еще раньше Варшава была русской», — заметил Сталин.

Чтобы окончательно завершить обсуждение, Молотов показал телефонограмму Керзона, в которой лорд перечислял города, отходящие к России. В числе их был и Львов. Подлог Черчилля не удался. Сталин, зная, с кем имеет дело, заранее распорядился взять в Тегеран данные документы.

…Участники совещания теперь были уверены в своей скорой победе. В разговоре со Сталиным Черчилль даже сослался на высшую силу:

— Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником.

— Ну, тогда наша победа обеспечена, — усмехнулся Сталин. — Ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол — коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор.

Но все говорило о том, что Бог благоволил Сталину. Правда была на его стороне.

Вечером на юбилее британского премьер-министра Сталин поднял тост: «За моего боевого друга Черчилля!» В ответ именинник высказал уверенность, что советский руководитель, которого можно поставить в один ряд с крупнейшими фигурами русской истории, заслуживает звания Сталин Великий.

Реакция Сталина и на этот раз была неожиданной:

— Почести, которые воздаются мне, в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские… Красная Армия сражается героически, но русский народ и не потерпел бы иного поведения со стороны своих вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России.

Одни и те же факты можно истолковать по-разному. Тут многое зависит от того, кто рассуждает и с какой целью. Порой невозможно уличить во лжи хитрого комментатора.

Вот, например, приведенные выше сталинские слова о русском народе. Как их понимать? Если вы человек честный и откровенный, то воспримете их как искреннее выражение признательности к людям, отдающим свои жизни за Родину. Тем, кто сохранил верность прежде всего Отечеству, присяге, но и своему руководителю тоже. Тем более что страшные тяготы войны пришлось выносить всему народу, а не только армии.

Но, даже соглашаясь со всем этим, критик волен отметить: почему речь идет только о русских? Получается великодержавный шовинизм, восхваление одной нации в ущерб другим! Не случайно же Сталина не раз, еще со времен Ленина, упрекали в этом пороке. Почему это он не сказал восторженные слова обо всем советском народе?

На подобные вопросы даже как-то неловко отвечать всерьез. Ведь Сталин-Джугашвили но национальности не был русским. Уже поэтому о русских он отзывался не как националист, любящий свой род потому, что он свой, и восхваляющий его, косвенно памятуя о себе любимом. С такой точки зрения сталинские слова отражают его личное мнение.

Учтем, что речь идет о народе, составляющем большинство в стране, испытавшем наибольший урон (в ту пору никто не разделял русских, белорусов и малороссов). А на Западе называли русскими всех советских людей. Сталин не раз и себя причислял к русским, порой уточняя, что он — человек русской культуры (это и есть — русский).

С позиций сугубо биологических (генетических), на которых стоят нацисты, самое главное — иметь генетические признаки, отличающие данное племя (род, народ). И не имеет значения, порядочный ты человек или подонок, культурный или пошлый, талантливый или бездарный. Естественно, что такой национализм наиболее привлекателен для разного рода подлецов, бездарностей, которые получают возможность приобщиться к тем, кого они недостойны. Именно так следует понимать высказывание «национализм — последнее прибежище негодяя».

Однако почему бы не предположить, что Сталин, восхваляя русский народ, вовсе не имел в виду приведенные выше подтексты, а лицемерил, демонстрируя показную скромность? Ведь сколько раз уже повторяли такие, как Радзинский, Волкогонов, Илизаров и пр., насколько хитрым и коварным был советский вождь, обладавший к тому же чудовищным честолюбием, манией величия и «раздувавший» культ самого себя.

Тут-то и следовало бы поинтересоваться: кто же так утверждает, по какой причине, на каких основаниях? Ведь известно, что незначительный и ущербный человек слишком часто испытывает завистливую злобу к незаурядной выдающейся личности.

Была ли правда в словах Сталина, восхвалявшего русский народ? (Непременно надо уточнить: русский народ того времени, поистине героический и великий, еще не испытавший духовного перерождения). Разве не этому народу по праву принадлежали почести, воздаваемые Сталину? Хотя, будем справедливы, и он сам тоже заслуживал почестей.

Он, конечно, выказал излишнюю скромность, когда сказал, будто «очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские». Нет, очень нелегко быть достойным руководителем великого народа. В этом можно легко убедиться, вспомнив, какая судьба постигла Россию, возглавляли которую недостойные лидеры типа Хрущева и предатели русского народа и коммунистических идеалов Горбачев, Ельцин и их сообщники, продолжатели их гнусного дела.

Антисоветчики частенько повторяют, что Сталин лукавил, высоко отзываясь о русском народе, тогда как называл простых людей «винтиками», низводя их до мелких деталей государственного механизма, то есть и не считая, в сущности, за людей, используя их как средство в своей непомерной жажде власти.

Вроде бы и тут есть доля правды. Слово «винтик» по отношению к простым людям он употребил, хотя и не был оригинален: использовал выражение Ф.М. Достоевского в «Записках из подполья», где сказано о «штифтике» в таком контексте: «Ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!» Речь идет о свободе воли, возможности пойти наперекор установленным механическим законам природы и общества.

У Сталина как раз и подчеркнуто именно то, что к человеку недопустимо относиться как к штифтику: «Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» великого государственного механизма, но без которых мы все — маршалы и командующие фронтами и армиями, говоря грубо, ни черта не стоим».

Неужели и тут он напускал на себя фальшивую скромность? Ни в коем случае. Так можно было бы думать, произнеси он эти слова перед народными массами, в демагогическом порыве, как порой нечто подобное высказывают политики. Нет, он говорил это среди высокопоставленных военачальников, увешанных наградами. И себя он тоже причислял, естественно, к подобным руководителям («все мы»). Он говорил то, что думал, что глубоко пережил, во что верил.

Трудно возразить Анне Ахматовой, которая после нашей Великой Победы писала:

Пусть в мире этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной,
И радости чистейшей нет преград, –
И древний Самарканд,
И Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасенный Ленинград.

…Люди, привыкшие в своей жизни лгать, изворачиваться, менять ради выгоды «убеждения», не способны понять человека, который имел слишком высокое чувство собственного достоинства (не гордыню!), чтобы ловчить, унижать себя лицемерием и ложью. Эти люди постоянно готовы обливать грязью и опошлять память тех, кто не похож на них фактически ничем, а потому и не доступен их пониманию.