Пролог

Они ждут, когда зайдет солнце. Они ждут, заточенные в домах, одетые в прозрачный муслин, похожие на маленьких девочек; они ждут, стоя за закрытыми ставнями, сквозь которые пробивается свет красного фонаря, они ждут, сидя в изящных креслах в салоне. Ночь будет долгой. Туфли на шнуровке, туго затянутые корсажи, накрашенные губы, черные глаза — такими они выходят на улицу; их походка весела и похотлива, ею они завоевывают сердца городов. Они стоят в лужицах света, они сидят в кафе и ресторанах, набитых людьми. Они немного приподнимают свои юбки, бросают загадочные взгляды. Иногда они окликают проходящего мимо мужчину и заговаривают с ним о любви и деньгах; их голос — сама нежность. Их юбки белы как снег, нет ничего прекраснее их лиц. Они осуществляют желания. Они продаются и не стесняются этого. Их плоть будет вашей, если у вас есть деньги. Можно торговаться, цена — дело договора. Она зависит от часа дня, от внешнего вида и поведения клиента, от настроения самой женщины.

В спальне стоит только что застеленная кровать. Ночь уже вступила в свои права. Из ресторана доносятся голоса, шум, звон бокалов. За столом сидят женщины, они обнимаются. Мужчины, отупев от усталости и вина, глядят недовольным взглядом гурманов на эти женские шалости. Среди них есть человек, который уже решил остаться здесь до утра. Он тоже ждет. Он думает о том миге, когда окажется в объятиях вот этой женщины, к ногам которой он очертя голову бросил все — свое состояние, свою честь, свое доброе имя. Ему это нравится. Ему нравится, что о нем говорят в свете — в салонах, на скачках, за картами; ему нравится, что все знают: он потратил все, что накопил за свою жизнь, на любовь одной красавицы, расположения которой так хотели бы добиться его друзья.

В танцевальных залах уже темно. Свет горит только в нескольких кафе — там на скамейках спят женщины. Они уже не могут стоять на ногах — так много они выпили за вечер, столько раз посетили отдельные кабинеты. На соседней улице хозяин трактира закрывает заведение и выставляет за порог последних клиентов — женщину и ее сутенера. Парочка отправляется домой — в плохонькую комнатку в отеле неподалеку. Сутенер едва идет — он уже и не помнит, сколько рюмок абсента заказал за сегодня. Женщина просто утомлена. Она знает, что скоро сможет вытянуться на кровати, где ей не придется играть в любовь. Она нежно обнимет своего любовника, который тут же заснет. На заре она беззвучно зарыдает у него на груди и забудет о страданиях прошлой ночи.

Их зовут по-разному: Дивина, Элиза, Мария Упрямица, Мария Удар Молнии, Маргарита, Аглая, Олимпия, Пипа Пантера, Короткая Стрижка, Длинная Коса, Распятая, Ирма, Аманда, Октавия, Симпатичная Попка, Девчонка, Изящная Ножка, Полетта, Акробатка, Джина, Нана, Фернанда, Роза…

Их зовут женщинами, дарящими удовольствие, ночными бабочками, женщинами, сводящими с ума, женщинами для пирушек, женщинами для любви, продажными женщинами, кабацкими женщинами, кокотками, шлюхами, гетерами, подстилками, подкладками, гостьями художников, суками, веселыми холостячками и бог знает как еще.

Проституция — парная игра. Пары могут быть разные — женщина и клиент, женщина и сутенер, женщина и другая женщина, женщина и бандерша; секс и деньги, желание и импотенция, желание и извращение, воображение и реальность; женщина и ночь, женщина и вино, женщина и музыка. Женщина и мужчина, наконец. Об этом нельзя забывать, потому что в большей части книг о проституции активную роль играет только она — проститутка, то есть «обесчещенная». Она делает все — провоцирует, завлекает мужчину в свои объятия, топит его в море разврата и греха. Лишь немногие писатели отважились заговорить о том, в чьем теле живет желание, о том, кого самые смелые называли «корнем проституции», «источником бесчестия». Ведь без него, возможно, и не было бы никакой проституции, никакого секса за деньги, не было бы самого рынка, на котором торгуют телом.

Можно быть уверенным, что проституция существовала всегда, и нет ни одного историка проституции, который бы не посвятил хотя бы главу своего труда рассказу об эволюции этого явления «от Гостомысла и до наших дней». С того самого момента, как на планете возник вид homo sapiens, женщины и мужчины торговали своим телом. Но все наблюдатели — врачи, историки, моралисты, полицейские, идеологи, художники, романисты — соглашаются в том, что в XIX веке проституция радикально изменила свой облик, свой статус, и даже, не побоюсь этого слова, самую свою природу. Вдруг ни с того ни с сего масштабы проституции стали всем казаться совершенно фантастическими, так что люди, из чувства долга наблюдающие за моральным состоянием общества, стали проявлять сильное беспокойство, чуть ли не впадать в панику. Проституток и в самом деле стало гораздо больше, однако проблема не стояла так остро, как утверждают некоторые; точные цифры, впрочем, привести невозможно, они разные у разных авторов, и результаты порой расходятся на порядки. Более или менее точной будет следующая оценка — на момент установления июльской монархии во Франции насчитывалось тридцать тысяч проституток, а к 1930 году их число возросло до пятисот тысяч^[1]. Паран-Дюшатле в 1836 году писал, что в Париже живут десять тысяч проституток, в то время как по данным полиции их было на тот же момент тридцать тысяч, а Максим дю Кан утверждал, что в 1872 году только в одном Париже проституток было сто двадцать тысяч.

Проституткой следует называть женщину, которая, по принуждению или по склонности, предпочитает выйти из границ нормы и тем самым оказаться за бортом общества в социальном, эмоциональном и сексуальном аспекте. Она покидает родительский или семейный дом — иногда ее к этому вынуждают, иногда она это делает по собственной воле из иллюзорной «веры в свободу». Она бросает свою привычную работу швеи или служанки и оказывается перед необходимостью зарабатывать на хлеб; поэтому она позволяет содержать себя разным людям — соседу, первому встречному, хозяину кабаре, танцовщику. Сначала они просто живут с ней, а потом приводят ее в кафе, и там… Наконец, такую женщину могут заставить торговать собой ее собственные родители или подруги, которые решают поправить таким путем свое финансовое положение.

Проститутками не рождаются, ими становятся. Проститутки — не сословие, это лишь женщины, имеющие определенную профессию. «Продажные женщины» в душе совершенно обыкновенные, как бы нас ни пытались убедить в обратном моралисты, которые, возбужденные их «грязью» и «развратностью», видят в них одновременно «сточную канаву общества» и «выгребную яму воображения». Более того, они сами не называют себя проститутками. Их профессия — ни объявление войны обществу, ни признание обществу в любви. Обычно «жрицы любви» не очень-то гордятся своим положением. Они вовсе не настроены кричать на каждом углу о том, чем они занимаются — за них это делают полицейские, врачи и прочие «гаранты общественного порядка». Проститутка — женщина, отказывающаяся повиноваться. Независимо от того, есть ли на проститутку досье в полиции и есть ли у нее медицинская карта, она все равно «непокорна», нелегальна, неподвластна.

Мы привыкли видеть в женщине мать, средоточие семейной мудрости; поэтому проститутка одновременно и притягательна, и отвратительна. По большей части проститутки происходят из рабочих семей, и их тело для них — просто орудие труда. Иные были вынуждены заняться торговлей собой потому, что ничем другим не могли заработать на хлеб. Обычная история: женщину с детьми на руках бросил муж; у нее нет денег, она со своими чадами замерзает от голода и холода в каком-нибудь подвале и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, выходит на панель. Эти рассказы — вовсе не плод больного воображения журналистов. В тот момент, когда новые общественные классы только возникают, когда, как это показал Луи Шевалье, рабочий класс становится «классом — источником опасности», когда буржуазия уже накопила достаточно денег, чтобы начать хотеть их тратить так, как это умеет, с ее точки зрения, аристократия, — в этот момент улицы городов наводняют проститутки, они взрывают социальные рамки, будоражат общественное воображение, преступают границы стыда и вежливости. Они не дают возможности, к большому неудовольствию полицейских и санитарных врачей, отнести себя к тому или иному классу; они не дают возможности, к возмущению моралистов, привязать себя к тому или иному месту — к борделю, к дому свиданий, к кафе, — или отнести к какой-либо категории — женщины из номеров, женщины по вызову, женщины без регистрации. Они проходят различные этапы своей карьеры так, как им это больше нравится. Да — они делают карьеру, пусть порой эфемерную. Последние серьезные исследования показывают, что профессия проститутки — профессия для женщины временная. Красота, молодость, задор — без всего этого нет проститутки — со временем увядают, но одним старением не объяснить все, что происходит в ее жизни. Некоторые выходят замуж — это бывает очень редко; еще реже проститутки уходят в монастырь. Но что происходит с прочими? С момента регистрации «продажной женщины» в полиции мы можем проследить ее историю вплоть до того момента, как она снова становится частью общества. А если этого не происходит, мы ничего не находим в архивах…

Так что профессия проститутки — это не судьба, не «дело на всю жизнь», как считают иные романисты. Более того, склонность к проституции не передается по наследству, как думают иные криминологи. С еще большим трудом можно видеть в проституции порок, смертельную болезнь, как в этом нас пытаются убедить иные моралисты. Но что же тогда такое проституция? Путь к ответу на этот вопрос столь тернист, что те, кто решался его преодолеть, порой приходили к прямо противоположным результатам. Например, г-н Фрежье в свою бытность чиновником парижской префектуры считал, что проституция «это порок, порожденный самой сильной страстью, свойственной человеку, от которой весь научный прогресс пока не смог найти противоядие». А когда проституция понимается как необходимое зло, проститутки становятся как бы представительницами особой профессии — профессиональными удовлетворительницами, ассенизаторшами любви. Это слово не случайно — на всем протяжении XIX века проституток сравнивали со сточными канавами и выгребными ямами. Пальма первенства в деле четкой формулировки этой ассоциации принадлежит Парану-Дюшатле, который писал так: «Проститутки столь же неизбежны в большом городе, как сточные канавы, свалки и мусорные баки. Соответственно и взгляды властей на проституцию должны быть такими же, как их взгляды на уборку улиц». Сен-Поль выразил ту же мысль еще лаконичнее: «Проституция так же необходима городу, как хозяйке — мусорное ведро». Шарль Альбер видел в проститутках предохранительный клапан для мужских страстей, рану, через которую из тела общества наружу выходит гной. Академический словарь 1855 года издания был менее изобретателен и определял проституцию просто как «распутную жизнь»; эту формулу перенял и Литтре. Некоторые мыслители придерживались мнения, что проституция есть высшая форма рабства в современном им обществе. Так писали Виктор Гюго, Прудон, Виктор Маргерит и даже Маркс, который прямо заявлял, что проституция есть не более чем одна из форм эксплуатации рабочего класса. Экономисты писали о контрактном характере проституции — так, для Долланса проституция — это «обмен товара „удовольствие“ на товар „деньги“». Проститутка как бы продает удовольствие, но сама его не испытывает. С точки зрения многих этот «факт» — непременное условие проституции. Проститутка выходит на панель не в силу инстинкта, не потому, что страдает от какого-то порока, но только ради денег. По мнению Ива Гюйо, любая женщина, для которой финансовые отношения имеют более существенное значение, чем отношения половые, должна быть признана проституткой. Но разве девушка, торгующая своим телом, не может отдаться ради удовольствия кому-то из своих друзей? И если она это делает, продолжает ли она в такой момент быть проституткой? А швея, каждый день работающая в ателье и при этом каждый вечер выходящая на панель с целью «еще немного заработать»? Проститутка она или нет? А если проститутку арестовывают, то до какого момента она остается проституткой? Каковы условия, при которых она в своих собственных глазах и в глазах общества остается проституткой? Авраам Флекснер прав, когда привлекает наше внимание к нечеткому, негомогенному характеру проституции. Для него «проститутка — та женщина, которая часто или иногда вступает с мужчинами в более или менее несерьезные половые отношения и получает за это деньги или иного рода компенсацию… Женщину можно считать проституткой даже в том случае, если об этих ее делах никому не известно, даже если ее ни разу не арестовывали за проституцию, даже если она одновременно имеет легальную оплачиваемую работу».

Проституцию не запрещают, но терпят, поэтому бордели и называются «домами терпимости». Властям так удобнее — регламентируя проституцию, они в известной мере ее контролируют. Государство никогда не хотело непосредственно вмешиваться в эти «моральные дела», поэтому контроль за проституцией был вменен в обязанность местному самоуправлению и местным полицейским отделениям. В каждом городе с проститутками обращались по-разному,^[2] у каждой мэрии были свои средства делать жизнь «жриц любви» более или менее приемлемой. Впервые регламентирование проституции было введено во времена Консульства, но по-настоящему система заработала начиная с первых годов Июльской монархии. Понимание необходимости контролировать проституцию становилось с годами все прочнее, одновременно росло и беспокойство — эффективна ли эта система «ограничения порока»? Беспокойство отнюдь не беспочвенное — система дала трещину в начале XX века и потерпела окончательный крах в тридцатые годы XX века. Ален Корбен, без которого настоящая книга никогда не была бы написана — настолько масштабный переворот во взглядах на проблему совершен в его трудах по институциональным, политическим и юридическим аспектам проституции XIX и XX веков — выделяет три основные фазы: регламентаризм (начало XIX века), неорегламентаризм (конец XIX века) и санитаризм (после Первой мировой войны).

Разумеется, разделить на четкие хронологические этапы историю феномена, связанного с особенностями менталитета — вещи, по определению неопределимой, очень сложно, особенно если корни этого феномена, как политические, так и юридические и психологические, уходят в прошлое так глубоко. Но мы не устаем повторять, что хотя проституция и является древнейшей профессией, это вовсе не значит, что у нее нет истории. Взять, к примеру, период с 1830 по 1930 год — взлет и падение публичных домов. До тридцатых годов XIX века у борделя не было отличительной функции как таковой: будучи местом свиданий, он служил и рюмочной, и рестораном, и собственно публичным домом. Затем его роль места, где продаются удовольствия, стала более отчетливой, более яркой. А потом, после своего звездного часа, в восьмидесятые годы XIX века бордель несколько растерял свою привлекательность, свой эротический заряд, свою тайну. В Первую мировую войну бордель на некоторое время очнулся от летаргического сна, но тридцатые годы XX века он фактически пережить не сумел, так что в 1945 году после принятия закона Марта-Ришара, согласно которому держать бордели окончательно запрещалось, не произошло никаких народных волнений.

То, как протекала ежедневная жизнь «продажных женщин», целиком зависело от их статуса, от того, в каком месте они предлагали свой «товар», от удачи, от их собственной красоты, от связей. Куртизанки, «звезды» рынка страсти, менее всего страдали от несвободы. Другие женщины, например бордельные проститутки или девушки по вызову, так или иначе подвергались давлению, впрочем, без того, чтобы грубо унижалось их достоинство. Но разве можно вообразить себе степень несчастья и страдания сотен третьих, которые не знали, как им выжить в этом море разврата?

Шлюха из парижских предместий и куртизанка из элитных кварталов принадлежат к одному слою общества и прошли через одно и то же; и та и другая знают все самое сокровенное, что есть у мужчин. Они выучили наизусть, до зубной боли, все хитросплетения механизма полового влечения; они точно знают, что весь мир — это один гигантский бордель. Пока они молоды и красивы, мужчины ими восхищаются; когда они стареют, те же самые мужчины не скупятся на оскорбления и зуботычины. Они пошли на этот риск, поддерживаемые своей внутренней энергией и идеей любви, которую они сами себе выдумали. Ведь все они — самые великие влюбленные этого мира. Они страстно любят свою сводню, своего сутенера и своего возлюбленного. Клиентов они не любят. Конечно, как они могут любить клиентов — ведь клиент для них не что иное, как воплощенный порок. Клиенты — солдаты этой черной армии пороков, о которых так беспокоятся моралисты; сами же проститутки порой испытывают отвращение ко всей этой мерзости, связанной с сексом. Возьмем, к примеру, девушку по имени Нана из романа Эмиля Золя, которая, несмотря на то, что сделала довольно успешную карьеру в своей профессии, возмущена подлостью порочных людей и изощренностью извращенцев. «Так что же, добродетелей, чистоты больше нет? В разврате погрязли все, от мала до велика. Ну и что ж, так, вероятно, и должна протекать нормальная парижская жизнь с девяти вечера до трех утра; и Нана смеялась, говорила, что если бы можно было заглянуть во все спальни сразу, то точно можно было бы увидеть что-нибудь забавное; например, как всякие простые люди из кожи вон лезут, чтобы изобрести что-нибудь новенькое, а иногда и сильные мира сего, те, кто глубже других нырнул в пучину греха. Если бы это было возможно, ей не нужно было бы больше учиться».

Обученные навыкам любви, некоторые проститутки, хорошо понимая, какие фантазии они будят в мужчинах, становились и в самом деле воплощениями тайны и страсти. Другие, подавленные положением, в котором оказались, прикованные к «своему» публичному дому, смирялись со своей ролью современных рабынь и постепенно переходили в разряд неодушевленных предметов, утрачивая достоинство личности. Все они развратницы, все они желанные враги, которые своими флюидами развращают и без того развращенное общество — так о них пишут, говорят и думают буржуа. Увы, самим проституткам не дали слова. О них всегда говорят только мужчины. По счастью, мне изредка удавалось находить в архивах истории жизни реальных проституток, но они все были фрагментарны и зачастую сводились к перечислению пережитых несчастий. Ничего или почти ничего нельзя узнать из их собственных уст о личной жизни, образе мысли, чувствах, повседневной жизни, эмоциях и страстях. Поэтому мне придется начать свой рассказ со слухов, в обилии представленных на суд читателей в книгах о проститутках — написанных, конечно, мужчинами.

Я использовала в работе разные источники: медицинские трактаты, труды санитарных врачей, работы моралистов, архивные документы (в основном хранящиеся в Исторической библиотеке Парижа), юридические и административные документы, редкие свидетельства самих проституток (из частных коллекций и из библиотеки Арсенала), а также классическую литературу.

В мире проституции все покрыто тайной, там принято говорить лишь ложь или полуправду, поэтому было бы наивно рассчитывать на то, что удастся восстановить подлинную реальность повседневной жизни проституток. Она по определению вещь закрытая, так что реконструировать ее во всей полноте в принципе невозможно.

И все же эта книга выходит в серии «Повседневная жизнь». Меня воспитывали учителя, которые считали, что разнообразие источников и типов речи может лишь обогатить наше представление о прошлом, тем более о таком недалеком прошлом, и поэтому я решила работать с текстами, написанными с самыми разными интенциями и в самом разном стиле. И поэтому я старалась везде, где только возможно, пользоваться литературными источниками, поскольку именно ими питается наше воображение и поскольку именно они сформировали у нас представление об этой таинственной профессии. Кто в годы отрочества не замирал в изумлении, читая роман Золя о девушке по имени Нана? Золя рассказывает, как всякий романист, историю, выдуманную им из головы, но как же реальна эта девушка с ее горячим дыханием, ее духами, ее белой кожей, ее податливым телом! Кого не соблазнила нежная, спокойная, придающая уверенности в себе атмосфера борделя Телье? Нагретое теплом тел логово, где с приходом ночи собираются провинциальные мужики, страдающие от бессонницы, это заведение, с его запахом воска и пирогов с яблоками, стало, благодаря Мопассану, образцом французского борделя.

Тем не менее нельзя забывать, что эти книги сочиняли писатели-романисты, хотя бы они и утверждали, что, приступая к этим своим произведениям, к столь злободневной и одновременно столь неприличной теме, как проституция, они откладывали в сторону свое воображение и старались создать образ того, что существовало в действительности. Однако вспомним и то, что многие из них — и братья Гонкуры, и Жан Лорен, и Франсис Карко, и Пьер Макорлан, и другие — разбирались в борделях, как никто и действительно знали всю подноготную жизни куртизанок.

В процессе работы с этими трудами о проституции приходится сталкиваться с таким разнообразием мнений, что голова идет кругом, и даже самое чтение источников вызывает самые различные эмоции. Как, в самом деле, не возмущаться холодным и сдержанным тоном, в каком пишут полицейские рапорты, притом что речь в них идет об изнасилованиях, которым регулярно подвергаются в борделях молодые проститутки? Как не взволноваться, читая эротические признания одной девушки (с огромным трудом обнаруженные мной на дне одной архивной коробки), где она описывает свои первые «профессиональные» шаги?

Итак, не стоит искать непредвзятости и объективности в этом моем труде — гетерогенность его источников слишком велика. Я работала, как работают следователи, и могу сказать, что чем дальше я продвигалась в своем расследовании, тем более ускользала от меня истина. Ведь история — это переписывание и освещение темных углов, и здесь историк был вынужден превратиться в рассказчика. Вернее, в рассказчицу, так как не следует упускать из виду, что я — женщина, и это обстоятельство не могло не сказаться на том, какой результат был мной достигнут, ведь я писала не просто историю, но историю женщин. Как говорит Арлетт Фарж, «первая иллюзия, от которой нужно избавиться, — это мысль, что можно достичь истины; исторический дискурс устроен так, что не во всех своих точках он совпадает с дискурсом истины». Это верно и в случае той истории, что рассказываю я. Все истории о проституции сами, как их герои и героини, пылают страстями, горят в огне плотских желаний, пытаются угнаться за миражами. Даже если прочесть всю эту массу рассказов, тайны все равно не откроешь, и загадка любви и желания все равно останется загадкой, ибо никому не дано ее разгадать.

Итак, за образом проституции как социального явления, о котором за прошедшие века высказались многие видные общественные деятели, я попыталась найти самих проституток — женщин, которые в конечном счете ничем не отличаются от нас.

И в этом поиске реальность и иллюзия оказались переплетены самым тесным образом. Иначе, конечно, и быть не могло.

Примечания:

Цифру в тридцать тысяч приводит в одном из своих докладов генеральный прокурор Дюко. Лекур говорит о шестидесяти тысячах, а Коньяр утверждает, что во Франции было пятьсот тысяч проституток уже к началу Первой мировой войны!

Обычно регламентирование проституции осуществляло местное законодательное собрание. Были и исключения — в 1851 году в Лионе эти полномочия были переданы префекту. С 1855 по 1867 год префекты осуществляли контроль над проституцией во всех городах с населением больше четырех тысяч жителей; в 1884 году контрольные полномочия были переданы мэриям, однако префекты полиции сохранили право вмешиваться в случаях, когда ситуация выходила из-под муниципального контроля.

Оглавление