• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

И предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем (Екклесиаст 1:13).

Между ними был философ, сведущий в естественных науках. И когда он спросил Господа Иисуса, изучал ли Он врачебную науку, Он разъяснил ему физику и метафизику, гиперфизику и гипофизику; свойства твердых тел и свойства влаги и их действия; рассказал о числе членов и костей... силе слова, гнева и желания, о собирании и расходовании, рассеивании и о других вещах, которых не может охватить разум ни одного создания (Арабское евангелие детства, ср.Лк.2:46-47).

Как идею, как некое предчувствие или желанный идеал мы находим прообраз Игры еще в древности, например у Пифагора, затем на закате античной культуры - в гностических кругах эллинизма, не реже у китайцев, еще позднее - в периоды наивысших подъемов духовной жизни арабско-мавританского мира, после чего следы ее предыстории ведут через схоластику и гуманизм к математическим академиям XVII и XVIII столетия, вплоть до философов романтизма и рун из магических мечтаний Новалиса (Г.Гессе, Игра в бисер).

В этом разделе мы попытаемся продемонстрировать сложность и неоднозначность как процесса формирования привычной для нас западной светской картины мира, так и ее современного состояния, включая и достижения, и понесенные утраты. Для начала отметим, что западная наука, о некоторых чертах которой (претензии на объективность) уже говорилось во Введении, в каком-то смысле представляет собой уникальное явление.

Наука ищет доказательств, не зависящих от личности исследователя, даже когда предметом исследования является сам человек... Между прочим, эта черта является результатом медленного развития, особенно западной мысли (А.Эйнштейн).

Наука Востока, как правило, опирается на древнюю традицию, и говорить о ее развитии едва ли правомерно. Например, даже современная буддийская наука (Тибет) слабо отличается от древней и средневековой: главную роль в ней играют дисциплины, связанные с человеком (астрология, медицина).

Ему (царю) были ведомы многие науки, а именно: шрути (писание), предание, санкхья, йога, политика, вайшешика, арифметика, музыка, врачевание, четыре веды, древние сказания и были, астрономия, колдовство, логика, совещания, военное [искусство], стихосложение и счет на пальцах словом, девятнадцать наук (Вопросы Милинды).

Кроме того, мировосприятие Востока является достаточно цельным, и проблема антагонизма Афин и Иерусалима (рационального философского знания и веры) там никогда остро не вставала.

Наука античности по существу сводилась к математике и натурфилософии и, вопреки распространенному мнению, резко отличалась по своим задачам от науки Нового времени (ниже мы постараемся показать, что утверждение о "темных веках" европейского средневековья необоснованно).

Между греческой наукой и наукой современного Запада существует не просто различие, а прямо-таки бездонная пропасть. Отличительная особенность христианского мира - та исторически сложившаяся в нем, и только в нем одном, всеохватность жажды знания, непреклонная настойчивость в поисках истины, которая воплотилась в нашей науке. То, что такая наука с ее универсальностью, не признающей никаких границ, и с ее внутренним единством возникла только на Западе и только на христианской почве, есть бесспорный факт... Для грека предмет познания - космос, то есть Совершенное и Упорядоченное...; все прочее для него ничто, материя... Но если мир есть Творение Божие, тогда все, что есть, достойно познания... И Аристотель, и Демокрит, и даже Фома и Декарт следуют тому же греческому импульсу, расслабляющему движущую пружину науки, - стремятся к замкнутой форме и завершенности (К.Ясперс, Ницше и христианство, с.59-62).

Для характеристики мироощущения древних греков можно вспомнить мистическую философию Пифагора; в качестве редкого примера мышления, близкого к современной физике, можно привести разве что Архимеда.

Основной интеллектуальный потенциал еврейского народа всегда был направлен на изучение и комментирование Торы с целью правильного ее исполнения, а не связанные с ней науки считались напрасной тратой времени (в то время как светская наука интенсивно развивалась и использовалась христианами). Это и было одним из главных факторов, определившим достаточно изолированное (вплоть до XIX века) сосуществование еврейской и христианской культур в одном и том же географическом пространстве Европы.

И если кто-либо занимается нееврейскими премудростями, это причисляется к пустым занятиям, ибо приводит к греху небрежения изучением Торы, как об этом сказано в законах об изучении Торы... И разве только человек изучает эти премудрости, чтобы ими воспользоваться, то есть для того, чтобы иметь заработок, который бы обеспечил возможность служения Всевышнему, или же он умеет обращать эти премудрости в служение Богу - именно с такой целью их изучали Рамбам [Маймонид, 1135-1204 - крупный еврейский ученый и философ, следовавший традиции Аристотеля], Рамбан [Нахманид, 1194-1270] и их последователи (Шнеур Залман, Тания, 1.8).

Арабская наука, впитавшая достижения античности и культуры Востока и бурно развивавшаяся в средние века, имела синкретический характер и была тесно связана с религией ислама и толкованием Корана (а также трудов Аристотеля).

В 11 веке Мухаммад Аль-Газали (исламский теолог и мистик), который спас мусульманских богословов, истолковав исламские тексты таким образом, что это позволило им успешно отразить натиск греческой философии, поставил схоластов перед фактом, что природа их знания уступает знанию, достигаемому путем суфийской практики. Они сделали его своим героем, и их преемники до сих пор учат его толкованиям как ортодоксальному исламу, несмотря на его утверждение, что академический подход является недостаточным и низшим по сравнению с истинным знанием (Идрис Шах, Путь суфия, с.246).

Авторитетом не только для исламского мира, но и для европейских схоластов был последователь Аристотеля Аверроэс (Ибн-Рушд, 1126-1298). Он считал человеческий разум основным средством общения с Богом и ставил философию выше религии. С другой стороны, в исламе встречается и резкая критика философии, в том числе ее соединения с религиозным законом (см. гл.6).

Свеча религии сожгла греческую философию,
Поэтому свечой философии нельзя освещать религию (Аттар).

Твои слова: "Одно, философия, духовно, а другое, закон, - телесно вздор"... Именно закон духовен, ибо он глас откровения, а откровение дано Аллахом, велик Он и славен, тогда как философия телесна, ибо она создается людьми в результате рассмотрения тел и акциденций (Абу Хаййан ат-Таухиди, Диалоги, цит. по сб. Восток-Запад, М., Наука, 1981).

Хотя европейская наука долго "училась" у более культурных арабов, которые сохранили и передали ей наследие античности, со временем она шагнула гораздо дальше. Но было ли это направление правильным?

Что общего между Афинами и Иерусалимом, Академией и Церковью, еретиками и христианами? (Тертуллиан)

Мне становилось все труднее вылущивать мир магии из того, что мы называем сегодня миром точных измерений. Я вновь сталкивался с людьми, о которых еще в школе говорили, что они несут свет математики и физики в дебри суеверий, и обнаруживал, что свои открытия они делали, опираясь, с одной стороны, на лабораторию, а с другой - на каббалу. ... Вскоре мне в руки попались подлинные тексты, где рассказывалось о том, как физики-позитивисты прямо с университетской скамьи спешили на десерт посетить сеансы медиумов и собрания астрологов и каким образом Ньютон открыл закон всемирного тяготения, веря в существование оккультных сил (я вспомнил его исследования о космологии розенкрейцеров) (У.Эко, Маятник Фуко, гл.63).

В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дороги.
Но доктор Фауст нихц не знал о Боге.
(И. Бродский, Два часа в резервуаре)

Для того чтобы хотя бы частично решить поставленную задачу объяснения уникальных черт европейской науки, нам нужно попытаться понять средневековое мышление, формировавшееся вместе с христианской цивилизацией.

Первоначально (до XII-XIII в.) католичество, стоявшее в центре культурной жизни Западной Европы, ориентировалось на "субъективную" философию бл.Августина (354-430), для которой характерен глубокий психологизм (например, в "Исповеди" дано блестящее описание становления личности христианина), а онтология основана на неоплатонизме.

Средневековая схоластика, часто несправедливо осмеиваемая, позволила критически осмыслить ряд категорий и методов и подготовила почву для европейского рационализма. Например, рационализм св.Ансельма Кентерберийского (1033-1109) проявился в попытке доказать бытие Бога (онтологическое доказательство) и необходимости Его воплощения. Для схоластики характерны дедуктивное мышление и установление авторитетов: на уровне сверхъестественного знания - св.Писания и Предания, а на уровне философии - текстов Платона и Аристотеля. Аргументами в дискуссии служили цитаты, которые играли роль единиц формального языка (наших алгебраических символов). Таким образом, схоластика была противоположна как опытной науке, так и мистическому познанию. Некоторые схоласты, сознавая логическую противоречивость авторитетных текстов, смело опровергали законы аристотелевой логики (подробнее см. раздел 8.3, а также обсуждение в книге Л.Шестова "Афины и Иерусалим").

В зрелой схоластике происходит переориентация на Аристотеля, что позволяло строить более четкую и конкретную логику понятий, но и вело к определенным ограничениям. Учение Аристотеля вошло в средневековую философию и культуру благодаря трудам знаменитого теолога, философа и алхимика Альберта Великого (1193?-1280, монах-доминиканец, за широту познаний получивший титул doctor universalis, уже в наше время признан святым католической церковью). Он оказал большое влияние на св.Фому Аквинского (1225-1274, doctor angelicus - ангельский доктор), учение которого (томизм) в дальнейшем стало официальной доктриной (согласно энциклике папы Льва XIII от 1879 г. - "вечной философией") католической церкви и активно используется ею сейчас. В частности, Фома провозглашал примат разума над волей. Для его сочинений (хотя он положительно относился к астрологии и алхимии), в противоположность ранним схоластам, характерен упор на здравый смысл:

Самый интеллектуальный свет в нас есть не что иное, как некое подобие, через причастие к нему, того несотворенного света, в котором заключаются все вечные истины.

Современные последователи Фомы - неотомисты отличаются достаточно рационалистическим подходом; в нашем веке из католических кругов вышел ряд серьезных ученых.

Девятнадцатый век ухватился за романтику францисканства, потому что в нем самом романтики не было. Двадцатый хватается за разумное богословие томизма, потому что в нем самом нет разумности. В чересчур благодушный мир христианство вернулось в образе бродяги; в мир, сходящий с ума, оно возвращается в образе учителя логики... Мы начинаем наконец догадываться, что XVIII век считал себя веком разума, а XIX - веком здравого смысла, то XX может назвать себя разве что веком нездоровой бессмыслицы. В таких случаях миру необходим святой, но прежде всего необходим философ (Г.К.Честертон, Святой Фома Аквинский).

Среди поздних схоластов наиболее известны Дунс Скот (1266?-1308, doctor subtilis - тонкий доктор) и У.Оккам (1285?-1349, doctor invincibilis непобедимый доктор). Первый из них - последователь Августина; ему принадлежат слова "верую, Господи, ... но, если возможно, сделай так, чтобы я знал". Второй ввел принцип бритвы Оккама - "сущности не следует умножать без необходимости". Оккам также решительно защищал номинализм (реальное существование только единичных субстанций, а не общих понятий) и отстаивал теорию двойственной истины - разделение теологии и философии (истинное в одной области может быть ложным в другой; напомним, что с двойственностью истины, т.е. наличием разных уровней понимания, мы встречаемся и в буддизме). В концепции Оккама вера и воля получали приоритет перед разумом.

Научная мысль средневековья созревала в монастырях. Зачатки науки были связаны с "оккультными" (в современном понимании) дисциплинами - астрологией и алхимией (впрочем, как отмечают М.Элиаде и другие авторы, алхимики упорно преследовали свои цели и едва ли интересовались посторонними для них природными химическими феноменами). Несмотря на широкое распространение этих наук, их отношения с церковью часто были напряженными. Астрология и магия осуждались Вселенскими соборами. В 1163 г. Тридентский собор провозгласил отлучение монахам, занимающимся естественными науками. Согласно булле папы Гонория III, изучение физики, медицины и других естественных наук запрещалось под страхом отлучения от причастия.

Основоположником индуктивного и экспериментального методов естествознания часто считается Роджер Бэкон (1220?-1292?, doctor mirabilis чудесный доктор) - монах-францисканец, который занимался многосторонним опытным изучением природы, особенно оптикой, механикой, астрономией, конструированием механизмов (как реальным, так и мысленным; им предлагались даже проекты воздухоплавания). Он преследовался за свои теологические взгляды и на короткое время был заключен в монастырскую тюрьму. Интересно, что несколько столетий спустя большой вклад в индуктивный метод внес его однофамилец Фрэнсис Бэкон (1561-1626). Именно к этим столетиям относится формирование науки в нашем понимании.

Наша наука возникает из Логоса, который не замыкается в себе, но открыт для "Алогона" (иррационального) и сам проникает в него... Необходимая констелляция сложилась к четырнадцатому веку, когда мощь веры еще не начала слабеть, но содержание ее уже было поколеблено. Это было время последнего значительного углубления христианских импульсов, время высочайшего духовного напряжения, когда происходившая в самых сокровенных глубинах человеческой души борьба вывела на свет новую науку (К.Ясперс, цит.соч., с.62,66).

Остановимся теперь подробнее на иррациональных источниках европейской науки. Проникновение герметической философии в западное мировоззрение произошло рано и было связано с философом и мистиком Раймондом Луллием (1232?-1315, doctor illuminatus), который много взял у еврейских и арабских мыслителей. Его главный труд носит название Ars magna (великое искусство) и включает, в частности, трактат Arbor scientiae (дерево познания); намеки на Луллия, в частности, на изобретенную им "логическую машину" для получения универсального знания есть в третьем из "Путешествий Гулливера" (см. цитату ниже). Согласно одной из легенд, Луллий добился цели обретения личного бессмертия, но затем, поняв его бессмысленность, стал монахом-францисканцем, долгие годы провел в миссионерских путешествиях и с трудом вымолил у Бога смерть.

У истоков христианской каббалы стоят Пико делла Мирандола (1463-1494; его "Речь о достоинстве человека" стала манифестом Ренессанса), Иоганн Рейхлин (1455-1522) и Агриппа Неттесхаймский (1485-1535). Агриппа был одним из прообразов Фауста, а его книга "Об оккультной философии" и дала начало слову "оккультизм". Младшим современником Агриппы был алхимик и врач Филипп фон Гогенгейм (Парацельс, 1493-1541), которого считают одним из главных представителей (а иногда даже основателем) эзотерического учения розенкрейцеров. К.Г. Юнг называет Парацельса отцом естественных наук и подчеркивает двойственность его духовной жизни, приводя в работе "Парацельс как духовное явление" ряд цитат из его трудов (см. также Теофраст Парацельс, Магический Архидокс, М., 1997):

Хотя Церковь оставалась для Парацельса матерью всю его жизнь, у него все же было две матери, второй была мать-Природа. ... Он говорит, "Признаюсь и в том, что пишу по-язычески, будучи, однако же, христианином". "В человеке не может быть ничего, что не было бы даровано ему светом природы, а в свете природном все - действие светила. ... Действовать же в свете природном и оным услаждаться - божественно, пусть ты и смертен". До пришествия Христа мир еще был одарен светом природным, но в сравнении с Сыном Божьим то был "меньший свет". "Итак в этом мире две премудрости, вечная и смертная. Вечная проистекает непосредственно от света Святого Духа, другая - непосредственно от света природы". "Посему надлежит нам знать, что мы природу должны толковать из духа природы, Слово Божье - из Духа Божьего, дьявола - опять же из его духа". ... Бог Отец "сотворил человека снизу доверху", Бог Сын "сверху донизу". "Поскольку же Отец и Сын суть одно, как я могу почитать два света?. Меня осудили бы как идолопоклонника - но меня хранит число один. И если я двум отдаю свою любовь, и каждому уделяю свет его, как и наказал всем Господь, - как же я могу быть язычником?"... Не всем выпадает благодать веры, предвосхищающей все решения, и не всем дано безмятежно довольствоваться солнцем истины, явленной в откровении. Тот свет, что возжигается в сердце благодатью Святого Духа, тот самый lumen naturae [природный свет - понятие, широко использованное Агриппой], сколь бы слаб он ни был, для ищущих важнее или по крайней мере столь же важен, как и великий свет, во тьме светящий и тьмой не объятый (Ин.1:5). ... Свет свыше делает тьму еще кромешней, но lumen naturae - это свет самой тьмы, он озаряет свой собственный мрак, и этот свет тьма объемлет.

Парацельс оставался еще в лоне католической церкви, но жил уже во времена реформации. Протестантизм положил начало свободному, т.е. без опоры на авторитеты, исследованию Писания (а затем и других областей). Огромное влияние на культуру оказал лютеровский перевод Библии, давший начало немецкому литературному языку.

Высказав положение, что его учение можно опровергнуть только словами Библии или доводами разума, Лютер утвердил за разумом право толковать Библию, и он, этот разум, был признан верховным судьей во всех религиозных разногласиях. Это послужило в Германии источником для так называемой свободы духа... Мышление сделалось правом, и права разума были узаконены... Со времен Лютера перестали различать истину теологическую и философскую и начали без стеснения и страха посреди базарной площади препираться о религии на родном, немецком языке... Этот самый Мартин Лютер дал нам не только свободу движения, но также средства для движения, а именно - духу он дал тело, а мысли - слово (Г.Гейне, К истории религии и философии в Германии).

С другой стороны, нужно отметить, что отношение самого Лютера к разуму было весьма критическим:

Значит, одна из главных причин, по которым просто невозможно понять слова Моисея и Павла [имеется в виду Рим.9], - это их нелепость. Но против какого пункта веры грешит эта нелепость? Кого она сокрушает? Разум человеческий она сокрушает, который, будучи ко всем словам и делам Божьим слеп, глух, глуп, нечестив и кощунствен, берется здесь судить о делах Божьих (О рабстве воли).

Однако такое ограничение разума не имеет ничего общего со скептицизмом.

Святой Дух - это не скептик, и начертал Он в наших сердцах не сомнения да размышления, а определенные убеждения, которые вернее и крепче самой жизни и всяческого опыта (там же).

Провозгласив внутреннюю свободу христианина, Лютер в полемике с гуманистами и католической церковью решительно отрицал свободу воли ("свободная воля сама по себе у всех людей - это царство сатаны"); он также называл порождением сатаны философию Аристотеля и резко отзывался о теории Коперника. По мнению Ницше, европейский Ренессанс кончился ничем по вине Лютера.

Для эпохи Возрождения характерен интерес к античности. Для многих гуманистов Пифагор - отец точных наук; растет интерес к магии чисел и фигур. Коперник (1473-1543), Кеплер (1571-1630), а затем Лейбниц (1646-1716) во многом основывались на пифагорейской философии и открыто признавали свою связь с этой традицией.

Иоганн Кеплер получил теологическое образование и лишь после долгих колебаний отказался от духовной карьеры. За свой индивидуализм он был изгнан из лютеранской общины, но не присоединился и к католической церкви. Двойственность мировоззрения Кеплера характеризуется следующей цитатой.

Сразу же за лютеранским Богом, открывающимся ему непосредственно в словах Библии, стоял пифагорейский Бог, воплощенный в доступной наблюдению непосредственности природы, а также в математической гармонии солнечной системы, устройство которой Кеплер сам проследил, - Бог, "которого я могу распознать при созерцании Вселенной, как если бы она была создана моими собственными руками" (Дж. Холтон, Тематический анализ науки, с.67).

Законы Кеплера (в частности, вращение планет по эллиптическим орбитам) впервые позволили обосновать гелиоцентрические представления (ранее теория круговых орбит Коперника была отвергнута Тихо Браге (1546-1601), так как она хуже согласовывалась с астрономическими данными, чем геоцентрическая теория эпициклов Птолемея). Однако наиболее важным своим достижением Кеплер считал не эти законы, а простые гармонические соотношения между максимальной и минимальной скоростью данной планеты:

...Всеблагой и всемогущий Бог при сотворении нашего движущегося мира и при расположении небесных орбит избрал за основу пять правильных тел, которые со времен Пифагора и Платона и до наших дней снискали столь громкую славу... (И. Кеплер, Космографическая тайна, цит. по Ю.А. Данилов, Я.А. Смородинский, Иоганн Кеплер: от "Мистерии" до "Гармонии", Успехи Физ.Наук, 1973, т.109, с.175).

Только что упомянутая статья кончается словами

Со смертью Кеплера об его открытиях забывают. Даже мудрый Декарт ничего о них не знает. Галилей не счел нужным прочесть его книги. Только у Ньютона законы Кеплера обретают новую жизнь. Но Ньютона гармония уже не интересовала. У него были Уравнения. Пришли новые времена.

Хотя для Кеплера планеты все еще двигаются своими духами, а герметическая философия сохраняет свое влияние, уже с его именем можно связать переход науки на привычный нам математический язык. В статье о Кеплере современный физик В.Паули говорит о начале разрушения целостного средневекового мировоззрения:

Идеи [Иоганна Кеплера] знаменуют важный промежуточный этап между прежним магико- символическим и современным количественно-математическим описанием природы. Многое из того, что позднее было критически отделено друг от друга, в те времена еще составляло единое целое, мировоззрение еще не делилось на религиозное и научное. Религиозные высказывания, почти математический символ Троицы, отдельные положения оптики того времени, серьезные достижения в теории зрения, в частности, указание на то, что сетчатка должна быть воспринимающим органом глаза - все это содержится в одной книге "Дополнение к Витело"... Кеплера восхищала старая пифагорейская идея о "музыке сфер", игравшая в его время немалую роль и в алхимии... У Кеплера планеты еще были живыми существами, наделенными индивидуальной душей... И все же отказ от представления об одушевленности материального мира у Кеплера уже начался... Хотя влияние Парацельса и его учеников на идеи Кеплера неоспоримо, все же естественнонаучное мышление Кеплера от магико-символического мышления алхимиков отличается настолько сильно, что известный в свое время алхимик и член ордена розенкрейцеров Флудд (1574-1637) открыл яростную полемику, выступив против основного труда Кеплера "Гармония мира"... Взгляды Флудда станут несколько понятнее, если мы укажем на их связь с общим, происходящим на протяжении всей истории разделением мыслителей на два класса, одни считают существенным количественные отношения между частями, другие, наоборот - качественную неделимость целого... Именно эта целостность составляет содержание идеи об аналогии между микрокосмом и макрокосмом. По-видимому, она отсутствует уже у Кеплера и полностью выпадает из картины мира классического естествознания (В. Паули, Физические очерки, с. 137-175).

С другой стороны, изложение Галилея (1564-1642) в "Диалоге о двух системах мира" (см. Избранные труды, М., 1964) уже вполне рационалистично и напоминает по стилю современные учебники. По словам Галилея, религия учит нас тому, как взойти на небо, а не тому, как небо вращается. Следует отметить, что подход Нового времени к науке привел и к некоторому сужению горизонта. В отличие от схоластов, стремившихся вслед за Аристотелем хотя и к умозрительному, но достоверному знанию, новый метод говорил лишь о познании некоторых математически описываемых явлений. На деле научная картина мира оказалась не "либеральной", а достаточно жесткой в сравнении с другими подходами.

Никогда логический вывод из религиозных, философских или художественных созданий или их рационалистическая оценка не могут быть обязательны для человека, с ними ознакомливающегося. Искусство, религия и философия в их логическом развитии никогда не могут быть сведены к единству. Обязательность вывода для всех без исключения людей мы встречаем только в некоторых частях научного мировоззрения - в областях, доступных его методам, образующих формальную действительность, хотя бы они раньше и были охвачены религиозными или философскими концепциями (В.И.Вернадский, Очерки по истории современного научного мировоззрения).

Говорили: идите к нам, у нас - полный реализм, живая жизнь; вместо ваших фантазий и мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать окружающее. И что же? ... Оказывается - полный обман и подлог. Оказывается: на горизонт не смотри, это наша фантазия; на небо не смотри - никакого неба нет... глазам не верь, ушам не верь... Батюшки мои, да куда же мы это попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся только одни пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел с меня шкуру спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и разбойник (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).

Несмотря на тесную связь науки и теологии в Западной Европе, нужно отметить, что причиной преследования Джордано Бруно (1548-1600) и Галилея инквизицией явились не их научные исследования и взгляды, а именно теологические концепции и особенно политические интриги, жертвой которых пали многие выдающиеся люди этого по-своему жестокого времени. Что касается существа научной деятельности Дж.Бруно, А.Ф.Лосев пишет:

Отрицая всякие личностные подходы к бытию и взывая ко всеобщей закономерности, он, конечно, был предшественником новейшей точной науки. Но, будучи пантеистом и диалектиком неоплатонического типа, он, конечно, имел мало общего с этой точной наукой. Здесь достаточно указать на его учение о магии, которая была для него самой точной и самой жизненной наукой (Эстетика Возрождения).

Эта тема также обсуждается в книге Ф.А. Йейтса "Джордано Бруно и герметическая традиция" (М, 2000). Главным обвинением против Бруно был не спор о вращении Земли, а его воззрения о таинстве евхаристии (пресуществления). Этой темы, возможно невольно, коснулся и Галилей своими атомистическими теориями в применении к качествам вещества (согласно исследованиям историка П. Редонди, главную роль в его обвинении сыграла книга "Пробирщик" (1623), на которую поступил донос в инквизицию).

Часто их обоих называют "мучениками" в науке, хотя для Джордано Бруно астрономия была лишь средством выражения своих философских и теологических идей. Галилея же судили отчасти потому, что ему ошибочно приписывали цели Джордано Бруно (Д.С. Лернер, Э.А. Госселин, Галилей и призрак Джордано Бруно, В мире науки, 1987, No1).

В то же время экспериментальный метод Галилея никогда не подвергался сомнению церковью. Как и Джордано Бруно, Мигель Сервет преследовался католической церковью, а затем был осужден протестантами Женевы за отрицание догмата о св.Троице и активную политическую деятельность.

Основные черты рационалистической философии Рене Декарта (1596-1650) состоят в упоре на самосознание (а не внешний опыт) и в дуализме разума (духа) и материи, породившем трудную проблему их связи. Несмотря на механистическое воззрение, он оставался верующим человеком, хотя его отношения с католической церковью были непростыми (по тем же причинам, что и у Галилея). Декарту и Лейбницу принадлежит вероятностный подход к описанию физических объектов, выходящих за внутренний мир человека, о котором только и могло быть получено достоверное знание.

Весьма сложной является и крупнейшая фигура европейской научной революции - Исаак Ньютон (1643-1727). Будучи глубоко религиозен, он, хотя и занимал должность в колледже св.Троицы (Тринити), придерживался самостоятельных еретических антитринитарианских убеждений, близких к арианству. Следует также отметить влияние на Ньютона группы "кембриджских платонистов", особенно Генри Мора (1614-1687), который познакомил его с герметизмом. Отсутствие философских утверждений в научных трудах Ньютона обусловлено скорее нежеланием вступать в опасные теологические споры, чем равнодушием к метафизическим проблемам. Как бы то ни было, философские взгляды Ньютона имели далеко идущие последствия.

До тех пор, пока в европейской культуре в основе представлений о природе как божественном творении лежала ортодоксальная тринитарная концепция, ничто не могло разрушить антропоцентричность средневекового образа Вселенной. И лишь после того, как из фундамента христианского мироздания было удалено представление о Сыне-богочеловеке как ипостаси, единосущной Отцу, Троица Афанасия была заменена единым Богом антитринитариев-деистов, "распались концы" старой Вселенной. Ее заменил бесконечный однородный изотропный универсум, предельно чуждый антропоцентризму и антропоморфизму. Самый серьезный, решительный удар старой Вселенной был нанесен антитринитарием Ньютоном: будучи связан еще с теологией, его образ мира уже не является христианским (Л.М. Косарева, Рождение науки Нового времени из духа культуры, М., 1997, с.357).

Ньютон сделал свои основные открытия в области физики и математики в молодом возрасте и публиковал их часто с опозданием на десятки лет в полемике с Лейбницем и Гуком (этому примеру следовали позднее ряд других крупных ученых - Кавендиш, Гаусс, Хевисайд). Большую часть своей жизни он посвятил толкованию апокалиптических книг Библии (впрочем, достаточно рационалистическому) и алхимическим исследованиям. Существует ряд легенд и собственных утверждений Ньютона о достигнутых им успехах в алхимии; здесь его предшественником был Роберт Бойль (1627-1691). Эти факты (однако в крайне "светском" осмыслении) можно найти, например, в Британской энциклопедии и в книге С.И.Вавилова "Исаак Ньютон". Как пишет в ньютоновской биографии Дж.Кейнс (J.Keynes), Ньютон был последним из великих магов, а не первым из великих ученых. По словам Вестфалля (R.S.Westfall, Force in Newton's Physics, 1971, цит. по работе М.Элиаде "Кузнецы и алхимики", в кн. Азиатская алхимия), "современная наука есть результат брака герметической традиции с философией механики". В указанной работе Элиаде можно найти и другие ссылки на академические труды, подтверждающие эпиграф к разделу (цитату из У.Эко).

В то же время не подлежит сомнению и оригинальный стиль Ньютона. Следуя во многом математическому методу Декарта, он не применял его до логического конца, а удачно сочетал с индуктивным методом, что и определило успех новой натурфилософии. Субъективность картины мира, построенной в результате работ Ньютона и его последователей, подчеркивается В.Паули ("в семнадцатом столетии они зашли немного дальше, чем следовало", что и привело к детерминистической системе организации мира, см. K.V. Laurikainen, р.55).

Не следует считать, что идеи Ньютона исчерпывали направление формирования и лицо классической физики. Помимо ньютоновской механики, вторую ее сторону составила теория электромагнитного поля, созданная Максвеллом и Фарадеем. Последний был убежденно религиозен и всю жизнь состоял "пророком" одной из радикальных протестантских (пресвитерианских) общин.

Фарадей никогда не был последовательным ньютонианцем; он никогда не сводил все явления на движение, он был сознательным противником атомистов. Исходя из своих идей, он делал опыты и развивал взгляды, резко противоположные господствующему научному мышлению (В.И.Вернадский, Очерки по истории современного научного мировоззрения).

Попытки историософского осмысления формирования науки можно найти, например, в трудах О.Шпенглера, который разработал концепцию относительно независимых "культур" (постепенно вырождающихся в "цивилизации"), сменяющих друг друга в ходе исторического развития. В частности, он проанализировал связь господствующих в науке, принадлежащей к той или иной культуре, мировоззренческих установок (говоря современным языком, парадигм) со свойственными этой культуре тенденциями не только в религии, но и в живописи, музыке и т. д.

Итак, не может быть сомнений, перед нами полная идентичность в последних основаниях формы физики с математикой, религией и большим искусством... Сила, двигающая массы, вот что изобразил Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы, вот что вознесло фасады соборов, начиная с первого примера "Il Gesu" вплоть до мощной выразительности у Делла Порта и Мадерна, что вознесло фугированный стиль со времен Орландо Лассо до колоссальных звуковых масс церковной музыки XVIII в., что наполняет мировым событием расширенную до бесконечности сцену Шекспировых трагедий и что, наконец, Галилей и Ньютон заколдовали в формулы и понятия (О. Шпенглер, Закат Европы, т.1, с.518, 519).

Указание на связь науки с религией здесь кажется достаточно глубоким, хотя сама религия при этом рассматривается скорее как "феномен культуры". В целом такой подход представляется достаточно интересным для анализа некоторых проблем социологии и психологии научного творчества.

Нет науки без бессознательных предпосылок, над которыми никакой исследователь не имеет власти, притом таких предпосылок, которые можно проследить с первых дней пробуждающейся культуры. Нет естествознания без предшествовавшей ему религии. С этой точки зрения нет разницы между католическим и материалистическим природосозерцанием, они говорят одно и то же разными словами (!)... современная механика есть точь-в-точь слепок с христианских догматов (!!) (там же, с. 499).

В то же время любой субъективный подход, ставящий во главу угла обстоятельства повседневной жизни творцов культуры и оставляющий в стороне содержательную часть науки, по-видимому применим лишь для обсуждения сравнительно второстепенных вопросов. В крайних своих проявлениях такой метод может быть использован для деления науки на арийскую/неарийскую, пролетарскую/буржуазную и т.д.

Вполне возможно различать католические, протестантские и атеистические понятия силы. Спиноза, как еврей, следовательно душевно принадлежавший еще к магической культуре, не был в состоянии вообще принять фаустовское понятие силы. Оно отсутствует в его системе. Удивительный признак интенсивности исконных понятий проявляется в том, что Герц, единственный еврей среди больших физиков нынешнего времени, один из всех сделал попытку решить дилемму механики путем исключения понятия силы (там же, с. 550).

На самом деле, как обсуждалось в главе 2, реальное отличие "еврейского" (библейского) подхода от западного технократического (который как раз и близок к магии) заключается в том, что в качестве высшей ценности рассматривается человек. Сила всегда - на стороне Нимрода, который в традиции иудаизма противопоставлен Аврааму:

Сыны Хама, Хуш, Мицраим, Фут и Ханаан. ... Хуш родил также Нимрода; сей начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом [Богом], потому и говорится, сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом [Богом]. Царство его вначале составляли, Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар (Бытие 10:6-10).

Нам в мечети твердят: Бог основа и суть!
Мудрецы нас к науке хотят повернуть.
Но, боюсь, кто-нибудь вдруг придет и заявит:
Эй, слепцы! Есть иной, вам неведомый путь!
(О.Хайям)

Но разве не проклятье тот факт, что со времен появления науки и христианство и человек тешатся самообманом, доказывая себе самоочевидные истины, пыжатся от удовольствия, умножая эти доказательства - только тем и живут! (А. Рембо, Невозможное)

И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона. "Берегись человека, который упорно трудится, чтобы получить знания, а получив их, обнаруживает, что не стал ничуть умнее, - пишет Боконон, - И он начинает смертельно ненавидеть тех людей, которые так же невежественны, как и он, но никакого труда к этому не приложили" (К. Воннегут, Колыбель для кошки).

Их век выносит на-гора, и - марш по свету,
Одно отличье - номера, другого нету!
О, этот серый частокол - двадцатый опус,
Где каждый день, как протокол, а ночь, как обыск,
Где все зазря, и все не то, и все непрочно,
Который час, и то никто не знает точно (А. Галич).

По мере того как наука все больше и больше доказывала свою практическую эффективность и полезность, она все дальше и дальше отходила от своих религиозных, мистических и магических корней, все больше и больше претендовала на роль "единственно верного" мировоззрения. XVIII век вошел в историю европейской мысли как "век Просвещения", век ломки традиционных мировоззрений, роста материалистических и атеистических настроений, которые, начиная с этого времени, начинают ассоциироваться с "научностью". Складывается новая, "научная" мифология:

Для науки XVIII-XIX столетий ее собственные категории отнюдь не в такой мере реальны, как мифически реальны для сознания его собственные категории. Так, напр., Кант объективность науки связал с субъективностью пространства, времени и всех категорий. И даже больше того. Как раз на этом субъективизме он и пытается обосновать "реализм" науки ...

Я категорически протестую против... лженаучного предрассудка,... что наука побеждает миф... Если брать реальную науку..., творимую живыми людьми в реальную историческую эпоху, то такая наука не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные интуиции... Когда "наука" разрушает "миф", то это означает только, что одна мифология борется с другой мифологией (А.Ф. Лосев, Диалектика мифа).

В наше время уже приходится делать оговорки типа нижеследующей:

Кстати, не все то, что не наука, уж обязательно плохо. Любовь, например, тоже не наука. Словом, когда какую-то вещь называют не наукой, это не значит, что с нею что-то неладно: просто не наука она, и все (Фейнмановские лекции по физике, вып. 1-2, М., Мир, 1976, с. 56).

История формирования современной науки (см. предыдущий раздел) не подтверждает претензии материализма на какую-то особо тесную связь с наукой и расхожие мнения о ненаучности идеалистических взглядов:

Наука и научность не есть признак материализма. Идеалисты тоже разрабатывают и создают науку; и научность построений прельщает их не менее, чем материалистов. "Реализм", "жизненность", "практика" и прочие принципы тоже не характерны для материализма. Это - чисто религиозные категории; и всякий религиозный человек также хочет утверждаться только на подлинно реальном бытии, только на жизненном опыте... Даже и призыв к земной жизни не характерен для материализма, так как все язычество есть не что иное, как славословие земле, плоти, земным радостям и утешениям, а язычество есть мистика. Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане... Ведь это же подлинное чудо - появление вещей из материи (А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).

Со словами Лосева перекликается апокриф начала нашей эры.

Иисус сказал: Если плоть произошла ради духа, это - чудо. Если же дух ради тела, это - чудо из чудес. Но я, я удивляюсь тому, как такое большое богатство заключено в такой бедности (Евангелие от Фомы 34).

В век Просвещения окончательно закрепилась тенденция, возникшая в эпоху Возрождения: внимание "интеллектуальной элиты" Западного мира оказалось окончательно перенесено с высших "потусторонних" реальностей на тварный мир:

Средневековье основано на примате трансцендентных реальностей, Новое же время превращает эти реальности в субъективные идеи. Отсюда весь рационализм, субъективизм и индивидуализм Нового времени (А.Ф.Лосев, Диалектика мифа).

Однако полностью разорвать пуповину, связывающую науку с магией и неортодоксальными религиозными взглядами, так и не удалось. Рецидивы оккультизма и мистики в научной среде, конечно, не являются случайными. Неоднозначные явления этого рода происходили и при рождении новой физики на границе XIX-XX веков. Достаточно вспомнить спиритизм, месмеризм, исследования многочисленных излучений (физическими из них оказались только рентгеновские и гамма-лучи), в которых принимали участие и крупные ученые (например, Крукс, Бутлеров). Достаточно решительные претензии заявляет здесь классика оккультизма.

[Наука забывает, что] все наиболее яркие личности в науке были алхимиками, астрологами и магами, о чем свидетельствуют Парацельс, Ван Гельмонт, Роджер Бэкон и другие. Но постоянство никогда не было отличительным свойством современной науки. Она свято верила во все, что сейчас отрицает, и отрицала все, во что верит сейчас, начиная от циркуляции крови и кончая паром и электрической энергией... Последняя четверть нашего [XIX] века являет небывалый всплеск оккультных исследований, и магия опять обрушивает свои могучие волны на скалы церкви и науки, которые она медленно, но верно разрушает (Е.П. Блаватская, Каббала и каббалисты в конце XIX века).

Прямое продолжение эти идеи получили в оккультизме третьего рейха, где они были соединены с "обычной" военной техникой (см. Л.Повель, Ж.Бержье "Утро магов"). Согласно ставшей знаменитой фразе из этой книги, "гитлеризм это магия плюс бронированные дивизии" (к сожалению, под это определение вроде бы подпадает также значительная часть столь популярной сейчас среди молодежи современной фантастической литературы и других подобных явлений массовой культуры).

Надеюсь, в свое время мы [бесы] так научимся разбавлять науку эмоциями и мифами, что вера в нас (под измененным названием) проберется и обоснуется в них, тогда как душа человека останется закрытой для веры во Врага [т.е. в Бога; текст написан от имени беса]... Если нам когда-либо удастся создать изделие высшего качества - мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато называет "силами", отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу (К. Льюис, Письма Баламута).

Научная революция в начале XX века, прежде всего связанная с созданием теории относительности и квантовой механикой, во многом перевернула представления науки о мире. Следует подчеркнуть, что, вопреки распространенному мнению, современная естественнонаучная картина не основана на классической физике. Лишь квантовая механика с ее новыми фундаментальными законами позволила что-то понять в микромире (см. гл. 9) и одновременно поставила перед учеными ряд трудных проблем (см. гл.10).

Научный подход Эйнштейна, стоявшего у истоков революции в физике, существенно отличался от ньютоновского положения "hypotheses non fingo", которое он считал устаревшим ("Счастливый Ньютон! Счастливое детство науки!"):

В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых a posteriori можно проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю сохранять иллюзию по поводу того, что он является эмпириком (цит. по книге А.Пайса "Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна").

Представляется, что человеческий разум должен свободно строить формы, прежде чем подтвердилось бы их реальное существование. Замечательное произведение всей жизни Кеплера особенно ярко показывает, что из голой эмпирии не может расцвести познание. Такой расцвет возможен только из сравнения придумываемого и наблюдаемого (в кн.: Физика и реальность).

В творчестве Эйнштейна основную роль, по крайней мере, на эвристическом уровне, играло не "строго научное мышление", состоящее из математических выкладок и интерпретации результатов конкретных экспериментов, а наглядные образы (например, связанные с распространением света, см.гл.14). В своих исследованиях он всегда следовал собственной интуиции и проявлял невероятное упорство в попытках создания Единой теории поля, несмотря на отсутствие какой бы то ни было эмпирической основы и "социального заказа" для такой деятельности в его время. Несмотря на свою всемирную славу, вторую половину жизни он был по-видимому почти в полной интеллектуальной изоляции от "физического сообщества", увлеченного приложениями только что созданной квантовой механики к решению конкретных проблем. По-видимому, на Эйнштейна оказала влияние (возможно, не всегда осознанное) религиозная мистическая традиция иудаизма (в удачном сочетании с блестящей логикой талмудистов), которая передавалась через предшествующие поколения:

Еще будучи довольно скороспелым молодым человеком, я живо осознал ничтожество тех надежд и стремлений, которые гонят сквозь жизнь большинство людей, не давая им отдыха... Выход отсюда указывался прежде всего религией, которая насаждается всем детям традиционной машиной воспитания. Таким путем я, хотя и был сыном совсем нерелигиозных (еврейских) родителей, пришел к глубокой религиозности, которая, однако, уже в возрасте 12 лет резко оборвалась... Для меня ясно, что утраченный таким образом религиозный рай молодости представлял первую попытку освободиться от пут "только личного", от существования, в котором господствовали желания, надежды и примитивные чувства (А. Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т. 4, с. 259, 260).

Религиозная основа мировоззрения Эйнштейна признается и в книге современного психолога-практика Р.Дилтса, где, однако, с помощью техники НЛП (см. главу 3) делается попытка сделать доступным стиль мышления этого гениального ученого "для массового потребителя".

Ряд других крупнейших деятелей научной революции XX века, прежде всего В. Гейзенберг и В. Паули, придерживались "идеалистических" и "мистических" взглядов, о которых подробно рассказывается в главах 8 и 10. В частности, В. Гейзенберг был сторонником платоновской философии, а В. Паули - сторонником взглядов К.Г. Юнга, с которым он даже совместно опубликовал книгу. М. Планк был убежденным верующим христианином. С другой стороны, заметным фактором того времени было давление со стороны официальной советской идеологии и желание сделать свои идеи более доступными для ученых социалистических стран (тогда достаточно авторитетных и многочисленных благодаря государственной поддержке). Н. Бор и М. Борн старались идти на уступки материалистической философии, по крайней мере, в вопросах терминологии (см. книгу Лаурикайнена, где говорится о влиянии на Бора советского физика Фока). В то же время, они безусловно не были ни материалистами, ни позитивистами. М. Борн писал:

Но я сержусь за то, что ты упрекаешь меня в позитивистских идеях; этого как раз мне только не хватало. Этих парней я терпеть не могу (из письма А. Эйнштейну 31.03.48, цит. по: Эйнштейновский сборник 1972, М., Наука, 1974, с. 48).

Н. Бор всю жизнь глубоко интересовался творчеством такого религиозного философа как С. Кьеркегор, а также восточными религиями. Интересно отметить, что, получив за научные заслуги дворянство, он выбрал в качестве герба известный китайский символ инь и ян. Интерес к восточной философии проявлялся и у ряда других физиков, например, у Д. Бома, который практиковал индуистскую традицию. И. Раби писал о Р. Оппенгеймере (одном из создателей атомной бомбы):

Я понял его (Оппенгеймера) проблему... Его проблемой было самоотождествление (личность, identity)... Оппенгеймер желал любых переживаний (experience). В этом смысле он никогда не концентрировался. По моим ощущениям, если бы он изучал Талмуд и еврейский, а не санскрит, он стал бы более великим физиком (цит. по: R. Rhodes, Dark Sun, N.Y., 1995, p. 241).

Обсуждать философские поиски и взгляды ведущих деятелей советской науки, пожалуй, не вполне корректно. Разделяя судьбу других общественных явлений, наука не могла формироваться в условиях свободного выбора, что вело к ряду трагических противоречий.

Потеря корней и утрата традиции невротизируют массы, готовя их к коллективной истерии, а коллективная истерия требует коллективной терапии, состоящей в уничтожении свободы и установлении террора. Те государства, где властвует рационалистический материализм, имеют тенденцию превращаться не столько в тюрьмы, сколько в сумасшедшие дома (К.Г. Юнг, AION, с.207).

Марксизм, как и всякое развитое учение, в принципе давал возможность обсуждения достаточно глубоких вопросов, примыкая в конце концов - через Маркса и Гегеля - к достаточно глубокой, хотя и искаженной, иудео-христианской традиции. Однако реально (особенно начиная с сороковых годов) официальный "марксизм" представал в настолько неприглядной форме, что (в значительной мере в силу подсознательного протеста) большинство советских исследователей придерживалось позитивистских взглядов. Подобные взгляды едва ли способствовали их научному творчеству, об истинных механизмах которого сейчас можно только гадать (по-видимому, революция в России, устранив социальные преграды, действительно позволила освободить творческий потенциал, накопленный за много поколений в патриархальном обществе). Впрочем, постановка мировоззренческих вопросов в советских научных кругах едва ли была на уровне даже стандартного философского позитивизма, который обсуждается в гл.5. Уместно процитировать следующие воспоминания о Л.Д. Ландау:

Мне не приходилось видеть другого человека со столь цельным (для нас горькая ирония - В.И., М.К.) мировоззрением. Дау часто повторял, что он последовательный марксист. Вспоминаю семинар, на котором вспыхнула дискуссия о снежном человеке... На семинаре обнаружилось, что, по крайней мере, двое из его участников свято верят в существование снежного человека. Научная честность заставила их признать, что им самим не привелось встретить гипотетического обитателя гор. "Но, Дау, - взывал один из адептов, - почему этого не может быть?". "Потому, - был ответ, - что вы хотите верить. Снежный человек - ваше суеверие. А суеверие интеллигента в тысячу раз отвратительнее, чем суеверие невежественной бабки!" (В.Л. Покровский, в сб.: Воспоминания о Л.Д. Ландау, М., Наука, 1988, с. 201).

Здесь обращает на себя внимание не столько пренебрежительный и агрессивный тон Ландау (который напоминает стиль классиков марксизма-ленинизма), сколько уровень обсуждаемых проблем. Действительно, мировоззрение, тем более цельное, должно проявляться скорее в отношении к проблеме существования человека вообще, да и мира в целом, чем к вопросу о существовании именно снежного человека ("Мне бы ваши заботы, Мария Ивановна..." - из школьного анекдота).

Вообще, независимо от социально-политических условий тех или иных стран, в наше время узкая специализация профессиональных ученых, занимающихся естественными науками, привела к резкому сужению их кругозора. Например, адекватное понимание символического языка священных текстов в этой среде утрачено почти полностью; буквалистское же понимание (например, пренебрежительные высказывания о "библейских сказках") ведет зачастую к очевидным недоразумениям при общении с гуманитариями. При этом (по крайней мере, у "среднего" научного работника) отсутствует осознание того, что наука в сущности тоже является не прямым описанием реальности, а некоторой символической системой (например, установление связи какой-нибудь "модели Гейзенберга" в теории магнетизма с физической реальностью требует, вообще говоря, не меньших усилий, чем толкование библейской книги Даниила, которым занимался Ньютон). Подробнее об этом речь идет в гл.8.

С другой стороны, современная ситуация в европейской культуре в целом характеризуется падением престижа физики и возвратом "нетрадиционных" наук, который в значительной степени вызван тягой к утраченной духовности и целостности. В результате часто поднимаются вопросы, выходящие за рамки рационалистических представлений. Этими вопросами много занимался К.Г. Юнг. В частности, он применил подход, основанный на идее "синхронистичности" (т.е. непричинной корреляции событий, см. также гл.7), к анализу больших подборок астрологических гороскопов. Хотя результаты оказывались значительно лучше статистических оценок, сам процесс отбора гороскопов (в частности, ожидания экспериментатора), сильно влиял на результат, а при увеличении размеров выборки и максимально случайном отборе определенных выводов сделать было уже нельзя. Таким образом, снова субъективный фактор оказывается решающим - астрологические прогнозы предстают близкими к практике гадания (что, впрочем, не означает их неэффективности). В то же время "объективные" физические предпосылки астрологии, которые в последнее время формулируются в наукообразных терминах (космическое излучение, влияние планетарных соединений на излучение протонов солнцем и т.д.), оказываются неподтвержденными. Об отсутствии таких предпосылок говорит и смещение знаков Зодиака (расположение которых в астрологии считается неизменным) в результате прецессии, составившее с начала нашей эры уже почти 1/12 полного круга, а также разнообразие противоречащих друг другу астрологических систем. С другой стороны, на современном языке астрологический подход может пониматься как феноменологический метод анализа периодических процессов.

Но ты должен правильно уразуметь здесь эту высокую вещь: рождение или восхождение семи планет и всех звезд есть не что иное, как образ вечного рождения жизни и дивной соразмерности Божества (Я. Беме, Аврора, 26.20).

Ряд работ Юнга посвящен алхимии (разумеется, не понимаемой вульгарно как поиски золота). Для Юнга алхимия - не только мать химии, но и предшественница современной психологии. Он формулировал цель алхимии как переживание бессознательного в алхимических символах и создание единства двух разделенных природ человека - соединение физического с духовной истиной (объект алхимика - как вне, так и внутри него, как физическое, так и психическое).

В настоящее время можно констатировать разрыв между биофизикой, использующей привычные физические методы исследований, и психологией, особенно трансперсональной. Еще в большей степени это относится к парапсихологии, хотя в ней также накоплен большой объем материала (см., напр., обсуждение экспериментальных данных по телепатии, ясновидению, телекинезу, телепортации и др. в книгах Дуброва и Пушкина, Дж. Мишлава, а также способностей шаманов в книгах М. Элиаде). Проблема "биологического поля", которое предполагается ответственным за экстрасенсорные явления, до сих пор не только не решена, но даже четко не поставлена. По-видимому, обычные физические поля только сопровождают биополе, но не определяют наиболее важные аспекты его информационного и энергетического воздействия (вопрос об источнике потока энергии, который здесь бывает достаточно мощным, наиболее труден для физики, см. также гл.13). Результаты опытов по видению и измерению ауры и т.д. в действительности также основаны на введении некоторой субъективной (индивидуальной) шкалы восприятия и не поддаются переводу на традиционный научный язык.

Для "физического" объяснения парапсихологических явлений часто без всяких реальных оснований привлекаются биоплазма, виртуальные фотоны, нейтрино, микролептоны и т.д. (см., напр., Учебный курс мюнхенского института парапсихологии, М., 1992). В последнее время модным стало использование понятия торсионного поля, математическая теория которого детально изложена в книге Г.И. Шипова "Теория физического вакуума" (см. также более поздние работы А.Е. Акимова и Г.И. Шипова и сб. "Сознание и физический мир", М., 1995; впрочем, соответствующие физические идеи в применении к конкретным астрономическим наблюдениям восходят еще к исследованиям Н. Козырева). Сознание в таких построениях произвольно определяется как "полевая форма жизни" - взаимодействие материальных объектов с торсионным полем. "Философскую" часть упомянутой книги можно характеризовать как переход к упрощенным (даже в оккультном смысле) схемам. Не вдаваясь в вопрос о математической правильности этой теории, укажем, что вряд ли она может объяснить физические явления, приписываемые "торсионным генераторам", поскольку уравнения типа уравнений гравитационного поля Эйнштейна дают наблюдаемые эффекты лишь в сверхсильных полях.

Еще один пример ложного смешения науки и духовности дает объемистая монография А.И. Вейника "Термодинамика реальных процессов" (Минск, 1991). В рамках "Общей теории" (ОТ) природы (вспомним Единую Теорию Всего у С.Лема) для описания парапсихологических явлений он вводит понятие хронального поля и его кванты - хрононы. Для измерения этого поля с полной серьезностью используются стандартные экстрасенсорные рамки (которые обычно понимаются лишь как стрелки-индикаторы, поскольку "измерительным прибором" здесь служит сам человек), а также сложные электронные устройства, причем результаты измерений используются для этических (в терминах добра и зла) и эстетических оценок. Для накопления и генерации хронального поля используются устройства магического типа, например, с геометрией египетских пирамид (автор вынужден отметить и опасность подобных экспериментов). Отметим, что те же "полевые" понятия и образы могут использоваться и в различных направлениях современной практической психологии (например, в холодинамике), но здесь они понимаются только как рабочие. В некотором смысле, современный "герметизм" пытается обобщить принцип "что наверху, то и внизу", развивая аналогию психики человека с законами микромира, причем часто некорректно и на примитивном уровне.

В письме буддийского ламы Б.Д.Дандарона, жившего в России, высказывается такая точка зрения на парапсихологию:

Для меня совершенно ясно, что современные парапсихологи делают то же самое, что делали йоги, но они идут по другому пути. И они никогда, видимо, не достигнут того, чего достигают йоги, ибо йоги раскрывают всю сокровенную энергию, заложенную внутри человека, посредством потери нисваниса (омраченных эмоций) и приобретения божественной радости (сострадания). Интуитивно я чувствую следующее.

1. Парапсихология, основанная на нравственной философии, может сгладить ужасы христианской цивилизации, о которой так печально пишет Л.Н.Толстой. 2. Парапсихология может окончательно разрешить проблему свободной воли человека, которая является основным и необходимым положением человеческой жизни. 3. Она может окончательно разрешить и раскрыть содержание души человека. 4. Она может подготовить почву для разработки нового всемирного религиозного учения, метафизика которого будет основана на достижениях человеческой науки 5. Она может дать научное обоснование буддизму ... Если это случится, то будет конец атеизму (безбожию) - нравственному падению человека. В таком случае она более поразительна в своем значении, чем открытие тайн атома (14 марта 1957).

К сожалению, оптимистические (точнее, утопические) прогнозы ламы о благотворном влиянии парапсихологии на общество не подтвердились, что, по-видимому, свидетельствует о ее достаточно косвенной связи с духовностью.

Наглядный пример некорректной попытки нетрадиционного применения "научной" математической методики представляет собой "новая хронология" А.Т. Фоменко и др., где история человечества переосмысляется на основе данных астрологического типа. Возможно, авторам этого подхода действительно удалось обнаружить ряд новых корреляций между историческими событиями разных эпох (подтасовка фактов под схему и игнорирование ее очевидных промахов, отмечаемые критиками, не обязательно имеют сознательный характер, а могут быть аналогичны "цепи случайностей" в астрологическом эксперименте Юнга). Однако эти корреляции имеют не причинный, а "синхронистический" характер и не дают никаких оснований для научных выводов.

Адепт традиционализма ("традиционного" эзотеризма, резко критикующего оккультизм и теософию) Рене Генон (1886-1951) высказывает крайне пессимистический взгляд на современную западную фундаментальную науку, обвиняя ее в потере единства и главных составных частей. Еще более резко он выступает против попыток современной "реставрации" (в том числе подходов типа К.Г. Юнга):

...Не следует слишком обольщаться торжественной глупостью некоторых заявлений, дорогих для научных "популяризаторов" (мы должны были бы сказать, скорее, "саентистов"), которые с удовольствием утверждают по любому поводу, что современная наука отодвигает без конца границы познанного мира, что на самом деле в точности противоположно истине: никогда в действительности эти границы не были столь узкими, какими они являются в концепциях, предлагаемых этой профанной мнимой наукой, и никогда ни мир, ни человек не оказывались столь уменьшенными до такой степени, что стали сведенными к простым телесным единствам, гипотетически лишенным малейшей возможности связи с любым другим порядком реальности! (Царство количества и знамения времени, с.120)

Совершенно неверно рассматривать астрологию и алхимию как науки, развившиеся постепенно в современную астрономию и химию. ... Современные науки вышли из предшествующих им наук не в ходе "эволюции" или "прогресса", а в результате глубокого вырождения последних. ... Одна из частей, представляющая собой наиболее материальную сторону этой науки (астрологии), получила независимое развитие, а другая, напротив, совершенно исчезла. И действительно, сегодня никто не знает, чем на самом деле была древняя астрология, и все попытки возродить эту науку привели пока лишь к созданию явной пародии на нее. Сегодня некоторые стремятся даже превратить астрологию в сугубо современную экспериментальную науку, основанную на статистике и исчислении вероятностей, т.е. использующую методы, абсолютно не свойственные и глубоко чуждые духу Античности и Средневековья. Другие готовы ограничиться лишь возрождением "гадательного искусства", которое действительно существовало ранее, но являлось при этом уже извращением астрологии, ее упадком или, в лучшем случае, самым заниженным и не заслуживающим никакого серьезного внимания применением ее методов. ... Истинная алхимия была наукой сущностно космологического порядка, применимой, впрочем, и к человеческому уровню по принципу аналогии между "микрокосмом" и "макрокосмом". ... Химия это лишь результат разложения и извращения алхимии, начавшихся только в Средние Века благодаря полной некомпетентности определенных ученых, не способных постичь истинное значение символов и воспринявших алхимические доктрины буквально. Посчитав, что речь идет только о материальных операциях, эти люди занялись более или менее хаотическим экспериментаторством. ... Современная математика является лишь внешней оболочкой, "экзотерической" стороной пифагорейской математики. ... Таким образом, вся современная наука основана на руинах древних наук, на останках, отвергнутых ими и оставленных в распоряжение невежд и "профанов" (Кризис современного мира, с.50-52).

Широкое развитие экспериментальных наук, ограниченных миром материи, Генон интерпретирует как отказ от настоящего знания "высшего порядка". Признавая реальность достижений прикладных наук, в них он подчеркивает негативные разрушительные аспекты. Хотя критика Генона в ряде случаев справедлива, стоит отметить, что его анализ лежит вне языка современной физики (например, отрицается существования атомов и т.д.). Как мы увидим в гл.8, обвинение, что современная наука перешла в мертвое царство количества, не вполне правильно даже для самой "количественной" из наук - математики, где все большую роль играют качественные, например, топологические, подходы. С другой стороны, А.Ф.Лосев, резко порицая классическую механику, физику и химию как убивающие действительную жизнь, в статье "Имяславие" пишет:

Имяславие... применяет дифференциальную геометрию и вектор-сенсорный анализ в своем учении о реальности неоднородных пространств; в полной мере оно пользуется также теорией относительности, защищает с помощью современной математики алхимию и астрологию.

Как бы то ни было, очень многие серьезные авторы отмечают симптомы глубокого кризиса современной естественной науки. В целом, наука как духовный и социальный феномен сталкивается с теми же болезнями, что и религия. Сюда относится, например, образование различных клановых школ-сект узкой направленности, которые с ходу отвергают чуждые мнения. Кроме того, появляются новые "отрасли" науки, посвященные исключительно внутренним проблемам языков программирования, компьютерного оформления документов, игр в виртуальном пространстве и т.д. В этих играх постепенно забывается и утрачивается роль человека.

Но даже он нам не сможет
Того... чего в него не вложит
Рука лукавого жреца.
(Н.Матвеева. Компьютер)

Проблемы компьютеризации не являются, впрочем, исключительно атрибутом современной науки.

По команде этого ученого мужа каждый ученик взял железную рукоятку, которые в числе сорока были вставлены по краям станка; после того как ученики сделали несколько оборотов рукоятками,... профессор приказал тридцати шести ученикам читать образовавшиеся строки...; если случалось, что три или четыре слова составляли часть фразы, ее диктовали остальным четырем ученикам, исполнявшим роль писцов... Молодые студенты занимались этими упражнениями по шести часов в день; и профессор показал мне множество томов in folio, составленных из подобных отрывочных фраз... Эта работа могла бы быть, однако, еще более улучшена и значительно ускорена, если бы удалось собрать фонд (!) для сооружения пятисот таких станков в Лагадо и сопоставить фразы, полученные на каждом из них (Дж.Свифт, Путешествия Гулливера).

Один из крупнейших физиков современности Р. Фейнман назвал подобную выродившуюся науку "наукой самолетопоклонников", имея в виду некую секту тихоокеанских островитян. Религия этих островитян сводится к ритуалам, смысл которых им полностью непонятен (подражание вполне осмысленным - в своей области - действиям авиадиспетчеров). "Ритуальные" действия самолетопоклонников находят аналогии не только в естественных, но и в гуманитарных науках, особенно при их массовом применении. Например, различные психологические методики на практике часто сводятся к чистой технике и отрываются от духовных корней. Вообще, массовое вовлечение неподготовленных людей в любую духовную практику (к которым по большому счету относится и наука) чревато утратой понимания ее исходного смысла (см. также эпиграфы к главе).

Нынешние адепты совершенно не понимают Дхарму и уподобляются баранам, обнюхивающим и облизывающим все, что попадается на их пути... Такие последователи вступают в общину монахов с ложным сознанием, поднимая шум и скандал. Они не достойны называться людьми, по-настоящему покинувшими свой дом, а воистину являются обыкновенными домовладельцами (Линцзи-лу - беседы дзенского патриарха).

Очень серьезен также неоднократно обсуждавшийся выше вопрос о связи науки с неортодоксальными религиозными взглядами, а в историческом плане даже с магией и колдовством (теперь этот вопрос особенно актуален как в России, так и в западном обществе в связи с ажиотажным интересом к паранауке).

Ученый преуспел, а чародей потерпел неудачу; и обстоятельство это настолько разделило их в обыденном сознании, что обычный человек не понимает, как наука родилась. Многие верят и даже пишут, что в XVI в. магия была пережитком средневековья, который и собиралась смести новорожденная наука. Те, кто изучал этот период, так не думают. В средние века колдовали мало, в XVI и XVII вв. - очень и очень много. Серьезный интерес к магии и серьезный интерес к науке родились одновременно... И магия, и прикладная наука отличаются от мудрости предшествующих столетий одним и тем же. Старинный мудрец прежде всего думал о том, как сообразовать свою душу с реальностью... Магия и прикладная наука думают о том, как подчинить реальность своим хотениям (К. Льюис, Человек отменяется).

Или, согласно афоризму одного из персонажей "Колыбели для кошки" К. Воннегута, "Наука - это колдовство, которое действует". Помимо опасности для конкретного человека, в связи с рассмотренным выше "техническим" аспектом магии возникает глобальная угроза механистичности и бездуховности.

Древние знали нечто, что мы, похоже, забыли. Все средства постижения цели обернутся лишь тупыми инструментами, если за ними не стоит живой дух (А.Эйнштейн).

Более тривиальные, но не менее реальные опасности для науки вызваны измельчанием мотивации (житейское преуспеяние вместо стремления к истине).

Но я заметил отсутствие одной черты во всех науках самолетопоклонников... Это научная честность, принцип научного мышления, соответствующий полнейшей честности, честности, доведенной до крайности. Например, если вы ставите эксперимент, вы должны сообщать обо всем, что, с вашей точки зрения, может сделать его несостоятельным... Если вы подозреваете, что какие- то детали могут поставить под сомнение вашу интерпретацию - приведите их... Если вы создали теорию и пропагандируете ее, приводите все факты, которые с ней не согласуются так же, как и те, которые ее подтверждают... Итак, главный принцип - не дурачить самого себя... Здесь надо быть очень внимательным. А если вы не дурачите сами себя, вам легко будет не дурачить других ученых. Здесь нужна просто обычная честность...

Люди... так стремятся к новым результатам в рекламных целях (чтобы получить больше денег), что готовы обесценить сами эксперименты, составляющие единственный смысл их деятельности (Р. Фейнман, Успехи физ. наук, 1986, т. 148, с. 509).

В историческом плане этот аспект кризиса науки связан, по-видимому, с изменением ее статуса во время Второй мировой войны, причем особую роль здесь сыграли американский и советский атомные проекты.

Перед войной, особенно в период депрессии, доступ в науку был сильно затруднен. К тем, кто хотел заниматься научной работой, предъявлялись очень высокие требования. Во время войны произошли два существенных изменения. Во-первых, обнаружился недостаток в людях, способных осуществить все необходимые для войны научные проекты. Во-вторых, поскольку их все равно нужно было осуществлять, пришлось перестроить всю систему так, чтобы иметь возможность использовать людей с минимальной подготовкой, минимальными способностями и минимальной добросовестностью... Почти во все предыдущие эпохи в науку шли только те, кого не пугала суровость труда и скудость результатов... Честолюбивые люди, относящиеся к обществу недостаточно лояльно, или, выражаясь более изящно, не склонные терзаться из-за того, что тратятся чужие деньги, когда-то боялись научной карьеры как чумы. А со времен войны такого рода авантюристы, становившиеся раньше биржевыми маклерами или светочами страхового бизнеса, буквально наводнили науку. Нам пришлось отказываться от многих старых представлений. Мы все знали, что у ученых есть свои недостатки. Среди нас были педанты, любители спиртного, честолюбцы, но при нормальном положении вещей мы не ожидали встретить в своей среде лжецов и интриганов (Н. Винер, Я - математик, с. 260).

Можно себе представить (и, к сожалению, подкрепить эти представления реальными историческими примерами), во что превратилась бы религия, если бы стремление к житейскому преуспеянию стало бы основной мотивацией священнослужителей! Таким образом, основной постулат современной науки о возможности жесткого разделения субъекта и объекта познания подвергается серьезному испытанию не только в связи с проблемами интерпретации квантовой механики, проанализированными ниже в главе 10. Само будущее науки сейчас в значительной степени определяется не ее внутренними трудностями, противоречиями и т.п., а тем тривиальным, на первый взгляд, обстоятельством, что науку делают люди, отягощенные всеми предрассудками и моральными болезнями своей эпохи и своего общества. В "массовой" науке, где все поставлено на поток, постепенно теряются ее личностные основы.

Моральные качества выдающейся личности имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем ее чисто интеллектуальные достижения. Последние зависят от величия характера в значительно большей степени, чем это обычно принято считать (А.Эйнштейн, Собр. научн. трудов, т.4, с.193).

Родина физика - не электроны или позитроны. Они могут только довести его до отчаяния. Родина физика - это Эйнштейн, Ньютон, Ган, Планк, Резерфорд, Бор и подобные им имена. Физик погиб бы без этих имен... Лишь тот, чья родина находится в области имен, способен овладеть миром с помощью чисел (О. Розеншток-Хюсси, Бог заставляет нас говорить, с. 17).

В связи с дороговизной серьезных экспериментальных установок и широким распространением компьютеров становится все труднее проверять результаты, полученные другими исследователями, и все меньше желающих этим заниматься. Если говорить о теоретической физике (идейной основе современного естествознания), можно еще отметить неоднозначное влияние прогресса математического аппарата на качество научной продукции: становится все легче публиковать работы, "очень похожие на настоящие", но по существу бессодержательные (ситуация, аналогичная вырождению религии в сторону формальной "каббалистической" магии). Все это неизбежно приводит к росту доли неправильных и бесполезных работ в общем числе публикаций и, в тенденции, может обессмыслить научную работу как таковую.

Кризис наук состоит не в границах их умения, а в сознании их смысла. С распадом целого перед неизмеримостью знания встал вопрос, стоит ли оно знания. Там, где знание, лишенное целостного мировоззрения, лишь правильно, оно ценится по причине технической пригодности. Оно погружается в бездонность того, что, собственно говоря, никого не интересует... Между тем там, где наука основана на определенном смысле, развиваются основные идеи и отношение к жизни, которые овладевают этой бесконечностью. Объем доступного знанию всегда был таков, что никто не мог им полностью овладеть. Однако средства к овладению каждый раз открывались как решающие шаги к пониманию. То, что есть наука, осуществлялось как целое в личности человека... Не имманентное развитие науки в достаточной мере объясняет кризис, а лишь человек, которого затрагивает научная ситуация. Не наука сама по себе, а он сам в ней находится в состоянии кризиса. Историко-социологическая причина этого кризиса заключена в массовом существовании. Факт превращения свободного исследования отдельных людей в научное предприятие привел к тому, что каждый считает себя способным в нем участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. Возникает слой плебеев от науки; они создают в своих работах пустые аналогии, выдавая себя за исследователей, приводят любые установления, подсчеты, описания и объявляют их эмпирической наукой... Огромное количество печатной научной продукции становится, наконец, в ряде областей выставкой хаотического потока, по существу, непонятых уже capita mortua (мертвая голова) некогда живого мышления в головах людей массы (К. Ясперс, Смысл и назначение истории, с.370-371).

Опыт показывает, что человек может зачастую может освободить себя от трудного акта самопознания, отгородившись от нравственных критериев так называемой научной объективностью или непробиваемым цинизмом. Но это означает просто приобретение определенного количества озарений за счет искусственного подавления нравственных ценностей. В результате этого обмана озарение лишается своей эффективности, поскольку отсутствует нравственная реакция. Так закладываются основы невротической разделенности (К.Г. Юнг, Mysterium Coniunctionis, с.516).

В такой ситуации нам кажется не лишним напомнить о связи науки с другими формами познания и о всей серьезности тех вопросов, которые современная наука затрагивает. Особенно остро этот вопрос стоит в России, где традиционная позитивистская установка ведущих естественнонаучных школ, будучи примененной к проблемам обыденной жизни в усложнившейся социально-экономической ситуации, зачастую вырождается в вульгарный цинизм и, по нашему мнению, является одной из причин переживаемых сейчас трудностей. Сами по себе материальные проблемы, связанные с социальной политикой, конечно, возникают не впервые.

Того государя следует осудить за глупость, в чьем царстве нищенствуют прославленные мудрецы, обладающие знаниями, которые достойны быть переданы ученикам, и творящие прекрасные песни, каждое слово которых украшено согласно шастрам (Бхартрикари, Шатакараям).

Когда без вины убивают ученых, вельможа может оставить свое государство.
Когда без вины избивают народ, то ученые могут переселяться (Мэн-цзы).

С другой стороны,

Если бы люди науки отреклись от мира, склонились бы перед ними головы притеснителей и пошел бы за ними народ. Но они расточили свои знания для сынов мира, чтобы добиться таким путем удела из того, что в руках их, унизились они и стали презренными перед людьми (Фудайл ибн Ийад).

Впрочем, не исключено, что мы столкнулись с гораздо более глобальным явлением. Продолжать свое развитие в том же направлении наука может лишь оставаясь объектом массовой профессиональной деятельности, а массовость неизбежно приводит к резкому снижению достоверности и полезности публикуемой информации. Уместно спросить, не достигнуты ли уже пределы современной науки в ее традиционной форме.

Всеобъемлющая, приводимая в движение подлинно экзистенциальной страстью наука необходимо связана с исторически обусловленной структурой - с особой, "глубокой" душой. Она покоится на чрезвычайно хрупком фундаменте, который не позволяет надеяться на ее долговечность и не гарантирует ее продолжения, хотя бы в следующем поколении... Основу ее составляет сложнейшее соединение мотивов, так что при исчезновении даже одного из них она либо начинает хромать на одну ногу, либо становится пустой наукообразной оболочкой; вот почему на протяжении всех столетий нового времени настоящая наука встречалась так редко, а теперь встречается все реже... Даже исследователи, еще делающие открытия в своих специальных областях, бессознательно, по инерции продолжающие еще некоторое время движение, начавшееся под воздействием неведомых им сил - даже эти ученые не знают, что такое наука... Мир без Бога на закате науки (К. Ясперс, Ницше и христианство, с.67-69).

Отметим, однако, что прогрессивный ход научного познания в прошедшие века также не следует переоценивать.

О наука! Все в ее власти! Для тела и для души - взамен святого причастия - медицина и философия, сиречь снадобья добрых кумушек и народные песни в новейшей аранжировке. И утехи владык, и запретные некогда игры! География, космография, механика, химия!..

Наука, новая аристократия! Прогресс. Мир движется вперед! А отчего бы ему не вертеться на месте (А. Рембо, Дурная кровь).

Кризисные явления в науке и обществе в целом происходят не в первый раз.

Научная истина или точно доказанный, не противоречащий современному мировоззрению факт или обобщение, войдя уже в научное мировоззрение, иногда из него теряются, заменяются ложным или явно противоречащим научному мировоззрению фактом или положением. Происходит регресс научного знания... Так сменилось представление о шаровой форме Земли представлением о плоском земном острове, многие века царившем в византийской науке... Гелиоцентрические системы Вселенной, к которым все время склонялись Платон и его последователи, были окончательно вытеснены из научного мировоззрения античного мира и средних веков геоцентрическим представлением... Когда... Галилей открыл свои бессмертные законы движения и положил начало динамике, его научные противники Беригар и Барди указывали, что Галилей повторяет то, что давно известно в школах и сочинениях некоторых из схоластических ученых... Они были неправы только потому, что эти обобщения Неморария были при дальнейшем росте научного миросозерцания забыты и заменены ложными схемами чистых аристотеликов...

Иногда - только иногда - можно проследить до известной степени причину регрессивного хода научного мышления: в научное мировоззрение вторгаются новые создания религиозной или философской (метафизической) деятельности человеческого сознания...

Иногда такое движение захватывает всю область научной мысли, и тогда наблюдаются периоды полного упадка науки, например тот, который начался в последние столетия жизни римской империи и несколько раз возобновлялся в течение средних веков в Европе; то же самое резко сказалось в мусульманских государствах, в Индии и Китае. Нельзя искать причин такого упадка в нашествии варварских народов... Они связаны с изменением психологии народа и общества, с изменением духовного интереса личности, с ослаблением того усилия, той воли, которая поддерживает научное мышление и научное искание, как поддерживает она все в жизни человечества! (В.И. Вернадский, Научная мысль как планетное явление, М., Наука, 1991, с.231-233)

Хотя убеждения Вернадского нельзя отнести к религиозным, его слова о роли духа перекликаются с приведенными выше словами Эйнштейна. Приведем еще одно (относящееся к началу века) размышление о путях выхода из тупика, касающееся соотношения веры и знания (подробнее эта тема развивается в следующей главе).

Он был, несомненно, человек верующий, который просто ни во что не верил: его величайшей преданности науке никогда не удавалось заставить его забыть, что красота и доброта людей идут от того, во что они верят, а не от того, что они знают. Но вера всегда была связана со знанием, хотя бы и с мнимым, с древнейших времен его, знания, волшебного воцарения. И этот старый элемент знания давно сгнил и заразил веру своим тлением; надо, значит, сегодня установить эту связь заново. И, конечно, не просто "подняв веру на уровень знания", а как-то иначе, так, чтобы она воспарила с этого уровня. Искусство возвышения над знанием надо изучить заново. А поскольку никому в отдельности это не по силам, все должны направить на это свои помыслы, о чем бы еще ни помышляли они; и если в этот момент Ульрих подумал о десятилетнем, столетнем или тысчелетнем плане, который должно бы наметить себе человечество, чтобы направить усилия к цели, и правда еще никому не ведомой, то он без труда понял, что давно уже представлял себе это под разными названиями как воистину экспериментальную жизнь (Р. Музиль, Человек без свойств).

Чтобы уравновесить некоторую мрачность эпиграфов, да и всего изложения в этом разделе, закончим его стихами о вечных и более возвышенных мотивах творчества, в том числе и научного.

И только Мастер их похвалит, и только Мастер попрекнет
Работников не ради славы, не ради денежных щедрот,
Но ради радости работы, но ради радости раскрыть
Какой ты видишь эту Землю - Ему, велевшему ей - быть!
(Р. Киплинг)