Нам кажется, что, так как мы кое-как открыли путь к тому, что задумали, и как бы проложили просеку, теперь следует поспешить к остальному, не то получится не Энхиридион, а огромный том. Мы попытаемся коротко дать некоторые правила – вроде гимнастических приемов; они, словно Дедалова нить, помогут тебе легче выпутаться из заблуждений этого мира, как из какого-то непроходимого лабиринта, и достигнуть чистого света духовной жизни. У любой науки нет недостатка в своих порядках, и только для способа (ratio) жить счастливо не найдешь никаких наставлений? Вообще существует некое искусство или же наука добродетели; тем, кто усердно в ней упражняется, как раз и пособляет дух – помощник святых намерений. Они же говорят: «Отойди от нас, мы не хотим знать путей Твоих»; таких людей божественное милосердие отвергнет, потому что они сами отвергли знание.

Эти правила будут зависеть частично от Бога, дьявола и от нас, частично же от обстоятельств, т.е. от добродетелей и пороков, которые с ними связаны, частично от предмета (materia) добродетелей и пороков. Более всего они предохранят от трех зол – остатков первородного греха. Ибо, несмотря на то что крещение смыло пятно, в нас, однако, до сих пор застрял остаток старой болезни то ли для поддержания смирения (humilitas), то ли в качестве основы и начала добродетели. Это – слепота, плоть и немощность. Слепота незнания покрывает туманом суждение разума (indicium rationis). Как вина прародителей несколько затемнила тот чистейший свет божественного лика, который излил на нас Творец, так превратное воспитание, дурное общество, извращенные страсти, тьма пороков, привычка к греху настолько покрыли его ржавчиной, что едва возможно различить кое-какие следы закона, начертанного Богом. Поэтому слепота (чтобы с этого начать) ведет к тому, что при выборе мы плохо видим и следуем вместо самого лучшего самому худшему, ставя более важное после менее полезного. Плоть подстрекает страсть, так что мы, даже если и понимаем, в чем заключается наилучшее, любим при этом противоположное. Немощность ведет к тому, что, побежденные отвращением или искушением, мы отказываемся от однажды усвоенной добродетели. Слепота вредит суждению (iudicium); плоть искажает желание; немощность разбивает стойкость. Поэтому прежде всего надлежит знать, к чему тебе не следует стремиться; слепоту надлежит устранить, чтобы мы при выборе не ошибались. Затем важно ненавидеть то, что ты понимаешь как зло, и любить добро. Плоть должна быть в этом побеждена, дабы мы вопреки суждению разума (iudicium rationis) не любили приятное взамен спасительного. Третье заключается в упорстве по отношению к тому, что ты хорошо начал; поэтому в немощи необходима помощь, дабы не уйти нам с позором со стези добродетели, как если бы мы и не вступали на нее. Незнание надлежит врачевать, дабы ты видел, куда тебе следует идти. Плоть надлежит подчинять, дабы она не увела с нужного пути на окольные. Немощь надлежит воодушевлять, дабы, вступив на узкий путь, ты не шатался, не задерживался, не уклонялся и не оглядывался, если ты уже однажды взял в руки плуг, а радовался бы, как герой, которому предстоит путь: всегда устремляясь к тому, что перед тобой, забывая о том, что позади, до поры, пока не получишь награду и венок, обещанный упорным. К этим трем мы в меру своих сил прибавим еще кое-какие правила.

Против зла незнания.

Первое правило

Так как вера – это единственный вход к Христу, то первым должно быть правило как можно лучшего знания Писания и вера в него, переданные от Него и его Духа; не на словах, не холодно, не равнодушно, не колеблясь, как это делает большинство (vulgus) христиан, но от всего сердца; пусть крепко-накрепко укоренится в нем, что в Писаниях нет ни единой йоты, которая не имела бы весьма серьезного отношения к твоему спасению. Пусть тебя нисколько не волнует, что ты видишь, как живет добрая половина людей, будто небо и ад – это бабьи россказни, пугало или приманка для детей. Но веря, не торопись. Если весь мир целиком сойдет с ума, элементы перевернутся, ангелы падут – Истина ждать не может; не может не произойти того, о чем Бог сказал, что оно произойдет. Если ты веришь, что есть Бог, тебе следует верить и в то, что Он возвещает истину. Считай, что ни в чем из того, что ты слышишь ушами, видишь перед собой глазами, трогаешь руками, нет той истинности, правды и несомненности, о которой ты читаешь в этих Писаниях; их вдохновила воля небесная, т.е. истина; передали их святые пророки, кровь стольких мучеников подтвердила их, общее мнение стольких благочестивых людей в течение веков поддержало то, что сам Христос передал во плоти и слове, возвестил образом жизни; чудеса свидетельствуют об этом, славят, и демоны так сильно верят в это, что трепещут. И наконец, все это так согласуется со справедливостью природы (aequitas naturae), так крепко друг с другом связано, так привлекает к себе внимание, так трогает и преобразует! Если все эти доказательства сходятся на одном, то какое это безумие сомневаться в вере! Лучше – суди о будущем на основании прошлого. Сколько великого, невероятного предсказали о Христе пророки! Что из этого не свершилось? Кто не обманул в этом, обманет ли в другом? Короче говоря, пророки не лгали, но солжет Христос, властелин пророков? Если таким и подобного рода размышлениями ты станешь время от времени разжигать твою веру, то я удивлюсь, если ты сможешь долго оставаться плохим. Кто же до такой степени преступен, чтобы не отпрянуть от пороков, если он в глубине сердца верит, что ценой этих мимолетных наслаждений покупаются, кроме несчастной муки сознающего этот грех ума (concia mens), также и вечные муки, а благочестивым взамен временного и легкого небольшого наказания будет дана радость чистой совести и, наконец, вечная жизнь?

Второе правило

Поэтому прежде всего ты обязан не сомневаться в божественных обетованиях. Затем на путь спасения ты обязан вступить незамедлительно, без робости, но с твердым намерением, от всего сердца, полный веры, так сказать, посвятить себя по-гладиаторски, с готовностью отдать за Христа и состояние и жизнь. Ленивый хочет и не хочет. Зевающим не подстать царство небесное; оно любит, чтобы затрачивали силы; его захватывает неукротимые. Если ты спешишь туда, пусть не задерживает тебя страсть к любимым, не зовут назад мирские соблазны, не останавливают домашние заботы. Надо разрубить цепи мирских дел, потому что выпутаться из них невозможно. Египет надо покинуть так, чтобы не возвращаться сердцем к горшкам с мясом. Содом надо покинуть совсем, быстро и сразу, оглядываться – грех. Оглянулась женщина и была превращена в каменную статую. Мужчине не дозволено пребывать где-то, в каком-то краю, ему приказано спешить в гору, если он не предпочитает погибнуть. Пророк кричит, чтобы мы бежали из Вавилона. Исход из Египта называется бегством. Нам приказано бежать из Вавилона, а не переселяться из него постепенно и медленно. Ты можешь видеть, что многие откладывают дела и готовятся к бегству, слишком долго его обсуждая. Они говорят: «Когда я освобожусь от этих забот, когда я кончу то и вот то». Глупый, что если сегодня возьмут у тебя твою душу? Разве ты не знаешь, что дело возникает из дела? Что порок вызывается пороком? Почему же ты не делаешь уже сегодня того, что сделать тем легче, чем современнее ты станешь делать? Будь старателен в другом месте, здесь необходима наибольшая стремительность. Не считай, не взвешивай, сколько ты оставишь; будь уверен, что один Христос достаточно заменит тебе все. Отважься только верить ему от всего сердца, отважься переложить на него всю заботу о тебе. Перестань надеяться на себя, с полной уверенностью кинься к нему, и Он примет тебя. Направь помыслы твои к Господу, и Он сам тебя накормит, как поешь ты слова пророка: «Господь правит мною, и ни в чем не будет у меня недостатка на месте пастбища, там Он поместил меня, обратил мою душу».

Не дели себя на две части: для мира и для Христа. Ты не можешь служить двум господам. У Бога с Белиалом нет ничего общего. Он не терпит тех, которые хромают на обе ноги. Он исторгает тех, которые нехолодны, негорячи, но теплы. Бог – больше, чем ревнивец; Он любит души; Он один хочет полностью владеть тем, что Он искупил своей кровью. Он не допускает общности с дьяволом, которого однажды победил своей смертью. Есть только два пути: один – который через служение страстям к гибели; другой – который через умерщвление плоти ведет к жизни. Что остается с тобой? Нет никакого третьего пути. Волей-неволей ты должен вступить на один из них. Кем бы ты ни был, тебе надлежит пойти по этой узкой тропе, по которой идут немногие из смертных. Сам Христос шел по ней, с сотворения мира шли по ней все, кого Бог любил. Конечно, это неизбежная необходимость величия Адрастеи. Необходимо, чтобы тебя вместе с Христом распяли для мира, если ты хочешь жить со Христом. Что же мы, глупые, сами себе льстим? Почему в столь важном деле обманываем самих себя? Этот говорит: «Я не духовный, я мирской; я не могу не пользоваться миром». Другой думает: «Хотя я и священник, я не монах; пусть тот смотрит» И монах находит, чем себя успокоить. Он говорит: «Я молод, благороден, богат, близок ко двору; наконец, я – князь; меня нисколько не касается то, что было сказано апостолам». Несчастный, значит тебя нисколько не касается жизнь во Христе? Если ты в мире, ты не во Христе. Если ты небо, землю, море и этот принадлежащий всем воздух называешь миром, то нет никого, кто не был бы в мире. Если ты называешь миром тщеславие, удовольствия, вожделение, похоть, то, конечно, если ты мирской, ты не христианин. Христос сказал всем: кто не несет Его крест и не следует за Ним, тот не достоин Его.

Тебя нисколько не касается смерть плоти со Христом, если тебя нисколько не касается жизнь в его духе. Для тебя ничто распятие в мире, если для тебя жизнь в Боге – ничто. Для тебя ничто погребение со Христом, если для тебя воскресение во славе его – ничто. Унижение Христа, бедность, мучение, презрение, его тяготы, страдания, скорбь для тебя – ничто, если ничто для тебя царство его! Что может быть постыднее ожидания награды наравне с другими и сваливание на нескольких человек трудов, которыми приобретается награда. Что может быть лучше желания вместе царствовать, нежелания вместе страдать? Поэтому, брат мой, не оглядывайся на то, что делают другие, и не льсти себе сравнением с ними. Умереть для греха, умереть для плотских желаний, умереть для мира – дело трудное и понятное очень не многим монахам. И это – общее обетование всех христиан. В этом ты уже поклялся когда-то при крещении. Что может быть священнее и благочестивее такого обета? Надлежит либо погибнуть, либо безоговорочно идти по этому пути к спасению:

Властелины или смиренные поселяне.

Если даже не всем удается добиться совершенного следования Главе, всем, однако, надлежит стремиться к этому изо всех сил. Тот, кто твердо решил стать христианином, в большей мере владеет христианским учением.

Третье правило

Для того чтобы это не отпугнуло тебя от стези добродетели, так как она кажется неровной и скорбной и надо будет отказаться от мирского покоя, так как ты должен будешь непрерывно сражаться с тремя злейшими врагами – плотью, дьяволом и миром, я все же объявляю тебе третье правило. Всеми чудищами и призраками, которые сразу тебе встретятся, словно при входе в Аверн, ты должен пренебречь по примеру Вергилиева Энея. Если ты, отбросив пустые забавы, глубже и тверже вникнешь в само дело, то, конечно, увидишь путь Христов, который один только ведет к счастью, и, лишившись надежды на награду, ты поймешь. Что нет никакого пути удобнее. Какой, спрашиваю тебя, образ жизни в миру хотел бы ты избрать, в котором не надо было бы с избытком терпеть и переносить много скорби и суровости? Кому неизвестно, что придворная жизнь полна горестей? Разве только человеку неопытному или совсем глупому. Боже бессмертный! Сколь долгое, сколь недостойное рабство должны мы здесь терпеть, с какими мучениями должны добиваться милости правителей: их благосклонность надо выманивать лестью – они могут и навредить и помочь. Часто надо принимать новую личину. Надо проглатывать обиды власть имущих. С другой стороны, есть ли такое зло, которого не приносит военная служба? Ты можешь лучше всех засвидетельствовать и то и другое – ты изучил это на своем опыте. Ведь чего только не делает, чего не испытывает купец, который

Мчится не ленясь, чрез огонь, чрез море, чрез скалы?

Какое множество семейных забот в браке! Какой только нищеты не видят те, которые изведали это. Сколько тревоги, тягот, опасностей нужно брать на себя при выполнении государственных дел! Куда ни обратишь свой взгляд, повсюду встретишь великое множество несчастий.

Человеческая жизнь сама по себе состоит из тысячи разных бед, которые равно касаются честных и бесчестных. Все эти беды превратятся в кучу благодеяний, если настигнут тебя на пути Христовом. Если нет, тогда их придется переносить с еще большим трудом, однако без всякой пользы. Во-первых, те, которые сражаются в мире, многие годы пыхтят, потеют, беспокоятся. И потом – из-за таких бренных, ничтожных вещей! Наконец, с сомнительной надеждой! Добавь еще, что у несчастий нет никакого конца: чем дольше работаешь, тем тяжелее работа. Каков же в итоге конец такой тревожной, полной страданий жизни? Действительно, вечное мученье.

Иди теперь и сравни эту жизнь с путем добродетели, который тотчас перестает быть неровным, становится с каждым шагом мягче, приятнее; по нему с твердой надеждой идут к высшему благу. Разве не полное безумие предпочитать уготовить себе трудом вечную смерть, а не бессмертную жизнь? Но те, которые предпочитают с великим трудом идти к вечным страданиям, чем с умеренным – к бессмертному покою, поступают еще безумнее. Если путь благочестия намного труднее, чем путь мирской, то надежда на награду смягчает суровость труда и нет недостатка в божественном умащивании, которое любую горечь обращает в сладость. Здесь забота влечет заботу, печаль из печали рождается; нет остановки, нет покоя. Снаружи труд и уныние; внутри более тяжкий недуг. Сами утешения ожесточают. Это – то, что не ускользнуло даже от языческих поэтов, которые наказанием Тития, Иксиона, Тантала, Сизифа и Пентея оттеняют тягостную жизнь несчастливых людей. Позднее понимание этого приводится в Книге Премудрости: «Мы утомились на пути беззакония и погибели, мы ходили по трудным путям, а Господа не познали». Что позорнее и труднее рабства египетского? Что печальнее Вавилонского пленения: Что непереносимее ига фараона и Навуходоносора? А что говорит Христос? «Возьмите иго Мое на себя, и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое сладко, и бремя Мое легко». В общем, где спокойная совесть, там нет недостатка ни в каких удовольствиях. Где мучается несчастная совесть, там нет недостатка ни в каких бедах. Надо, чтобы это было более чем известно. Если же ты сомневаешься в этом, то спроси у тех, которые некогда от Вавилона обратились к Господу, и поверь их опыту, что нет ничего мучительнее и печальнее пороков, ничего легче и радостнее добродетелей.

Представь себе, что награды одинаковы, тяготы одинаковы; однако насколько желаннее сражаться под знаком Христовым, чем под знаком дьявола. Мало того, насколько желаннее страдать вместе с Христом, чем утопать в наслаждениях вместе с дьяволом. Разве не надо на кораблях и конях бежать от господина, который не только чрезвычайно отвратителен, но также чрезвычайно жесток и лжив? Он требует несоразмерной платы, он обещает пустяки, которыми нередко обманывает несчастных. Или же если он и держит обещание, то берет его обратно, когда ему заблагорассудится; и люди теряют с весьма большой болью то, что добыли трудом. Для увеличения состояния купец усердно смешивает дозволенное с недозволенным, он подвергает тысяче опасностей свою славу, жизнь, душу. Если даже ему выпадает счастливый жребий, что уготовит он себе, кроме мучительной тревоги о том, чтобы сохранить имущество, или терзания, как бы не потерять его? Если же выпадет плохой жребий, то что останется, кроме того, что он будет вдвойне несчастлив, так как он обманут в том, на что надеялся, и так как не без печали вспоминает, сколь опустошил его тщетный труд. Никто не стремится к благой цели без уверенности достигнуть ее. Как не допускал Христос насмешек над собой. Так и над нами Он не насмехается. Подумай и о том, что если у мира есть некие преимущества, – то, когда ты бежишь от мира к Христу, ты не оставляешь их, а обмениваешь более простые на более важные. Кто охотнейшим образом не обменяет серебро на золото, кремень на драгоценный камень? Задеты друзья? Что такого! Найдешь более приятных. Лишишься удовольствий? Насладишься внутренней радостью, которая слаще, чище и вернее. Имущество должно стать меньше; но возрастают те богатства, которые ни моль не испортит, ни воры не унесут. Тебя перестает ценить мир; но ты мил Господу своему Христу. Ты угоден весьма немногим, но лучшим. Чахнет тело, но душа укрепляется. Тускнеет блеск кожи, но блистает красота души. Если ты таким образом пробежишь остальное, то поймешь, что в мире не остается никакого, даже ложного, блага, которое не возмещалось бы гораздо большей выгодой. Существуют и такие, желать которых порочно, однако во владении ими нет порока. Таковы общественное мнение, любовь народа, влияние, вес, друзья, честь, оказанная добродетели; бывает так. Что ищущим царства Божьего дается все это сразу, как это пообещал Христос и Бог дал Соломону. Удача большей частью следует за бегущими от нее и бежит от тех, кто следует за ней. Конечно, все, что случается с любящими, может быть для них только счастливым; убыток для них обращается в выгоду, плети – в утешение, поношение – во славу, муки – в удовольствие, скорбь – в радость, зло – в добро. И вот ты сомневаешься, вступить ли тебе на этот путь и оставить тот, несмотря на то, сколь неравно сравнение, более того, несмотря на то, что и нет никакого сравнения: Бога с дьяволом, надежды с надеждой, награды с наградой, труда с трудом, утешения с утешением?

Четвертое правило

Однако, для того чтобы ты смог устремиться к счастью уверенным шагом, вот тебе четвертое правило: поставь перед собой как единственную цель жизни Христа; к Нему одному обрати все стремления, все усилия, все дело и досуг. Знай же, что Христос не пустой звук, а не что иное, как любовь, прямодушие, терпение, чистота, – короче говоря, все, чему Он учил. Пойми, что дьявол – не что иное, как все, что удерживает от этого. К Христу стремится тот, кто влечется к одной только добродетели. Кто служит пороку, продает себя дьяволу. Поэтому да будет взгляд твой прост, а все тело да будет сияющим. Пусть смотрит он только на Христа как на единственное и высшее благо; не люби ничего, не желай знать ничего, не жди ничего, кроме Христа и ради Христа. Ни к чему не относись с ненавистью, ничему не ужасайся, ничего не избегай, кроме позора и из-за позора. Будет так, как ты сделаешь; спишь ты или бодрствуешь, ешь или пьешь, сами твои игры, наконец, и твой досуг, скажу еще смелее, даже некоторые еще более легкие пороки, которые мы иногда допускаем, поспешая к добродетели, – все это увеличит твою награду. Но если глаз твой будет дрянным и ты станешь смотреть куда-то, а не на Христа, то даже если ты поступишь правильно, это окажется бесплодным и даже пагубным. Порок как раз в том, чтобы недобро делать доброе.

Все, что попадается на пути того, кто спешит к цели достижения высшего блага, надлежит отбрасывать или же принимать – в зависимости от того, помогает это твоему бегу или мешает. Как правило, эти вещи троякого рода. Ибо некоторые настолько постыдны, что не могут быть честными: как, например, месть за обиду, желание человеку зла. Такие вещи всегда следует отбрасывать с какой бы выгодой или мукой это ни связывалось. Ведь хорошему человеку ничего не может повредить, кроме позора. Некоторые поступки этого рода так честны, что не могут быть позорными. Это – желание всем добра, помощь друзьям достойными средствами, ненависть к порокам, радость от благочестивых речей. Некоторые, однако, срединные. Как, например, здоровье, внешний вид, силы, красноречивость, просвещенность и тому подобное. Из этого последнего рода вещей ничего не следует желать самого по себе, надо обращаться к ним больше или меньше в зависимости от того, насколько ведут они к высшей цели.

Ведь и для философов существуют неполные и средние цели, на которых не надо задерживаться; ими подобает пользоваться, но не наслаждаться. Средние – не все одинаково – способствуют или препятствуют идущим ко Христу. Поэтому их следует принимать или отвергать в зависимости от важности. Знание помогает благочестию больше, чем внешний вид, телесные силы или богатство. И несмотря на то что просвещенность может иметь отношение к Христу, одной дорогой идти к Нему все-таки ближе, чем другой. От этой цели ты и должен отсчитывать полезность и бесполезность всего срединного. Ты любишь науки. Хорошо, если ради Христа. Если же ты любишь их, чтобы знать, то остановись там. Откуда надлежит начать путь. Но если ты стремишься к наукам, чтобы с их помощью яснее увидеть Христа, скрытого в тайнах Писания, если ты увиденным, познанным и возлюбленным захочешь поделиться с другими и насладиться, тогда приступай к изучению наук. Но смотри, чтобы не более, чем это полезно для душевного здоровья! Если ты уверен в себе и надеешься на великое богатство во Христе, то иди как отважный купец странствовать дальше даже и по сочинениям язычников, обращай египетские богатства в украшение храма Господнего. Если же ты боишься потерять больше, чем надеешься получить выгоды, то возвращайся к первому правилу; познай самого себя и мерь себя на свой собственный лад. Лучше меньше знать и больше любить, чем больше знать и не любить. Следовательно, в числе срединных вещей знание занимает первое место; потом идут здоровье, умственная одаренность, красноречивость, внешний вид, силы, достоинство, уважение, влияние, благосостояние, слава, родовитость, друзья, домашние дела. Каждому из них следует придавать тем больше значения, чем более близким путем это приведет к добродетели; но только если они нам, однако же, не следует отклоняться от намеченного пути. Достаются деньги; если они не противны совести (bona mens), управляй ими, приобретай себе друзей презренной маммоной. Если же боишься ущерба для совести, тогда пренебреги губительной выгодой и наподобие Кратета Фиванского брось скорее в море тяжелый мешок, который удерживает тебя от Христа. Это тебе будет легче сделать если, как мы уже сказали, ты привыкнешь не удивляться ничему из того, что находится вне нас, т.е., не имеет отношения к внутреннему человеку. Получится так, что ты не станешь чваниться, если тебя это коснется, но и не станешь терзаться душой, если тебе откажут или у тебя отнимут, а будешь измерять свое счастье только одним Христом. Если же к тебе это придет помимо твоих усилий, будь скорее осторожен, чем уверен, понимая, что Бог дал тебе случай – и опасный – проверить свою добродетель. Если ты относишься с подозрительностью к благодеяниям судьбы, то поступай наподобие Прометея. Не бери коварного ящика, налегке, ничем не обремененный, иди к единственному благу. Те же люди, которые с великой тревогой ждут денег как важной вещи и считают их в жизни главной защитой, которые думают, что они счастливы, если у них есть деньги, и кричат, что несчастны, когда их лишаются, те, конечно, создали себе много богов. Если деньги способны сделать тебя счастливым или же несчастным, значит, ты уравнял Христа с деньгами. То, что я сказал об этом, относится также к почестям, удовольствиям, здоровью, более того, к самой жизни телесной. Ко Христу – единственной нашей цели – следует стремиться с таким пылом, чтобы ни о чем из прочего не надо было заботиться – в независимости от того, дается это или отнимается. Время же коротко, как говорит апостол. Кроме того, те люди, которые принимают этот мир, должны как бы и не принимать его. Я знаю, что мир смеется над этой мыслью, как над глупой и безумной; однако Богу угодно спасать верующих при помощи вот только этой глупости. И что у Бога глупость, то умнее, чем у людей. Все, что ты свершаешь, проверяй этим правилом. Ты обучаешься делу; хорошо, но без обмана. Но какая у тебя цель? Чтобы прокормить семью? А для чего семья? Чтобы сберечь ее для Христа? Хорошо. Ты постишься. С виду это дело благочестивое. Но какой смысл в твоем посте? Чтобы подкопить припасов или чтобы прослыть более набожным? Это скверно. Постишься, чтобы не заболеть? А почему ты боишься болезни? Чтобы она не лишила тебя потребности наслаждений? Твой взгляд порочен. Но ты хочешь быть здоровым, чтобы посвятить себя занятиям. Какой смысл в твоих занятиях? Чтобы когда-нибудь добыть себе сан священника? Зачем тебе понадобился сан священника? Разумеется, чтобы жить для себя, а не для Христа. Ты уклонился от знака, который каждому христианину надлежит иметь перед собой. Ты принимаешь пищу для телесного здоровья. Ты хочешь обладать телесным здоровьем, чтобы посвятить себя священным занятиям, священным бдениям, – вот тогда ты у цели. Если же ты печешься о здоровье, чтобы не стать безобразным, чтобы не лишиться сладострастия, ты отпал от Христа, творя себе другого бога. Есть такие люди, которые определенных богов чтут разными обрядами. Один в назначенные дни славит Христа, но только смотря на его изображение. Чего он от этого ожидает? Разве что он убедил себя, что это спасет его от злой смерти. Другой молится какому-то Рохо. Но почему? Потому что он верит, что тот отвращает от человека чуму. Третий бормочет положенные молитвы Барбаре и Георгию, чтобы не попасть в руки врагов. Тот постится в честь Аполлонии, чтобы не болели зубы. Этот смотрел на изображение Иова, чтобы не было лишая.

Некоторые назначают часть своего богатства бедным, чтобы не потерпеть убытка при кораблекрушении. Жгут свечу Гиерону, чтобы возвратить то, что погибло. В общем, сколько есть вещей, которых мы опасаемся или же хотим, столько и делаем для всего этого богов. У разных народов они разные. Что у галлов Павел, то у наших Гиерон. Не везде одно и то же значение имеет Иаков или же Иоанн; в одном месте – одно, в другом – другое. Это не христианское благочестие, если оно ведет к Христу из-за удобств телесных или неудобств; оно недалеко от суеверия тех людей, которые обещали Геркулесу десятую часть добра, чтобы разбогатеть; или петуха Эскулапу, чтобы излечил от болезни, или закалывали быка Нептуну для благополучного плавания. Имена переменились, а цель у тех и других общая. Ты молишь Бога, чтобы смерть не пришла преждевременно. А лучше молиться, чтобы Бог дал тебе лучший образ мыслей, чтобы в том месте, где настигнет тебя смерть, не застала она тебя неподготовленным. Ты не помышляешь об изменении жизни, а просишь Бога, как бы тебе не умереть. О чем же ты молишься? Более всего о том, чтобы подольше грешить. Молишься о богатстве, а не знаешь, как пользоваться богатством. Разве ты не молишься о собственной погибели? Ты молишься о добром здоровии и злоупотребляешь благополучием; разве в твоем благочестии нет нечестивости? В этом месте сразу запротестуют те монахи, которые считают, что благочестие существует для прибытка. Потому что эти люди своими сладкими благословениями обольщают сердца простодушных, служа не Иисусу Христу, а собственной утробе. Они скажут: «Как же? Не запрещаешь ли ты культ святых, в лице которых чтут Бога?» Что касается меня, то я не столько осуждаю тех, которые делают это по простому суеверию, сколько тех, которые из-за своей выгоды следуют тому, что может быть, само по себе терпимо, но они выдают это за высшее и совершенное благочестие. Ради собственной корысти они поддерживают невежество народа, который я отнюдь не целиком презираю; однако я не соглашусь с тем, чтобы срединное считали высшим и самое малое – самым большим. Я одобрю то, что они просят у своего Рохо здоровья, если жизнь они посвящают Христу. Но я похвалю их больше, если они не станут молиться ни о чем, кроме того, чтобы вместе с ненавистью к порокам увеличивалась их любовь к добродетелям: чтобы жизнь и смерть они отдали в руки божьи и говорили вместе с Павлом: «Живем мы или умираем, для Господа живем и умираем». Будет очень хорошо, если они захотят погибнуть и быть с Христом, если увидят свою славу и радость в болезнях, потерях и прочих превратностях судьбы, чтобы достойными считались те, которые так уподобляются Главе своей. Поэтому не надо очень порицать тех, кто так поступает; однако опасно на этом остановиться и на это опираться. Я чувствую, что слаб, однако вместе с Павлом укажу весьма замечательный путь. Если ты исследуешь по этому правилу все твои стремления и поступки и никогда не остановишься на середине до тех пор, пока не придешь ко Христу, ты никогда не собьешься с дороги и ничего в жизни не сделаешь не потерпишь такого, что не обратилось бы для тебя в предмет благочестия.

Пятое правило

Добавим-ка к этому и пятое правило, как бы вспомогательное, – чтобы ты в одном только видел совершенное благочестие: пытаться всегда идти от вещей видимых, которые либо несовершенны, либо находятся посередине, к вещам невидимым в соответствии с высшим разделением человека (iuxta superiorem hominis divisionem). Это предписание так важно для дела, что из-за пренебрежения к ним или незнания большинство христиан вместо того, чтобы быть благочестивыми, суеверны и, кроме названия, весьма мало что отличает их от суеверия язычников. Поэтому вообразим себе два мира: один только умопостигаемый, другой – видимый. Умопостигаемый – его можно будет назвать ангельским – тот, в котором пребывает Бог с блаженными душами (mentes); видимый – это небесные сферы и то. Что в них заключается. Человек – как бы некий третий мир, часть того и другого; видимый в том, что касается тела, невидимый – в том, что касается души. В мире видимом мы странники, нам никогда не следует успокаиваться, ведь все, что встречается нашим чувствам, при некоем целесообразном (apta collatione) сравнении относится либо к миру ангельскому, либо (что полезнее) к нравам и к той части человека, которая этому миру соответствует. То, чем является это видимое солнце в мире видимом, то же – божественный разум (mens) в мире умопостигаемом и в той части, которая в тебе ему подобна, т.е. в духе. Что здесь луна – в том мире сонм ангелов и благочестивых душ, которых называют торжествующей церковью; в тебе это дух (spiritus). Все, что делает высший мир с подвластной ему землей, то же делает Бог в твоей душе. Солнце заходит, восходит, жжет, ослабевает, животворит, производит, дает созреть, притягивает, истощает, очищает, ожесточает, смягчает, освещает, проясняет, веселит. Следовательно, все, что ты видишь в нем, а тем более в этом более грубом мире, который состоит из элементов – и некоторые отделены от остальных, а также, наконец, все, что ты видишь в своей более грубой части, привыкай относить к Богу и к твоей невидимой части. Тогда получится, что все, когда-либо встречающееся твоим чувствам, станет для тебя поводом благочестия.

Как радует телесный взгляд это видимое солнце всякий раз, когда оно изливает новый свет на землю! Подумай же, какое это удовольствие для небожителей, у которых вечное солнце всегда восходит и никогда не закатывается; сколь велика радость чистого духа (mens), для которого сияет божественный свет! И если напомнит тебе это видимая природа, помолись словами Павла, которые он сказал о том, что свет сияет из тьмы, и он озарит сердце твое для освещения знания славы Божьей перед лицом Иисуса Христа. Повтори подобные места из священных книг, в которых повсюду благодать Духа Божьего сравнивается со светом. Ночь кажется тебе скорбной и отвратительной: подумай о душе, покинутой божественным светом и затуманенной пороками! И если ты обнаружишь в себе что-то ночное, молись, чтобы взошло для тебя солнце справедливости. Считай, однако, что все вещи столь невидимы, что те, которые видны, по сравнению с ними, едва лишь тени, дающие глазам только некое жалкое их изображение. Поэтому надо, чтобы среди вещей внутренних дух гораздо больше любил или ненавидел то, что среди вещей телесных привлекает или устрашает чувства. Глазам любезна внешняя красота тела. Подумай, сколь благородно обличье души. Кажется, безобразное лицо неприятно. Помни, сколь ненавистен дух (mens), изуродованный пороками! То же самое делай и с остальным. Ведь и в душе есть своя красота и свое безобразие, одно любезно Богу, другое – дьяволу; подобное – подобному. У души есть тоже своя молодость, старость, болезнь, здоровье, смерть, жизнь, бедность, богатство, наслаждение, печаль, война, мир, холод, жар, жажда, питье, голод, пища. Короче говоря, все, что человек ощущает в теле, он должен подмечать и в душе. Следовательно, путь к духовной и совершенной жизни в том, чтобы мы постепенно привыкали освобождаться от тех вещей, которые не истинны, однако частично являют себя не теми, каковы они в действительности, например, постыдное наслаждение, мирская честь; некоторые из них растекаются и спешат возвратиться в ничто (in nihilum). Хорошо бы нам обратиться к тем, которые вечны, неизменны, чисты. Это видел и Сократ – философ не только по словам своим, но по жизни. Ведь он как раз утверждал, что душа, наконец, счастливо уходит из тела, если прежде она с помощью философии тщательно размышляла о смерти и задолго до этого привыкла презирать вещи телесные, а любить и созерцать – духовные, как бы уходить от тела. Не что иное и тот крест, к которому нас звал Христос; не что иное и смерть, когда Павел говорит, что хочет, чтобы мы умерли вместе с Главой. Точно так говорит и пророк: «Потому что за тебя умерщвляют нас каждый день, считают нас за овец, обреченных на заклание». Это же другими словами пишет апостол: «Ищите того, что наверху; не того, что на земле; помышляйте о горнем». Как застываем мы в делах телесных и превращаемся как бы в бесчувственных, так тем более мы будем разуметь в том, что есть дух, чем более безрассудны мы будем в том. Что касается тела. Чем меньше мы будем жить внешне, тем вернее мы начнем жить внутренне. Наконец, чтобы сказать яснее, чем меньше будут нас тревожить дела телесные, тем больше мы узнаем дела вечные; чем меньше мы будем восхищаться тенями, тем больше мы станем помышлять о вещах истинных. Следовательно, это правило должно быть всегда под рукой. Нигде нельзя нам останавливаться в делах временных, но, как бы продвинувшись от них к любви, к делам духовным, сравнив их, поднимемся к тому, что невидимо, и станем презирать то, что видимо. Болезнь тела будет легче перенести, если ты поймешь, что в ней исцеление души. Тебя будет меньше беспокоить здоровье тела, если ты обратишь свое попечение на сохранение здоровья души. Тебя страшит смерть тела, но смерть души должна ужасать больше. Ты боишься яда видимого, который несет гибель телу, но гораздо больше должна пугать тебя отрава, которая убивает душу. Цикута – яд для тела, но гораздо действеннее наслаждение – яд души. Ужасаешься, бледнеешь от страха, как бы не поразила тебя молния, которая сверкает в облаках, а настолько больше следует опасаться, что падет на тебя невидимая молния гнева Божьего: «Идите, проклятые, в огонь вечный»! Тебя захватывает привлекательность тела, но почему не пылаешь ты сильнее из-за той красоты, которая скрыта? На нее перенеси свою любовь; она вечная, она небесная, она неиспорченная; и ты станешь меньше любить тленную, быстротечную внешность телесную. Ты молишься, чтобы дождь оросил поле, чтобы не алкало оно; молись больше, чтобы Бог оросил твой разум (mens) и не перестал он приносить плоды добродетели. С большой заботой ты возмещаешь потери денег, с еще большей заботой надлежит возмещать ущерб разуму (mens). Ты заблаговременно размышляешь о старости, чтобы тело не оказалось беспомощным, а не должен ли ты думать о том, не окажется ли беспомощной душа? И таким образом следует поступать в отношении тех вещей, которые встречаются нашим чувствам каждый день и по причине разнообразия действуют на нас по-разному: надеждой, страхом, любовью, ненавистью, скорбью, удовольствием. За этим же надо следить и во всех сочинениях, которые – вроде как из тела и духа – состоят из простого смысла и из тайны. Пренебрегая буквой, тебе прежде всего надо думать о тайне. Таковы сочинения всех поэтов, а из философов – у платоников. Однако более всего – Священное писание, которое, почти как силены у Алкивиада, под грязной и даже смешной оболочкой скрывает чистое блаженство. Впрочем, если ты прочтешь без аллегорического смысла, что образ Адама был вылеплен из сырой горшечной глины и Бог вдунул в него душу, что Ева взята из ребра, что им было запрещено вкушать от древа, а змей их уговорил, что Бог ходил в прохладе, что виноватые скрылись и ангел с мечом обоюдоострым стоит у райских врат, дабы не открыть изгнанникам вход обратно, – короче, если прочтешь всю историю сотворения мира и не станешь искать ничего, кроме того, что на поверхности, то я не вижу, насколько больше вознаградит тебя, чем если бы ты пел о том, как Прометей сделал глиняный образ, хитростью добыл огонь и вдохнул в глину жизнь. Более того, возможно, поэтический рассказ с аллегорией читать полезнее, чем повествование Священного писания, если ты при этом застреваешь на поверхности. Если рассказ о гигантах учит тебя при чтении, что не следует сражаться с богами или что следует воздерживаться от усилий, враждебных природе, и направлять душу к тому, если это честно, к чему ты по природе более склонен; то учат и о том, что не надо мешать себе супружеством, если безбрачие более подходит к твоим нравам; и наоборот: не предавайся безразличию, если супружество кажется тебе полезнее. Ведь почти всегда то, что делают против воли Минервы, кончается несчастливо. Если бокалы Цирцеи учат, что люди от наслаждений, как от яда, становятся безумными и превращаются из людей в скотов, если тантал, испытывая жажду, учит, что тот несчастнее всех, кто, накопив богатства, алчет их, не смея ими пользоваться; если Сизифов камень – это – многострадальное и жалкое тщеславие; если Геракловы труды напоминают о том, что честные усилия и неустанное стремление уготовляют небеса, – разве не узнаешь ты по этим рассказам о том. Чему учат философы и теологи, наставники жизни! Если же ты, не обращая внимание на аллегорию, прочтешь, что дети спорили друг с другом в утробе матери, что право первородства продано за похлебку, что благословение отца вырвано хитростью, что Давид убил Голиафа пращей, что были срезаны волосы Самсона, – разве в этом больше толку, чем если бы ты читал поэтический вымысел? Какая разница между тем, что ты читаешь в книгах Царей или Судей или в истории Ливия, если ты ни в том ни в другом не видишь аллегории? Ибо в одной есть много такого, что исправляет присущие всем нравы, в другой же иные вещи просто нелепы на вид и на поверхностный взгляд вредят нравам, например: коварство Давида, который убийством отплатил за прелюбодеяние, непомерная любовь Самсона, тайное сожительство Лота с дочерьми и тысяча подобного рода вещей. Поэтому повсеместно пренебрегай плотью писания и особенно Ветхого завета; подобает исследовать тайный дух. Он понравится тебе, как манна, попавшая тебе в рот. Однако при отыскании скрытого смысла ты не должен следовать собственным догадкам; на самом деле надлежит изучить способ (ratio), как бы некое искусство (ars), который оставил Дионисий в книге «О божественных именах» и божественный Августин в сочинении «О христианском учении». После Христа апостол Павел открыл некоторые источники аллегорий. Последовав за ним, Ориген легко занял первое место в этой части теологии. Наши же теологи ею или почти пренебрегают, или рассуждают о ней более чем прохладно; в остроте, различения они либо равны древним, либо превосходят их. Но в применении этого дара их даже нельзя и сравнить с теми. Я предполагаю, что это происходит главным образом по двум причинам. Во-первых, к тайне нельзя отнестись без холода, если она не приправлена ни красноречием, ни некоторым остроумием – в этом древние нас настолько превзошли, что мы и близко к ним не стоим. Во-вторых, ограничившись одним Аристотелем, они платоников и пифагорейцев гонят из школ прочь. А ведь Августин предпочитает их последующим не только из-за того, что большинство их ответов весьма соответствуют нашей религии, но также из-за того, что переносный смысл их речи и аллегории, как мы говорили, часто очень близки к языку Священного писания. Поэтому неудивительно, что они лучше толковали теологические иносказания; изобилием своей речи они могли обогатить и приодеть любой постный и застывший предмет. Самые ученые изо всех древних, читая некогда книги поэтов и платоников, обдумали то, что надо было делать, читая о божественных тайнах. Поэтому я предпочитаю, чтобы ты понял их толкования, поскольку я хотел бы тебя подготовить не к схоластическому препирательству, а к доброму образу мыслей (bona mens).

Если ты не понимаешь тайны, помни, однако, что в основе она существует: ведь предпочтительнее надеяться на нечто неизвестное, чем успокоиться на убивающей буквальности. И это относится не только к Ветхому завету, , но также и к Новому. В Евангелии есть своя плоть и свой дух. Потому что если с лица Моисея покрывало было снято, то Павел до сих пор видит как бы в зеркале, в подобии, и сам Христос сказал у Иоанна: «Плоть не приносит никакой пользы, дух животворит». Я бы сомневался сказать: «не приносит никакой пользы». Достаточно было бы: «плоть приносит некоторую пользу, но дух – гораздо большую». Но сама истина сказала: «Не приносит никакой пользы». И настолько никакой пользы, что, следуя Павлу, плоть смертоносна, если только она не обратится к духу. Впрочем, плоть полезна, потому что она, словно по ступеням, ведет немощь к духу. Тело без духа не может существовать, но дух вовсе не нуждается в теле. Если по учению Христову дух так важен, что один только он животворит, то нам надлежит стремиться к тому, чтобы во всех сочинения, во всех делах обращать внимание на дух, а не на плоть. Если кто будет соблюдать это, то заметит, что это единственное, к чему нас зовет среди пророков особенно Исайя, а среди апостолов – Павел, у которого почти нет ни одного послания, где бы он не делал этого, не вдалбливал бы, что не следует нисколько доверять плоти, что в духе – жизнь, свобода, свет, сыновство и те желанные плоды, которые он перечисляет. Плоть он везде презирает, проклинает. Разубеждает в ней. Посмотри, и ты поймешь, что это же повсюду делает Учитель наш Иисус: когда Он говорит об осле, которого надо вытащить из колодца, о слепом, которого надо сделать зрячим, о колосьях, которые надо растирать, о немытых руках, о пирах грешников, в притче о фарисее и мытаре, когда говорит о постах, о братьях по плоти, о славе иудеев, потому что они – дети Авраама, о приношении даров, о молитвах, о расширении филактерий – во многих подобных местах он презирает плоть Закона и суеверие тех людей, которые предпочли быть иудеями явно, а не тайно. И когда он говорит самаритянке: «Женщина, поверь Мне, потому что приходит час, когда вы будете поклоняться Отцу не на этой горе и не в Иерусалиме. Но приходит час, и пришел уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине. Ибо и отец таких ищет, которые поклоняются Ему. Дух есть бог, и те, которые поклоняются Ему, должны поклоняться в духе и в истине». Это же Он подтвердил делом, когда на свадьбе воду холодной и безвкусной буквы обратил в вино духа, напитав духовные души презрением к жизни. Не следует дорожить ими, потому что Христос презирал то, что мы только что напомнили. Да, Он презирал также вкушение Своей плоти и питье крови, если пили и ели недуховно. Кому, думаешь ты, Он сказал вот это: «Плоть не приносит никакой пользы, дух животворит»? Конечно, не тем, которые, повесив на шею Евангелие или медный крест, думают, что они защищены от всякого зла, и видят в этом совершенное благочестие, но тем, кому он открыл высшую тайну приятия Своего тела. Если столь важная вещь ничто, более того, если она пагубна, то почему мы доверяем другим плотским вещам, если в них нет духа? Может быть, ты каждый день участвуешь в богослужении, живешь для себя и тяготы твоего ближнего тебя не касаются. Значит, ты пока еще во плоти таинства. Но если ты, участвуя в богослужении, озабочен, чтобы оно действительно было тем, что оно обозначает, т.е. духом, единым с духом Христовым, телом, единым с телом Христовым, – тогда ты живой член церкви. Если ты ничего не любишь, кроме Христа, если ты думаешь, что твое имущество принадлежит всем, если тяготы всех людей печалят тебя, как свои собственные, – тогда ты участвуешь в богослужении с большой пользой и действительно духовно. Если ты чувствуешь, что в какой-то мере превращаешься в Христа и все меньше и меньше живешь в самом себе, благодари дух, который один животворит. Многие имеют обыкновение считать, сколько раз и когда они были на богослужении, и так кичатся этим великим делом, будто они ничего, кроме этого, не должны Христу – выходя из храмов, они возвращаются к своим прежним привычкам. Я хвалю, что они посвящают себя плоти благочестия, но не хвалю, что они на этом останавливаются. Ты можешь сам дополнять тем, что при этом происходит на твоих глазах. Происходит смерть Главы. Испытай себя, как говорят, в глубине сердца, сколь похож ты на человека, умершего для мира. Потому что, если тобой до сих пор владеет гнев, честолюбие, страсть, удовольствие, зависть, то даже, если ты стоишь у алтаря, ты далек от жертвы. Христос распят за тебя, и ты принеси на заклание своих овец. Пожертвуй себя Тому, Кто за тебя принес себя в жертву Отцу. Если ты этого не поймешь и не поверишь в это, возненавидит Бог твою тучную и жирную набожность. Ты крещен не для того. Чтобы сразу считать себя христианином. Никакой разум (mens) ничего, кроме мира, не понимает: с виду ты христианин, а втайне язычник из язычников. Почему так? У тебя только тело таинства, духа у тебя нет. Какое значение имеет, что тело омыто, если душа остается в пятнах? Плоть посолена; что из того, если душа остается без соли? Тело помазано, а душа не помазана.

Я признаю тебя христианином, если только ты внутренне сопогребешь себя со Христом, если решишь идти с Ним в новой жизни. Для чего тебя окропляться святой водицей, если ты не стираешь с души внутреннюю грязь? Ты почитаешь святых, радуешься, что прикасаешься к их останкам. Однако ты пренебрегаешь тем лучшим, что они оставили, – примерами чистой жизни. Никакое почитание не угоднее Марии, чем твое подражание Ее смирению. Для святых нет благочестия, желаннее и лучше твоих стараний следовать их добродетели. Ты хочешь расположить к себе Петра или Павла? Подражай вере одного и любви другого – сделаешь больше, чем если десять раз сбегаешь в Рим и обратно. Ты хочешь удостоить высшей почести Франциска? Но ты спесив. Любишь деньги, ты спорщик. Принеси жертву этому святому: уйми себя, по примеру Франциска стань сдержаннее, относись с презрением к грязной роскоши, пожелай овладеть благами души. Оставь споры, победи зло добром! Святой оценит эту почесть гораздо больше, чем если ты зажжешь ему сто свечек. Ты считаешь очень важным, если тебя похоронят в облачении францисканца? Сходный наряд у мертвого не поможет тебе, если у живого нравы не были сходными. И хотя лучше всего брать пример полного благочестия с Христа, если тебя сильно радует почитание Христа в Его святых, подражай Христу в святых и, почитая отдельных святых, стремись изменить отдельные пороки или же взлелеять отдельные добродетели. Если это получится, то я не отвергну и того, как это проявляется. Я не осуждаю того, что ты с величайшим благоговением созерцаешь прах Павла, если это не противоречит твоей религии. Если ты почитаешь немой и мертвый прах, а не пренебрегаешь живым подобием Павла, до сих пор говорящим и дышащим, сохранившимся в его посланиях, разве это не опрокидывает твоей религии? Ты почитаешь кости Павла, запрятанные в ящичках, а не почитаешь его дух (mens), скрытый в сочинениях? Придаешь большое значение куску тела, видному сквозь стекло, и не удивляешься всей душе Павла, сияющей в его посланиях? Чтишь прах, который иногда устраняет телесные пороки, но почему не чтишь ты еще больше сочинения, которые исцеляют пороки душевные? Пусть восхищаются этими знаками неверующие, которым они были даны, а ты обратись с верой к его книгам, дабы с верой, что Бог может все, ты научился любить Его больше всего. Ты почитаешь изображение лика Христова, вытесанное из камня, из дерева или расцвеченное красками. Гораздо благочестивее почитать образ его ума (mens), который искусством Святого Духа явлен для нас в словах евангельских. Никакой Апеллес не передает так кистью черты и обличье тела, как отражается в речи образ всякого ума, а особенно у Христа. Так как Он – высшая простота и Истина, то не могло быть никакой разницы между архетипом божественной души (pectus) и извлеченным из нее образом речи. Как нет ничего более похожего на Отца, чем Сын – Слово Отца, исходящее из глубины Его сердца, так нет ничего более похожего на Христа, чем слово Христово, вышедшее из сокровенного святилища его сердца. И ты не восхищаешься этим образом, не почитаешь Его, не созерцаешь благочестивыми очами, не отдаешься Ему душой? У тебя есть столь святые. Столь действенные напоминания (reliquae) о Боге, а ты, пренебрегая ими, ищешь гораздо более чуждое? Ты пораженно смотришь на тунику или платок для вытирания пота, которые приписывают Христу, и сонно читаешь предсказания Христа? Самым важным ты считаешь, что у тебя дома есть кусочек креста. Но это ничто по сравнению с тем, что ты носишь скрытую в груди тайну креста. В противном случае если это делает набожным, то есть ли кто набожнее иудеев, нечестивейшие из которых видели, однако, глазами живого Иисуса во плоти, слушали Его ушами, трогали руками? Что же, Иуда был более счастлив? Он прижимался своими устами к божественным устам. Плоть без духа до такой степени не помогает. Что не было бы помощи и Деве-Матери, – ведь она родила Его от плоти своей, – если бы дух Его она не приняла от Духа. Это очень важно. Но выслушай еще более важное. Разве ты не читаешь о том, как немощны были апостолы до тех пор, пока они наслаждались телесным общением с Христом в телесном обличье, как грубо они тогда все понимали? Кто предпочел бы для полного спасения что-нибудь иное взамен долгой совместной жизни Бога и человека? Однако после стольких чудес, после того как он столько лет излагал свое учение божественными устами, после стольких доказательств Воскресшего, в последний час уже возносимый на небо. Разве не упрекает Он их за их неверие? В чем же причина? Конечно. Мешала плоть Христова, поэтому Он и говорил: «Если Я не уйду, Утешитель не придет. Вам лучше, чтобы Я пошел». Если телесное присутствие Христа для спасения бесполезно, то как посмеем мы установить совершенное благочестие в чем-либо. кроме вещей телесных? Павел видел Христа во плоти. Ты думаешь, что может быть важнее? А он пренебрегает этим, говоря: «Хотя мы, – сказал он, – и знали Христа во плоти, теперь уже не знаем».

Почему он не знал? Потому что он направился к лучшим дарам Духа. Возможно, я рассуждаю об этом многословнее, чем подобает тому, кто излагает правила. Однако я делаю это еще тщательнее, и не без важной причины. Потому что я знаю по опыту. Что в этом заблуждении – для всего христианства чума, которая несет еще более тяжкую погибель, так как внешне она очень близка к благочестию. Ведь нет пороков опаснее. Чем те. Которые подражают добродетели. Ведь кроме того, что и для добрых людей здесь скользкое место, это очень трудно исправить, так как когда опровергают вещи такого рода, невежественный народ думает, что над религией совершается насилие. Мир здесь примется громко возражать, залают крикливые спорщики, которые охотно поют об этом дома, потому что пекутся, разумеется, не о Христе, а о собственной выгоде. Относительно их невежественного суеверия или притворного благочестия мне надо чаще свидетельствовать, что я ни в коем случае не порицаю христианские обряды, касающиеся телесного (corporales caerimoniae), и старания простых людей, в особенности те, которые одобрил авторитет церкви. В них иногда – знаки и поддержка благочестия. Они почти необходимы детям Христовым, пока те не вырастут и не станут зрелыми мужами (vir perfectus); однако и зрелым не подобает презирать других, чтобы своим примером не повредить слабым. Я одобряю то, что ты делаешь, если только цель не порочна и если ты не назначаешь себе предел там, откуда тебе надлежало сделать шаг к тому, что ближе к спасению. Однако почитать Христа вещами видимыми ради видимого и считать это вершиной благочестия, нравиться себе за это, осуждать за это других, из-за этого приходить в исступление, даже умирать, – одним словом, отвращать от Христа всем тем, что только для этого и существует, чтобы приводить к нему, – это, конечно, и значит отпадать от евангельского закона, который духовен, и возвращаться в иудаизм. Это, может быть, не менее опасно, чем и без таких суеверий страдать большими явными душевными пороками! Это еще более тяжкая болезнь. Пусть так, но та неизлечимее. Как попотел этот замечательный ревнитель духа, чтобы отвадить иудеев от веры в дела и приблизить их к тому, что духовно! А здесь, я снова вижу, что христианский люд возвращается назад. Почему я сказал «люд»? Это следовало бы стерпеть, если бы такое заблуждение не распространилось и на добрую част священников, ученых и тех из их круга, которые признают духовную жизнь на словах и по одежде. Если соль утратила вкус, то чем солить остальных? Мне стыдно сказать, с каким суеверием большинство людей соблюдают несчастные обряды, которые установлены человеками вовсе не с тем намерением! С какой ненавистью они требуют их выполнения от других, с каким упорством в них верят, с каким легкомыслием судят других, с каким напряжением их защищают. Они думают, что за это должны попасть на небо. И если они в этом затвердели, то мнят себя Павлами или Антониями. Полные высокомерия, они начинают заниматься проверкой людей (как говорит комик), считая только то правильным, что они сами делают. Впрочем. Ты увидишь, что те, которые состарились в своем намерении, ничего не понимают в Христе, но животным образом пропитаны прискорбными пороками; в обществе раздражительные и едва переносимые для самих себя, в любви холодные, в гневе кипучие, в ненависти упорные, в речах ядовитые, во вражде неуступчивые, готовые бороться за любую мелочь; они настолько чужды Христову совершенству, что у них нет и обычных добродетелей, которые даже язычникам дали природа, жизненный опыт или наставления философов. Невежественные, неуживчивые, сварливые. Жадные до наслаждений, их тошнит от слов Божьих, всем бесполезные, подозревающие всех в плохом, льстящие себе! Неужели после стольких лет дело дошло до того, что ты хуже всех, а кажешься себе самым лучшим, что ты стал иудеем, а не христианином, служа только немым стихиям, видя славу свою не в тайном перед Богом, а в явном перед людьми? Но если ты жил в духе, а не во плоти, то где плод духа? Где любовь, где радость сердечная? Где мир со всеми? Где смирение, долготерпение, доброта, доброжелательность, обходительность, вера, скромность, воздержанность, чистота? Где в твоих нравах образ Христов? Ты говоришь: «Я не распутник, не вор, не святотатец и соблюдаю то, что исповедую». Разве это отличается от слов: «Я не такой, как прочие люди – грабители, прелюбодеи, и пощусь два раза в неделю». Я же весьма предпочитаю низкого мытаря, который умоляет о милосердии, таким людям, которые помнят свои благодеяния. О чем ты вещаешь? Разве ты исполнил то, в чем поклялся когда-то при крещении – что будешь христианином, т.е. духовным, а не иудеем? Из-за жалких человеческих установлений ты преступил божьи заповеди. Разве христианство – это не духовная жизнь? Слушай Павла, который говорит римлянам: «Итак, нет никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе, которые живут не по плоти. Ведь закон жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти. Так как по закону, ослабленному плотью, было это невозможно, то Бог, посылая своего сына в подобии греховной плоти и за грех, осудил грех во плоти, чтобы оправдание закона исполнилось в нас, которые живут не по плоти, а по духу. Ибо живущие по плоти помышляют о плоти, а живущие по духу думают о духе. Ибо плотские знания – это смерть, знания же духовные – жизнь и мир. Потому что плотская мудрость враждебна Богу; ибо закону Божьему не покоряются, да и не могут. Те же, которые живут по плоти, не могут угодить Богу». Что можно было сказать полнее? Что яснее? Однако люди изворотливо льстящие своим порокам и поспешающие порицать чужие, полагают, что это нисколько их не касается, и слова Павла о жизни по плоти они относят только к прелюбодеям и распутникам; то, что он сказал о мудрости плоти, которая враждебна Бога, они обращают против тех, которые изучали светскую науку (они это так называют).Они рукоплещут себе в обоих случаях: и за то, что они не прелюбодеи, и за то, что никаким наукам совершенно не обучены. Впрочем, они бредят, что жить в духе, это значит делать то, что сами они делают. Если бы язык Павла они рассматривали столь же тщательно, сколь сильно они пренебрегают языком Цицерона, они поняли бы, что апостол называет плотью, конечно, то, что видимо, а духом то, что невидимо. И он везде учит, что видимое следует подчинять невидимому, а не наоборот – невидимое видимому. Ты же, напротив, приспосабливаешь Христа к тому, чему подобало бы стремиться ко Христу. Ты требуешь подтверждения того, что слово «плоть» имеет отношение не только к похоти и роскоши? Слушай, что пишет тот же апостол колоссянам, обсуждая (как всегда) как раз это: «Никто да не обольстит вас самовольным смиренномудрием и служением ангелов, входя в то, чего не видел, безрассудно надсмехаясь плотским своим умом и не держась главы, т.е. Христа, от Которого все тело, соединяемое и связанное сплетениями и сопряжениями, растет приращением Божьим». Дабы ты не сомневался. Что он говорит о тех, которые, кичась какими-то плотскими обрядами, мешают духовным устремлениям других, смотри, что за этим следует: «Итак, если вы умерли со Христом для стихий мира, то для чего вы решаете как живущие в мире?» Поэтому, отвлекая нас от них, немного погодя он говорит: «Итак, если вы воскресли со Христом, то ищете горнего. Где Христос сидит одесную Бога. О горнем помышляйте, а не о земном». О чем напоминает он наконец, давая наставления духовной жизни? Неужели о том, как отправлять такие-то или такие-то обряды? Неужели о том. Чтобы мы так и так одевались? Чтобы питались такой-то и такой-то пищей? Чтобы одолели столько-то псалмов? Ничего подобного. А о чем? Он говорит: «Умертвите ваши земные члены, блуд, нечистоту, похоть, злую страсть и любостяжание, которое есть служение идолам». И немного погодя: «Теперь же отложите и вы все отложите: гнев, ярость, злобу». И немного ниже: «Совлекши с себя ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании Бога по образу Того, Который создал его». Кто же ветхий человек? Очевидно, тот самый Адам из земли земной, который на земле, а не на небесах. Под землей понимай все видимое и поэтому временное. Кто новый человек? Очевидно, небесный, с неба. Под небом понимай все невидимое и потому духовное. Наконец, чтобы мы по иудейскому обычаю не желали заслужить милость Бога соблюдением определенных правил и магическими обрядами, он учит, что наши дела настолько угодны Богу, насколько они связаны с любовью и ею же вызваны. Он говорит: «Более же всего имейте любовь, которая – связь совершенства, и да возликует в сердцах ваших мир Бога Христа, к Которому вы призваны в одном теле». Я дам более ясное доказательство: в Послании к галатам он часто называет плоть, часто дух. Он не только зовет их от похоти к чистоте, но пытается вырвать их из иудаизма и веры в дела, куда ввели их псевдоапостолы. Смотри, какие пороки он упоминает, перечисляя здесь дела плоти: «Дела плоти известны; это блуд, нечистота, бесстыдство, роскошь, служение идолам, волшба, вражда, распри, соперничество, гнев, ссоры, разногласия, ереси, зависть, убийства, пьянство, разгул и тому подобное». Немного дальше: «если мы живем духом, то должны поступать по духу». Затем, указывая как на чуму, враждебную духу, он добавляет: «Не будем жадны до пустой славы, раздражать друг друга, завидовать друг другу». Дерево узнается по плодам. Я не имею ничего против того, что ты бодрствуешь, постишься, молчишь, молишься и не избегаешь других правил такого рода. Я не поверю, что ты в духе, если не увижу плод духа. Почему мне нельзя утверждать, что ты во плоти, если ты почти всю жизнь занимался этими вещами и я до сих пор нахожу в тебе дела плоти? Зависть – больше чем женскую, гнев и военную ярость, никогда ненасытную страсть к ссорам, неистовое злоязычие, змеиный яд поношения, чванливость, грубое поведение, нестойкую веру, суетность, лживость, угодливость. Ты судишь брата за еду, питье, за одежду. А Павел судит тебя по делам твоим. Неужели тебя отделяет от плотских детей этого мира сего то, что ты пусть и в более легких вещах, но страдаешь теми же пороками? Разве не хуже тот, кто из-за перехваченного наследства, из-за обесчещенной дочери, из-за обиды родителей, из-за должности или из-за милости князя допускает гнев, вражду, соперничество, как поступаешь ты – стыдно сказать, – делая не только все это, но еще худшее? Более легкая причина греха не уменьшает проступок, но увеличивает его. Не важно, сколь сильно ты грешишь, но важно, с какой страстью. Еще важнее другое: ведь человек тем преступнее, чем легче отвращается от честного. Я теперь говорю не о тех, которым простой народ восхищается, будто они не люди, но ангелы. Однако не следует, чтобы их ранила моя речь, которая порицает пороки. А не людей. Если они хорошие люди, то радовались бы, что кто-то напоминает о том, что имеет отношение к спасению. Для меня не секрет, что среди них много таких, которые с помощью наук и дарования приобщились к таинствам духа. Но, как сказал Ливий, иногда случается, что большая часть побеждает лучшую. Впрочем, если говорить правду, то разве мы не видим, что даже самый строгий монашеский орден считает целью благочестия обряды, определенный порядок молитвословия или труд телесный? Если кто-нибудь проверит их и порасспросит о духовном, то едва ли найдет нескольких, которые живут не по плоти. И отсюда такая немощь душ, трепещущих от того, в чем нет страха, и зевающих при том, в чем высшая опасность. Отсюда это постоянное младенчество во Христе, чтобы не сказать хуже, потому что мы переоцениваем вещи, высоко ставим то, в чем одном нет ничего хорошего, и пренебрегаем тем, чего одного и достаточно. Мы всегда руководствуемся детоводителем, всегда под игом, никогда не стремимся к свободе духа, никогда не дорастаем до вершины любви. Как кричит Павел галатам: «Стойте и не подвергайтесь опять игу рабства», а в другом месте: «Итак, закон был для нас детоводителем ко Христу, дабы нам оправдаться верой. А когда пришла вера, мы уже не под детоводителем, потому что все мы – сыны Божьи по вере во Иисуса Христа». И немного ниже: «так и мы, когда были маленькими, были порабощены началами мира. Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего, Который родился от женщины, подчинился закону, чтобы искупить тех, которые были под законом, дабы нам получить усыновление. Так как вы – сыны Божьи, то послал Бог в сердца наши Духа Сына Своего, вопиющего: „Авва, Отче!“ Поэтому уже не раб, но сын». И снова в другом месте: «Потому что вы и Тимофею: „Упражняй себя в благочестии. Ибо в телесном упражнении мало пользы, благочестие же для всего полезно“. И в Послании к коринфянам: „Господь есть Дух. А где Дух, там свобода“.

Но зачем мы приводим то одно, то другое место? Весь Павел состоит в том, что неуступчивая плоть презирается и что творец любви и свободы утверждает нас в духе. Ибо плоть, рабство, беспокойство, ссоры – неразлучные спутники, как и дух, мир, любовь и свобода. Апостол повсюду это вдалбливает. Неужели мы станем искать лучшего наставника благочестия, особенно если все Божественное Писание с ним согласно? Это была высшая заповедь в Моисеевом законе, это повторяет и завершает в Евангелии Христос. Главным образом из-за того, что Он родился и умер, чтобы научить нас не иудействовать, но любить. Как встревоженно, с какой страстью говорит Он после той тайной вечери своим апостолам, что надо заботиться не о еде и питье, а о взаимной любви! О чем еще учит, более того – просит участник его таинств Иоанн, как не о том, чтобы любили друг друга? И Павел повсюду, как я сказал. Славит любовь. В Послании к коринфянам он даже предпочитает любовь чудесам, пророчествам и ангельским речам. Не говори мне здесь, что любовь в том, чтобы часто ходить в церковь, припадать к статуям святых, зажигать свечи, повторять отсчитанные молитвы. Ничего этого Богу не нужно. Любовью Павел называет сотворять ближнего, считать всех членами одного и того же тела, полагать, что все едины во Христе, радоваться удачам братьев во господе, как своим, помогать их бедам, как собственным. Привыкните направлять заблуждающегося, научать незнающего, поднимать падшего, утешать удрученного, помогать страждущему, пособлять нуждающемуся; в общем все богатство свое, все старание, все заботы направлять на то, чтобы возможно более быть полезным во Христе, чтобы и мы, подобно Ему, Который и родился, и жил, и умер не для себя, а всего себя отдал за нас, так и мы имели бы попечение о пользе братьев наших, а не о своей собственной. Если бы это произошло, то не было бы ничего счастливее и легче жизни благочестивых людей; ныне мы видим, что она, напротив, почти печальна, трудна и полна иудейских суеверий, не свободна ни от каких светских пороков, а в некотором отношении даже еще хуже их. Если бы ныне ожил Августин, которого большинство славит как жизненный образец, он, конечно, не узнал бы этих людей и воскликнул бы, что он ничего не похвалит менее, чем этот вид жизни, и что он установил (монашескую) жизнь не по иудейским суевериям, а по наказу апостолов. Но я уже давно слышу, что мне хотели бы ответить люди немного более умные. «Чтобы не скатиться понемногу к более крупным порокам, надо быть бдительным по отношению к самому малому». Я слушаю это и одобряю. Но тебе не меньше надо следить не за тем, чтобы не погрязнуть в самых малых, а за тем, чтобы полностью избавиться от крупных. Там опасность виднее, а здесь она значительнее. Поэтому избегай Сциллы, но не попадай к Харибде. Делать те вещи – спасительно, но ограничивать себя ими – пагубно. Павел не запрещает пользоваться началами, но он не хочет, чтобы началами служил тот, кто свободен во Христе. Он не осуждает закон дел, но при условии, что им пользуются по закону. Без них ты, может быть не станешь благочестивым, но они не делают тебя благочестивым. Они приведут тебя к благочестию, если ты их для этого и употребишь. Если же ты начнешь наслаждаться ими, они тут же погасят всякое благочестие. Апостол пренебрегает делами Авраама, о которых все знают, что они чрезвычайно велики, а ты доверяешь своим делам? Бог отвергает жертвоприношения, субботу и праздники новолуний у народа своего, а все это Он сам и сотворил. Посмеешь ли ты сравнивать свои несчастные правила с заповедями закона божьего?

Послушай, однако, что говорит об этом Бог в отвращении и негодовании:

«К чему Мне множество жертв ваших? Я пресыщен. Всесожжения овнов и тучности скота, крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Когда вы приходите пред лицо Мое, кто просил от рук ваших, чтобы ходили вы во дворах Моих? Не носите больше даров тщетных, курение отвратительно для Меня. Новомесячий, суббот и других празднований Я не могу терпеть. Беззаконны собрания ваши. Новомесячия ваши и торжества ваши возненавидела душа Моя. Они сделались тяжелы Мне, Мне трудно нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я отвращаю очи Свои от вас, и когда вы умножаете моления ваши, Я не хочу слушать вас».

Когда Он упоминает соблюдения и правила священнодействий, умножение молений, разве не указывает Он, словно пальцем, на тех, которые измеряют набожность числом псалмов или молитв? Обрати внимание и на то. Как красноречиво усиливает пророк это божественное отвращение, когда говорит, что уже ни уши, ни глаза Его не могут вынести. Но почему, скажи, пожалуйста! Разумеется, он сам говорил. Что этого надо придерживаться с большим благочестием, с большим уважением, что в течение стольких веков это соблюдали святые цари и пророки. Он проклинает то, что до сих пор пребывает в законе плотском, а ты в законе духовном доверяешь своим несчастным правилам, появившимся у тебя дома? Поэтому в другом месте Он повелевает, чтобы этот пророк постоянно кричал и возвышал голос наподобие трубы; конечно, в серьезном деле, достойном сурового порицания, и таком, которого можно достигнуть только при большом напряжении. Он говорит: «Каждый день они ищут Меня и хотят знать пути Мои, как народ, который поступает праведно и который не оставляет законов Бога своего. Они вопрошают меня о судах праведности и хотят приблизиться к Богу. „Почему мы постились, а ты не видел. Смиряли души свои, а ты не знал?“ Вот в день поста вашего исполнится воля ваша, и требуете от всех должников ваших. Вот вы поститесь для ссор и распрей и нечестиво бьете кулаком. Не поститесь так до тех пор, пока не услышат ваш крик в высоте. Таков ли пост, который Я избрал, день, в который человек сокрушает свою душу? Когда склоняет свою голову, как тростник, и подстилает рубище и пепел? Разве это назовешь постом и днем, угодным Господу?» Но что на это сказать? Бог осуждает то, что Он сам заповедал? Нисколько. Что же? Однако оставаться во плоти закона и верить в вещь ничтожную – это Он, действительно, осуждает. Поэтому и в том и в другом месте Он показывает, что Он хочет, чтобы произошло. Он говорит: «Будьте чистыми, удалите зло помышлений ваших от очей Моих». Когда ты слышишь о зле помышлений ваших, разве Он не обозначает так дух и внутреннего человека? Очи Господа видят не в явном, а в сокрытом, и Он судит не по тому, что видят очи, и порицает не за то, что слышат уши. Он не замечает глупых девиц, снаружи красивых, а внутри пустых. И не знает Он тех, которые устами говорят: «Господи! Господи!» Затем Он напоминает, что опыт жизни духовной заключается не столько в обрядах, сколько в любви к ближнему. «Ищите правды, приходите на помощь угнетенному, защищайте сироту, вступайтесь за вдову».

Подобное добавляет Он в другом месте о постах. «Разве это не больше пост, чем который Я избрал? Развяжи оковы неправды, распусти узлы сжимающие, отпусти тех, которые сокрушены, освободись от всякого груза. Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом твой. Когда увидишь нагого, одень его, и от плоти твоей не укрывайся». Что же должен делать Христианин? Будет он пренебрегать церковными заповедями? Станет презирать благородные традиции предков? Осуждать благочестивые обычаи? Тем более если он немощен, то сохранит их как необходимые, если силен и совершенен, тогда тем более станет следить, чтобы своим знанием не повредить брату немощному, не сразить того, за которого умер Христос. Этого не следует упускать из внимания, это необходимо делать. Дела телесные не осуждаются, но предпочитаются невидимые. Видимое служение не осуждается, но Бог умилостивляется только невидимым благочестием. Бог есть Дух, и смягчается жертвами духовными. Пусть будет стыдно христианам не знать того, что было известно языческому поэту. Он учил благочестию:

Если бог это дух, как нам говорят поэты,
С чистым сердцем тебе надо чтить его.

Нам не надо относиться с пренебрежением ни к языческому, ни к малозначительному автору. Изречение достойно великого теолога, и – как я понял – некоторые его почитают, но никто не читает. Так же как это: «подобное познается подобными». Ты веришь, что Бога можно более всего тронуть заколотым быком или пламенем воскурений, как если бы Он был телом. Он – дух (mens), и притом наичистейший, наипростейший. Поэтому почитать его надлежит более всего чистым духом. Ты полагаешь, что зажженная свеча – это жертва. А Давид говорил: «Жертва Богу – дух сокрушенный». И если Он отвергает кровь козлов и телят, то Он не отвергнет сокрушенное и смиренное сердце. Если ты делаешь, что подобает, пред глазами людей, то гораздо более старайся делать то, чего ищут глаза Божьи. Тело покрывается благочестивым облачением; зачем это. Если душа носит мирскую одежду? Если на внешнем человеке белоснежная туника, то пусть и одеяния внутреннего человека блестят, как снег. Внешне ты молчалив, пекись гораздо больше о том, чтобы дух (mens) твой внутри был свободен. В видимом храме ты преклоняешь колени – это ничего не значит, если в храме сердца своего ты восстаешь против бога. Ты чтишь древо креста; больше следуй таинству креста. Ты постишься и воздерживаешься от того, что позорит человека, и не воздерживаешься от грязных речей, которые пятнают и твою и чужую совесть. У тела пища отбирается, а душа наедается до отвала свиным горохом? Украшая каменный храм, получаешь священное место для молитвы. Какое это имеет значение, если храм сердца, стену которого проломил Иезекииль, осквернен мерзостями египетскими? Внешне ты соблюдаешь субботу. А внутри все грохочет от смятения пороков. Тело не распутничает, но ты жаден, и уже дух (animus) твой распутник. Телесным голосом ты поешь псалмы, но послушай, что говорит внутри дух. Устами ты благословляешь, а сердцем злословишь. Тело твое заключено в тесной маленькой келье, а в помышлениях ты бродишь по всему свету. Ты слушаешь слово Божье телесными ушами. Ты должен больше слушать внутренними. Ведь что говорит пророк? «Если вы не станете слушать внутри, то душа ваша будет плакать». Что же ты читаешь в Евангелии? «Так что они видя не видят и слыша не слышат». И снова пророк: «Слухом услышите и не уразумеете». Поэтому блаженны те, которые изнутри слышат слово Божье. Счастливы те, кому Господь внутри говорит слово, их души спасутся. Давид приказал, чтобы дочь царя, вся слава которой была внутри в бахроме золотой, приклонила такое ухо. Наконец, какая польза внешне делать добро, когда внутри свершается противоположное ему? Разве важно то, что телесно ты идешь в Иерусалим, когда в самом тебе Содом, Египет, Вавилон? Невелико дело идти плотскими ногами по стопам Христа, но очень велико – следовать за ним в любви. Если очень важно коснуться гроба Господня, то разве не более важно будет понять тайну Его погребения? Ты винишься в своих грехах перед священником – человеком; посмотри, как винишься ты перед богом. Потому что виниться в грехах перед Богом – значит ненавидеть их. Возможно, ты веришь, что восковыми фигурами, жалкими пожертвованиями и паломничествами ты сразу смываешь грехи. Тогда ты совсем на неверном пути. Твоя рана внутри; необходимо применять внутреннее снадобье. Страсть твоя порочна, ты возлюбил то, что было достойно ненависти, возненавидел то. Что надлежало любить. Сладкое тебе было горьким и горькое сладким. Я не имею ничего против того, что ты выказываешь внешне. Однако если, изменившись, ты возненавидел то, что любил, стал избегать этого, бояться, если для тебя стало сладким то, в чем был только вкус желчи, то я вижу в этом доказательство исцеления. Магдалина возлюбила много. И ей простились многие грехи. Чем больше ты полюбишь Христа. Тем больше возненавидишь свои пороки; потому что ненависть к греху следует за любовью к благочестию, как тень за телом. Я предпочитаю, чтобы ты один раз действительно возненавидел внутри свои порочные нравы, чем десять раз многословно проклинал их перед священником.

Поэтому, как мы показали на примере, во всем театре этого видимого мира, в Ветхом завете и в новом, в любой заповеди церковной, наконец, и в тебе самом, и в любом человеческом деле снаружи – плоть, а внутри – дух. Если мы не будем менять этот порядок, но не станем слишком доверяться тому, что видно, за исключением разве того, что важно для лучшего, то мы заметим, что дух всегда в том, в чем есть любовь; тогда мы не уйдем в печали как те всегда слабые дети (о которых говорится в пословице), как животные, как сухие кости, не имеющие духа (о которых сказано у пророка), как сонные, тупые, сварливые, злобные сплетники, но как возвышенные во Христе, богатые любовью, сильные и стойкие в любых обстоятельствах, снисходительные к малому, стремящиеся к великому, полные усердия, полные знания; кто отвергает это знание, тех отвергает и Господь знаний. Ведь невежество, которое почти всегда сопровождает невосприимчивость и которое греки красиво называют, действует одно, чтобы – как говорит Исайя – мы ничему не верили и говорили пустое, замышляли муку и рождали несправедливость, чтобы всегда в тревоге и в рабстве посвящали себя обрядам иудейским. Об этом говорит Павел: «Свидетельствую им, что имеют ревность по Богу, но не по знанию». О чем же они не ведали? А как раз о цели закона христова. Христос же – Дух, любовь. Еще яснее описывает он несчастное и бесполезное их рабство во плоти. Он говорит: «Потому мой народ пойдет в плен. Что не было у него знания. И вельможи его погибнут от голода, и множество его будет томиться жаждой». Неудивительно, что народ служит началам этого мира; конечно. Невежественный народ, который мудр только чужим умом (de alieno pectore). Гораздо удивительнее, что вроде бы лучшие в христианской религии люди погибают в этом пленении от голода и иссыхают от жажды. Почему они погибают от голода? Потому что не научились у Христа преломлять ячменные хлеба. Они только облизывают жесткий стручок, а сердцевины не находят. Почему они иссыхают от жажды? Потому что не научились у Моисея исторгать воду из камня духовного. Они не зачерпнули из рек, которые, как живая вода, текут из тела Христова. Но это сказано о духе, а не о плоти. Поэтому ты, брат мой, тщательно изучив это правило, не отягощай себя скорбным трудом, а избегай его и по мере возможности, быстро став сильным и крепким во Христе, не ползай по земле с нечистыми зверьми, но всегда опирайся на эти крылья. Платон полагает, что они начинают расти в душах, пробужденных жаром любви; поднимайся сам, как Иаков, по ступеням некоей лестницы от тела к духу, от мира видимого к невидимому, от буквы к таинству, от чувственного к умопостигаемому, от сложного к простому. Так господь со своей стороны приблизится к тому, кто приближается к Нему; и если ты приложишь усилия, чтобы выбраться из своего тумана и шума чувств, Он поспешит навстречу из своего света неприступного и своего непостижимого молчания, в котором не только всякое смятение чувств, но и все умопостигаемые образы затихают.

Шестое правило

И так как тому, кто пишет, сама собой приходит одна мысль за другой, прибавлю-ка я шестое правило, которое определенным образом родственно изложенным выше; оно столь же необходимо всем для спасения, сколь мало людей имеют о нем попечение. Оно заключается в том, что душа человека, стремящегося ко Христу, возможно больше должна отличаться от дел и мнений толпы (vulgus) и нигде, кроме одного Христа, не искать примера благочестия. Ведь Он – единственный образец; каждый, кто отклонится хотя бы на палец, отойдет от правды и потеряет дорогу. Поэтому, конечно, Платон вполне весомо говорит во многих местах своего «Государства», что тот не может постоянно сохранять свою добродетель, кто не напитал свой дух(mens), определенными представлениями (opiniones) о постыдном и честном. Насколько же гибельнее, когда в глубине сердца укореняются ложные представления о том, что относится к спасению? Поэтому он полагает. Что прежде всего надлежит заботиться о том. Чтобы те стражи, которые должны быть свободны от всякого позора, запечатлели в своем сердце как некие наисвятейшие законы наилучшие и наивернейшие представления о том, чего следует избегать. А к чему стремиться. Ведь каждый человек проявляет в нравах то, что с помощью убеждения глубоко укоренилось в его душе. Поэтому основная забота христиан должна быть в том, чтобы дети уже с колыбели среди нежностей кормилиц и родительских поцелуев, в руках образованных людей питались убеждениями, достойными Христа, так как ничто не укореняется в душе глубже и не остается в ней крепче того, что, по словам Фабия, внушают с ранних лет. Далеко-далеко от детских ушек должны быть любовные песенки, которые поют христиане в своих домах и снаружи, – они грязнее, чем когда-либо слыхивали язычники. Пусть дети не слышат, как рыдает мать о потери вещи, как лишившись сестры, кричит. Что она несчастная и покинутая. Пусть не услышат они отца. Упрекающего в лени того, кто не воздал за обиду сторицей, восхищающегося теми, кто каким-то образом приумножил состояние. Человеческий ум склонен к порокам. Подхватывает гибельный пример совсем как огонь нефть. Впрочем, это надлежит делать в любом возрасте. Чтобы все распространенные заблуждения выкорчевать из души до самых корней и на их месте посеять спасительные представления да так укрепить их, чтобы вырвать их было невозможно.

Кто сделает это, тот без всякого труда сам последует за добродетелью и решит, что поступающие по-другому достойны сожаления, а не подражания. Сюда относится то отнюдь не нелепое, хотя и отвергнутое Аристотелем, высказывание Сократа, что добродетель не что иное, как знание, чего надлежит избегать, а чего добиваться. Нет, он видел разницу между пониманием (cognitio) достойного и любовью, но подобно тому, как Демосфен говорил, что произнесение занимает в красноречии первое, второе и третье места, ясно обозначая, что оно чрезвычайно важно, так как в нем заключено все. Равным образом Сократ, рассуждая с Протагором, побеждает, доказывая, как важно во всякой добродетели иметь знание, потому что грехи происходят не от чего иного, как от ложных мнений (opiniones). И тот, кто любит Христа, и тот, кто любит наслаждение, деньги, ложный почет, – оба, несомненно, стремятся к сладостному, доброму и красивому. Но последний заблуждается по неведению, принимая за сладкое то. Что очень горько, избегая вместо горького очень сладкое, стремясь вместо добра и пользы к тому, в чем чистый убыток, боясь, как потери, того, в чем состоит единственная выгода, считая красивым то, что безобразно, полагая, что надо стыдится того, в чем только и есть слава. С другой стороны, если кто-нибудь совершенно убежден и в глубине души напитался тем, что только добродетель лучше всего, что она самая сладкая, самая красивая, самая почетная, самая полезная и, напротив, что позор – это единственное зло, мучительное, безобразное, от которого следует краснеть, – и это не только по мнению людей, но и по самой природе вещей, – в таком случае невозможно, чтобы столь твердо убежденный человек долго пребывал во зле. Да, нередко самый плохой наставник в жизни и чувствах – это чернь (vulgus). Ведь никогда дела человеческие не обстояли так хорошо, чтобы большинству не нравилось самое худшее. Остерегайся думать так: «Это делают все; на этот путь вступили мои предки; это мнение того или иного великого философа, теолога; так живут правители; так установили цари; так обычно поступают и епископы, и верховные понтифики». Это, конечно, не все. Пусть не касаются тебя значительные имена. Я называю чернью не по положению. А по душе. Чернь это те люди, которые в Платоновой пещере, скованные своими страстями, восхищаются пустыми изображениями вещей вместо настоящих вещей. Разве не поступает превратно тот, кто пытается приложить камень к линейке, а не линейку к камню? Разве не гораздо нелепее будет, если кто-нибудь станет не человеческие нравы склонять ко Христу, а Христа к человеческой жизни? Не считай верным то, что делают начальники или большая часть людей; то, что происходит, верно, если только оно соответствует правилу Христову. Более того, надо, чтобы тебе было подозрительно то, что нравится многим. Очень мало и всегда будет мало стадо тех, кому по сердцу христианская простота, бедность, истина. Очень мало, но счастливо, потому что ему одному принадлежит царство небесное. Тесен путь добродетели, и немногие идут по нему, но ни один другой путь не ведет к жизни. Разумный строитель берет за образец сооружение, которое чаще всего встречается или которое лучше всех? Художники выставляют только самые лучшие картины. Наш образец – Христос, в нем одном заключены все основания (rationes) счастливой жизни. Ему можно подражать во всем без исключения. Сверх того, хороших людей подобает называть примером, поскольку этот пример будет отвечать первообразу Христову. О большинстве же христиан знай, что если говорить о нравах, то даже у язычников никогда не было ничего более испорченного. Что касается веры, пусть сморят сами. Конечно, нет никакого сомнения в том, что вера без нравов. Достойных этой веры, до такой степени бесполезна, что заслуживает высшего осуждения. Разверни анналы древних и сравни нравы тех времен с нашими. Когда больше презирали истинную честность? Когда так ценили богатство, приобретенное каким угодно способом? Какому веку больше соответствуют слова Горация:

Даст ведь царица деньга и с приданым жену, и доверье,
Даст и друзей, красоту, родовитость.

И вот это у него же:

И добродетель и род дешевле сена морского!

Кто теперь читает не всерьез эти иронические и сатирические строки:

Граждане, граждане, прежде всего деньгу наживайте:
Доблесть – дело десятое!

Когда роскошь была разнузданнее? Когда грязные прелюбодеяния распространялись шире, были безнаказаннее и меньше считались позором? Пока князья снисходительны к своим порокам у других людей, каждый считает. Что хорошо, если он следует нравам, которые при дворе. Кому не кажется высшим злом и позором бедность? Когда-то развратников, скупцов, хвастунов, людей, жадных до денег, забрасывали с телег знаменитыми остротами, на языческих зрелищах простой народ (vulgus) аплодировал, когда отмечали пороки, а теперь знатные христиане аплодируют, когда их бессовестно восхваляют. В афинских театрах не потерпели актера, который в какой-то трагедии Еврипида произносил слова некоего скряги, предпочитающего всем остальным благам человеческой жизни одни только деньги. И конечно, можно было ожидать, что автора вместе со всем его сочинением они выбросили бы и вышвырнули, если бы поэт тут же не поднялся и не приказал им еще ненадолго остаться и досмотреть. Что произойдет с этим любителем золота. Как много было у них для примера таких людей, которые после хорошего управления государством не оставляли в собственном владении ничего. Кроме честной славы, которые верность считали важнее денег, а стыдливость – важнее жизни; они и в счастливых обстоятельствах не могли чваниться, и от несчастий сломиться; они предпочитали наслаждениям – честный риск; удовлетворенные одним только сознанием правды, они не желали от судьбы ни почестей, ни богатства, ни прочих удач. Я не стал бы упоминать святость Фокиона, бедность Фабриция, которая была важнее богатства, великодушие Камилла, суровость Брута, стыдливость Пифагора, необоримое самообладание Сократа, честность Катона и тысячу прекраснейших украшений всяческих добродетелей, о которых, к великому нашему стыду, читают в анналах спартанцев, персов, афинян и римлян.

Божественный Аврелий Августин, как сам он свидетельствует об этом в книгах своей исповеди, задолго до того, как он стал христианином, презирал деньги, не придавал никакого значения почестям и его не волновала слава; он настолько обуздал свои страсти, что, будучи молодым человеком, довольствовался одной женщиной и хранил ей супружескую верность. Вряд ли кто найдет такие мысли (animi), такие примеры среди придворных, среди духовных лиц, а я прибавлю – и среди монахов. Но если и есть кто-нибудь такой, то на него станут указывать как на осла среди обезьян и поднимут на смех, в один голос скажут, что он сумасшедший, тупоумный, лицемер, неуч, меланхолик, совершенно безумный, решат, что он вообще не человек. Так мы, христиане, чтим учение Христово, так выражаем на деле, что вообще нет ничего неразумнее, презреннее и постыднее, чем быть чистосердечным христианином. Как будто бы Христос зря жил на земле; или христианство ныне не то, что некогда, или оно касается не всех в равной мере. Поэтому я хочу, чтобы ты всем сердцем отошел от этого и ценность всех вещей измерял только тем, что общего у них с Христом. Кто сплошь и рядом не считает, что прекрасно происходить от знаменитых предков, кто не думает, что это следует числить среди особых благ? Как раз это и называют благородством. Пусть тебя не смущает, когда ты слушаешь, как мудрецы сего мира, люди значительные, весьма влиятельные, вполне серьезно, надменно подняв брови, рассуждают о степенях родства, словно о деле чрезвычайно важном, и с большим усердием несут всякий вздор, когда ты видишь, что иные так раздуваются от изображений своих дедов и прадедов, что всех остальных, кроме себя, едва считают за людей. Но, посмеявшись Демокритовым смехом над их заблуждением, знай, что единственное и высшее благородство – это родиться вновь во Христе, быть привитым к его телу, стать единым телом и единым духом с Богом. Пусть другими будут царскими детьми, для тебя же величайшее дело – стать и называться сыном божьим. Пусть им нравится, что они живут при дворе у князей, ты же избери себе участь вместе с Давидом быть малым в доме божьем. Смотри, кого избрал Христос: слабых, глупых, безвестных в глазах света. Все мы рождаемся незнатными в Адаме, все мы едины во Христе. Истинное благородство в презрении к суетному благородству. Истинное благородство, чтобы стать рабом Христовым. Знай, что твои предки те, кому ты подражаешь в добродетелях. Слушай. Что сказал в Евангелии наилучший ценитель благородства иудеям, которые кичились, что они из рода праотца Авраама. И какого праотца?! Не только знаменитого, не только богатого, не только победителя царей, но за божественные добродетели украшенного божественными хвалами. Кто может подумать, что это не замечательно и не достославно?

Слушай, что они услышали:

«Вы от отца-дьявола и творите дела отца вашего».

И сам Павел, оценивая для себя благородство по праву учителя, говорил: «Ведь не все те израильтяне, которые израильтяне по обрезанию, и не все те дети Авраама, которые от семени его». Надлежит стыдиться низости, стыдиться служить подлости, не иметь ничего общего с Христом, который хорошо знает тех, кто выполняет волю Отца его, который на небесах. Позорно быть бастардом, отец которого – дьявол; это – отец его, и он творит его дела, если Христос не солгал. Но истина не умеет лгать. Высшее благородство – быть сыном и наследником Божьим, братом и сонаследником Христовым. Они сами увидят, в чем смысл их символов. Христианские символы у всех общие, однако самые известные – крест, терновый венец, гвозди, копье, стигматы Господни, о которых Павел говорит, что носит их на теле своем. Ты видишь насколько я хотел бы, чтобы ты думал о благородстве иначе, чем это понимает чернь (vulgus). Ведь того, кто собрал дома больше всего золота, кто только не называет блаженным, богатым, счастливым? Ты считай достаточно счастливым, в ком есть Христос – высшее благо; кто купил ценой всего состояния или даже с ущербом для тела своего эту драгоценную жемчужину чистой совести (mens); кто обрел сокровище мудрости, которое драгоценнее всех богатств; кто, чтобы разбогатеть купил у Христа богатейшего золото, прошедшее через огонь. Что же тогда предмет восхищения толпы – золото, драгоценные каменья, поместья? Это ложным образом называется богатством, а в действительности – колючки, которые по притче евангельской душат семя слова Божьего; это ноша, обремененные которой не могут следовать по тесному пути за нагим Христом и войти через низкий вход в царство небесное. Если ты превзошел богатством Мидаса и Крезов. Считай, что ты ни на волос не лучше их, а еще более связан, более нагружен, более обременен. Более чем достаточно имеет тот, кто способен отважно презирать это. Много ожидает того, кому Христос пообещал, что у него ни в чем не будет недостатка. Не будет голодать тот, кого питает манна слова Божьего. Не будет наг тот, кого оденет Христос. Считай убытком лишь то, что столько раз уводит тебя от благочестия о умножает пороки. Знай, что огромная выгода в том, что твой разум (mens) с увеличением добродетели стал лучше. Знай, что у тебя ни в чем нет недостатка, если в тебе есть Тот, в Ком все.

Но что же такое несчастные называют наслаждением? Конечно, менее всего то, что они так обозначают. Так что же? Это настоящее безумие и как раз, как обычно говорят греки, смех Аякса, сладкий яд, соблазнительная погибель. Истинное и единственное наслаждение – радость чистой совести. Наироскошнейшие пиры – изучение Священного писания, наиприятнейшее пение – псалмы в честь Духа святого, наипрозрачнейшее общество – все святые. Высшая утеха – удовольствие от истины. Только очисти глаза, уши, рот, и Христос станет тебе сладостен. После того как ты Его отведаешь, если даже милетцы, сибариты, распутники, эпикурейцы – короче говоря, все изобретатели наслаждений снесут в одно место свои соблазны, по сравнению с ним одним все они окажутся отвратительными. Не то безусловно сладко, что нравится, а то, что нравится здоровому. Если больному в лихорадке вода вкусна, как вино, то это не знак наслаждения, а знак болезни. Ты ошибаешься, если не веришь. Что благочестивым людям собственные слезы гораздо приятнее, чем нечестивцам собственный смех, хохот и шутки; что для них пост слаще, чем для тех рябчики, фазаны, куропатки, стерлядь или камбала; что для них пифагорейские трапезы с фруктами, зеленью и овощами приятнее, чем собственная расточительная привередливость. Наконец, истинное наслаждение в том, чтобы в любви ко Христу не соблазняться обманными радостями. Посмотри. Как люди злоупотребляют словами любви и ненависти. Если безумный юноша овладевает девушкой, толпа (vulgus) называет это любовью, в то время как гораздо вернее сказать, что это ненависть. Истинная любовь желает в ущерб себе быть полезной другим. А он не думает ни о чем, кроме собственного удовольствия. Значит, он любит не девушку, а себя, хотя он и себя-то не любит. Потому что никто не может любить другого, если до этого он не полюбил себя – но только праведно. Никто не может никого ненавидеть, если до этого он не возненавидел себя. Однако иногда хорошо любить – значит хорошо ненавидеть, а праведно ненавидеть – значит любить. Следовательно, то, кто ради небольшого своего удовольствия (как он считает) строит девушке козни лестью и подарками, чтобы похитить у нее лучшее из того, что она имеет: целомудрие, стыдливость, простодушие, чистую совесть, славу, – как тебе кажется, он ее ненавидит или любит? Конечно, нет ненависти больше, чем эта! Когда неразумные родители прощают детям их пороки, обычно говорят, как нежно они их любят. Напротив, как жестоко их ненавидит те, которые в угоду своим страстям пренебрегают спасением детей. Чего иного и ждет от нас ненавистнейший враг – дьявол, как не того, чтобы мы здесь безнаказанно грешили и подвергали себя вечной казни? Они называют наставника добрым и князя милосердным, если он не обращает внимание на проступки или даже одобряет их, чтобы они могли грешить тем свободнее, чем более безнаказанны они будут. По этой же причине грозит через пророка Господь тем. О ком Он думает, что они не достойны его милосердия. «И Я не стану наказывать, – говорит Он, – дочерей ваших, когда они блудодействуют, и невесток ваших, когда они прелюбодействуют». Ведь что пообещал Давид? «Накажу, – говорит, – жезлом беззаконие их и ударами – прегрешения их. Милости же Моей не отниму у них». Ты видишь, что в христианстве все обновляется и меняются названия вещей. Кто плохо любит себя, тот смертельно себя ненавидит. Кто дурным образом милостив к себе, тот лютует сильнее всего. Хорошо заботиться – значит пренебрегать. Хорошо вредить – значит помогать. Хорошо терять – значит сохранять. Ты сам позаботишься о себе, если будешь пренебрегать желаниями плоти. Если будешь жестоким по отношению к порокам, то окажешь благодеяние по отношению к человеку. Если ты убьешь грешника, то спасешь человека. Если погубишь то, что сделал человек, то восстановишь то, что создал Бог. Обрати внимание, как свойственно народу ошибочное мнение насчет силы и слабости, храбрости и трусости. Разве не называют сильным того, кто может легко кому-нибудь причинить вред? Хотя ясно, что способность вредить – это ненавистная сила; она делает таких людей подобно шпанским мухам, скорпионам и самому дьяволу – конечно, в умении творить зло. Один только бог воистину силен; Он не может вредить, даже если захотел бы; и не хочет, даже если мог бы, ибо Его природа в том, чтобы творить добро. Но, могущественный, почему же в конце концов Он станет вредить человеку? Он отнимет деньги, побьет тело, лишит жизни? Если Он делает это по отношению к благочестивому человек, то свершает благодеяние, а не злодеяние; если по отношению к негодяю, то он предоставляет возможность, но тот вредит себе сам. Потому что никто не может тебе повредить, кроме тебя самого. Никто не готов причинить вред другому, если тот сам не навредил себе до этого гораздо больше. Ты готовишься причинить мне денежный убыток. Так как ты утратил любовь, ты уже сам себе нанес тяжелейший урон. Ты не можешь меня ранить, если до этого ты сам не получишь гораздо более жестокое ранение. Ты не лишишь меня жизни телесной, если прежде не умертвишь свою душу. И Павел, слабый в несении обид и очень сильный в перенесении их, разве не хвалился он тем, что все мог во Христе? Храбрым и отважным называют обычно того, кто гневно, жестоко и безудержно обрушивается за малейшую обиду, отплачивает бранью за брань, злодеянием за злодеяния. И наоборот, того, кто проглатывает полученную обиду и не замечает ее, того называют трусливым, малодушным, нерешительным. Да что может больше отличаться от великодушия, чем сумасшествие из-за какого-то словечка и такое неумение пренебрегать чужой глупостью, вследствие которого думаешь, будто ты и не человек, если не отплатишь злодеянием за злодеяние? Настолько больше храбрости в умении возвысить свою душу и презирать любую обиду, более того, воздавать благодеянием за злодеяние! Что до меня, то я бы не назвал храбрым того, кто отважно идет на врага, одолевает стены и, презирая жизнь, подставляет голову всем опасностям. Так поступают почти все гладиаторы! Определения «храбрый», «великодушный» надлежит присваивать тому.

Кто способен победить себя, от души желать добра желающим зла, кто заслуживает зла, молить о добре для тех, кто молится о зле. Исследуем также и то, что мир называет славой, бесчестием и стыдом. Тебя хвалят. За что и кто? Если за низости и низкие люди, то это, конечно, ложная слава и настоящее бесчестье. Тебя бранят, высмеивают. По какой причине и кто? Из-за благочестия, из-за честности и всегда плохие люди. Это не бесчестье, а самая настоящая слава. Будь спокоен; даже если весь мир станет свистеть и шикать, то, что одобряет Христос, может быть только достославным. А то, что не нравится Богу, может быть только постыдным – даже если все люди будут хлопать этому и кричать: «Прекрасно! Замечательно!» Рассудительностью (prudentia) обычно называют умение деятельно накапливать богатство, хорошо закреплять накопленное и думать о будущем. Так мы слышим. Как повсюду всерьез говорят о тех, кто быстро приумножил богатство: «дельный человек, смышленый, благоразумный, опытный, предусмотрительный». Так говорит мир, который и сам лжец, и отец его. А что говорит истина? «Глупец, в эту ночь душу твою потребуют у тебя». Он наполнил амбары зерном, устроил все кладовые для запасов, спрятал дома очень много денег; думал, что теперь ничто не мешает ему по примеру диких зверей лечь бедным сторожем у собранных сокровищ, вроде того дракона, о котором поэты пишут, что он охраняет золотое руно; и хотя этот человек наслаждается, Евангелие, однако, называет его глупцом. Ибо что может быть глупее, что бессмысленнее, чем в погоне за тенями терять вещи истинные! Над этим мы привыкли смеяться, читая об Эзоповой собаке. А над нравами христиан следует больше смеяться или плакать? Неделовой тот купец, о котором говорится в комедии:

Деньгами пренебречь подчас большая выгода!

Он сейчас получит некоторый доходец, но пусть знает, какой огромный ущерб за этим последует. Насколько безрассуднее все время так тревожно заботиться о здешней теневой и шаткой жизни, когда Бог дал всего достаточно, и нисколько не думать о жизни будущей, которую нам придется прожить в вечных бедах, если только мы не приложим больших забот?!

Послушай о другом заблуждении. Люди называют умелым и опытным того, кто ловит слухи и знает, что происходит везде на свете. Какова удача в торговле, что затевает король Британский, что нового в Риме, что появилось в Галлии, как живут даки и скифы, что обсуждают князья? Короче говоря, они считают умным того, кто поднаторел в болтовне обо всяческих делах перед всякого рода людьми. Но что может быть бессмысленнее и глупее, чем исследовать то. Что делается далеко и не имеет к тебе никакого отношения, и вовсе не думать о том. Что происходит в твоей груди и единственно только тебя и касается? Ты рассказываешь мне о мятеже у британцев; лучше расскажи, как бушует в твоей груди гнев, зависть, похоть, тщеславие! Скоро ли ты их обуздаешь? Какая надежда на победу, в какой мере война закончена, какие пути приняты? Если ты будешь бдителен, если станешь следить за этим ушами и глазами, если будешь внимательным, осторожным, тогда я назову тебя умелым. А на то, что обыкновенно распространяет о нас мир, я отвечу: ничего не знает тот, кто о себе ничего не знает.

Если ты таким образом исследуешь все человеческие заботы, радости. Надежды, страхи, стремления, суждения, то найдешь. Что все они полны заблуждений. Добро они называют злом, зло – добром, сладкое делают горьким, а горькое – сладким, свет делают тьмой и тьму – светом. И так поступает большая часть людей. Разумеется, на них, с одной стороны не надо обращать внимание, чтобы не уподобиться им; с другой стороны, их надо жалеть и хотеть, чтобы они тебе уподобились. И, по словам Августина, смеющихся пристало оплакивать, а над плачущими – смеяться. Не сообразуйся с этим веком во зле, но преобразуйся обновлением ума своего, чтобы испытать не то, чем восхищаются люди, но то, в чем воля Божья, благая, благоугодная и совершенная. Ты очень близок к опасности и, конечно, упадешь. Если начнешь оглядываться на то, что делает большинство. Прислушиваться к тому, что они думают. Ты – сын жизни и света, дозволь мертвым погребать своих мертвецов, слепым поводырям слепых идти с ними в могилу. Берегись, не отклоняй глаз сердца от Христа – образца твоего. Ты не заблудишься, следуя путем истины. Ты не собьешься во тьме, идя за светом. Если ты отличишь при этом свете подкрашенное добро от настоящего, настоящее зло от ложного, ты ужаснешься и не станешь подражать слепоте большинства людей. Следующих поочередно ничтожнейшей игре страстей: гнева, зависти, любви, ненависти, надежды, страха, радости, печали, бурлящих беспокойнее, чем какой-нибудь Эврип. Брахманы, киники, стоики имели обыкновение защищать свои учения мертвой хваткой, и, если мир отвергал их, если все свистели и шикали, они, однако, упорно настаивали на том, в чем единожды себя убедили. Дерзни и ты запечатлеть в глубине души основы своего учения, дерзни спокойно и полностью отдаться воле Создателя твоего.

Представления, достойные христианина

Пусть навсегда в тебе останутся эти противоречивые общепринятым мнения истинного христианства. Пусть никто не думает, что христианин родился для себя, и пусть никто не желает жить для себя, но все, что он имеет и чем сам является, он обязан приписывать не себе, а Богу-Творцу и все свое добро обязан считать общим. Христианская любовь не знает собственности. Да полюбит он благочестивых во Христе, а нечестивцев – ради Христа, который первый нас – еще врагов – полюбил первым так, что всего себя отдал нам для искупления. Да посвятит себя христианин одним, потому что они добры, а другим не менее того, чтобы сделать их добрыми. Пусть ни к кому не питает ненависти за то, каков он; во всяком случае, не больше, чем надежный врач ненавидит больного. Он только враг пороков. Чем тяжелее болезнь, тем больше заботы станет проявлять чистая любовь. Прелюбодей, святотатец, турок – пусть проклинает прелюбодея, а не человека; пусть отталкивает святотатца, а не человека; пусть убивает турка. А не человека. Пусть постарается, чтобы погиб нечестивец, который сам создал себя таким, но пусть спасет человека, которого создал Бог. Пусть всем от души желает добра, молится об этом, благотворит. Пусть не вредит заслужившим и помогает тем, у кого нет заслуг. Пусть радуется удачам всех людей, как своим собственным. Пусть скорбит о неудачах всех людей, как о своих собственных. Несомненно, это то, что велит апостол: «плакать с плачущими, радоваться с радующимися». Более того, пусть чужую беду сносит тяжелее, чем свою. От счастья брата пусть будет веселее, чем от своего. Не по-христиански думать: «Какое мне до этого дело? Не знаю, черен ли ты или бел». Он мне чужой, неизвестный, ничем ничего от меня не заслужил; когда-то причинил вред, никогда не помогло. Ничего не значит! Вспомни только, за какую твою заслугу одарил тебя Христос, который пожелал, чтобы за его благодеяние, по отношению к тебе не Ему, а ближнему. Смотри только, в чем человек нуждается и что там можешь. Думай только об одном: Он – брат во Господе, сонаследник во Христе, член того же тела, искуплен той же кровью, сотоварищ общей веры, призванный к той же благодати и счастью будущей жизни. Подобно тому как сказал апостол:

«Одно тело и один дух. Как вы и призваны в одной надежде вашего призвания; один Господь и одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, который надо всеми, и через всех, и во всех нас».

Как может быть чужим тебе тот, с кем ты так много связан воедино? У язычников немалое значение имеют обстоятельства, которые побуждают оратора к благоволению или не благоволению. Он – согражданин, свойственник, родственник или наоборот; он – приятель, отцовский друг, заслуживший добро, любимый, почетного происхождения, богатый или наоборот. Во Христе это ничего не значит или, следуя Павлу, все одно и то же. Пусть одно стоит у тебя перед глазами, и этого достаточно: он – плоть моя, брат во Христе. То, что относится к члену, разве не распространяется на все тело и потом на главу? Все мы, в свою очередь, члены. Члены, связанные друг с другом, составляют тело; глава тела – Иисус Христос; глава Христа – Бог. Все доброе или злое, что происходит с каким-либо членом, происходит с тобой, происходит с каждым в отдельности, происходит с Христом, происходит с Богом. Все это – одно: Бог, Христос, тело и члены. У христиан нет места выражениям «равные с равным» и «несходство – мать ненависти». Зачем слова о расхождении там, где такое единство? Христианство не знает того, что говорит обычно придворный провинциалу, деревенский – горожанину, патриций – плебею, знаменитый – неизвестному, сильный – слабому, итальянец – германцу, галл – британцу, британец – шотландцу, грамматик – теологу, грамматику – диалектик, юристу – медик, ученый – дураку, красноречивый – неречистому, холостой – женатому, молодой – старику, клирик – мирянину, священник – монаху, колетанин – минориту, кармелит – иаковиту, и, дабы не перечислять здесь все различия, несходному вовсе не подобает выслушивать несходное.

Где же любовь, которая почитает врага, если другое название, несколько отличающийся цвет одежды, если пояс или сапоги и тому подобные человеческие пустяки делают меня ненавистным тебе?

Почему мы не оставляем этот ребяческий вздор, и то, что имеет к нему отношение, почему не привыкаем смотреть на то, что вдалбливает нам Павел во многих местах: что все мы – члены одного тела во главе с Христом, воодушевленные одним и тем же духом: если мы действительно в нем живем, то надо не завидовать более счастливым членам и охотно приходить на помощь более слабым. Мы должны понять, что, оказывая благодеяние ближнему, мы сами облагодетельствованы, что мы нанесли ущерб себе, навредив брату. Пусть никто не старается только для себя, но пусть каждый посильно направит на всех то, что получил от Бога, чтобы все потекло туда, откуда проистекло, т.е. от Главы. Разумеется, это и есть то, что пишет Павел коринфянам:

Ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их много, составляют одно тело, так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело – иудеи или язычники, рабы или свободные – и все напоены одним Духом. Ибо и тело – это не один член, а многие. Если нога скажет: «Я не принадлежу телу, потому что я не рука», то неужели она не принадлежит телу? И если ухо скажет: «Я не принадлежу к телу, потому что я не глаз», то неужели оно поэтому не принадлежит телу? Если все тело – глаз. То где слух? Если все оно – слух, то где обоняние? Ныне же Бог расположил члены, каждый из них в теле, как Он пожелал. А если бы все были один член, то где было бы тело? Ныне же членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: «Я не нуждаюсь в делах твоих», или также голова ногам: «Вы мне не нужны». Но те члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее. И о членах тела, которые мы считаем менее благородными, прилагаем более попечения. И неблагообразные, прилагаем более попечения. И неблагообразные наши имеют больше попечения, а благообразные наши ни в чем не нуждаются. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном больше попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Но вы – тело Христово и члены от члена.

Подобное он пишет римлянам; он говорит:

«Ибо как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так и мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого – члены, имеющие различные дарования по благодати, данной нам».

И снова в Послании к эфесянам: «Но истинной любовью, – говорит, – все возвращаем в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, оставляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей при действии в меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви». И в другом месте он повелевает поочередно одним носить бремя других, потому что мы взаимные члены. Поэтому смотри, относятся ли к этому телу те, которые. Как ты слышишь, везде говорят: «Мое имущество досталось мне по наследству, я владею им по праву, не обманом. Почему я не могу употребить его или злоупотребить им по своей воле? Почему я обязан давать что-нибудь тем, кому я ничего не должен? Расточаю, теряю – то, что гибнет, мое; других это не касается». Один из твоих членов мучается от голода, а тебя тошнит от куропаток. Голый брат коченеет от холода, а у тебя так много одежды, испорченной молью и гнилью. Ты проигрываешь в кости за ночь тысячу золотых, а в это время какая-нибудь несчастная девушка, гонимая нуждой, продает свое целомудрие, и гибнет душа, за которую Христос отдал свою душу.

Ты говоришь:

«Какое мне дело? То, что мне принадлежит, я трачу по своей воле!»

И после этого тебе кажется, что ты христианин, когда ты даже и не человек? Ты слышишь, как в присутствии многих людей бесславия того или иного, и ты молчишь или же громко смеешься вместе с клеветником. «Я бы остановил его, – говоришь ты, – если бы то, что он сказал, касалось меня; но мне нет никакого дела до того, кого он бесславил». Значит, тебе нет никакого дела до тела, если тебе нет дела до одного из членов, и нет дела до Главы, если тебе не касается то, что происходит с телом. Говорят, что силу следует отражать силой. Я не имею ничего против того, что разрешают императорские законы, меня только удивляет, откуда эти изречения попали в христианские нравы. Я нанес ущерб, но меня вынудили. Я предпочел совершить зло, чем допустить его по отношению к себе. Будь так! Человеческие законы не наказывают за то, что они разрешили. Но как поступит Христос, твой Повелитель, если ты нарушишь его закон, который находится у Матфея?

«А я говорю вам: не противься злу, но если кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и паллий. И кто принудит тебя идти одну милю; иди с ним и другие две. Любите врагов ваших, благотворите тем, кто ненавидит вас, и молитесь за гонителей ваших и тех, кто порочит вас, чтобы стать вам сынами Отца вашего, Который на небесах, Который делает, чтобы солнце Его поднималось над добрыми и злыми, и посылает дождь на праведных и неправедных».

Ты отвечаешь: «Он это не мне сказал. Он сказал апостолам, сказал совершенным». Разве ты не слышал, что вы – сыны Отца вашего? И если ты не желаешь быть сыном Божьим, то закон не имеет к тебе никакого отношения; однако не хорош тот, кто не хочет стать совершенным. Обрати внимание и вот на что: если ты не требуешь награды, закон тебя не касается. Ведь дальше следует: «Если вы любите тех, кто вас любит, какая вам награда?» Как будто бы говорит: «Никакая». Делать это – не добродетель, но не делать – преступление. Никто никому не должен там, где воздают тем же.

Послушай Павла – великого знатока и толкователя христианских законов:

Благословляйте гонителей ваших. Благословляйте, а не проклинайте. Никому не воздавайте злом за зло. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не защищайте самих себя, возлюбленные, но дайте место гневу (Божьему). Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь». Но если враг твой голоден, накорми его. Если жаждет, дай ему пить. Ибо, делая это, ты соберешь горячие уголья на его голову. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром.

Ты говоришь: «Что же будет, если мягкостью своей я вскормлю чужое бесстыдство и, снося старую обиду, вызову новую?» Если ты можешь избежать зла или отразить его без своего зла, никто не запрещает тебе это делать. Но если ты не можешь, то остерегись говорить: «Лучше делать, чем терпеть». Если можешь, исправляй, заваливая благодеяниями или покоряя кротостью. Если же не может быть по-иному, то пусть лучше погибнет один, чем оба; лучше, чтобы ты стал богаче, извлекши пользу из терпения, чем чтобы оба стали злыми, воздавая друг другу за зло. Да будет правилом для христиан состязаться со всеми в любви, кротости, благодеяниях; охотно уступать даже самым низким людям в спорах, ненависти, недоброжелательности, поношениях и обидах. Но недостоин тот, кому оказывают благодеяние, кому уступают. Для тебя же достойно то, что ты делаешь, достоин Христос, ради Которого это происходит. Говорят: «Я не хочу никому вредить, но и не хочу терпеть, когда мне вредят». Нет, если тебе причинили ущерб, от души прости обиду, остерегаясь того, как бы ни случилось чего-нибудь, что и тебе надо было бы простить.

Надо столь же осмотрительно избегать своей вины, сколь легко прощать чужую вину. Чем ты больше, тем больше смиряй себя, чтобы служить всем в любви. Если ты знатного рода, то и нравы, достойные Христа, не затмят, но украсят благородство происхождения. Если ты ученый, то скромнее сноси и исправляй незнание невежественных людей. Ты тем больше должен брату, чем больше тебе поверили. Ты богат; помни, что ты управитель, а не господин, и тщательно следи за тем, как ты выполняешь общее дело. Ты поверил. Что только одним монахам запрещена собственность и предписана бедность? Ты ошибся; и то и другое относится ко всем христианам. Закон наказывает тебя, если ты унесешь что-нибудь чужое. Он не наказывает, если ты отнимешь свое у нуждающегося брата. А Христос наказывает и то и другое. Если ты – должностное лицо, пусть почет не делает тебя более жестоким, но обязанности пусть сделают тебя более внимательным. «У меня нет церковной должности, – говоришь ты, – я не пастырь и не епископ». Вот именно; может быть, ты и не христианин? Сам увидишь, какой ты, если ты не церковный. Христа стали так презирать в мире, что считают прекрасным и замечательным не иметь с Ним никакого дела, настолько, что более презренным считают того, кто теснее с ним связан. Разве ты не слышишь каждый день от разгневанных мирян, как они бросают в лицо слова «клирик», «священник», «монах», употребляемые взамен злой брани? И это делается таким голосом и с таким видом, будто они порицают распутство или святотатство. Я, право, удивлен, почему они не нападают также и на крещение, почему они вместе с сарацинами не используют имени Христова для обозначения позора? Если бы они говорили о плохом клирике, недостойном священнике или нечестивом монахе, это надо было бы сносить, потому что так они порицают человеческие нравы, а не презирают обет добродетели. Но те, которые считают своей славой растление девиц, военный разбой, деньги, выигранные или проигранные в кости. И многие такого рода преступления, не могут сказать о другом ничего более презренного, более злого или постыдного, чем назвать его монахом или священником; не менее ясно и то, что думают о Христе эти люди, которые лишь называются христианами. У епископов и у должностных лиц нет иного Господа, кроме Христа. И те и другие попеременно представляют Его. И те и другие должны будут дать ему отчет. Если ты, принимая на себя или исполняя обязанности, обращаешь внимание на что-то иное, а не на Него, то, если мир и не называет тебя продажным. Он, конечно, накажет тебя как продажного. Если ты добиваешься общественной должности не для того, чтобы приносить пользу всем. А для того, чтобы думать о собственных частных делах, чтобы мстить тем людям, которым ты желаешь зла, твоя служба – для Бога разбой. Ты преследуешь грабителей не для того, чтобы вернуть владельцу похищенное, а для того, чтобы и у тебя было то, что есть у грабителей. Скажи, пожалуйста, где хотя бы маленькая разница между тобой и ими? Ее нет ни в чем, кроме того, что они грабят купцов, а ты – грабителей. В общем если ты берешься за эту должность не для того, чтобы быть готовым под угрозой потери не только имущества, но и жизни защищать справедливость, то Христос не одобрит твоего правления. Я добавлю и то место из суждения Платона, когда он говорит, что никто не достоин той должности, которую он принимает добровольно. Если ты князь, берегись, как бы тебя не заворожили такие вот опасные речи льстецов: «Ты – господин, ты свободен от законов. Для тебя все справедливо, все честно. Тебе дозволено все что угодно.» Тебя не касается то, что говорят священники простому народу. Мало того, считай – как и есть на самом деле, – что существует один Господин изо всех; на Него должен быть как можно более похож, его обязанности ты временно берешь на себя – это Иисус Христос. Никто, кроме тебя, не обязан внимательнее относиться к его учению, от тебя Он потребует отчета строже, чем от других. Ты только не считай справедливым то, чего ты желаешь, но желай лишь того, что справедливо. Не думай, что для тебя станет почетным то, что для любого человека считается позорным. Наоборот, не разрешай себе даже того, что повсюду обыкновенно прощают. Считай для себя преступлением то, что у других слывет ошибкой. Не богатства стяжают тебе честь, восхищение, достоинство, любовь, уважение многих людей, а измененные нравы, которые лучше простонародных. Пусть народ не учится на тебе удивляться тому, что его самого подбивает на те же самые проступки, которые ты каждый день порицаешь. Откажись от восхищения богатством; здесь воры, казнокрады, святотатцы и грабители! Откажись от восхищения наслаждениями. Здесь похитители и прелюбодеи. Коль скоро ты хочешь выглядеть перед своими более блистательным, не выставляй на глаза глупцам своего богатства; хочешь выглядеть счастливым – не показывай ни расточительности, ни довольства. Пусть они по тебе учатся это презирать, учатся восхищаться добродетелью, ценить чувство меры, аплодировать сдержанности, почитать скромность. Пусть твои нравы не выказывают того. Что твоя власть в нравах народных наказывает. Лучше всего ты искоренишь злодеяния, если люди увидят, что ты невысоко ставишь причину злодеяний – богатство и наслаждения. Ни к кому из народа не следует относиться хуже, чем к себе. У всех, кто искуплен, – одна цена. От презрения не охранят тебя ни звон тщеславия, ни жестокость. Ни оружие, ни телохранители, но чистота жизни, строгость и нравы, не испорченные никакими обычными пороками.

Ничего не мешает тебе занимать высшее место в правительстве и в любви не различать никаких мест. Считай, что это преимущество состоит не в том, чтобы быть богаче, а в том, чтобы как можно больше всем помогать. Не обращай в собственную выгоду то, что принадлежит всем, но свое и всего себя самого отдай всеобщей пользе. Народ тебе должен многое, но ты ему должен все. Даже если уши вынуждены слушать громкие слова «непобедимый», «святой», «великий», душа пусть не знает этого. Отнеси все это к Христу, одному которому эти слова и подобают. Преступление, заключающееся в оскорблении величества, которое другие люди переносят трагически, да будет для тебя наилегчайшим. В действительности оскорбление величеству наносит тот, кто именем князя жестоко, насильственно и бесчестно совершает нечто противозаконное. Пусть никакая обида не трогает тебя меньше той, которая касается тебя лично. Помни, что ты лицо общественное и тебе следует думать только о благе общества. Если ты мужественный человек, помышляй не о том, сколь ты велик, но о том, какой груз ты несешь на своих плечах. Чем в большей опасности ты живешь, тем меньше прощай себе. Пусть не предки твои и не льстецы указывают тебе форму управления государством, а Христос. Что может быть нелепее, чем если христианский князь возьмет себе за образец Ганнибала, Александра Великого, Цезаря или Помпея? Так как он не сможет следовать определенным их добродетелям, то он станет более всего подражать тому, чего только и надо избегать. Если Цезарь сделал что-то, за что его хвалят историки, этого нельзя брать сразу за образец, но только в случае, если это не расходится с учением Господа нашего или если это, хотя и не достойно подражания, способно, однако, воспламенить стремление к добродетели. Вся власть не столь велика, чтобы ты сознательно захотел отклониться от правильного пути. Лучше отказаться от нее, чем отказаться от Христа. Не сомневайся: то, что Он дает тебе взамен утраты власти, гораздо лучше власти. Нет ничего столь прекрасного. Столь великолепного, столь славного для царей, как возможно большее приближение к сходству с высшим Царем Иисусом, который был и величайшим и наилучшим. Но то, что Он был величайшим, Он на земле скрывал; предпочитал, чтобы мы понимали, что Он был наилучшим, и хотел, чтобы мы в этом Ему подражали. Он говорил, что царство его не от мира сего, хотя был Господом неба и земли. Языческие правители господствуют, христианский правитель распространяет на своих не власть, а любовь. Тот, кто велик, пусть думает о том, что он – слуга для всех, а не господин. Тем более меня удивляет, что напыщенные обозначения власти дошли даже до самих верховных понтификов и епископов и что теологи, не менее невежественные, чем тщеславные, не стыдятся открыто называться нашими наставниками, хотя Христос запретил своим и то и другое, сказал, чтобы они не разрешали называть себя ни господами, ни наставниками, потому что один есть Наставник и господин. Он же – Глава надо всеми нами – Иисус Христос. «Апостол», «пастырь», «епископ» – это обозначение должности, а не господства. «Папа», «аббат» – слова любви, а не власти.

Но что это я вступил в море обычных заблуждений? К какому роду людей ни обратишься, человек действительно духовный повсюду увидит много достойного смеха, а еще больше – достойного слез. Он обнаружит, что очень многие воззрения чрезвычайно искажены и весьма сильно расходятся с учением Христовым. Большая часть их проистекает из того, что мы и в христианство ввели нечто мирское. То, что читают о мире у древних теологов, недостаточно просвещенные люди относят не к монахам. В Евангелии, у апостолов, у Августина, Амвросия, Иеронима миром называются неверующие, чуждые вере, враги креста Христова, богохульники. Те, которые озабочены завтрашним днем, вообще, те, которые не верят в Христа, сражаются за богатства. Власть, наслаждения; дело в том, что, ослепленные соблазнами вещей видимых, они посвящают себя ложному добру взамен истинного. Потому что этот мир не знает Христа, в котором истинный свет. Он лежит целиком во зле, любит себя, живет для себя, старается для себя. Он не принимает Христа, Который и есть истинная любовь. От этого мира Христос отделил не только апостолов, но всех, которых Он признал достойными себя. Как можем мы поэтому смешивать этот всегда осуждаемый в Писаниях мир с христианством и льстить нашим порокам, обозначая их именем ничтожного мира? Многие ученые увеличивают эту заразу, искажая, как говорит Павел, слово Божье и приспосабливая Священное писание к нравам времени, тогда как более пристало исправлять нравы по норме, установленной Писаниями. Нет ничего гибельнее такого рода поддакивания, чем когда мы словами Евангелия или пророков льстим болезням души, а не лечим их. Слышит князь: «Всякая власть от Бога» – и тотчас вскидывает гребешок! Почему Писание придает тебе больше тщеславия, чем робости? Ты думаешь, что Бог дал тебе власть, чтобы управлять, и не думаешь, что Он потребует отчета об этом управлении? Жадный слышит, что христианам запрещено иметь по две туники. Теолог истолковывает, что вторая туника – это все, что выходит за пределы естественной надобности и что входит в болезнь алчности. «Прекрасно, – говорит этот Красс, – у меня еще очень многого нет». Плотский, холодный в любви человек слышит, что есть такая любовь, что ты должен положить свои деньги за чужие, свою жизнь за чужую, свою славу за чужую. «Не дам, – говорит он, – может быть, мне самому не хватит. Я не стану защищать его славу, чтобы как-нибудь не запятнать свою. Я покину брата в опасности, чтобы самому не попасть в опасность.

Короче говоря, я буду жить только для себя, чтобы у меня ни из-за кого не было неприятностей. Мы приучились брать за жизненный образец святых мужей, только если они сделали что-то, чему не следует подражать. Прелюбодеи-убийцы льстят себе примером Давида. Те, которые засматриваются на кошельки, приводят в пример богатого Авраама. Князья, которые для забавы повсюду бесчестят девушек, перечисляют нам цариц и наложниц Соломона. Те, у кого бог – их утроба, ссылаются на пьянство Ноя. Кровосмесители – сожительство Лота приводят в оправдание своего позора. Почему мы переводим взгляд с Христа на них? Осмелюсь сказать, что нам не следует подражать ни пророкам, ни даже апостолам. Если у них существует какое-то расхождение с учением Христовым. Я не против, если грешники хотят подражать святым, только пусть они подражают во всем! Ты последовал Давиду в прелюбодеянии, следуй больше в покаянии! Ты взял пример с Магдалины-грешницы, возьми в пример и ее любовь, ее слезы, то, как она бросилась Иисусу в ноги. Ты преследовал церковь Божью вместе с Павлом, лжесвидетельствовал вместе с Петром; подставь вместе с Павлом свою шею за благочестие, не устрашись креста вместе с Петром. Бог терпит, когда великие люди допускают некоторые ошибки, чтобы и мы, допустив их, не отчаивались, но как были мы товарищами в заблуждении, так станем товарищами в исправлении ошибок. Ныне мы возвеличиваем то, чему не следует подражать, но искажаем то, что они делали верно, наподобие пауков, которые высасывают только яд или превращают в яд даже целебный для нас сок. Что у тебя общего с богачом Авраамом. Божество которого – деньги? То, что он разбогател приумножением скота и Бог даровал счастье его делу? И это – в плотском законе. Разве тебе, христианину, дозволяется всеми правдами и неправдами собирать отовсюду Крезовы богатства, которые ты или растратишь понапрасну, или – хуже того – закопаешь дома? Авраам не обращал внимание на богатство, которое на него нахлынуло; доказательством тому то, что он тотчас же по велению голоса божьего повел на заклание своего единственного сына. Как ты думаешь, тот, кто пренебрег своим сыном, пренебрегнет стадом быков? Ты же ни о чем, кроме выгоды, и не помышляешь, ничем, кроме денег, не восхищаешься, готовый и брата обмануть, и от Христа отказаться, как только появится малейший проблеск надежды на богатство. Простые девушки – дочери Лота, когда увидели, что вся земля вокруг объята пожаром, подумали, что во всем мире никто, кроме них, не уцелел в этом опустошающем пожаре. И они втайне сожительствовали с отцом не по бесстыдному, а по благочестивому решению, конечно, чтобы не прекратился род человеческий; особенно еще потому, что крепка была заповедь Божья: «Плодитесь и размножайтесь». И ты посмеешь сравнивать свои чудовищные вожделения с поступком этих девиц? Более того, я не сомневаюсь, что твой брак стоит ниже, чем их кровосмесительство, если даже в супружестве ты служишь не потомству, а собственной похоти. Давид после стольких примеров благочестия совершил один раз прелюбодеяние, когда ему представился случай, а не он ловил его. Неужели по этой причине тебе не будет дозволено безнаказанно всю жизнь валяться в чужих спальнях? Петр однажды под страхом смерти отрекся от Христа, за которого потом он хотел умереть. Неужели поэтому тебе можно будет по любой причине давать ложные клятвы? Павел грешил не по страсти, а впав в заблуждение; когда его убедили, он тотчас опомнился. Ты умный, знающий, видящий, ты состарился во зле и будешь льстить себе самому примером Павла? Матфей по одному лишь слову повеления, нисколько не помедлив, отказался от сбора податей. Ты же так сильно предан деньгам, что ни примеры святых, ни столько раз слышанное Евангелие, ни речи не оторвут тебя от них. Епископы говорят мне: «Считают, что у святого Августина было две подружки». Но он был язычник, мы же воспитаны в христианстве. Он был молодым человеком, а мы – старые. Замечательное сравнение: у этого юного язычника, дабы не запутаться ему в брачных узах, была вместо жены одна женщина; он хранил ей супружескую верность, несмотря на то что она не была ему женой; поэтому нам, христианам, – старикам, священникам, епископам – будет менее постыдно измазаться во всех болотах вожделения? С нравами было покончено после того, как мы наградили пороки именами добродетелей и стали более ловко защищать свои ошибки и менее усердно исправлять их, главным образом когда мы приучились питать и подкреплять свои превратные воззрения, прибегая к ложному заступничеству Священного писания. Поэтому, сладчайший брат, целиком презрев чернь (vulgus) с ее воззрениями и делами, целиком и полностью прими христианское учение. Из любви к благочестию равно пренебрегай всем тем, что в этой жизни устрашает чувства или привлекает их. Да будет тебе достаточно одного Христа, Он – единственный творец и верных чувств, и блаженной жизни. Мир считает это чистой глупостью и безумием. Но Богу было угодно этим спасать верующих.

Счастливо неразумен тот, кто разумен во Христе. Печально неразумен тот, кто Христа не разумеет. Да, знаешь, подобно тому как я хочу, чтобы ты решительно отошел от черни, также я не хочу, чтобы ты, рассказывая о чем-либо, как киник, облаивал повсюду чужие суждения и поступки, надменно осуждал их, несносно всем докучал, яростно обличал любую жизнь, что не было у тебя одновременно двух бед: одна состоит в том, что тебя все возненавидят, другая – в том, что, ненавидимый, ты не сможешь никому помочь. Будь и ты всем для всех, чтобы, насколько это возможно, без ущерба для благочестия привлечь всех ко Христу. Внешне приспосабливайся ко всем, чтобы внутри твое намерение оставалось неизменным. Внешне обходительность, мягкость, снисходительность, уступчивость пусть привлекает брата, которого подобает ласково звать ко Христу, а не устрашать его жестокостью. Наконец, то, что ты думаешь, следует выражать не столько суровыми словами, сколько собственными нравами. Однако не следует настолько прощать черни слабость, чтобы в нужное время не посметь храбро защитить истину. Человечность должна исправлять людей, а не обманывать их.

Седьмое правило

С другой стороны, если из-за младенческой слабости нашей души нельзя будет достигнуть тех духовных вещей, то надо, несмотря на это, неустанно трудиться, чтобы, по крайней мере, приблизиться к ним. Впрочем, истинный и наикратчайший путь к счастью состоит в том, чтобы все свои помыслы мы устремили на восхищение делами небесными; как тело ведет тень, так любовь ко Христу, любовь к вечному и честному сама по себе приведет к отвращению от тленного, к ненависти по отношению к позорному, за одним необходимо следует другое, одно вместе с другим либо увеличивается, либо уменьшается. Насколько ты продвинешься в своей любви к Христу, настолько же ты возненавидишь мир. Чем больше тебя будет восхищать невидимое, тем меньше цены станут для тебя иметь вещи преходящие и мимолетные. Поэтому следует, подобно тому как Фабий советует делать это при обучении, также поступать и в науке о добродетели: сразу же опираться на лучшее. Однако если из-за нашей порочности это для нас недостижимо, то доступнее при некоторой человеческой рассудительности удерживаться от больших пороков и по возможности сохранять себя чистыми для милости Божьей. Ибо, подобно тому как тело, истощенное и пустое, свободное от вредоносных соков, ближе к спасению, так и дух (mens) более восприимчив к божественному дару, когда на нем еще нет грязи тяжелой вины, хотя нет в нем пока и истинной добродетели. Если мы слишком слабы для того, чтобы подражать апостолам, мученикам, девственницам, мы должны, по крайней мере, не вести себя так, чтобы казалось, что язычники определили нас на этом поприще. Очень многие из них, хотя и не знали бога, которого они боялись бы, считали, однако, что человек должен любыми способами избегать позора самого по себе; настолько, что некоторые предпочитали нанести ущерб своей славе, имуществу, жизни, но не отступать от добродетели (honestum). Если же грех сам по себе нечто такое, что нельзя допускать ни при каких благих или неблагих намерениях, если на самом деле христианин ни Божьей справедливости не боится, ни милость его не разубеждает, если ни надежда на бессмертие, ни страх вечного наказания не мешают ему, если не препятствует ему даже тот врожденный стыд греха, который способен был удержать и души язычников, то пусть его устрашит тысяча неприятностей, которые преследует грешника и в этой жизни: бесславие, потеря имущества, нужда, презрение и ненависть добрых людей, страх, беспокойство и наитяжелейшие мучения совести. Хотя некоторые люди в настоящее время не чувствуют этого, – то ли помраченные тупостью возраста, то ли опьяненные наслаждением от греха – они, однако, почувствуют это после, и тем несчастнее они будут, чем позднее это произойдет. Поэтому прежде всего следует учить молодых людей, чтобы они предпочли поверить столь многим знатокам, что природа греха именно такова, а не постигали это на своем собственном несчастном опыте и не пачкали жизнь пороками до того, как полностью узнали, что такое жизнь. Если ты не ценишь Христа, которому ты так дорог, удерживайся от позора, по крайней мере, ради самого себя. И несмотря на то что очень опасно слишком долго оставаться в этом состоянии, как на распутье, однако для тех, которые еще не могут возвыситься до героической добродетели, гораздо лучше остановиться на политической добродетели, чем опрометью кидаться во всевозможного вида гадости. Это не предел счастья, но это очень близкая ступенька к нему. При всем этом надлежит всегда молить Бога, чтобы Он удостоил нас подняться к лучшему.

Восьмое правило

Если буря испытаний станет поражать тебя чаще и тяжелее. Ты не должен сразу же отчаиваться, как если бы твоему Богу не было до тебя дела, потому что ты недостаточно благочестив и совершенен. Напротив, скорее благодари Его за то, что Он наставляет тебя как будущего наследника, бьет как дражайшего сына, испытывает как друга. Когда человека не подвергают никаким испытаниям, это самое большое доказательство тому, что милосердие Божье отвергло его.

Пусть придет тебе на ум апостол Павел, который удостоился быть допущенным к тайнам третьего неба, однако был избит ангелом сатаны. Пусть вспомнит друг Бога – Иов, пусть вспомнятся Иероним, Бенедикт, Франциск, а вместе и с ними и бесчисленные другие святые отцы, которых тревожили весьма большие пороки. Почему ты падаешь духом, если то. От чего ты страдаешь, объединяет тебя со столь многими и столь великими людьми? Надо скорее стремиться вместе с ними к победе. Бог не оставит тебя, Он позаботится об успешном исходе испытания, чтобы ты смог его выдержать.

Девятое правило

Хитрые полководцы имеют обыкновение расставлять сторожевые посты и в спокойное время; так же поступай и ты! Будь бдителен и осмотрителен, думай о будущем натиске врага. Ведь он всегда ходит вокруг, ищет, кого ему проглотить. Хорошо бы тебе получше подготовиться, чтобы, как только он нападет, ты тотчас бы храбро обезвредил и освистал его, тотчас растоптал голову смертоносному змию. Никогда нельзя победить его легче и полнее. Поэтому лучше всего головы вавилонских младенцев разбивать о камень, который и есть Христос, сразу же, как только они родились, до того, как они вырастут.

Десятое правило

Лучше всего отражать искусителя такими способами: если ты решительно отвратишься от него и тотчас как бы плюнешь на того, кто наущают тебя, или станешь пылко молиться, или же предашься всем сердцем какому-нибудь святому занятию, станешь отвечать искусителю словами из Священного писания наподобие того, как мы выше учили. При этом немалую пользу могут принести имеющиеся наготове для каждого вида искушения некие определенные фразы, главным образом такие, о которых ты уже однажды узнал, что они на тебя сильно действуют.

Одиннадцатое правило

Перед благочестивыми людьми стоит прежде всего двойная опасность.

Одна – как бы не пасть жертвой искушения, другая – как бы после победы не возгордиться от успеха и духовной радости. Поэтому освободись не только от ночного страха, но и от полуденного беса, когда враг станет подбивать тебя на позорные поступки, помни не только о своей собственной слабости, но также и о том, что во Христе ты все можешь; Он не только апостолам, но и тебе, но и всем, даже самым низким, своим членам сказал: «Надейтесь, потому что Я победил мир».

С другой стороны, когда после победы над искусителем или после какого-нибудь благочестивого дела ты почувствуешь, что в твою душу проникло тайное наслаждение, тогда бойся, и очень бойся, поставить что-либо себе в заслугу, но прими полученное как благодеяние Божье и подави себя словами Павла: «Что ты имеешь, чего бы не получил? И если получил, что хвалишься, как будто не получил?»

Поэтому против этого двойного зла есть и двойное лекарство. Если ты в бою не полагаешься на свои силы, ты можешь прибегнуть ко главе своей – Христу – и возложить всю надежду победить только на его благоволение; в духовном утешении тотчас благодари Его за его благодеяние, смиренно признавая свою низость.

Двенадцатое правило

Когда ты сражаешься с врагом, пусть тебе будет недостаточно избежать его удара или отразить его! Смело обрати против зачинщика вырванное оружие! Уничтожай врага его собственным мечом! Таким образом получится, что ты, побужденный к злу, не только не согрешишь. Но воспользуешься случаем проявить добродетель. Как прекрасно изображают поэты Геракла, который вырос и окреп от опасностей, уготованных ему разгневанной Юноной! Подобно этому и ты постарайся не только не стать хуже от подстрекательств врага, но даже улучшиться после них. Тебя соблазняет вожделение: знай свою слабость, запрети себе побольше даже разрешенных удовольствий и добавь что-нибудь к чистым и благочестивым занятиям. Тебя вынуждают к корыстолюбию, к скупости – увеличь милостыню. Тебя влечет к пустой славе – тем скромнее будь во всем. Таким образом, получится, что каждое искушение будет для тебя неким обновлением твоего святого намерения и увеличением благочестия. Ведь не существует просто никакого иного столь же действенного способа покончить с нашим врагом и одолеть его. Ведь он поостережется вызвать тебя снова, чтобы тот, кто радуется быть причиной нечестия, не дал тебе повода для благочестия.

Тринадцатое правило

Борись всегда с уверенностью и надеждой, что если ты окажешься победителем, эта битва станет для тебя последней. Ведь может получиться так, что милость Божья дарует тебе как награду за добродетель то, что враг, единожды позорно побежденный, никогда больше на тебя не нападет; мы читаем, что это случалось с некоторыми благочестивыми мужьями. Правильно думает Ориген, что после победы христиан войско врагов уменьшилось и, отважно отброшенный один раз, враг никогда не решится вернуться и мучить человека. Поэтому в борьбе дерзай надеяться на постоянный мир. Однако опять же, когда победишь, веди себя так, словно тебе скоро предстоит сражение. Ведь пока мы боремся на стороне нашего тела, всегда надлежит ожидать одно искушение после другого и никогда не оставлять оружия, никогда не покидать поста, никогда не отпускать караул.

Каждый должен всегда носить в своем сердце вот эти слова пророка:

«Я буду стоять на страже».

Четырнадцатое правило

Больше всего надо бояться пренебрегать каким-нибудь пороком как легким. Ведь никакой враг не побеждает чаще, чем тот, которым пренебрегали. Я твердо знаю, что в этом обманывается немало людей. Они обманывают самих себя, когда не обращают внимания на тот или другой порок, потому что каждый человек обычно думает, что этот порок простительный, решительно проклиная остальные. Добрая часть тех людей, которых народ называет честными и неиспорченными, полностью отвергает воровство, разбой, убийство, прелюбодеяние и кровосмешение. Однако, они нисколько не избегают простого распутства и умеренной пользы от удовольствия, так как это – проступок легкий. Один человек, во всем остальном достаточно неиспорченный, любит выпить, не знает меры в роскоши; другой – скор на язык; третий – весьма тщеславен и хвастлив. Какого только порока у нас не будет, если каждый станет так себе льстить? Дело в том, что те, которым нравится какой-то порок, в действительности не обладают прочими добродетелями, а скорее имеют некие подобия добродетелей; природа или воспитание, привычка вложили их, наконец, и в души язычников. Тот, кто по христианской ненависти проклинает какой-нибудь порок, необходимо должен отречься от всех пороков. Тот, чьей душой однажды овладела любовь, с равным отвращением преследует все полчище зол, а не льстит себе в простительных делах, чтобы от очень малых проступков постепенно не докатиться до очень больших; в то время как он равнодушен по отношению к легким порокам, его погубят самые тяжелые. И если ты, возможно, не в состоянии вырвать весь корень пороков, тем не менее ты должен каждый день уничтожать хоть что-нибудь из наших недостатков и всегда что-нибудь прибавлять к добрым нравам.

Таким образом, та огромная Гесиодова гора будет становиться ниже или выше.

Пятнадцатое правило

Если тебя очень испугает труд, который тебе следует затратить в борьбе с искушениями, то вот лекарство: не сравнивай тяжесть битвы с удовольствием от греха, но сопоставь сегодняшнюю горечь битвы с будущей горечью греха, той, которая ожидает побежденного, сопоставь сегодняшнюю сладость вины, которая тебя манит, с будущей сладостью победы и спокойствием совести, которые ожидают стойко сражающегося, – ты быстро увидишь, сколь неравно такое сравнение. Однако недостаточно осторожные люди здесь обманываются, потому что они сравнивают горечь битвы с весельем греха и не думают, что за тем и за другим последует. Последует же для побежденного гораздо более трудное и продолжительное мучение, чем то, которое было у побеждающего в предстоявшей ему схватке. Победителя также ожидает гораздо большее и длительное удовольствие, чем побежденного, которого это удовольствие ввело в прегрешение. Кто испытал опасность того и другого, легко поймет это. Впрочем, ни одному христианину нельзя быть столь ленивым, чтобы, ежедневно подвергаясь искушению, по крайней мере однажды не захотеть попробовать, что значит победить искушение.

Чем чаще он станет это делать, тем слаще окажется победа.

Шестнадцатое правило

Если когда-нибудь придется тебе получить смертельную рану, остерегись, бросив сразу щит, подставлять себя прочему оружию врага. Я заметил, что это случается со многими, которые от природы весьма слабы и женственны; поверженные один раз, они перестают сопротивляться, полностью отдаются страстям и не помышляют о том, как обрести вновь свободу. Такое малодушие чрезвычайно опасно; иногда оно не связано с самыми плохими свойствами, однако же обыкновенно приводит к тому, что хуже всего, а именно к отчаянию. Против этого надлежит укреплять свой дух (mens) в соответствии с этим правилом для того, чтобы, впавши в грех, мы не только не отчаивались, но подражали ревностным воинам, которых нередко позор бесславия и боль от полученной раны не только не обращали в бегство, но побуждали и воодушевляли сражаться храбрее прежнего. Так же и мы, если будем введены в смертный грех (in capitalem noxam), тотчас поспешим прийти в себя и, воодушевившись, вновь загладить позор падения добродетелью. Легче излечить одну рану, чем многие; легче свежую, чем застарелую и уже гноящуюся. Придай себе мужество той очень известной фразой, которую употреблял Демосфен: «Бегущий человек будет снова сражаться». Подумай о пророке Давиде, царе Соломоне, о Петре – князе церкви, об апостоле Павле – такие светочи святости, а в какие прегрешения они впадали! Возможно, Бог для того и разрешил им пасть, чтобы ты при падении не отчаивался. Поэтому встань на ноги и тотчас, полный надежды, возвращайся в бой с новым пылом и большей осторожностью! Иногда бывает, что очень тяжелые проступки у благочестивых людей становятся верхом благочестия; и чем постыднее они заблуждались, тем более пылко они любят.

Семнадцатое правило

Однако же для разных нападений искусителя подходят то одни средства, то другие. А единственно да и самое действенное средство против всякого рода бедствий и искушений – это крест Христов, который для заблудших – пример, для страждущих – прибежище, для сражающихся – оружие. Он один должен противостоять всяческим копьям зла. Поэтому следует усердно заниматься им.

Разумеется, не так, как это делают многие люди, когда они снова каждый день читают о страстях Господних, молятся изображению креста, для защиты крестят тысячу раз все свое тело, хранят дома небольшой кусок освященного дерева, в определенные часы вспоминают муку Христову, чтобы по-человечески сострадать и оплакивать Его, словно праведного, безвинно пострадавшего человека. Не в этом настоящий плод того древа, хотя иногда и здесь может оказаться молоко для еще младенческой души. Не влазь на пальму, чтобы достать настоящие плоды. Они особенно полезны, если мы, умерщвляя страсти, позаботимся о том, чтобы уподобить члены Главе. Страсти – и есть наши члены на земле. В этом не должно быть для нас никакой горечи; наоборот, это будет весьма желанно и приятно, если только живет в нас дух Христов. Кто же действительно любит Его, порадуется ли, что он так сильно непохож на него? Для того чтобы с наибольшей пользой размышлять о тайне креста, каждому следует подготовить некий разумный и благочестивый способ борьбы и усердно в нем упражняться, дабы оказаться готовым как только дело потребует этого. Способ может быть таким, чтобы, распиная отдельные страсти, ты приблизился к той части креста, которая больше всего им соответствует. Потому что вообще не существует ни искушения, ни противодействия, в которых не было бы средства против них же. Если прельщает тебя тщеславие мира сего, если тебе стыдно, когда над тобой смеются или презирают тебя, подумай, ничтожный член, сколь велик был Христос – Глава твоя и зачем Он унизил себя для тебя. Если овладеет твоей душой грех зависти, вспомни, как охотно, как чисто он отдал себя нам, как добр Он был даже к самым плохим людям. Когда соблазняет тебя обжорство, представь себе, как напоили Его желчью и уксусом. Когда станет тебя искушать позорное наслаждение, вспомни, насколько далека была жизнь Главы от всяких наслаждений, сколь была она полна всякими бедами, муками и горестями. Когда озлобит тебя гнев, пусть придет к тебе тотчас Тот, Кто, как агнец на заклании, молчал и не раскрыл уст своих. Если тебя сжигает бедность или подстрекает жажда стяжания, пусть возникнет в твоем уме сразу Господь всего, который из-за тебя стал так беден, что негде было Ему голову приклонить. Если ты будешь так же поступать и с остальными искушениями, то противодействовать другим страстям окажется не только не трудно, но даже сладостно – ведь ты поймешь, что таким образом ты уподобляешься Главе своей и как бы благодаришь Его за те непомерные страдания, которые он перенес из-за тебя.

Восемнадцатое правило

И несмотря на то что это средство одно из наилучших для тех, которые только немного прошли по жизненному пути, однако и для более слабых есть некоторая польза и в том, когда, устремившись к нечестию, они тотчас представят себе. Как гнусен, как отвратителен и пагубен грех и как велико. Наоборот, человеческое достоинство. Даже в ничтожных делах мы немного сами с собой советуемся, а в этом величайшем изо всех дел прежде, чем согласиться и подписать договор с дьяволом, разве не станем мы размышлять, по сколь великому образу мы созданы, на какое выдающееся место поставлены, сколь непомерной ценой искуплены, для какого счастья призваны? Что человек – благородное живое существо, для него одного Бог создал это удивительное устройство мира, согражданин ангелов, сын Божий, наследник бессмертия, член Христов, член Церкви?! Что тела наши – храмы Духа Святого, умы – образ и святилище Божье?! И напротив, что грех – это наипозорнейшая чума и тление как души, так и тела?! Ведь и то и другое от невиновности расцветает вновь в первозданной красоте, а под действием греха и то и другое увядает еще в этом мире. Грех – это смертельный яд мерзкого змия, задаток дьявола и рабства не только наипозорнейшего, но и самого жалкого! Взвесь это и вещи, подобные этому, обдумай еще и еще, достаточно ли разумно из-за ложного, мгновенного, ядовитого удовольствия от греха отказаться от такого достоинства и впасть в такую низость, от которой ты сам не сможешь освободиться.

Девятнадцатое правило

Сравни, наконец, этих так отличающихся друг от друга творцов – Бога и дьявола; совершая грех, одного из них ты делаешь своим врагом, другого превращаешь в господина. По невинности и милости тебя примут в число друзей Божьих, возьмут по праву наследования сыновнего. За грех же ты станешь рабом и сыном дьяволовым. Один – вечный источник и образ высшей красоты, высшей радости, высшего добра, раздающей себя всем. Другой – отец всех зол, крайнего позора, высшего несчастья. Представь себе благодеяния одного и злодеяния другого. С какой добротой Он тебя создал? С каким милосердием искупил? С какой щедростью обогатил? С какой кротостью каждый день поддерживает Он согрешающего? С какой радостью принимает обратно образумившегося? С какой зависть ко всему этому строит всегда козни дьявол спасению твоему? В какие беды он ввергает тебя? Да и что иное делает он каждый день, как не тащит весь род человеческий с собой на вечную погибель? Рассмотрев все это как следует со всех сторон, подумай так: «Разве я забыл о своем происхождении? Из-за небольшой выгоды от ложного наслаждения забыл столь великие благодеяния и, неблагодарный, откажусь от столь благородного, столь любимого, столь заслуженного Родителя, но добровольно предам себя наипозорнейшему, жесточайшему господину? Во всяком случае, не буду делать Ему того, что стал бы делать человеку, заслужившему добро? Не побегу от Него, как побегу от человека, желающего мне зла?»

Двадцатое правило

Однако и в награде не меньше различия, чем между вдохновителем (auctor), что более отличается, чем вечная смерть и бессмертная жизнь, чем нескончаемое наслаждение высшим благом в содружестве с гражданами небесными и нескончаемое мучение от страшных бед в наинесчастнейшем сообществе с осужденными? Тот, кто сомневается в этом, даже не человек, не говоря о том, что он не христианин. Кто не думает об этом, безумней самого безумия. Однако же и помимо этого уже в этой жизни благочестие и нечестие имеют свои совершенно разные плоды. Одному соответствует уверенное спокойствие духа (animus) и счастливая радость чистой совести (pura mens); каждый, кто единожды вкусит от этого, не захочет ни на что променять – ведь в мире нет ничего столь драгоценного, столь усладительного. За нечестием, напротив, следует тысяча других зол, а также наинесчастнейшее мучение души, которая признает себя виновной в зле. Ведь в одном – стократная духовная радость, которую Христос в Евангелии обещал как некий залог вечного счастья. Это и есть удивляющие у апостолов дары, которые и око не видело, и ухо не слышало, и не входили они в сердце человека; их приготовил Бог тем, кто любит Его, разумеется, в этой жизни. В то время как чернь нечестивцев не умирает и не страдает в своем аду уже на земле. И нет другого пламени для пыток евангельского богатого кутилы, и нет других адских мучений, о которых много писали поэты, кроме постоянной тревоги совести (anxietas mentis), которой сопровождается привычка грешить. Поэтому пусть подумает тот, кто хочет столь разных наград в будущей жизни; есть присущая ему добродетель, к ней надлежит очень стремиться; есть и свойственный ему грех, который должен его ужасать.

Двадцать первое правило

Подумай также, сколь тягостна, сколь быстротечна жизнь в настоящем, сколь грозит отовсюду из засады неминуемая смерть, сколь несовместно поражает она не ожидающих ее. Как велика опасность продлевать жизнь, в которой ни у кого ни на миг нет уверенности. Если тебя неожиданно настигнет смерть (как это часто бывает), ты погиб навеки.

Двадцать второе правило

Всегда надлежит бояться нераскаянности; это худшее из зол; пусть кто-нибудь проверит, как мало людей из такого большого количества действительно всем сердцем отказались от грехов, особенно от тех, которые протянули веревку зла до самого конца жизни.

Соблазнительно да и легко докатиться до позора, но

Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться –
Вот что труднее всего!

Поэтому пусть послужит тебе примером Эзопов козел, и прежде чем спуститься тебе в колодец греха, подумай, что выбраться оттуда нелегко.

Оглавление