• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Итак, мы исходили из того, что материальная деятельность субъекта иного разума может содержать в себе глубокие качественные отличия от практической деятельности человека. Но здесь закономерен вопрос: насколько глубокими могут быть эти отличия?

Попробуем разобраться.

Если обратиться к человеку, то не трудно заметить, что его деятельность (разумеется, в самом общем ее определении) – это процесс постоянного преобразования окружающей его действительности соответственно его природе, соответственно его собственным потребностям. Как бы мы ни пытались абстрагироваться от конкретных (сиюминутных) ее целей, от уровня развития нашей сегодняшней техники, от качественной определенности нашей сегодняшней технологии, нам не вырваться за пределы этого всеобщего определения практики.

Антропоморфизм представлений о субъекте иного разума, иной цивилизации проявляется, в частности, в том, что во всех этих представлениях иная цивилизация рисуется нам как субъект примерно таких же преобразований внешнего мира, то есть как тождественное сугубо человеческой деятельности начало. Заметим к тому же: речь идет о преобразованиях (пусть и повинующихся каким-то иным потребностям) в сущности нашего же мира, окружающей нас действительности. Разница лишь в том, что эти преобразования (если уж они попадают в поле зрения земного человека) должны быть гораздо более масштабными, нежели все вершимое нами.

Именно неспособность вырваться за пределы такого определения деятельности и предопределяет ту кажущуюся легкость, с которой представляется возможным отличить все искусственно созданное от естественно данного. В самом деле, если содержанием деятельности разумного существа (независимо от его природы) является качественное преобразование всего того, что его окружает, то отличить ее результаты от «остального» мира не так уж, на первый взгляд, и трудно.

Но спрашивается: почему практическая деятельность разумного существа в обязательном порядке должна переделывать и переделывать все окружающее? Почему субъект разума в обязательном порядке должен осуществлять постоянное насилие над тем миром, в котором он обитает? Только потому, что именно этим на протяжении тысячелетий занимается человек? Но является ли это действительно разумным применением его собственных сил? Наконец, является ли действительным проявлением разума такое антропоморфное представление о субъекте иной культуры? И тем более культуры: которая «по определению» должна быть намного выше нашей.

Задумаемся над тем обстоятельством, что сам человек есть часть природы. И если уж известная доля антропоморфизма неизбежна даже там, где речь идет о субъекте иного разума, то логично предположить, что и носитель иной культуры представляет собой часть все той же природы, которая окружает нас.

Мир един. Но даже если и существует множество несоприкасающихся друг с другом вселенных, то в заявленном к рассмотрению предмете нас все же интересует что-то одно, общее как для нас, так и для гипотетического субъекта столь же гипотетического контакта. Ведь мы говорим именно о контакте цивилизаций, но вовсе не о запретах на взаимодействие между ними.

Но если человек (а в более широком плане и любой другой носитель разума) суть часть единой природы, то почему все преобразования, которые вызываются деятельностью человека, должны затрагивать только внешнюю действительность? Если в результате практической деятельности можно преобразовывать (в конечном счете весь) материальный мир, то нет решительно никаких препятствий и к тому, чтобы изменять свою собственную природу. Если преобразование мира является действительно неизбежным результатом практической деятельности субъекта (любого) разума, неизбежным его результатом должно стать и преобразование его собственной природы.

Строго говоря, мысль о возможности ее изменения не только не нова, но и вообще являет собой некоторую константу человеческого сознания.

Так, например, совершенствование структуры и функций человеческого организма на протяжении едва ли не всей нашей истории было предметом усилий и практикующей медицины, и многих идейных течений и школ. Но если даже простая реабилитация пораженного организма немыслима без вмешательства в тонкую его механику, то что говорить о давней мечте человека, символом которой в европейской культуре стало бессмертие, в восточных – абсолютная власть над телом? Уже сегодня никого не удивляют ни искусственные органы, начиная от протезов и очков, ни даже целые функциональные системы человеческого организма. Но все это – не более чем количественные преобразования, а следовательно, с философской точки зрения, не имеющие принципиального значения вещи. Все они не затрагивают глубинных основ физического нашего бытия.

И все же вспомним: история человека, (имеется в виду биологически «законченный», то есть окончательно выделившийся из царства животных человек) не превышает нескольких десятков тысяч лет. Говоря же о бесконечных просторах Вселенной и внеземных цивилизациях, способных преодолеть их, чтобы выйти на прямой контакт с нами, в неявной форме подразумеваются такие формы жизни, которые в своем развитии ушли от нас, может быть значительно дальше той исторической дистанции, которая отделила нас не только от кроманьонца, но и от австралопитека.

Вспомним и другое: долгие тысячелетия история цивилизации лишь набирала ход, и, вероятно, последние полтора-два столетия спрессовали в себе много больше того, что могли вместить тысячелетия, отсчитываемые от так называемой «неолитической революции», произошедшей где-то около 10—8 тысячелетий до нашей эры, до Великой Французской 1789 года. Но даже если предположить, что экспоненциальная кривая истории человеческого общества выпрямится и дальнейшее ее течение будет идти уже без всякого ускорения, то наполнение тысячелетий, возможно разделяющих нас и наших будущих потомков, и в этом случае окажется эквивалентным полной сумме событий, вместившихся в эволюционный интервал от одноклеточных до Эйнштейна и Фишера.

Да, в этом интервале форма организации живой материи претерпела уже не сводимые к одним только количественным началам изменения. Структура живого изменилась принципиально, неузнаваемо, говоря философским языком, качественно. Так разумно ли ждать, что в уходящих в далекую перспективу миллионолетиях (а ведь и они – не более чем мгновения в истории Вселенной) должен навсегда остановиться этот до сих пор набиравший и набиравший ход процесс?

Говоря об инопланетных цивилизациях (а тем самым и о перспективах развития земного разума) необходимо быть готовым к максимальному напряжению нашего собственного сознания, нашей собственной мысли. А значит, необходимо быть готовым к примирению с тем, что все сиюминутное в определенности земного человека – это не более чем мимолетное, преходящее состояние. Заглядывая вперед, мы должны быть готовыми не только к тому, что человеческий дух способен превзойти любые вершины, но и к тому, что материальная его оболочка, может претерпеть самые глубокие изменения.

Основное направление эволюции в принципе, как кажется, не сложно предугадать. Заметим: константой развития разума является перманентное увеличение его мощи, неуклонное расширение сферы его непререкаемой власти над окружающей действительностью (не будем пока говорить об этическом знаке этой власти). Логическим пределом такой тенденции является, может быть, абсолютная, власть если и не над всем миром, то, по меньшей мере, над значительной его частью. Причем под этой «частью» следует понимать отнюдь не только гипотетическую пространственную сферу, радиус которой, исходя из центра зарождения культуры теряется в каких-то зазвездных далях. Она обязана включать в себя и иные измерения: от субнуклеарных связей до межгалактической социологии. И говоря о власти, мы имеем в виду, может быть, абсолютную, способность разума произвольно управлять всеми этими измерениями в пределах всей доступной ему пространственной сферы.

Вероятно, было бы естественным предположить, что этот путь развития является константой не одного только земного разума, но представляет собой магистральное направление всего мыслящего вообще, независимо от того, в какой области пространства оно зарождается.

Между тем, вряд ли может вызвать возражение тезис о том, что духовный потенциал носителя разума должен, хотя бы отчасти, совпадать с физическими его возможностями. Ведь в противном случае все порождаемое сознанием обречено навсегда оставаться чем-то химеричным. Поэтому если целью восхождения разума является обретение власти нам миром реальной действительности, качественное совершенствование должно составлять существо не только духовного развития, но и эволюции его физического тела. Следовательно, потенциал последнего должен быть сопоставимым с потенциалом всей подчиняющейся ему природы. Именно эта тенденция проявляется в развитии средств практической деятельности человека, ведь совокупность используемых им орудий в полной мере может рассматриваться как прямое «продолжение» органов его тела. Но сейчас мы должны осознать, что линия этого развития не может продолжаться до бесконечности и с прехождением какого-то предела она обязана претерпевать революционные изменения…

Вытекающий отсюда вывод хоть и граничит с безумием, но с философской точки зрения все же вполне корректен: на определенной ступени восхождения к вершинам цивилизации физическим телом субъекта разума должна становиться вся освоенная им природа. Другими словами, не субъект разума должен навеки оставаться ограниченной ее частью, но сама природа должна становиться частью этого субъекта.

Впрочем, столь ли безумен такой вывод? В самом ли деле он неприменим ни к субъекту разума вообще, ни к человеку в частности?..

Вдумаемся: какой бы совершенной ни была биологическая оболочка той таинственной материи, что образует собой субстанцию человеческой души, она далеко не идеальна. Но если возможны даже незначительные изменения, способные хотя бы отчасти улучшить ее, то настоятельная необходимость качественных преобразований – уже в силу известного закона диалектической логики – напрашивается, что говорится, сама собой. Имеется в виду закон, утверждающий, что рано или поздно последовательность на деле мало что меняющих количественных изменений взрывается качественным скачком, преобразующим самую сущность явления.

Обратимся к тем тенденциям, которые уже сегодня можно разглядеть в развитии нашего собственного, человеческого, общества.

Преобразование окружающей человека природы в сущности на протяжении всей его истории сопровождалось грубым насилием над ней (так, например, что может быть чудовищней известного каждому еще со школьной скамьи подсечно-огневого земледелия?). Только незначительность масштабов практической деятельности препятствовала ее удушению ее же собственными следствиями, ее же собственными отходами. Но последовательное расширение этих масштабов давно уже обнаруживает явственные признаки приближения глобального экологического кризиса. Сегодня ни у кого не вызывает сомнения, что последовательная экспансия человека ведет к подрыву самых основ его существования на нашей планете.

Еще в шестидесятых годах говорили о создании каких-то замкнутых производственных циклов. При этом подразумевалось, что замкнутый производственный цикл в своем пределе должен был объять собой не какие-то отдельные производственные процессы, но все общественное производство в целом.

Суть замкнутого производственного цикла заключается в том, что он как бы изолирует и производство от окружающей среды, и самого человека от производства, оставляя на его долю лишь общее управление последним. Но беда в том, что «внутри» таким образом понятого цикла допускалось едва ли не какое угодно насилие над природой. Поэтому и полная изоляция производства от всего внешнего мира отнюдь не предотвращает катастрофы; самое большее, что можно достичь благодаря ей, – это лишь временная ее отсрочка. Искусственно изолированное производство отнюдь не предотвращает разрушения нашей природы, ибо даже полная замкнутость циклов не способна обойтись без необратимого преобразования вещества и энергии.

Правда, пока еще такое преобразование имеет довольно ограниченные размеры. Но ведь со временем они вполне способны принять и космические масштабы. Ведь уже сегодня (причем не только в произведениях фантастики, но и в научных прогнозах) мы «замахиваемся» на вещество близлежащих космических объектов. Таким образом, необратимыми процессами в перспективе могут быть охвачены весьма значительные области космического пространства.

Действительно ли способны решить дело замкнутые производственные циклы? Ведь совершенно очевидно, что сама по себе «изоляция» производства отнюдь не устраняет, да и не может устранить экологическую угрозу. Решение может быть только в другом, и, вероятно, самой корректной его формулировкой должна стать не абсолютизация противопоставления разума природе, но абсолютное растворение его субъекта в ней. Или – что в философском смысле представляет собой совершенно эквивалентное утверждение – полное поглощение природы структурами человеческого тела.

Но если уж произнесено слово «необратимость», необходимо, хотя бы вкратце, остановиться на этом.

Обратим внимание на одно обстоятельство: истекшая вечность (а уже растворившийся в прошлом поток причинно связанных событий, несмотря на его конечность, легко может быть уподоблен именно ей) рисует перед нами отнюдь не статичную картину мира, раз навсегда застывшего в каких-то неизменных формах движения, но какой-то направленный (куда?) процесс тотальных изменений всего и вся. Поэтому совсем не человек и его деятельность нарушают гомеостатическое спокойствие окружающей его действительности. В сущности никогда, отсчитывать ли начало бытия от таинственной «точки сингулярности», или от какого-либо иного первоимпульса, дающего жизнь нашему миру, этого гомеостаза и не было. Почему же тогда лишь практическая деятельность человека обретает экологически (и даже больше того – этически) отрицательный знак?

Строго говоря, в неустойчивом, непрерывно изменяющемся мире абсолютно любое действие человека должно иметь необратимый характер. Но ведь если так, то никакой, даже с большим трудом уловимый, оттенок нравственного, не должен угадываться в оценке практической его деятельности. Поэтому сама возможность критики человеческих устремлений с этих позиций не может не наводить на размышления.

Вдумаемся. Допустимость приложения любых этических критериев в неявной форме (а, может, и в не до конца осознанном виде) предполагает обязательное существование какого-то развернутого веера возможностей, изначально открывающихся перед субъектом практики. Веера, включающего в себя как a priori порочные, так и (a priori же) безукоризненные устремления его духа. И только от сознательного выбора человека зависит, по какому пути пойти. Но ведь решительно ничто принадлежащее к сфере нравственного не может быть безусловно упречным… если, разумеется, не видеть здесь императивы какого-то Абсолюта. Только и только существование какого-то Метасубъекта может оправдать применение этических оценок к деятельности самого человека.

Но что именно порочно в деятельности человека, если с сегодняшних позиций решительно никакое, даже самое ничтожное, его действие не может быть до конца безукоризненным? И в самом ли деле открывающийся перед человеком веер возможностей изначально способен содержать в себе что-то нравственно стерильное?

Заметим: если бы наш мир был неподвижен, то действительно безупречной в нем могла быть только такая деятельность, которая не вносила бы в него абсолютно никаких изменений. (Но совершенно очевидно, что в навсегда застывшем мире решительно невозможна вообще никакая деятельность. А уж деятельность, не вносящая в недвижный мир никаких изменений – это и вообще философский нонсенс!) Существование же непрерывного движения требует по иному осмыслить место человека во всеобщей истории Вселенной. Ведь такое осмысление закономерно приводит к мысли о том, что вся наша жизнь – это не более чем струя, вливающаяся в какой-то единый, не нами направляемый, поток событий, который пронизывает собой все мироздание.

Единый поток событий… или монолитного изъявления какой-то единой же воли. Ведь если нет всенаправляющей воли, способной определять глобальный ход истории природы, то без исключения любое действие человека должно быть совершенно правомерным, абсолютно оправданным. (По иному формулировал это Достоевский: если Бога нет, значит, все позволено… Но здесь мы говорим не о Нем.) Словом, та необратимость, которую неизбежно вносит в этот мир и человек, может обладать (строго говоря, не только этически, но и экологически) отрицательным знаком только и только в том случае, если его деятельность нарушает течение событий, спланированных и направляемых Кем-то другим.

Таким образом, казалось бы, столь же простое и интеллектуально непритязательное, сколь и самоочевидное, требование жить в полном согласии с природой неожиданно обнаруживает в себе нерасторжимую связь с каким-то Высшим началом. Полное подчинение человека этому нехитрому императиву на деле означает собой абсолютное подчинение всей человеческой деятельности интегральному потоку Верховного волеизъявления. Абсолютное растворение его практики в этом панкосмическом потоке.

Абсолютное же растворение достижимо лишь с полным слиянием человека с природой.

Но продолжим рассуждение.

Мы говорим о полном слиянии структур человеческого тела и окружающей его природы, о полном взаимном растворении одного в другом. Но что суть тело человека? Можно ли ограничить эту материю естественными пределами ее кожного покрова?

Неотъемлемым элементом анатомической структуры любого организма являются его исполнительные органы; именно они представляют собой естественные терминалы любого живого существа, именно они обеспечивают обмен необходимым веществом и энергией с окружающим его миром. Между тем собственные органы природного тела человека в принципе не в состоянии исполнять функции такого рода терминалов. Как уже сказано, их продолжением с самого начала и на протяжении всей истории было орудие. Больше того, как известно, именно оно обусловило выделение человека из животного царства. Поэтому не будет преувеличением сказать, что отличие человека от животного состоит не только в том, что он использует орудия для достижения каких-то своих целей, но и в том, что само орудие становится неотъемлемой частью его тела, если угодно, – элементом его анатомии. Поэтому утверждать, что соматические ткани способны полностью исчерпать собой структуры его тела, было бы прямой и непростительной ошибкой.

На первый взгляд все это выглядит несколько диким, но необходимо помнить: человек – это начало, в принципе не сводимое к одной только «биологии». То, с трудом уловимое, и практически не поддающееся строгому определению, что составляет собой сущность его сверхприродного бытия, вообще лежит за пределами метаболических процессов. Отсюда и те физические структуры, в движении которых воплощается тонкая метафизика его до сих пор покрытого непроницаемой тайной назначения в этом материальном мире, в свою очередь, должны простираться далеко за осязаемые пределы его эпителиальных тканей.

Строго говоря, мы не в состоянии не только дать какое-то удобоприемлемое определение того, что является человеческим телом, но и хотя бы штрих-пунктиром очертить его неуловимый абрис. И все же одно мы можем утверждать со всей определенностью: материальные структуры этого тела на протяжении всей истории последовательно ассимилируют в себе все большее и большее содержание внешнего мира. По существу весь внешний мир постепенно растворяется в человеке…

Впрочем, до конца осознать это можно только постигнув ту разность, которую образуют содержания категорий «цивилизация» и «индивид». Ведь не только в философском, но и в общелитературном лексиконе понятие «человек» всегда фигурировало в двух этих ипостасях: человек – это и отдельная личность, и нечто собирательное, что аккумулирует в себе все атрибутивное отдельно взятым монадам. Предметом же нашего рассмотрения является универсум, растворивший в себе даже не всю совокупность одновременно живущих на свете людей, но весь сквозящий во времени человеческий род. И если даже тело отдельно взятого индивида никак нельзя ограничить чисто анатомическими структурами, то тело этого универсума в тем меньшей степени может быть сведено к какой-то совокупной биомассе.

Далее.

Общеизвестно, что тайна человеческой личности, или, говоря давно забытым языком, несмертной его души, в принципе несводима к чисто биологическим структурам. Но если подлинным содержанием категории человека является именно ее неуловимая для ratio сущность, то представляется величайшей несправедливостью обращение в небытие этой таинственной субстанции вследствие биологического разложения организма.

Впрочем, только ли несправедливостью? Ведь еще античная мысль так и не смогла примириться с конечностью нашего бытия; и для многих бессмертие личности где-то там, за чертой материального, так на тысячелетия и оставалось одной из непререкаемых аксиом. Так нужно ли удивляться тому, что именно индивидуальное бессмертие и здесь, по эту сторону трансцендентного, во все времена было не только голубой мечтой человека, но очень часто и практической целью его познания.

Но что суть бессмертие: только ли бесконечное продление жизни, или принципиальное исключение конечности человеческого бытия в любой ее форме? Задумываемся ли мы о том, что второе эквивалентно абсолютному исключению не только смерти, но и рождения?

Обратимся к лежащему на поверхности.

Каждый человек уникален. Это общеизвестно. Но ведь исключительность каждого из нас вызвана именно конечностью нашего бытия, смертностью нашей природы. Воспроизводство человеческого рода решительно немыслимо как простое повторение каких-то раз навсегда заданных форм, – для нас аксиоматично, что оно должно быть постоянным (физическим и духовным) его совершенствованием. А это, в свою очередь, невозможно без максимальной несхожести всех.

Впрочем, именно такое, предельное, разнообразие является залогом еще сугубо биологической эволюции. Адаптационный потенциал любого биологического вида тем больше, чем шире разнообразие составляющих его индивидов. Логический же предел его роста достигается не одной только уникальностью каждой отдельной особи, но и максимальным сокращением сроков индивидуальной жизни. Для эволюции оптимальным является такой режим индивидуального бытия, когда взрослая особь помирает сразу же после того, как выношенное ею потомство встает на ноги.

Бессмертие рода и в социуме достигается абсолютной неповторимостью каждого, бесчисленным умножением всего индивидуального. Но если человек и в самом деле обретает индивидуальное бессмертие, то зачем ему такие гарантии всеобщей жизнеустойчивости?

Впрочем, индивидуальное бессмертие, понятое как одностороннее исключение смерти, по существу обращает эти гарантии в свою прямую и полную противоположность.

Если при временной ограниченности отдельной человеческой жизни уникальность личности расширяет возможности физического и духовного совершенствования всех, то с уничтожением временнуго предела, отпускаемого каждому, эта уникальность обращается в тормоз, в препятствие на пути совершенствования человечества. Ведь это только на первый взгляд очевидно, что с обретением бессмертия степень духовной несхожести индивидов должна устремляться в какую-то многообещающую бесконечность, а значит, в такую же благодатную бесконечность должен устремляться и общий духовный потенциал цивилизации. На деле все обстоит не так. Безмерное накопление отличий между индивидами, в конечном счете, должно рвать все объединяющие людей связи и вести к прямому распаду всего человеческого общества.

Стоит ли говорить о веках и тысячелетиях, если уже через годы мы забываем едва ли не всех своих одноклассников, если уже десятилетия способны стереть ностальгию даже о тех, кого мы когда-то любили… Причем дело совсем не в памяти: всех нас, даже когда-то близких друг другу, навсегда разъединяет отнюдь не ее немощь – нас отъединяет несхожесть индивидуального опыта. Поэтому даже абсолютная память в принципе не способна предотвратить отчуждение. Беспредельное же накопление отличий обрекает человека на абсолютное одиночество в переполненном мире. Сегодня человечество осознает себя чем-то единым, но это только потому, что при всей уникальности индивидуального опыта удельный вес общего в нем много больше удельного веса особенности. Можно ли рассчитывать на сохранение этого единства там, где цементирующее социум общее становится бесконечно малой величиной по сравнению со всем исключительным?

И вот ко всему этому необходимо добавить бесконечное же умножение численности индивидов…

Таким образом, есть основание утверждать, что бессмертие человека категорически несовместимо с ничем не ограниченным умножением индивидуального. Больше того: бессмертие полностью исключает саму атомарность строения общества. Жизнеустойчивость социума, состоящего из не подвластных смерти индивидов, может быть гарантирована только полной их «стандартизацией», абсолютным уподоблением одного другому и всех каждому, только полным стиранием всех различий между ними. С обретением бессмертия оказывается невозможной не только смерть, но и становление всего единичного. А это значит, что индивидуальное бессмертие, в конечном счете, исключает не только смерть, но и рождение…

Ясно, что согласиться с таким выводом трудно: уж очень диким он кажется сегодня.

А почему, собственно, диким? Только потому, что человеческая мысль привыкла развиваться в рамках совершенно иных силлогизмов? Но ведь и то русло, в котором только и может развиваться мысль человека, во многом определено именно смертной его природой.

В самом деле. Попробуем представить себе, что станется с формирующим не только эмоциональный склад человека, но и его ratio искусством, если «изъять» из его вечной тематики такие материи, как жизнь, смерть, любовь… Что именно станется – мы, строго говоря, не в состоянии представить себе даже приблизительно, но можно утверждать со всей категоричностью: вся культура, построенная на фундаменте, из которого изъяты эти краеугольные камни, будет принципиально иной. Не будет преувеличением сказать, что самый воздух такой культуры был бы абсолютно несовместим со смертной природой сегодняшнего земного человека. Иначе говоря, не только попытка ассимиляции такой культуры, но и простой контакт с ней мог бы иметь трагический исход для индивидуального человеческого сознания.

Между тем, обретение индивидуального бессмертия эквивалентно именно такому «изъятию» этих вечных тем из сознания человека. Поэтому окончательное избавление его от вечного страха смерти знаменовало бы собой не только и, может быть, не столько фундаментальное изменение его плоти, сколько полное преобразование его духа. Обретение индивидуального бессмертия означало бы собой самый глубокий переворот в сознании человека из всех переворотов, имевших место в его истории.

Абсолютная стандартизация личности, полное исключение всего индивидуального делает абсолютно бессмысленным членение наделенной сознанием материи. Впрочем, не только бессмысленным, но и опасным. Поэтому с обретением бессмертия как физическое, так и духовное развитие человека оказывается возможным только за счет слияния всех в структуре какого-то одного качественно более высокого субъекта.

Таким образом, вывод о принципиальной возможности полного слияния всех в структуре какой-то одной личности и растворения ее в природе не столь уж и абсурден.

Этот вывод становится еще менее диким, если вспомнить о том, что подлинным субъектом истории является отнюдь не механическая сумма индивидов, но человеческий род как целое. И, строго говоря, здесь речь идет именно об этом субъекте; закономерности же его развития просто обязаны быть иными, нежели закономерности развития индивида.

…Возможность растворения субъекта разума в естественной природе вновь со всей очевидностью показывает принципиальную неприменимость к иному разуму определения «внеземной». Если разум и его субъект до конца растворяются в природе, то без исключения любая часть материального мира оказывается носителем этого растворенного в нем начала. Но в этом случае с полным на то основанием обителью этого разума может быть и собственный дом человека – Земля.

Мало того.

В первом параграфе мы говорили, что продукты материальной деятельности иной цивилизации с точки зрения человека могут выглядеть как лишенные всех проявлений духовности естественно-природные феномены. Поэтому отнюдь не исключена такая ситуация, при которой иной разум может занимать что-то вроде иной, до поры недоступной нашему анализу, «экологической ниши» на нашей же собственной планете.

Здесь же можно видеть, что субъектом этого иного разума может стать, вообще говоря, любой объект материального мира. Ну, а поскольку и сам человек является естественно-природным образованием, то в той мере, в какой и его существование включено в единый поток материальной истории, он сам может вступать как носитель иного, качественно отличного от его собственного, разума. Другими словами, в своем собственном лице он может быть братом по разуму самому себе.