Представление о буду...

4. Ирония истории и «новое зло»

Представление о будущем прямо связано с заботой о реализации идеала, о диалектикой нежелательного или желательного, надвигающейся на человека. Счастье и несчастье, мировоззренческие координаты смысла жизни – все это имеет свою ценностную проекцию на плоскость будущего. Вот почему проблема предвидения будущего, его достижения – через оптимистическую или пессимистическую его оценку – это проблема не только историческая, научная, но и нравственная. Она прямо связана с нравственным самочувствием человека в настоящем, с ценностными ориентациями его сегодняшней социально-практической активности.

Будущее ныне неудержимо и ускоренно вторгается в настоящее. Эта истина, которую теперь в значительной мере осознали не только фантасты, философы, социологи, но и массы людей, ранее ограничивавшихся своими сегодняшними, непосредственными потребностями, интересами, трудностями. Гигантское ускорение поступательного развития общества придает особое значение социальному предвидению. И это предвидение прямо смыкается с социально-нравственной оценкой настоящего. Ведь будущее – не однозначно и однолинейно: оно скрывает в себе ряд (хотя и разной степени осуществимости) возможностей развития. Будущее создается в настоящем, сегодняшней деятельностью людей. Настоящее – колыбель будущего. Но и будущее – через диапазон присущих ему вероятностей – воздействует на настоящее, стимулируя появление в нем нового. Представление о будущем, влияя на настоящую деятельность людей, побуждает их концентрировать свои усилия на реализацию определенных возможностей. Ценностное предпочтение будущего далеко не безразлично для поступательного хода истории. Это тем более важно учитывать, что многие исторические последствия человеческой деятельности, имевшие ранее значение отдаленных и неопределенных, ныне все более превращаются в прямые и предсказуемые. Жизнь одного поколения теперь вбирает в себя столько перемен, сколько ранее не выпадало на долю нескольких поколений. Ускоренный бег социального времени требует нового приспособления к нему психики человека. Ведь люди, родившиеся на рубеже XIX и XX веков, бывшие свидетелями первой мировой войны, Октябрьской революции в России, пережили и вторую мировую войну, стали очевидцами образования Содружества социалистических стран, узнали о взрывах атомной бомбы; им, свидетелям первых полетов на самолете и экспериментов с сигналами радио Попова, удалось увидеть на экранах телевизоров передачи из космоса. Современным поколениям нужно будет привыкнуть к стольким новшествам и переменам, скольких ранее человечество не знало за столетия. Этим поколениям приходится принять па себя груз нравственной ответственности за последствия своей деятельности, которые обнаружатся не где-то в отдаленном будущем, при жизни праправнуков, а в их пожилом возрасте, при жизни их детей. Личность живет не только своей индивидуальной жизнью, но всегда (сознательно или бессознательно) также жизнью современного ему общества, современной эпохи. И если будущее ускоренно входит в поступь эпохи, биение пульса, ход перемен и событий, то это прямо сказывается на нравственном самочувствии человека. Перед отдельной личностью могут постоянно возникать непосредственные задачи, проблемы и более отдаленные цели, перспективы, у которых он черпает свои надежды; в этом процессе, даже если он кажется индивидуально-личным, обособленным, скрывается ритм, течение общественной исторической жизни; от подспудного влияния этого течения может избавиться разве что настоящий отшельник. Если в течение социального времени наблюдается оскудение его ценностного смысла, если оно перестает отвечать на вопросы, превосходящие по своему нравственному содержанию мимолетно-мелочные, частные нужды индивида, тогда это вызывает ощущение подавленности, неуверенности, неудовлетворенности, беспокойства. Бег социальных перемен, ритм исторического времени может возвышать, интенсифицировать нравственную самооценку личности или, напротив, принижать, обесценивать ее. Господствующее в обществе мировоззрение всегда стремилось сгладить, затушевать с помощью иллюзий и самовнушения это обесценение. Видимо, поэтому буржуазное мировоззрение – в том числе его философско-эти-ческие, социально-политические концепции- столь настороженно и чутко реагирует на чувство времени у современного человека, находя самые различные способы воздействия на это чувство.

Прежние общественные уклады оправдывали свои системы ценностей ссылками на прошлое, на традиции и вековые обычаи; современные же в поисках оправдания своего существования обращаются прежде всего к социально-нравственному идеалу желательного будущего. Эта идеологическая особенность нашего времени соответствует всему характеру социально-исторического развития, его ускоренному темпу, порывистому ритму и широте перемен. Даже чисто научное предвидение будущего имеет не только познавательное, описательное значение, но и нормативно-ценностное, идеологическое. В этом – одна из причин бурного расцвета футурологии, различных попыток прогнозирования будущего. Здесь же, в нормативно-ценностной сфере прогностики, пролегает «огневой рубеж» конфронтации марксистского и буржуазного мировоззрения: буржуазные футурологические концепции противопоставляются теории научного коммунизма.

Впрочем, нас здесь интересует не весь комплекс современных представлений о будущем, содержащийся в буржуазном мировоззрении, а та его часть, которая носит откровенно реакционный характер, или даже более узко – то его мировоззренческое ядро, которое содержит откровенно антигуманистические идейные образования, утверждая безысходный трагизм течения социально-исторического времени, бесполезность усилий человека сделать будущее лучше, тогда как оно якобы всегда приносит лишь новые страдания и несчастья.

Одним из таких негативных идейных образований и выступает представление о неискоренимой иронии истории, обращающей якобы в зловещую насмешку все устремления людей – как массовые, так и индивидуально-личные. Эта антиидея означает морально-ценностное отрицание всех попыток творчества людей в истории. Ее скептическое жало призвано отравить ядом сомнения всякое человеческое начинание, внедряя в сознание пессимистическое убеждение в тщете всех человеческих усилий, в непреодолимости несчастья и страданий. Всякая попытка в истории достичь поставленных поколениями благородных целей с этой точки зрения оборачивается новым злом. Торжествует зло, как бы насмехаясь над человеческими усилиями, принесенными жертвами и тяготами. Правда, появляется зло в новой, неведомой ранее форме. Новизна зла – вот итог всех усилий воплотить добро в истории. При этом зло состоит даже вовсе не в том, что люди не достигают поставленных целей. Нет, они могут их достигать, и даже в довольно адекватном к первоначальным замыслам виде (хотя последнее и случается весьма редко). Но, достигнув, они обнаруживают, что породили новое, неожиданное зло и несчастье. Манящая добром и счастьем призывная улыбка будущего, за которое страстно боролись, оборачивается гримасой иронии настоящего, которое, как бы издеваясь над достижениями человека, ставит его в еще более безысходное, отчаянно-мучительное положение. История иронизирует над своими творцами, ввергая их в пучину новых бедствий, круша их надежды на лучшее будущее. Заметим с самого начала, что эта мрачная антиидея о безысходной, трагической для судеб людей иронии истории тем и привлекает наиболее последовательных буржуазных идеологов, что легко может быть поставлена на службу антикоммунизму. Солидный мыслительный материал, накопленный в рамках этого пессимистического идеййого образования (у С. Кьеркегора, К. Барта, А. Либерта, Н. Бердяева, Р. Нибура), прямо оборачивается против оптимизма коммунистического идеала будущего. Недаром Р. Нибур откровенно использовал эту антиидею против социалистической революции, утверждая, что она ведет к «ироническим», неожиданным для ее сторонников результатам. Он даже попытался подобным образом интерпретировать ход Октябрьской социалистической революции в России (причем, видимо, с целью создания впечатления большой убедительности и непредвзятости, ссылался как на своих идейных предшественников не только на К. Барта, но и на… Ф. Энгельса!). Другой американский идеолог, Б. Нельсон, упрекает К. Маркса в том, что он не предусмотрел, что новое общество может создать новые «механизмы саморазрушения», вызвав новые страдания и несчастья людей. «Жестокая судьба преследует идеалы и идеи,- пишет он.- Их первозданная чистота выхолащивается и даже извращается. Бюрократизация подстерегает каждый порыв. Всякое новое видение подчиняется стандартизации. Всякая вспышка духа гаснет в единообразии. Это уже произошло с Нагорной проповедью Христа, с тезисами Лютера и безусловно должно случиться с Коммунистическим манифестом Маркса и Энгельса»1.

1 The Origines of Modern Consciousness Ed. J. Weiss, Detroit, 1965, p. 162.

Короче говоря, борьба за будущее ничего не стоит, ибо все всегда кончается неудачей.

Эту же мысль в специфически экзистенциалистском и мистически-религиозном духе развивал в своих сочинениях Н. Бердяев. По его мнению, никакое социальное совершенство не может устранить страдания от смерти, любви, ревности, зависти, непонятости, разочарования в людях, измены, уязвленного самолюбия и т. п. Причем именно тогда, когда будет создан новый общественный порядок, свободный от несправедливости, материального недостатка, невежества, именно тогда, дескать, людей охватит духовная тоска, именно тогда массы людей, а не избранные только полностью почувствуют невыносимый трагизм жизни1.

1 См.: Бердяев Н. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого, с. 102.

Парадокс времени состоит, согласно концепции Н. Бердяева, в том, что новое появляется не в историческом времени, а во времени экзистенциальном, расположенном в сфере личной судьбы. Это и есть трагизм человека в истории, не могущего слить эти два течения времени. Так, идеалистически разорвав течение социального и личного времени, приписав последнему некую надысторическую, таинственную творческую силу, Н. Бердяев обосновывал мысль о безнадежности упований людей на лучшее будущее, достигаемое с помощью поступательного общественного развития. Более того, он проводит мрачную мысль о том, что история и ее временное течение движется ненавистью, а не любовью: «…и с остротой ненависти связаны наиболее динамические ее моменты». «В сущности, история делалась как преступление»2,

2 Бердяев Н. Опыт эсхатологической метафизики, с. 180.

– заключает Н. Бердяев.

Столь мрачный взгляд на будущее – достояние многих видных буржуазных идеологов. Например, по мысли А. Тойнби, человечество ныне потеряло всякие ориентиры и «не видит пути в будущее», его ожидает либо «самоликвидация», либо исчезновение личности в «тоталитарном» мировом режиме1.

1 ТоупЪее A. Surviving the Future. L., 1971, p. 154.

Гибель человека, порабощенного техникой и утратившего нравственную и духовную самобытность, предрекали также Л. Мамфорд, Ж. Эллюль, П. Гудмэн и другие. Ныне «миллионы человеческих существ живут в тени тотальной катастрофы»2,

2 Mumford L. Myth of the Machine. N. Y., 1970, p. 75.

обесчеловечиваясь и теряя смысл существования, считал Л. Мамфорд.

Пессимистическое представление о будущем буржуазные идеологи прямо противопоставляют марксистско-ленинскому учению о прогрессе, как якобы ненаучной нормативно-утопической схеме исторического развития3.

3 Примером подобного подхода может служить работа Р. Таккера «Марксистская революционная идея» (Tucker Д. The Marxist Revolutionary Idea. N. Y., 1969) и книга Ф. Грайер «Марксистская этическая теория в Советском Союзе» (Grier Ph. Т., Marxist Ethical Theory in tho Seviet Union. Boston 1978).

Критику антимарксистских нападок на нравственный прогресс мы предпринимали ранее в книге «Критерий нравственного прогресса» (М., 1967).

Как прорицает в этой связи К. Поппер, марксистам, «даже при самых лучших намерениях создать на Земле рай, удается создать лишь ад – тот самый ад, который только человек может приготовить своим собратьям»4.

4 Popper К. The Open Society and its Enemies. L., 1962, v. 2, p. 86.

Американский идеолог А. Улэм считает утопичным марксистский социализм, который при попытках его достижения оборачивается неожиданными результатами1,

1 Ulam A. Socialism and Utopia. Daedalus, 1965, Spring.

а английский этик X. Мейнелл считает, что никто не может дать гарантии того, что в итоге революции «результирующая сумма несчастий и притеснений не окажется реально хуже, чем в настоящем»2.

2 Meynell H. Freud, Marx and Morals, p. 84.

С несколько иных позиций критикует нравственную футурологию экзистенциальная философия. Предположим, говорят философы этой ориентации, что возможно создание четкого социального прогноза, достаточно обоснованного, чтобы устранить с известной степенью приближения деструктивное влияние «иронии истории». Но сам факт следования этому проекту предполагает, что человеческие действия должны быть в каждый определенный момент строго детерминированы. Таким образом, на алтарь будущего абстрактного добра кладется реальная, невосполнимая, фундаментальная ценность личностного бытия – свобода. Новое зло «иронии истории» оказывается… запрограммированным злом отречения от индивидуальности, творчества во всех областях жизни, в том числе и моральной. Истоки подобных взглядов следует искать в наивной иллюзии возможности «абсолютной свободы», а также заезженном представлении о том, что всякое планирование, особенно социальное, подобно прокрустову ложу урезает игру спонтанных индивидуальных устремлений, неизбежно связано с декретированием, насилием, подавлением и т. д.

Представление об иронии истории, разумеется, не беспочвенно, оно базируется на ряде реальных особенностей общественного развития. Особенностей, которые в этом представлении абсолютизированы и пессимистически вывернуты наизнанку. Еще Гегель обращал внимание на тот факт, что люди в истории «добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения», что здесь «получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся…»1.

1 Гегель. Соч. М.-Л, 1935, т. 8, с. 27.

Эта особенность общественного развития, прямо зависимая от степени стихийности социального процесса, была научно объяснена в марксизме. В процессе исторического творчества людей результаты полностью почти никогда не совпадают с первоначальными целями. Во-первых, сама историческая реализация, использование одной, а не другой возможности придают результату особый колорит, особую форму и т. д. Во-вторых, результат деятельности людей имеет и те побочные последствия, которые они не предвидели и которые оказываются для них неожиданными. И наконец, в-третьих, достигнутый результат, определяя вероятность дальнейшего исторического развития событий, может вызывать в более отдаленном будущем совсем не те последствия, которыми желали бы ограничить» ся в своей деятельности люди. В своей работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» Ф. Энгельс обстоятельно, на конкретных примерах показал смысл этой иронии истории. Он отмечал, что люди до сих пор исходили из своих непосредственных, сегодняшних интересов, редко и с ошибками предвидя те последствия, к которым ведет реализация их целей. Особенно это относится к отдаленным общественным последствиям. Когда арабы, отмечал Ф. Энгельс, научились дестиллировать алкоголь, они не могли знать, что создали одно из средств, с помощью которого будут истреблены коренные жители еще не открытой тогда Америки; изобретатели паровой машины не подозревали о тех революционизирующих общественные отношения последствиях, к которым приведет внедрение этой машины в производство; и т. д. Объясняя эти факты, Ф. Энгельс вместе с тем дает оптимистическую их интерпретацию, противоположную мрачной антиидее о тщете всех человеческих усилий. Он отмечает, что по мере роста социального познания люди постепенно во все большей мере научаются предугадывать как косвенные, сопутствующие реализации их целей результаты, так и более отдаленные последствия. Общей особенностью прогресса общества, начиная с момента выделения человека из животного царства, является преднамеренный, планомерный характер деятельности людей, во все большей мере позволяющий пм достигать их целей. Впрочем, подчеркивает Ф. Энгельс, для того, чтобы избегать нежелательных побочных последствий в реализации человеческих целей, одного предвидения недостаточно; для этого требуется переворот в способе производства, переход от стихийного процесса социального развития к планомерному, сознательно регулируемому. Таким переходом и является коммунистическая революция. «То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают» (курсив мой.- А. Т.)1.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 227-228.

Таким образом, перед нами перспектива обуздания той иронии истории, которая действительно ранее нередко выглядела как насмешка над устремлениями людей. Заметим также, что Ф. Энгельс подходит здесь к проблеме обуздания иронии истории диалектически, не утверждая, что она исчезает сама собой сразу же с торжеством революции, в результате самого акта перехода из царства необходимости в царство свободы. Он пишет об ее обуздании во всей коммунистической перспективе, реализация которой и есть разрешение этой трагической загадки истории. Характерно, что основоположники марксизма-ленинизма, научно объяснив факт иронии истории, наметив реальные пути решения этой проблемы, пристальное внимание обращали и на нравственно-психологическое осознание этого феномена. «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали,- что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории…»1

1 К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве, т. 1, с. 64.

Впрочем, здесь проявлялась общая особенность стихийного общественного развития, распространявшаяся на допролетарские революции. Тут нет вины этих деятелей, так как «они не могут действовать иначе! Что значат крохи нашего остроумия по сравнению с потрясающим юмором, который прокладывает себе путь в историческом развитии!»2.

2 Там же, с. 65.

Пролетарская же революция, как отмечал К. Маркс в книге «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», ставит себе ясные цели, постоянно критикует себя, она не нуждается в идеологических одеждах, почерпнутых из прошлого, для того «чтобы обмануть себя насчет своего собственного содержания»3.

3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 122.

В этом ее отличие от предшествующих революций. Основоположники марксизма не истолковывали иронию истории как нечто обессмысливающее всякую революцию, и тем более они видели начало обуздания этой иронии в социалистической революции. Надо сказать, что проблема иронии истории, проявляющаяся в революции, неоднократно ставилась, на ней пытались спекулировать не только в философии, этике, но и в литературе. Можно вспомнить, скажем, не только русские антиреволюционные романы («Бесы» Достоевского, «На ножах» Лескова), но, скажем, роман А. Франса «Восстание ангелов».

Именно в революции и после нее общественная среда приобретает пластичность, и из нее можно лепить новые формы и отношения людей. Полярность сталкивающихся в конфликте нравственных классовых норм обнажает – ясно и открыто – перспективы социально-нравственного развития. Пульс нравственного конфликта здесь звучит в унисон с ритмом политической борьбы: с каждым его ударом – шаг вперед или назад, в сторону прогресса или регресса. Нравственный энтузиазм революционного народа изменяет моральную атмосферу вокруг деятельности всех людей. Каждый чувствует себя участником общего дела, перестройки самих устоев жизни. Революционная свобода понимается как народное творчество в деле активного изменения общественных отношений. Уже не только забота о личном благополучии, а историческое переустройство общества становится настоящим нравственным делом. А это во много крат повышает значение коллективистских, классовых форм морального действия, расширяет и обогащает творческим содержанием межличностные нравственные контакты. Неизмеримо возрастает роль верного морального выбора, значение нравственной последовательности, стойкости и ответственности. В противовес критикам революционной нравственности, рассматривающим ее как взрыв иррациональных сил, отрицающих якобы моральный выбор, можно сказать, что революция и есть моральный выбор, нравственное искание – только в масштабах народных, исторических. Она означает воплощение нравственных исканий, которые проверены опытом лучших людей и народа, их борьбой, страданиями, прозрениями и даже кровью. И, разумеется, того морально-психологического, эмоционально-волевого порыва, который возвышает личность до высоких творчески-жизнерадостных состояний, одно из которых А. Блок выразил такими строками:

О, я хочу безумно жить: Все сущее – увековечить, Безличное – вочеловечить, Несбывшееся – воплотить!1

1 Блок А. Стихотворения. Поэмы. Театр, т. 2, с. 150.

Будущее всегда несет в себе нечто непредвиденное, в том числе иногда нечто нежелательное. Ирония истории, состоящая в том простом факте, что «посев не похож на жатву», – это реальный факт, а не некая выдумка. Однако степень и диапазон этой непохожести может быть весьма различным. Одно дело – стихийное социальное развитие, где плановое, целенаправленное начало ничтожно, там несоответствие будущего целям и надеждам действующих в истории поколений может быть весьма велико (капитализм). Другое дело – планомерное, целенаправленное развитие, где непохожесть результата на замысел может достигать величин минимальных, к тому же устранимых с помощью дальнейшей сознательной деятельности (при социализме). Причем непредвиденное, непохожее на замысел – это не обязательно морально нежелательное, вредное, оно может быть и полезным, нужным, быть нравственной находкой, способствующей гуманизации человеческих взаимоотношений. В этом также один из аргументов в пользу несостоятельности пессимистического истолкования иронии истории.

Человеческая деятельность не только реакция на внешние обстоятельства, не только обусловлена объективной ситуацией. Она па нее обратно воздействует, ее видоизменяет (разумеется, в пределах реальных, а не абстрактных возможностей). Творчество новой ситуации, с новыми объективными условиями – важнейшая предпосылка наиболее быстрого и безболезненного достижения желаемого будущего, ибо «обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства»1.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 37

И здесь мы сталкиваемся с преобразующим, обратным эффектом предвидения будущего, воздействием идеала будущего на настоящее. Это предвидение будущего, представление о нем, его идеал может вызвать у общественных сил (классов, партий, организаций) сознательные усилия по созданию объективных условий, в которых, как в колыбели, взрастет желаемое будущее. Говоря словами футурологов, «тогда вступаeт в Действие информационная обратная связь прогноза деятельности человека с исходными и конечными условиями самого прогнозируемого процесса»1.

1 Философия и прогностика. А. Бауэр, В. Эйхгорн, Г. Кребер, Г. Шульце, В. Сегет, К.-Д. Вюстнек. М., 1971, с. 109.

Предвидение будущего своим нормативно-ценностным призывом воздействует на настоящее, на деятельность людей, которая прорывается в будущее и начинает во все большей степени совпадать с содержанием предвидения.

Ирония истории – проблема философская, нравственная. Она может вести к безбрежному скепсису в отношении будущего, и она может вызывать реалистическое к нему отношение, требуя постоянной перепроверки на весах сомнения (этого необходимого компонента научного поиска) всех ценностных упований о достигаемом грядущем. Как фило-софско-этическая проблема, она имеет не только общественные, социально-исторические, но и личностные масштабы. Это отмечал еще Гегель, анализируя проблему иронии в своей «Философии истории». Он приводил пример: человек из мести поджигает дом, а стихийная сила огня охватывает не только этот дом, но и другие, пожирая имущество и даже жизнь ни в чем не повинных людей… Таким образом, заключает Гегель, в субстанции действия заключается нечто такое, что выходит за пределы волеизъявления, целей виновника; действие обращается против того, кто его свершил, оно становится по отношению к нему обратным, сокрушающим ударом. Тот или иной поступок как результат личного морального выбора может в своем результате иметь непредвиденные, нежелательные последствия. Ирония, следовательно, сопровождает и целенаправленную деятельность отдельного индивида. Она присутствует в самой диалектике цели и поступка, мотива (как осознанного побуждения) и результата действия. Традиционно в истории этической мысли эта тема рассматривалась как вечная проблема соотношения мотива и поступка.

В поступках объективируется моральность людей и их взаимоотношений. Через систему поступков всегда просвечивают внутрилич-ностные мотивы, принятая человеком система ценностей, норм, идеалов, в ней выражается ценностная ориентация и нравственная позиция индивида. Если бы не было поступков, тогда действительно очень трудно было бы судить о мотивах поведения человека, тогда чужая душа действительно выглядела бы изначально непознаваемой, в потемках.

В отдельном моральном поступке скрывается целая связка проблем, в нем, как в капле воды, отражается полноводье нравственно-психологической жизни субъекта. На первый взгляд может показаться, что это не так. Конечно, лишь по поведению в целом, а не по отдельному поступку следует судить о моральности человека – эта этическая рекомендация давно себя оправдала. Однако следует помнить, что поведение складывается из поступков, сама направленность (ориентация) поведения воплощается в цепи поступков, а значит, с той или иной степенью адекватности и в отдельном своем поступке. Как луч света озаряет темноту, так поступок может выразить действительный нравственный смысл деятельности человека: типичный поступок, взятый в крайней ситуации, иногда говорит о человеке больше, чем самый тщательный анализ обстоятельств его биографии, его психологии. Кроме того, есть поворотные поступки, означающие переход личности на новую линию поведения, символизирующие разрыв со старой,- новую линию, с новой расстановкой ценностей, целями, способами выбора и т. п. А еще есть «поступки-взрывы», обнажающие скрытые противоречия нравственного состояния субъекта (нередко неосознаваемые вполне им самим), вызревшие под покрывалом внешне благополучного привычного поведения. Поступок-взрыв не всегда тождествен «поступку-повороту». Бывает и так, что, отбушевав, он остается единичным эпизодом, не ведет к изменению самой линии поведения человека, которое возвращается на круги своя. Однако вполне естественно, что «поступок-взрыв» в этом случае очень много говорит именно о тех скрытых, потаенных, глубинных нравственных процессах в психике человека, которые нередко трудноразличимы в общем, однородном потоке его привычного, каждодневного поведения.

Марксистско-ленинское мировоззрение требует, чтобы проблема нравственного единения и взаимопонимания людей решалась практически – в их поведении, в их делах и поступках. Оно размежевывается в этом вопросе с идеалистической этикой, которая, как правило, разрывает мотив и поступок, поведение и внутренний нравственный мир человека. В поведении, поступках, взятых в их общей связи и значении, раскрываются нравственные, духовные ценности личности. И этому не может существенно помешать непредвиденность, ирония побочных результатов и отдаленных последствий того или иного поступка. Взятые в своей целостности, как единонаправленная система поведения, поступки воплощают общую моральность личности, прокладывающую себе дорогу через все многообразие внешних обстоятельств, преград, случайностей и т. п. Трагизм случайной вины не заставляет занимать одностороннюю позицию: видеть моральность лишь в искренних мотивах, а поступки, результаты действия относить на счет обстоятельств. Только в диалектической гармонии мотива и поступка, их взаимодетерминации состоит решение этой сложной проблемы. В личном моральном выборе человек несет ответственность (хотя и разной меры) и за предвидение нежелательных последствий своих поступков. Моральный прогноз личного жизненного опыта – необходимый и важный аспект этого выбора, прямо отражающийся на переживании субъектом времени течения его жизни. Успешно реализуемый прогноз – с целью творения добра – приносит ощущение удовлетворения, значительности и содержательности индивидуальной деятельности. Постоянные неудачи, ироничность итогов моральных прогнозов в деятельности личности, напротив, вызывают неудовлетворенность, депрессию, даже отчаяние. В этом случае и возникает – благоприятная в психологическом отношении – иллюзия обыденного сознания, почва для пессимистических размышлений о тщетности стремления к добру, непонятности, неоцененности всех опытов добрых дел, совершаемых индивидом. Добрые дела, если они, как по мановению насмешливого волшебника, превращаются в зло для окружающих и их творца, говорят о глубокой коллизии системы принятых им норм и реальной нравственной практики, сложившейся в обществе. Тогда надо либо менять систему; либо находить реальные пути преобразования господствующих нравов, сложившейся практики; либо делать и то и другое одновременно. Трудность здесь состоит как в самой верной оценке выбора системы, так и в соблюдении моральной верности, цельности, стойкости. Ведь Дон-Кихот был в этом моральном смысле наипрактичнейшим человеком, как это ни парадоксально звучит. Он не принимал нравственной практики своего времени, не умел в ней действовать, он преследовал добродетели отжившие, романтической рыцарской эпохи; и все же он был морально практичнейшим человеком, ибо свою верность, стойкость и мужество поставил служению добру и правде – и тем выигрывал в собственном достоинстве в сравнении с другими! – ибо сквозь шутовскую мишуру его рыцарских добродетелей просвечивали ценности общечеловеческие, составляющие часть того запаса нравственной культуры, которая не могла быть просто утеряна, а росла в будущее.

Поступок отличается от простого действия субъекта, следовательно, и оценка последствий поступка должна отличаться только от одного критерия успеха или неуспеха. Она шире, включая в себя моральную направленность; она весомее в ценностном плане, ибо моральный пример неуспешного действия может быть весомее самой неудачи (вспомним, например, оценку К. Марксом попытки парижских коммунаров). Конечно, всякое действие может стать поступком и выразить (в том числе объективно, предметно) нравственное отношение, ценностную ориентацию. Но не всякое действие является поступком в действительности, а лишь такое, которое выражает моральную позицию индивида.

Вместе с тем не всякий поступок – действие, тем более обязательно предметное. Он может состоять в уклонении от действия (например, пройти, не вмешиваясь, мимо хулигана, избивающего ребенка). Поступок, как правило, выражает моральный выбор индивида, он связан с системой личностной моральной мотивации. Совершенный спонтанно, опираясь на интуицию, он говорит о моральном опыте индивида, закрепленном в его подсознании. Нравственная оценка применима и к таким действиям, которые с чисто субъективной точки зрения не являются моральными поступками. Это происходит в тех случаях, когда действия личности затрагивают сетку охраняемых обществом ценностей, хотя в субъективном плане не выражают никакой нравственной позиции (ввиду отсутствия таковой). В этих случаях общественное дгаение оценивает действие как моральный проступок, накладывая на личность ответственность за то, что она не усвоила (хотя могла и должна была усвоить), не выработала в себе определенного морального отношения. Не случайно ценностная нагрузка действия нередко не совпадает с его чисто практической пользой или вредом, а моральность поступка – с утилитарным результатом поведения. Поступки, покушающиеся на социальный статус человека, оскорбляющие его честь, топчущие его достоинство, нередко в морали оцениваются как более тяжкие, чем простое посягательство на материальное достояние, имущество и т. д. Поступок всегда предполагает известный познавательный элемент, содержащийся в мотивации и моральных устремлениях индивида. Однако из этого познавательного элемента он невыводим непосредственно; от простого знания чего-то до поступка – «дистанция огромного размера». Познавательный элемент в моральном сознании опосредуется императивностью, вырабатываемой всей его структурой, волей, и, только будучи таковым образом опосредован, выливается в поступки. Нельзя игнорировать познавательный, информационный момент, содержащийся в морали, без него моральный выбор был бы слепым. Но нельзя и сводить к нему моральную регуляцию, ограничивать ее ныне ставшими модными «моделями» приема и переработки информации.

Проблема иронии истории потому-то и подвергается пессимистической моральной интерпретации, что заключает в себе представление о появлении вместе с приходом любого будущего нового зла. Новизна зла выглядит как слепой рок, тяготеющий над человеком в истории и его личной судьбе. Из факта неустранимости чего-то, что люди даже в отдаленном будущем будут называть злом и против чего они будут бороться, делается грустный вывод о бессмысленности любой борьбы за лучшее будущее. Впрочем, субъективно такая позиция не обязательно выливается в ипохондрию. Существует древняя притча о том, как два мудреца, познав, что вся жизнь не имеет смысла и ничего не стоит, стали один плакать, другой смеяться. Так и из представления о новом зле, надвигающемся из будущего, можно извлекать разные умонастроения, ибо, как сказал поэт:

Для тех, кому познанье тайн дано,

И радость, и печаль – не все ль равно?

Но коль добро и зло пройдут бесследно,

Плачь, если хочешь,- или пей вино1.

1 Хайям О. Рубайят. Душанбе, 1970, с. 26.

В романе Роберта П. Уоррена «Вся королевская рать» главный герой говорит, что добро «нельзя получить в наследство. Ты должен сделать его, если хочешь его. И должен сделать его из зла… Из зла, – повторил он. – Знаешь почему? Потому что его больше не из чего сделать…». Но тогда возникает вопрос: как же в этом случае знать, что такое добро, как его отличить от зла? И герой романа отвечает: «Ты изобретаешь его по ходу дела»2.

2 Уоррен Р. П. Вся королевская рать.- Новый мир, 1968, № 9, с. 112.

Перед нами позиция, в которой добро становится полностью релятивным. Даже побеждая зло в результате субъективной импровизации его творца, оно выглядит как производное от зла. Это правомерная этическая иллюзия творения добра в условиях социально-антагонистических, где ирония результатов Состоит в попрании добрых замыслов. Обмануть иронию, взяв в качестве строительного материала зло, – опасное и бесполезное желание. Как мы уже об этом писали, лишь метафизический рассудок может оправдывать (или даже возвышать!) зло, только на том основании, что оно существует как диалектическая противоположность добра. Эта иллюзия отражает закон развития классовых обществ: «Без антагонизма нет прогресса»1,

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 96.

те социальные отношения, когда «дурная сторона, порождая борьбу, создает движение, которое образует историю»2.

2 Там же, с. 143.

Для людей антагонистических общественно-экономических формаций, подчиненных стихийному процессу производства, будущее действительно часто было двуликим Янусом. Достижения науки и производства нередко оборачивались для широких народных масс новым угнетением и мучениями. Могучий ветер истории, проносясь над человеком, превращал его в былинку, подчиняющуюся каждому его порыву. И у каждого возникает естественная горечь за обманутые надежды и загубленные таланты, за поруганные моральные устремления. История, особенно летопись нравственного развития в классовых обществах, действительно крайне расточительна. Она пестрит затоптанными в грязь, запятнанными кровью, неудавшимися благородными моральными порывами. Вместе с тем история – единственный последовательный селекционер всего лучшего, что было создано человечеством, в том числе в области морали и культуры вообще. Сам ход общественного прогресса – без вмешательства какой бы то ни было конечной цели извне – отбирает необходимое от случайного, важное от второстепенного в нравственном совершенствовании человека. Залогом гуманного содержания этого отбора служит активная классовая борьба трудящихся против угнетения и несправедливости, в нашу эпоху – борьба за победу коммунизма.

Социализм – первая, низшая фаза коммунистической общественно-экономической формации. Это строй, содержание, смысл развития которого устремлены в будущее. И успехи социализма – в диалектике настоящих свершений и создаваемых перспектив – в корне противоположны мрачным пророчествам современных антикоммунистов. Эта диалектика, пронизанная гуманистическим содержанием, грандиозными достижениями в деле улучшения условий жизни людей, определяет и новое нравственное течение времени, новое, радостное моральное самочувствие личности.

Пессимистическое обращение антиидеи об иронии истории против коммунизма, язвительные размышления о новом зле, которое якобы неизбежно несет с собой коммунистическое будущее, опровергаются всем ходом строительства коммунизма, общефилософским, марксистским пониманием диалектики добра и зла в будущем. Конечно, коммунизм – не пастораль, не некий рай абсолютной удовлетворенности. Нельзя примитивно, упрощенно рассматривать коммунизм как только полное удовлетворение всех человеческих потребностей. Основоположники марксизма считали удовлетворение потребностей людей только средством, решающей объективной предпосылкой, вызывающей расцвет талантов и творческих способностей личности. Эти предпосылки – отнюдь не самоцель. Марксистское понимание счастья бесконечно далеко от состояния простой удовлетворенности или блаженного покоя. Коммунистический нравственный идеал жизни включает в себя борьбу, целеустремленную творческую деятельность, направленную на претворение в реальной социальной действительности благородных моральных норм. В этой борьбе, даже в зрелом коммунистическом обществе, возможны личные неудачи, ошибки и даже несчастье отдельных людей. Нелепо думать, что борьба мнений в науке, искусстве, общественной жизни будет протекать без всяких столкновений интересов отдельных лиц. К. Маркс определил капитализм как последнюю антагонистическую форму общественного прогресса, основанную на угнетении человека человеком. Но он никогда не отождествлял уничтожение социальных антагонизмов эксплуататорского строя с устранением всех вообще возможных противоречий в обществе, всякого столкновения отдельных личностей. В своей работе «К критике политической экономии» он специально подчеркивал, что уничтожение капитализма представляет собой ликвидацию антагонизма, вырастающего из частнособственнических общественных условий жизни индивидуумов, но отнюдь «не в смысле индивидуального антагонизма»1.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., Т. 13, с. 7-8.

Означает ли это, что верно утверждение антимарксистов о бессмысленности борьбы людей за лучшее будущее? Нет, не означает. Формула моральных пессимистов – «всегда было зло, всегда будет зло» – не более как иллюзия метафизически мыслящего рассудка, оторванная от реальной истории. Это абсолютизация антагонистического характера прогресса в классовых обществах, придание ему значения фатальной трагичности всякого общественного и личностного развития. Прорицатели нового зла в коммунистическом будущем возводят в вечный атрибут исторического развития именно такое зло, которое присуще эксплуататорским отношениям. Вряд ли здесь стоит доказывать, что марксизм не считает антагонизм вечным, трагическим роком человечества, что есть антагонистические и неантагонистические противоречия, что, наконец, разные моральные коллизии вовсе не равноценны друг другу в истории и т. п. Зло злу рознь. Вырвавшись с помощью социалистической революции из тех условий, где общественный прогресс происходит в рамках насилия и угнетения, народ превращает гуманистическое совершенствование социальных отношений и человека в самоцель. В условиях коммунистической формации «все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации»1.

1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 35, с. 289.

Именно коммунизм создает реальную возможность (и необходимость) соединения поступательного хода истории и благородных моральных идеалов. Прогресс и при коммунизме не может остановиться, застыв в состоянии нравственной нирваны. Построение коммунизма не означает конечного разрешения всех противоречий в развитии индивидов, в том числе и противоречий в области морали, т. е. ликвидации диалектики добра и зла. Такая ликвидация невозможна до тех пор, пока происходит исторический прогресс. Поступательное социально-нравственное движение человечества не может прекратиться, застыв на конечном добре. Вместе с тем новые трудности, которые люди коммунистического будущего будут преодолевать, и то, что они в связи с тем будут называть злом, не будет уже злом насилия, угнетения, унижения. Разве этого мало, чтобы бороться за справедливое будущее – коммунизм? При коммунизме принципы гуманизма получают полный простор для своего развития. В корне изменяется характер личного счастья – оно больше не основывается на несчастье других. Другой смысл получает и несчастье. Несчастье будет временным моментом, подчиненным насыщенному духовному и моральному развитию личности, а не преградой этому развитию, навязанным чуждыми, внешними силами – несчастьем угнетения, насилия, голода, войн и т. п.

Оглавление