Нрав...

3. Перевоплощение индивидуализма в антигуманизм

Нравственное оправдание социального неравенства есть исходная точка антигуманистической мысли о правомерности построения собственного счастья на несчастье других людей, есть социально-психологическое подспорье для этики абсолютного эгоизма («я против всех»). В реальной жизни оно прямо связано с распространением жестоких, бесчеловечных отношений. И народные массы не застрахованы от подобных отношений. Истории известны целые периоды народной жизни, когда нравственные чувства трудящихся как бы спят, приглушены пеленой предрассудков, духовной неразвитости и покорности. Это «золотое время» для различных «сильных мира сего», высасывающих из народа все жизненные соки. Это время, когда главная беда народа в том, что у него еще недостаточно развито чувство протеста против угнетения, когда он воспринимает его как нечто естественное, по формуле «так было, так всегда и будет». Талантливые сатирические картины таких нравов дали многие русские писатели-демократы: Салтыков-Щедрин, Слепцов, Помяловский, Успенский и другие. Они бесстрашно обнажали такие черты отношений простых людей, которые, будучи вызваны угнетением, неравенством, голодом, нищетой, выражались и в тяжелой атмосфере их нравов. Особенно характерна в этом смысле книга Г. Успенского «Нравы Растеряевой улицы», дающая интересный материал для социолога и этика, изучающего историческую психологию морали. На Растеряевой улице происходят те же социальные процессы, что и по всей пореформенной России: развиваются и крепнут капиталистические отношения. Мелкие хищники, стремящиеся «выбиться в люди» и завести «свое дело», разоряющиеся ремесленники, мелкие торговцы и чиновники, забитый мастеровой люд – вот кто населяет Растеряевку. Безнадежность, покорность, страх, представление о греховности и виновности существования пронизывают все отношения, мысли, оценки растеряевцев. Простые, обыкновенные люди «кормились», а не жили, не видя и проблеска надежды в будущем.

Главный герой книги – Прохор Порфирыч, «яростным желанием» которого было засесть рабочему человеку «на шею и орудовать, пользуясь минутами его «полоумства»1.

1 Успенский Г. И. Собр. соч. В 9-ти т. М., 1955, т. 1, с 11.

Прохор Порфирыч не задумывается нисколько над тем, что «полоумство», которое он усматривает в нравах своих собратьев, т. е. «питье водки на спор», «битье жены безо время», что «все это порождено слишком долгим горем, все покорившим косушке…»2.

2 Там же.

И хотя сам Прохор еще выносил на своих плечах всю тяготу жизни рабочего человека, он уже – и в помыслах, и в поступках – составляет тип человека, для которого нажива становится высшей, в том числе и нравственно, целью жизни.

Как замечает писатель, «бестолковщина растеряевских нравов, намеревавшихся идти по прадедовским следам не думавши, запуталась в постоянных понуканиях жить сколько-нибудь рассуждая. Растеряева улица, для того чтобы существовать так, как существует она теперь, требовала полной неподвижности во всем: на то она и «Растеряева» улица. Поставленная годами в трудные и горькие обстоятельства, сама она позабыла, что такое счастье. Честному, разумному счастью здесь места не было»3.

3 Там же, т. 1, с. 70.

Место идеалов пока что занимают предрассудки, а рядом с тлеющей тягой к справедливости и правде находятся такие моральные предписания, которые оправдывают грубость, жестокость, власть силы в отношениях между людьми. И неудивительно, что общая атмосфера жизни Растеряевки временами вызывает у ее обитателей не только «полоумство», пьяный разгул с драками, избиением жен и детей, различного рода «куражеством» и «шутками» непристойного свойства, но порождает и человеконенавистников, укрывшихся в свою «нору» и ждущих своего часа для того, чтобы отомстить всем – виновным и невиновным – за свое унижение, чтобы всласть поизмываться над всеми другими. Вот, например, мелкий чиновник Толоконников, своего рода гоголевский Акакий Акакиевич. Он, поднакопив несколько домашнего имущества, целью своей жизни ставит унижение, издевательство над своими близкими. Вначале он тиранствует над «облагодетельствованными» им сестрами Пре-терпеевыми. Даже простое чувство благодарности превращается им в «золотую жилу» для закабаления другого человека. Беспричинное и бесконечное, изощренное и мелкое тиранство становится его способом самоутверждения: через него он обретает жизнерадостность, спокойствие духа и уверенность. Наконец, он находит постоянный объект для своих издевательств – покорную, запуганную до беспамятства женщину. Он специально женится на ней, и его наивысшим наслаждением становится «демонстрация» перед гостями и знакомыми ее покорности, страха, забитости… Нарисованная Г. Успенским горестная картина народных нравов относится к тому времени, когда капитализм набирал в России силу. Всегда первоначальное накопление капитала тысячами выдвигало вперед кровопийц типа Прохора Порфирыча: эксплуататор здесь еще пе отделен от своих жертв сонмом чиновников, управляющих, всей стихийно гнетущей системой налаженных и обезличенных товарно-денежных отношений, он высасывает из них все соки, так сказать, на виду непосредственно. Мы видим удивительную и поучительную картину. Социальные условия и отношения определенного типа способствуют вызреванию и утверждению в общественной психологии ряда обслуживающих их нравственно-психологических механизмов, в том числе тех, которые позволяют индивиду спокойно угнетать, притеснять, бесстыдно грабить и распоряжаться судьбой других людей. С всеобщим утверждением капиталистических производственных отношений нравы Прохоров Порфирычей, конечно, меняются: они становятся просвещеннее, респектабельнее и, вместе с тем, лицемернее. Наступает «смягчение нравов», эксплуатация и угнетение трудящихся налаживается в крупных и организованных масштабах, сами мелкие хозяйчики разоряются, попадая в ряды неимущих. На фоне «смягчения нравов» и распускаются пышным цветом оптимистические теории буржуазного гуманизма, индивидуализма, прогресса. Эти теории теряют свой былой прогрессивный характер, становятся откровенно апологетическими. А в буржуазной нравственности по-прежнему зреет и набирает силу яд антигуманизма. Этот яд пропитывает собой и, казалось бы, респектабельные, казалось бы, культурно-устойчивые отношения: в «Саге о Форсайтах» Дж. Голсуорси, в «Буденброках» Т. Манна, в «Железном Густаве» Г. Фаллада это было показано с большой художественной убедительностью.

С переходом капитализма на империалистическую стадию, с ростом реакционности старого общественного порядка семя антигуманизма, вызревшее в недрах респектабельных, классически просвещенных нравов эпохи свободной конкуренции, дает бурную поросль, приносит многочисленные ядовитые плоды. Буржуазный гуманизм перерождается в антигуманизм. Лицемерие, фарисейство буржуазной морали теперь уже плохо маскирует ее эгоистическую, враждебную доброжелательным межчеловеческим отношениям суть. Эта лицемерная маска «моральности» все чаще срывается с капиталистических отношений. Причем парадокс заключается в том, что ее срывают не только с целью уничтожения прикрытых ею частнособственнических связей, но и с целью их откровенного спасения – посредством обращения к насилию и тирании неприкрытой, жестоко-сладострастной, откровенной. Ее срывают не только революционеры и гуманисты, но и Ф. Ницше. Буржуазная мораль оказывается внутренне обескровленной: наступает такое явление, которое многочисленные исследователи и мыслители окрестили «моральной анемией». Пророческими выглядят слова А. Швейцера о том, что «наше личное бытие во всех отношениях принижено»1.

1 Швейцер А. Культура и этика, с. 100.

Ценность человеческой жизни и личной судьбы небывало падает, что случается только в периоды глубокого исторического кризиса. Своеобразная «ампутация ценностей», отрезанных и отчужденных от внутридушевного мира человека, нравственно опустошает межличностные отношения, делает их бездушными, холодно-автоматичными. Появление «человека-рутинера», носителя нескольких масок, ни одна из которых не выражает его личной самобытности, и, наконец, утрата этой самобытности – один из результатов протекающего процесса.

Образ человека-маски является, как известно, одним из характерных в японской художественной традиции, связанной с театром Кабуки. В XX веке прогрессивные японские писатели, такие, как Кэндзибуро О, Кобо Абе, Акутагава Рюноскэ и другие, в полной мере использовали этот своеобразный литературный прием для того, чтобы показать, что постоянная смена масок, внешне-ритуальные отношения с другими людьми приводят в конечном счете к полной потере индивидуальности. В одной из новелл «Маска хёттоко» Акутагава Рюноскэ рассказывает нам о жизни весельчака и балагура Хэйкити, весьма и весьма пристрастного к спиртному. Оказывается, что в состоянии опьянения Хэйкити превращается в совершенно другого человека, окружающие перестают понимать, в каких делах и поступках выражается его истинное «я». «У бога Януса два лица, и никому неведомо, какое из них настоящее. Так и с Хейкити»1.

1 Рюноскэ Акутагава. Новеллы М., 1974, с. 36.

И вот однажды, в состоянии алкогольной «эйфории», он пытается подражать священным танцам на празднике цветущей вишни, совершает нелепые телодвижения и вдруг, остановившись, «как прекративший движение волчок», падает навзничь. Сидящий рядом с ним парикмахер пытается поднять его за руку и чувствует, что она холодна. Из-под маски, которая была надета на танцора, слышится едва различимый звук – не то вздох, не то голос: «Маску… снимите… маску…» «Но то, что они увидели под маской, уже не походило на лицо Хэйкити. Маленький нос заострился, изменился цвет губ, по бледному лбу градом катился пот. Никто бы теперь не узнал в нем весельчака, комика, болтуна Хейкити. Не переменилась только вытянувшая губы, нарочито глуповатая, спокойно смотрящая на Хэйкити с красной материи маска хёттоко»1.

1 Рюноскэ Акутагава. Новеллы. М., 1974, с. 37.

Каков же результат жизни, которая протекает как безликий танец в театре масок? Жизнедеятельность без идеалов, без возвышенных задач, в коловращении мелочных целей и забот, заключенных в ущербный и серый мирок «буржуазно-потребительских» отношений, прямо сказывается на мироощущении человека. Нестерпимость одиночества и отчуждения довольно часто оборачивается у обывателя острым чувством человеконенавистничества, к которому легко приходит одиночка на крутых поворотах своей жизни. Наступает время распространения «морали» групповой, клановой, освящающей те или иные отношения прямой личной зависимости, которые сказываются в различных псевдоколлективах (вплоть до преступных), где индивид пытается найти утраченную связь с другими людьми, обрести устойчивость и смысл существования. Американский этик Г. Мюллер, отмечая, что большинство сюжетов художественной литературы в США «построено на насилии и садизме вперемежку с сексом»1,

1 Miiller H. The Children of Frankenstein, p. 204.

указывает, что в этом отражаются тенденции действительной нравственной жизни массового обывателя. Прогрессивный американский писатель Дж. Болдуин с горечью пишет, что его всегда поражает «отсутствие в жизни большинства американцев наиболее элементарных и важных связей», что создает непереносимую нравственную атмосферу, когда над людьми как бы «нависает ядовитый полог похоти, томления и бешенства»2.

2 Болдуин Дж. Имени его не будет на площади.- Иностранная литература, 1974, № 2, с. 254, 256.

Что предлагает человеку современная буржуазная цивилизация?- задает вопрос французский публицист Ж.-Л. Кюртис. И отвечает: «Потакают исключительно и только двум страстям: чувственности и тщеславию. Секс и показуха…»3

3 Французские повести. М., 1972, с. 118.

А английский идеолог Дж. Гаммер, стремясь показать полный кризис моральной регуляции поведения людей в буржуазном обществе, назвал свою книгу «Общество вседозволенности»4.

4 Gammer J. The Permissive Society. L., 1971.

По его мнению, наступил не только разрыв между традиционно провозглашаемыми нравственными нормами и поведением, но и признание дозволенности (и отсутствие осуждений в условиях равнодушия) таких явлений, как насилие, сексуальная распущенность, наркомания, безответственность, отвержение всех нравственных идеалов. Центральное – хотя и не единственное – место в разрушении всей системы запретов, приведшей к «моральному хаосу», он отводит крушению ограничений в области секса. Констатируя, что нынешний буржуазный мир «мертв» в нравственном отношении, Дж. Гаммер предлагает надуманную, утопическую перспективу его оздоровления: создания новых общин, с новыми отношениями и нравственностью, где бы бок о бок, без вражды и трений, жили бы и богач и бедный, и капиталист и рабочий, и молодые и пожилые…

Недаром в развитых империалистических странах приобрело поистине небывалый размах «отклоняющееся поведение» и преступность. Под «отклоняющимся поведением» западные социологи предумышленно объединяют и собственно аморальное поведение, означающее нарушение общечеловеческих и внутриклассовых требований, и революционный протест трудящихся, который, разумеется, не может уместиться в прокрустовом ложе принятых в эксплуататорском обществе моральных норм.

Капиталистические общественные отношения, как замечал В. И. Ленин, внутренне скроены по принципу: либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя. Обыденный рассудок постоянно осознает этот принцип, в том числе в виде мрачной житейской «мудрости», что собственное счастье человека всегда строится на несчастье других людей. Именно в рамках этой циничной формулы антигуманного отношения к людям и возникает убежденность в моральной дозволенности, оправданности подобных отношений, их жизненной силе и даже величественности (разумеется, для победителей, наслаждающихся несчастьем своих жертв). На этой обывательской, расхожей «мудрости», выражающей социально-нравственный опыт капиталистической конкуренции индивидов, строится немалая часть практически-нравоучительной литературы, издаваемой для широкого читателя на Западе. К числу подобной литературы относится ряд книг о самоусовершенствовании, достижении престижа и успеха в жизни, так называемого «дайджест успеха». Эти книги издаются и переиздаются миллионными тиражами и посвящены самым различным аспектам межличностных отношений, выработке определенных практических навыков и качеств индивида. Наряду с несомненно полезными советами – по стилистике, ораторскому искусству, самосовершенствованию общих интеллектуальных способностей, психологическим приемам тренировки воли, рациональному ведению домашнего хозяйства, гигиене и уходу за телом, самолечению, умению пользоваться простейшими правилами этикета и т. д. и т. п.- все эти книги содержат определенный нравственный смысл, раскрывающий отношение человека к человеку в буржуазном обществе. Большая часть их посвящена проблеме, как быстро и с наименьшими затратами заработать побольше денег. Они учат тактике борьбы, уловкам, с помощью которых достигается в межличностных отношениях выгодная сделка, приемам искусного манипулирования волей других людей, которые вкладывают свой доход и влияние в ваш успех, и т. п. Другая значительная часть посвящена проблемам секса и улучшения здоровья. Если отбросить в сторону чисто шарлатанские преувеличения, этот сорт книг содержит некоторые нужные медицинские, гигиенические, практически-психологические рекомендации; однако с какой нравственной целью их предлагается использовать? Здоровье оказывается тем же «товаром», который надо с выгодой использовать, тем же «капиталом», который надо с выгодой для себя сохранить; секс же и сексуальные отношения становятся в лучшем случае школой хитроумного использования инакополых, распространения над ними своей власти, выжимания максимума «пользы» (понимаемой здесь просто как эротическое удовольствие). Мужчине даются советы, как использовать свои «сексуальные показатели» в распространении влияния на женщин; женщине – как удачно «охотиться на мужчин», и т. п. Предлагаются рецепты установления контроля над мнением окружающих, благодаря которому вами будут восхищаться, даже не ожидая от вас добрых дел, такие приемы использования правил благопристойности и этикета, которые позволяют считать ваше поведение всегда правильным, даже в том случае, если это совсем не так, и т. д. Смысл всех этих хитроумных способов, если освободить их от рекламно отполированной идеологической упаковки, весьма стар и прост: хитрость, надувательство, пускание пыли в глаза, коварство, лесть, использование слабостей других в своекорыстных целях, жестокость, эгоистическая расчетливость, лицемерие и прочее. Все это – для манипуляции другими людьми, превращения межличных отношений в те нити, с помощью которых можно было бы управлять другими людьми как марионетками, используя их пристрастия, иллюзии, честолюбие, слабоволие и т. д.

Возьмем для примера непрерывно переиздаваемую в США книжку Шепарда Мида под завлекательным названием «Как добиться успеха у женщин, не прилагая к этому действительных усилий»1.

1 Mead Sh. How to Succeed With Women Without Really Trying. N.-Y., 1977, Ballantine Books.

Видимо, для того, чтобы расширить круг потенциальных покупателей, автор начинает с советов, которые дает маленькому мальчику. Ты хочешь новую, дорогую игрушку, а ее тебе мать не покупает? Что же, дело можно поправить. Надо наказать мать за это. Но как? Слезы, вспышка гнева, голодные забастовки в наше время малоэффективны из-за их привычности. Лучше всего – неожиданная «ночная атака». Раза три-четыре в течение ночи надо будить мать громким криком. Отвечать ей то горячо, то холодно, но чаще – безразлично. Засыпая, во сне, шептать название полюбившейся игрушки. Не надо пугаться и в том случае, если поведут к доктору,- и там играть роль полного безразличия ко всему. Не беспокойся, игрушка на второй-третий день будет у тебя в руках. Причем матери ты доставишь радость – ведь это она «спасла» тебя от «болезни». Вообще к матерям надо относиться больше и чаще как к женщинам, регулярно наказывать и «тренировать» их – это поможет впоследствии властвовать над этими коварно-неустойчивыми существами.

В книге содержится немало других любопытных сюжетов. Например, много советов дается молодому человеку, пожелавшему быть «неотразимым» в глазах девушек. «Будьте маленьким, душевно открытым», всегда немного, но «красиво растрепанным»- так, чтобы вас хотелось пожалеть и вам помочь. Демонстративно проявляйте свои чувства, сохраняя естественность – женщины любят «демонстрации». Неожиданные проявления чувств – от вздохов до поцелуев – также достаточно эффективны. Но все это, так сказать,- для «подросткового возраста». Юноши же должны действовать более сильными методами – среди них особенно эффективен метод, условно называемый «яблоко раздора». Станьте таким «яблоком» – а это довольно просто! – между двумя (тремя) девушками, и они все сделают сами для того, чтобы каждая, «завладев» вами, вышла победительницей.

Имеются в книге, разумеется, и советы, как выбирать невесту, жену, вторую, третью жену, любовницу и т. д. Особенно ценные советы даются о том, как «тренировать жену»: в беззаветном уходе за мужем, делах, бережном расходовании денег (как оставить ее довольной, экономя втрое на ее гардеробе, и т. п.). Даются и советы в области секса, причем вполне благопристойные: когда и как наказывать ее холодным воздержанием, когда и как поощрять за сексактивность и т. п. Иначе говоря, целая система аутотренинга – построенная на знании «женской психологии», обыденного опыта, «кусочков» психоанализа и т. д.

Но система, цель которой, если ей следовать, в действительности обессмысливает весь этот «аутотренинг». Ибо даже формула «добиться своего» требует целевой осмысленности – «ради чего?». Не будем употреблять здесь высокое слово – «любовь» – оно здесь совсем неуместно. Но как найти это «ради», если отношения заранее лишены искренности и построены на хитроумном (а тогда, почему бы и не злобном, садистском?) манипулировании душевным миром другого человека?

Даже наиболее «респектабельные», постоянно переиздающиеся книги такого жанра содержат этот лейтмотив: эгоистическая эксплуатация других людей, выжимание из них всевозможных выгод, достигаемое с помощью хитроумных ухищрений. Перед нами как бы «практические пособия» по реализации принципа, что счастье одного строится на несчастье другого, обобщающие своекорыстную, частнособственническую практику индивидов, безжалостно конкурирующих друг с другом.

Насилие, равнодушная жестокость, вспышки необузданной агрессивности, вандализм, демонстративная непристойность по отношению к окружающим и, наконец, так называемые безмотивные преступления – все это черты такого аморализма, который в отличие от XIX века ныне, во второй половине XX, говорит о глубинных, тревожных процессах окончательного нравственного перерождения буржуазной индивидуальности. Аморализм и преступность с точки зрения нравственно-психологического содержания ныне иные, чем в прошлом. Недаром в «процветающей» Америке в широком, мутном потоке все увеличивающейся преступности появились такие фантастически мрачные преступления, акты насилия, надругательства над личностью и вандализма, которые заставляют беспокоиться за само нравственное здоровье человека. Преступления, где нередко не корысть, не месть, ни даже гнев движет преступниками и где вовсе будто бы нет мотивов, целей преступления. Мнимая безмотивность таких преступлений, своеобразное «самоутверждение через жестокость» и мучительство других людей исторически являются вовсе не случайными. Их смысл – в антигуманистической перестройке основ нравственно-психологического мира человека, перестройке, закономерно вызванной наиболее реакционными, воинственно-опасными тенденциями развития социальных отношений при империализме. И если при этом обнаруживается внутренняя связь агрессивности и человеконенавистничества с сексуально-патологической сферой жизни озверевших одиночек, то это неудивительно, эта связь намечалась еще ранее (хотя и в рамках иных социально-нравственных и психологических параметров, как это установил в своей клинической практике 3. Фрейд).

«Безмотивные» преступления окутаны удивительным равнодушием к жертвам. Это жестокость, которая сопряжена с «моральной нечувствительностью», неспособностью мучителя отождествлять свои переживания с переживаниями окружающих. Нацистская идеология не случайно вдалбливала в головы своих приверженцев идею о том, что народы иных, «неарийских» рас неполноценны и не могут чувствовать так же, как «ариец». Здесь нацисты возводили в ранг «теории» разбуженные их движением агрессивные, садистски-мстительные устремления тех слоев, где процесс отчуждения индивидов друг от друга давно породил нравственно-психологический эффект «нечувствительности» и «некоммуникабельности». У палачей исчезала сама общечеловеческая способность ощущать в тех, кого они мучили и убивали, их человеческое родство. Разрыв нормальных нравственно-психологических связей людей, их извращение неотделимы от страшного процесса атрофии моральных чувств. Без этой атрофии, распада нравственной чувствительности одна лишь теоретическая проповедь вседозволенности и «возвышающего» значения насилия вряд ли могла бы получить массовое и хладнокровно-деловое воплощение.

Разумеется, хладнокровная жестокость по отношению к другим людям может корениться в самых разнообразных нравственно-психологических механизмах человека, быть связана с весьма различными чертами его характера. Мы не должны сбрасывать со счетов и относительную самостоятельность, инерцию действия уже сложившихся нравственно-психологических механизмов.

Существует также целая группа социально-психологических условий, благоприятствующих жестокости, которую западные социологи и психологи многозначительно окрестили синдромом «агрессивности на почве бессилия». Именно бессилие одиночки, не способного что бы то ни было изменить в окружающем, ощущение заброшенности и неполноценности пытаются преодолеть с помощью жестокого насилия, «принудительного взлома» стены равнодушия, созданной другими людьми. Самоутверждение через насилие и жестокость, причем в особых исторических, психологических формах самопереживания, – характернейшая черта «отклоняющегося поведения» в буржуазном мире в XX столетии.

Внешне «безмотивные» преступления могут проистекать также из состояния полной отчужденности индивида от господствующих моральных ценностей, из-за отсутствия сколь бы то ни было значимых межличностных контактов. Вспомним, например, с каким спокойствием равнодушия Мерсо, герой известной повести Камю «Посторонний», совершает убийство, то ли потому, что «солнце так пекло, что тяжело было стоять неподвижно под огненным ослепительным дождем, падавшим с неба», то ли потому, что «особенно болел лоб и под кожей, во всех… венах билась кровь», то ли потому, что в руках «случайно» оказался револьвер. Очевидно, однако, что действительные мотивы преступления следует искать не в подобных «абсурдных подробностях», а в том, что для Мерсо «не существует абстрактных чувств, он предельно «заземлен» и живет конкретным ощущением настоящего, быстро текущего времени. Натура Мерсо такова, что его физические потребности не только отражаются в его поведении, но, как он признался, и определяют его чувства»1.

1 Кушкин Е. П. Альбер Камю. Ранние годы. Л., 1982, с. 164, 166.

«Все же остальное, что связывает человека с другими,- мораль, идеи, труд, творчество,- для Мерсо обесценено и лишено смысла»2.

2 Там же, с. 160.

В отличие от хладнокровной жестокости, которая любой ценой стремится прорваться в интимный мир другого человека, жестокость Мерсо имеет иные корни. Других людей для него просто не существует, равно как призрачно для него и представление о ценности собственной жизни, которая есть не более чем манипуляция собственным телом и окружающим «вещным» миром. Незаинтересованность, невовлеченность такого стиля бытия оказывается на поверку иллюзорной, фактически обратной стороной садистского подчинения другого человека. В своих последующих произведениях Камю, понимая, что подобные идеи ведут логически в абсурдное «ничто», пытался «критически» их преодолеть: «Чувство абсурда, если пытаться извлечь из него правила действия, делает убийство по меньшей мере безразличным и, следовательно, возможным. Если не во что верить, если ни в чем нет смысла и нельзя утверждать ценность чего бы то ни было, то все допустимо и все неважно. Нет «за» и «против», убийца ни прав, ни неправ. Можно топить печи крематориев, можно заняться и лечением прокаженных. Злодейство или добродетель – все чистая случайность или прихоть»1.

1 Цит. по: Кушкин Е. П. Альбер Камю. Ранние годы, с. 174.

В условиях эгоистического, равнодушного взаимоисполъзования людей друг другом обывателю, чтобы спасти оазис своей индивидуальности, приходится ограждать свой душевный мир от попыток чужеродного проникновения в него. Однако сам человек нуждается в том, чтобы знать и понимать душевный мир других, а они предстают перед ним в свою очередь как крепости, «гарнизон» которых находится постоянно настороже. Именно тогда приобретает особую привлекательность призыв Ф. Ницше: «Нужно уметь сохранять себя: это высшая проба независимости»2.

2 Ницше Ф. Собр. соч., т. 2, с. 67.

Но независимость независимости рознь. Человек и любит и ненавидит свою жизнь из-за соответствия или несоответствия ее системе моральных устоев этой жизни. Моральная независимость одиночки – фикция, оборачивающаяся лишь скрытой зависимостью худшего толка. Для нравственной жизни человека не нужна независимость, тождественная изолированности, которая граничит с гордым безумием абсолютного одиночества. Или, говоря конкретнее, это та независимость, что построена на нравственном фундаменте буржуазного индивидуализма, со всеми его иллюзиями и парадоксами. Здесь самые простые, необходимые людям как хлеб или воздух отношения извращаются, потребность людей друг в друге приобретает болезненно-враждебное психологическое выражение.

Оглавление