• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Беседы с В. Аверьяновым, руководителем авторского коллектива доктрины «Молодое поколение России»

Заместитель председателя фонда «Русский предприниматель» философ Виталий Аверьянов возглавляет авторский коллектив доктрины «Молодое поколение России», проект которой обсуждался на XII Всемирном русском народном соборе в феврале 2008 года и был рекомендован к доработке как основной соборный документ.

— Виталий, скажите, кому пришла в голову идея создать подобный документ — доктрину «Молодое поколение России»?

— После соборных слушаний по «Русской доктрине», созданной командой фонда «Русский предприниматель» еще в 2005 году, наше сотрудничество с Всемирным Русским Народным Собором стало очень интенсивным. И в начале 2007 года на одном из заседаний президиума Собора кто-то из фонда «Русский предприниматель» (к сожалению, не помню, кто именно) предложил владыке Кириллу, митрополиту Смоленскому и Калининградскому, посвятить следующий Собор детям и молодежи. Ему эта идея сразу понравилась, и мы начали подготовку. А в процессе подготовки надумали — и тоже получили одобрение владыки — создать некий программный документ.

— Есть ли у вас надежда на то, что заявленные там идеи и планы будут хотя бы частично воплощены?

— Рано делать какие-либо выводы. Вы ведь участвовали в работе по созданию нашего первого детища — «Русской доктрины», помните? Тогда ведь и критика была, и разговоры о том, что все это пустое, нереалистичное. Прошло около двух лет, и некоторые плоды уже есть: ряд идей воспринят властью, есть политические партии, которые сделали «Русскую доктрину» основой своих программ. Мы стараемся опережать время и оплодотворять идеологическое творчество власти.

И вот еще что важно. В последние семь — восемь лет та установка на смену ценностей, которая нам активно навязывается с 1990–х годов, все больше получает отпор и со стороны общества, и со стороны конкретных людей. У нас выросла внутренняя сопротивляемость. В 1990–е годы ее было гораздо меньше. Тогда была открытость, доверчивость, наивность со стороны обывателя. Теперь мы стали более осмотрительны, и в этом смысле как общество, как народ сделались более независимыми.

— Существует мнение, что чуждой системе ценностей дают отпор в основном люди старшего поколения. Правда, он имеет в основном пассивный характер. Но ведь активное сопротивление и не может исходить от людей преклонного возраста, это не их стихия. А молодежь, которая могла бы давать энергичный отпор, она уже во многом другая, из другого теста…

— Мы недавно проводили семинар на экономическом факультете МГУ. Руководил семинаром академик РАЕН профессор Юрий Михайлович Осипов. И он мне потом сказал о молодежи следующее: «Я не могу, глядя на их лица, в их глаза, понять, что они за люди, какой у них характер? Раньше я это делал легко, а сейчас как будто пришла новая раса».

— То есть по их лицам он не смог «читать»?

— Да. А я ему ответил так: «Если бы Вы приехали в Китай, Вам бы потребовалось некоторое время, чтобы различать китайцев. А на первых порах Вам бы казалось, что они все на одно лицо». Так же и здесь. Вероятно, все же существует поколенческий разрыв. Он сам по себе не говорит о том, что молодое поколение безнадежно. Он, скорее, говорит о наличии сдвига. Да, произошел сдвиг культурной парадигмы, с этим не поспоришь, это действительный факт. А в каком направлении сдвиг происходит, мы в доктрине «Молодое поколение России» постарались описать. И все-таки дело не в том, что наша молодежь изменила каким-то традиционным для России архетипам, жизненным моделям. Скорее, условия, в которые молодежь была «вброшена» культурным сломом 1990–х годов, связанным с крушением Советского Союза и утратой ориентиров у старшего поколения, тогда эту молодежь (а в то время еще детей) взращивавшего, опекавшего, — вот эта вся ситуация вынудила молодое поколение стать другим. Вынудила его приобрести новое лицо.

— Может, личину?

— Ну да, скорее, личину. А под этой личиной может скрываться и позитив, и негатив. Так ведь и есть на самом деле.

— Вы считаете, что это некая защитная маска?

— Да, я думаю, что та непроницаемость лиц, которую отметил профессор Осипов, во многом защитного свойства.

— Мне, как детскому психологу, известно, что защитная маска нередко свидетельствует о травме…

— А мы как нация и пережили травму. И сегодняшняя молодежь травмирована, она является своего рода исторической жертвой. Но жертвой не в окончательном смысле слова, а поколением, которое испытало на себе кризис, испытало ситуацию, когда среди старших было мало настоящих авторитетов, тех, на кого можно было опереться, на кого можно было ориентироваться как на образцы. И молодые люди в каком-то смысле замкнулись — и на себе, и на своей субкультурной ситуации. В среде тех, кому сейчас около 30 лет, звучал вызов, направленный «отцам». Они, мол, не имеют право учить, так как сами утратили ориентиры, утратили структуру жизни. Хотя упрек этот не совсем справедлив. Разлом-то проходит на самом деле не между поколениями, а между здоровой частью общества и больной. То же самое касается и молодежи.

— Мне кажется, что разлом проходит еще по нескольким направлениям. Например между, условно говоря, «либералами» и «традиционалистами». Причем, либерально настроенных, вернее, либерально устроенных людей в России гораздо меньше. Как получилось, что меньшинство навязало большинству свои представления о жизни?

— Думаю, одна из причин успеха тех, кто разжигал смуты, устраивал революции, заключается в том, что они опирались не только на свою энергию, на свою харизму, на своеобразный разрушительный талант, они опирались еще и на поддержку извне. Если б не эта поддержка, не получилось бы в свое время ничего ни у Керенского, ни у Ленина, ни в 1990–е у Ельцина. Фактор внешней поддержки играет большую роль, и это во многом объясняет ту дезориентацию, которая происходит в обществе.

— Поясните, почему.

— Во-первых, потому что насаждаются чужеродные ценности, а во-вторых, возникает прослойка людей, которые видят в смене ценностей свою корысть. Они понимают, что когда происходит сдвиг культурной парадигмы, сдвиг экономической парадигмы, в обществе устанавливаются новые правила игры. И в этот момент можно в мутной воде поймать рыбку. Пока еще общество не перестроилось, то, опережая его на пару шагов, можно, грубо говоря, заработать на этом-либо политический капитал, либо просто деньги. Именно эта категория людей — их не стоит называть либералами, они, скорее, ловкачи — и является двигателем разрушительных процессов в таких исторических ситуациях.

— Эти люди, вероятно, получают некий спецзаказ на развращение (в самом широком смысле этого слова) молодежи?

— Несомненно. Это направление главного удара. Причем среди молодежи гораздо легче найти неустойчивых людей, без должного стержня или с тем стержнем, который позволяет им примыкать к сообществу ловких людей. Почему это так? Потому что молодежь еще ищет в жизни свою правду, еще ее не нашла. Поэтому молодых легко подтолкнуть ко лжи.

— Кроме того, у молодежи, говоря по-научному, много витальных потребностей, а их удовлетворение, в свою очередь, требует денег.

— Потребностей действительно много, но еще и много амбиций. Молодые люди жаждут признания, им хочется, чтоб их репутация сформировалась быстро, как можно быстрей. Поэтому в любые революционные эпохи делается ставка на молодежь. Можно, допустим, вспомнить хунвейбинов, большевистский призыв…

— …гитлерюгенд…

— Да, и гитлерюгенд. Можно вспомнить ситуации, когда молодежь использовалась как социальный таран для разрушения каких-то старых, мешающих вождям порядков. И это очень банальный путь, когда неопытные, «необстрелянные» молодые люди используются для того, чтобы снести, смести старые порядки и ценности. А ведь надо еще понимать, что молодому человеку важно самоутвердиться. И он утверждается через то, что ему присваивают статус человека, меняющего порядок, статус преобразователя. Он приобретает власть, у него появляются неожиданные возможности. Молодежь в определенные исторические эпохи эксплуатируется, но, как правило, она же потом становится жертвой того маховика, который с ее помощью раскручивали.

— Она делается жертвой предложенной ей роли — роли кумира. В юном возрасте трудно удержаться от соблазна сыграть главную роль в истории страны. Хотя это обман, уловка, ловушка.

— Пожалуй. Но я, упреждая Ваш следующий вопрос о Соборе детей и молодежи, скажу, что нам хотелось вдохнуть в него совсем другой дух — исцеляющий дух Собора поколений, который поможет растащенным в разные стороны возрастным группам найти, обрести друг друга. И это стало, слава Богу, официальной идеей XII Русского Народного Собора. Словосочетание «Собор поколений» прозвучало в устах Святейшего Патриарха и в Соборном слове, то есть в резолюции Собора. Эта идея была очень ярко представлена.

— «Собор поколений»… Так красиво звучит. Но не кажется ли Вам, Виталий, что в реальности все же сегодняшняя молодежь — это поколение недоразвитых людей? Общаясь довольно часто с отнюдь не худшими представителями молодежи, я наблюдаю признак, который в дореволюционной психиатрии определялся как «скорбное бесчувствие». Под «скорбным» в данном случае следует понимать болезненное, патологическое. Больницу, Вы же знаете, называли «домом скорби». Так вот, у заметного числа моих юных знакомых недоразвитие сердца, если можно так выразиться. И недоразвитие культуры при субъективной уверенности, что знаний в области культуры — выше крыши. Мне очень грустно думать, что великая — и такая прекрасная! — русская культура уже прошла мимо них. Кажется, что их вообще ничто серьезное не трогает, не волнует.

— С Вами трудно выдерживать «позитив»! (Смеется.)

Доля правды — не берусь сказать какая — в Ваших словах, в Вашей тревоге есть. Кстати, поколение 1990–х — это еще и очень малочисленное поколение, что и является одним из признаков его ослабленности… Их мало, и, соответственно, нас будет мало лет через двадцать — тех, кто будет на международной арене отстаивать суверенитет России. И это очень серьезная угроза нашей национальной безопасности.

Есть у этого поколения и внутренние слабости, которые трудно исправимы, здесь Вы правы. Многие педагоги об этом говорят. И все же хочу подчеркнуть: это поколение очень разное, очень пестрое. Те, кто постоянно работает с молодежью, говорят, между прочим, о поколенческих волнах. Действительно, каждые три — четыре года идут как бы микропоколения, слои, обладающие своим эмоциональным настроем, своей особой волей к жизни, не такой, как у предыдущих и последующих. Так вот, у нас довольно неплохие поколенческие «волны», которые появились на свет в 1980–е — неравнодушные. Может, нам имеет смысл обратить на них особое внимание и вложить в них то, чего они недополучили в предыдущую эпоху?

— Вы хотите сказать, что они не безнадежны?

— Да, не безнадежны.

— В отличие от тех, кто родился в 1990–е?

— Я думаю, эти тоже не безнадежны. О них еще судить рано. Но кризисные явления были глубже и, конечно, наложили свой отпечаток на них. К каждому сегменту юного поколения нужен осмысленный подход.

— Неужели Вы думаете, что отдельно взятую молодежь можно как-то исправить, если парадигма всего общества останется прежней? Обществу потребления и нужны упрощенные, примитивные, инфантильные люди, потому что именно они — самые лучшие потребители.

— Да, конечно, обществу активно навязываются потребительская модель жизни. Но эта модель в России не победит. Она может победить в сознании отдельных людей, даже отдельных слоев общества, таких как пресловутые «новые русские». Мы говорим как раз об этом в «Молодежной доктрине». Ее главная мысль: борются не просто ценности с их отсутствием, нет! Борются наши ценности с системой антиценностей, которые насаждаются, как слой «новых русских». Сегодня мы в очередной раз стоим перед выбором: куда пойти русскому богатырю — направо, налево или прямо? Мы, как всегда, пойдем прямо. И возродимся, я в этом уверен. Это элемент оптимизма чисто интуитивный, что ли.

— Но если переводить интуитивное ощущение в рациональную плоскость, как это можно объяснить?

— Прежде всего тем, что индивидуалистическая модель, доведенная до своего конца, до того абсурда, до которого она стремится дойти, в условиях России стала разрушительной силой. Для власти и для всего общества сделалось очевидным, что, если позволить этой модели продвинуться еще дальше, мы Россию просто потеряем. Она будет разрушена, потому что для нас эта ценностная модель обладает очень серьезным отрицательным потенциалом отказа от себя, причем от себя не только в духовном смысле, но и в самом приземленном — экономическом, материальном, связанном с какими-то социальными устоями, на которых все держится.

— Добавлю — и в психологическом, даже психофизическом, потому что для психики, а следовательно, и для физического здоровья как отдельного человека, так и целого народа очень вредно, когда многое в окружающей жизни не по нраву, не по душе.

— Мы говорили о маске, которую носит молодежь. Я думаю, что эта маска еще и своего рода ответ на внутренний дискомфорт. Дискомфорт ведь испытали в 1990–е годы не только старики, многие из которых умерли раньше времени, — знаменитый «шок смертности». Шок пусть не смертности, но тяжелой дезориентации, ощущение оторванности от старшего поколения, ощущение глубокой, выражаясь языком Хайдеггера, «исторической заброшенности» — это все как раз и породило необходимость носить защитную непроницаемую маску, под которой скрывается глубокая внутренняя неустроенность. Поэтому, я думаю, одним из главных поводов для оптимизма служит то, что возвращение к прежней модели ценностей, восстановление, скажем так, нормальной модели ценностей является глубокой внутренней потребностью. Есть внутренняя потребность пусть не в самих высоких ценностях, но в восстановлении нормальной модели ценностей. Это действительно есть у молодых, я это чувствую, я это наблюдаю.

— А какие могут быть в России ценности, если не высокие? «Высокие» и «нормальные» в нашей культуре тождественны.

— Да, мы описали в «Молодежной доктрине», что такое нормальная модель ценностей. Другое дело, что восстановление ее может пойти разными путями. Не факт, что человек примет ее всю сверху до низу, примет ее в том виде, как нам хотелось бы. Но часто это идет косвенными путями. Допустим, через идею дружбы, любви человек приходит к другим истинным ценностям…

— …через подвиг, самоотречение…

— Правильно. А если вспомнить наш советский опыт? Многие люди жили, как бы отвергая идею Бога, они редуцировали эту модель ценностей, тем не менее она в них прорастала вопреки всему. Часто вопреки даже сознанию человека, через какие-то суррогаты, через какие-то смягчения, эвфемизмы — но все равно прорастала.

— Да, кому-то советские люди были, если можно так выразиться, нравственно должны. У них будто существовал некий анонимный, им самим неведомый Кредитор. Я это всегда чувствовала по своим близким и не очень близким, и для меня в этом была — и есть! — великая тайна. Впрочем, ее приоткрыл Тертуллиан, сказавший, что каждая душа — христианка. На это вся надежда… Я почти уверена, что души сегодняшних молодых устали питаться духовным «попкорном», озверели от голода, от интуитивной тоски по настоящей, доброкачественной «пище». Интуитивной, потому что порой даже не знают, какая она — настоящая, могут вообще не знать, что она существует… Но нужно, чтобы кто-то наверху призвал к другому. Клич сверху, мне кажется, необходим.

— Я тоже так думаю. Но я хочу вернуться к Вашему вопросу: можно ли молодое поколение воспитать отдельно от всего остального общества? Не только нельзя практически, но и методологически неверно пытаться так мыслить. Начать-то надо с той здоровой части старшего поколения, в которой сохранилась совесть, которая даже в силу своего жизненного опыта видит, что есть что. И если не обратиться к этой части старшего поколения, вообще ничего не получится, потому что от него зависят условия и социализации, и образования. Поэтому в «Молодежной доктрине» обращение к старшему поколению, к некоему потенциалу союза поколений — очень важный момент.

6–я глава «Молодежной доктрины» называется «Программа — максимум» (кстати, скоро выйдет большой тираж «Молодежной доктрины» для широкой аудитории, можно будет посмотреть)…

— Боюсь, широкой аудитории 6–я глава покажется несбыточной, утопичной.

— Да, она может на первый взгляд показаться утопией, чем-то очень далеким от жизни, очень далеким от нынешней политической практики. Но мы так специально ее и задумывали, чтобы показать, как можно построить государственную молодежную политику в идеале. И как можно было бы наладить жизнь молодежи в современных условиях, если бы старшие члены общества, старшее поколение действительно бы взялось за ум и попыталось исправить те ошибки, которые были сделаны раньше.

— Старшее поколение надо каким-то образом научить активно выражать свою позицию и активно влиять на молодежь. Не только молодые отстранились от старших, но и старшие стали бояться молодежи. Я, например, вижу, что мужчины боятся не только юношам, но даже подросткам делать замечания. Те на улице громко ругаются матом, причем, бывает, так громко, будто хотят, чтобы взрослые наконец услышали, возмутились, сказали: «Нельзя!»…

— Вы видите в этом какой-то вызов?

— Конечно! И никто не делает молодым людям замечания, когда они в транспорте не уступают место старикам. Такое впечатление, что старшие испугались младших. Как их призвать не бояться молодых, как вернуть старших к их воспитательной роли?

— Видите, получается какой-то замкнутый круг, потому что, с одной стороны, зрелые люди все меньше узнают в сегодняшней молодежи себя, соответственно все меньше понимают и все больше боятся. С другой стороны, юное поколение не видит, на кого можно опереться в старшем поколении, не видит авторитетов. Это, действительно, взаимосвязанные вещи. Спрашивается, где тот конец, за который можно потянуть?

— Я думаю, начать должны более опытные и более умные.

— Конечно.

— Очень многое зависит от старших, но они тоже должны получить какой-то сигнал от власти — так уж в России все устроено, — сигнал, что можно открыто быть людьми и других учить быть людьми. Что это можно, нужно и даже приветствуется.

— Я с вами согласен: должен быть политический заказ на неравнодушную гражданскую, на неравнодушную поколенческую позицию. Что такое в конце концов отец? Отец — это не обязательно тот, кто родил ребенка, а тот, кто чувствует себя старшим, тем, кто заботиться о семье, о следующем поколении. Старшее поколение, которое заботится, — это и есть поколение родителей.

— Мне вспоминается мое детство. Мы жили рядом с Даниловским рынком. На рынке в то время торговали не перекупщики, а реальные крестьяне. Они по своей деревенской привычке к любому ребенку обращались сынок или дочка: «Дочка, где тут трамвай останавливается?», «Дочка, съешь яблочко!» Да и в Москве обитало много вчерашних жителей деревни. Так что все вокруг называли меня дочкой. И у меня было чувство полного доверия к взрослым и такое непоколебимое чувство защищенности, что его хватило на всю последующую жизнь. Пускай защита была, как теперь бы сказали, чисто виртуальной, но я была абсолютно уверена, что никто ничего плохого мне не сделает: кто же обидит дочку?

— Я тоже хочу поделиться своими детскими воспоминаниями. Мой отец родом из Тульской области, и когда я в детстве приезжал к бабушке и дедушке в деревню, они меня называли «батюшкой». «Батюшка ты мой», — обращались к маленькому мальчику! Для меня в этом проявление патриархального духа. Будто перекидывали мостик из далекой древности в далекое будущее, будто ребенку показывали, что он тот, на кого надеются, тот, на кого будут опираться. В этом был какой-то глубинный национальный дух…

— Увы. Теперь из жизни, а следовательно, и из речи напрочь исчезла, как говорили в деревне, надежа на юношество.

— Я еще хотел добавить по поводу того, как не бояться младших… Может быть, важно найти для этого опору в среднем поколении. Помимо того, что должна быть политическая воля, должно быть еще и то поколение, которое считает себя опорным. Назовем их «тридцатилетние». Они еще вроде бы почти молодежь и в то же время уже зрелые люди, поэтому могут понять тех и других и стать связующим звеном. От них сегодня очень многое зависит.

— А у Вас серьезная надежда на помощь верховной власти в реализации «Молодежной доктрины»? Ну, скажите хотя бы о каких-то своих интуитивных ощущениях …

— Откровенно скажу, мне видится несколько альтернативных сценариев развития ситуации на ближайшие, скажем, десять лет. В конечном итоге я оптимист, но мой оптимизм не связан с расчетом или надеждой на кого-то конкретного, будь то президент, правительство или некоторые представители политической элиты …

— …хотя политическая элита в России все решает. Или почти все.

— Все решает Господь Бог. И эти три-четыре сценария будущего находятся в его руке.

— Как, впрочем, и все остальные сценарии…

— При этом Он очень часто действует вопреки воле человека. То есть очень часто человек реализует ту стратегию, тот сценарий, тот проект, который он даже и не задумывал осуществлять. Я вполне допускаю, что глава верховной власти и те представители политической элиты, которые что-то решают, не обратятся к нашей доктрине, к другим замыслам и проектам, которые высказывают родственные нам общественные группы и движения, потому что пока привкус тотального индивидуализма в мироощущении власти сохраняется. Это по очень многим признакам видно. Другое дело, что индивидуализма становится меньше, чем было при Ельцине, и все чаще звучат апелляции к традиционным ценностям. Слава Богу, это есть, поэтому и определенная надежда есть. Другое дело, я не знаю, какой из сценариев реализуется. То ли нас ждет еще несколько лет либерально-консервативной стагнации, сохранения статус — кво. Это будет, по большому счету, в интересах довольно узкой прослойки сверхбогатых людей России, которые хотят сохранить существующий режим на какое-то время, чтобы…

— …сохранить свое благополучие?

— Да, и — будем называть вещи своими именами — паразитический порядок. А при другом сценарии все-таки начнется решительное обновление элиты. Не просто борьба с коррупцией, о чем сейчас много говорят. Это хорошая идея — борьба с коррупцией, но она недостаточна. В ней нет честного взгляда на политическую и экономическую элиту, которая сложилась в России.

— Да, потому что в идеале нужно стараться так подбирать элиту, чтобы не приходилось все время бороться с коррупцией. Чтобы страной управляли честные люди.

— Конечно! Да они и есть. Мы же не будем утверждать — это было бы несправедливо, — что вся сегодняшняя элита прогнила, что она вся коррумпирована. Это обывательское представление. В реальной жизни ситуация не такая. Вопрос даже не в этом.

— А в чем?

— В том, что необходимы механизмы постоянного обновления политической элиты и постоянные проверки ее жизнью. Потому что, как правило, элита в России проверяется реально лишь когда наступает очень большая беда, или случается какая-то очень серьезная катастрофа, или начинается война. Не такая, как чеченская, а настоящая, большая война. Не дай Бог, чтобы нам пришлось ожидать новой великой трагедии, чтобы власть и околовластная элита начали ощущать связь времен и приводить себя к тому знаменателю, к тому образцу, который действительно нашей стране необходим.

— А есть ли у Вас надежда, что все общество, и в особенности молодежь, выкарабкаются из той культурно-информационной помойки, в которую превратилась страна? Потому что, мне кажется, ни о каком возрождении, ни о каком обновлении, вообще ни о каком нормальном будущем невозможно говорить, если эта ситуация не будет кардинально изменена. Когда мне рассказывают, что творится на молодежных каналах, я теряю остатки оптимизма.

— Но все — таки, согласитесь, за восемь последних лет кое-что изменилось. О молодежных каналах говорить не буду, потому что, как и Вы, не смотрю их. Это просто невозможно смотреть, нормальный человек не может это долго выносить.

— Но, с другой стороны, если для молодых людей передачи таких каналов, как МузТВ, и всякая другая гадость — это так называемая валюта общения, то кто-то из них будет, наступая себе на горло, все равно смотреть, слушать, играть в жуткие компьютерные игры…

— …и привыкать к этому.

— Да, привыкать, и потом вся эта жуть перестанет быть для них такой жуткой, им уже не придется себя пересиливать.

— Все-таки молодежные каналы — исключение, но страшное исключение, потому что молодежь смотрит эти каналы. Не вся, но значительная ее часть. Что касается других каналов, то все-таки ситуация стала лучше за эти восемь лет. Она стала менее разрушительной. Но в ней, к сожалению, не появилось того реального позитива, который бы создавал воспитательный эффект. Воспитательный эффект сейчас скорее никакой, чем положительный. Это, конечно, тоже страшно, потому что, казалось бы, в информационной сфере можно было бы многое изменить, если бы была на то политическая воля.

— Да, пока есть нормальные сценаристы, нормальные режиссеры, нормальные писатели. Пока есть поколение, в котором найдутся нормальные творцы, у которых имеются еще какие-то точки отсчета, правильные, нормальные ориентиры. Которые еще классику читали, видели хорошие фильмы…

— Вообще, появляются фильмы, произведения, программы, где позитив есть. Но, действительно, это пока отдельные явления. Нет широкого общественного перелома. А что касается некой негласной политики, курса на сохранение старого, ельцинского формата, связанного с разрушением советского уклада, с насаждением индивидуалистической модели ценностей, общества аномии, то есть общества беззакония, то практические опыты наших экспертов в этой сфере показывают, что дело даже не в режиссерах, актерах, людях творческих профессий, которые так же, как и мы с Вами, очень многое понимают и хотели бы изменить ситуацию А дело, как ни странно, в том, что наше информационное сообщество унаследовало от 1990–х годов основную продюсерскую прослойку, которая продолжает выстраивать телевещание и кинематограф согласно тем принципам и нормам вещания, к которым она привыкла и как она их понимает. А она их понимает в соответствии со своими представлениями о рейтинговости, о том, какой должна быть массовая культура, что более «смотрибельно», «читабельно» и «покупабельно». Очень часто они в этом отношении лукавят, потому что, когда речь заходит о чисто коммерческом эффекте, о деньгах, порой нам — особенно это было раньше, но и сейчас продолжается — навязывают такие низкопробные передачи или фильмы, которые даже и прибыли особой не приносят, но почему-то их нам навязывают. Когда же речь заходит о смене каких-то ориентиров и о менее, скажем так, низкосортной продукции, здесь сразу всплывает этот аргумент — прибыли, рейтинговости и т. д. Очень лукавая позиция, я в этом глубоко убежден.

— Я тоже.

— Мне кажется, в этом есть и корыстные интересы, и определенный соцзаказ, который все еще продолжает действовать в нашей стране.

— Странно только, что власть уже давно не ельцинская, полномочия у наших президентов по Конституции немалые…

— …а телеканалы контролируются ГАЗПРОМом и другими ведущими государственными корпорациями…

— Да, и тем не менее в информационном поле никаких существенных перемен. Как на этом навозе можно вырастить нормальную молодежь?! Даже исходя из самых что ни на есть прагматических соображений, это очень опасно. Мы видим, что ситуация в мире все усложняется — политическая, технологическая, экологическая, какая угодно! — а психика и, соответственно, способы реагирования людей все упрощаются, чему очень способствуют СМИ, которые вместо людей выращивают двуногих рептилий. Так что оглупление губительно не только для сегодняшних подростков и юношества, оно смертельно для страны. Взращенные на сегодняшней масскультуре будущие граждане попросту не справятся с разнообразными жизненными задачами.

— К сожалению, до последних лет каждый из самостоятельно мыслящих, да и просто нравственно здоровых людей сопротивлялся происходящему в одиночку. Сопротивлялся, отстаивая свою собственную идентичность, свою внутреннюю правду, правду своей семьи, отвоевывая ее у этого внешне агрессивного, чуждого мира. Сейчас наконец-то начались сдвиги в этом отношении. Например, собираются создать комитет — не цензурный, а защищающий нравственность в СМИ. Сейчас на эту тему обращают большое внимание в Госдуме, предложили ряд новых законопроектов, которые тоже будут защищать нравственность, возвращать определенные контрольные функции обществу. Так что надеюсь, что мы из состояния борющихся одиночек будем переходить в состояние некого сообщества, которое будет активно защищать нравственность, духовные интересы и вот эту самую традиционную модель ценностей, о которой мы говорим и которая в сознании старшего поколения жива. Это, может быть, тот небольшой позитив, небольшое основание для оптимизма, которое должно у нас присутствовать. И оно должно быть стимулом нашей активности. Прежде всего, активной гражданской позиции. Нельзя просто сидеть и ждать, когда кто-то объединится и защитит нас. Это неправильно. Каждому из нас надо поучаствовать, хотя бы своим голосованием, когда будет проводиться опрос, или, допустим, просто выбором телевизионной кнопки.

— Знаете, мне кажется, нет, я в этом почти уверена, что души молодых людей устали от помоев, озверели от голода, потому что помои не насыщают. И если будет предъявлено что-то другое, что-то питающее душу (а не растормаживающее нижепоясные рефлексы), многие юноши и девушки испытают катарсические чувства…

— Да, и социологи подтверждают, что та традиционная ценностная модель, которая живет в старшем поколении, прорастает и живет в поколении молодом. Это показывают социологические опросы. Те ценности, которые разрушались в 1990–е годы, — далеко не все, но многие — сейчас возрождаются. Причем они возрождаются вопреки политике культурной, политике средств массовой информации. Нам нужно попытаться эту тенденцию уловить и поддержать.

— А как ее поддержать?

— Ну, как минимум через активную гражданскую позицию, через объединение общества. Нужно не забывать о том, что и от нас многое зависит.

— А я еще думаю, что очень важно всем сердцем пожалеть наших молодых ребят, у большинства из которых такая ущербная юность; ни в коем случае не ополчаться на них и помнить, что они — жертвы, что их вины очень мало в том, что с ними происходит. И что все они наши дочки и сынки.

— Пожалеть… А кстати, это связано с тем, чтобы не отчаиваться, потому что если мы пожалеем того, кому плохо, пожалеем Россию, пожалеем ее будущее, значит, мы все-таки в это будущее верим. Значит, мы не отчаялись. Это важно, потому что отчаяние — страшный грех.

Беседовала Ирина Медведева

02 / 06 / 2008