• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Приложение системы рук и звездных знаков к некоторым из наиболее замечательных людей нашей эпохи

Истина доказывается не диссертациями, а фактами. Хиромантия и звездные знаки слишком приближаются к чудесному, чтоб мы могли надеяться заставить признать их, как известные науки, не подкрепив их примерами, истинность которых легко может быть проверена.

С этой целью мы просили содействия у людей высших, известных всем, если не лично, то по крайней мере по их произведениям, отражающим их личность. Это содействие было благосклонно доставлено нам. Повсюду, где есть большой талант, есть и необыкновенная снисходительность. Эти знаменитые личности, видя наше желание быть полезными, любезно отдались нашим наблюдениям. Мы благодарим их от всего нашего сердца.

Естественно, что мы должны были начать этим писателем, во-первых, потому, что его добрая дружба к нам, давала нам смелость просить от него доказательства его любезности, в котором он никогда не отказывал, или скорее услуги, в которой он отказывал еще менее; во-вторых, потому, что нашей обязанностью было поставить во главе наших портретов человека, наиболее необыкновенного, наиболее замечательного, наиболее странного нашей эпохи: – человека, который, забавляясь и как бы с усмешкой на губах, в продолжении тридцати лет привлекал внимание всего света; наконец, человека, пламенное, роскошное, блистательное, неиссякаемое воображение которого произвело автора, поэта, наиболее привлекательного, наиболее блестящего, о каком можно мечтать. Прежде всего нам следовало говорить об этом великом обольстителе, привлекающем своими рассказами, подобно арабскому сказочнику, полном движения и порывчивости, как дитя Парижа; об этой странной индивидуальности, которая в один день является подобно светящемуся призраку, и без предисловия подкапывает, опрокидывает старое здание классицизма и, спустя несколько времени, умеет выкарабкаться из-под обломков дворца романтизма, построенного ею на скорую руку, как дворец Монте-Кристо.

Юпитер, Солнце, Меркурий, Марс, Луна и Венера выражаются в руке Дюма почти в равной степени; вследствие чего их индивидуальное влияние, очень стремительное и нигде не находящее второстепенного влияния, дает все, что может дать без затруднений, потому что везде встречаете силу, способную поглотить его или отразить, без опасности разрушения.

Его господствующая планета – Юпитер, следом за ним тотчас же является Луна. Юпитер дает ему свежий цвет лица и почти белое, даже очень белое тело. Его веселость, его любовь общества, его просвещенная гастрономия, его кулинарное искусство, его громадный успех, его популярность являются от Юпитера. Его остроты, блестящие и глубокие в одно и то же время, даны ему Юпитером и Меркурием. Луна дает ему большой рост, начало тучности, и его оттопыренные губы, которым Венера (также у него очень могущественная) придает мясис тую толщину и особенную прелесть добро ты и веселости.

Марс дает ему полноту мускулов и ширину груди, но нимало не влияет на цвет лица. Солнце делает его формы прекрасными; от Меркурия он получает свободную и непринужденную походку; и Меркурий же дает его глазам блеск и пронзительную живость.

Юпитер делает его счастливым в его начинаниях, и предлагает ему наружный блеск, почести и расположение великих и богатых, привлекаемых к нему также Солнцем. Юпитер извиняет эти качества, делает их милыми, необыкновенными, прелестными вследствие их странности и капризности, внушаемой ему Луною. Его странные предприятия, его упрямство, эксцентричность, которым он беспрестанно уступает, по-видимому, должны всегда мешать ему, но влияние Юпитера наблюдает над ними и заставляет приносить пользу то, что казалось угрожающим. Это градовая туча, разрешающаяся благодетельным дождем. Что бы он ни делал, Дюма всегда поддерживается своей счастливой и могущественной планетой.

Дюма нравится особенно потому, что к ослепляющему блеску Юпитера присоединяется в нем снисходительность Венеры. Он искренно добр, а разумная доброта распространяется подобно славе.

Юпитер, когда он хорош, дает все: качества и недостатки, а следовательно и гордость, которая без сомнения – грех, но которая у некоторых артистов порождает главные качества. Гордость Дюма громадна, но кто может его за нее порицать? Эта наивная гордость, в сравнении с лицемерной скромностью, не есть ли смирение?

Мы не будем продолжать далее изучение планетных знаков, потому что они совершенно пополняются объяснением ручных бугорков, и потому что хиромантия есть наша главная исходная точка.

Заключим, сказав, что если влияющие планеты Дюма имеют по хиромантии почти равные степени, то и френология встречает те же результаты: голова Дюма почти кругла, то есть не имеет ни выпуклостей, ни углублений.

Исследование линий на руках Дюма. Руки Дюма странны и, кажется, не имеют себе подобных.

В одно и то же время, широкие, сильные и тонкие, они обе разделены линией успеха, отягченной, подобно дереву, ветвями и отростками; его сердечная линия, также богатая ветвями, занимает всю левую руку и посылает могучую ветвь к Юпитеру, где как бы соединяется с кольцом Соломона, которое колосьями окружает указательный палец. Это известный знак способности к сокровенным наукам и мистицизму, если б он захотел им отдаться. Его длинная головная линия проводит глубокую борозду по руке и теряется в бугорке Луны – седалище воображения. Юпитер, бугорок честолюбия, по своей важности является здесь бугорком гордости, и заключает и поглощает в своем развитии бугорок Сатурна; здесь заключалось бы все счастье и несчастье его жизни, если б не явились два других могущества для уравновешиванья и господства над гордостью: эти силы – любовь и воображение. Воображение, особенно в левой руке занимает почти половину руки и завладело бы всем низом ладони, без бугорка Венеры, идущего ему навстречу; и эти чудовищные органы сталкиваются и борются подобно двум гигантам, которые сжимают друг друга и стиснувшись остаются неподвижными, вследствие равной силы. Гордость, воображение, любовь – здесь источник крепости и пылкости Дюма. Его линия жизни следует за громадным очертанием бугорка Венеры, проводит значительную борозду, знак долговременного существования, внизу треугольника*, соединяется с сатурновой и возвращается по розетте до оборота руки.

Покидая линию жизни, с которой она вначале смешивалась, линия Сатурна отделяет ветвь к Меркурию, – который был бы чудовищно уединен в другой руке, – и в одно и то же время дает ему красноречие и ловкость, доходящую до хитрости, – все, что должно привлечь причины богатства. На левой руке линия Солнца принимает на бугорке не совершенную форму кадуцея; несколько лучше выраженная, она могла бы дать высокую знаменитость, способность, не имеющую подобной, к наукам серьезным, к химии, математике, истории: она остановилась на романе. В правой руке эта линия, исходя из линии успеха, обещает в одно и то же время и славу и расположение знатных. Дойдя до бугорка Солнца, уже сжатая бугорком Меркурия, она блестит и возвышается, пламенеет: он будет знать все, он будет блистать во всем, что – наука и искусство; одной ветви ему было недостаточно. И куда девал бы он эти потоки безмерного воображения, непрестанно посылающего знаменитости новую пищу, как центральный огонь посылает ручьи огня Везувию? И посмотрите также, как все благоприятствует этому воображению: мы видели, что головная линия быстро к нему стремится, и линия сердца соединяется с ним бороздой, которая пересекает его, переходя от Луны к Меркурию; это еще не все: оно еще благоприятствуемо, питаемо его остроконечными и гладкими пальцами, приносящими ему вдохновения, которые он черпает, которые он всасывает повсюду: в воздухе, в природе, в мозгу других, у коих он похищает идеи электрическим могуществом жидкости, поочередно то блистающей, то поглощаемой. Он сияет, и удивляет, он обольщает и затмевает все, находящееся с ним наряду.

Погодите, и это еще не все.

Так как нужно, чтоб воображение господствовало, то его большой палец короток и непрестанно питает место жилища его беспокойств, экстаза, безнадежности, его порывов великолепной радости; он подобен ловкому любовнику, который сумеет сохранить любовницу, занимая и интересуя ее непрестанно странностью капризов.

Его пальцы равной длины с ладонью; это в одно и то же время и синтез и анализ. В большом пальце логика сильнее воли. Но что значит логика при таком воображении?

Философский узел также, без сомнения, хорошо выражен; но философский узел дает ему наклонность к независимости, а не к сомнению. У Дюма размышление самопроизвольно, и он непременно нашел бы скоро и верно, но в ту минуту, когда ум вопрошает, а логика готовится ответить, воображение уже говорило, и Дюма остается уверенным, что то отвечал рассудок. Отсюда столько странных поступков. То, что ему грезилось, ему кажется уже сделанным, он станет уверять в этом и будет правдив. И он счастлив, что так есть, ради удовольствия его читателей, которых он привлекает, забавляет и которым сообщает этот добродушный смех, такой веселый, искренний, правдивый, заставляющий дрожать его губы, когда он пишет, и истекающий прямо из сердца, из его неисчерпаемой снисходительности. Линия, которая проходит по третьему суставу мизинца и восходит до второго, выражает его красноречие и способность из какого бы то ни было предмета извлечь самый сок. Это опять-таки, если хотите, легкость описания.

Дружба, любовь, все могут получить от Дюма, но не следует ничего от него требовать, ибо бугорок Марса громаден на обеих его руках, и в правой, как мы сказали, нисходит по ладони ниже линии сердца. И бугорок Марса, оснащенный его снисходительностью, давая ему безропотность во всех искушениях, характеризованную четырьмя словами его девиза: Deus dedit, Deus dabit (Бог дал, Бог даст), внушает ему также силу неодолимого сопротивления против всего, что не в его вкусе или не в его убеждениях.

Марс дает его произведениям движение, действие, энергию; он делает их увлекательными, околдовывающими, – он, или этот энтузиазм, который Меркурий украшает своим красноречием. Марс у Дюма дает сон его воображению, его любви, его честолюбию.

Узла порядка нет; и наблюдатель, быть может, нашел бы на месте его легкое углубление; но порядок с таким могущественным бугорком Луны и остроконечными пальцами нарушил бы гармонию его организации. Его ладонь ни мягка, ни жестка, она, как сказал доктор Каруц, похожа на твердую землю, взрыхленную заступом. Излишняя физическая деятельность повредила бы его деятельности духовной и намного бы уменьшила его чувственную восприимчивость. Природа хотела сделать из него совершенный, в своем роде, тип, а потому не дозволила никакой дисгармонии.

Ламартин родился под влиянием Венеры и Меркурия, потом Марса и Юпитера.

Наиболее впечатляющая суть, наверно, Венера и Меркурий.

Ламартин получил от Венеры тот свежий и белый цвет лица, которым, если нас верно уведомили, он обладал в молодости, теперь измененный влиянием Меркурия. Он сохранил от Венеры свою ласковость, свою доброту во всех искушениях, свои привлекательные манеры. Юпитер внушает ему наклонность к представлениям и к пышности; Марс дает ему орлиный нос, характеристичный подбородок, высокую голову, статность, сравнительно широкую грудь; Меркурий, удлиняя его черты, в широкой степени дает ему все особенности, принадлежащие его влиянию: приличие, чрезвычайную красноречивость, наклонность к административной науке, любовь к делам, чрезмерную ловкость и тайные самопроизвольные откровения, относящиеся к гаданью.

Меркурий научает его, что и когда должно сказать, Марс прибавляет огонь и пылкость, которая ослепляет, магнетизирует, убеждает; это Марс заставляет уноситься, увлекаться его словами. Время от времени снова появляется влияние Венеры и заставляет желать энергии, по контрасту с нежностью.

Когда было нам дозволено исследовать руку одного из величайших наших поэтов, мы испытали минутное смущение, которое не старались рассеять, и в первый раз, с тех пор как стали заниматься хиромантией, мы спросили самих себя, не была ли эта, никогда не обманывавшая нас наука только долгой ошибкой? Мы ожидали увидеть остроконечные и очень длинные пальцы с коротким большим, громадный исчерченный бугорок Луны, быстро падающую к Луне головную линию – все знаки поэзии; мы парировали бы, и почти готовы бы были клясться, и вот мы находим прекрасные и изящные руки, но с смешанными или с несколько четырехугольными пальцами, – узел порядка достаточно обозначенный, чтобы выразить наклонность к положительным занятиям, то есть почти инстинкт коммерции; головная линия длинна, бугорок Меркурия развит, но как будто для того, чтоб доказать нам, что он внушает не одно только красноречие, мы увидели алеф еврейской азбуки, – знак фокусника, чрезвычайной ловкости в обыкновенных жизненных связях.

Так как мы приняли за цель прежде всего испытание истины, мы составили собственное свое mea culpa (сознание своей вины) и сказали Ламартину, с храбростью безнадежности, то, что мы читаем в руке. Он улыбнулся и ответил нам:

– Признаюсь вам, я думал, что имею дело с личностью очень мистической, очень гуманной, и ожидал, что судя обо мне по моим произведениям, вы найдете во мне все качества поэта, но на этот раз, сознаюсь, я должен удивляться: все прочтенное вами в моей руке верно со всех сторон: я писал стихи, потому что мне было легко писать, потому что это было для меня как бы потребностью. Но не в этом было истинное мое призвание, все мои идеи всегда были обращены к делам, к политике и особенно к администрации.

Пока Ламартин говорил нам, мы чувствовали себя как бы уничтоженными, думая об этом могуществе таланта, который, играя, занимает одно из первых мест в литературе и делается великим для препровождения времени.

Несмотря на уважение, которое мы питаем к такому великому человеку, мы, наверно, сомневались бы, не дала ли нам хиромантия и хирогномия доказательств с нашей точки зрения подозрительных.

Мы были испуганы, найдя их столь верными и, должно сказать, несомненными.

Тогда мы стали отыскивать тайну этой нежности, этих порывов, этого энтузиазма, которыми наполнены столь прекрасные стихи, и вот что нашли мы.

Все высшие люди имеют страсть, которая руководит ими и оживляет их, часто даже они имеют многие, ибо страсти и, пойдем далее, пороки суть только сон и жар, великий избыток богатства, упояющий нас, как упояет всякое богатство, и ведущий нас к упадку, который возбуждается в нас их потребностью действия; это пар, который разрывает машину, если она не может поднять клапана. Эти богатства должны быть сильно разлиты; тут нет возможной скупости; нужно, нужно необходимо, иначе останется на выбор крапива или пальма торжества, часто даже корона или темница. Люди ничтожные вообще апатичны. Нет никого целомудреннее евнуха. Но когда человек, возбуждаемый страстями, борющийся с ними, над ними, господствует, удерживает их или дает им свободу, по своему желанию, дабы с большею роскошью достигнуть своей цели, подобно тому, как греческие воители погоняли своих лошадей, дабы скорее достигнуть победы, тогда... тогда это человек действительно высший. Не ищите великого человека без страстей, вы не найдете ни одного.

Этого-то не хотят понять посредственные умы, которые, упорствуя мерить по своему крохотному росту гигантов человечества, горько упрекают их за их недостатки, которые суть не что иное, как следствие или необходимость благородной стремительности их натуры. Великая река может катить по своим берегам немного тины, принесенной ручьями, прибавляющими новое могущество ее водам; что до этого, когда она составляет богатство и гордость пробегаемой ею страны!

– Вы измяты вашими страстями, – сказал Сократу физиономист Зопирас.

– Вы правы, и так должно бы и быть, – отвечал Сократ, – но я их покоряю.

И Сократ остался типом мудрости и добродетели.

Ламартин обладает самой любящей организацией, скажем даже, самой влюбчивой, какую только можно вообразить. Его линия сердца проходит по всей руке и как при начале, так и в конце обогащена множеством ветвей.

По размеру, бугорок Венеры не имеет ничего необыкновенного, но он покрыт решетками, и на руках у него видно разорванное кольцо Венеры.

Таким образом, все силы сладострастия являют победить и увлечь его рассудок; но богатство сердца облагораживает все его порывы, и из этого различия высших страстей делает избранную нежность, громадную любовь ко всему великому, пре красному, благородному; его сердце – ти гель, в котором материя превращается в зо лото; его воображение, возбуждаемое жаждой наслаждений, находит их слишком холодными на земле, и на крыльях экстаза уносится отыскивать их в небе.

И тогда, в тревогах его священной борьбы, он скорбит и вздыхает. Его вздохи, восходящие к небу, научаются там языку и гармонии.

Но года возбуждения миновали: когда он истратил свой сон в пламенных вдохновениях его энтузиазма, он стал человеком серьезным, человеком твердым и ясновидящим.

Мы не судим его и не заступаемся за него; мы его рисуем таким, каким он представляется нам и каким показывает его нам изучаемая нами наука. Мы восхищались его смелостью, его красноречием; мы знали его свободного от искушений, перенесенных им в трудные времена; мы благодарны ему от всего сердца, и он кажется нам человеком наивным, родина которого должна быть такою же.

Наконец, хладнокровие и гражданская доблесть Ламартина очень ясно выражены в руке могуществом и спокойствием бугорка Марса. Он сознает свои заслуги. Юпитер, без сомнений, развит, но не слишком и не доходит до исключительного высокомерия.

Ламартин доказал это.

Звезда на Юпитере означает неожиданное положение, до которого он достиг; но две поперечные черты на том же бугорке говорят, что положение это не будет продолжительно и приведет тяжелые испытания.

Из головной, следовательно из бугорка Венеры, выходит линия и направляется прямо к Меркурию; это, как уже видели, многочисленные перемены состояния.

Сатурнова (линия успеха) выходит из Венеры и Луны, основанная, следовательно, на любви и воображении; в равнине Марса она соединяется в одну ветвь, восходит прямо, торжествующая в борьбе, и разрывается позже на несколько обломков, за которыми следует, постоянно возвышаясь; это потерянное высокое положение, разрушенное, но возобновлявшееся в промежутках, так сказать колеблющееся состояние. Сатурнова на левой руке принимает на бугорке форму пирамиды, которая исчерчена, спутана, достигая вершины.

Это великое предназначение, освященное соприкосновением с порохом:

В правой руке бугорок Солнца углублен двумя большими линиями, которые возвышаются параллельно и выражают великие вдохновения; третья оборвана. Эти три линии, если б они были полны, означали бы три солнечные мира: славу, репутацию, богатство. Один из них утрачен.

На левой руке три параллельные линии возвышаются на бугорке Солнца, одна поперечная черта пересекает две из них, третья достигает, не будучи прервана.

Это нам ясно показывает Ламартина, теряющего свое богатство затрагиваемого в его репутации, но слава которого не могла быть оскорблена; и, так как в другой руке линия репутации остается чистою, мы полагаем себя вправе сказать с уверенностью, что слава и репутация всегда ему останутся.

Продолжая наше исследование с хирогномической точки зрения, мы видим первый сустав большого пальца, скорее развитым для сопротивления, чем для господства; и сопротивление это увеличено его широтой, которая выражает твердость намерения, при надобности доходящую до упрямства.

Быть может, мы ошибаемся, но мы не встречаем у Ламартина сильной веры в сущность религии, его должна быть вся любовь, но логика и особенно философский узел не должны дозволить ему идти далее.

У него длинные пальцы, дающие ему ум в частностях. И как он восхитителен в своих толкованиях и объяснениях. Его длинные пальцы, должно говорить уже все, могут довести его иногда до суетности, но до гордости – никогда. Эта мелочность дала бы также ему в высшей степени деловой ум, ибо его такт громаден и, как известно, он получает от Меркурия восхитительное красноречие и великолепную проницательность, которые легко могли бы дойти до самой тонкой хитрости. Но он каждую минуту останавливается тем же препятствием: его сердцем!

Его рука, так же как и рука Дюма, украшена кольцом Соломона; он был бы царем в сокровенных науках, если бы захотел ими заниматься. Многие стихотворения в его «Медитациях» указывают на это.

Если должно высказать вполне нашу мысль, то мы полагаем, что рука этого великого поэта не имела в юности той формы, какую она имеет теперь; она должна была быть тонкой и гладкой.

Года, положение, случайности развили у Ламартина качества, которые, без сомнения, он имел, но которые были у него только второстепенными, и из которых он сделал главные превосходством своего таланта.

Его наклонности изменились, и вместе с тем необходимо должны были измениться и его руки.

В общем, его рука соединяет самую мужественную доблесть с организацией, подходящей к женской, своею утонченностью, нежностью и самой избранной чувствительностью.

Это очень богатая и прекрасная натура.

Главные планеты Эмиля Ожье – Венера, Юпитер и Марс.

Первые, в соединении, дают ему белый и свежий цвет лица и несколько круглые формы. Юпитер, давая ему прекрасную бороду, отнимает у волос роскошь, которую дала бы им Венера; Юпитер заставляет его успевать, ведет к почестям и делает способным к увлечению чувственными удовольствиями; Венера покровительствует ему по-своему, делая любезным и очень расположенным к любви; она дает ему чувствительность, душу, прелесть, симпатические качества. Марс дает ему физически, орлиный нос, широкую грудь, и нравственно – инстинкт нападения, но не непременно, ибо он уменьшается влиянием Венеры, – это скорее ненависть всего эгоистичного и смелость лицом к лицу нападать на пороки его времени. Его критика, не будучи язвительной, ибо она никогда не бывает личной, энергична и полна жаркого негодования; его бич, бьющий по маскам, задевает и сжигает много личностей и подымает против него крики боли и ярости, о которых он мало заботится, ибо он знает, что наказание справедливо.

Рука Эмиля Ожье необычайно проста.

Рука его смешанная: истинная рука артиста – форма и идея. Пальцы его, одинаковой с ладонью длины, дают силу, как уже видели, синтез и анализ, то есть рассудок и верность ума. Его ладонь полумягкая, делает его способным испытывать наслаждение покоя, не будучи рабом лени; она между прочим благоприятна для работы воображения. Узла порядка[117] у него нет; таким образом, нет и расчета, а вместо него какой-то священный ужас цифр. Его гладкие пальцы дают ему мгновенное вдохновение. Он ищет своих соединений только в причинности, которая очень выраженная, дает ему разыскание причин, а также сомнение и независимость. Как у всех высших людей (и этот знак представлялся и необходимо представился в каждом портрете), все его знание, все его красноречие, вся его проницательность, наконец, весь Меркурий стремится к стороне искусства, деньги выражаются только во второй линии. Его сильная логика намного превышает его волю, ибо его короткий большой палец более способен быть управляемым, чем управлять самому; он дает ему радости, надежды, он также дал бы ему уныние, разочарование, если б бугорок Марса не был могуществен и спокоен, если б не было спокойно и могущественно воображение.

Вся эта часть руки не имеет черт и выражает непоколебимую ясность, кротость, смелость величайшего сопротивления и громадную безропот ность. Одна только вещь, только одна мо жет возмутить его: любовь, которая господ ствует над всею рукою, так как бугорок Венеры проходит по всей ладони, так как линия сердца обогащена многочисленными ветвями. Ему необходимо любить и быть любимым – в этом вся его жизнь. Так, в его произведениях нежные качества превышают свирепые, которые часто смешивают с энергией.

Он будет особенно чист, точен, любезен: потому что Венера есть любовь формы, когда она сопровождаема линией Солнца, а линия Солнца обещает ему знаменитость.

Его головная линия, отягченная ветвями, которые удостоверяют в силе его разума, тихо склоняется к Луне, воображению, откуда она черпает свои богатства.

Его пальцы, достаточно пухлые у третьего сустава, в гармонии с инстинктами, данными Юпитером, делают его способным к изведыванию чувственных наслаждений.

Сатурнова линия останавливается у головной; это счастье, остановленное ошибкой, это ложный расчет.

– Это мои упавшие пьесы, – сказал мне Ожье с приметным добродушием.

Это возможно; но пьесы, покрытые аплодисментами, заставляют снова подняться выше эту же линию, которая возвышается без перерывов до среднего пальца.

Честолюбие имеет мало влияния на поэта. Юпитер, хотя и господствующая планета, спокоен и без линий. Таким образом, заключая, мы найдем вместе с великим талантом, основанным на сердце, невозмутимое спокойствие, совершенную доброту, высший разум и восхитительную скромность.

Порта, а после него Каруц основывают искусство познавания людей на сходстве с тем или другим животным. Следствия этого уподобления устанавливают между всеми существами гармонию инстинктов, из которых человек может, в силу его высшей организации, сделать качества первого мира.

Не исследуя доказательств, приводимых этими двумя хозяевами свободных наук, мым принимаем истинность их системы, ибо она покоится на великом законе единства и простоты, управляющей миром. В настоящем случае мы даже приложим ее к этюду, который мы хотим произвести над Маке, сотруднике Дюма, и одном из известных наших литераторов.

Каждый человек, видящий Маке в первый раз, поражается энергичным типом его физиономии. Его светло-каштановые волосы, откинутые назад, скорее струящиеся, чем вьющиеся, окаймляющие его обширный лоб, подобно гриве, его широкий с могучими ноздрями нос, форма глаз, выражение взгляда и рта, наконец, все его черты дают ему замечательное сходство со львом, от самой древности посвященным астрологами и каббалистами солнцу.

Маке имеет инстинкты льва, освещенные продолжительною работой его разума, великодушие, благородство характера, гордость, деликатность, истинную привязанность к тем, кого он уважает или любит, природное буйство, умеряемое его прямотой.

Маке господствующей планетой имеет Солнце, как выражает это лопатообразный безымянный палец и очень развитый бугорок Аполлона. Но Солнце, давая ему высшие качества, не дало ему вполне счастья, вне линии, которое оно дарит (но редко) своим фаворитам; Солнце дало ему наклонность к искусствам, к прекрасным вещам, лошадям, роскоши, пышности, но только в промежутках дает ему блистательный успех и требует, чтоб он был приобретен энергическою работой, беспрерывною борьбой, и вследствие этой-то борьбы, выражаемой в руке солнечными линиями, которые многими фрагментами исчерчивают бугорок безымянного пальца, дало оно ему свои мужественные качества: любовь к правде и прямое чувство.

Маке должен успевать, но вследствие толчков, и всегда употребляя новые усилия.

Между прочим, влияние Солнца борется с влиянием Луны (воображением), увлекающим к роману качества правдивости и здравого смысла, приносимые ему солнечным влиянием; Луна обещает Маке более. Одна линия выходит изнизу бугорка, посвященного этой планете и возвышается до бугорка Меркурия, обходя равнину и бугорок Марса, это – успех или прибыль, даваемая воображением.

Вот почему Маке сделался знаменитым романистом, вместо того, чтобы быть первостепенным историком.

Юпитер, внушающий ему любовь к пышности, также инстинктивно заставил его выбрать карьеру, по которой он должен лучше успеть и которая скорее должна привести его к богатству. Итак, сначала влияют Солнце, Луна и Юпитер; потом следом, но более второстепенно, являются влияния Венеры, Марса, потом Сатурна, который полезен Маке, хотя и не непременно благоприятен, и наконец, в ничтожной степени влияние Меркурия.

Солнце дает Маке пальцы равной длины с ладонью, это – здравый смысл, способность видеть верно и разумно; это предрасположение увеличивается еще знаком Сатурна, который дает ему длинные руки (частности), узлы философские и материальные; это – здравый смысл, вспомошествуемый, подкрепляемый вычислением. Маке был бы в высшей степени способен ко всем точным наукам, ко всем философским исследованиям, к самым серьезным концепциям человеческого ума, если бы не был развлекаем влиянием Луны. Во всяком случае, как ни могущественно его воображение, вследствие противоборствующего влияния планет, он сохраняет достаточно силы, чтобы сдерживать его и помешать дойти до бродяжничества. Можно об этом судить по его драматическим произведениям, которые всегда построены с большим рассудком, с высшим разумом и с восхитительной выдержкой, что неизбежно ручается за успех. Прежде всего, в деле драматического искусства Маке не сказал еще своего последнего слова. Его большой палец главным образом длинный, выражает почти столько же логики, сколько и воли, что опять-таки солнечный знак; только Сатурн, кладя свою печать на первом суставе, расширяет его и производит упрямство воли. Но воля и упрямство жестоко атакуемы Венерой (у Маке линия сердца очень, даже, быть может, слишком длинна); у него господство воли существует единственно для сокрытия его симпатий. При первом взгляде не предполагают встретить любящего человека; но и при видимой бесчувственности, часто маска содрогается подо движением внутреннего чувства. Юпитер, бугорок которого полон, при противодействии Солнца, только умеренно дает ему наклонность к чувственным наслаждениям, но делает энергические наклонности, внушаемые Солнцем: представление, надменность, даже гордость, которая бичует и побуждает разум и которую встречают, как мы видели по этим портретам и увидим еще, почти у всех высших людей.

Головная линия длинна, но на конце склоняется к воображению; это опять-таки влияния Солнца и Сатурна, применяемые Луной; это также желание, потребность богатства.

Бугорок Марса довольно велик для того, чтобы дать великую силу сопротивления и украсить свои произведения энергическими качествами; но этот бугорок без линий делает его менее способным к нападению, чем к защите, а Венера своим важным бугорком, вспомогаемая линией сердца, дает ему особенно то, что называют душой. Эта линия сердца могла бы даже быть для него роковою, если б одна из ее ветвей, возвышаясь к Юпитеру, не отвращала опасность.

Палец Меркурия короток, и приставлен ниже других: таким образом, Маке через влияние Сатурна, а не Меркурия, умен в делах; у него это скорее наука, чем вдохновение; все, что может дать ему Меркурий, относится к искусству, ибо в его руке бугорок Меркурия склоняется к Солнцу, или лучше сказать, он совершенно им поглощается.

Его длинные пальцы влекут его к любви частностей, но он берет в них только лучшую часть, и вследствие заботливости, точности, – вследствие этих самых частностей блещут его произведения. Он умеет по-своему расположить букет так, что виден каждый цветок, каждый листок, даже каждый стебель; без его великолепного уменья, общее могло бы пострадать, но кто будет упрекать произведение искусства за излишество бриллиантов и драгоценных камней мелочного Бенвенуто Челлини? Могущественно, как мы видели, вооруженный, Маке, еще молодой, далеко недовольный высоким местом, которое он себе приобрел, приближается к завоеванию самой блестящей будущности.

Главные и очевидно господствующие планеты у Прудона суть Юпитер и Марс.

Юпитер делает его волосы редкими и дает ему довольно белую кожу, которую влияние Марса покрывает красноватым оттенком; Марс также дает ему рыжую бороду, широкую грудь и толстые формы. Эти две планеты у Прудона борются. Очень развитый Юпитер дает ему громадную, неизмеримую, нечеловеческую гордость, ибо он теряет свои качества первого мира, через гибельное влияние Марса. Планета Сатурн производит на него также второстепенное влияние, выражаемое высотой его плеч и шириной первого сустава среднего пальца; она дает ему сомнение, мрачное расположение духа и суеверие; он получает от Венеры физическую любовь и получил бы нежность, если бы влияние этой планеты не было побеждено и почти уничтожено Марсом.

Рука Прудона очень проста, что бывает почти всегда, здесь как и везде, когда известная часть хорошо написана, когда известное господство симпатично и не испытывает сопротивления.

Прудон родился для борьбы; борьба служит гордости, которая находит в ней свою пищу, свое преимущество, свою роскошь. Отсюда соединение силы и простоты. Это странная организация напоминает организацию сатаны, к которому Прудон иногда взывает, которому он шлет братский поклон.

Мы просим, чтобы в этом не видели никакого постыдного побуждения. Мы уважаем всяческий разум, – разум Прудона так же, как и других; но здесь мы вынуждены потребностью определительности; мы изучаем, а Прудон жестоко нападает на все, что уважаемо и почитаемо в мире, и да позволено нам, не стесняясь, сказать все, что нам покажется полезным, и открыть истину.

По нашему мнению, Прудон неизбежно следует своей натуре; он был послан, чтобы прибавить к несчастьям осужденной эпохи несчастья разочарования. Его миссия заключалась в омрачении света и приготовлении безнадежности. Привет зловещему посланнику, и да исполнится воля Бога! Но если дозволено ему идти с заступом в руках, то ему не дано лопаты. Не устрояют посредством разрушения; быть может, возможно возвести из грязи печальные хижины, которые обращаются в пыль, будучи высушены солнцем; но дворцы строят из мрамора и гранита: религии и милосердия.

Посмотрим, выражают ли руки Прудона его предназначение.

Бугорок Юпитера, как сказано нами, очень у него развит; это, как известно, – гордость.

Философский узел, своим замечательным развитием, делает его независимым, расположенным к возмущению, скептиком и козалистом (это опять-таки гордость, возмущение против всего существующего, непрерывное недовольство).

Головная линия пряма, положительна, неизбежно посвящена логике; она не так длинна, чтобы выражать высшее разумение, и не через нее он получает свои главные качества. Его разум не светильник: он – секира или шпага.

Его чрезвычайно четырехугольные пальцы, дают ему тиранию видимого порядка, чрезмерную ненасытную любовь справедливости. Все существующее вещи кажутся ему дурными; все пирамиды кажутся ему по-нагнувшимися в их основании; все здания неправильны для его взгляда. Все дурно. Кто же может соорудить, иссечь, написать, положить основание? Он.

Другие – все дети, другие – женщины, все эти великие люди, все великие мыслители.

Он один – мужчина; у одного него мужественный талант.

Второй сустав большого пальца силен, толст, не будучи длинен; его логика энергична, нервна, но ей недостает силы, она более придерживается парадоксов, чем разума.

Первый сустав большого пальца, воля, смешанной длины; она не неослабная властительница, ищущая прогресса и совершенствования; она очень сильна, очень толста, очень сопротивляющаяся, и особенно раздута по сторонам, что, как видели уже сто раз, выражает упрямство, – упрямство непобедимое, и следовательно еще раз гордость.

Вот оружие для борьбы: оно могущественно, оно, по нашему мнению, полно. Вот и сама борьба – Марс, которым он должен извлечь пользу из этого оружия.

Руки Прудона жестки; это непрестанная, неустающая деятельность, стойкость, энергия при нападении, энергия, которая никогда не ослабевает и которой покровительствует упрямство.

Бугорок Марса громаден и чист, это: принятое намерение, твердость, постоянство, презрение к тому – что скажут.

На равнине Марса замечают крест.

Крест в ладони, – это ожесточенная бесконечная война – война всему и против всего; это палящий, лихорадочный жар к битве беспощадной, жестокой, вечной, которому жесткая рука прибавляет пожирающую деятельность.

Мы очень редко встречаем крест на ладони и, между прочим, однажды в руке одного журналиста, известного по своим злобным нападкам.

Глубокая и красная линия жизни прибавляет к этим инстинктам грубость, жесткость, даже зверство, когда возбуждено могущественное влияние Марса.

Расположенная таким образом рука, повсюду ищущая предметов для борьбы, нападала бы на все сразу в своем воинственном пыле, но ее удерживает главный инстинкт, которым наполняет ее один предлог.

Слишком четырехугольные пальцы дают ему, будто плащ, любовь к справедливости.

И вот он выходит играющим барабанщиком. Справедливость – все: справедливость – божество. Подите! она более божества; оно несправедливо; божество – справедливый человек, а этот справедливый человек, где он?

Это, без сомнения, Прудон.

Но разве Прудон атеист? Разве он не признает никакого божества? Едва ли.

Этот ужасный человек скрывает под своей жесткой корой любящее сердце: его линия сердца богата, прекрасна и разделяется на отростки; он любит свою небольшую семью, он счастлив ею и с ней; быть может, он по-своему любит и человечество; но гордость запрещает ему это выказывать, и его сердце, столь богатое, сколь возможно, повинуется гордости.

Пойдем еще далее.

Приподымем эту занавесь атеизма, сбросим этот плащ неверия.

В руке у Прудона есть мистический крест.

Прудон суеверен.

Его воинственный пыл, его философский ум увлекают его далее, чем он хотел бы, что написано – написано. Его упрямство запрещает ему взять обратно однажды сформулированную мысль: его гордость никогда на это не согласится (jacta est alea!); он не может уверовать в процессии и формулы церкви, но он сам чувствует тайное и могущественное впечатление; он предчувствует, что существует властитель, Творец, Судия, ясная жизнь, которую он напрасно хочет изгнать из своей мысли; он видит высшее существо в природе, в небе, в бесчисленных звездах, в заходящем солнце и восходящей луне; в особенности оно гнетет его в уединении, и иногда он трепещет; он слаб, – и возвышает голос, подобно малодушным, которые поют для возбуждения смелости; но та же идея, та же печаль, то же сомнение возвращается к нему беспрестанно, внушаемое мистическим крестом и Сатурном, и тогда он изменяет себе, даже в своих сочинениях, он то умиляется заупокойною литаниею; то насмехается вместе с сатаною; он путается, сомневается, богохульствует, дабы забыться, но он полон страха.

Вы тщетно будете отрицать; мы имеем доказательства в нашей науке: никогда эти знаки не обманывали нас, – никогда! Когда мы встречали их, – никто не отрицался от этого влияния, и сам Прудон не мог бы отречься от него.

Он нам сказал, когда мы с удовольстви ем нашли эти знаки в его руке:

– Да, так было в моей юности.

Но если это было так в вашей юности, г. Прудон, то так осталось и до зрелого возраста, ибо черта не изгладилась. Если жизненная сила, которая теперь так быстро и энергично протекает по вашим жилам, ставит вас выше этих предчувствий, то когда настанет время детской немощности, эти идеи будут кружиться над вами еще гуще, еще мрачнее, чем когда-либо и не один раз вы упрекнете себя за свое опасное ученье и за зло, которое вами сделано.

Но мы еще не спрашиваем вас, могли ли вы сопротивляться наглости ваших инстинктов? И если должно гибнуть общество, то не были ли вы посланы, со многими другими, скитальцами в тени, вредить, каждый по своей силе, когда настанет время .

Разве наш век не железный?

По нашему мнению, Гот один из наиболее правдивых, тонких, остроумных артистов нашей эпохи, особенно замечательный по своему уму и превосходному такту. Он знает, до чего можно дойти в комическом, не будучи тривиальным; он знает, до чего можно идти в чувстве, не доходя до плаксивости; он чувствителен, симпатичен, пылок, смел, но всегда господин самого себя.

Его господствующие планеты суть: Юпитер, который дает ему веселость, увлекательность, уверенность. Венера, дающая прелесть, удивительную комичность, и Меркурий, который дает ему такт, ловкость и проницательность. От Юпитера он получил белый цвет лица, экспансивность, чистый голос; Венера вместе с черными волосами дает ему дугообразные брови, довольно мясистый нос и несколько круглые формы, – чувство и симпатичность; Меркурий делает его легким, гибким, грациозным и прозорливым; Марс – смелым.

Его гладкие пальцы дают ему умеренность и произвольность, и по причине этих гладких пальцев он видит быстро и в то же время верно, ибо философский узел у него развит, и потому что пальцы его четырехугольные, а сустав логики силен. Его четырехугольные пальцы делают его рабом правила, которого он никогда не нарушает, даже в своих пробах, по-видимому самых смелых; Меркурий внушает ему наклонность к нововведениям и свободе в искусстве. Он имеет в руке Шокмаха и Бинаха: Венера уравновешивает его качества и дает его голосу, то комический юмор, то нежность и симпатическую приятность.

Венера ослабляет твердость правила и каприз независимости. Его пальцы, толстые в третьем суставе, и развитый бугорок большого пальца, одаряя артиста большой наклонностью к чувственным наслаждениям и особенно к наслаждениям любви, свидетельствуют о могуществе Венеры над его духовною организацией. Он, наверно, сладострастен и его линия сердца, довольно яркая, но сравнительно короткая, то есть начинающаяся только между бугорком Юпитера и Сатурна, объясняет нам, что он привязывается сначала вожделением, а потом уже сердцем. Его большой палец выражает более логики, чем воли и постоянное состояние нерешительности, благоприятствующей непринужденности. Его любезность, охарактеризованная замечательным развитием бугорка Венеры, делает для него отказ весьма трудным, и он сопротивляется только вследствие силы неодолимой инерции, по нашему мнению, потому, что он всегда знает, что делает, почти в то же время, как в нем зарождается прихоть или вдохновение, и потому что второстепенное влияние Марса увлекает его не к нападению, а к сопротивлению только: это спокойный и полный бугорок Марса дает ему его кротость, ровность характера, и его громадную непоколебимую безропотность. Его линия счастья, оборванная у головной, была мгновенно остановлена одною идеей, ложным расчетом, или по крайней мере таким расчетом, который на минуту был ему вреден, ибо оттуда она снова начинается.

Между артистом Готом и академиком – Эмилем Ожье существует большое сходство, и так как в природе все гармония, их руки также имеют сходство, с тою легкой разницей, что у Гота, драматического артиста, пальцы четырехугольные, дающие ему любовь и искание правды, тогда как у поэта пальцы смешанные и предназначены более к работам воображения.

Гот составил этюд жестов и был столь добр, что поделился с нами.

Его система показалась нам слишком замечательной, чтобы не быть напечатанною. Но так как существует одна только истина, то увидят, что его система, построенная на ежедневных наблюдениях, совершенно согласуется с нашей системой, основанной на каббале.

По его мнению, закрывают руку и сближают пальцы всякий раз, когда имеют потребность сосредоточить энергию. Всякая утрата, радость, надежда выражается раскрытием рук.

Жажда обладания, особенно в любви, разделяет пальцы. Говоря о женщине, которую любят, помышляя об обладании, раскрывают руки: во время обладания простирают пальцы. Скупец также простирает пальцы над кучкой золотых монет, дабы в один раз захватить возможно большее количество.

То же происходит в порыве радости, когда как бы выбрасывают наружу жизненную жидкость, готовую прилить к мозгу.

Досада выражается прижатием концов пальцев к низу ладони, и окончательное сжимание происходит только тогда, когда пальцы касаются ладони.

Напротив, адвокат, которому необходимо возбуждать свои идеи, всегда что-нибудь трогает: платок ли, тетрадь или какую бы то ни было бумагу, как будто для того, чтобы непрерывно держать сносящийся мозг в полной силе, посредством электрического тока.

Когда вследствие жестокого потрясения, кровь приливает к сердцу и мгновенно парализует действие мозга, руки становятся бессильными и опускаются.

«Руки отваливаются», говорит пословица.

Гот наблюдал, что жесты становятся менее энергическими, более сдержанными, спокойными, более редкими смотря по степени образованности Таким образом, крестьянин жестикулирует всем телом; работает всей рукой; человек светский только кистью руки; жест дипломата превращается в движение пальцев, иногда же заменяется простым движением глаз.

Наблюдение над системой жестов, сообщенной артистом Готом.

При всяком душевном добросовестном движении, при всяком убеждении, когда они выражаются жестами, ладонь находится наружи.

Каждый человек, намеревающийся обмануть, инстинктивно скрывает ладонь.

Человек, который лжет, клянется с закрытой ладонью.

«Клянусь вам, что это так», – говорит лжец, прижимая обе руки ладонями к груди.

«Даю вам честное слово», – говорит чистосердечный человек, подавая открытые руки.

С. Винцент де-Поль говорит с открытой рукой и с ладонью наружи: «Взгляните на этих бедных детей: неужели вы оставите их без помощи?»

Клитемнестра, толкая Эгиста, показывает ему рукою, с ладонью обращенной книзу, на спящего Агамемнона.

Если вы хотите сохранить вашу тайну и вашу волю, вы держите пальцы соединенными и ладонью внутрь: это сосредоточивание жидкости.

Ладонь наружи и распростертые пальцы – вы раскрываете свою душу, и отдаете вашу волю: это разлитие жидкости.

Когда вы даете присягу перед трибуналом, вы показываете судье ладонь руки; честный человек клянется торжественно, с очень раскрытой рукой, и долго позволяет ее видеть; лгун показывает на половину раскрытую руку и тотчас же ее опускает.

Каждое действие воли, каждый жест, выражающий твердое желание, соединяет пальцы в кучу, как бы для того, чтобы почерпнуть силу в их соединении.

Это сосредоточивание жидкости.

Все гармония в природе, и следовательно, в человеке, и его жесты также в постоянном согласии с его мыслью. Жесты суть эманация (истечение) вещества, характера, и по тому самому, что они инстинктивны, они имеют для человека прозорливого значение глубже того, какое приписывает им свет. Люди сносятся посредством руки.

Рука, – агент или эхо воли, – и, как мы видели, будучи в прямом сношении с мозгом, вдыхает и выдыхает электричество в большей степени, чем другие органы.

Вообще по системе Гота, люди откровенные протягивают открытую руку, люди лживые, лгуны чувствуют тайное сопротивление к подаче руки таким образом.

Рука имеет таинственную важность; инстинкты, каковы бы они были, всегда имеют скрытую причину. Часто предчувствуют опасность, не будучи в состоянии определить ее. Вдохновение инстинкта является не от нас, ибо инстинкт не есть разум, а между тем они всегда верны и имеют, как узнают позже, спасительную цель. Обманчивый, лживый человек постоянно недоверчив, потому что не верит добродетели других и смешивает ее с глупостью. Но, подобно другим, он составляет одно целое, следовательно, гармоничное нечто, то есть лживое с головы до ног. Невольные движения, которые ему свойственны, имеют известный мотив. Изучая их, достигнут до узнания их под их густой маской. Таким образом всегда оценят каждую человеческую категорию, восходя от следствия к причинам. Витая лестница помогает вам срывать плоды. Если недоверчивый человек избегает какой-нибудь демонстрации, если он скрывает ладонь руки, например, – то это потому, что он в этом действии видит опасность. Мы знаем эту опасность; вот она: Человеку, сумевшему проникнуть в тайны природы, лицемер открывается; снаружи руки выражается только его зависть, упрямство, положительность, чувственные наклонности, грубость, его недоверчивость, тогда как внутренняя сторона руки выдает, как мы видели, лукавство, воровство, лживость, безграничную гордость, сладострастие, суеверие, жадность и все дурные страсти.

Метода Гота, основанная на продолжительных наблюдениях, вспомоществуемая восхитительным тактом, должна была гармонировать с хиромантией, и, действительно, хиромантией она и объясняется.

Примечания:

1

Этюды об электричестве.

11

Иод, хе, вав, хе в современном иврите.

117

Второй сустав пальцев.