• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

О, эти собачьи разговоры! Движения, позы, звуки — целая симфония выразительных средств! Взять хотя бы разговоры взрослых собак со своими щенками. Какое разнообразие нюансов и оттенков! Призывная «трель» суки-мамки, ласковое воркование старшего кобеля-«дядюшки», высокий игривый лай детей и взрослых, бархатные нежные «колыбельные», глуховатый, но совсем нестрашный рык, такой грозный для чужих… Легкое посапывание разнежившегося взрослого, под боком у которого пристроились подремать наигравшиеся сорванцы. Носовое «мурлыканье» в минуты особой нежности. И недовольное брюзжанье, когда детвора мешает спать. От всей души желаю вам услышать это все собственными ушами! Могу заверить — за душу берет не хуже самой сентиментальной «мыльной оперы».

Я еще научусь говорить по-вашему, родные мои собаки! Да не смотрите на меня так скептически! Я ведь знаю, что вы мне всегда поможете. Только вам еще долго придется терпеть мой невыносимый человеческий акцент — даже при моем абсолютном фонетическом слухе мне ваша звуковая речь в совершенстве не дается. Тут еще и музыкальный слух требуется. Больно уж изощренную мелодику вы изобрели взамен нашей четкой артикуляции, при которой так хорошо различаются разные слова и фразы.

Да, явный словарь собаки довольно беден по сравнению с человеческим, в нем вы не найдете обозначений для множества понятий, признаков, действий, которые не имеют практического значения для звериной жизни. Видимо, это и дает скептикам основания утверждать, будто они, злосчастные, языком не владеют вообще. Но ведь и человеческое осознание реальности, как мы убедились, дело далеко не абсолютное и не одинаковое у разных народов. Впрочем, пообщаться с хозяином на отвлеченные темы собаки тоже могут, только делают это совсем по-другому, неявными способами. Хотя…

Мне вспоминается эпизод, описанный в книге Фарли Моуэта «Не кричи: волки!». Канадский индеец, дитя природы, переводит автору, ученому-биологу: «Волк с холмов Пятой Мили сообщил о проходе эскимосов через его территорию». И самое замечательное — то, что спустя некоторое время эскимосы действительно появились. Секрет, думается мне, в том, что такого рода информация одинаково существенна для волков и индейцев, а потому люди научились понимать волчьи сигналы и использовать их так же, как все дикое население леса пользуется криками сороки.

Обычное бытовое общение затрагивает лишь узкий круг тем: еда, игра, прогулка, физиологическое состояние организма (усталость, болезнь и т. п.). К этому добавляется, правда, профессиональная сфера рабочих собак (охранных, охотничьих и прочих). Мне, например, приходилось слышать, будто охотничья лайка по-разному облаивает соболя и белку, а уж в том, что собаки дают нам понять, кто позвонил в дверь квартиры, я убеждаюсь каждодневно. Имеется и третий круг понятий и сообщений, определяемый конкретными условиями жизни каждой человечье-собачьей семьи и описываемый своими условными средствами. Так мои девочки-фоксы говорят мне, что им срочно надо выйти — садятся в образцово-показательной позе хоть на диване, хоть на кровати, и все потому, что я сама когда-то научила их садиться так на стульчик в прихожей, чтобы, не утруждая себя наклонами, надеть ошейники. Интересно и то, что новых наших щенков учить этому не приходится матери передают им этот знак как важное для нашей стаи слово.

Раз уж мы приняли прагматику как важнейшее определяющее свойство собачьего языка, то стоило бы понять, каковы цели сообщений, передаваемых собакой человеку? Понятно, что чаще всего это будут сообщения о потребностях, эмоциях, намерениях, но собака умеет и спросить хозяина о чем-то, и передать свое мнение о происходящем. Мне кажется полезным подразделить собачьи сообщения на пять основных категории, соответствующих этой прагматике: волеизъявительные, констатационные, прогностические, вопросительные и эмоциональные. Напоминаю вам, что здесь я занимаюсь не грамматикой, а семантикой собачьего языка и особенностями их языкового мышления, отражающего интеллектуальные возможности субъекта в целом. Грамматика же (то бишь, используемые элементарные знаки и правила их сочетаемости) описаны, например, в отличной книге «Поведение собак» финна Йорана Бергмана, который проанализировал собачью речь на основе наблюдений за своими таксами.

Известно, что в человеческом языковом мышлении отражаются всего лишь пятнадцать логических отношений, которые я не буду перечислять, дабы не утомлять вас излишними теоретическими подробностями, а только заверю вас, что собаки осознают их не хуже нас с вами. Ну, например, можно ли сомневаться, что собака прекрасно владеет отношениями «часть-целое», если вам не удается обмануть ее, отломив лишь кусочек вкусного? Зверь отлично знает, сколько вкусного осталось в том большом куске, который вы предусмотрительно спрятали, и вполне может попросить у вас еще хоть немножечко. А если бы они не осознавали причинно-следственных отношений, то как, позвольте спросить, были бы возможны любые условно-рефлекторные действия?! Впрочем, не могу не упомянуть о мнении американского зоопсихолога Л. Ф. Уитни, который полагает, будто собаки не имеют никакого представления о времени событий и о причинах и следствиях. После этого можете относиться к трудам Уитни, как хотите!

Чаще других собаки в своих сообщениях нам используют следующие логические отношения: причина-следствие, предмет-действие, предмет-процесс, сходство функций, смежность в пространстве и времени. Скажем, если собака, чтобы напомнить вам о прогулке, приносит свои ошейник, то это означает участие этого предмета в желательном для нее процессе; точно то же самое означает и игрушка, которую зверь настойчиво пихает вам в руки. Если же она ведет вас к входной двери, то это ни что иное, как смежность в пространстве; усаживаясь после прогулки на том месте, где вы всегда вытираете лапы, собака показывает, что осознает смежность двух событий во времени и т. п. Вы легко проследите эти отношения по тем примерам, которые я буду приводить в описании разных категорий высказываний.

ВОЛЕИЗЪЯВИТЕЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ. К ним я отношу все действия и знаки собак, которыми наши звери побуждают нас к чему-то, будь то внеочередной кусочек лакомства или вполне законная по режиму дня прогулка. По смыслу своему эти высказывания аналогичны императиву, повелительному наклонению глагола, которое имеется во всех человеческих языках. Одновременно с побуждением к нужному для нее действию собака может передать и свое отношение к нему (модальность). Фокс, который во время тримминга прячет несчастную, уже покрасневшую мордочку у меня на груди, не только просит дать минутку отдыха, но и говорит о том, как надоела ему эта неприятная процедура.

В моем примере с фоксами, усаживающимися на стульчик, срабатывают причинно-следственные отношения: песик знает, что если принять условленную позу, то я, вероятнее всего, пойду одеваться для прогулки или, на худой конец, попрошу выйти с ними кого-то из мужчин. Это сообщение формируется тем легче, что собственный язык собак опирается именно на значимые позы.

Язык условных поз освоили и Клетчатый, и унаследовавший многие его привычки (хотя они никогда не виделись) теперешний Кыш. Захотев пить, коты не ходят за мной по кухне, противно мяукая. Они усаживаются в определенной позе… думаете, у своей мисочки? Нет, прямо у стойки с мисками для собак, стоящей в другом углу кухни. Именно там находится их общая поилка, и я, только увидев кота, уже знаю, что в поилке кончилась вода, можно без предварительного осмотра идти к ней с кувшином, где мы держим кипяченую воду. Тут работает еще и связь предмета с желательным для зверя действием.

Позой, мимикой собака сообщает нам и о своем нежелании что-либо делать. Посмотрите-ка на песика, которому не хочется идти гулять в плохую погоду или в нежеланной компании! Прижатые уши, распластанное по полу или зажатое в угол кресла тельце, голова, как правило, положена между передними лапами (это знак неизбывной грусти). Может, конечно, и в дальний угол спрятаться или под мебель забиться, кому рост позволяет. А если хозяин продолжает настаивать, подойдет, весь несчастный, «нога за ногу», сгорбив спину, вздыхая и притормаживая на каждом шагу, да еще, чего доброго, и морду от ошейника отвернет. Не слушаться нельзя, но вдруг обойдется и хозяин отвяжется!

Приглашение к желанным действиям часто сопровождается обычными для собак выражениями радости — прыжками, размахиванием передними лапами, повизгиванием. Здесь к волеизъявлению примешивается еще и прогноз будущего удовольствия.

У собак развиты и звуковые средства, выражающие волеизъявление с разными модальными оттенками. Вы наверняка знаете, что приглашение к игре, например, обозначается звонким зазывным лаем, угроза — низким коротким басовитым рыком, недовольство — протяжным раскатистым ворчанием, в котором, однако, вовсе не следует слышать признаки намечающейся агрессии. Возможно, вы удивитесь, но у собак имеется даже звуковой аналог всем знакомого кошачьего мурлыканья. Довольная жизнью собака, скажем, в ответ на ласку хозяина нередко издает характерный гортанно-носовой звук, то отрывистый, то протяжный, чуточку похожий на постанывание. У многих собак, как и у моей Джинечки, сдерживаемые эмоции то и дело прорываются в громком сопении — тут вполне можно распознать конфликт разных модальностей.

А у Рольфа был совершенно особенный звуковой знак, адресованный потенциальному противнику-сородичу. На человеческий слух эта его фраза напоминает короткое поскуливание или кряхтенье, но на низких нотах (это говорит об отсутствии страха), да еще в смеси с негромким рычанием. Эта сложная конструкция переводится примерно так: «Ох, не хочется мне с тобой драться, но если уж ты меня вынудишь, пеняй на себя!». Повторяется эта фраза с устойчивостью, характерной для подлинного языкового знака — всякий раз, когда ситуация того требует.

А вот еще одна типичная картинка. Собаке нужно позвать куда-то хозяина. Она подходит к своему человеку, привлекает его внимание, затем отбегает на шаг-другой с отрывистым лаем в среднем по высоте тоне. Если хозяин не догадывается или не желает последовать за ней, то лай становится громче, басовитее, настойчивее. И вы понимаете: придется если не выполнить желание зверя, то, по крайней мере, подтвердить ему, что вы знаете, что он имеет в виду.

Когда я подхожу к дому с тяжелой сумкой и собаки видят меня в окно, то я могу попросить их позвать мне на подмогу кого-то из моих мужчин. Они подбегут к ним, захнычут на высоких нотах (выражение беспомощности, призыв пожалеть слабого), потом требовательно залают и поведут к окну, а то и прямо к двери квартиры. Только хныканье будет коротким и негромким — не сами же о помощи просят, а мою просьбу пересказывают! А если дома никого нет, то они дадут мне знать об этом частым прерывистым поскуливанием, перемежающимся короткими вздохами, что говорит об их неспособности справиться собственными силами. Точно так же они ответят из-за двери на мой звонок, когда звать открывать некого.

Расскажу вам заодно об одной почти комической, но до крайности выразительной языковой ситуации, повторявшейся регулярно, когда моя Бамби выкармливала детей. В первые дни после родов возле ее гнезда всегда стояла мисочка, полная чая с молоком. Бамби, лежа в гнезде с детьми, призывно смотрела в мою сторону. Если я к ней не торопилась (знала ведь по опыту, что ничего страшного и срочного не происходит, иначе она говорила бы со мной совсем по-другому), она вылезала из гнезда, подходила ко мне и трогала лапой или тыкалась носишкой в руку — это у них означает сердечную просьбу. Потом вела меня обратно к гнезду, с удовольствием ложилась к детям и движением головы показывала мне на мисочку с чаем: дай, мол, из своих ручек! Ей было гораздо проще напиться, не вылезая из гнезда, достаточно просто привстать, но она так любила, когда я забочусь о ней! И еще покряхтывала, объясняя мне, как тяжело родильнице ходить туда-сюда из-за неразумной хозяйки! На мой взгляд, это прекрасно иллюстрирует довольно сложное волеизъявительное высказывание.

КОНСТАТАЦИОННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ. По смыслу их можно уподобить человеческим повествовательным предложениям и распознать их в речи собак довольно трудно. Боюсь, что сейчас я дам вам повод заподозрить меня в грубых натяжках. Связаны эти трудности с тем, что в языке собак практически отсутствуют знаки, аналогичные человеческим прилагательным, которые обозначали бы признаки предметов; «существительное» чаще всего обозначается непосредственным указанием на объект; «глаголы» нередко выглядят как имитация соответствующего действия. Поэтому их констатационные высказывания порою превращаются в своего рода пространную пантомиму, которую нужно уметь разгадать, связав между собой последовательно изображаемые знаки. Человеку, недостаточно внимательному, проще всего вообще не обратить внимания на эту часть собачьей грамматики.

Наиболее простой разновидностью констатационных высказываний являются те из них, которыми зверь сообщает хозяину о своем самочувствии и сиюминутном состоянии и которые не требуют немедленной реакции, а потому не относятся к категории волеизъявительных. Нередко эти высказывания тоже образуются с помощью простых ассоциаций — этот механизм вообще очень близок животным ввиду особенностей их мышления. Так, например, голодная собака может улечься в горестной позе подле своей кормушки, хотя и знает прекрасно, что время еды еще не подошло. Лучше всего дать зверю понять, что понимаешь его и сочувствуешь его мелким бедам, не то он может усомниться в возможности взаимопонимания. Только есть не давайте!

Врачам-ветеринарам хорошо известны так называемые «вынужденные позы», имеющие важное диагностическое значение. Так, например, при боли в животе собака нередко ложится, подтянув ноги так, что колени поднимаются выше линии спины, а если боль становится действительно сильной, лежит на боку, поминутно оглядываясь на свой живот. Такое поведение вполне можно было бы квалифицировать как автоматическое, если бы не то удовлетворение, которое демонстрирует страдалец, добившись желанной реакции хозяина. А нередко бывает и так: пожалеешь, приласкаешь, погладишь несчастному животик — и вот уже «больной» разваливается на боку в спокойной и расслабленной позе, а то и выкатывается на спинку, что означает полное довольство жизнью. Стало быть, симулянт ты этакий, не так уж болел у тебя живот, чтобы нельзя было разогнуться? Просто захотелось пожаловаться родному человеку и попросить его внимания?

Бьюсь об заклад, что ваша собака не раз показывала вам свою ушибленную или порезанную лапу. Делают они это вполне целенаправленно, да еще и поскуливают, подвизгивают, придавая констатационному высказыванию ярко выраженную эмоциональную окраску. Чего доброго, еще и похромает для вящей убедительности: мама, поцелуй!

В эту же группу сообщений я считаю возможным включить и многие из высказываний, адресуемых собакой человеку в ходе совместной работы. От волеизъявительных они опять же отличаются тем, что не побуждают человека к немедленным действиям, а просто ставят его в известность о событиях и изменениях ситуации. По форме эти сообщения очень разнообразны: тут и облаивание зверя охотничьей собакой, и сигнальный лай сторожевой собаки, и боевой рык при нападении, и разнообразные сигналы собак-спасателей, и навык ищейки усаживаться возле найденного по запаху предмета. Эта часть собачьего языка, я бы сказала, наименее стандартизована и у каждой рабочей пары может складываться по-своему. Подчиняясь общим правилам собачьей грамматики, констатационные высказывания собак могут нести и эмоциональную окраску и могут с равным успехом быть как звуковыми, так и пантомимическими. Вот, скажем, при выполнении команды «Слушай!» (замечу: очень полезной для многих возбудимых домашних собак) дозорная собака замирает на месте, оповещая напарника о передвижении и намерениях постороннего лишь движением и постановкой ушей, поворотом головы, направлением взгляда. И сообщения эти полностью осознанны и целенаправленны — собака еще и проверит, понял ли ее человек. Так поступил и совсем молодой тогда, не учившийся этому Рольф, работая по следу грабителей — он объяснял мне, что они довольно долго ждали у лестничного окна.

Если в нашей квартире раздается звонок, мы по характеру лая собак знаем, кто стоит за дверью. Не говоря уже о том, насколько различаются слова-предложения «Свой» и «Чужой», собаки прекрасно выделяют разные группы даже среди людей, часто бывающих в доме. Так что при некоторой тренировке и наблюдательности «вычислить» жданного или нежданного визитера с точностью до двоих-троих человек вовсе не так трудно. А можно еще и поощрить эти стремления собаки, формируя разное поведение при приходе разных гостей. Когда овчарка говорит мне, что за дверью кто-то из друзей, с кем вполне можно поздороваться, я не буду возражать против того, чтобы пес сунулся к самой двери; а если пришел кто-то чужой, то пусть уж лучше мой охранник сидит напротив двери, не подходя близко к гостю, но и не спуская с него бдительных глаз.

К этой группе высказываний можно отнести и те случаи, когда собака, пришедшая с прогулки, спешит показаться хозяину, остававшемуся дома: «Я пришла!». Эти же высказывания служат и ответами собак на наши вопросы. Скажем, я спрашиваю: «Как поужинали?», а мои собаки дружно облизываются. Этот знак имеет значение «Вкусно!», и его же они могут употребить в ответ на вопрос: «Чего тебе хочется?» и повести в кухню, показывая на холодильник или на буфет (эта часть носит характер волеизъявительного высказывания). И не торопитесь квалифицировать это как условный рефлекс на формулировку вопроса. Я ведь употребляю в вопросах разные слова: поужинали, покушали, еда, кормежка, понравилось. Да и на сам вопрос «Чего ты хочешь?» они могут отвечать по-разному, далеко не всегда имея в виду лакомство. Кстати, они приходят поблагодарить за еду и по собственной инициативе — ткнутся в руку носами и слегка облизнутся.

Райфи, тетка моего Рольфа, систематически ябедничала хозяйке на кота, который воровал на кухне то рыбу, то котлеты и не торопился с нею поделиться. Она же сообщила хозяйке, что неважно себя чувствует, отведя Ирину на кухню и показав носом на аптечку — знала по опыту, что именно там хранятся лекарства, которые помогают выздороветь.

А мои ребятишки очень часто рассказывают мне о том, что делали в мое отсутствие дома или на прогулке, — это довольно развернутые и забавные пантомимы-имитации.

ПРОГНОСТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ близко примыкают к констатационным, отличаясь от них осознанием времени событий, и основаны они главным образом на причинно-следственных связях. По форме собачьи прогнозы могут походить на ослабленные волеизъявительные конструкции с той лишь разницей, что собака вовсе не предполагает каких-то ваших действий, а самого прогнозируемого события она может не только не желать, но даже бояться.

Вот картинка, очень типичная не только для нашей стаи-семьи, но и для многих человечье-собачьих сообществ. Воскресным утром мы собираемся куда-то поехать и муж спускается во двор, чтобы прогреть машину. Собаки, страстно желая поехать с нами и не будучи уверены, что их возьмут (хотя — выходной, почему бы и нет?), страшно беспокоятся. Они то и дело забегают ко мне в комнату, чтобы проверить, во что я одеваюсь, вскакивают на подоконник выходящего во двор окна, выглядывают в форточку, жалобно хнычут. Потом опять бросаются ко мне, заглядывают в глаза, спрашивая: «А мы едем?». И если я улыбаюсь, говорю: «Едете!», если они видят, что я надеваю «собачье-прогулочные» джинсы, то подпрыгивают от радости: «Ура!!!». Но стоит мне сказать: «Останетесь дома», как они, приуныв и даже не пытаясь настаивать, уходят и укладываются в грустных позах. В этих наших разговорах отчетливо выделяются и прогноз, и совершенно явственные вопросы, и эмоциональная составляющая.

Слышу как-то сквозь открытое летом окно собачьи крики во дворе. Так кричат только очень несчастные собаки — от боли не физической, но душевной, от крайней степени обиды. Бросаюсь к окну: во дворе усаживаются в машину наши соседи, а вокруг с воплями вьются их две собаки, колли и шелти.

— Боятся, что без них на дачу уедем, — поясняет соседка, поняв, отчего я высунулась по пояс со своего третьего этажа.

Картина до боли знакомая. Только вот что интересно: их ведь действительно не взяли, выгнали уже из машины и отправили домой со старшей дочкой. Зачем же было и выводить, обманывать?! А они, болезные, даже не просились, они плакали, изображая для непонятливых хозяев, как скучно оставаться дома.

Наш Черный, зная, что я собираюсь его за что-то отругать, сам шел ко мне «на полусогнутых», с прижатыми к затылку ушами, а потом усаживался передо мной и трогал меня лапой, прося прощенья. Классики этологии описывают такое поведение как сплошные смещенные реакции одно действие взамен другого. Подойти и приласкаться вместо того, чтоб удрать в дальний угол, поскольку еще раз ослушаться хозяйку нельзя, себе же хуже.

Пожалуй, во всей зоопсихологической литературе не найдется примера смещенной реакции, которую нельзя было бы трактовать как прогностическое высказывание. В эту же категорию попадают и те поступки животных, которые этологи называют начальными действиями зверь начинает что-то делать, обозначая тем самым свои намерения («если дальше так пойдет, могу и…») и резко обрывает начатое. Когда мне случается сделать собаке больно во время тримминга, мои нежнейшие и послушнейшие фоксы резко поворачивают к моей руке пасть с ощеренными зубами. Укусить не посмеют никогда и ни за что, но показывают: полагалось бы! И тут же подчеркнуто отворачиваются: да что ты, не укушу! И уши прижаты, и морда «подныривает» снизу в приливе раскаяния…

К слову, начальная демонстрация агрессии входит в большинство звериных брачных ритуалов, и это тоже можно расценивать как прогноз: мы будем любить друг друга и все конфликты сойдут на нет!

Однако даже у Бергмана, полнее прочих зоопсихологов описавшего собачьи речевые средства, нет определенности в истолковании смещенных реакций. На мой взгляд, это сугубо речевое поведение и в моей прагматической классификации оно имеет смысл оценки грядущего развития событий и демонстрации своих намерений. Дескать, знаю, что будешь ругаться, но все вытерплю, не удеру. Я — твой друг и дальше буду самым послушным на свете! Буду вести себя так хорошо, что ты просто не сможешь не смягчиться! Я вполне разделяю мнение Йорана Бергмана о том, что такое поведение не имеет ровным счетом никакого отношения к осознанию вины. Ведь действия, продиктованные глубинной собачьей природой, зверь виной никак не считает и считать не может! Примером тому — лужа-метка, оставленная на новехоньком ковре.

Прекрасный пример прогностического высказывания, адресованного своим сородичам, — это тревожный лай Каськи, когда собаки нашкодили что-то в наше отсутствие. Переводится он примерно так: «А я вам говорила! Мама придет, нам не поздоровится!». И никакого другого смысла, кроме прогностического, это высказывание не имеет! Ведь слопанную в отсутствие хозяев кормежку из кастрюли, забытой на плите, собака провинностью тоже не считает. Стремление добывать пищу своими силами — основа рабочих качеств охотничьих собак, это у них в крови. Потому и воруют, и роются в помойках. Но — Мама-то заругает!

Вы, конечно, скажете: память! Но ведь любой прогноз для любого рода событий, включая метеорологические сводки, основывается именно на памяти прошлого, на знании закономерностей развития событий и вероятности того или иного поворота дела. Тут собака демонстрирует нам не только осознание времени (вопреки мнению «примитивных зоопсихологов», да простится мне такой термин), но и прекрасное понимание причинно-следственных связей, а также экстраполяционное мышление, позволяющее обобщить ход событий.

ВОПРОСИТЕЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ. Они хорошо знакомы каждому, кто внимателен к своей собаке. В самой слабой, я бы сказала, робкой своей форме они выглядят, как попытка заглянуть в глаза хозяину, которая иногда сопровождается очень короткими глухими звуками — то ли кряхтенье, то ли резкие выдохи, порой вместе с тихим поскуливанием. Если же собака очень старается понять что-то в человеческой речи, напрягая все внимание и сообразительность, для нее характерны «перекладывание» головы со стороны на стороны, все с тем же пристальным и внимательным взглядом, но теперь обращенным не столько на глаза, сколько на губы человека.

Задавая вопрос относительно какого-либо конкретного предмета, собака постарается обратить на него внимание человека — может ткнуться в него носом или потрогать лапой, а уж потом заглянуть в глаза хозяину. К сожалению, в распоряжении собаки нет средств, чтобы четко сформулировать свой вопрос, но, как правило, в таких случаях они довольствуются тем, что хозяин демонстрирует им функции и свойства предмета и объясняет, какое отношение имеет эта вещь к собачьей жизни.

Я в таких случаях всегда стараюсь сопроводить показ предмета знакомыми собаке словами, хотя бы приблизительно характеризующими непонятное. Можно назвать вещь, сходную по функциям, можно привести родовое или видовое понятие, уже известное собаке по опыту, можно и пояснить словами свойства. К примеру, любая посуда называется для наших собак миской, будь то кастрюля или хрустальная рюмка. Когда вопрос касается незнакомой еды (а это случается нередко, поскольку мы частенько предлагаем собакам попробовать что-то из нашего меню), то вполне уместно будет назвать нечто похожее. Предлагая собакам впервые попробовать кабачок, я сказала: «Это картошечка такая, вкусненькая», но редиску я скорее назову для них «морковкой», так как последняя известна им под своим собственным именем. Любые новые фрукты могут быть представлены моим собакам как «яблочко» или «ягодка», будь то хотя бы экзотический плод фейхоа. К слову, сами они обозначают всяческие ягоды легким движением губ, каким они втягивают в пасти малину с лесного куста. А если предлагаемая им еда не имеет хорошо знакомых аналогов, я скажу попросту «вкусненькое». Они понимают — и доверяют моему вкусу.

Важно то, что в большинстве случаев у них самих имеется обозначение для тех понятий, которые употребляю я, а значит, это полноправные слова, которые мы с ними изображаем по-разному. К примеру, когда собаки сами просят все равно чего, но вкусного, то начинают облизываться, и тем же знаком сообщают мне о том, что им понравилась еда в мисках.

Собака умеет и переспросить, скажем, уточняя намерения хозяев. Вот мы говорим между собой о том, кто и когда пойдет с собаками гулять. В таких случаях мы стараемся не произносить сакраментального слова вслух, говорим обиняками, хотя, правду сказать, они способны понять даже в том случае, если мы говорим по-английски… впрочем, я забегаю вперед. Кто-нибудь из собак обязательно подойдет ко мне, тронет лапой и вопросительно посмотрит в глаза — они привыкли к тому, что я раньше всех пойму вопрос и потороплюсь ответить. Если идут с ними мужчины, а я остаюсь дома заниматься своими делами, они могут подойти еще раз, чтобы переспросить: «Может, все-таки пойдешь?». В этом случае вопрос сопровождается приглашением следовать за собой, которое описано выше, только как бы в сокращенной форме, без настойчивых повторов и лая.

Очень важны практически те вопросы собак, которые касаются желательных и нежелательных для хозяина действий. Вот, например, собака, которую мы отучаем драться со встречными, но хотим при этом сохранить оборонительные реакции. При встрече с потенциальным соперником пес вполне может изобразить так называемое начальное движение — несильный рывок в сторону встречного, возможно, легкий оскал или еще что-то из привычных ему средств угрозы. После этого он посмотрит в лицо хозяина: «Я правильно делаю?». Не распознать такой вопрос и не ответить на него командой или действием — означает отказаться от принятия решения, и собака, предоставленная самой себе, может стать еще драчливее. И будет права: она ведь спрашивала по-честному, ей не ответили, так что придется теперь хозяину мириться с последствиями самостоятельных собачьих решений. Вернуться к ранее достигнутому уровню взаимопонимания бывает в таких случаях нелегко.

То же самое может происходить при разучивании каких-то упражнений (а в работе зоопсихолога они бывают довольно сложными). Радуйтесь, если ваш зверь в начале или даже посредине упражнения вдруг приостанавливается на незаконченном движении и смотрит на вас! Это тот же вопрос: «Ты этого хотел?». Ура! Это драгоценное для зоопсихолога мгновение означает, что зверь готов принять руководство со стороны человека, и чем хуже были отношения с хозяином до тех пор, тем быстрее пойдет их налаживание после этого первого диалога.

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ. Они не всегда имеют самостоятельное значение, но очень часто становятся составляющей любых других разговоров собаки со своим человеком. Спектр их так же широк и разнообразен, как и набор всевозможных собачьих эмоций и их сочетаний в каждой конкретной ситуации. Радость и гнев, угроза и покровительство старшего, страх и нежность — все эти состояния находят выражение в общевидовых собачьих формах поведения, которые нетрудно подсмотреть и описать. Варианты эмоционального поведения зависят и от прогноза — от того, как собака оценивает свои возможности при дальнейшем развитии событий. Надо обратить внимание еще и на то, что эмоции более, чем другие смыслы, выражаются звуками, характером дыхания, а пластика и мимика играют здесь меньшую роль.

Самой явной формой чисто эмоционального высказывания можно считать всем хорошо знакомую и драгоценную для хозяина собачью улыбку. В классической зоопсихологии улыбка (растянутые губы, чуть прижатые уши, немножко прищуренные глаза), которая часто сопровождается характерным пыхтением, трактуется как одна из смещенных реакций, тоже соответствующая незаконченной агрессии. Сдается мне, что зоопсихологи, связывающие улыбку с агрессией, идут на поводу у чисто внешних совпадений с не доведенным до конца оскалом. Бергман считает, что улыбка появляется в тех случаях, когда собаке хочется приласкаться, но она знает, что это ей запрещено. Заверяю вас, что моим фоксам никогда не запрещалось ко мне ласкаться и лизаться со мной, но улыбаются они частенько, и именно тогда, когда им хорошо и они предвкушают удовольствие.

Кроме всего прочего, улыбается далеко не всякая собака, а улыбки эти совсем не всегда адресованы человеку. Какой уж тут «оскал несостоявшейся агрессии» (цитирую Бергмана), когда улыбается сука, лежащая в родильном гнезде со своими детишками! Впрочем, и сам Бергман признается, что собачью улыбку невозможно истолковать однозначно. Тут вам и прижатые уши («покорность» по Бергману), и сопение и пыхтение («приглашение к игре»), и глубокие вздохи («проявление глубокого компенсирующего дыхания при возрастании потребности в кислороде» — а с чего бы это ей возрасти, если собака давно сидит или лежит спокойненько!).

Поговорив о способах выражения собачьей мысли, я не могу не сделать далеко идущих выводов относительно самого характера мыслей. Обычным камнем преткновения во всех рассуждениях о зверином интеллекте служит наличие или отсутствие абстрактного мышления. Но помилуйте! Сам факт языкового мышления, способность воспринимать нечто как знак, отрывая поведение от конкретной ситуации, неопровержимо свидетельствует о способности к абстрактному мышлению, которое отрывает информацию о реальности от самой реальности. Другим весьма основательным подтверждением способности к абстракции служат собачьи обманы, когда невинные, а когда и вполне корыстные.

Помню, как валялся на полу Черный, завладев желанной для всех игрушкой и положив ее между громадными лапами. Бамби очень хотелось эту игрушку у него отнять, но в открытую ссориться из-за такой мелочи с Вожаком, с овчаркой, ей было неудобно. Попытавшись (без всякого успеха) вытянуть игрушку сильными и крепкими зубами прирожденной охотницы, Бамби пускалась на хитрость. Она укладывалась перед тяжелой мордой Рольфа, приникала к полу, пластаясь не хуже малого щенка. Черный, расчувствовавшись, начинал вылизывать малышку — все-таки первая и горячо любимая воспитанница! А та, чего доброго, еще и животиком кверху перевернется — ни дать, ни взять младенец, это в ее-то бабушкином возрасте! Старшая сука стаи, первая подмога и опора Вожака в самых отчаянных ситуациях! Но в эти минуты Черный видел в ней слабенькое и полностью покорное его воле создание, добровольно отдающееся во власть повелителя. Он млел, он прикрывал глаза… И тут следовал резкий бросок — и Бамби уносила в зубах вожделенную игрушку.

Военная хитрость, скажете вы? Ну разумеется! Но какая же хитрость без обмана?! Она, моя притворщица, изображала слабейшего единственно ради того, чтобы осуществить право сильного — завладеть тем, чего ей захотелось. Уверяю вас, у Бамби в этом случае не было ровно никаких оснований чувствовать себя особо слабенькой, а прикидывалась она такой только лишь для того, чтобы вызвать нужную ей реакцию Вожака. Вот вам и пример констатационного высказывания, существенно искажающего истинную информацию о ее подлинном состоянии, оторванного от реальности. Что же это, как не метафорический перенос смысла, то есть — суть абстрактного мышления?

Интересно также и то, что на такого рода провокации никогда не пускались дочери Бамби, которые не раз видели этот номер в исполнении матушки. А сама она, частенько отбирая так у Черного именно игрушки, ни разу не пустила в ход этот розыгрыш для того, чтобы заполучить косточку или лакомство.

Впрочем, на собачьи обманы обращал внимание еще незабвенный Конрад Лоренц. Помните его рассказ о стареющей собаке, которая из-за слепоты не могла узнавать хозяина, очень этого стеснялась и регулярно делала вид, что облаивает его исключительно для шутки?

Я могла бы рассказать вам десятки случаев, связанных с полностью осознанным и преднамеренным обманом хозяев «простодушными» собаками, якобы «не знающими ничего сложнее рефлексов». Рольф, например, в транспорте любил поваляться, а я, когда из-за давки, когда из чисто дисциплинарных соображений, требовала, чтобы он сидел в приличествующей овчарке позе. И тут он начинал изображать дряхлого, разваливающегося на глазах старика! Голова безвольно повисала, только что не тряслась мелкой дрожью, лапы разъезжались и подкашивались… Попутчики сочувственно спрашивали: «Собачке, должно быть, лет десять?». А мой мерзавец начал разыгрывать эту комедию, когда ему не было и трех лет от роду. Но ведь в тех случаях, когда он действительно уставал, он вел себя совсем по-другому.

Комедианты они первостатейные, особенно овчарки и пудели, знающие человека как никто из собак. Тот же Рольф, не желая идти на службу с Юрой, как-то разыграл целый спектакль. Он тогда валялся на полу в моей комнате и лениво играл со щенками: перемигивался с ними, время от времени прижимал распоясавшихся хулиганов к полу лапой, негромко порыкивал, делал вид, что вот-вот прихватит озорника пастью. Но вот мой сын, уже одевшись, позвал его из прихожей и… Голова пса с гулким стуком грянулась об пол, лапы вытянулись — даже захрапел! Он давно и крепко спит! Юра, не дозвавшись, пришел ко мне: «Черный, вставай, пора идти!». Не сразу, после нескольких повторов (невозможно разбудить того, кто не спит), псина приподнял тяжелую, непослушную голову, обвел комнату непонимающими мутными глазами: «Что такое? Меня куда-то зовут?». Не выдержав нейтралитета, я рассмеялась. Он глянул на меня коротким, обычным своим ясным взглядом, в котором явно читалась укоризна: «И ты, Брут!», и стал с превеликим трудом, превозмогая «старческую слабость», внезапно одолевшую четырехлетнего кобеля, подниматься на ноги. Честно сказать, пантомима была столь убедительной, что даже я, видевшая все с самого начала, на мгновение испугалась: чего не бывает, вдруг ему и в самом деле не по себе? До дверей квартиры он шел на подкашивающихся, отказывающихся повиноваться, ватных ногах — ну, куда такому старику, такой развалине идти на работу! Покой — вот единственное, что ему нужно в этой жизни! И все же жестокие хозяева заставили его одеться в ошейник и отправиться на службу. Я выглянула вслед мальчишкам в окно. Черный гоголем носился по двору, задрав хвост, пугая зазевавшихся голубей и с немалым удовольствием рассаживая по деревьям дворовых кошек.

Мне рассказывали, что бабушке Рольфа, Альфи, в свое время очень не понравилось заниматься на дрессировочной площадке. Хозяева долго конфликтовали с ней, превозмогая ее протесты. И тут на одном из занятий она то ли ушибла, то ли наколола лапу, и они пропустили несколько дней, отправившись на площадку только тогда, когда собака перестала прихрамывать. Но заниматься на площадке Альфи не смогла хромота вернулась, да еще и нарастала раз от раза.

Так продолжалось месяца два — дома все в порядке, а на площадке хромает! Врачи, рентгены, физиотерапия, болеутоляющие — все безрезультатно! И только потом жена дрессировщика-инструктора, ветврач по специальности, догадалась понаблюдать, как Альфи в очередной раз уходит домой с площадки, отпущенная домой по причине полной неспособности не то что прыгать, а и медленно ходить. В двадцати метрах от ограды площадки, когда уже не было опасений, что хозяин повернет назад, собака пошла совершенно ровно! Что же это, как не бессовестная симуляция?

И все-таки чаще всего притворство у собаки служит вовсе не злонамеренно-корыстным целям. Лучшее свидетельство тому — история «болезни» взрослой суки коккер-спаниеля, добросовестно исполнявшей эпилептический припадок единственно ради своей хозяйки. Та настолько привыкла лечить собаку, почти не обращая на нее внимания в здоровом состоянии, что симуляция болезни стала для зверюшки единственным способом пообщаться с любимым человеком. Собака, наивная, полагала, будто радует хозяйку единственным доступным ей способом! И стоило научить их иным способам общения, как припадки, в течение трех лет не поддававшиеся излечению весьма серьезными медикаментами, сразу же пошли на убыль!

Точно так же изображают несуществующий страх те собаки, хозяева которых вечно за них пугаются. Звери попросту имеют все основания считать, будто именно этого ждет от них человек. Нередко проявления страха становятся именно волеизъявительным высказыванием: «Веди-ка меня домой, да поскорее!».

Не удержусь от того, чтобы заодно дать вам чисто практический совет. Отличить истинное состояние собаки от обмана или проявления иных зоопсихологических проблем можно по их связи с ситуацией и по тем целям, которые может преследовать ваш любимец. Если зверь добивается своим поведением желанных результатов, как это было, например, с Альфи, то этим закрепляются все варианты поведения, в том числе и те, которые могут вас тревожить, но не обязательно они правдивы. Начните с того, чтобы изменить свою реакцию на приступ болезни, на испуг или агрессию — результаты вполне могут вас удивить!

Как вы могли заметить, собака вполне может применять эти знаковые формы поведения вне той ситуации, к которой они относятся, раньше или позже, в другом месте, для другого партнера. Именно это и есть главное соображение в пользу того, что подобное поведение представляет собой именно речь, насколько бы непривычной по форме она ни была для нас.

И еще раз обращаю ваше внимание на то, что речь эта строится по иному принципу, нежели человеческая. В высказывании любого типа могут присутствовать комплексные знаки, одновременно сочетающие несколько разных значений, но вместе с тем фраза может строиться и линейно, разворачиваясь во времени, частенько отражая реальную последовательность желательных событий. Комплексный характер самого языкового знака отражает одновременно и разные аспекты реальной ситуации, и (невероятно важно!) совершенно особый комплексный характер восприятия мира самой собакой.

Знаю, со моими взглядами на собачий интеллект не согласятся многие, для кого собака — всего лишь условно-рефлекторный автомат, вообще не способный ни к какому виду самостоятельного мышления. Но мы же с вами договорились с самого начала: если вы так думаете, не читайте, пожалуйста, мою книгу! Дальше вам придется еще труднее, ибо я намерена убедить вас в том, что ум и личность собаки не только не уступают человеческим по сложности, но и устроены по тем же принципам. Иначе как бы нам удавалось понимать друг друга и жить душа в душу столько тысячелетий?