• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Как, вы тоже полагаете, будто ваша собака начисто лишена дара речи? А как же, позвольте спросить, вы ее понимаете? Не думаю, что именно ваш любимец столь обездолен злым роком, что не в состоянии объяснить вам, когда ему хочется поесть или погулять, когда он слишком устал, чтобы бегать за палочкой, и когда он попросту не желает выполнить вашу команду, потому что ровно в этот момент у него нашлись гораздо более срочные дела. Так вот он, собачий язык! Ведь и наши человеческие языки вовсе не сводятся к набору слов, соединенных в предложения по более или менее строгим правилам, называемым грамматикой.

Взять, к примеру, сугубо специальный, но общепонятный язык, которым пользуется, должно быть, больше половины человечества, хотя и он различается по странам и континентам. Я имею в виду язык дорожных знаков, расставляемых нашей заботливой Госавтоинспекцией (простите, уже ГИБДД!). Эта система знаков обладает своим словарем и своей грамматикой, в роли которой выступают правила расстановки и сочетания знаков. Скажем, знак с табличкой под ним значит вовсе не то же самое, что без оной. Есть и запрещенные сочетания — ну, только представьте себе «кирпич», висящий вместе с «ограничением скорости»! Этот язык описан в специальном учебнике, именуемом Правилами Дорожного Движения, где предусмотрены и дополнительные «диалекты» — язык светофора, язык жестов регулировщика. При необходимости мы учим этот язык, как любой иностранный, и даже экзамены сдаем. И владеем, как иностранным, кто лучше, кто хуже, хотя мало пользуемся им для активной речи. Ну, разве иногда (дай вам Бог, чтобы пореже!) обозначаем аварийную стоянку красным треугольником, фонарем, или заменителями, рассчитанными на догадку — канистрой посреди проезжей части или распахнутым багажником застрявшей не на месте машины.

Но ведь и в языке ГАИ имеется дополнительная информация, содержащаяся не в самих знаках и их сочетаниях, а в целом комплексе обстоятельств. Так, например, временный знак говорит вам о том, что произошло что-то не вполне обычное; знак железнодорожного переезда не просто характеризует некий объект, а велит приготовиться к неожиданностям и т. п.

Чем не язык? Конечно, в любви на нем не объяснишься, научного трактата или шедевра мировой литературы не напишешь, но нам сейчас важны не выразительные возможности. Для своей, сугубо прагматической, предметной области этот язык вполне достаточен. Я могла бы даже порассуждать о том, что предписывающие знаки очень напоминают по смыслу существующее в речи повелительное наклонение, а предупреждающие можно рассматривать как своеобразные существительные или назывные предложения… если, конечно, вы не утратили интереса к школьной грамматике.

Стало быть, в «ненастоящих» наших языках вовсе необязательны склонения, спряжения и прочие хорошо забытые нами премудрости, но языками быть они от этого не перестают. Главная функция любого языка передавать информацию от одного субъекта к другому. Элементы языка знаки, и в строгом соответствии с канонами науки о знаках, семиотики, мы вправе считать знаком все, что имеет две стороны — форму и содержание, обозначение и смысл. И самое главное требование к любому языку состоит в том, чтобы он отражал объекты и их отношения, реально существующие в описываемой части мира.

А есть на свете и такие языки, которых никто не придумывал, которые нигде не описаны, но все-таки они очень эффективно выполняют эту самую коммуникативную функцию, связывающую отдельных индивидуумов в единое сообщество.

Предположим, что мне понадобилось сообщить вам, что место на садовой скамейке, откуда я отлучилась на пяток минут, занято. Я оставлю там любой предмет — газету, полиэтиленовый пакет, носовой платочек, наконец. Вы поймете мое сообщение быстрее и лучше, чем если бы я положила на скамейку малозаметную записочку. А кроме того, я не только сказала вам «Место занято», но еще и дала возможность строить далеко идущие предположения о себе самой: какую газету я читаю, жалко ли мне красивенького полиэтиленового пакета, изящен ли мой платочек, а стало быть, есть ли у меня хоть какой-нибудь вкус. Условный знак, не описанный ни в каких словарях и учебниках, одинаково понятен и англичанину, и малайцу, да еще и несет гораздо больше самой разнообразной информации, чем можно передать словами. Взять хотя бы платок. Сколько бы я ни писала, ни твердила это слово, вы никогда не узнаете ни о том сочетании цветов, какое мне нравится, ни о моих любимых духах, которыми еще пахнет реальный платочек, оставленный на скамейке. А тут — вы, чего доброго, будете знать обо мне больше, чем даже мне хотелось бы.

Есть у меня примеры еще увлекательнее. Скажем, вы сидите в ресторане и видите на соседнем столике табличку «Занято». Все, что она вам скажет, сводится к тому, что не стоит претендовать на это уютное местечко. Но вот подошел официант, снял табличку и принялся накрывать на стол, готовя его к приходу предусмотрительных гостей. И тут — хоть роман пиши! Столик-то накрывается на двоих, на нем уже красуется букет дорогих цветов… Следом появляются фужеры для шампанского и коньячные бокалы… ну, не будем продолжать, ваша фантазия легко дорисует все остальное. И самое-то главное в большинстве случаев вы в своих догадках окажетесь правы. Да, это не текст на общепринятом языке, но в чем — в чем, а в недостатке информации эту систему знаков никак не упрекнешь. Хотя, честно сказать, она вовсе не предназначена для передачи стороннему наблюдателю, а реальные вещи исполняют роль знаков, так сказать, помимо воли человека.

Стало быть, важна не явная природа языкового знака, а язык выполняет свои важнейшие «обязанности» в обществе независимо от того, каков характер используемых знаков. Больше того, бессловесные «сообщения» могут нести гораздо больше информации, чем слова, скажем, написанные на бумаге. Даже в письменном тексте есть такие аспекты, которые никак не опишешь явным образом — например, выбор лексики и порядок слов тоже несет определенную информацию об авторе, о его намерениях и ситуации. А в устной речи таких внеграмматических средств еще больше — тут вам и интонация, и мимика, и жесты. Хочу подчеркнуть еще раз: эти дополнительные средства отражают главным образом сиюминутную и очень конкретную информацию о целом комплексе обстоятельств, сопутствующих речи, которые не всегда осознаются говорящим и слушающим, но при желании легко могут быть расшифрованы.

Человеческие языки, каковых на Земле насчитываются тысячи, вообще очень отличаются друг от друга по структуре, хотя описываемая ими реальность (с точностью до набора конкретных объектов и действий) принципиально одинакова в Пекине и Дакаре, в Петербурге и Гонолулу, в Нью-Йорке и Аделаиде. Скажем, время везде течет одинаково, и во всех странах, у всех народов оно осознается как прошедшее, настоящее и будущее. Так почему же в русском языке глагол имеет всего лишь эти три грамматических времени, а в английском — целых шестнадцать, что служит источником неисчислимых бедствий для наших студентов и школьников? Цвета окружающих нас предметов одинаковы и в туманном Альбионе, и в деревне под Саратовом, однако у нас любой дальтоник различает «синий» и «голубой», а у них и Гейнсборо рисовал один только «блю». Зачем же англичане придумали столько сложностей на наши и свои головы? И почему тогда русский язык считается одним из самых сложных в мире? Не по прихоти ли мирового империализма именно английский стал наиболее распространенным языком международного общения, вопреки многолетним стараниям Международной Ассоциации Преподавателей Русского Языка и Литературы (МАПРЯЛ), светлая ей память? Нет! Причины тому — не только геополитического свойства.

Зададим себе наводящий вопрос: какого рода трудности с языком вы предпочитаете? Если один раз в жизни дать себе труд не механически заучить, как в наших школах и институтах, а осмыслить и понять систему английских глагольных времен, то неприятности на том и закончатся. Больше того, потом для вас не составит труда освоение французских, немецких и многих других глагольных систем. В русском же языке объем информации, подлежащей предварительному усвоению, как будто существенно меньше, но зато вы обречены всю жизнь на ходу соображать: какое время употребить? С этим порой мучаются даже те, для кого русский язык является родным.

Не верите? Тогда позвольте привести всего лишь один простенький пример. Вообразите, что мальчишка оправдывается перед мамой: «Да не дрался я вовсе! Он мне первый как двинет, а я уж только сдачи дал…» Смею вас заверить, таких мелких пакостей в русском языке предостаточно. Многозначность (лексическая и грамматическая), синонимия на всех уровнях, вольный порядок слов… Одно только скользящее ударение чего стоит! Вы, кстати, как говорите: «твОрог» или «творОг»? Допустимы-то оба варианта!

Так на чьем же месте вы предпочли бы оказаться — русского, изучающего английский, или наоборот?

А ведь наибольшее количество грамматических ошибок в английском языке приходится у русских даже не на глагольные времена, а на простенькую, казалось бы, категорию, занимающую в учебниках от силы пару страниц. Я говорю об артикле, которого в русском языке ныне не существует. Нам, как правило, очень нелегко даются все эти тонкости где ставить, где нет и где какой. Однако, как ни покажется вам странным, артикль привносит в язык гораздо больше смысловой строгости и однозначности, чем путаницы. Там, где англичанин запросто отделывается артиклем, нам приходится использовать разнообразные уточняющие слова вроде «некий», «неизвестный», «какой-нибудь», «все равно какой» или «тот самый», «упомянутый» и прочая, прочая, прочая. Выбор немалый, что тоже дела никак не облегчает.

Впрочем, что это я ополчилась на свой родной русский язык, и вправду великий и могучий? Не спешите отчаиваться, он никак не может считаться скопищем всех мыслимых неоднозначностей и подвохов. У нас с вами есть свой эталон непонятной, почти недоступной грамматики — это печально знаменитая «китайская грамота».

Ладно бы, тысячи мудреных иероглифов (грамотность в Китае начинается примерно с шести сотен). В китайском языке имеются прелести похлеще! Взять хотя бы мелодическую составляющую — значение слова непосредственно зависит от того, в какой музыкальной тональности оно произносится. Воспользуюсь примером незабвенного Льва Васильевича Успенского: слово «ма» по-китайски может иметь, в зависимости от тона, четыре значения, от муравья до камня агата. Каково? Благодарение Господу, что на письме эти смыслы выражаются разными иероглифами, не то вообще было бы не разобраться. Да и в славянских языках тоже есть значимая мелодика — тональность представляет собой компоненту ударения, и особенно ярко это выражено в чешском языке. Но мелодика чешского языка хотя бы не меняет лексических значений. А у собак именно тональность произносимых звуков во многом определяет смысл высказываний.

В восьмидесятые годы двадцатого века появились работы по так называемой паралингвистике — области языкознания, изучающей неявные и дополнительные способы выражения смыслов, не описываемые грамматикой. К дополнительным смысловым оттенкам относятся главным образом эмоциональные аспекты сообщения, отношение говорящего к предмету разговора и к собеседнику, некоторые аспекты реальной ситуации. Средствами выражения для этих значений служат жесты, мимика, интонация, а нередко — и порядок слов. Даже те отступления от классической грамматики, которые мы себе позволяем, будь то в письменной или устной речи, говорят о нас больше, чем строго нормативная речь.

Не случайно паралингвистические средства передают в первейшую очередь эмоциональную информацию, очень важную для говорящего и слушающего, но не поддающуюся строгому описанию и упорядочению, да к тому же и развивающуюся во времени. Есть, к слову, такой общеизвестный пример из актерского тренинга: сказать «нет» двадцатью способами и «да» — тридцатью двумя. Вот здесь-то и работают в первую очередь паралингвистические средства. На письме-то все тридцать два «да» выглядят одинаково!

Этот длинный экскурс в сравнительную грамматику понадобился мне для того, чтобы показать, насколько различаются человеческие языки по строгости и упорядоченности их элементов, как в словарном составе, так и в грамматике. В одних наших языках каждому значению соответствует вполне определенный элемент языка, и даже синонимов насчитывается не так уж много. Предложения в таких языках выстраиваются по достаточно строгим правилам в единственно возможном порядке, и всякое отклонение — более или менее серьезная ошибка. В других — каждый знак сам по себе имеет комплексную природу, охватывающую и внеграмматические компоненты, сопоставление означаемого и означающего в пределах одного знака вовсе не однозначно. А составные грамматические конструкции строятся по правилам, допускающим множество вариантов и исключений. Потому и затормозились многообещающие некогда работы по машинному переводу и анализу естественного русского языка при помощи ЭВМ, что формализовать его структуру куда труднее, чем правила английского. И главное, что осложняет жизнь уже не первому поколению лингвистов — это так называемые контекстные зависимости, не подвластные строгой логике вычислительной машины. А суть контекстной зависимости — та же! Это зависимость оттенков и вариантов значений от дополнительной информации, сообщаемой другими элементами текста, а то и средствами, не описываемыми грамматикой. Оттого и последовательность грамматического разбора фразы становится не линейной, как в английском, а путаной, допускающей множество возвратов и петель для уточнения смысла последующих элементов через предыдущие.

Вообще говоря, можно было бы упорядочить человеческие языки по степени их аналитичности (строгость комбинаций однозначных элементов) и синтетичности (сочетание разных оттенков значений в одном элементе и зависимость значений от соседних элементов или даже от объективной ситуации). Я берусь описать эту зависимость даже по географической оси «запад-восток», и в целом соотношение языков будет соответствовать характеру мышления той или иной нации. На полюсе синтетичности окажутся языки восточные, на которых говорят люди с преобладанием созерцательного и символического мышления. На полюсе аналитичности мы найдем языки запада, четко расчленяющие реальность и выстраивающие элементы информации в строгие, почти геометрические, структуры. Почему бы не продолжить эту мысль применительно к собачьему характеру мышления?

Вне всяких сомнений, собака никогда не овладеет звуковой речью человека, и причины тому коренятся в физиологии артикуляционного аппарата — губ, челюстей, языка. Даже я, увлеченная собаками и их возможностями сверх меры, только посмеиваюсь, когда мне рассказывают о зверье, произносящем «мама» или «ням-ням», да еще некое подобие «Вовы» или «Вали». Тут уж моя жгучая влюбленность отступает перед профессиональной честью лингвиста. Дело в том, что это — едва ли не единственные звуковые комплексы, доступные собакам, а прочие звуки человеческой речи им, бедным, чужды.

Губы собак толсты и малоподвижны по сравнению с человеческими, язык закреплен жестче, длинные челюсти плохо выдвигаются. Вот и приходится им выкручиваться за счет совсем других изобразительных средств. Впрочем, и наши возможности по части артикуляции вовсе не безграничны — во всех мыслимых языках насчитывается чуть больше полусотни разных звуков, которые мы способны изобразить при помощи наших органов речи.

К слову сказать, я высоко ценю подвиг моего Акелы, который окончательно убедил меня в том, что животные владеют главным принципом языкового мышления — его знаковым характером. Он ухитрился реально связать означаемое с означающим и пользуется этим в нашем повседневном общении. Словом «мама» он обращается ко мне, а хозяина, которого зовут Владимиром, называет «Уова» (надо упомянуть, что все наши звери знают нас и по именам, и по семейным функциям). Произошло это тогда, когда он попытался сказать ему «мама», а я искренне удивилась: мама-то я, какое отношение это имеет к хозяину? Однако, сказать «папа» не под силу ни ему, ни любой, даже совершенно гениальной собаке.

Да, язык собак паралингвистичен по отношению к любому из человеческих языков, поскольку основой их речи стала пластика тела мимика, ритуальные позы, движения головы, ушей, хвоста. Кому что лучше дается! Вы, например, умеете шевелить ушами? Мне это далось в детстве на спор и, признаться, после немалой тренировки. А у них, собак, этим нехитрым искусством владеет любая бездарь…

Звуки, роль которых в собачьем языке тоже умалять не приходится, сопровождают сложные комплексные знаки, синтетичные по сути своей. Компоненты знака никоим образом не выстраиваются линейно: хвост и голова, спина и пасть делают свое дело одновременно и словно бы даже независимо друг от друга. Однако практика зоопсихолога научила меня внимательнейшим образом относиться к совместному появлению, скажем, признаков страха и заигрывания, особенно по отношению к хозяевам. Целый комплекс средств увязан в единый знак, имеющий сложное значение, которое определяется нюансами ситуации. И сам этот знак развивается во времени, изменяется, передавая своей динамикой изменение намерений собаки или ее отношения к происходящему. Словом, каждое сообщение собаки столь же комплексно и объемно, сколь объемна реальная среда и информация о ней. Жизнь ведь тоже не выстраивает строго упорядоченных структур, и многие аспекты ситуации выступают одновременно и не всегда независимо друг от друга.