• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Тимба – необычный гибрид с волком – самая красивая из всех когда-либо виденных мною собак: на белой, украшенной темной маской морде сияли желтые глаза; спина была серебристо-серой с белыми отметинами, а лапы, грудь и хвост – белыми; длинная, роскошная шерсть хранила запах диких трав. Под стать дивной внешности и характер: ласковая, чуткая, она всеми доступными ей средствами старалась веселить меня. Это была сама Весна. В то время как Делла просто жила на радость мне, Тимба превращала мою жизнь в праздник.

Я уже упоминала, что Делле было почти девять лет, когда по воле случая в нашей жизни появилось это очаровательное существо, неуклюжий подросток с весьма необычной родословной: мать – маламут, отец – гибрид хаски (эскимосской лайки) и серого волка. Чтобы стало понятно, каким образом эти три составляющих соединились в уникальной собаке по кличке Тимба, я немного расскажу о маламуте, хаски и волке обыкновенном.

Начну с аляскинского маламута. Эта огромная северная собака (относится к группе рабочих собак) получила свое название по имени коренных жителей северо-запада Аляски – малемутов и использовалась как ездовая. Высота в холке 59–64 сантиметра, вес от 34 до 56 килограммов. Сильное, мускулистое, компактное туловище покрыто густой тяжелой шерстью средней длины с плотным подшерстком; когда собака «полностью одета», глубина подшерстка достигает 3–5 сантиметров. Пушистый хвост изящно закинут на спину. Окрас спины самый разный: от светло-серого до черного; но для всех маламутов характерен белый окрас живота и лап, а также наличие темной маски на морде. Глаза – коричневые миндалевидные. И хотя в наше время многие маламуты взирают на мир глазами изумительно голубого цвета, на самом деле для представителей этой породы глаза любого другого цвета, кроме коричневого, являются дисквалифицирующим пороком на выставке. О характере: маламут – дружелюбная, уравновешенная собака, имеющая, однако, стремление доминировать и самостоятельно управлять ситуацией. Поэтому слывет собакой упрямой и плохо поддающейся дрессировке. (Кстати, оценка маламута по шкале Корена всего лишь 50). У этих собак хорошо выражен охотничий инстинкт, что оборачивается постоянными проблемами с мелкими домашними животными. Маламут, как правило, не лает, но обладает недюжинными вокальными способностями и известен как большой любитель выть. Поскольку этой собаке изначально не свойственны агрессивность и стремление охранять, она не будет хорошим сторожем. А независимый нрав не позволит ей стать так называемой «собакой одного хозяина».

Хаски (эскимосская лайка) тоже относится к группе рабочих собак, на Севере ее традиционно использовали как ездовую собаку. Это животное средней величины, пропорционального сложения, его высота в холке 53–60 сантиметров, вес 16–27 килограммов. Густой мягкий подшерсток поддерживает жесткие и прямые остевые волосы. Подобно маламуту, хаски линяет практически круглый год (особенно весной), поэтому его необходимо регулярно вычесывать. Но именно из-за этой своей особенности хаски всегда очень чистые и не имеют неприятного запаха, свойственного многим собакам с густой шерстью. Свой пушистый хвост в спокойном состоянии хаски держит опущенным, а когда возбуждена, то закидывает на спину. Глаза у нее миндалевидные, коричневого или голубого цвета, они бывают также разными (один коричневый, другой – голубой) или двухцветными (коричнево-голубыми).

Как и маламуты, хаски дружелюбны и деликатны от природы, но могут быть чрезмерно независимы и упрямы, что отнюдь не облегчает их дрессировку. По шкале Корена они имеют не слишком впечатляющую оценку – 45 баллов. Они тоже не агрессивны и не имеют потребности охранять, поэтому не годятся в сторожа. Хаски почти никогда не лают, но зато они воют и тявкают, подобно волкам. Тот же пресловутый охотничий инстинкт делает их опасными для мелких животных, включая маленьких собак и, безусловно, кошек, а независимый нрав, который они часто не могут обуздать даже в угоду хозяину, не позволяет хаски, как и маламуту, считаться «собакой одного хозяина» в общепринятом значении этого слова.

Волк обыкновенный (Canus lupus), известный так же как серый волк, является самым крупным представителем семейства псовых (Canidae), куда входят также и домашние собаки (Canus lupus familiaris).

Среда его обитания – леса Северного полушария. В США значительное поголовье волков, помимо Аляски, проживает в единственном месте – на севере штата Миннесота. Средняя высота волка в холке – 65–70 сантиметров, хотя некоторые особи вырастают до 90 сантиметров. Вес взрослого самца может достигать 55 килограммов, но в среднем колеблется от 40 до 45 килограммов. Средний вес взрослой самки 35–36 килограммов, иногда встречаются самки весом до 45 килограммов.

Окрас волчьей шкуры включает самые разные оттенки: в нем могут присутствовать белый, палевый, темно-желтый, рыжевато-коричневый, красноватый, черный и серый цвета, но серый цвет всегда преобладает, недаром этого зверя называют «серым волком». Основной окрас, так же как у маламутов и хаски, определяется цветом остевых волос, которые возвышаются над коротким, густым и очень плотным подшерстком. Голова у волка клиновидная, уши стоячие. В то время как у собаки хвост приподнят или задран на спину, у волка хвост висит. Ноги у волка длиннее, чем у собаки: они приспособлены к быстрому бегу на большие расстояния. Кроме того, благодаря своим длинным ногам он легко преодолевает глубокие сугробы – в местах его обитания в зимнее время выпадает много снега. Волк не только великолепно приспособлен к жизни на земле, но и отлично плавает, так, преследуя добычу, он пускается за ней вплавь, причем даже зимой, в ледяной воде. Помимо всем известного воя, волк издает множество самых разных звуков: может жалобно хныкать, угрожающе рычать, тоненько тявкать, скулить, а иногда – лаять.

Общеизвестно также, что волки живут стаей, внутри которой существует строгая иерархия, вожаком является доминирующий «альфа-самец» (он составляет пару с «альфа-самкой»). Следом за «альфа-парой» по ранжиру располагаются взрослые самцы и самки, занимающие среднее и относительно низкое положение. На следующей ступени иерархии стоят «периферийные волки» обоих полов, имеющие самый низкий статус среди взрослого населения. Далее следуют волчата-подростки, которые лишь к двум годам станут полноценными членами стаи. Уже с трехнедельного возраста во время щенячьих игр они борются за лидерство и устанавливают свою собственную иерархию. Высокий уровень общения между членами стаи способствует установлению и поддержанию порядка внутри волчьего сообщества, а также позволяет быстро и бескровно разрешать конфликты, когда они возникают. В основном это достигается с помощью различных поз («языка тела») и огромного спектра звуковых сигналов. Общение посредством различных поз (примерно так же общаются между собой домашние собаки) – это и специальная стойка, и наклон, и движение головы, шеи, туловища. А сколько информации можно передать при помощи хвоста: он укажет, какое место занимает его владелец в стае, выразит отношение к другому животному. Язык тела волк использует, чтобы продемонстрировать целый ряд эмоций, радость, злость, любовь, соперничество, дружелюбие, терпимость, нежность и беспомощность.

У него очень выразительная мимика, что способствует визуальному контакту между животными. При помощи лицевых мускулов волк сообщает о своих намерениях и чувствах (и о тончайших их нюансах и оттенках), создавая сложные мимические комбинации с участием носа, губ, лба, глаз и ушей. Эта информация еще и озвучивается: поскуливанием, ворчанием, тявканьем и завыванием.

Что до темперамента, то, будучи одним из самых диких и пугливых животных Северного полушария, этот умный и умеющий хорошо приспосабливаться зверь чрезвычайно нежен, дружелюбен и покладист по отношению к членам своей стаи. У щенков прочные привязанности формируются начиная с трехнедельного возраста, но, подчеркиваю, такого рода отношение распространяется только на членов своей стаи, а не на всех волков вообще. По мере взросления щенки все больше боятся чужих волков и стараются избегать встреч с ними. Вне своей семьи они чувствуют себя беззащитными.

Еще одной отличительной чертой волка является его глубокое отвращение ко всякого рода конфронтации. Все упомянутые способы коммуникации направлены на то, чтобы избегать открытых конфликтов; драки случаются крайне редко.

Волк опасается незнакомых живых существ – особенно, если они кажутся ему опасными, – и всячески избегает встреч с ними. Именно поэтому можно всю жизнь провести в населенной волками местности, постоянно слышать их знаменитый вой, но ни разу с ними не встретиться.

Начитавшись красивых сказок о человеческих детенышах, выросших в волчьей стае, люди время от времени делают попытки вырастить домашнего питомца из подобранного волчонка, но, как правило, результаты оказываются плачевными. Решающую роль, наряду с целым рядом других немаловажных факторов, играет возраст подобранного волчонка. Волки не похожи на собак, которые могут быть приручены практически в любом возрасте. Переходный период – отрезок времени, когда волчонок может быть в той или иной степени приручен человеком, – очень короткий и начинается рано – с двенадцатого дня жизни щенка – и продолжается до двадцать первого. Если приручать волчонка, которого забрали у родителей именно в этот период, то он в определенной степени будет привязан к людям, а также к собакам и другим окружающим его животным при условии, что станет ежедневно и помногу с ними общаться. Волчата старше трехнедельного возраста практически не приручаются, люди и другие животные не внушают им ничего, кроме страха. В результате эксперимента можно получить «ручного волка», который так и останется диким, неуправляемым и непредсказуемым в своем отношении к человеку. Несмотря на это, люди берут на воспитание и находят способы приручать и более взрослых волчат. Успех (или правильнее будет сказать – удача) в этих случаях зависит от того, насколько человеку удастся заменить волчонку взрослых членов стаи; потребуется очень много терпения, внимания и любви, чтобы на смену врожденному неприятию пришли любовь и доверие к человеку.

А потом происходит запланированная или внеплановая вязка волка с собакой, в результате которой появляются многочисленные отпрыски, так называемые «полуволки» или, другими словами, гибриды волка и собаки. Гибридом считается собака, в жилах которой течет, по меньшей мере, четверть волчьей крови. Аборигены Северной Америки специально скрещивали некоторых своих собак с волками. Эскимосы и другие жители Крайнего Севера использовали ездовых собак, имевших половину или четверть волчьей крови.

Обычно волка скрещивают с хаски или маламутами, но иногда современные заводчики используют с этой целью самоедских лаек или немецких овчарок. Если волка вяжут с маламутом или хаски, то в помете иногда появляются щенки, ничем не отличимые от волка. Вообще, волчьи гибриды чрезвычайно разнообразны по характеру, по окрасу и по ряду других характеристик. С уверенностью можно утверждать лишь одно: скрещивание волка с собакой – это своеобразная лотерея; невозможно предвидеть, до какой степени полученный гибрид будет привязан к человеку.

Встречаются, правда, редкие исключения. Таким счастливым исключением и стала Тимба. Вероятно, она была результатом целенаправленных кинологических экспериментов, проводимых где-нибудь в малонаселенной области к северу от штата Нью-Йорк. Нам не суждено узнать, где и как прошло ее раннее детство. Нежилась ли она на мягкой подстилке в собачьей конуре или жила свободной высоко в горах, в любом случае Тимба являла собой сочетание потрясающей волчьей красоты и присущей собакам способности к дрессировке; она умела доверять человеку и была способна на любовь к нему. Однако эти ее качества проявились отнюдь не сразу. Когда я впервые увидела Тимбу, это была довольно тощая семимесячная сука, ужасно испуганная и растерянная; она едва реагировала на свое имя и избегала встречаться со мной взглядом. Надо сказать, у нее были все основания чувствовать себя несчастной. Всего за несколько дней до нашей встречи она была оторвана от единственно знакомой и милой ее сердцу деревенской жизни и ввергнута в городской водоворот Парка-Слоуп, в атмосферу ей абсолютно чуждую. Кроме того, собака была разлучена с первыми хозяевами: репортером, его беременной женой и их первым ребенком. Когда хозяина неожиданно перевели на работу в Нью-Йорк, он подумал, что не справится сразу со всем: новой работой, новым ребенком и этим маленьким полудиким созданием. Тимбу решено было отдать в другие руки. Информация об этом попала ко мне через одного из наших знакомых, который знал, что я люблю больших собак, а мой образ жизни позволяет «удочерить» Тимбу. И в один прекрасный день весной 1976 года собаку доставили в Грин Виллидж. Передо мной предстала эта травмированная неприкаянность, она стояла, опустив глаза и сгорбившись, полная самых мрачных предчувствий; я впервые видела собаку, настолько психологически сломленную и растерянную.

Приходило ли мне в голову дать Тимбе другое имя? Нет! Это бы только усугубило ее растерянность. К тому же это имя ей подходило. В первые дни она почти не ела и очень похудела. Ее нельзя было выводить на улицу на поводке, да она и не знала, что это такое. Она панически боялась других собак. После того, как мне удалось немного приучить ее к поводку, я впервые взяла ее в Проспект-Парк. Там несколько собак подошли с ней познакомиться, но моя трусиха развернулась и убежала. Она не доверяла людям и ускользала при любой их попытке приласкать ее. В борьбе со своими страхами Тимба срывала оконные занавески и рвала их в клочья, приводила в негодность неосторожно оставленную в пределах ее досягаемости одежду, под ее напором два дивана пришли в негодность. А еще Тимба, не приученная не только к поводку, но и к чистоплотному поведению, справляла все свои надобности исключительно внутри дома.

В этой главе я хочу рассказать, как несчастный маленький гибрид с уникальным набором генов, унаследованных от маламута, хаски и волка, под воздействием благоприятных внешних факторов превратился в великолепное, необыкновенное животное.

От маламутов и хаски Тимба унаследовала высокий уровень интеллекта, только вот и те, и другие обладают весьма независимым характером, что в сочетании с их незаурядным умом очень усложняет дрессировку. Тимба же хорошо понимала и охотно выполняла все мои команды. Но эти способности, как и множество других ее достоинств, проявились не сразу. И неоценимой помощницей в деле воспитания Тимбы оказалась Делла: она служила Тимбе живым примером. Взять хотя бы команду «Рядом!». За несколько недель Тимба научилась идеально ходить рядом, а не рыскать где-то в стороне, как это было вначале. Чтобы показать Тимбе, что от нее хотят, я заставляла ее ходить между мной и Деллой, мы как бы зажимали ученицу с двух сторон. Собака быстро все поняла, а я не скупилась на похвалы, когда она подражала Делле. В отличие от маламута или хаски, для которых похвала ничего не значит (а потому они и не стремятся ее заслужить), Тимбе нравилось, когда ее хвалили. Одобрение было для нее величайшим стимулом.

Таким же способом она научилась выполнять самые необходимые команды, с помощью которых собака и человек общаются между собой и которые помогают в критической ситуации сохранить животному жизнь. В парке спущенная с поводка Тимба носилась вместе с Деллой по лужайкам и кустам и видела, как услышав: «Делла, ко мне!» та мгновенно останавливалась, разворачивалась и бежала назад. Прошло несколько недель, и уже Тимба с готовностью бежала на зов, чтобы получить то же, что и догиня: похвалу и крепкое объятие за то, что она «такая хорошая собака». К тому же, глядя на Деллу, она перестала пачкать в доме.

Потом Тимба научилась давать лапу. Заметив однажды, что сидящая рядом с ней Делла протягивает мне лапу, а взамен получает похвалу и кусочки сыра, Тимба стала делать то же самое – давать лапу в обмен на сыр. С большим для себя удовольствием.

Как все северные собаки, Тимба любила холод и снег: чем больше снега и сильней мороз, тем лучше.

Подобно ее родственникам Тимба издавала самые разнообразные звуки, в том числе и знаменитый волчий вой. Забавно бывало наблюдать за ней и слышать этот ее вой, когда она требовала внимания или хотела есть. Когда же наступало время прогулки и пора было надевать поводок, Тимба напоминала об этом серией коротких игривых подвываний. В тех редких случаях, когда ее оставляли дома одну, собачий вой звучал печально и мрачно.

В отличие от хаски и маламутов, которые, даже живя в окружении лающей своры, сами лают исключительно редко, Тимба, во всем подражавшая Делле, включила лай в свой репертуар. Теперь она лаяла (с легким подвыванием) вместе с Деллой, чтобы предупредить о приходе почтальона. (А вот Делла так и не научилась выть, поскольку просто не была приспособлена к этому).

Несомненно, Делла стала для Тимбы путеводной звездой, благодаря ей несчастная собака нашла свое место в мире, стала спокойней. Она видела, как непринужденно и уверенно чувствует себя Делла в обществе других собак в парке. Честно говоря, девятилетняя Делла была, пожалуй, даже слишком самоуверенной. Не то чтобы она откровенно запугивала других собак. Скорее, огромная догиня позволяла себе некоторые вольности по отношению к ним. Если хозяин бросал мячик своей собаке, а Делла первая ловила его, то она на минуту-другую задерживала его в пасти… Потом, решив что этот мячик ей совершенно не нужен, неспешно его выплевывала. Если Делла направлялась к озеру, чтобы попить, то под ее косым взглядом любая собака освобождала тропинку, отступала и терпеливо ждала своей очереди утолить жажду.

Тимба все это подмечала и училась. Все увереннее она вела себя с другими собаками. Да и какой она стала! По мере того как она подрастала, ее уверенность в себе тоже росла. Она больше не была маленьким тощим испуганным подростком. Ей исполнилось два года, весила она 36 килограммов, высота в холке достигала 65 сантиметров, а под ее густой шерстью перекатывались тугие мышцы. Собаки как-то сразу преисполнились уважением к ее мощи и при встрече в парке или на улице даже не пытались помериться с ней силой.

Вне зависимости от того, была ли рядом Делла, Тимба теперь считала озеро в Проспект-Парке личным местом для водопоя. Если рядом появлялись другие собаки, они ждали, пока напьется Тимба. Нельзя сказать, что она не играла с другими собаками. Теперь исполненная уверенности в себе Тимба с удовольствием бегала с ними, была ласкова и доброжелательна. Что касается соперничества, то его просто не было. Слишком большой и сильной стала моя красавица, она сознавала это, да и другие собаки тоже.

Тимба выросла в великолепную собаку. Когда, проходя по улице, мы останавливались поглазеть на витрины, возле нас собиралась небольшая толпа. Незнакомые люди забывали о своих делах и замирали при нашем приближении. Некоторые проводили рукой по шерсти собаки – то ли проверить, сколь она густа, то ли просто хотели к ней прикоснуться. Другие останавливались и задавали вопрос (который преследовал Тимбу всю жизнь): «Это волк?». Я отвечала по-разному, в зависимости от обстоятельств. Если этот вопрос задавали люди, встреченные нами во время путешествия на гору Вашингтон, то я говорила правду (еще расскажу об этом позднее). А прохожим на улице я отвечала: «Нет, это маламут». Но владельцы маламутов, особенно если в этот момент рядом с ними была их собственная собака, не всегда этому верили. Я видела, как они задумчиво переводят взгляд с Тимбы на своего маламута, и на их лицах явно читалось: «Нет, это – не маламут».

Безусловно, они были правы. У Тимбы был такой же окрас, как у маламута, такая же темная маска на морде, такие же стоячие покрытые шерстью уши, такое же сильное тело. Но она была почти на восемь сантиметров выше и почти на два килограмма тяжелее средней суки маламута. И еще ее хвост. Он не загибался на спину, а свисал вниз, как у ее бабки-волчицы. Тимба была очень хороша. Но не это заставляло владельцев маламутов оборачиваться ей вслед. Все маламуты очень красивы, но красота Тимбы совсем другого рода. На самом деле люди оглядывались, чтобы еще раз увидеть волчицу, стоящую в самом центре Бруклина, в Парке-Слоуп на пересечении Седьмой авеню и Юнионстрит.

Я всегда помнила, что Тимба – отчасти волк. Была ли она собакой в волчьем обличье? Или она была волком в собачьей шкуре? Она была и тем, и другим. И она не была ни тем, ни другим. Это была Тимба.

Из-за присутствия в ней волчьей крови Тимба, как никто другой, нуждалась в обществе себе подобных, особенно пока была мала и слаба. Стайный инстинкт был очень силен в ней, и постоянный контакт с собаками оказывал на ее психику благотворное влияние. Общение с человеком не могло дать того, что она получала от собак. Делла и – в самом начале – немецкая овчарка стали ее стаей. Вожаком стаи была я, на втором месте Делла, потом немецкая овчарка и, наконец, – Тимба. Тимба не возражала, считая такой порядок вполне справедливым: она была новичком, самой младшей и имела самый низкий статус. Зато она всегда была накормлена, напоена, выгуляна. Тимба росла и развивалась, как если бы жила в настоящей стае. Лишь однажды этот порядок был нарушен, причем по ее инициативе. Примерно через полгода после своего водворения в доме Тимба повадилась ночи напролет охранять двадцатикилограммовый пакет с собачьим сухим кормом и коробку с собачьими консервами. Не то чтобы она была голодна: ее досыта кормили дважды в день. Такое поведение нельзя было объяснить чувством голода. Она просто охраняла запас еды, повинуясь пробудившемуся в ней волчьему инстинкту. У нее не было возможности спрятать все это богатство, а потому она сидела рядом и охраняла его. Стоило Делле или овчарке приблизиться, как волчья сущность Тимбы давала себя знать: ее милая морда превращалась в злобную маску, губы приподнимались, обнажая клыки, а из горла вырывался низкий рокочущий звук, который не способна издать ни одна собака.

Когда Тимба, сидя над мешком с кормом, впервые зарычала на Деллу, та, скорее изумленная, чем рассерженная, – это было видно по ее морде – повернулась и ушла. Делла не реагировала на угрозы со стороны других собак, к счастью, и эта новенькая не стала исключением. А вскоре Тимба осознала, что не имеет смысла сторожить еду, которой в доме предостаточно.

Тогда она занялась охотой на голубей, ей нравилось высоко подпрыгивать при виде низко летящих птиц. Как показал несчастный случай в Проспект-Парке, Тимба преследовала и ловила мелких животных, которые с легкостью спасались от обычных собак. То был «охотничий инстинкт» хищника. Маламуты и хаски обладают этим инстинктом, волки же его используют: они ловят, чтобы убить, съесть и выжить. Я забыла или не придавала этому особого значения, вплоть до одного случая.

Был славный зимний день, выпал неглубокий снег. Мы гуляли в той части парка, где Моппет когда-то гонялась за белками (хотя ни разу ни одну из них не поймала), вдруг Тимба усмотрела на снегу одинокую белку, которая что-то ела. В следующую минуту она кинулась к ней, игнорируя мои крики и требование остановиться. Обычная собака, за исключением, может быть, маламута или хаски, безнадежно отстала бы, пытаясь повторить за белкой хитрую траекторию ее передвижений. Но Тимба действовала наверняка. Не обращая внимания на прыжки зверька вправо и влево, она неслась напролом, и с каждым мгновением расстояние между ними сокращалось. В последнее мгновение белка увидела в метре от себя спасительное дерево и прыгнула, Тимба взвилась в воздух вслед за ней. К моему ужасу, она поймала белку в воздухе и тряхнула головой, ломая ей позвоночник. Когда она приземлилась, белка в ее пасти была мертва.

Я неслась к ней и кричала, чтобы она бросила добычу. Но мощные челюсти только крепче сжимались. Это уже не было игрой. Обычно собаки приходили сюда порезвиться. А теперь здесь стоял волк, только что выследивший, поймавший и собирающийся съесть свою добычу. Наконец, мои крики и подзатыльники, которыми я щедро ее угощала, подействовали на Тимбу. Она ослабила хватку, маленькое тельце упало на землю.

Я велела Тимбе отойти, и она послушалась. Собака в ней опять взяла верх. До нее дошло, что я очень зла. Взгляд, только что горевший охотничьим азартом, стал виноватым и обеспокоенным, она очень внимательно на меня смотрела.

Я наклонилась над белкой. Невозможно было оставить ее вот так просто лежать. Я бережно подняла зверька, уложила под деревом, обернув хвостик вокруг маленького тельца, и прикрыла листьями. Мой гнев постепенно утихал. Винить Тимбу за случившееся было все равно, что сердиться на кошку, поймавшую птичку. Она совершила то, что совершила, по велению инстинкта. Только я была повинна в смерти белки. Никогда больше ни одно живое существо не пострадало от зубов Тимбы, потому что я никогда больше не забывала, что в ней течет волчья кровь.

Тимба любила воду, которая успокаивала и расслабляла ее, и, как все волки, была великолепной пловчихой. Она скользила по воде, оставляя после себя лишь легкую рябь, и развивала такую скорость, что приводила в изумление владельцев ретриверов, которые, не без основания, считают своих питомцев чемпионами среди пловцов.

Не было нужды предупреждать уток об опасности: хлопать в ладоши или иначе создавать шум. Они сами отлично понимали, какая опасность исходит от Тимбы. Так же, как в свое время их предки безошибочно определяли, чего ждать от Моппет. Сейчас к озеру приближался волк, а значит, оставаться в воде слишком опасно. Они даже не пытались уплывать. При одном взгляде на погружающуюся в воду Тимбу все утки немедленно поднимались на крыло и не возвращались, пока волк не отправлялся восвояси.

Тимба так любила воду, что мы с Дэвидом решили свозить ее к океану в межсезонье, когда на побережье практически не бывает людей. Она никогда раньше не видела бьющихся о берег волн, это зрелище привело ее в восторг. И не только, ей понравилось играть с океаном: она бежала навстречу набегающей волне, а потом разворачивалась и неслась обратно, норовя опередить нагонявшую ее волну. Тимба не отказывалась и поплавать. У нее хватало сил и сноровки, чтобы плыть в океане, преодолевая сильное сопротивление волн, которые захлестывали ее с головой; она плыла до тех пор, пока мы не начинали звать ее на берег. Она выходила и долго отряхивала со своей длинной шерсти соленую воду. Потом делала еще один заплыв, а мы, стоя на берегу, с восхищением наблюдали, как красивый и сильный волк покоряет Атлантический океан. Это было счастье!

Моппет пробудила во мне любовь к животным. С Деллой это чувство выросло и окрепло. С Тимбой – достигло апогея.

Когда мы с Деллой ходили на работу и обратно или прогуливались в Проспект-Парке, она, как и положено сторожевой собаке, смотрела прямо перед собой, не пропуская ни единого встречного, лишь изредка оглядывая окрестности. Куда она почти никогда не смотрела, так это на небо – ведь там не было и не могло быть людей. Я тоже никогда не смотрела на небо. Его загораживали дома. Даже когда дома не мешали, я все равно не догадывалась посмотреть вверх. А Тимба иногда смотрела. Если она вдруг ощущала, как ветер легкой волной пробегает над ней и шевелит ее шерсть, то останавливалась и смотрела вверх. Проследив за ее взглядом, я замечала, что привлекло ее внимание: к примеру, собиралась гроза, и ветер гнал облака по серому небу. По глазам Тимбы было ясно, что даже в городе собака сохранила связь с природой и ее огромной, великолепной и неотъемлемой частью – небом, со всеми его оттенками и настроениями, с его постоянством и переменчивостью.

Если мы брали Тимбу на ночные прогулки (когда приезжали на нашу ферму Календарь), она останавливалась и рассматривала звезды и луну. Она не выла на луну, а просто долго на нее смотрела.

С тех пор и я полюбила смотреть из окна лондонского отеля на залитый лунным светом Биг Бен или всматриваться в самое синее на свете итальянское небо. Но совершенно необязательно уезжать куда-то далеко, чтобы почувствовать и увидеть красоту небес. Просто поднимите голову вверх. Я сделала это впервые, когда мне было двадцать шесть лет благодаря Тимбе, и с той поры каждый день смотрю в небо.

А потом мы с Дэвидом и Тимбой совершили восхождение на гору Вашингтон. В последний раз я туда приезжала, когда мне было двадцать лет. Я хотела пройти по тому же маршруту, но не смогла вспомнить ни как он назывался, ни где начинался. Пришлось спрашивать у лесников. Я рассказала о том, что тропа, по которой мы тогда шли, тянулась вдоль низвергавшегося вниз потока, несколько раз пересекала его, выходила к маленькой деревушке у верхней границы леса, а затем вела к вершине. Однако лесники никак не могли понять, о каком маршруте идет речь, пока я не припомнила кое-что еще: железнодорожные пути и кемпинг с деревянными домиками, который находился совсем недалеко от начала тропы. Эти две детали внесли окончательную ясность. «Следите за знаками, – сказали они нам, указывая направо, – до железной дороги десять минут езды, там начало вашего маршрута».

Мы опять сели в машину и через десять минут были на месте. Железнодорожные пути проходили слева, а справа в лесу виднелись маленькие деревянные домики. Прямо перед нами была та же самая великолепная дорога, ведущая на гору Вашингтон. Но на этот раз с нами была не веселая маленькая Моппет, готовая каждую минуту вместе со мной восторгаться горными красотами. Мы взяли с собой Тимбу. Волчица – пусть ненадолго – оказалась в окружении дикой природы. Она попала домой – туда, где можно услышать медвежий рык и где высоко в небе парят хищные птицы, где нет путеводных огней, зато сама природа указывает, какую тропу выбрать, где погода столь капризна, что даже этот солнечный августовский день может завершиться градом или снегом.

Пришло время Тимбы! Тропа, пролегавшая через кедровый лес, уводила нас все выше, и собака веселилась от души: она перепрыгивала через поросшие мхом валуны и легко пробегала по узким каменным бордюрам; останавливалась и принюхивалась к следам животных, отпечатавшимся на мягкой земле. Мы не могли угадать, что за животные здесь пробегали, а Тимба это знала, ведь она была одной из них. Если она, молчаливая и взволнованная, не изучала следы, то неслась вниз, чтобы окунуться в ручей, который бежал параллельно с нашей тропой. И тогда мы останавливались, чтобы подождать ее, а она смотрела на нас снизу восторженными желтыми глазами, и брызги воды сверкали на ее шкуре. Всего лишь на одну минуту она погружалась в холодную, кристально чистую воду, а затем выскакивала, взбегала вверх по склону и занимала свое место вожака в двадцати шагах впереди нашей маленькой группы. Но она всегда останавливалась и смотрела – все ли на месте. Если тропинка круто поворачивала и мы пропадали из поля ее зрения более чем на тридцать секунд, Тимба возвращалась, чтобы восстановить связь с нами, а потом опять бежала вперед.

Мы остановились возле водопада, чтобы взглянуть оттуда на расстилавшуюся внизу долину с крошечной, словно игрушечной, железнодорожной станцией. Я достала из рюкзаков бутерброды, а Тимбе выдала два пакетика сухого корма, предусмотрительно захваченного с собой. Она мгновенно все съела и потребовала третий, а после этого продолжала смотреть голодными глазами на наши бутерброды. Пришлось отдать ей один из двух имевшихся.

Подкрепившись, мы вернулись на тропу, и Тимба побежала вперед. И тут она повстречалась с молодой парой, спускавшейся нам навстречу. Молодые люди замерли, Тимба – тоже. Когда через секунду подошли мы с Дэвидом, молодой человек, в руку которого вцепилась его подружка, заметив, как Тимба помахала хвостом, спросил: «Это волк?» Мы сказали правду, а они погладили Тимбу, восхищаясь ею. Полчаса спустя мы повстречали семью с детьми, и пришлось снова отвечать на множество вопросов. Потом нам попалась респектабельная пожилая пара, а затем – группа школьников. И каждый раз, после первоначального испуга, все приходили в восторг, а Тимба виляла хвостом и сладко щурилась в ответ на щедро расточаемые в ее адрес комплименты. Еще более эффектным было наше появление в маленьком кафе, расположившемся на горном склоне. Там находилось человек двадцать туристов, и когда вошел волк, многие просто оцепенели, забыв донести ложку до рта.

Как это часто бывает на горе Вашингтон, выше пояса лесов, на смену жаре и солнцу пришел клубящийся сырой туман. А потом и холодный дождь. Натянув непромокаемые куртки, мы устремили свои взоры к скрывавшейся за облаками вершине, где нас ожидала честно заработанная чашка горячего шоколада. Но прежде нам предстояло двухчасовое восхождение.

Поднявшись на вершину, мы обнаружили, что старый, хранивший множество легенд дом, который я помнила с прежних времен, исчез вместе со своим огромным очагом. На его месте высилось современное здание с высокими – от пола до потолка – окнами, с двумя сувенирными лавками, книжным магазином и кафетерием.

В отличие от старого дома, где собаки всегда были желанными гостями, на стеклянной двери, ведущей внутрь этого «чудища», красовалась табличка с предупреждением: «С собаками не входить!» Я привязала Тимбу снаружи рядом с дверью, и мы зашли выпить горячего шоколада. Едва мы устроились на стульях возле окна, как из громкоговорителя раздался голос: «Владельцы (затем возникла некоторая заминка) э-э-э…мокрого маламута, или это хаски? э-э-э… пожалуйста, позаботьтесь о своей собаке». Судя по голосу говорившего, проблема заключалась не в том, что Тимба вела себя недостойно – я держала ее в поле зрения – а в дожде, который тем временем усилился и превратился в ливень. Но Тимба любила дождь – чем сильнее, тем лучше. Она даже подняла морду так, чтобы струи дождя стекали по ней.

Через час мы начали спуск с горы. А у ее подножия пожалели, что этот чудный день так быстро закончился. Но гора Вашингтон не хотела отпускать меня надолго, а теперь и Тимба была очарована ею. Она еще дважды побывала здесь с Дэвидом и со мной. И каждое восхождение было для нее праздником.

Следуя своей волчьей натуре, Тимба обожала снег. Особенно явно она это продемонстрировала, когда после памятного многим снегопада 1982 года снежный покров в Парке-Слоуп оказался больше метра высотой, тут-то собака получила возможность в полной мере насладиться этим снежным изобилием. Улицы оказались непроезжими, автомобили стояли, погребенные под толстым слоем снега. Люди вынуждены были браться за лопаты, чтобы выбраться из своих домов. На целых пять прекрасных дней Парк-Слоуп словно перенесся на сто лет назад. Все, кто мог, встали на лыжи. Ребятишки с ликованием катались на санках прямо посередине Седьмой авеню, там, где в обычное время с шумом проносятся автобусы. Вдоль дороги на обочинах стояли снежные бабы и ледяные крепости, сооруженные детьми. Но венцом всего стал, конечно, Проспект-Парк, к неописуемому восторгу Тимбы, он был весь завален девственно белым снегом. Она носилась и валялась в нем, как сумасшедшая; она копала его и даже ела. Расстаться со снегом и добровольно отправиться домой было выше ее сил – мне приходилось буквально утаскивать ее.

Помнится, как-то сильный снегопад случился поздней весной. К тому времени во двориках и на газонах перед домами уже отцвели крокусы и нарциссы, должны были вот-вот распуститься тюльпаны, когда вдруг нежданно-негаданно на город обрушился снегопад. Наутро крыши домов, тротуары и нераспустившиеся цветы – все было покрыто пушистым снегом. Если бы существовало руководство для владельцев собак с примесью волчьей крови, то в нем следовало бы особо отметить: «Заботливый и любящий владелец собаки, в жилах которой течет волчья кровь, должен использовать любую возможность, чтобы его питомец мог поиграть в снегу, независимо от того, в какое время года этот снег выпал». Мне же об этом не надо было напоминать. Я достала теплую куртку, которую за неделю до этого убрала с глаз долой, надела на Тимбу поводок, и мы отправились в Проспект-Парк на встречу с неожиданно вернувшейся зимой. И правильно сделали, потому что уже на следующий день солнце растопило снег, и к полудню опять наступила весна.

В такие моменты Тимба как будто поворачивалась к вам своей «волчьей» стороной. Но существовало огромное количество факторов, как внутренних, так и внешних, которые пробуждали в ней собачьи инстинкты.

Волчьи гибриды (как и волков) бессмысленно использовать в качестве сторожей, поскольку в их генах заложен иной тип поведения: избегать открытых столкновений, предпочитать бегство драке, сражаться только в самом крайнем случае. А из нашей Тимбы получился отличный защитник: она безошибочно отличала реальную угрозу от мнимой и действовала соответственно. Такое поведение можно объяснить двумя обстоятельствами. Во-первых, она многому научилась, находясь под опекой Деллы. Во-вторых, в ее стае был человек. И в случае необходимости она вставала на его защиту.

Делла была образцовой охранной собакой и отличным примером для подражания. Я уже говорила, что она никого и ничего не боялась.

И она умела правильно оценить ситуацию: делала различие между человеком, открыто зашедшим в дом, и тем, кто пытался пройти незамеченным. У того, кто стоял на виду, не возникало с Деллой никаких проблем. Ее внимание привлекал человек, который пытался спрятаться. Если он при этом стоял неподвижно, она просто рычала, но стоило ему двинуться в мою сторону, как Делла угрожающе скалилась. Тимба училась на ее примере, и частенько ей представлялась возможность поднабраться опыта. Каждое утро мы с Деллой совершали пробежки по парку, а потом отправлялись в Грин Виллидж на работу. В течение всего года, кроме августа, шесть дней в неделю мы по восемь часов проводили в магазине, где Делла выполняла свою работу, а Тимба училась. Люди уже знали об огромной черной собаке в магазине на Юнионстрит. А теперь появилась вторая, похожая на волка, почти не уступавшая по величине первой. Мгновенно пронесся слух: если вы хотя бы замыслили что-то дурное, то «волк» обязательно почует это, даже если удастся перехитрить большую черную собаку.

Так Тимба заняла свой сторожевой пост рядом с Деллой. Когда звонок на входной двери возвещал о приходе посетителя, Тимба иногда по собственной инициативе покидала Деллу, подходила ближе и ставила передние лапы на прилавок, чтобы лучше рассмотреть вошедшего. Обычно посетители оценивались ею как вполне благонадежные, и она возвращалась к Делле. Если ее что-то настораживало, то она не уходила и внимательно следила за всеми действиями сомнительного посетителя. Обычно человек, пришедший с дурными намерениями, поворачивался и уходил.

Я уже упоминала о другом качестве, которое делало Тимбу незаменимым сторожем, она относилась к людям как к членам своей стаи и, следовательно, должна была их защищать. Это чувство долга оказалось столь сильным, что возобладало над инстинктом самосохранения, генетически заложенным в каждом волке и диктующим определенный тип поведения, избегать конфликтов, а драться только когда на карту поставлена жизнь. И если Тимба, наперекор природному инстинкту, в случае опасности готова была драться, угрожающе скалилась и пару раз кидалась на человека, то только потому, что в ее стае были люди. Мне все это казалось просто чудом.

В отличие от маламутов и хаски, которые в любой момент предпочтут обществу хозяина возню в снегу или любое другое развлечение, в отличие от большинства волчьих гибридов, связь которых с человеком весьма эфемерна, и в отличие от волка, который просто избегает человека, Тимба обладала собачьей способностью привязываться к человеку. И она привязалась к нам всей душой. Правда, и мы любили ее не меньше.

Дома, когда мы с Дэвидом были заняты на кухне, Тимба обычно наблюдала за нами из дальнего конца спальни, лежа в своем любимом синем кресле. Ночью она спала в этом кресле напротив нашей кровати. А днем иногда просто «обозревала» дом со своего синего трона.

В любимом кресле она устраивалась всегда одинаково: запрыгивала, крутилась и укладывалась мордой вперед, свесив передние ноги. Во время сна голова лежала у нее на коленях.

Работая на кухне, мы с Дэвидом все время посматривали на Тимбу, а иногда ласково окликали ее, просто чтобы увидеть, как она улыбается в ответ. Когда мы покидали кухню и перебирались на диван в гостиной, Тимба теряла нас из виду. Через минуту она спрыгивала с кресла и присоединялась к нам. Легонько носом подталкивала чью-нибудь руку – просила, чтоб ее погладили; несравненно больше, чем любимое кресло, собака ценила ласку и нашу любовь.

Когда мы приходили в парк, Тимба убегала не сразу, хотя обожала носиться по полянкам и зарослям. Обычно она останавливалась и оглядывалась на меня. Иногда ей казалось, что этого недостаточно. Тогда она возвращалась – даже если ее не звали – обнюхать мою руку, потому что своему носу она доверяла больше, чем глазам. И только убедившись, что все в порядке, радостно убегала вперед.

Первые успехи Тимбы в дрессировке – целиком заслуга Деллы. Но и после того, как Делла умерла, я продолжала заниматься с Тимбой. Она научилась приносить поводок и подходить по моему жесту. Но самым поразительным был случай с едой. Однажды на кухне на пол упала какая-то совершенно не подходящая для собак еда, и мы это не сразу заметили. Тимба же подошла, обнюхала и подобрала ее. Тут я увидела, что она что-то взяла с пола, и крикнула: «Фу, Тимба!» Вслед за этим я нагнулась, раскрыла ей пасть и извлекла то, что она уже прожевала и готова была проглотить. А собака без малейшего сопротивления, даже не задев зубами руку, позволила мне сделать это. И не только потому, что я ее так приучила, но и чтобы угодить мне. Тимба считалась со мной и любила меня, как только может любить собака. Такое поведение было тем более ценным, что его демонстрировала собака с волчьей кровью, которая совсем недавно скалилась в ночи, охраняя мешок с кормом.

И столь сильна была у Тимбы способность любить и отзываться на любовь, что она распространялась за пределы ее стаи. Прежде всего, это касалось детей. Она их обожала. Тимба вовсе не была большим злым волком из сказки о Красной Шапочке. Она была большим добрым волком, который вилял хвостом и позволял себя гладить. Ей нравилось, когда маленькие ручки касались ее, она даже позволяла играть со своим хвостом, а далеко не всякая собака допустит такую фамильярность. Дети смотрели ей в глаза, и Тимба не отводила взгляд, потому что видела в их глазах такую же идущую от всего сердца любовь, которую дарила сама.

Еще она любила нашего ветеринара доктора Вассермана. Он, в свою очередь, ее обожал, а также его ассистент, доктор Турофф, и весь персонал клиники. Когда Тимба приезжала для очередной прививки, все они выходили в приемную, чтобы с ней поздороваться, не дожидаясь, пока ее заведут в смотровую. И Тимба всегда была рада их видеть.

Ветеринарам не приходилось иметь дело с гибридом волка ни до, ни после Тимбы. Когда мы появились впервые, волчья внешность Тимбы их слегка смутила, и они поспешили убедиться, что намордник у меня под рукой. Но через минуту все их страхи исчезли. Тимба была доброжелательна с каждым, кто вступал с ней в контакт. Безропотно переносила уколы и прочие процедуры. Даже если она и ощущала некоторый дискомфорт, то уже через мгновение все было забыто, а собака, помахивая хвостом, принимала ласки и выслушивала комплименты в свой адрес.

Однажды в августе мы отдыхали на мысе Кейп-Код, в небольшом городке у океана. В доме, где мы жили, нельзя было держать собаку, и Тимбе пришлось целую неделю прожить в собачьем пансионе, оборудованном крытыми вольерами с выгулом, который содержала семейная пара с детьми. Тимба, конечно, находилась там только с вечера и до утра. Мы с Дэвидом вставали рано, быстро завтракали, забирали Тимбу и весь день проводили вместе: плавали в океане, бродили по сосновым пустошам или гуляли по улочкам этого провинциального городка. А когда начинало смеркаться, возвращали Тимбу в ее временное жилище. Там ее ждали с нетерпением: владельцы «собачьей» гостиницы были просто очарованы. Каждое утро, когда мы приходили за Тимбой, нам задавали один и тот же вопрос: «Вам ее обязательно сегодня забирать!» «Да», – виновато отвечали мы. Но они и так достаточно много успевали сделать за то время, пока Тимба находилась у них: к нашему удивлению, ее ежедневно мыли и расчесывали прямо перед нашим приходом. Никогда Тимба не была такой ухоженной, как в эту неделю. Каждое утро хозяева пансиона выдавали нам ослепительно чистую собаку. Ума не приложу, как они все успевали. Их гостиница была буквально набита собаками. Тимба же, наплававшись в океане, к вечеру возвращалась на ночлег почти такой же чистой, какой утром уходила. Думаю, за этим ежедневным мытьем скрывалось нечто иное: возможность лишний раз пообщаться с Тимбой, прикоснуться к ней. Однажды мы решили отвезти Тимбу в бассейн с пресной водой, чтобы она там поплавала, но оказалось, что по воскресеньям собачий пансион закрывают. Расстроенные, мы вернулись к машине. Нам трудно было представить, как провести целый день без Тимбы. Не помню, чем мы с Дэвидом занимались, но догадываюсь, что делала Тимба. Владельцы пансиона, когда не были заняты с другими собаками, брали ее в дом, играли с ней и кормили всякими вкусными вещами, выходили с ней погулять, а потом – якобы потому, что она испачкалась, – купали ее. Когда неделя подошла к концу, и мы приехали, чтобы забрать Тимбу, эти люди были готовы чуть ли не заплатить нам, лишь бы уговорить нас задержаться еще на денек. Но нам пора было уезжать. Всем семейством они проводили нас до машины и, прощаясь, приглашали приезжать в любое время. Наконец, они выпустили Тимбу из своих объятий, и собака запрыгнула в машину.

Благодаря своему умению контактировать с людьми и привлекать к себе внимание Тимба оказывалась в весьма необычных ситуациях.

Был понедельник, и мы с ней отправились в Манхэттен в СентралПарк, откуда Дэвид должен был забрать нас после работы. Я вела собаку по Пятой авеню в сторону парка, и она, как обычно, привлекала внимание прохожих. Откуда-то сбоку к нам подошла женщина и очень вежливо, но в то же время настойчиво, задала вопрос: «Это волк?». А когда волк спокойно уселся у моих ног, она заинтересовалась еще больше.

Я начала говорить что-то о маламутах, но женщина, особенно не прислушиваясь, вытащила из сумочки визитную карточку и объяснила, что она рекламный агент, занимается животными и что Тимба ее заинтересовала. Если эта похожая на волка красавица еще и послушно себя ведет, то женщина бралась устроить ее на работу в качестве фотомодели.

Через два или три месяца я наконец выбралась в ее контору в Манхэттене, чтобы она могла взять у Тимбы необходимое «интервью». Здесь моя собака продемонстрировала, что она не только красива (было сделано много снимков), но и хорошо обучена. Я объяснила, что нас заинтересует только такая работа, которая – при гарантии полной безопасности – будет приятна и интересна для животного. И еще одно условие: я ее никому не доверю.

После этого мы получали разные предложения. Некоторые я сразу же отвергала, они не согласовывались с графиком моей работы. Другие не годились для Тимбы: планировались слишком длительные съемки. Иногда мне казалось, что ей не понравится место предстоящей работы. Иногда казалось совершенно неприемлемым как раз то, что предполагалось рекламировать. Так, однажды нам предложили рекламировать шубы: разодетая в меха модель должна была сниматься с волком на поводке. Я сразу сказала, что это невозможно: «Тимба не будет участвовать в рекламе шуб из натурального меха».

Наконец, подвернулась подходящая работа, для обложки научно-популярной книги требовалась фотография волка во всей красе. Через год ее сняли для обложки еще одной книги. Во время работы в студии ей приходилось подолгу стоять неподвижно в определенной позе. Потом ее поворачивали другим боком или заставляли иначе наклонять голову – и опять полная неподвижность. Или же она должна была смотреть сначала в одном направлении, а потом переводить взгляд на что-то другое. При этом нельзя было вздрагивать, двигаться, проявлять признаки усталости, весь день Тимбе пришлось находиться в образе волка, не терять волчью стать и грацию. Самое интересное предложение мы получили года через четыре. Для обложки альбома популярной английской рок-группы «Одинокий волк» потребовалась фотография красивого волка. Фоном должны были служить не заснеженные просторы Аляски или Канады в предрассветной дымке, а улицы Нью-Йорка. Замысел был таков: одинокий волк пересекает большую пустынную площадь, его окутывает туман, поднимающийся из расположенных под ногами люков; дело происходит на рассвете. Мы взяли такси и ровно в четыре утра были на месте. Там уже приготовили площадку, перекрыв движение на ближайших улицах. Собралось человек двадцать, фотограф с ассистентами, осветители, помощники режиссера. Когда собака вышла из машины, все взоры тотчас обратились на нее. Фотограф оглядел ее со всех сторон и остался доволен. Теперь все зависело от Тимбы, сможет ли она сделать то, что от нее требовалось. Фотограф – специалист по работе с животными – не сомневался, что она справится; важно было, чтобы Тимба не испугалась, когда начнет щелкать камера.

Как выяснилось, собака должна была неподвижно постоять в углу площади, а потом медленно пересечь ее по диагонали, проходя мимо люков, из которых будет подниматься пар. Мы несколько раз прошли по маршруту, и я показала Тимбе, что пар вокруг нее совершенно безопасен. Пока фотограф, нервно ероша волосы, рассматривал нас под разными углами, его ассистенты подготовили камеру, различные объективы и кассеты с пленкой. Через час, к рассвету, все было готово.

Я поставила Тимбу в дальнем конце площади и сняла с нее поводок и ошейник: им не нужен был волк в ошейнике. Она должна была все сделать самостоятельно, и справилась с этим, причем команды я отдавала с помощью жестов. Она стояла и внимательно следила за мной, а я заняла свое место рядом с фотографом. Мы с ним должны были отступать назад по мере того, как Тимба будет продвигаться вперед.

Если перед этим моя поднятая рука велела Тимбе стоять, то теперь я сделала жест, означавший не просто «Иди», а – «Иди медленно». Она медленно пошла вперед мимо люков; ее не смущали ни клубившийся вокруг туман, ни щелкающая камера, а фотограф – в восторге от того, что видел в объективе своей камеры, – восклицал: «Прекрасно! Великолепно! Это фантастика!». Тимба шла вперед, мимо все новых люков, и туман клубился в ее шерсти. Фотограф продолжал снимать, пока она не пересекла всю площадь.

Тимба повторяла все снова и снова, пока не было отснято шесть пленок. А когда все закончилось, фотограф со словами: «Ну, спасибо тебе! Что за собака!» принялся ее обнимать.

На этом съемка не завершилась. Мы погрузились в автобусы и отправились на следующее место съемки – на Бруклинский мост, где все съемочное оборудование опять выгрузили на тротуар. Перекрыть движение на мосту было невозможно, но этого и не требовалось. Нужна была всего лишь пешеходная дорожка. На обратной стороне альбома все тот же одинокий волк должен был ранним утром шагать по пустынному Бруклинскому мосту. В поле зрения не должны были попадать пешеходы, велосипедисты и собаки. Ассистенты либо останавливали людей (многие были рады хотя бы издали поглазеть на съемку), либо пропускали тех, кто спешил (и тогда съемку прерывали). Когда все было готово – установили треногу, закрепили на ней камеру, фотограф занял свое место, – я отвела Тимбу на 150 метров вверх по мосту, сняла с нее ошейник и велела стоять. Сама же возвратилась к съемочной группе и встала рядом с фотографом, чтобы Тимба могла меня видеть.

Тимба ждала. Когда фотограф сказал: «Давай!», я дала ей команду медленно идти вперед. Было важно, чтобы она не бежала. Тимба двинулась в путь, камера защелкала, а фотограф не переставал восклицать: «Невероятно! Невероятно! Пусть продолжает идти».

Когда половина пути была пройдена, он спросил: «Можно ее остановить?»

Я подняла руку с раскрытой ладонью, показывая, что надо остановиться. Тимба встала.

На этом расстоянии, теперь уже другой камерой, сделали еще какое-то количество снимков.

Потом мне сказали, что она снова должна идти.

Я просигналила, и собака двинулась вперед. Камера щелкала, и расстояние между нами постепенно сокращалось: шесть метров, три метра… а я все не давала команду остановиться. И Тимба продолжала идти прямо на камеру под восторженные восклицания фотографа: «Фантастика!».

На мосту, как и на площади, было израсходовано шесть бобин с пленкой. Фотографировали снова и снова, меняя камеры, объективы, угол съемки, делая поправки по мере того, как менялось освещение и направление ветра. И каждый раз Тимба четко выполняла все требования.

Съемки закончились (фотографии обещали быть отличными). Работу Тимбы оценили очень высоко. Пока ассистенты складывали треногу, запаковывали камеру и собирали пустые пластиковые стаканчики из-под кофе, фотограф подошел к нам, на прощание потрепал Тимбу по загривку и спросил: «А не сходить ли нам куда-нибудь?» Извинившись, я сказала, что у нас другие планы. Мы прошли по мосту, потом пешком поднялись на холм и, миновав Парк-Слоуп, оказались дома. Тем и завершился наш рабочий день.

Полученный гонорар я потратила на корм для собак, а Тимба получила множество впечатлений, побывала в незнакомых местах, завела новые знакомства, поднабралась опыта. Кроме того, ей нравилось выполнять мои команды и взамен получать похвалу. Но так ли уж необходимо ей было бродить в клубах дыма по площади, где на каждом шагу зияли открытые люки, или сводить столь близкое знакомство с Бруклинским мостом? Нет, конечно. Все это она сделала для меня и по моей просьбе. Тимба верила, все, что исходит от меня, – правильно, полезно и весело.

Что она действительно любила, так это прогулки через СентралПарк, особенно когда мы оказывались на площади с фонтаном. Тимба тут же прыгала в воду и в абсолютном восторге начинала плескаться. Прохожие с улыбками наблюдали, как огромная собака купается в фонтане, и поднимали повыше детей, чтобы им было лучше видно.

Но они не могли знать, сколь прекрасная душа скрывалась за этой симпатичной внешностью, какое благородство сопутствовало этой красоте. Зато я знала, как тонко Тимба чувствовала оттенки и нюансы окружающего ее мира: интонации голоса, выражение лица, едва заметные жесты, даже просто мое настроение. Находясь в компании Тимбы, любой начинал слышать музыку в обычном уличном шуме и обычные слова складывать в стихи. А мне Тимба дарила все это каждый день.

Спустя несколько месяцев после описанных событий в нашей стае появилось два новых члена. Первой была Твинки – серая полосатая кошечка с розовым носом. Я уже давно мечтала о кошке, но случай с белкой, казалось, навсегда отбил у меня это желание.

Как-то в январе, пока мы с Тимбой ждали снаружи, Дэвид зашел в корейскую овощную лавку рядом с нашим домом купить дыню и вышел со словами: «Там такой котенок! Взгляни сама».

Я зашла внутрь и сразу поняла, кого Дэвид имел в виду. Кошечка выглядела очаровательной и трогательной. И очень неглупой.

В то время как ее братья и сестры жались по углам и дрожали от холода, Твинки расположилась напротив электрического обогревателя; она сидела так близко, что потоки горячего воздуха шевелили ей усики и шерстку на мордочке. Она определенно была умна. В ответ на мой зов она подняла маленькие блестящие глазки. Я заставила себя уйти.

«Ну как? – спросил Дэвид, когда я вышла. – Правда, она необычная?»

«Ну да, – согласилась я, – она очаровательная. Но Тимба…». И мы ушли.

Всю ночь я над этим размышляла. А что, если мы будем очень осторожны? Что, если первое время держать ее в другой комнате? Но тотчас же я вспоминала несчастную белку, и мысль о котенке улетучивалась сама собой.

На следующий день у нас в Грин Виллидж закончился кофе, и я пошла за ним в ближайший магазин. Но почему-то оказалась в овощной лавке. За прилавком стоял тот же кореец, что и накануне. Я начала было спрашивать: «А у вас еще остался маленький…». При этих словах я посмотрела вниз и увидела кошечку на своем месте, рядом с обогревателем. Продавец взял ее на руки и спросил на ломаном английском: «Вам нужна?». «Да!» – ответила я.

И он мне ее отдал. Вернувшись со своим сокровищем в Грин Виллидж, я вспомнила про кофе.

Позднее, когда Дэвид заглянул нас проведать, в ответ на мой вопрос: «Угадай, кто у нас?» он засмеялся и мгновенно угадал: «Ты ее взяла!». «Да!» – был мой ответ.

Все мои страхи оказались напрасны. Взрослая, умудренная опытом Тимба приняла в свою стаю этого мяукающего представителя кошачьих.

А вскоре стая должна была пополниться и еще кое-кем: я ждала ребенка.

Моя дочь родилась в марте 1984 года. Известно, что многие собаки с трудом мирятся с таким событием. Десятилетняя Тимба безоговорочно с первого же момента приняла Лекси. Когда Лекси начала ходить и цеплялась за Тимбу, чтобы не упасть, та позволяла ей это; собака медленно и осторожно передвигалась по дому, а Лекси висела на том, до чего смогла дотянуться: на ушах, хвосте или морде. Собака не просто терпела – ей это нравилось.

Что касается недоеденных бутербродов у Лекси в руке, с которыми та бродила по всему дому, то Тимба на них не покушалась никогда. Возможно, издали Тимба и принюхивалась, но никогда не отнимала. Как-то мы дали Лекси кусочек сыра, и она, как обычно, отправилась ходить по дому: сначала взяла игрушку, потом заинтересовалась книжкой, и все это время сыр был у нее в руке. Но когда Лекси подошла и начала делиться впечатлениями о книге, размахивая куском сыра прямо под носом у стоявшей здесь же Тимбы, та не выдержала и очень осторожно, так, что Лекси даже не заметила, вынула сыр из ее ручки и съела.

С первого момента появления на свет моей дочери (и даже раньше) я полюбила этого ребенка, «накормившего» Тимбу сыром. Появление Лекси – самое важное событие моей жизни и самое лучшее, что мне удалось совершить. Я дала ей жизнь, любила ее и заботилась о ней. До этого мне никогда не приходилось менять пеленки. Я не подозревала, что можно просыпаться среди ночи и при этом улыбаться. Правда, у меня был хороший пример: Делла. Она словно стояла у меня перед глазами. Я старалась быть такой же терпеливой и заботливой матерью, какой была она. А радость материнства я познавала на собственном опыте. С появлением Лекси Тимба не была отодвинута на задний план и не чувствовала себя заброшенной, как это иногда случается с любимой собакой, когда в семье появляется ребенок. Но материнские заботы – пусть радостные – безнадежно изменили мою жизнь. В сутках просто не хватало на все времени: ребенок, муж, дела, работа над моей первой книгой и мое чудесное животное. Я старалась, насколько возможно, совместить хотя бы интересы Лекси и Тимбы. Теперь перед работой по утрам я не всегда устраивала большую пробежку в парке для Тимбы. Часто это была прогулка – Лекси в коляске, Тимба шагает рядом – на игровую детскую площадку, расположенную в самом центре Проспект-Парка. Поскольку вход туда собакам был запрещен, я оставляла Тимбу снаружи, привязав на длинный поводок к ограде. Потом мы отправлялись на качели, а Тимба, сидя в тенечке, спокойно на нас посматривала. Но стоило Лекси завизжать от восторга, как Тимба настораживалась, когда же та переключалась на тихие игры в песочнице, собака тоже успокаивалась. А потом мы шли в Грин Виллидж на работу. Втроем мы часто совершали так называемые «прогулки для Тимбы». Войдя в парк, мы шли в глубь его по тенистой извилистой тропе, вдоль которой росли огромные (уже тогда) деревья гингко. Потом сквозь листву прорывалось солнце – мы проходили через маленькую детскую площадку, поднимались по тенистому пологому склону холма и через десять минут оказывались у выхода из парка. Отсюда, свежие и отдохнувшие после прогулки, мы направлялись на работу. Мы не спешили, любовались по пути прелестными палисадниками и цветущими на подоконниках геранями и петуньей – предметом особой гордости садоводов-любителей в Парке-Слоуп. (Конечно, многие растения в этих ухоженных садах и ящиках на подоконниках были мне знакомы. Их купили в Грин Виллидж, а теперь они разрослись и предстали передо мной во всей красе). Налюбовавшись всем этим, мы сворачивали к нашему магазину на Юнион-стрит. Нас с Тимбой ждала работа, а Лекси убегала к своим игрушкам и книжкам.

Безусловно, такая жизнь была для Тимбы скучновата. Случалось, что по понедельникам у Дэвида было мало работы, и тогда, по крайней мере, на полдня, он полностью брал на себя заботы о Лекси. Я же могла посвятить это время Тимбе, мы спешили в парк, чтобы там от души побегать. Потом шли к озеру, и Тимба с большим удовольствием плавала. А иногда уходили в лес, где не было никого – только мы и птицы – где мы раньше столько времени проводили вдвоем.

Такие дни напоминали Тимбе, что я по-прежнему принадлежу ей, а я с новой силой осознавала, что у меня есть Тимба. Тимба (несомненно, потому что была помесью) никогда ничем не болела, однажды подхватила инфекцию, которая чуть ее не убила. В тот день по дороге на работу я заметила, что собака слегка горбится, как будто у нее что-то болит. Через три дня, поскольку Дэвид не мог вырваться с работы, я позвонила в скорую ветеринарную помощь, которую мне порекомендовали. Они осмотрели Тимбу и поставили неправильный диагноз – воспаление мочевого пузыря. Ей сделали укол антибиотика, оставили таблетки и пообещали, что через день-два все пройдет.

Но ни через день, ни через два улучшения не наступило. Собаке становилось хуже, и теперь она уже стонала от боли. Вечером мы поехали в ветеринарную клинику. Доктор Вассерман осмотрел Тимбу и, встревоженный состоянием собаки, немедленно забрал ее в операционную. Там он дал ей наркоз и провел сложную операцию по удалению матки, чем и спас ей жизнь. Это не было воспаление мочевого пузыря. Это была «пиометра» (гнойное воспаление матки), причем болезнь была уже сильно запущена. Операция прошла успешно, но животное очень ослабло. Чтобы предотвратить распространение инфекции, ей вводили внутривенно антибиотики; а меня заверили, что глаз с нее не спустят.

Когда я позвонила на следующее утро, Тимба была «все еще очень слаба, но стабильна». Днем все оставалось без изменений. На следующее утро мы с Дэвидом поехали в больницу. Тимба отказывалась от еды и питья. То, что она не ела, особых опасений не вызывало. Но отказ от воды мог повлечь за собой обезвоживание. Теперь ей внутривенно вводили жидкость вместе с большой дозой антибиотиков. В ответ на наши ласки и ободряющие слова она помахала хвостом, глаза у нее заблестели. Мы пробыли с ней, сколько могли, но потом должны были уехать.

Наутро состояние стало критическим. Тимба все еще находилась под капельницей, доктор Вассерман был обеспокоен ее настроением и появившимся в ее глазах безразличием ко всему окружающему. Он попросил нас приехать.

Тимба лежала на боку в своем боксе, от нее во все стороны тянулись шланги и трубочки, а сама она от слабости едва смогла приподнять голову. Мы ласково позвали ее и погладили. В ответ Тимба открыла глаза и слабо вильнула хвостом, потом глаза снова закрылись, и хвост замер неподвижно.

Я заплакала от ужаса: «Неужели Тимба умирает?» На фоне этих черных мыслей меня одолевали угрызения совести: почему я так поздно заметила, что она больна? Как я могла довериться незнакомым ветеринарам, даже если мне их порекомендовали? Как я могла?!

«Теперь она в надежных руках», – успокаивал меня Дэвид, да так оно и было. В клинике все боролись за жизнь Тимбы. Доктор Вассерман делал все возможное. Он жил неподалеку и приходил по ночам проведать Тимбу.

Наконец, пришел день, когда доктор позвонил и сказал: «Ей лучше». Незадолго до этого он зашел к Тимбе, она на него посмотрела и дала себя покормить. Она выкарабкалась!

Мы забрали собаку домой, и она быстро пошла на поправку. Правда, теперь у нее не могло быть щенков. Но ведь и раньше, когда заходила об этом речь, мы ума не могли приложить, кого выбрать в качестве отца ее будущих детей. Маламута? Хаски? Помесь с волком? Но ведь наша собака единственная в своем роде. Теперь вопрос о щенках отпал сам собой. Нам казалось, что это совершенно неважно. Тимба была с нами, только это и имело значение.

Шло время. Лекси исполнилось три, потом четыре, и пришло время отдавать ее в школу Беркли Кэррол, ту самую школу, куда в семь лет отправили меня. С тех пор школа расширилась: появились два новых здания, где разместились подготовительные классы для детей с четырех лет. Теперь каждое утро по будням начиналось у нас с десятиминутной прогулки по Седьмой авеню до школы. Мы провожали Лекси в школу и отправлялись в Проспект Парк, где Тимба опять получила возможность бегать перед работой. Мы наслаждались каждой минутой, упивались свежим воздухом, набирались сил от травы и деревьев. И какой бы ни выдался день – солнечный, пасмурный или дождливый – это всегда было прекрасно! А потом наступало время покидать парк, отправляться в Грин Виллидж и приниматься за работу. У Тимбы появилось немало почитателей. Некоторые специально заходили в магазин, чтобы с ней поздороваться. Многие по-прежнему считали ее маламутом, но маламутом выдающимся, таким ласковым и милым, что приводили своих друзей и даже детей посмотреть на нее. При виде знакомых Тимба всегда радовалась. Она ставила передние лапы на прилавок и позволяла себя гладить, при этом изо всех сил виляла хвостом. Некоторые постоянные покупатели так искренне полюбили Тимбу, что я сочла возможным сказать им правду о ее происхождении. Это привело их в еще больший восторг. А вот о том, сколько Тимбе на самом деле лет, я не говорила никому, и сама не хотела об этом помнить. Когда спрашивали о возрасте Тимбы, я говорила, что ей шесть лет. Ей исполнилось семь, восемь, десять, четырнадцать лет, а для меня она все еще была шестилетней. Но она и выглядела на шесть! Это было энергичное, красивое и здоровое животное. Сказывалось то, что она была гибридом. Но, к сожалению, в тринадцать лет Тимба потеряла слух. Глухота подкрадывалась к ней постепенно. Я, бывало, звала ее, а она не слышала, требовалось повышать голос, чтобы собака приходила на зов. Месяца через три мне уже приходилось кричать, иначе она не слышала. А потом Тимба совершенно оглохла. Дома или в магазине я стучала ногой по полу, чтобы привлечь ее внимание. И вот тогда ее необыкновенная способность понимать язык тела и подмечать любой жест очень нам пригодилась. Для общения с Тимбой мы разработали целую систему жестов и сигналов. С их помощью я могла передать все то, что раньше говорила словами. Тимба мгновенно все схватывала. Жестом я приглашала ее на прогулку, жестом объясняла, что нужно подождать, пока найду свои ключи, а по сигналу «Пошли!» Тимба начинала вытанцовывать у входной двери. И мы по-прежнему прекрасно проводили время в парке, она носилась вокруг и регулярно посматривала на меня, чтобы не терять контакт со мной и что-нибудь не пропустить. Вот почему во время съемок «Одинокого волка» я отдавала команды с помощью жестов. В то время Тимба уже ничего не слышала. Но я была уверена, что она справится. Мало того, съемку на Бруклинском мосту едва ли удалось осуществить, если бы собака не понимала жестов.

Когда Тимба только начала глохнуть, я очень расстраивалась и жалела ее. Сама же она не слишком расстраивалась. Жизнь по-прежнему была для нее прекрасна!

Тимбе было уже четырнадцать лет. Она казалась вполне здоровой до тех пор, пока как-то по дороге домой я не заметила, что у нее дрожат задние ноги. А через несколько дней она начала скулить от боли.

Мы повезли ее в ветеринарную клинику. Доктор Вассерман к тому времени ушел на пенсию, и его практика перешла к доктору Туроффу; который тоже хорошо знал Тимбу. Ее сердце и легкие были в порядке. Но я сразу же поняла, что что-то не так, когда он начал осматривать задние ноги и нижний отдел позвоночника. У Тимбы обнаружились связанные с возрастом серьезные изменения костной ткани и, как результат, деформация межпозвоночных дисков, что причиняло ей сильную боль. Я удвоила дозу лекарства. Когда это перестало помогать, пришлось утроить дозу. И вот однажды, когда она направлялась к своему любимому креслу, ноги ей окончательно отказали. Тимба вытянулась на коврике возле кровати и не смогла подняться. Ее задние ноги были парализованы, она лежала, часто дыша и испытывая неимоверную боль.

Вскоре Тимба отказалась от еды. Потом перестала пить, а потом она сделала то, что потрясло меня своей определенностью и неотвратимостью: она отказалась жить. Больше, несмотря на боль, мы не услышали от нее ни звука. Скоро все должно было закончиться, и Тимба это знала. Мое сердце разрывалось, ибо я должна была решить, позволить ли ей умереть самой, испытывая эту непрерывную боль, или же гуманнее будет усыпить ее.

Мы еще раньше обсуждали это с доктором Туроффом. Вечером я позвонила в клинику и договорилась, что утром мы привезем Тимбу; она не должна была и дальше так страдать.

По несчастному стечению обстоятельств, этот день совпал с днем рождения Лекси. Ей исполнялось пять лет, и мы уже давно решили устроить праздник. Теперь же, едва заговорив о предстоящем празднике, Лекси прерывала сама себя: «А что с Тимбой? Ей больно?» Нельзя было сказать девочке, что обожаемая Тимба – та Тимба, глядя на которую, она впервые произнесла слово «собака», – так сильно страдает, что должна умереть в ее, Лекси, день рождения. Мы ответили, что Тимба болеет, и утром мы поедем к ветеринару.

Лекси не успокаивалась. «С ней все будет хорошо? Она поправится?» И мы лгали, говоря, что все будет в порядке.

Вечером я позвонила своей приятельнице Бригите. Лекси дружила с ее дочерью Элис. Они знали друг друга с пеленок, а мы с Бригитой иногда по очереди сидели с ними обеими. Я попросила ее утром забрать Лекси к себе на какое-то время. Когда Бригита узнала, в чем дело, то очень расстроилась: она тоже любила Тимбу. Стараясь облегчить мне грядущий день, она предложила зайти и забрать Лекси утром, но я сказала, что мы сами ее привезем.

Утром мы отвезли Лекси к Бригите и вернулись домой.

С доктором Туроффом мы договорились на девять часов. Он должен был открыть служебный вход, чтобы нам не пришлось идти через приемную.

Мы отнесли Тимбу в машину и через двадцать минут подъехали к клинике, боковая дверь ее была приоткрыта.

Я придержала дверь, а Дэвид занес Тимбу внутрь и прошел с ней в смотровую. Доктор Турофф ожидал нас вместе со своим ассистентом – всегда приветливым и немногословным молодым человеком. Муж осторожно положил собаку на стол. Я наклонилась и стала с ней разговаривать, а Дэвид стоял рядом. Даже сейчас, страдая от боли, она смотрела на меня глазами, полными любви, а я гладила ее и говорила, какая она хорошая и что все будет в порядке. Тимбе выбрили небольшой участок на внутренней стороне правой ноги. На стол упал клочок белой шерсти, и я спрятала его в карман. Доктор приготовил два шприца, в одном было снотворное для Тимбы, в другом – то, что остановит ее сердце.

Доктор подошел к Тимбе, потом повернул к нам расстроенное лицо и спросил: «Вы готовы?». Помедлив, я сказала: «Да».

Пока иглу вводили в вену, я смотрела Тимбе в глаза, гладила ее по голове и повторяла: «Хорошая девочка, Тимба. Хорошая девочка. Я люблю тебя, Тимба». Через несколько минут тело собаки, такое напряженное от боли, начало расслабляться: ей больше не было больно. Доктор подождал, потом сделал второй укол. Мы с Дэвидом гладили Тимбу и смотрели ей в глаза. Еще секунду она была с нами, а потом со сжавшимся сердцем я встретила остекленевший взгляд и увидела, как тихо опустилась на стол голова.

Ну, возможно ли было уйти от этой собаки? Как ее покинуть? Я погладила ее, в последний раз вдохнула ее запах, и сердце защемило от аромата диких трав и полевых цветов. Дэвид взял меня за руку; уходя, я остановилась, чтобы еще раз увидеть мое самое красивое существо на свете.

Я не могла прийти в себя ни на улице, ни в машине по дороге домой; дома же надо было взять себя в руки. У Бригиты нас ждала дочь, через два часа должны были собраться гости. Это был праздник Лекси, и я не могла позволить себе испортить его, дав волю слезам. И весь этот долгий день я заставляла себя улыбаться.

Мы устроились в садике за домом. Пришли моя мама, Паула, Бригита с мужем Крисом и Элис, мой брат, а также несколько друзей Лекси вместе со своими родителями. Глядя, как девочка радостно рассматривает подарки, как задувает свечи и загадывает желание, я подумала, что она заслужила право на счастливый день рождения.

Вечером, уложив Лекси, я ушла во двор и там, в темноте, выплакала наконец свое горе.

В тот день мы ничего не сказали Лекси. Зная, каким ударом это для нее будет, мы решили, что смерть Тимбы не должна ассоциироваться у дочки с днем ее рождения. Нужно было сделать так, чтобы для Лекси эти два события не совпали во времени. Когда она спрашивала о Тимбе и в день рождения, и в последующие дни, мы отвечали, что она все еще в больнице и останется там какое-то время. Лекси нам верила.

Через десять дней, в пятницу – чтобы у девочки впереди было два выходных дня для осознания случившегося – мы сели с ней на диван, сказали правду и объяснили, почему так долго молчали. У нее по лицу потекли слезы «Тимба умерла?»

Мы рассказали о том, что произошло в клинике, и что Тимба умерла очень спокойно. Лекси все поняла и со всем согласилась. А потом опять заплакала.

Долгие месяцы я могла только оплакивать Тимбу. А потом на смену печали пришло чувство радости за нее и за ту жизнь, которую она прожила. Пришло понимание того, какое это было счастье, что мы с ней повстречались. Эта собака была чудом! Целых четырнадцать счастливых лет бок о бок с нами жило существо из другого мира – того мира, где на огромных безлюдных просторах ветер шумит в кронах высоких деревьев. Это было, как если бы сам лунный свет спустился к нам, а ведь Тимба не только признала – она полюбила нас всей душой.