• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Бог собаки — человек.

(Бёрнс)

Выйдя из здания, Элизабет медленно шла в тусклом свете послеполуденного солнца. Отделенная завесой горя от студентов, снующих вокруг, она брела, не останавливаясь. Ноги привели ее в дендрарий — там она уселась на краю заросшего травой оврага и заплакала от отвращения к себе.

Она привела Дамиана прямо в руки Севилла. Она сама, сама все испортила. Нужно было сделать что-то другое. Нужно было украсть его, нельзя было доверять Новак. Нужно было пойти к Хоффману, сделать что угодно, только не то, что сделала она.

Девушка боялась идти домой. Она не сумеет скрыть отчаяние, дедушка все заметит. Элизабет знала, что Билл не станет ни о чем спрашивать, но могла поспорить: он будет утешать ее, скажет, что так даже лучше, и больше с Дамианом ничего не случится, он не станет отвлекать ее от занятий. Но какая может быть польза от таких утешений?

Элизабет заставила себя подняться, когда длинные тени, что долго подкрадывались к ней, перечеркнули наконец весь этот день, накрыв темнотой ее ноги. Она безжизненно встала, заглянула в овраг. Теперь его покрывала ранняя весенняя трава с яркими желтыми пятнами шотландского ракитника. Цветы навевали грусть, источали густой сладкий аромат. Оранжевый полынок и голубые люпины усеивали склоны. Но Элизабет, стоя в одиночестве у края обрыва, видела только безобразную, пустую яму, лишенную жизни.

На следующий день в десять утра она поднялась по лестнице на второй этаж факультета психологии. Возле двери Севилла она отдышалась и помедлила. Она не знала, что увидит внутри. Неважно, что она почувствует, — ей не следует делать ничего, что может рассердить Севилла или спровоцировать сцену. Если она сделает хоть одно неверное движение, это даст ему повод выкинуть ее из проекта, избавиться от нее раз и навсегда. Она будет, как Дамиан, терпеливо выносить все, что придется, пока не найдет выхода.

Не зная правил, принятых в лаборатории, она в нерешительности застыла у двери. Разумеется, к отцу она вошла бы не задумываясь, но к этому типу? Она помедлила еще немного и легонько постучала. Дверь открыл Том — с лицом бесстрастным и вежливым, как всегда. Он кивком поздоровался и пропустил ее внутрь.

«Ох, Дамиан, ты не дождешься от него помощи», — подумала Элизабет, уже прикидывая, кто из персонала Севилла может стать ее потенциальным союзником, а от кого, наоборот, стоит ждать неприятностей.

Севилл сидел за компьютером. Элизабет остановилась посреди комнаты, пока Том не кивнул на табурет и мягко не предложил ей присесть. Она села, решив не обращать внимания на маленькие игры психологов-бихевиористов. Но легко сказать, труднее сделать. Она уже кипела от негодования через четверть часа, когда Севилл оторвался от компьютера и сказал:

— Идем.

Она пошла следом за ним и помощником по коридору и вниз по лестнице, сердитая и озадаченная. По дороге Севилл заговорил с ней:

— Собака у меня дома — из соображений безопасности. Полагаю, ты не против работать там?

— А… нет.

— Отлично. Сегодня мы отвезем тебя, я хочу поговорить с тобой по дороге.

Дэйв был настоящим ценителем роскошных спортивных автомобилей, и Элизабет выросла, окруженная дорогими машинами. Помимо воли она восхитилась черным седаном, к которому они приближались. Она знала, сколько стоит такая вещь.

У него есть фамильные деньги. Он не зарабатывает столько, чтобы купить такую машину.

Ее усадили на заднее сиденье. Она удивилась, когда на водительское место сел Том. Севилл устроился с ним рядом и повернулся к ней:

— Я хочу знать, какие слова он уже знает и как ты его учила. Прежде всего нужно записать это на пленку. Очень жаль, что ты не делала записей с самого начала. И невозможно поверить, что до сих пор ты не привлекла ничьего внимания. — Он смотрел на нее в упор. Элизабет была уверена, что он пытается вызвать в ней неловкость, поэтому ответила ему таким же взглядом. — Нас ждет много работы в ближайшие недели, и поскольку пес привык работать с тобой, очевидно, что ты — лучшая кандидатура на роль инструктора. По крайней мере, сейчас. Твое расписание позволит тебе этим заниматься? Я понимаю, что в этом есть определенное неудобство, однако же, надеюсь, ты осознаешь всю важность нашего проекта.

Она с отвращением смотрела на него в упор.

У тебя был шанс, не так ли? А теперь Дамиан не станет с тобой работать, ты его никогда не заставишь. Ты, верно, считаешь себя крутым парнем, но пес делает это для меня, а не для тебя.

— Конечно, — тихо ответила она, — конечно, я буду приходить, когда потребуется. В конце семестра я получу диплом. Я собиралась отдохнуть летом, а осенью начать учебу в медицинской школе.

— Прекрасно. Я уверен, мы не отнимем у тебя много времени и определенно успеем до осени. Я высоко ценю твою заботу о собаке. Очевидно, ты привязалась к ней, это понятно. Однако тебе действительно не о чем волноваться. Я вырос с собаками, у отца было хобби — он тренировал английских пойнтеров, когда я был еще подростком. Каждую осень я сам езжу охотиться, у нас дома живут собаки. И во время работы через мои руки тоже прошло множество собак, так что я знаю, как с ними обращаться. Вместе с тем ты должна быть готова к тому, что я буду использовать технику, с которой ты незнакома. Вот здесь между нами должно быть полное взаимопонимание. Я предлагаю тебе возможность общаться с Дамианом; я зависим от твоего отношения и твоей помощи, я говорил об этом вчера. Но это важно, поэтому повторяю еще раз. Я хочу быть честным с тобой, поскольку, говоря откровенно, мне кажется, ты не совсем верно оцениваешь некоторые факты. Конечно, ты огорчилась, ты была достаточно сильно настроена против меня — каковы бы ни были причины, — раз пошла к доктору Новак жаловаться. Я пытаюсь быть честным: если у тебя есть ко мне претензии, сейчас самое время их высказать. Если ты считаешь, что не сможешь со мной работать, время сказать об этом.

Элизабет обдумывала его слова. Она ни секунды не сомневалась, что этот самонадеянный тип хочет выкинуть ее из проекта как можно скорее. Она мешает ему присвоить все заслуги. Сейчас она ему нужна, чтобы выяснить, как управлять этим джинном из бутылки, но, как только он заставит пса работать с ним, ее услуги больше не потребуются.

— Просто скажите, чего хотите добиться, и я постараюсь все сделать. Я не хочу создавать проблем, это никогда не входило в мои намерения.

Севилл одарил ее легкой улыбкой.

— Я рад это слышать. Мы поладим. Я требую от моего персонала еще кое-чего. Снова повторяю это специально для тебя. Во-первых, ты не должна ставить под сомнение мои действия, касающиеся работы, — никакие действия. Включая все, что касается этой собаки. Я не терплю таких вещей от моего персонала и не потерплю от тебя. Мне не договориться с человеком, которому я должен объяснять, что делаю, понятно? Второе — между нами должно быть определенное доверие. Если у тебя есть вопросы или ты видишь во время работы что-то непонятное, в подходящее время ты придешь с этим ко мне, а не к кому-то постороннему.

— Вы доверяете мне, доктор Севилл?

— Ты до сих пор не дала мне такой возможности. Сейчас, пока мы не узнали друг друга лучше, я могу предположить лишь одно — тебе небезразлична судьба пса. Для него же лучше, если он будет спокойным и послушным, не так ли? Любое поощрение неуместного поведения закончится плохо и для Дамиана, и для тебя. Поскольку ты работаешь на меня, Элизабет, ты должна делать то, что я говорю и когда я говорю. Ты можешь не всегда понимать то, что видишь, но любые колебания или демонстративное неповиновение с твоей стороны затормозят или сведут на нет чрезвычайно важную работу с собакой. Ты не можешь обсуждать мои действия. Пойми это. Ты понимаешь? Элизабет медленно кивнула. Они проехали остаток пути в молчании.

Дом Севилла располагался в огороженной зоне, где жила администрация университета. Каждый дом занимал два акра земли, все участки густо засажены елями и кедрами. Между деревьями обильно разрослись папоротник и черничные кусты. Элизабет знала, сколько зарабатывают медики, и утвердилась во мнении, что Севилл, должно быть, из весьма состоятельной семьи: он не мог бы жить здесь на одни доходы от исследований.

Том проехал перед домом, обогнул его слева и остановился у боковой двери в полуподвал двухэтажного строения. Она чуть не сказала ему спасибо, когда он снова открыл перед ней дверцу машины.

Будь я проклята, если скажу спасибо кому-нибудь, кто работает на этого урода. С возрастающим любопытством она смотрела, как Том отпирает входную дверь и отключает сигнализацию. Севилл стоял рядом, засунув руки в карманы, и ждал. Расправив плечи, она собиралась с силами, чтобы выдержать трудное испытание — снова увидеть Дамиана в руках Севилла.

Том вежливо произнес: «Сюда, мэм», — и это отвлекло ее от размышлений. Насколько она помнила, ее никто раньше не называл «мэм». Том, наверное, южанин, судя по легкому акценту. Ее удивлял молчаливый помощник Севилла. Он казался не просто студентом или аспирантом, а был больше похож на персонального секретаря или ассистента.

Она проследовала за мужчинами по коридору и оказалась под сводами помещения со звукоизоляцией — как будто в маленькую лабораторию переделали музыкальную студию. Здесь Севилл держал животных и проводил опыты, вдали от университета. Элизабет увиденное неприятно поразило.

Господи, неужели ему мало этого на работе?

Она поискала глазами Дамиана, но не увидела пса. Сердце ее забилось чаще, и усилием воли она попыталась успокоиться.

Слева от нее стоял стол со шкафами. У стены — устрашающий V-образный хирургический стол для животных, заставленный коробками и покрытый тонким слоем пыли. Чем же он тут занимается? Справа стоял письменный стол, напротив — странная кабинка. Элизабет вытянула шею, пристально вглядываясь туда. Раньше это явно была кабина звукозаписи — передняя стенка целиком из плексигласа, от пола до потолка. Другая стена — сплошная, с дверью и маленьким окном, прозрачным только с одной стороны. В окно направлена камера, а ниже установлен пульт управления оборудованием для видеонаблюдения. Комната, за которой предполагалось наблюдать, была вся белая и очень яркая.

Кем надо быть, чтобы устроить такое место в собственном доме?

Все это как-то подозрительно. На секунду Элизабет испугалась, что ее заманили в притон каких-нибудь сексуальных извращенцев, и тут же с мрачным юмором подумала: «Если бы все было так просто».

Севилл перешел к делу:

— Сначала я отправлю тебя туда одну и хочу, чтобы ты продемонстрировала нам стандартное взаимодействие, как во время своих обычных посещений.

— Что? Чего именно вы хотите?

— Веди себя как обычно. Я понятия не имею, как это может выглядеть, поэтому просто веди себя естественно и позволь нам это заснять.

— Хорошо. А где он?

Севилл подошел к панели управления и включил питание. Открыл дверь, она вошла внутрь и оказалась перед второй дверью — наподобие тех, что ставят в больших клетках для птиц. Дверь оказалась тяжелая, и девушке понадобилось несколько секунд, чтобы понять: заперто. Она обернулась к Севиллу, и тот протянул ей ключ.

Она смутилась, зная, что двое мужчин наблюдают за каждым ее движением. Севилл закрыл внешнюю дверь, она открыла внутреннюю и вошла в маленькую, пустую, сильно освещенную комнату. Сквозь плексигласовую стену ей был виден стол Севилла, похожий скорее на тень от стола. Маленькое окошко наблюдения изнутри оказалось зеркалом.

Господи, да кого он тут запирает и что с ними потом делает?

У нее скрутило живот. Дамиан лежал у противоположной от входа стены, под смотровым окошком — вот почему она его не видела, когда заглядывала внутрь. Поскольку звуки из лаборатории сюда не долетали, пес не мог знать, что она приехала, и ее появление стало для него полной неожиданностью. Он вскочил и прижался к ее ногам, зажмурившись от удовольствия.

— Эй, Ди, как ты тут поживаешь?

Они стояли посреди комнаты, и Элизабет опустилась на колени, но под его стремительным напором свалилась на пол. Она пыталась уклониться от собачьих поцелуев и тяжелых лап:

— Хорошо, хорошо! Успокойся!

Его бьющая через край радость без слов говорила, что пес пытается прийти в себя после тяжелейшего стресса. Она гладила его, успокаивая, тихо шептала что-то ему на ухо. Наконец он улегся перед ней, вытянув задние лапы, как лягушка, и оскалил зубы в улыбке. Она крепко обняла его могучую шею и вздохнула.

— Милый, милый Дамиан, злосчастная у нас с тобой судьба. От этого места у меня мурашки по коже. — Покосившись на маленькое окошко, она вспомнила, что Севилл записывает каждое ее движение и звук.

М-да.

Она села, размышляя о том, насколько вероятно, что Дамиан захочет работать в таких неприятных условиях.

— Ч-черт, я забыла принести игрушку, прости. А, вот! — С внезапным воодушевлением она сняла теннисную туфлю и стянула носок. Вывернула его, скатала — получился отличный мягкий мячик. — Смотри! — Она помахала им перед Дамианом. — Держи.

Элизабет бросила его через комнату, и Дамиан возбужденно погнался за носком. Схватив его лапами, он яростно трепал его, затем принялся дразнить ее, пока она не сгребла пса за шиворот и не забрала носок обратно. Она бросала этот носок еще несколько раз, пытаясь развлечь пленную собаку. Наконец Дамиан заскучал и улегся поперек комнаты, вежливо держа носок между лап и разжевывая его на нитки.

— Не могу поверить, что ты его сожрал, ты, бандит. — Элизабет простила ему носок — пес все-таки вынужден сидеть без игрушек в стерильной белой комнате.

Ей сильно не хотелось начинать работу — она боялась в такой обстановке провалить задание. Хуже всего, если Дамиан не станет отвечать. Пес должен работать с ней, иначе она не будет представлять никакой ценности для Севилла и он не колеблясь выгонит ее из проекта.

— Ладно, Дамиан, — сказала она, — давай поговорим. Понимаешь? Мы должны работать. Это важно. Мы будем работать здесь, сейчас.

Пес ухмыльнулся бульдожьей усмешкой, но хранил молчание. Она видела, как его взгляд нервно переместился на дверь, затем на плексигласовую стену. Севилл стоял у стола, скрестив на груди руки, и наблюдал за ними. Позади него маячил Том. Некоторое время пес покачивал головой из стороны в сторону, втягивая ноздрями воздух, затем повернулся к Элизабет и глуповато улыбнулся. Слегка помотал хвостом, очевидно, извиняясь.

— В чем дело, приятель? Я знаю, ты боишься, но все нормально. Они тебя не будут обижать — никто не будет, пока я здесь. Ты просто должен сосредоточиться на мне, Дамиан, и работать. Понятно?

Она уселась на цементный пол рядом с питбулем и осторожно стала гладить его шею и плечи. Со счастливым вздохом он устроился у нее на коленях. Он совершенно разомлел от удовольствия, когда она стала массировать ему мышцы на спине.

— Все хорошо, малыш, все хорошо, — бормотала она. Но пес все еще подрагивал. — Бедный мальчик, перепугался, — сказала она шепотом.

Она смотрела на мужчин и гадала, что же они тут делали с собакой, пытаясь выяснить, как заставить волшебную гусыню нести золотые яйца.

Чем они тут занимаются, хотела бы я знать?

Дамиан, как всегда, внимательно смотрел на Единственную, стараясь по мельчайшим изменениям в лице уловить ее желания. Она, как и другие люди, часто приводила его в замешательство — эти люди вообще странный вид, — и теперь он был сконфужен. Она хотела, чтобы он издавал звуки — здесь, в этом месте, хотя Голос говорил ему, что здесь очень Плохо. Она озадачила его — она ведь сама его научила, гораздо лучше, чем могла себе представить, — чтобы он никогда не разговаривал перед посторонними.

Он нарушил это правило вчера, ибо чувствовал, что это будет Правильно. Она отчаянно хотела, чтобы он работал, и он это сделал. Прямым результатом таких действий стало внезапное жуткое появление Севилла, девушка очень расстроилась, а через минуту Белая Боль забрал его от Единственной. На свой собачий манер Дамиан увидел связь между действием и его результатом. Но теперь он понял ошибку и не собирался ее повторять. Единственная снова с ним, и это Хорошо. Простая собачья мудрость гласила: если он будет работать в присутствии Белой Боли, тот заберет его от Единственной. В итоге он решил хранить молчание.

Если Дамиан откажется работать, Севилл выгонит меня. Один бог знает, что он тогда сделает с собакой.

Элизабет боялась — чем дальше, тем сильнее. Она обязана заставить Дамиана работать. Дверь открылась, и вошел Севилл. Он принес ламинированные карточки.

— Вот, — он помахал ими, — возьми это. Когда он начнет работать, покажи мне все, что он знает.

Она поднялась, чтобы взять карточки, и Дамиан тревожно встал с нею рядом, нервно отступив на несколько шагов. Видя такую реакцию, Элизабет поспешила его успокоить:

— Все нормально, Дамиан, он не сделает тебе ничего плохого.

Дамиан недоверчиво отвернулся от мужчины, глядя перед собой. Во всем его облике чувствовалось напряженное смирение. И генетика, и обстоятельства говорили ему: он не должен ни бежать, ни нападать на этого человека, нужно терпеть. Но собаки могут бояться будущего, как и люди. Элизабет взяла карточки и теперь ждала, пока Севилл выйдет. К ее полному смятению, ученый закрыл дверь изнутри и стоял у стены, скрестив руки.

— Прошу прощения, но я никогда не заставлю его работать в вашем присутствии. Он слишком вас боится. Он так напуган, что не может сконцентрироваться.

Севилл кивнул — довольно учтиво, но его слова разочаровали ее:

— Я понимаю, но пес должен работать в присутствии людей, это непременное условие. Мы не сможем досконально изучить его поведение, если ответы будут непостоянными. В будущем ему придется выполнять задания тренера в присутствии посторонних. Из этого можно сделать статью, Элизабет, и ты имеешь возможность взяться за это немедленно. — Он вышел в центр комнатки, все еще держа руки скрещенными на груди, и вздохнул. — Проблема, видишь ли, в позитивном закреплении, — сказал он, кивнув на собаку. — Поощрение предполагает, что животное хочет демонстрировать такое поведение, или работу, как ты это называешь. Но что, если оно не хочет? Как сейчас Дамиан. Что, если он не голоден или не в настроении, что бы его гладили? — Он улыбнулся, и девушка почувствовала, как по ее телу растекается леденящий ужас. — Наказание же, с другой стороны, работает всегда. Нет, прости, я должен сказать — почти всегда; вполне предсказуемое желание избежать негативной стимуляции. Это убирает все проблемы, присущие «поведению домашних животных», типичные проблемы, вроде той, что у тебя с этой собакой. А с мышью или, скажем, обезьяной ее бы не было. — Севилл помолчал, глядя на пса. — Я дам тебе шанс заставить его отвечать на вопросы в соответствии с твоими методами. Но говоря откровенно, я не могу и не хочу ждать вечно. Пока что делай что хочешь, но кто-нибудь — я или Том — всегда будет присутствовать, и пес должен отвечать с самого начала в таких условиях. Я думаю, ты сможешь этого добиться. Я ставлю все на свете доверие на твои способности.

У нее на языке уже вертелся ответ, когда она опомнилась. Он что, ставит ей ловушку? Это он серьезно — он действительно думает, что честно просить собаку работать в его присутствии, или пытается заставить спорить ее саму, чтобы разделаться с нею здесь и сейчас? Так или иначе, придется с ним согласиться.

— Это важно, Дамиан, — сказала она тихо, словно пес понимал каждое ее слово, — ты должен сделать это для меня. Белая Боль хочет, чтобы ты говорил. Я хочу, чтобы ты говорил. Ты сделаешь хорошо, если будешь работать.

Дамиан неловко переминался, не в силах выполнить то, чего она требовала. Ее требование ощущалось как неправильное. Он нежно ее любил, но она просила чего-то невообразимого. Элизабет не знала, не могла знать, что произошло между ученым и собакой. Самой сильной эмоцией в жизни пса был страх перед этим человеком. Страх, порожденный месяцами систематических пыток. Его могло вытеснить только что-то сильнее страха. Голос внутри Дамиана почти кричал, он был громче голоса Элизабет.

Белая Боль здесь. Лежи неподвижно.

Дамиан припал к полу и лежал тихо, покорный Голосу опыта.

— Дамиан, послушай меня, все в порядке. Он не собирается делать тебе больно. Я обещаю тебе. — Тихий голос Элизабет пробился сквозь крик страха. — Ты должен мне доверять.

Дамиан не понимал всех слов, но понимал интонацию. Та прикоснулась к боли, которую он хранил в своей душе, пока был бездомной собакой. К боли, что привела его к огню профессора Хоффмана. К боли, что заставила его подойти к двери клетки, когда Элизабет обратила на него внимание. К боли, которая для сидящего в клетке, или в лаборатории, или в корпусе смертников забытого и одинокого пса была хуже физических мучений. Измотанный борьбой со своими инстинктами, Дамиан чувствовал, что должен слушать ее, доверять ей. Делать, как говорит девушка, не обращая внимания на веления собственной души.

Дамиан не мог понять, почему Единственная просит его говорить, когда Белая Боль стоит здесь, готовый забрать его, как только он это сделает. Он и не пытался понять мотивы людей, не собачье это дело — размышлять о причинах человеческих желаний. Пес просто хотел порадовать Элизабет — так же сильно, как не хотел провоцировать сильного и жуткого альфа-лидера, стоящего у стены.

Элизабет мягко опустила руку на голову Дамиана — простой жест, от которого пес снова затрепетал. Однако эта дрожь отличалась от нервного напряжения, которое вызывал в нем мужчина. Дамиан был не в состоянии понять, почему Единственная так действует на него, почему он так предан существу другого вида. Узы между ними — девушкой и собакой — зародились в глубочайшей древности, когда их предки стали союзниками в борьбе за выживание в суровом и безжалостном мире. Абсолютное доверие тяжко далось диким людям и еще более диким собакам, но оно возникло, это полное доверие. Дом, сердце и даже дети, в конечном счете, вверялись заботам плотоядных животных, прежде казавшихся смертельно опасными. Любовь Дамиана к Элизабет была истинной любовью настоящей собаки к Единственной, к избранной, за которой стоит следовать. Она возникла в том уголке его души, откуда берут начало чистота, глубина и отчаяние, и горела подлинным, земным огнем.

Севилл переступил с ноги на ногу, и Дамиан вздрогнул. Вот и все. Дамиан посмотрел на Элизабет, посмотрел наСевилла. Голос громко и настойчиво повторил:

Здесь Белая Боль.

Это Плохо.

Лежи смирно.

И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал ее, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на нее глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.

— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдем через это месте, — прошептала она.

Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал ее собакой, а она стала его богиней. Он должен ее защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за нее, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пес шагнул под ее руку. Ее прикосновение удержало его на месте.

— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на нее, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла желтую карточку, — что это?

Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в ее голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдет это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Ее просьба. Дамиан, пес, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с ее волей.

— Жел… — Это был хриплый шепот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради нее. С этого момента он не мог отказать ей ни в чем. Пес скосил глаза на мужчину, ожидая его действий.

Ничего не произошло.

Элизабет протянула руку, погладила его. Ее глаза сияли, она часто моргала.

— Хорошо! — горячо прошептала она. — Хорошо.

Она схватила его за обе щеки и нежно покачала его голову. Он сделал ей приятное и наслаждался этим чувством, неторопливо постукивая хвостом от радости. Глубокое, граничащее с болью счастье заслужить ее одобрение было ценнее чего бы то ни было. Ни гордость, ни философия не могли помешать его радости.

— Видишь, — сказал Севилл, — это было не так трудно.

Она готова была задушить его в этот момент.

Томас Оуэн, четвертый из восьми детей, родившихся и выросших в трейлерном парке, приткнувшемся за чахлой полоской елей у заброшенного деревенского шоссе, еще в ранней юности приобрел два непоколебимых убеждения. Первое: если он будет хорошо себя вести и сумеет угодить Богу, то в будущем сможет заслужить восхитительное вознаграждение. Эту веру он унаследовал от матери, одной из самых стойких и выносливых натур, какие только и выживают под жестоким южным солнцем Луизианы. Земные вещи проходят, говорила мать своему молчаливому сыну, и бренный мир наполнен скорбью и бедствиями, которые испытывают и искушают человеческую веру.

Ее глубокая и простая вера требовала искать смысл в этой жизни. Убогая реальность их существования была очевидна для юных обитателей крошечного трейлера, и глаза Томаса, слишком серьезные для человечка его возраста, смотрели, как мать в одиночку справляется с жизненными испытаниями. Ее готовность молча выносить превратности судьбы привела к тому, что некоторые дети подняли на смех такое долготерпение, сочтя его слабостью. Старшие дети быстро покинули ее, ощущая себя униженными и преданными: ни себя, ни их не могла защитить она от варварских издевательств отца, когда тот изредка появлялся дома. Однако юный Томас знал — со всей сыновней преданностью, — что мать заботится о них и ее верное сердце не разорвалось до сих пор только потому, что она такая сильная. Мать была его героем, и он никогда не подвергал сомнению ее приверженность многочисленным и зачастую несправедливо строгим догматам ее религии.

Второе убеждение Томаса явилось скорее результатом наследственности, нежели обстоятельств жизни. Предки его были отважными густоволосыми саксами, что заполонили всю Южную Англию, устроились на новом месте и смешались с основным населением феодального острова. Мужественные и верные, его предки служили множеству лордов, передавая по наследству фамильные черты, благодаря которым становились крепкими фермерами, преданными вассалами и честнейшими дворецкими. Главной чертой характера Томаса Оуэна была непоколебимая надежность.

У Томаса не было никаких шансов получить высшее образование, о котором он так мечтал, и поэтому он ухватился за возможность работать в университете с кем-нибудь из хорошо известных ученых. Том относился к доктору Севиллу с благоговейным трепетом и был очень доволен, что сможет изучать медицину, работая и общаясь с таким блестящим ученым. Том уже примирился с мыслью, что из-за некоторых семейных обязательств у него никогда не будет диплома. С благодарностью и с небрежного благословения Севилла Том погрузился в море учебного материала, который его окружал. Быстро и жадно впитывая знания, он немедленно усвоил, что, когда разговор заходит о профессиональных тонкостях, ему нужно помалкивать.

Для Тома ситуация казалась идеальной. Он оказался так близок к медицинскому образованию, он стремился к этому всю жизнь. Том высоко ценил возможность учиться, поэтому с присушим ему терпением выносил трудности общения со своенравным и требовательным работодателем.

Другой проблемой были студенты Севилла. Он чувствовал себя неловко и очень смущался, когда те смотрели на него, не понимая, в каком качестве он находится рядом с Севиллом, но справедливо полагая, что он не дипломник. Когда выяснялось его истинное положение: он просто ассистент доктора, а не студент, — они всячески начинали его изводить. Севилл вмешивался редко, но хорошо платил за работу, а его деньги давали Тому возможность последние шесть лет выполнять свои обязательства.

Эта девушка не сильно отличалась от всех остальных. Том думал о ней, когда вел машину к дому Севилла. Доктор отправил его вперед, а сам задержался в университете. Девушка приходила каждый день всю неделю и теперь ждала его у дверей. Она казалась вполне приятной, однако в глазах у нее была явная враждебность. Он видел это, но не мог порицать ее. Севилл был с нею груб — Том пока не очень понимал, почему, — и это его беспокоило. Ему вообще не нравилось такое обращение с женщинами. Том был достаточно умен, чтобы понимать, что ее эмоции к нему вызваны чувствами к его работодателю. Но вот чего Том не мог понять — почему она так переживает из-за какой-то собаки, ведь у животных нет души?

Когда Том подъехал, Элизабет стояла у двери, очевидно, обескураженная их отсутствием.

— Доктор приедет, как только сможет. Входите. Он провел ее в маленькую рабочую комнату.

— Можно я побуду с ним? — спросила она. Том помотал головой.

— Мне очень жаль, но доктор сказал, чтобы вы ждали, пока он не приедет. Понимаете?

— Нет, не понимаю, — ответила она довольно резко, удивив его. — Я ничего здесь не понимаю. Я не понимаю, как вы можете держать Дамиана запертым в такой маленькой комнате, в подвале. Это неправильно.

Она подошла к плексигласовой стене и заглянула внутрь. Пес отдыхал. Комната была звуконепроницаемой, он не слышал, как они приехали, и теперь не мог слышать слов Элизабет. Она легонько постучала по стеклу, но пес продолжал лежать, свернувшись калачиком и не замечая ее.

— Простите. Я вижу, вы очень привязаны к нему. — Том больше ничего не смог придумать.

Она наградила его испепеляющим взглядом и неохотно уселась на стул.

Прошло минут десять. Оба они сидели, пытаясь не смотреть друг на друга. Наконец девушка, беспокойно поерзав, спросила:

— Вы говорите с акцентом. Откуда вы? Тома удивил ее вопрос.

— Из Луизианы. — Хм.

Они помолчали. Том посмотрел на часы. Девушка разглядывала свои ногти.

— Давно здесь живете?

— Моя мать перевезла нас сюда несколько лет назад. — Он надеялся, что она не спросит, зачем. Он не мог врать и не хотел признаваться, что семья переехала, чтобы оказаться поближе к тюрьме, где сидел его отец.

— Ваша мать — что она делает?

— Что делает? — Том нахмурился, не вполне понимая, о чем она.

— Что она делает? Занимается каким-нибудь бизнесом?

— Нет, мэм. Она растила нас, детей. Этой работы ей хватало.

— Вы с ней близки?

Том повернулся, чтобы увидеть ее лицо. Он ожидал от этой девушки надменности и высокомерия. В конце концов, ее отец — кардиохирург и сама она собирается поступать в медицинскую школу. Том пытался представить, что можно чувствовать, когда поступаешь в медицинскую школу и просто ждешь, когда начнутся занятия. «Знает ли она, как ей повезло?» — думал он.

— Мы были очень близки. Она возвратилась домой семь месяцев назад.

— Назад, в Луизиану, да?

— Она умерла.

— О господи, я прошу прощения. Я не поняла.

Он помотал головой, показывая, что ничего страшного.

— Нет, это я виноват. В таких случаях мы говорим «возвратился домой». Я забыл, что здесь так не принято.

— Вы правы. Не принято. Но мне все равно очень жаль.

Он кивнул, и они снова замолчали. Затем Том с облегчением услышал, как Севилл открыл заднюю дверь и вошел в дом.

— Извините. — Том кивнул девушке и быстро вошел в комнату к собаке, чтобы навести там порядок перед началом работы.

— Добрый день, — сказал Севилл, входя в комнату. — Где Том?

— В комнате Дамиана.

— Ты не входила туда?

— Нет.

— Хорошо. Начнем. — Он положил портфель на стол и скинул пиджак. Закатал рукава рубашки, подошел к пульту и включил его. Том вынес ключи от внутренней двери.

— Дай-ка мне это. — Севилл показал на металлическую коробочку на столе. Внутри были шарики собачьего корма. Элизабет взяла коробку, свой реквизит и вошла в комнату.

— Его ЕРП будет состоять из того, что ты держишь в руке, — объяснил Севилл, когда отпер внутреннюю дверь и придержал ее перед ней. — Псу пойдет на пользу, если ты начнешь более регулярно вознаграждать его за правильные ответы.

— Что такое ЕРП?

— Ежедневный рацион питания. Как ты его награждала и как часто?

— Он просто хотел сделать мне приятное. Ему нравится учиться. Я не уверена…

— Когда он дает правильный ответ, как ты его поощряешь?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Если он делает все хорошо, я просто говорю ему, что он молодец. — Она пожала плечами. — Ну, или глажу его, или что-нибудь такое. Я редко кормлю его во время работы.

Севилл кивнул.

— Вот чего я пытаюсь добиться. Нам нужно стандартное поощрение. Начнем сегодня, будешь давать ему шарик за правильные ответы — так же часто, как поощряешь его вербально. Так он будет зарабатывать себе еду, Элизабет. Если ты не истратишь весь дневной рацион во время работы, больше он сегодня есть не будет.

Элизабет не смогла придумать, что сказать на это.

Осторожно взглянув на мужчин, Дамиан поднялся и поспешил к девушке. Севилл принял обычную позу, прислонившись к стене в полудюжине футов от них. Элизабет присела на корточки, обняла Дамиана за шею, и они поздоровались. Дамиан сунул нос в коробку в ее руке.

— Иди сюда.

Она достала шарик, проверила его и протянула псу. Тот немедленно его съел.

— Господи, тебе нравятся эти штуки? — Она достала еще один. — Судя по всему, у тебя не такой уж большой выбор.

Севилл вмешался, шагнув вперед:

— Какое действие ты только что закрепила?

— Что я сделала с чем?

— Только что ты закрепила его поведение при помощи поощрения, и я не понял, что было в данном случае целевым поведением.

— Ну, я не думаю, что сделала то, что вы сказали. Я просто дала ему шарик… Прошу прощения, я сделала что-нибудь не так?

Севилл обреченно махнул рукой.

— Очевидно, эта собака в состоянии учиться вопреки твоим ошибкам, — проговорил он, возвращаясь к стене. Элизабет пожала плечами и повернулась к псу. Тот тяжело дышал.

— Пить, — сказал он.

— Ты хочешь воды, Дамиан?

— Пить.

Элизабет повернулась за разрешением к Севиллу. Он покачал головой. Она обернулась к Дамиану:

— Ох, сейчас нельзя пить. Прости, я принесу тебе воды попозже.

Девушка нахмурилась: странно. Что плохого в том, чтобы дать псу напиться? Если он будет мучиться от жажды, это помешает работе.

Господи, он просто подонок. Садист и подонок.

— Сколько слов он может выучить и запомнить за один день? — спросил Севилл.

— Только два, — быстро соврала Элизабет. Однажды Дамиан выучил целых три слова, но тогда был особенный день, и Севиллу не обязательно об этом знать. Этот человек стал бы давить на собаку.

— А почему только два? Что мешает ему учить больше?

— Ну, он устает. Ему становится скучно. То есть ему ведь достаточно трудно говорить, это для него неестественно. Нужно сосредоточиваться, а через некоторое время он начинает отвлекаться. Я не вижу причин давить на него — удивительно, что он вообще в состоянии такое делать.

Севилл разглядывал их обоих.

— Научи его новому слову прямо сейчас и дай в награду еду. Напоминаю тебе: ты оставишь его голодным, если не будешь подкреплять едой правильные ответы.

Он подошел и встал напротив пса. Тот замер и отвернулся.

— Независимо оттого, что я думаю о многих твоих действиях с этой собакой, я хочу сказать, что ты проделала, неплохую работу, Элизабет.

— Ну, спасибо… — Она снова разозлилась.

Что этот ублюдок замыслил на этот раз?

Но Севилл был искренен. Девушка сделала нечто экстраординарное. Удивительнее он не видел в жизни ничего, и теперь это оказалось в его руках — в самое подходящее время. Он действительно был ей благодарен.

Пользуясь его необычайным расположением, Элизабет решила ковать железо, пока горячо. Со всем возможным уважением, заранее ожидая отказа, она спросила:

— Доктор, можно мне побыть с ним чуть-чуть после работы? Это много значит для нас обоих. Пожалуйста.

Несколько секунд Севилл раздумывал. Прочесть что-либо в его светло-серых глазах было невозможно. Элизабет заставила себя выдержать его пристальный взгляд. Способен ли он чувствовать, по крайней мере, уважение к животным — хоть какое-нибудь? Он плохой человек или просто не понимает собак? Этого она не знала.

— Почему бы и нет? — ответил он. — Когда закончим работать. И ты не будешь его кормить.

— О, спасибо. Большое спасибо.

Они работали два часа. Дамиан снова и снова просил пить, и сердце ее разрывалось. Было видно, что его жажда отвлекает и мучает его, но ей не хотелось опять просить воды у Севилла — особенно теперь, когда он такой добрый. Во время работы Элизабет все время думала, как раздобыть воду для собаки. В конце концов, она попросила сделать перерыв.

— Мне надо чего-нибудь попить и сходить в туалет, — сказал она. Севилл сделал ей одолжение, вышел вместе с ней в основную комнату и попросил Тома показать ей дорогу. Возвращаясь, она потягивала маленькими глотками воду из бумажного стаканчика и думала, как прокрасться с ним в комнату, чтобы дать воды Дамиану. Пес хотел пить — как мог Севилл запрещать ему? В первой комнате Севилла не было, и она подошла к плексигласовой стене — посмотреть, не вернулся ли он к Дамиану. К ее удивлению, мужчина был внутри — сидел на корточках с миской воды в руке. Элизабет встала у края стола, наблюдая. Севилл сидел в двух футах от Дамиана и предлагал собаке воду. Никто при этом не двигался. Лицо ученого оставалось совершенно непроницаемым, Дамиан лежал в дальнем углу комнаты, отвернувшись от человека, но изредка нерешительно поглядывая на миску в его руке. Вскоре Севилл поднялся и вышел, забрав миску с собой. Элизабет встретила его у двери, и он ничего не стал ей объяснять, только протянул руку и забрал у нее стакан.

— С водой туда нельзя.

— Почему вы заставляете его мучиться от жажды? — расстроенно спросила она.

— Я формирую сближающее поведение. Ты не должна беспокоиться и не должна задавать мне вопросы. Понятно?

— Да.

— Ступай и побудь с ним некоторое время. Когда захочешь выйти, просто скажи об этом. Я оставлю микрофон включенным. — Он забрал у нее контейнер с едой и стакан и закрыл за ней дверь.

— Надеюсь, для таких людей существует особый ад, — процедила она сквозь зубы, войдя в комнату.

Время было очень дорого — тем более потому, что им с Дамианом оставалось провести считанные часы вдвоем; она знала, что Севилл не позволит ей долго участвовать в работе. Элизабет принялась счищать шерсть с мозолей на лапах и с боков пса: бетонный пол был для него слишком жестким. Закончив, она прислонилась спиной к стене. Пес держал голову у нее на коленях.

— Ты должен быть хорошим мальчиком, Дамиан, и слушаться Белую Боль. Это важно.

— Туда, — произнес он отчаянно.

— Я знаю. Прости. Вряд ли это возможно, я ничего не могу сделать. Я не могу взять тебя гулять — хотела бы, но не могу. Может, получится принести тебе какую-нибудь игрушку. — Она посмотрела на зеркало в стене. — Но вряд ли он позволит мне, — добавила она сквозь зубы. Кость — вот что нужно собаке, чтобы скрасить бесконечные часы в изоляции. Хорошая сочная косточка. Но это даже не обсуждалось. Она почти слышала голос Севилла: кости опасны для собаки, они могут проколоть гастроэнтерологический тракт, он сломает себе зубы.

— И все-таки ты хороший мальчик. Знаешь, да? Ты просто замечательный! — Она быстро поскребла его по спине, и пес перекатился на бок, игриво хватая ее лапами. Она сделала легкий обманный выпад, осторожно прикоснувшись к обеим передним лапам: они оба хорошо знали эту игру. Он отдергивал лапы, когда она дотягивалась до них, и шутливо щелкал челюстями. Игра закончилась, когда Элизабет, наконец, сумела схватить Дамиана за горло и сделала вид, что душит его. Перевернувшись на живот, пес угрожающе зарычал, пытаясь укусить ее за руку. Наконец она притворилась, что ее хватка ослабла, и он быстро поймал руку мощными челюстями. Осторожно сжал ее ладонь, лизнул, со вздохом положил голову на пол и с обожанием уставился ей в лицо.

Севилл стоял снаружи и размышлял. Время идет очень быстро. Если он собирается показать собаку в Нидерландах (как это было бы славно!), следует очень быстро подготовить краткий отчет. Пес должен работать с ним, и должен работать на «отлично». Прежде чем двигаться дальше, он должен избавиться от девчонки. Севилл сидел, курил и наблюдал за ними.