• Главная
• В избранное
• Наш E-MAIL
• Добавить материал
• Нашёл ошибку
• Вниз

Вскоре после того как у нас появился Девон, я получил весьма интересное предложение от Университета штата Миннесоты: меня приглашали этой осенью прочитать курс лекций о технологии и культуре, причем курс мне предлагалось разработать самостоятельно.

Навела их на эту мысль одна из статей, опубликованных мною на сайте Slashdot.org. Этот web-сайт — моя онлайновая база — место, где я веду колонку о средствах массовой информации, культуре и технологии. Статья, о которой идет речь, называлась «Мери Шелли, Франкенштейн и Унабомбер». В ней обсуждалась удивительная манера американцев создавать новые мощные технологии, не задумываясь над тем, как их будут применять. (Теперь я понимаю, что решаясь взять собаку, мы поступаем примерно так же.)

Мне нравились Миннеаполис и Сент-Пол, я с удовольствием познакомился бы с этими городами поближе. А Паула могла бы в это время заняться поисками какой-нибудь истории для своей газеты. Так что все устроилось бы как нельзя лучше. В таких случаях университет обычно приглашал преподавателя на семестр или на полсеместра, а иногда всего на месяц.

Перспектива провести несколько недель со студентами, беседуя с ними о Net (о Сети), о Web (Всемирной паутине), и о технологиях, казалась весьма соблазнительной. Никто не знает об этом больше, чем студенты. Не исключено, что я смогу принести им какую-то пользу, но несравненно большую пользу принесут мне они.

Предложение поступило от профессора кафедры систем связи Кэтлин Хансен. Я познакомился с ней примерно за год до этого во время презентации своей книги. Эта кафедра, на которой мне предстояло читать курс, располагала огромными возможностями, и студенты здесь были соответствующие. Да и сама Кэти была не из тех, кому легко сказать «нет», а главное не из тех, кто на это ваше «нет» обратит внимание.

«Звучит заманчиво», — сказал я ей. Обычно я стараюсь держаться подальше от академических учреждений — политика меня пугает, — но здесь был шанс поработать преподавателем с большим удовольствием для себя: пробыть достаточно долго, чтобы пообщаться с людьми, кое-чему научиться, освежить знания и сбежать раньше, чем все это успеет надоесть.

Но я не мог принять предложение Кэтлин, о чем ей и сказал. У меня новая собака, бордер-колли, если я на несколько недель оставлю ее с Паулой, то этого не переживет либо собака, либо жена. Вдобавок, было бы просто ужасно бросить Девона именно сейчас. Он только-только начал верить, что я этого никогда не сделаю.

Мое объяснение, почему я отказываюсь поработать в престижном университете — всего лишь из-за собаки — Кэти выслушала, не моргнув глазом. «Возьмите ее с собой, — предложила она. — Мы найдем кого-нибудь, кто сможет о ней позаботиться, когда вы будете заняты, а может быть, вам разрешат приводить ее на занятия».

Гмм… Подобное путешествие с неуправляемой собакой либо укрепит возникшую между нами связь, либо, наоборот, навсегда ее разрушит. Это чем-то напоминает «Путешествие с Чарли» Стейнбека, — Девон и я день за днем вместе в машине.

— Мой Девон — собака-лекарь, — сказал я.

— Правда?

— Да, правда.

Формально, я не солгал. В свое время мне пришлось с удивлением узнать от Дин, что Девона дрессировали как служебную собаку и дополнительно — для работы в больнице, например с теми, кто перенес инсульт.

Я брал Девона с собой в Кесслеровский реабилитационный институт в Ист-Ориндж — навещал свою приятельницу Пэт, которая очень любит собак. Она поправлялась там после операции и выпросила у администрации разрешение встретиться со мной и Девоном в вестибюле.

Я отнесся к этой идее с опасением, — такой зверь, как Девон, мог устроить там бог знает что. Но Пэт очень просила. Поэтому я приехал туда, припарковал машину, взял собаку на поводок, повел в вестибюль. И здесь этот непредсказуемый Девон поразил меня своим новым превращением.

Трое пациентов — двое из них после ампутации — в инвалидных колясках едва не заплакали, увидев Девона; так они соскучились по свои собственным домашним любимцам и так были рады его видеть.

Удерживая Девона на коротком поводке, я направился туда, где они сидели.

Девон подошел к первой коляске и сел возле нее на пол. Пожилая женщина потянулась, чтобы погладить его, а он осторожно лизнул ей руку, отчаянно виляя хвостом.

Потом он перешел к другой коляске и здесь все повторилось: он сел в ожидании, пока его погладят, не шевелясь и не пытаясь вскочить, раз или два лизнул руку нежно ворковавшего с ним больного, затем отправился к следующему. Когда из лифта выкатилась на своей коляске Пэт, он и к ней направился с теми же намерениями.

Он действительно был собакой-лекарем.

Только представить, скольких мучений я мог бы избежать, если бы купил себе инвалидную коляску и повсюду в ней раскатывал. Мы навещали Пэт ежедневно; Девон вел себя безукоризненно, так что медики посчитали, что у него есть соответствующий сертификат (Дин говорила мне, что у Девона действительно имеется сертификат, разрешающий ему работать в качестве собаки-лекаря, хотя сам я такой бумаги не видел), поэтому попросили меня посетить некоторых других больных. Что мы с Девоном и сделали.

Он держался на удивление спокойно и был очень внимателен.

Если человек не мог до него дотянуться, пес клал голову ему на колени, чтобы тот все-таки его погладил. Очевидно, плохое свое поведение он приберегал для тех людей, которые от него чего-то требовали.

С этого начался совершенно новый этап в наших взаимоотношениях. Я стал брать его с собой везде — к зубному врачу, в книжный магазин, на лекции в Принстоне. Помогало то, что в нынешней Америке самое большое преступление — это отсутствие отзывчивости. Мы с Девоном отправились однажды в аптеку и были остановлены охранником.

— Сюда нельзя с собакой!

— Это собака-лекарь.

— О, простите, простите. Пожалуйста, извините меня.

Я широко использовал эту почти честную тактику к большой радости Девона, поскольку он любил бывать со мной повсюду, открывать новые для себя места и выслушивать охи и ахи окружающих. Никто ни разу не потребовал у меня подтверждения его лекарского статуса, никто не спросил, зачем мне-то нужна сертифицированная собака-лекарь.

По правде сказать, единственно, кому все это действительно помогало, был сам Девон. С каждым подобным визитом росло его доверие к людям и умение общаться с ними. Этот пес, кажется, впервые понял, что он прекрасная собака, что людям хочется его ласкать, хочется говорить с ним. Теперь он приходил в недоумение, если на него не обращали внимания.

Мне казалось, я слышу, как он сам себе говорит: «Овец, конечно, здесь нет, но это в конце концов не так уж и плохо. Я могу везде бывать, люди меня любят. Правда, правда — они меня любят!»

А где в Америке, найдешь больше всего отзывчивости и понимания, особенно в том, что касается взаимоотношений в обществе? Конечно, в университете.

Через два дня после нашего разговора Кэти Хансен снова позвонила. «Я сказала в администрации, что вы хотели бы приводить с собой в аудиторию собаку-лекаря, и они ответили — пожалуйста».

Уверен, она подозревала, что я ее надул, но ей было все равно. Она твердо решила заполучить меня.

В конце концов мне позвонила дама из администрации университета и со многими извинениями спросила меня, — это, видите ли, требуется где-то записать, — какого рода лечебные услуги мне оказывает Девон.

— О, все очень просто. У меня болит нога (это правда) и я часто падаю (тоже правда). Задача Девона — не дать мне споткнуться на какой-нибудь ямке или неровности на дороге, так что для меня он и собака-поводырь.

— Благодарю вас, — сказала она. — Простите, что вынуждена была спросить.

Сначала я хотел оставить Джулиуса и Стэнли с Паулой. Они часто оставались дома, когда я куда-нибудь отправлялся, и с удовольствием проводили время на нашем дворе. Месяц быстро пролетит. Им будет не скучно вдвоем, и Пауле они не доставят особых хлопот. Но вскоре после того, как я решил провести октябрь в Миннесоте, у нас остался один Джулиус.

Джулиус был полной противоположностью Девону: терпеливый, надежный, очень привязанный к Пауле и довольный своей судьбой. Он не слишком любил наши далекие поездки и всякие нарушения заведенного порядка. Когда я вернулся домой от ветеринара без Стэнли, Джулиус показался мне довольно мрачным и до конца лета так и остался немного унылым и безучастным. Но он вообще редко демонстрировал свои чувства. Я не сомневался, что он скучал без Стэнли, но почти не давал мне это заметить.

Итак, помучившись над этой проблемой, — без меня Джулиус обходился и раньше, но Стэнли был с ним всегда на протяжении многих лет, — мы, наконец, пришли к соглашению: Девон и я отправляемся в Миннесоту, а Джулиус остается дома в привычной для него обстановке.

Мы заключили соглашение с одной знакомой, которая за плату выгуливала собак и которую Джулиус любил. Я попросил также некоторых друзей и соседей, у которых были свои собаки, навещать Паулу и помогать ей на прогулках. Поскольку мы обо всем договорились, я больше уже не тревожился о Джулиусе. Он был очень спокойной собакой, всегда в прекрасном настроении. Мне, конечно, придется поскучать без него, но с ним все должно быть в порядке. Что же до Паулы, то она примирилась с моим отсутствием, хотя и без большого энтузиазма.

— Есть еще одно затруднение, — сказал я Кэти. — Не хочу сажать Девона в клетку, чтобы лететь самолетом. Мне уже приходилось видеть, к чему это приводит.

— Нет проблем, — ответила она, — университет возьмет для вас напрокат машину.

Затем возникла еще одна сложность: выяснилось, что и в Миннеаполисе, и в Сент-Поле очень трудно снять жилье на короткий срок, если вы хотите поселиться там с собакой. Университету удалось найти для меня только одну подходящую квартиру — в большом жилом комплексе в северо-западном пригороде — в Плимуте. Она была не слишком хорошей, но я подумал, что для нас с Девоном сойдет.

В конце сентября мы с ним отправились в Миннесоту по магистрали I-80 на маленьком взятом напрокат «олдсмобиле».

К моему удивлению, поездка оказалась довольно приятной. Я поставил на заднее сиденье кровать Девона, и он подолгу на ней лежал. Окна я держал закрытыми, не желая рисковать. Время от времени пес клал голову на мое правое плечо и осматривал окрестности пристально и внимательно, как какой-нибудь капитан корабля.

Он мог так ехать часами, разражаясь лаем, когда навстречу нам мчались грузовики; глядел на леса Пенсильвании, на заводы Огайо, на оживленное движение Индианы.

Мы отдыхали на автомобильных стоянках, заливали горючее в нашу машину, и я находил место, где можно выгулять Девона. Такие стоянки находились несколько в стороне от магистрали и обычно их окружала узкая полоска газона.

Девон теперь никогда ни за чем не гонялся без моего сигнала.

Если я махал рукой и командовал «Хватай, Девон!», он с лаем летел метров сто туда, где кончался газон, а потом круто поворачивал и несся назад еще быстрее, как это, наверно, делал в свое время Старина Хемп.

Он сам высматривал подходящее место. На стоянке выскакивал из машины, отходил на некоторое расстояние, оборачивался и смотрел на меня. Если я говорил «нет», мы выжидали. Если говорил «да», и это звучало, как поощрение, Девон замирал в типичной позе пастушьей собаки: голова и хвост опущены, взгляд устремлен вдаль, припал всем телом к земле, готов прыгнуть по команде.

Большие грохочущие грузовики так и остались его любимой «добычей». Он слышал их приближение еще до того, как мог их видеть, и сразу же припадал к земле. Я протягивал руку, как при команде «жди!» — он всегда пристально наблюдал за этим — и дожидался, пока грузовик почти поравняется с нами. Тогда я махал рукой и кричал: «Хватай, Девон!» или «Давай!» Он летел по газону, как снаряд из пушки; ноги мелькали так быстро, что сливались в одно неясное пятно. Пробежав, сколько ему хотелось, он возвращался ко мне. Нередко после двух-трех таких пробежек нас уже окружала восхищенная толпа зрителей. Но Девон вряд ли ее замечал. Он не нуждался в похвале; когда «работал», его невозможно было отвлечь. Особенно любил «работать» в дождь, когда покрышки грузовиков надоедливо шелестят по асфальту.

Заодно выяснилось, что ему пришлась по вкусу кухня «Макдоналдса». Когда пес достаточно уставал, гоняясь за грузовиками, я привязывал его поводок к ножке одного из столиков, выставленных у ресторана, сам заходил внутрь, где покупал для него жареную картошку с сыром, а для себя сэндвич с цыпленком. По утрам он с восторгом поглощал сдобные булочки. Ели мы на воздухе. Потом я наливал ему холодной воды. И снова в путь.

Вряд ли он получал бы больше удовольствия, гоняясь за отбившимися овцами где-нибудь в оврагах на севере Уэльса.

Первую ночь мы провели в одном из мотелей Кливленда, в штате Огайо. Для Девона здесь был настоящий рай.

Мотель стоял на крутом откосе над магистралью. Высокая металлическая ограда отделяла длинную полосу газона от дороги. Казалось, по этой дороге мчится по меньшей мере половина всех имеющихся на свете грузовиков. Мы слышали их гул, видели огни.

Ночь, хоть и прохладная, была довольно приятной. Я слишком устал от езды, чтобы читать перед сном или прогуливаться; завтра ведь снова предстояло целый день ехать. Но все-таки мы нашли возможность каждому хорошо отдохнуть. Уселись с Девоном на откосе. Оказалось, что я прекрасно слышу, как приближаются самые большие и шумные трейлеры. По моему знаку Девон несся по газону вниз, бешено мчался какое-то время вдоль ограды, преследуя трейлер, потом возвращался ко мне ждать новую жертву.

Через час уже из мотеля я позвонил Пауле: «У нас был просто шикарный вечер. Мы гонялись за грузовиками на магистрали I-80. Устали ужасно и собираемся спать».

В ответ, после некоторого молчания: «Ну что ж, звучит неплохо. Путешествия расширяют кругозор».

В следующие дни мы уже придирчиво выбирали мотели: рядом должна была обнаружиться ограда, и вдоль нее газон. Девон быстро освоился с порядком в мотелях. Он ждал, пока я усну, а потом прыгал ко мне в постель. Проснувшись, я обычно обнаруживал его голову у себя на плече. Он был счастлив и спокоен. А я, взглянув на него, всякий раз благодарил судьбу за то, что он у меня есть.

Так мы с ним пересекли чуть не половину всей Америки. На протяжении трех с лишним тысяч километров Девон помогал вести машину, положив голову мне на плечо.

Я прозвал квартал, где нам с Девоном сняли квартиру, «странным городом». От него до Миннеаполиса было 45 километров, ездить туда каждый день оказалось весьма утомительно; вряд ли такой жертвы стоила какая бы то ни было собака, даже Девон. Познакомиться получше с Миннеаполисом и Сент-Полом — о чем я раньше мечтал — в таких условиях оказалось невозможно.

Но это было единственное место, где соглашались принять собаку, хотя бы и собаку-лекаря.

Был этот «странный город» — памятник глобальной экономики — неким перевалочным пунктом для путешествующих американцев, по той или иной причине утративших свои корни: для государственных служащих, переведенных на новое место, для должностных лиц, меняющих место жительства, словом для всех, кто был на пути от одного дома к другому.

Никто не планировал попасть сюда; никто не собирался задерживаться здесь надолго. Люди появлялись, оставались на одну ночь и исчезали. Не было никакого смысла заводить друзей: каждый выглядел так, словно он контужен, в лучшем готов вот-вот удрать.

Единственное, что было у нас общего, — это собаки. Жилой комплекс тянулся на многие километры, и собаки встречались везде: они дремали на балконах, их лай слышался из квартир, их прогуливали по улицам и возле здешнего озера, они свободно бегали по траве.

Выглядело это странно, но вместе с тем и весело. Собаки могли появиться буквально из любой двери, некоторые на поводке, другие и без оного. Иногда какая-нибудь собака прыгала на улицу прямо с балкона второго этажа. Было много больших собак, вовсе не комнатных. Занимались все они главным образом тем, что лаяли друг на друга. Нас особенно порадовало озеро, вокруг которого Девон мог бегать на свободе, без поводка.

Еще лучшей находкой — заслуга Девона — оказался парк. По шоссе за его длинной оградой день и ночь шли грузовики. Я позволял Девону носиться с ними наперегонки до полного изнеможения.

Удивительно, как быстро этот пес научился приспосабливаться к новым порядкам. По утрам, после его пробежки, мы ехали в Миннеаполис и там ставили машину в гараж, неподалеку от университета. В первую неделю Девон пугался лифта в гараже, но потом привык.

Поблизости от здания, где мне предстояло заниматься со студентами, располагалось небольшое кафе. Здесь можно было купить кофе, бублики и сэндвичи. По дороге мимо кафе все местные дети ходили в школу.

Я привязывал Девона к одному из придорожных столбиков, входил в внутрь и заказывал завтрак. Тем временем возле него останавливались люди, чтобы погладить его и приласкать. Этот пес любил внимание. Глядя на меня сквозь витрину кафе он казалось, спрашивал: «Все в порядке? Ты не против?»

Чем бы ни терзался Девон, когда прибыл этой весной в аэропорт Ньюарка, здесь в Миннесоте он избавился от многих комплексов. На Среднем Западе бордер-колли встречаются довольно часто. Так что студенты, прибывшие в университет из районов, где имеются ранчо, в основном были знакомы с этой породой. Некоторые скучали по собственным собакам, оставленным дома. Пошарив в сумках, они извлекали оттуда сэндвичи, угощали Девона.

Однажды в дождь владелец кафе, увидев привязанного снаружи Девона, сделал мне выговор: почему я не ввел собаку внутрь. Мой пес стал местной достопримечательностью. Он переходил от столика к столику, здороваясь с посетителями и каким-то образом чувствуя, рады ему или нет. Обычно он подходил к столику, садился возле него и ждал. Если никто не обращал на него внимания, пес просто вставал и уходил. Если же кто-нибудь проявлял интерес, то подавал лапу и принимал угощение. Долго ждать ему не приходилось. Ну а потом, захватив с собой кофе в термосе, мы направлялись на занятия.

Всегда очень приятно встретить отзывчивость в казенном учреждении. Мы с Девоном очень многим обязаны университету. И студенты и преподаватели были здесь чрезвычайно доброжелательными. Вообще-то они могли весьма осложнить мне жизнь, но не сделали этого. Напротив, Девон приобрел целый легион почитателей.

В университете он первым делом отправлялся к Джону или Карен — своим любимым друзьям — и усаживался возле одного из кабинетов. Если кто-то из них находился там, то звал его и угощал печеньем. Когда я бывал занят, по меньшей мере полдюжины человек выражали готовность отправиться с ним на прогулку. Девон, который всего два месяца назад готов был выпрыгнуть из окна, если я оставлял его одного, теперь охотно соглашался оставаться в обществе чужих людей. Причем предпочитал женщин. Слегка поколебавшись и оглянувшись на меня, он спокойно отправлялся на прогулку с очередным провожатым. Со всех сторон я слышал рассказы о том, какой он приветливый, какой славный, как весело гоняется за толстыми раскормленными белками студенческого городка.

В аудитории, как только я начинал говорить, Девон ложился на пол и засыпал. Потом двое или трое студентов стали приносить с собой на занятия печенье, так что мои слова теперь сопровождались похрустываньем.

Уже через несколько дней стоило мне сказать: «пойдем на лекцию», как Девон устремлялся по лестнице вниз к аудитории. Если же я говорил «пойдем в кабинет», он бежал наверх.

На коллоквиумах для нескольких сотен студентов, посещаемых и преподавателями, мы с Девоном выступали тоже вдвоем. Он сидел, время от времени пофыркивая, пока я не начинал говорить, а потом часа на два погружался в сон. Если вдруг раздавались аплодисменты, то просыпался. Очевидно, он принимал их на свой счет.

Когда наступало время ленча, мы отправлялись к Миссисипи. Здесь в парке на берегу реки он мог свободно бегать. Потом мы возвращались в мой кабинет. Тут я работал за столом, а он лежал в углу на своей кровати, которую я сюда привозил.

Наверное, пес не мог поверить своему счастью. Каждый день с утра до вечера он проводил вместе со мной. Вокруг было так много интересного, и все его любили.

Вечерами в нашем «странном городе» он сидел во внутреннем дворике, обдуваемый прохладным ветерком, наблюдая за происходящим и порой отвечая лаем соседским собакам. А их было великое множество — пудели, овчарки, пойнтеры, какие-то маленькие собачонки, заливающиеся лаем терьеры; их гавканье и вой сливались в странное, ни на что не похожее многоголосье.

Иногда я все-таки оставлял его одного — шел в кино, обедал со студентами или профессорами, ходил в прачечную или супермаркет. Однако вряд ли мы с ним провели врозь дольше двадцати или тридцати часов за целый месяц.

Я скучал без Паулы и Джулиуса сильнее, чем ожидал, но работа со студентами понравилась мне больше, чем можно было надеяться. Но самыми сильными оказались впечатления от поездки в Миннесоту именно с Девоном. Нас связала эта поездка, весь месяц он был таким чудесным компаньоном человеку средних лет, склонному страдать от одиночества и нередко впадающему в растерянность.

Мы заботились друг о друге. Научились доверять друг другу. Я узнал от Девона немало нового о терпении и верности. Пес получил в обмен то, в чем так отчаянно нуждался, — дом и надежного друга, который — он теперь знал — никогда его не покинет.

Месяц в Миннесоте по многим причинам оказался для нас благотворным. Не в последнюю очередь потому, что в «странном городе» я вернул часть утраченной веры в себя. Вернул именно благодаря бордер-колли — моей собаке, которая знала, что значит — потеряться… И что бывает, когда тебя все же найдут.